We all want someone to shout for Yeah, everyone wants somebody to adore
Время так необыкновенно работает: может течь ручьём, отдаляя от счастливых моментов, превращая их лишь в приливы ностальгической реминисценции, а также способно в мгновения, когда избытки его нежеланны лить секунды тягучей эпоксидной смолой, на вечность запечатывая в себе беспозвоночных обитателей фауны. В ту вековую секунду насекомыми выступали несчастные ученики девятого класса лицея имени Джона Кеннеди, поглощавшие информацию о Французской революции, как губки переполненные, пропитанные ожиданием лета и усталостью от последнего академического года средней школы. В приоткрытые окна вторгались яркие лучи майского солнца, компанию им составлял тёплый воздух, наполнявщий шумные улицы ароматом цветущих цитрусов и пёстрых олеандров, деревянные парты блестели из-за недавней уборки класса перед летними каникулами, а стулья, служившие учебному заведению много лет, скрипели при каждом манёвре клоунов коллектива и купающихся в их внимании намулёванных не по годам красавиц. Глаза её по-обыденному находились не на доске с иллюстрацией плана восстания в Версале, а бегали по выскребенным текстам на задней части потрёпанной сложностью семестра тетрадки. Напевала спокойно мелодию, заевшую в голове своей ещё полупустой, хрипотцу Стиви Никс повторяя. Пока из динамиков одноклассников играли Дрейк, Рианна и очередной новоприбывший в индустрию смазливый парень, друзьями ушей её были уже постаревшие или давно умершие экстравагантные личности. Нудный тембр проговаривал детали какой-то бойни максимально монотонно, напоминая голосового помощника в смартфонах, но, казалось, внутренняя мольба каждого в классе позволила чуду случиться: прозвенел громогласный звонок, заедавший на третей ноте проигрываемой мелодии, чувствительный музыкальный слух от такого резался. Грубые ремарки, вытекавшие из бесед детей перестали подавляться вынужденным шёпотом, и улей под названием девятый «А» снова ожил. Громкий хохот, чей-то визг, остроумный мат — всё привычное и уже родное разбежалось по коридорам, как ртуть неуловимая. Громом собрала вещи свои, а точнее пару сгрызенных ручек и единственную тетрадку, хранилицу верную лиризма детского, в старый рюкзак, усыпанный значками и нашивками. Уже направлялась на выход из класса, как любовник Сири остановил. — Виктория, — настоятельно озвучил имя ученицы, от других по его мнению отстающей, снимая уже пожелтевшую карту с доски, — останешься на минуту? — знала, что не вопрос это вовсе был, а «домой вернёшься ты к разрозненным родителям, после очередного звонка моего.» — Конечно, маэстро Альберто, — уголки губ готовились треснуть от напряжённого подобия вежливой улыбки. Единственное, что ей хотелось — просто быть оставленной в покое. Чтобы все вокруг перестали пытаться заставить делать то, от чего живот воротит, не выдумывали из неё грёбаного врача, учёного или бухгалтера. На календаре дни считала, когда осознание соизволит к родителям в окошко постучаться с вестью о том, что «бренчание на гитарке» — это не каприз переходного возраста и не очередной тренд, за которым гонится их любимая дочурка, а то, с чем она хочет переплести свой жизненный путь, чем хочет быть поглощена. — Присядь, — указал на первую парту, кивнув в её сторону. Долго не думала и, подавив вот-вот вырывавющуюся изнутри колкость, опустилась на стул, нервно ногой дергая, словно это ускорило бы время жестокое и телепортировало её к ребятам. Важно откашлился, приводя голос в порядок. Пряди седые над ушами служили греческими лаврами, показывающими якобы мудрость и величество, только вот кроме презрения ничего не вызывал у девушки, уж слишком насыщался низкими оценками и вымаливанием учениками хороших. Деликатно облокотился на учительский стол, сложа руки на дряхлой груди, из-под линз очков сканируя реакцию её на ситуацию данную, очевидно компромиссную, однако девушка не показав лишних эмоций и не поднеся ему на фарфоровом блюдечке желаемого, продолжила смотреть на него, как на нулевую точку в мире, как на самый нейтральный объект. — Ты умная девочка с большим потенциалом. Когда хочешь, у тебя многое получается, но твоя рассеянность и отсутсвие хоть какой-то мотивации портят твою статистику, — Виктории действительно было совершенно не до этого: слишком была занята формированием, расформированием многочисленных групп, уговариваниями друзей поучавствовать в её «безумных» по их мнению идеях, отыгрыванием любимых мелодий ночами вместо сна, дикими мечтами и воображаемыми концертами пока дома никого не было. Она уже чётко поняла, что это кислород её, что жить уже без звучания басс-гитары под ударные не может, что без кайфа, в котором