Уничтожающий

Гон на самом деле не очень любил заниматься с Хисокой сексом. Он знал, конечно, что Хисока хотел его и почему-то предполагал, что тот будет постепенно вести Гона к подобному уровню близости – то, что он этого даже ждал, показывало, насколько сильно Гон привык к фокуснику, насколько сдался его желаниям, насколько зависел от него. Может быть, Гон даже сам хотел этого. Но Хисока был бы не Хисока, если бы начал проявлять какую-то долю терпения, – или может быть он посчитал, что терпит уже слишком долго. В любом случае, в один из тех дней, когда Гон в очередной раз проснулся в его постели, Хисока просто сказал ему: – Хорошенько подготовься, дорогой, потому что сегодня вечером я хочу трахнуть тебя. Затем он наклонился к Гону и легко поцеловал – Гон не дёрнулся, не отстранился, он давно привык к прикосновениям Хисоки. Когда краткий поцелуй закончился, Гон, занятый осознанием слов Хисоки, был уже весь красный. – Обязательно было это вот так говорить? – пробурчал он недовольно, и Хисока вскинул бровь. – А как бы ты хотел, чтобы я это сказал? Раскрой для меня свой цветок, чтобы мы могли слиться в страстном танце… – Ладно, прекращай, – прервал его Гон, краснея ещё сильнее. Хисока неопределённо хмыкнул, поднялся с кровати и вышел из комнаты, оставляя Гона наедине с собственными мыслями. А их было много. Был ли он готов к такому? Хотел ли он заняться с Хисокой сексом? Гон взъерошил себе волосы и вздохнул. Он не мог отрицать, что ему было… интересно. Ему нравилось ощущать вес жаждущего, собственнического взгляда Хисоки. Ему нравились его прикосновения. Своим вниманием Хисока показывал, что Гон его интересует, что Гон ему нужен. И это ощущение нужности, ощущение важности, ощущение власти – да, Гон чувствовал эту власть, способность влиять на Хисоку – всё это возбуждало, этого нельзя было отрицать. Означало ли это, что он готов был разделить с Хисокой своё тело? Он уже разделил с ним очень многое. В каком-то смысле Хисока стал ему самым близким человеком – влез под кожу и в сердце, не спрашивая разрешения, вытащил Гона из тоски, обратил на него взгляд своих золотых глаз, чтобы больше уже никогда его не отводить – по крайней мере так это иногда ощущалось. Так что Гон решил последовать совету Хисоки и подготовиться, узнать больше про то, чем они собирались заняться. Гон никогда не знал особенно много про секс, не интересовался им, а потому сначала ему было сложно справиться с потоком информации и собственным всё растущим смущением. В конце концов он разобрался, но не то чтобы ему это сильно помогло. Да, в итоге первый раз Гона был наполнен весьма неприятными ощущениями и шёпотом: «больно, больно, Хисока, мне больно», – на что Хисока шептал ему: «расслабься, Гон, не сжимайся так, я ведь не двигаюсь даже». Хисока всё продолжал целовать его тогда, и касаться, – и трахать да, не то чтобы Гон мог его остановить, когда тот уже зашёл так далеко и слой за слоем раскрывался перед Гоном, отпускал контроль и вместо этого выпускал обжигающее, удушающее почти обожание. Да, вот, что Гон ощущал тогда ярче всего – даже ярче боли. Обожание Хисоки, его желание обладать каждым судорожным вздохом Гона, каждым его стоном и всеми беспомощными, умоляющими словами, которые потом исчезли в череде высоких болезненных стонов и неровного, прерывистого дыхания. Гон цеплялся тогда за Хисоку так, будто он был его последним спасением, – хотя именно он и причинял ему боль. Но что было более важно – Хисока цеплялся за него в ответ. Так, будто в тот момент в его жизни не было ничего более важного, более ценного, чем Гон, будто брать его было единственным желанием Хисоки. «Неповторимый, несравненный, мой, только мой, Гон, ты будешь