Уничтожающий

Гон оказался прав, когда предположил, что застрял он на Арене надолго, потому что Хисока, будь он неладен, взялся тренировать его. Гон не видел в этом большого смысла – может, Хисоке хотелось убить его, когда Гон станет хоть немного сильнее? Может, это была лишь часть какого-то более продуманного плана? – но кто его, собственно говоря, спрашивал. Хисока просто ставил его перед фактом, и Гон подчинялся – сначала потому, что боялся Хисоки, а затем это вошло в привычку. У них был установленный, выверенный распорядок дня, и Гон с удивлением для себя обнаружил, что Хисока отлично умеет организовывать тренировки и соответствующий им режим питания. Гон начал набирать массу, мышцы стали лучше проглядываться под кожей, он мог уже лучше противостоять бесконечной молниеносной череде атак, которой его награждал Хисока, – но только потому, что фокусник ни разу за всё время их тренировок не использовал нэн. И осознание этого тяжёлой горечью оседало на языке. Гон становился сильнее только чтобы понять, насколько непреодолима была пропасть между ним и Хисокой. По крайней мере тот не трогал Гона в сексуальном плане – хотя намеков делал предостаточно. Гон постепенно привык к этому и научился либо закатывать глаза, либо вообще не реагировать. Хисока продолжал раздавать ему комплименты и делать грязные намёки прямо как пять лет назад, но пока он не претворял их в жизнь, Гон мог со спокойной душой всё это игнорировать. Да и в целом он привык к Хисоке, к нахождению в его присутствии, – что зачастую было не так легко, особенно если бешеная аура фокусника вырывалась из-под контроля. Вернуться в этот мир постоянно поджидающей опасности и дикой силы оказалось с какой-то стороны даже облегчением, – ведь Гон всегда принадлежал этому миру, хотел принадлежать так отчаянно, даже если двери возможности давно закрылись для него. Вообще если б у Гона спросили, сколько времени он провёл на Небесной Арене, он вряд ли смог бы точно ответить. Дни сменялись днями, перетекали один в другой, сливались и бежали так, что было совершенно невозможно сказать, прошла неделя, месяц или же все три. Гон знал только то, что теперь у него появился распорядок дня, а с распорядком пришла рутина. Гон привык, приспособился, ему даже нравилось. Конечно, его собственное подобие тренировок на Китовом острове ни в какое сравнение не шло с тем, что давал ему Хисока, да и оборудование в тренажёрном зале у него было просто первоклассное. Партнёром для спарринга Хисока оказался просто отличным – всегда знал, где надавить, а где остановиться, и не давал Гону перейти ту грань, за которой лежало полное, тотальное изнеможение. Гон всё ещё пользовался своим телом как инструментом, не глядя, как ноют мышцы, не обращая внимания на гудящие под нагрузкой суставы, на боль и пот – нет, ему нужно было получить всё и даже больше, а его тело могло просто смириться с этим и дать ему этого достичь. Вот только Хисока не позволял Гону перейти свой лимит и причинить своему телу настоящую боль. Он предотвращал серьёзные травмы и переутомление с методичностью самого настоящего тренера, и только глядел на Гона, приподняв бровь, когда тот во время очередной тренировки тщетно пытался подняться на дрожащих ногах для ещё одной атаки, которая на этот раз уж точно достигнет цели. – Я знаю, что отступать ты не умеешь, – сказал тогда Хисока, качая головой, – но есть разница между тем, чтобы переходить свой лимит и тем, чтобы намеренно заставлять своё тело делать то, чего оно сделать не может. Мы ведь не дерёмся сейчас насмерть, и нет причины заходить так далеко, как заходишь ты. Ты что, специально причиняешь себе боль? И это… это заставило Гона задуматься. Он не знал, как ответить на вопрос Хисоки, потому что и сам не знал ответа. Почему он так упорно продолжал подводить своё тело к грани его