***
Атмосфера в крепости удручала, груз потери тяжестью придавливал плечи каждого. Некоторые защитники ушли сразу, как только огонь превратился в угли, спешили по неотложным делам или просто стремились сбежать с места битвы. Мышовур и Хьялмар ан Крайт вернулись на Скеллиге, Роше и Бьянка — в свою печальную вотчину, когда-то бывшую Темерией. Золтан в Новиград, по его словам, «удостовериться, что Лютик не нажил себе проблем в его отсутствие». Авалак’х увел Цири в башенную комнату, не оставив ей и минуты поскорбеть. Судя по приглушенным взрывам и расстроенным крикам, доносящимся с лестницы, дела шли не слишком хорошо. Эскель держался особняком: отправлялся в лес до восхода солнца и возвращался поздним днем с оленем или несколькими кроликами у седла. Он замкнулся в себе, как делал обычно. Геральт и Йеннефер планировали следующие шаги, споря приглушенным шепотом у огня. Кейра и Трисс обсуждали какие-то другие дела, прогуливаясь по внешним стенам в тусклом свете угасающего дня. Впервые за долгое время факелы на стенах крепости никто не зажигал. Не зная, чем себя занять, Ламберт сидел в одиночестве за кухонным столом и пил. Он отполировал меч Весемира. Даже достал точильный камень с ветошью и вычистил свой собственный, чем пренебрегал в последнее время. Казалось оскорбительным иметь грязный меч в ножнах рядом с любовно ухоженным серебряным клинком Весемира. Он мало чем мог почтить память старика, но это было хоть что-то. Его собственные слова эхом возвращались в мыслях: Раскрой наконец свои ебаные глаза, Весемир! Это место — охуенно жалкое. Пришло время от него избавиться, бросить. Здесь больше нечего защищать. Возможно, не слишком справедливое обвинение на тот момент, но теперь чертовски верное. Старый ведьмак нитью связывал их всех. Без него здесь уже нечего искать. Даже Эскель собирался отказаться от возвращения в крепость на зиму. Кто-то сел на лавку напротив, скребя ножками каменный пол и вырывая Ламберта из размышлений. Он поднял взгляд и увидел Цири, обхватившую руками щеки, всхлипывающую и безуспешно пытающуюся вытереть глаза. Ее лицо пачкала размазанная сурьма, смешиваясь с грязью и сажей боя. — Никогда не думала, что это так тяжело, — сказала она. — Терять того, кого любишь. Не знаю, что делать. Я не могу контролировать силу. Авалак’х говорит, нужно просто сосредоточиться на цели. Но как я могу сконцентрироваться, когда чувствую только… — Пустоту, — мрачно произнес Ламберт. — Словно солнце навсегда угасло. — Так ты тоже это чувствуешь, — Цири подняла испачканное лицо. — Все мы, — он сделал большой глоток из кружки. — Как жить дальше? Что мне делать? — Поверь, легче не станет, — Ламберт вздохнул. — Это не пройдет. Ты будешь носить в себе боль весь остаток жизни, — серебряная цепь стала вдруг невыносимо тяжелой. — Тогда в чем смысл? — Цири обхватила медальон Весемира на своей шее. — Все еще пытаюсь понять, — Ламберт вытянул медальон Айдена из-под брони. Глаза Цири расширились. — Лучшее, что можно сделать, — попытаться почтить память. Жить так, чтобы он гордился, – он аккуратно спрятал медальон обратно под рубаху. — Я все еще работаю над этим. Цири вытерла глаза, засопела. Ламберту требовалось разрушить тишину. — На самом деле ты должна поговорить с Геральтом, я плохой утешитель. Может, ты не заметила, но я прослыл брюзгой. Цири вздохнула. — Не знаю, теперь я чувствую себя чуть… менее одиноко. Спасибо. Она поднялась и, обняв его за плечи, наклонилась и прижалась губами к макушке. Когда она покинула кухню, скрываясь в глубине крепости, ее шаги звучали чуть легче. Ламберт поднял кружку к губам и едва заметно улыбнулся.Отец и сын
21 июля 2021 г. в 14:13
Ламберт был подавлен.