принадлежать мне весь без остатка – я хочу тебя всего», – лилась тогда беспрерывной молитвой речь Хисоки, и Гон стонал в ответ, понимая, что утопает в этом обожании, что хочет обладать им всем до капли, даже если захлебнётся его силой. И когда Хисока кончил в него, вжимаясь плотнее, с закрытыми глазами и приоткрытым ртом, протяжно стонущий, такой сильный, принадлежащий только ему – тогда Гон почувствовал такой прилив ни с чем не сравнимого удовольствия, будто испытал самый сильный в жизни оргазм, хотя и не прикасался к своему члену. Да, вот почему он продолжал заниматься с Хисокой сексом – не потому, что это ощущалось особенно приятно, – потому что нет, Гон не сказал бы, что ему так уж нравилось, когда член Хисоки двигался в нём, и особенно ему не нравилось, как болело всё после секса каждый чёртов раз. Нет, Гон занимался сексом ради этого самого ощущения принадлежности и власти, ради выражения на лице Хисоки, когда он кончал и тем самым подчинялся, сдавался Гону, отдавал ему всё до последней капли – и получал Гона в ответ. Гон считал, что это был вполне себе равноценный обмен. Какое-то время ему этого было абсолютно достаточно, он был доволен тем, как всё шло, счастлив даже, – пока не пришли тревожные мысли и сомнения, выгнать которые из своей головы Гону всё не удавалось. Он начал сомневаться – в их отношениях, в себе самом, но больше всего – в непостоянном Хисоке, на которого он теперь полагался так сильно, от воли и слова которого так зависел. Самым главным осознанием Гона за время его жизни на Арене стал тот факт, что с Хисокой не существовало никаких гарантий – он мог поменять всё в секунду, поставить с ног на голову и притвориться, что так и было. Может, поэтому ему так хорошо удавалось держать Гона подальше от тоски – трудно было пребывать в собственных мрачных мыслях рядом с таким человеком, как Хисока. Но иногда это не играло ему на руку, и в последнее время Гон не мог подавить в себе сомнения, поднимавшие голову и тем самым отравлявшие ему настроение, – ему казалось, что когда фокусник наиграется, он уйдёт, оставит Гона. Если Хисока решит уйти – что тогда останется Гону? Он не представлял свою жизнь без Хисоки – не мог, не хотел представлять. И это было совершенно не нормально, Гон знал – знал и продолжал мучиться, – но мучиться молча. Он всё не мог придумать, как можно было поднять эту тему с Хисокой – и он боялся услышать лживый ответ так же сильно, как боялся правды. Он не хотел знать, готов ли был Хисока оставить его в любой момент. Он... предполагал, каким будет ответ, только пока не готов был его услышать. Но и дольше тянуть становилось невыносимым. И всё же несмотря на все преследовавшие его сомнения Гон продолжал исправно заниматься с Хисокой сексом – потому что тот этого хотел и потому, что Гон чувствовал хоть какую-то власть, когда отдавал Хисоке себя. Если он всё ещё был желанным, Хисока не мог от него уйти, так это работало, разве нет? В последнее время даже это перестало быть защитой от неустанных тревожных мыслей. Обычно Хисока предупреждал Гона заранее, чтобы тот мог подготовиться к предстоящему сексу, – но это не означало, что Хисока перестал лезть к нему, когда Гон был занят или не в настроении. Как к примеру сейчас, когда Гон пытался написать письмо Киллуа, стуча пальцами по клавишам, стирая и пробуя снова, – он хотел написать что-то вроде честного письма и одновременно не раскрывать слишком многое, чтобы не волновать Киллуа слишком сильно. Так вот, он растянулся на кровати Хисоки – на их кровати – с ноутбуком, и в какой-то момент Хисока появился в спальне тоже – кажется, у него только что закончился матч, но Гон не знал точно, он вообще был настолько поглощён письмом, что