возможностей, хотя знал, чем это может обернуться – чем уже обернулось тогда, в схватке с Питу? Конечно, второй раз ему подобное повторить не удастся, и всё же… Всё же было в этом что-то общее. Гон привык к тому, чтобы причинять себе боль, сражаясь, – ведь только так можно было достичь победы, ему нужно было идти на жертвы, а жертвовать он мог лишь тем, что имелось у него в распоряжении, то есть собственным телом. Но почему он продолжал делать это и в простом спарринге с Хисокой? Потому что не мог проиграть, подсказало ему ответ собственное сознание. А почему он не мог проиграть? Потому что Джин ему не простил бы, потому что иначе Гон не был достоин, не был по-настоящему силён, не был ценен, не был важен. Это… возможно было не так уж нормально, что он так думал? Он не знал – он никогда и ни с кем это не обсуждал, и хотя взрослые вокруг него продолжали твердить, что он слишком безрассудный, что он поступает эгоистично, когда ему было тринадцать, Гон всё-таки не особенно задумывался над их словами. Возможно, в словах Хисоки что-то было, – но Гон решил отложить эти мысли на потом, потому что они были слишком тяжёлые, неповоротливые, странные и одновременно знакомые. Будто незыблемые концепты в его голове, к которым Гон случайно прикоснулся, оказались поставлены под вопрос. Несколько раз за время, проведённое им на Арене, Гон созванивался с Леорио. Первый раз, когда Леорио позвонил ему просто так, чтобы убедиться, что с Гоном всё в порядке («Нет, я же сказал, что не буду связываться с людьми из Метеора – я и не связывался»), оказался для Гона приятным сюрпризом. Он уже и забыл, как это, – общаться с друзьями на более-менее постоянной основе. Но это было… То, что они с Леорио всё ещё могли поболтать без проскальзывающей тяжёлой тишины, без того, чтобы чувствовать себя чужими, – это грело Гону душу, вот что. Один раз ему написал Киллуа, и Гон долго сидел, пялился на заголовок электронного письма и не открывал его. Сердце у него колотилось, а в горле пересохло. Он надеялся, что у Киллуа всё было хорошо. Киллуа больше, чем кто-либо другой заслуживал, чтобы у него всё было хорошо. Но почему тогда Гону было так грустно и тяжело, когда Киллуа писал ему? Письмо его оказалось небольшим – Киллуа кратко рассказывал, как дела у него и у Аллуки и спрашивал, что нового у Гона. В конце он привычно спросил, не хочет ли Гон увидеться и если да, то когда и где. Киллуа часто спрашивал об этом в своих письмах, но Гон редко соглашался на встречи. Обычно они проходили в странной, натянутой манере, да и Гону не хотелось отвлекать Киллуа от его собственной жизни. Ему казалось, что он уже дал Киллуа всё, что мог дать, так зачем же тогда им видеться больше необходимого? С этими мыслями Гон сел писать ответ, но не смог выдавить из себя ни строчки. В голове было пусто. Рассказывать о Хисоке и его тренировках на Арене Гон не хотел от слова совсем – высока была вероятность, что Киллуа разволнуется и прибудет на Арену сам и тогда неприятной сцены будет не избежать, в этом он был уверен. О чём вообще Гон мог написать? В его жизни кроме Хисоки с его тренировками, наглыми ухмылками и непристойными шуточками ничего толком не происходило. С другой стороны, у него уже давно в жизни ничего не происходило, и Киллуа об этом знал. Наверное, поэтому он писал так кратко, не вдаваясь в те приключения, каких был частью, потому что Гону рассказать в ответ было совершенно нечего. Может быть, Киллуа чувствовал себя виноватым, а может – обязанным. В любом случае Гон был не дурак и чувствовал напряжение, что появлялось между ними каждый раз, когда они виделись. Напряжение это проскальзывало и в письмах тоже. Гону нужно было написать другу краткий фальшивый ответ и вежливо проигнорировать предложение о встрече. Да, именно это ему и нужно было сделать. Вот только слова всё не желали