Dance my pain away

      Им удается выбраться в Японию лишь на три дня, но Чимин и Чонгук используют каждую минуту по максимуму. Как и обещали, в город они почти не выходят. Стоит только попасть в номер отеля и осознать, что они совсем одни, желание берет верх и не отпускает почти все время. Они наслаждаются друг другом, лучше узнавая и изучая каждую мелкую деталь, и выбираются погулять только ближе к вечеру. Опьяненные любовью и свободой, они снова «слипаются» уже через полчаса и спешат обратно в номер.       Возвращение из Японии кажется возвращением в реальность. Проведенные на отдыхе дни ощущаются чудесным сном, который они еще долго не могут стряхнуть, и Сеул воспринимается иначе. На самом деле, иначе теперь воспринимается все. Чимин понимает, что никогда в жизни не был так счастлив, как во время этой короткой поездки, и то, насколько они сблизились, все еще непривычно и волшебно. Так, что все мысли по-прежнему там: в небольшой комнате отеля, на груди Чонгука.       Когда на экране звонящего телефона высвечивается имя дедушки Гука, Чимин ощущает, словно его вырвали из теплой воды в мороз. Он не знает, зачем может звонить господин Чон, но чувствует, что ни к чему хорошему это не приведет. Сделав глубокий вдох, Чимин отвечает.       — Здравствуйте, господин Пак, — звучит властный голос на другом конце. — Я бы хотел переговорить с вами о Чонгуке. Не могли бы вы сегодня подъехать в компанию? Машина уже ждет вас у дома.       Ровно в этот момент Чимин, стоящий с пакетом продуктов в руках, замечает припаркованную на улице машину, из которой за ним пристально наблюдает водитель. На секунду у Чимина мелькает мысль прикинуться удивленным и сказать, что им не о чем говорить. Заверить, что у него нет времени, в конце концов, но он быстро понимает, что стремится сбежать, когда бежать не от чего. Ему не нужно прятаться, ему нечего стыдиться. Возможно, разговор пойдет даже не о том, о чем он думает.       Продолжая убеждать себя в этом, Пак садится в машину.       Компания дедушки Чонгука оказывается большой, просторной и очень светлой. Множество сотрудников снуют по этажам, в холле Чимину приветливо улыбаются с ресепшена, но водитель провожает к лифту.       В кабинет президента его пропускают сразу. Секретарша услужливо открывает массивную дверь, и Чимин проходит в огромный офис, где за столом перед окном сидит начальник.       — Господин Пак, — приветствует он, одаривая еле заметной улыбкой, которая очевидно вызвана тем, что Чимин сделал, как просили.       — Господин Чон. — Чимин распрямляется и неспешно выдыхает. Ему не хочется выглядеть неуверенным или нервничающим.       — До меня дошли сведения, что вы все еще видитесь с моим внуком, — говорит невозмутимо президент.       — Так и есть, — отвечает Чимин и ощущает, как тут же ускоряется его пульс.       — Я думаю, вам не стоит больше этого делать.       Вот как: резко, без подвода к теме. От удивления Чимин даже несколько раз моргает, не зная, как реагировать. Спросить причину? Прикинуться дурачком? Возмутиться, что президент не имеет права ему указывать?       — При всем уважении, господин Чон, думаю, вы неправы, — холодно отвечает Чимин. Выражение его лица меняется на презрительное, и желание защитить свои границы окутывает тело, словно броня.       Дедушка Чонгука снова улыбается, но на этот раз слегка насмешливо, словно на него рычит щенок. Он встает из-за стола и проходит к гостю, после чего присаживается на край, прожигая Чимина взглядом.       — Думаю, я лучше знаю, в чем нуждается мой внук, — начинает неспешно Чон.       — Вы в этом уверены?       — Кроме того, — продолжает, будто не услышал вопроса Чимина, президент, — скоро и у вас не будет на него времени: начинается учебный год, да и работы у вас много. Вы же не можете себе позволить от нее отказаться, не так ли?       — У меня хватает времени на все мои занятия.       Его возмущает, что Чонгук занимается танцами? Только это он знает? Ладони Чимина потеют все больше, но он непоколебим и не подает вида.       Снова эта улыбка. Она уже начинает раздражать.       — Господин Пак, насколько я знаю, ваши родители все еще в долгах… — Откуда подобная информация? Неужели Чонгук рассказал? — Будет печально, если вы потеряете работу из-за того, что отдаете предпочтение чему-то другому. Если же вы на ней сосредоточитесь, то, уверен, найдете больше учеников… Думаю, я даже смогу вам с этим помочь. Я ведь так и не дал вам рекомендации…       Это он его сейчас одновременно шантажирует и пытается подкупить?       — У меня нет недостатка в учениках, благодарю, — отвечает Чимин, сжимая кулаки.       — Конечно, пока репутация их учителя безупречна… — спокойно говорит Чон и неторопливо подходит к Паку. Он встает всего в метре от него и пристально смотрит в лицо. — Но не думайте, что я не осведомлен о ваших пристрастиях. Считаете, родители учеников будут по-прежнему гостеприимны, если тоже узнают?       Чимин замечает, с каким искренним пренебрежением смотрит на него дедушка Чонгука, только когда тот окидывает его взглядом с ног до головы и морщится. Чимин ощущает, словно его окатили грязью.       Знает. Он все знает. Не только про танцы. Про них.       Старые комплексы мигом всплывают на поверхность, и Чимин опускает взгляд. Всего пара слов, — и он мысленно возвращается в тот вечер, когда его отверг Сухо. Когда он ненавидел себя так, как никогда прежде. Когда хотел содрать с себя кожу, смотря в зеркало. Но теперь его не отсылают. В нем нуждаются. Его ценят. Его любят. Чонгук еще не произнес заветных слов, но Чимин видит в его взгляде все, о чем тот молчит. Все, о чем говорил Хосок, что прежде так боялся заметить сам Чимин. И Чонгук любит его таким, какой он есть, каждый день давая понять, насколько Пак замечательный.       Это и важно. Не мнение какого-то старого гомофоба, готового пожертвовать счастьем родных людей ради собственных желаний, а чувства Гука.       — Делайте, что хотите, я не оставлю Чонгука, пока он сам того не захочет.       — Высокомерный мальчишка! — вдруг повышает голос Чон, и Чимин вздрагивает. — Ты думаешь, что можешь воспользоваться горем моего внука, чтобы втянуть его во всякие извращения? Думаешь, у него нет родственников, которые его защитят?       — Думаю, что Чонгук сам может решать, что ему делать.       — Ему едва исполнилось двадцать! Он школу не успел закончить, как ты прилип к нему. Считаешь, что у тебя есть право разрушать его жизнь? Кто ты вообще такой? Если я захочу, ты через неделю вылетишь и с работы, и из университета. Тогда посмотрим, каким останется твое самомнение. Как долго ты все еще будешь интересен моему внуку.       Ярость прокатывает по телу Чимина, и он сжимает челюсть, стараясь испепелить оппонента взглядом. Если бы это не был дедушка Чонгуку и взрослый, уважаемый человек…       Но Пак ведь и сейчас не обязан его слушать.       — Спасибо за ваше мнение, — как можно спокойнее выдавливает Чимин и, развернувшись, направляется к двери.       — Я советую вам подумать, господин Пак: как бы потом жалеть не пришлось, — вслед говорит президент, и дверь захлопывается.       Из компании Чимин практически бежит. Злость не проходит. Она бурлит негодованием, обидой, яростью. От чувства несправедливости, от неуважения, от высокомерия, от жестокости. Намеки на то, что Чонгук наиграется, разъедают изнутри, и Чимин стискивает зубы. Ему хочется ударить по поручню в автобусе, закричать, но он лишь старается себя успокоить.       Не нужно слушать этого человека. Просто не нужно.       