не заметил Хисоку до того момента, пока тот не подобрался слишком близко. А именно – пока фокусник не опустился на него сверху. Гон издал протестующий звук – он вытянулся на кровати на животе, с ноутбуком перед собой, и не горел желанием иметь лишнее давление на свою бедную спину, особенно после их вчерашней тренировки. Тогда Хисока приподнялся – на нём было одно только полотенце, кожа была всё ещё влажной после душа, да, он точно вернулся с очередной схватки на Арене, – и, взяв Гона за плечо, сильным движением перевернул его на спину. Гон издал возмущённое: – Хисока! – на что ему ответили довольной улыбкой. Затем Хисока без промедления – и уж точно не спрашивая разрешения – задрал Гону майку и прошёлся рукой вниз по его груди к животу. – Я занят, – отрезал Гон, но Хисока его как будто и не услышал. Гон перехватил чужую наглую руку, предупреждающе сдавливая запястье, и взгляд ярких жёлтых глаз тут же вперился ему в лицо. – Гон, – мурлыкнул фокусник, прищуриваясь, будто играя. – Хисока, – твёрдо ответил ему Гон, не отводя взгляда. – Я так сильно хочу тебя, – протянул Хисока наполовину обиженным, а наполовину возбуждённым тоном. Гон фыркнул – только Хисока мог так хорошо сочетать эти два чувства в одном. – Я не готов, – сказал Гон твёрдо, зная, что Хисока не станет пытаться заняться с ним сексом, если Гон к этому не подготовился. – О, ничего страшного, – проворковал Хисока, высвобождая свою руку из хватки Гона и ведя её вниз, чтобы затем вжать её ему в промежность. Глаза его загорелись лукавым весельем, и Гон точно знал почему – потому что член у Гона в ответ на слова и действия Хисоки уже наполовину встал. – Я могу доставить удовольствие своему чудесному мальчику и другими способами, – понизив голос, сказал Хисока, открыто пользуясь тем, что Гон находил это сексуальным. Да, Хисока мог одним только своим чёртовым голосом возбудить Гона – вот, до чего Гон докатился. Но не то чтобы он был против. Гон мягко застонал, когда Хисока стянул с него нижнее бельё, легко задев при этом его эрекцию. Затем Хисока подвинулся ниже и поцеловал его в живот. – Что-то ты сегодня очень нежный, – пробормотал Гон, ощущая, как по телу проходится дрожь от простого касания губ. Хисока никогда ещё не делал подобного. – Я всегда нежен и предельно осторожен с принадлежащим мне богатством в виде тебя, Гон, – довольно произнёс Хисока, и Гон закатил глаза. Да уж конечно, всегда нежен. – Ты когда-нибудь перестанешь уже лгать? – поинтересовался Гон, но он не был особенно серьёзен. Хисока постоянно лгал, неважно насколько серьёзной была ситуация или насколько уместно это было. Со временем Гон переборол собственное раздражение и научился принимать это. – Смотря что мне за это будет, – пробормотал Хисока, а затем передвинулся ещё ниже и легко поцеловал головку его уже полностью вставшего члена. Гон издал сдавленный стон, пытаясь податься бёдрами вперёд, но чужая рука удержала. – Если ты будешь продолжать издавать такие милые звуки, я подумаю над тем, чтобы не лгать… ну скажем, десять минут? – Как же ты меня бесишь, – сказал Гон, но не двинулся с места, покорно ожидая продолжения ласки. В следующий момент чужой язык прошёлся по всей длине его члена, и Гон застонал снова. Хисока так легко возбуждал его, Гон ощущал бы стыд, если б ему не было так хорошо. – Ох, убедил, давай я буду говорить только правду следующие двадцать минут. Видишь, как ты хорош? – протянул Хисока, и прежде, чем Гон успел ответить, взял его член в рот полностью, с лёгкостью скользя вниз, расслабляя горло – он так умело это делал, что Гон сразу потерял все связные мысли и только раскрыл рот в очередном стоне. После этого Гон не продержался долго – влажное скольжение