теряется и уплывает далеко-далеко, исключительно фокусируясь на мгновении соприкосновения хрупких пальцев со струнами, смысла не видела в существовании своём, — Боюсь, что следующие три года будут ещё сложнее, тебя даже в самый слабый университет Рима не примут с такими оценками, — предпринял попытку неудачную поменять тональность голоса и выдавить жалость из дна сухой души, но от этого стало только противнее, — Если вам с родителями это интересно, то мы можем связаться с ними и обсудить мои личные услуги репетиторства, думаю, только упорные занятия помогут исправить ситуацию, — в мозгу бесшумно щёлкнуло, как собравшийся механизм при присоединении последней детали, а причина его внезапного переживания за её будущее стала ясна, как небо после проливного дождя где-нибудь в Шотландии. От одной лишь перспективы такого развития событий спокойствие, которое еле удерживалось в её организме решило покинуть малодушно хозяйку, уступая место порой сжирающими до косточек здравый смысл гормонам. За язык свой излишне длинный много раз получала да и заслуженно, однако честь свою отстаивать всегда важней последствий было, уж такой упрямой выросла, видимо, в маму: — Мне подавно никакой университет не нужен, я другим буду заниматься, а услуги Ваши даже и предлагать не стоит, мы откажемся, — схватила рюкзак и не взглянув на ошарашенную физиономию старика, продвинулась в переполненный людьми холл. Ярость от его намёков на неудачное будущее и слабые для высшего образования умственные способности вскружили и без этого пылкую голову, а былая небесная радужка залилась кроваво-красным. — Мы оба понимаем, что музыка — это несерьёзно, задумайся о реалистичном будущем и о том, как разочаруешь родит- — выслушивать не стала и, хваля себя за то, что средним пальцем не сверкнула так, чтобы лупы его позволили словно в аймаксе рассмотреть каждую деталь неприличного жеста, дверь за собой захлопнула, не забыв попрощаться. Гнев — не причина вести себя по-хамски по отношению ко взрослым. От папы тоже много чего выиграла в генетической лотерее: — Хорошего Вам дня, маэстро Альберто.***
Шаги её грозные и хмурые больше обиженного медвежонка напоминали, нежели в бешенстве прибывавшую тигрицу хищную, чудище, которое в себе видела Де Анджелис. Хотела расплакаться и вместо коридора несчастного в уборную ворваться, выждав минуту покойную, безлюдную, дабы для глаз её чуждую жидкость не заметил никто, а ещё хуже обвинил в слабости какой-то. Однако на часы взглянув, волосы дыбом встали, как у кота, чуть с машиной не столкнувшегося. Решила ещё дольше не затягивать и шла походкой стыдной, словно по тропе оплёванной, а в поле зрения потолок то и дело попадал, слёзы удерживались в глазницах на волоске тонком, когда ветер от проходящих дул в лицо, волосок этот становился микроскопическим. Цели финишной достигнув, готовилась сорвать собственными ручонками накаляканный плакат с объявлением о поиске нового участника в очередную ею созданную безымянную группу, как ощутила давящее на всё нутро присутствие в радиусе метра. Нервишки шалили, как чёрт в Аду непуганый, за такие моменты ей порой стыдно было, но характер «на любителя» плохо комбинировался с переходным возрастом прыщей и разочарований: — Чего тебе? — не повернувшись в сторону его, продолжила короткими ноготками отскребать скотч, всё это время бережно державший плакат у всех на виду. — Виктория, верно? — необычный, слегка бесячий и щепотку надменный тембр, пощекотал брюхо интереса, заставив резко повернуться и встретиться лицом к лицу. Его высокий, по крайней мере для неё, рост потребовал ещё чуть-чуть приподнять взор, только чтобы взглянуть на лицо симпатичного брюнета уж со слишком острыми для подростка чертами лица, глядел он на неё также пристально, только вот жевачка лениво путешествовавшая по полости рта его, отвлекала, мешая сконцентрироваться на бездонных карих глазах. Ехидная ухмылочка появилась средь заметной щетины, — Я Дамиано, — незаметно осмотрел светленькую с ног до головы, делая свои выводы, после чего ухмылка эволюционировала в светлую улыбку. Он одной рукой придерживал ручку своего рюкзака, локоть второй же облокачивался на стену, возвышая подтянутое тело над и без того хрупкой девушкой, которая словно тонула в его обществе. — Я повторюсь, чего тебе? — часики тикали, а глазки в сердечки не превращались, ибо это уже полгода творил с ними другой, поэтому с этим Дамиано только время теряла. Он слегка опешил от такой реакции, словно горячую пощёчину из испанской теленовеллы получил, явно будучи уверенным в лёгком пути к желаемому, но быстро собрался, проговорив ответ уже без улыбки: — Я по объявлению, которое ты срываешь, потому что уже нашла