находиться. В конце концов, Гон раздражённо выдохнул и захлопнул крышку ноутбука, немного сильнее, чем нужно было. Он подумает над ответом позже, когда соберётся, наконец, с мыслями. * Как уже было сказано, у Гона был установленный распорядок дня, но это касалось только тренировок, режима питания и в некоторой степени режима сна. Это всё ещё означало, что Гон был предоставлен сам себе большую часть времени. Хисока никак не контролировал его перемещения, ему, кажется, даже дела до этого не было, так что Гон часто ходил по Арене и прилегающим окрестностям, глядя на людей, осматривая закоулки и в целом просто слоняясь без особой цели. Ему это нравилось, – нравилось, что в большом городе его никто не знал, что можно было вот так вот затеряться, понаблюдать и остаться наедине с собственными мыслями. Когда он был младше, Гон обожал находиться в центре событий, общаться к кем-то, узнавать что-то новое и проводить время с друзьями, – но сейчас его друзья были далеко и жили каждый своей жизнью, а новых Гон заводить не хотел – не умел, – так что ему пришлось учиться приспосабливаться. На Китовом острове он уходил в леса, здесь – в город. Гон считал, что одиночество было не таким уж ужасным если знать, как с ним обращаться, – а он уже давно это выяснил. Ему особенно нравилось приходить на простой деревянный мост, что был перекинут через довольно узкую, но быстро бегущую реку с каменным дном, кое-где прослеживавшимся сквозь бурный поток воды. Река была в низине, так что мост был установлен достаточно высоко, и иногда Гон наклонялся и долго смотрел вниз на быстрый, шумный поток воды. Он был так высоко, и в голове у него в такие моменты не оставалось никаких мыслей – только этот мощный поток, уносящий всё встречавшееся на пути. Из такого не выплыть, да, из такого не выплывешь, – вот о чём думал Гон, глядя вниз. Затем он обычно разворачивался и шёл обратно на Арену, к Хисоке. В целом Гону нравилась даваемая городом анонимность, иногда, правда, разрушавшаяся людьми, которые узнавали его с той битвы на Арене между ним и Хисокой. Казалось бы, прошло столько лет, и всё должно было уже стереться из памяти людей, повидавших столько разных сражений, – и всё равно некоторые узнавали Гона. Наверное, сыграл и тот факт, что за прошедшие годы Гон не сильно изменился внешне, да и стиль одежды у него остался тем же – он не любил изменять себе в этом, сам не знал почему. Итак, время от времени кто-то узнавал Гона, но обычно это не доставляло особых проблем, только раздражало и порой вгоняло в тоскливое состояние, когда кто-нибудь начинал восторженно перечислять события схватки, случившейся так давно, когда у Гона ещё был потенциал. Так происходило в большинстве случаев, – но только не в этот раз. В этот раз увязавшийся за ним на Арене мужчина всё не хотел отставать, даже видя электронную карту в руке Гона. К Мастерам Этажа нельзя было подняться просто так – это происходило либо по личному приглашению, либо через специальную карту, выдававшуюся с согласия Мастера Этажа. Именно ей Гон и воспользовался, прикладывая её к встроенному в стену лифта сенсору. Так как в лифте он был не один, настойчивому фанату – который тоже сражался на Арене, Гон правда пропустил мимо ушей на каком этаже, – нужно было сойти раньше. Это было облегчением, потому что щуплый на вид мужчина оказался на удивление привязчивым и раздражающим. – Так почему мы не можем сразиться, я всё ещё не понимаю, – бурчал он недовольно, постукивая ногой по полу лифта, пока они поднимались. – Неужели тебе не хочется проверить себя? – воскликнул он, поворачиваясь к Гону и требовательно глядя на него. Гон вздохнул. Он даже не помнил, когда в последний раз ему хотелось «проверить себя», но этот человек в нём такого желания точно не вызывал. Может, Хисока – но с Хисокой всё было иначе, странно