Даже если ведьмаки в результате мутаций и сохраняли эмоции, оказалось тяжело ощутить хоть что-то после стольких потерь. Ничего не осталось. Только пустота. После крика Цири в душе вдруг воцарилась пронзительная тишина.
Геральт отнес тело Весемира в крепость, положил в тихое укромное место на время подготовки к похоронам. Белый Волк держал тело наставника осторожно, словно ребенка. Как Весемир когда-то нес Геральта, теперь Геральт нес его.
Казалось, над залом, где лежало тело, висела полная тишина. Цири не отходила от Весемира, держала его руку и мягко поглаживала волосы, будто он просто заболел и мог в любой момент открыть глаза. Ламберт был не в силах смотреть на них. Он старался держаться подальше, словно нечто, затаившееся во тьме, могло коснуться его и утянуть в невыносимое отчаяние.
Чуть позже пришел Эскель и сел рядом с Цири, обняв ее за плечи. Когда Ламберт проходил мимо, отправляясь вместе с Геральтом в промерзший лес в поисках дров для погребального костра, он мельком взглянул на ведьмака с шрамом, заметив на его лице дорожки слез. Ламберт отстраненно подумал, что это самое яркое проявление чувств, которое он когда-либо видел у Эскеля. Обычно он походил на камень, непоколебимый, спокойный, но тяжкий груз горя все же сломил его.
Ламберт бездумно укладывал дрова, занимая пустые руки, но не мысли. Он двигался, как во сне, вспоминая последний сложенный им костер. Каждое бревно, каждый пучок сухой травы, вложенный в зазоры, чтобы пламя занялось быстрее… Все возвращало его на тот тихий холм в Элландере, ставший для Айдена последним местом отдохновения. Многочисленные звезды, наблюдающие сверху. Шепот ветра в деревьях. Шуршание пергамента под запятнанными кровью пальцами.
Ламберт с трудом осознал, что Геральт обращается к нему. Поднял взгляд, моргнул.
— Хмм?
— Солнце скоро сядет. Нужно собрать остальных.
Ламберт кивнул, не думая уложив последнее бревно на место, и пошел вслед за Геральтом обратно в крепость, цепляясь взглядом за своего брата и не зная, что дальше делать. Чем тут можно помочь? Все кончено. Остатки Каэр Морхена, без сомнений, вскоре рухнут и обратятся в пыль. Весемир скреплял это место воедино.
Выжившие собрались на кухне, рассевшись на лавках и креслах — кто-то пил, кто-то смотрел пустым взглядом в огонь, все молчали. Меригольд склонилась к Золтану, держа мерцающие пальцы над глубоким порезом у его виска. Плоть закрывалась и срасталась под ее прикосновениями.
Все присутствующие посмотрели на Геральта.
— Пора, — сказал он просто.
Все одновременно встали и пошли за ведьмаками. Геральт шагнул к Эскелю, сидевшему рядом с Цири, и мягко положил ладонь на его плечо. Тот поднял взгляд, кивнул и взял тело Весемира. Геральт снял со стены факел и пошел за ним, возглавляя шествие к выбранному месту.
Погребальный костер сложили на склоне горы, неподалеку от крепостных стен. Весемир хотел бы обрести покой рядом с домом. Никто не побеспокоит его там. Отсюда открывался хороший вид на долину, на юго-восток. Солнце, встающее каждое утро, будет омывать его могилу золотыми лучами. Большее, что они могли сделать. Но Ламберта не отпускало ощущение, будто этого недостаточно.
Эскель осторожно положил Весемира на кострище, заботливо устроил его руки на груди и вложил в ладони стальной меч. Постоял несколько мгновений, молча глядя на темную долину.