меня, — в голове его это звучало, как из репертуара самого Казанова и служило надёжным гарантиром её согласия и девичьего восхищения. Но она с места не двигалась, корнями впившись в выбранную тактику «агрессия». — Слушай, мальчик, ты опоздал, мы уже нашли вокалистку, — наконец-то полностью отодрала выцветавший кусок бумаги и демонстративно сжав его в мелком кулаке, выбросила в рядом стоявшую мусорку, зрительного контакта с ним не смев прерывать. Он выглядел, как заевшая фотоплёнка с дёргающейся, переменно появляющейся и исчезающей ухмылкой на лице, кипя в недовольстве. — Мальчик? Да ты младше меня, — личиком в грязь опущенным быть не хотел, от того и тон изменился на пассивно-агрессивный со стойким наличием грубости. Тонкое эго задела. Закатила глаза свои и решила окончательно отдалиться, прекратив неплодородный разговор, однако неугомонный тип этот за ней последовал, как голодный щенок за брошенной косточкой. — Откуда ты вообще меня знаешь? — процедила сквозь зубы, ускоряя шаг, а для него такой темп был обычной ходьбой, что выбесило ещё больше. Дерзость с вежливостью по наследству подарили, а вот рост человеческий пожалели, видимо. — Помнишь Леонардо? — ещё бы не помнила. Несколько месяцев назад думала, что место своё во Вселенной у него в гараже пыльном обрела. Кичился созданием группы, состоящей из самых талантливых ребят со всей школы, вот только что-то даже и половины не явилось на первую репетицию, включая парня надоедливого по какой-то причине с ней рядом идущего, — Я тот самый певец, который должен был быть фронтменом, — использование существительного «певец» зазвенело в колокольчик, оповещая о самолюбии его несусветном. — Конечно, помню, как и то, что «тот самый певец» на репетицию не явился, — язвой всегда была, но такие личности служили энергоресурсом качеству этому. — На это были причины. Главное, что я тут сейчас, — серьёзность фатой лицо его накрыла, охладив тон разговора. — Слушай, почему ты идёшь за мной? — тявкнула, сама тягучей тишины не выдержав. За трёх-минутное знакомство уже как-то не по себе было от его смены настроения, как бы не отрицала и в недотрогу не играла, нравилось ей, когда за ней бегали. — Как почему? Я иду на своё прослушивание, — так приговорил, быстро брови вверх приподняв, словно видом своим произнося: «Это же очевидно, глупенькая». Губные мышцы снова принялись за прежнюю работу, сигнализируя возвращение игривости его Викторией презренной, но цепляющей. — Какое нахрен прослушивание? — резко остановила ход свой торопливый и невысоким каблуком ботов топнула, раздражённого гномика уж больно напоминая. — Моё, — сквозь смех яркий пролепетав, показал, что к ситуации этой ветрено относился, находя какие-то её жесты умилительными, но своего добиться всё же намерен был. — Ты дурачок? Если да, то по слогам. У н а с у ж е е с т ь в о к а л и с т. — Да, и э т о б у д у я , когда ты услышишь, как пою, — липучкой ещё той оказался. В петушином бою участвуя, никто из двоих не желал уступать, как два ребёнка жадных в песочнице за игрушки дерущихся. Боялась за глаза свои, которые из орбит колесом выкатятся вот-вот, но тишину сохранила, покрывалом их накрывшую. Сама уже начала думать, чего тут паясничает, ведь всегда приятно, когда кто-то так усердно хочет попасть в команду их, с Томасом с нуля созданную. Да и раз так в себе уверен, наверняка причина есть. Может, он Флавио Премоли сын внебрачный? Если глаз один прикрыть и издалека на него взглянуть, похож даже чем-то. Нагло улыбнулся мыслям своим неозвученным. Взглядом в пол приковавшись, лишь на неё незаметно косясь и показушно отводя взор свой, на что-то намекающий, при встречи с грозными морями по средь лица собеседницы. Отрицать не могла, чем-то зацепил. Засранец, как с неба на её свалившийся, придавил её на месте. — Ладно, только потому что я добрая и люблю помогать немощным, — протараторила тихонько, сама не веря, что победил он в схватке интересов. — И грубая, — добавил на такой же весёлой ноте. — Ты же в курсе, что сейчас всё от меня зависит? — бровь выгнула вопросительно, постепенно привыкать начиная к первобытности его, непроизвольно улыбнувшись. Не мог он не подметить, какие красивые ноты превознесла улыбка лицу и без этого ангельскому. — Я и риск, скажем так, очень близкие друзья, — бесстыдно впился в её профиль, анализируя, как необыкновенный артефакт, раскопанный геологом-фанатиком. — Пойдём, лучший друг риска, иначе если я из-за тебя ещё больше опоздаю, то, без шуток, убью, — ответно повернулась, но щёки предательски загорелись от такого открытого помешательства агатовых глаз на ней. Язык быстро увлажнил нижнюю губу, после чего он одарил воздушным смешком, — Тогда бежим.