и… странно, в общем. Гон мотнул головой, как раз когда лифт остановился и приятный женский голос объявил: – Так как один из пассажиров направляется к Мастеру Этажа, просим остальных сойти на этом этаже. Лифт скоро вернётся за вами. Спасибо за проявленное терпение. Гон расслабился, думая, что наконец-то избавился от надоедливого собеседника – он даже имени его не запомнил, – и тут в лицо ему полетел удар. Только благодаря постоянным тренировкам с Хисокой Гон смог уклониться. – Эй, что за… – возмущённо начал он, в то время как мужчина – не такой уж он и щуплый, заметил про себя Гон – замахнулся опять. Гон поставил блок – его противник двигался медленнее, движения его не были такими молниеносными и выверенными, как у Хисоки. Блок удался, но Гона с неожиданной силой откинуло назад, в коридор этажа, а руки взорвались такой болью, что Гон понял – они едва-едва не сломались. Его раздражающий собеседник, теперь ставший противником, вложил в удар значительную долю нэн. – Значит я заставлю тебя, – пожал плечами мужчина, выходя из лифта, пока Гон пытался отдышаться и свыкнуться с яркой, пульсирующей в руках болью. Точно останутся синяки, да ещё какие. – Ты что делаешь? Я же сказал, что не хочу сражаться, – процедил Гон, зло суживая глаза. Мужчина – у него были тёмные глаза и такие же тёмные волосы, мелкие черты лица, совершенно незапоминающаяся одежда – выглядел невпечатлённым. – Значит, ты умрёшь, – снова пожал он плечами. – Может быть, если я убью тебя, Хисока согласится сразиться со мной. – В глазах его зажглось предвкушение, он встал в стойку, и даже не обладая нэн Гон мог сказать наверняка, что он собирался атаковать Гона своей аурой. Это было очень, очень плохо. По телу побежали мурашки, на коже будто осела невидимая пыль – давление чужой ауры. Его противник был силён, ему нужно было – Гон инстинктивно попытался активировать нэн, когда мужчина приблизился в секунду, замахиваясь для очередного удара, – но тело, конечно, молчало мёртвой тишиной, и аура не приходила. Гон замешкался на секунду, понимая, что если удар его достигнет, он скорее всего будет серьёзно ранен или даже – он уклонился в последнее мгновенье, но мужчина не отступал, следовал за ним по пятам, не давал передышки. Он был быстрым и ловким, и Гон едва успевал уклоняться от заряженных нэн атак – наверное, его противник был усилителем, чёрт, что же ему делать, что делать? Когда мужчина в очередной раз замахнулся, Гон вместо того, чтобы уклониться, попытался ударить в ответ, и сильный удар ногой должен был сбить противника с ног, – но вместо этого Гон сам повалился на землю, вскрикивая, – его левая нога просто взорвалась болью, но на ней не было и царапины, что… – Ну наконец-то, знаешь, я только этого и ждал, – спокойно сказал мужчина, подходя ближе. Боль в ноге понемногу утихала, но Гон всё ещё не мог двигаться – почему? Наверняка это была какая-то способность, что-то, связанное с нэн – только вот что? Гон поднял взгляд на своего противника и понял, что уклониться от следующей атаки уже не сможет. Ему нужно было что-то придумать, прямо сейчас, он в опасности, нужно как-то выбираться отсюда, он ведь не хотел умирать, правда? Или хотел? Закончить эту мысль ему не дали, потому что противника его резко дёрнуло назад, будто что-то прицепилось к нему со спины и – Гон перевёл взгляд туда, где дальше по коридору стоял Хисока собственной персоной, а рядом с ним лежал очевидно спелёнутый его аурой противник Гона. Хисока не смотрел на Гона, он смотрел только на мужчину, который отчаянно пытался вывернуться из хватки нэн, вращая глазами, но не в силах что-либо сказать, – рот у него, как предполагал Гон, тоже был залеплен аурой Хисоки. – Не сметь, – прошипел Хисока с такой яростью, что Гон вздрогнул. Золотые глаза – он даже со своего места видел – полнились жаждой убийства. Хисока