языка, то, как Хисока обводил им головку его члена, как насаживался ртом глубже и глубже, издавая сдавленные стоны, будто отсасывать Гону было самым любимым делом его жизни – да, Гон кончил весьма быстро, и Хисока, конечно, проглотил всё до последней капли. Иногда Гону казалось, что Хисоке очень хочется сожрать его, и что одной лишь силой воли фокусник удерживает себя от этого. Может быть, это была правда. В любом случае, Гон ничего не имел против. Отдышавшись, Гон тут же сел на кровати, следя за Хисокой, который тоже выпрямился, с довольный видом утирая рукой рот. – Двадцать минут ещё не прошли, так? – сказал Гон, возвращаясь к тому, что Хисока сказал до того, как начал отсасывать Гону. Хисока вскинул бровь и ничего не ответил, но Гона это не остановило. Возможность была слишком хороша, она была прямо здесь – и Гон не хотел упускать её. Не в этот раз. – Ты сказал, что не будешь лгать. – Гон на секунду, буквально на мгновенье замялся, а затем продолжил: – Я хочу кое-что узнать. Хисока продолжал молчать, но он не двигался, не уходил, всё так же сидел рядом на кровати в одном лишь полотенце. Не глядя на него, Гон продолжил: – Я читал… о том, что в разных местах мира существуют разные взгляды на то, что означают метки. И… я пытался найти информацию о том, как к ним относятся в Метеоре. Но про Метеор в целом мало что известно, и информация о нём редко выходит наружу. – Он всё-таки поднял взгляд на Хисоку и обнаружил, что на него смотрели с какой-то странной, почти печальной задумчивостью. Гон на секунду замер – такого выражения на лице фокусника он ещё не видел, – а затем всё-таки закончил: – Так что я бы хотел узнать у тебя. Как относятся к меткам принадлежности в Метеоре? Он решил начать с этого – но на самом деле ему хотелось узнать, как сам Хисока относится к меткам. Как он относится к Гону и к их связи. Он не был уверен, что Хисока ответит, если б он задал очень личный вопрос. Он даже не был уверен, что фокусник ответит на его вопрос про Метеор – и всё же Гон не собирался отступать. Хватит трусливо прятаться – пришло время встретиться с реальностью. Услышать, как на самом деле Хисока видит их странные отношения. Они говорили об этом раньше, но Гон понятия не имел, был ли Хисока искренен, когда сообщал ему о том, что они связаны и что он не собирается отпускать его. Может, в тот момент он и был искренен – но кто сказал, что ситуация не могла поменяться в момент? Прошло уже столько времени, но Гон всё ещё понятия не имел, в чём заключаются настоящие мотивы Хисоки и насколько они серьёзны. Он был рядом – но надолго ли? Эта мысль каждый раз вселяла в Гона какой-то тихий, тоскливый ужас, потому что с тем, как близки они были, Гон… Гон не был уверен, что вообще смог бы жить дальше, если б Хисока вдруг решил оставить его. Он уже давно продумывал способ, которым можно было бы стать ближе к мыслям Хисоки – его настоящим мыслям – может, сейчас у него что-то выйдет? Хисока всё смотрел на Гона задумчивым взглядом, будто пытался разгадать его, а затем медленно начал говорить: – Люди Метеора верят, что метка олицетворяет божественную связь между двумя. Связь эта нерушимая, даже если метки появляются лишь на мгновенье. К чему это? – прищурился он, и Гон поспешно отвёл взгляд. – У тебя есть какие-то сомнения? – услышал Гон, а затем Хисока потянулся к нему, взял за ворот майки и вдруг дёрнул к себе. Гон коротко вскрикнул, а затем оказался лицом к лицу с фокусником. Хисока выглядел недовольным – и одновременно какое-то яркое чувство светилось в его глазах – чувство, которому Гон не мог дать имени, не мог разгадать. – Отвечай мне, – потребовал Хисока, и Гон… Гон не нашёл в себе сил утаить правду. В этом и было