Затем опустил голову и, закрыв глаза, прижал кулак к сердцу, другой рукой на мгновение коснувшись Весемира. Потом отошел и встал рядом с Геральтом.
Цири шагнула вперед, сжимая в руках маленький букетик полевых цветов. Она осторожно положила его под ладонь Весемира, убрала ему волосы с лица. После мгновенного колебания наклонилась и прижалась губами к его лбу.
— Прощай, — прошептала она сдавленно. — Мне жаль.
Она отступила, присоединяясь к молчаливому окружению. Геральт приблизился к костру, высоко поднял факел. На мгновение заколебался, словно хотел сказать что-то, но боролся с собой изо всех сил.
— Весемир был мне отцом, — произнес он, наконец. — Не по крови, но он растил меня с детства. Принимая не всегда верные решения, он делал все ради нас. Защищал нас. Объединял нас, — он с трудом сглотнул. — Я провел рядом с Весемиром много подобных ночей, поминая павших. Сегодня мы освещаем путь для него.
Геральт поджег пучок сухой травы между бревнами и склонил голову. Пламя занялось мгновенно, побежало по дереву. Он отступил от костра, снова занял место рядом с Цири и положил ладонь на ее плечо.
— Не вини себя, — произнес он тихо. — Ни один ведьмак не умер в своей постели.
Ламберт поморщился и с трудом проглотил ком в горле.
— Ты не знаешь, каково это, — пробормотала Цири. — Когда ради тебя умирают те, кого ты любишь… из-за тебя…
Ламберт сжал кулаки и стиснул зубы, отчаянно стараясь не вспоминать холм рядом с Элландером.
— Мы все знали, на что идем.
— Да, и спасли меня, — резко ответила Цири. — Только надолго ли? На неделю? На год?
— Мы спрячем тебя. Заметем следы.
— Нет, — она решительно посмотрела в пламя. — Хватит прятаться.
Цири мгновение поколебалась, а потом шагнула вперед и выхватила из пламени медальон Весемира. Сжимая его в кулаке, она убежала во тьму, оставляя костер позади. Ламберт бессознательно поднес руку к груди, к медальону Айдена у сердца.
Постепенно все уходили, пока горел огонь. Некоторые вернулись в замок — ночной мороз пробирал до костей. Не ушли лишь три ведьмака, онемевшие от холода и боли пережитой потери. Они хотели остаться до самого конца. Это был их долг.
Когда занялся рассвет, Эскель подошел к Ламберту.
— У меня есть кое-что для тебя, — он вытянул из ножен за спиной серебряный меч и передал его Ламберту.
Металл сверкнул в свете костра. Острая кромка, идеальная заточка, клинок покрыт маслом, кожаная рукоять тщательно ухожена.
— Это?.. — только сумел сказать Ламберт. Горло перехватило.
— Весемира, — Эскель печально улыбнулся. — Он хотел отдать его тебе. Говорил об этом весь прошлый год. Думаю, в качестве напоминания — за что стоит сражаться.
Ламберт обхватил рукоять, которая идеально легла в ладонь, и почтительно провел пальцами по металлу. Меч был старше его на десятилетия, если не на века, и хорошо послужил своему хозяину. Ламберт не мог понять, почему Весемир решил, будто он заслуживает такой подарок, после всех ссор между ними.
— Он никогда не отрекался от тебя, — сказал Эскель, словно прочитав мысли Ламберта. — Думаю, он всегда надеялся, что однажды твой гнев остынет и ты вернешься к нему. Ты был ему сыном, как и все мы.
Ламберт благодарно кивнул, стискивая рукоять меча, и поглядел в пламя, с трудом сглотнув комок в горле. Даже после всего совершенного, всего сказанного им. Весемир…
Он не смог закончить мысль.
Все трое оставались на темной скале, не обменявшись более ни словом, пока огонь не прогорел до золы. Только ветер шептал в деревьях.