с силой пнул лежащее перед ним тело и продолжил: – Не сметь трогать то, что принадлежит мне. Сколько всего я сделал, – удар, – чтобы ты просто взял, – ещё удар, – и отнял это у меня, списал на нет весь мой прогресс? – Последний удар был такой силы, что тело мужчины отлетело от Хисоки, приземляясь рядом с Гоном, который всё ещё стоял на коленях посреди коридора, забыв о боли в ноге и руках. Он как заворожённый наблюдал за Хисокой, который размеренным шагом подошёл ближе. Выражение лица у него стало теперь спокойным, как водная гладь, но в жёлтых глазах горело яркое, собственническое чувство, перемешанное с жаждой, такой всепоглощающей, что Гон не способен был оторвать от него взгляд. Он на самом деле понятия не имел, кого собирался убить сейчас Хисока, – его противника или же самого Гона. – Не для того я вытаскиваю тебя из этой тоски, – обратился к Гону Хисока неожиданно мягким, не вязавшимся с ситуацией тоном. Остановившись рядом, он вжал острый каблук в шею скорчившегося на полу мужчины и продолжил: – Чтобы какой-то жалкий, недостойный гадёныш снова тебя сломал. Ты ведь понимаешь, о чём я? Хисока наклонился к Гону, тем самым сильнее вжимая каблук в горло мужчины, который слабо захрипел, но ничего больше сделать не смог, всё ещё связанный по рукам и ногам аурой Хисоки. Гон тут же активно закивал – он согласился бы с чем угодно, что сказал бы Хисока в подобном состоянии. Он всё не отрывал взгляда от жёлтых глаз Хисоки, сверкнувших удовольствием. Краем глаза Гон увидел, как тело мужчины беспомощно дёрнулось под Хисокой – в последний раз, – а затем услышал влажный, отвратительный звук. Ему не нужно было смотреть, чтобы знать – каблук Хисоки до основания вошёл в шею его бывшего противника. Гон успел только моргнуть, а затем Хисока грациозным движением протянул ему руку. – Пойдём, солнце, – сказал он обманчиво нежным голосом, и Гон тут же принял его руку, позволяя поднять себя на ноги, не глядя перешагивая через растянувшееся в коридоре постепенно холодеющее тело, истекающее кровью на расстеленный в коридоре ковёр. * Хисока напевал что-то себе под нос, пока они поднимались на нужный этаж. Гон исподтишка кидал на него осторожные взгляды, пытаясь оценить, в каком настроении пребывал сейчас фокусник. Вроде бы он успокоился, но надолго ли? Что больше интересовало Гона сейчас так это как Хисока внезапно оказался в том узком, подсобном почти коридоре, предназначенном для ожидания лифта? Да ещё оказался в самый нужный момент. – Если хочешь спросить, почему медлишь? – поинтересовался Хисока, и тут лифт прекратил движение, а потом раскрыл перед ними двери. Хисока вышел в коридор своего этажа, и Гон последовал за ним. – Как ты узнал, что я был там? Как смог так быстро среагировать? Схватка ведь и минуты не продлилась, – сглатывая горечь, произнёс Гон. Конечно, не продлилась, Гон ведь сражался против мощи, что давал нэн. – Хм-м, направленную на тебя самого враждебную ауру обычно весьма легко заметить. Разве ты с самого начала не понял, что он хотел тебя убить? – протянул Хисока, останавливаясь посреди коридора и поворачиваясь к Гону. Один его каблук окрасился чужой кровью и оставлял на полу едва видимые следы. Наверное, тихие горничные, которых Гон иногда замечал работающими то тут, то там на этаже, позаботятся о том, чтобы натереть пол до чистоты. Когда поблизости не будет Хисоки, конечно же. Гон нахмурился, отвлекаясь от этой мысли и вместо этого проанализировал то, что ему сказал Хисока. – То есть ты увидел его и понял, что он хочет напасть на меня? – медленно спросил Гон, и Хисока утвердительно кивнул: – Когда вы заходили в лифт. – Ты следил за нами? – Снова кивок. Гон прищурился и продолжил, уже зная, каким будет ответ: – И ты позволил ему напасть на меня? Стоял и наблюдал за боем, чтобы вмешаться только тогда, когда тебе