Но ведь угрозы не пусты. С его влиянием президент Чон легко подпортит Чимину репутацию. Лишит работы, просто потому что так захотелось. Просто потому что что-то не понравилось. Просто потому что может. Потому что у него есть сила.       Что ж, у Чимина она тоже есть. В Чонгуке. В человеке, который выбрал его, который с ним, несмотря ни на что.       Чимин заходит в квартиру, хлопнув дверью, и Чонгук подскакивает со стула.       — Где ты был так долго? Ты же вроде в магазин ходил… В Пусан что ли? — улыбается Гук, подходя ближе, и замечает настроение парня. — Что случилось?       Чимин бросает пакет на пол и оказывается вплотную к Чону. Глаза бегают по его лицу, словно ища там ответы, а рука снова сжимается в кулак.       — Ты мой, — шепчет он, беря лицо Гука в ладони. — Ты мой, слышишь? Никому тебя не отдам.       Чонгук теряется. Он смотрит на взволнованного, расстроенного Чимина и не может понять, что случилось.       — Конечно, — также шепотом отвечает он, сближая их лица. — Конечно, я твой.       Чимин целует. Резко, жадно, притягивая Чонгука к себе так, словно его отрывают. Тот отвечает не менее охотно и удивленно отстраняется, только когда Чимин начинает срывать с него одежду.       — Что случилось? — спрашивает Гук, но Пак качает головой.       — К черту все. Неважно.       Ярость и желание доказать право на свой выбор выливаются в дикую потребность, в осознание, что он не сможет без Чонгука. Нет у него выбора. Даже если бы он забыл о том, что этот высокомерный мерзавец считает себя вправе распоряжаться их жизнями, и решил поддаться шантажу, все равно не смог бы вырвать Чонгука из своего сердца. Не смог бы отказаться. Просто не смог бы. Вот такой он слабый. И сильный, потому что не собирается прогибаться. Потому что не собирается отдавать свою судьбу в чужие руки. Вот такой он противоречивый, и эта странная смесь кружит голову и вызывает тошноту. Но все, что ему надо, — это его Гук. Только он будет его доказательством, его решением, его свободой. Только он. Его Чонгук. Его.       Чимин разворачивает Чонгука к дивану и скользит руками к джинсам, ощущая, как тот напрягается. Они прежде еще не делали такого. Точнее, он не делал. В Японии все было наоборот. Сейчас же Чимину совершенно не хочется, чтобы его «нагибали» второй раз за этот день.       — Чонгук, — шепчет вопросительно тому в плечо Чимин, и Гук, на секунду задумавшись, пару раз кивает.       Он входит настолько аккуратно, насколько позволяет его ярость. Последнее, что он хочет, это причинить боль любимому человеку, но тело вибрирует от злости и потребности, и пара резких толчков заставляет Чонгука скривиться и привалиться к спинке дивана. Он вцепляется рукой в обивку и закусывает губу. Чимин останавливается.       — Все нормально, — спешит заверить Чон и берет Чимина за руку. — Нормально, продолжай.       Он дышит тяжело, но не похоже, что ему больно, и Пак снова начинает движения. Все это кружит голову. Сила и власть, к которым он никогда особо не стремился, приводят в болезненный восторг, и осознание, что никто не заберет у него Гука, окатывает теплой волной.       Чон никуда не уйдет. Не захочет. Чимин видит это, и невероятная податливость Чонгука заводит еще больше. Чимин осознает, что Гуку нравится, а потом тот сдавленно произносит: «Сильнее», — и у Чимина кончаются последние мысли. Отныне все, что он ощущает, — это их единение, их принадлежность друг другу, их блаженство. Они учащают движения, заполняя комнату стонами, и вскоре вздрагивают от накрывающего оргазма. Чонгук утыкается лицом в диванную подушку, перевалившись через спинку, а Чимин обнимает его спину. Они оба дышат так, словно пробежали марафон, и сил совершенно нет.       — Что на тебя нашло? — усмехается устало Чонгук через пару минут молчания.       — Твой дедушка позвал поговорить.