заблагорассудится? Губы Хисоки растянулись в широкой улыбке, он прищурился будто кот, объевшийся сметаны. Гону очень, очень захотелось ударить его, стереть это довольное выражение с его раскрашенного лица. – Ну, конечно. Мне ведь так хотелось посмотреть на тебя в действии. Ты никогда не разочаровываешь, как же я мог… – Хватит! Прекрати уже! – прервал его Гон, чувствуя, как разгорается от этих слов пламя гнева внутри. Он шагнул ближе к чёртовому шуту и продолжил, едва не переходя на крик: – Ты смеёшься надо мной?! Над моей слабостью? Да пожалуйста, сколько угодно, но хватит каждый раз тыкать меня в лицо тем, что я никогда уже не смогу сравниться ни с одним сильным противником! У меня больше нет нэн, я знаю это и сам, так зачем ты продолжаешь это делать?! Улыбка исчезла с лица Хисоки, сменившись холодным, нечитаемым выражением. Он тоже сделал шаг к Гону, и тот поднял голову, смотря на фокусника снизу-вверх. Они были очень близко, но Гон не боялся – ярость властной дланью выжгла все остальные чувства. Сейчас ему совершенно плевать было на то, что Хисока мог с ним сделать. Пусть хоть убивает, если ему так хочется, это будет лучше бесконечных насмешек и чёртовой оскорбительной снисходительности, – вот о чём думал Гон в этот момент. – Я не смеюсь над тобой. Мне плевать на то, что у тебя нет нэн, – отчеканил тем временем Хисока. – Моим желанием было посмотреть, насколько сильнее ты стал после тренировок – и я убедился в том, что ты достаточно силён, чтобы выжить. – В глазах его загорелось то самое яркое чувство, которому Гон не мог дать имени. Хисока наклонился к нему и тихо сказал: – Ты выжил, Гон. Это и было тем, что я в первую очередь хотел видеть. – Я бы не выжил, если б ты не вмешался, – горько выплюнул Гон, чувствуя, как ненависть к себе берёт сердце в тиски. Было больно, и стыдно, и ужасно. Он не хотел так жить, не хотел быть слабым. Но именно эта жизнь и была ему уготована. Хисока кивнул: – Потому что силы были очевидно не равны. – А они никогда не будут равны! – снова взорвался Гон, приближая своё лицо к лицу Хисоки, пытаясь заставить его понять. Теперь голос его перешёл на откровенный крик, но Гону было плевать. – Как тебе может быть плевать на то, что у меня больше нет нэн?! Разве не ты чёрт возьми хотел сразиться со мной насмерть?! Хисока поднял бровь, невпечатлённый. Он не отстранился от Гона, продолжая стоять близко, слишком близко. Глаза его казались ещё страннее, когда Гон смотрел в них с такого близкого расстояния, – тонкие хрупкие нити, составляющие радужку, были такого неестественно яркого золотого цвета, и Гону в голову пришла неуместная мысль о том, а светятся ли глаза Хисоки в темноте. Гон бы этому не удивился. Он только что кричал прямо Хисоке в лицо, но фокусник выглядел так, будто они обсуждали, что сегодня будет на ужин. Твои чёртовы потроха, если ты не начнёшь воспринимать меня серьёзно – подумал сам себе Гон, глядя на Хисоку и понимая, что мысль его была откровенно нелепа. Если кто кому здесь и мог вырвать внутренности, то это точно был не Гон. – Да, хотел, – начал Хисока размеренно, будто это Гон тут чего-то не понимал. – Но это в прошлом. Твой нэн не вернёшь. Ты больше не перспективный противник, смерть которого было бы сладко ощутить на кончиках моих пальцев. А значит не имеет смысла думать об этом. Гон дёрнулся назад, будто его ударили, глядя на Хисоку широко раскрытыми глазами. Он… он знал об этом, конечно, знал, но одно дело знать, а другое – услышать об этом вот так прямо. Это было произнесённое вслух признание абсолютной бесполезности Гона. Это было больно, так больно слышать. Лучше бы Хисока ударил его. – Теперь ты нечто другое, – продолжил фокусник неуловимо смягчившимся тоном. Он вдруг протянул руку и взъерошил Гону волосы. Гон тут же перехватил его запястье, сжал, отчаянно пытаясь не зарыдать от боли и разочарования. Но взгляда от жёлтых глаз не отвёл. – Теперь ты просто хочешь трахнуть меня, да? – выдавил Гон, не в силах справиться с горечью и болью в собственных словах. Он отпустил чужое запястье, и Хисока опустил руку. На лице у фокусника было задумчивое выражение. – Если б я хотел просто трахнуть тебя, то давно бы уже это сделал, – заметил он. Гон вздохнул, устало сгорбил плечи. Все эти сильные эмоции, что он лишь мгновенье назад так ярко ощущал, сейчас давили мёртвым грузом, оставляли его опустошённым. Хотелось лечь спать и желательно больше не просыпаться. – Тогда чего ты хочешь? – устало спросил Гон. Хисока вдруг схватил его за подбородок и резко вздёрнул его вверх, заставляя посмотреть себе в глаза. Выглядел он недовольным. – Я хочу навсегда убрать это выражение с твоего лица, – неожиданно резко сказал он. Гон пару мгновений раздумывал над этим. Хисока… хотел, чтобы Гон перестал чувствовать себя сломленным? Гон моргнул, пытаясь осознать это. Хисока действительно хотел этого? С этим он ой как опоздал, появилась мрачная мысль, и Гон поспешил отогнать её. – Почему? – только и спросил он, действительно не в силах понять. – Потому что у тебя моя метка, Гон, – сказал Хисока так, будто это был очевидный факт. Он наклонился ближе и продолжил тихим, интимным голосом: – Потому что мы связаны, и были связаны ещё до неё. Ты уже тогда принадлежал мне. А я не отпускаю то, что принадлежит мне, ты ведь знаешь. Гон всё смотрел на Хисоку, шокированный, и совершенно не знал, что на это ответить. Метка не означала принадлежность, она означала возможность, разве Хисока этого не понимал? И разве у них, таких разных, вообще была возможность на что-то? – Я уже говорил, что не принадлежу тебе, – выдавил Гон, наконец, не зная, как ещё объяснить фокуснику ход своих мыслей. – Неужели это так плохо? – опять изогнул губы в улыбке Хисока, а затем пояснил: – Принадлежать мне. И это заставило Гона смутиться, опустить взгляд и потерять мысль. Принадлежать Хисоке? Он ведь не был вещью, чтобы кому-то принадлежать. С другой стороны... С другой стороны, Хисоке было не всё равно. Ему нужен был Гон – нужен был в больном каком-то смысле, но Хисока ведь не был самым здоровым человеком из тех, кого Гон знал. Хисока... не оставил его. Не ушел, даже зная, что как противник Гон был бесполезен. Вместо этого он пытался вытащить Гона из его подавленного состояния, – разве не об этом он сам говорил? Методы у него были, конечно, под стать самому Хисоке, но с этим ничего нельзя было поделать. Если Хисока действительно говорил правду, если он не насмехался над Гоном, не хотел просто трахнуть его или убить, то Гон... Гон впервые за долгое время оказался кому-то нужен. Даже без нэн. Неужели Хисока действительно готов был принять Гона – уже принял? – таким, каким он был, сломленным и слабым? Хисока тем временем, поняв, что Гон задумался глубоко, хмыкнул и отстранился. – Подумай об этом на досуге, – сказал он, а затем развернулся и, клацая каблуками, ушёл в сторону собственной спальни. Гон же поплёлся в отведённую ему комнату. Он всё ещё не понимал, что двигало Хисокой, почему фокусник хотел видеть Гона рядом с собой таким, каким он был сейчас. Хисока сказал, что они связаны – это действительно было его мнение или же очередная ложь? Неужели Хисока действительно хотел… помочь? Тогда… тогда может у них и выйдет что-нибудь путное? Пока что подобный расклад событий был под большим вопросом, но Гон задумался об этом – и это уже ощущалось сдвигом с мертвой точки. Да, может, у них что-то и выйдет, – но сначала Гону нужно было докопаться до сути мотивов Хисоки, без этого не могло и речи идти ни о каком доверии. Или принадлежности, возникла вдруг мысль, и Гон тут же попытался её отогнать. Он не хотел принадлежать Хисоке, это было последнее, чего он хотел, правильно?