их с Хисокой различие, правда ведь? Гон лгал только когда в этом была необходимость – Хисока делал это постоянно, играл с правдой и ложью, переплетая их в единое неразличимое целое. Гон так не умел – не хотел, – а потому сказал: – Что ты вообще думаешь о наших... о том, что происходит между нами? Я думал... думал о том, что будет, если ты потеряешь ко мне интерес. Это должно случиться рано или поздно, разве нет? Не то чтобы я могу много чего тебе дать. Ты никогда… я никогда не знаю, о чём ты думаешь. Никогда. Я не… – тут Гон умолк, не зная, как объяснить. Хисока ещё пару мгновений вглядывался ему в лицо, а затем сказал тоном, не выражающим никакого сочувствия: – Так вот что тебя так беспокоит. О, Гон, всё в жизни мимолётно, ты ведь лучше всех знаешь. Что я могу тебе пообещать? – Он отпустил майку Гона, чтобы затем отстраниться и пожать плечами: – Ничего. Я не дам тебе никаких гарантий. Ты интересуешь меня сейчас – кто знает, что случится завтра? Никто – ни я, ни ты. Так зачем об этом думать? Гон почувствовал какое-то неприятное чувство неуверенности, разворачивающееся внутри. Он знал, что Хисока это скажет, знал – и всё равно надеялся – на что? Дурак. Никакой вечной связи между ними не было, не могло быть. Не между ними. – Но пока ты принадлежишь мне, я позабочусь о тебе, – продолжил Хисока и вновь приблизился, погладил Гона по щеке. – Неужели тебе плохо здесь? Я так не думаю. А стабильность – даже само это слово заставляет меня впасть в уныние. Кому к чёрту нужна стабильность? – Он взял Гона за подбородок, заставляя повернуть голову и взглянуть в золотые глаза. – Ты принадлежишь мне, Гон. Не думай ни о чём – предоставь всё мне. К чему все эти волнения, эти размышления? Гон нахмурился, предложение Хисоки звучало заманчиво, даже слишком – но Гон понимал, что это ловушка, ведущая в никуда. – То есть ты говоришь мне, что можешь оставить меня в любой момент – и одновременно предлагаешь не волноваться и доверить всё тебе? Ты самый ненадёжный человек из всех, кого я знаю, Хисока, – проконстатировал Гон, невпечатлённый. Хисока улыбнулся медленной, предвкушающей улыбкой, и у Гона сердце забилось быстрее от одного этого выражения. Фокусник планировал сказать ему что-то такое, на что у Гона не найдётся ответа, Гон точно знал. – Именно. Но ты ведь хочешь, так хочешь довериться мне. Снять с себя груз ответственности. Я просто даю тебе то, что тебе нужно, Гон, – проворковал Хисока, глядя на него с ласковой нежностью, за которой пряталось жёсткое собственническое чувство. Он смотрел на Гона так, будто тот был его полноправной добычей и трепыхнись он из железной хватки – тут же оказался бы с пущенными наружу внутренностями. Но именно это чувство почему-то успокоило Гона. Да, Гон зависел от Хисоки – но ведь и Хисока зависел от Гона, правда ведь? Иногда Гон забывал, но тот голод, что он видел сейчас во взгляде жёлтых глаз, ему об этом напомнил. – Я тоже даю тебе то, что тебе нужно, – произнёс Гон через пару мгновений тишины, и Хисока улыбнулся улыбкой победителя. Неудивительно, Гон ведь в очередной раз сдавался ему – без боя и по собственной воле. – Конечно, даёшь, мой хороший, мой самый замечательный, моё сокровище, – промурлыкал Хисока, а затем не медля притянул Гона к себе и поцеловал. Гон расслабился, отвечая на поцелуй, позволяя тревоге и сомнениям уйти – по крайней мере на какое-то время. Он тоже привязал Хисоку к себе – Гон и сам не знал, как ему это удалось, но факт оставался фактом. Они целовались несколько мгновений, пока Хисока вдруг не оборвал поцелуй. Он отстранился и зашипел, прикрывая рукой собственный живот. Гон открыл рот, чтобы спросить, что не так, и тут же замер. Он во все глаза глядел, как на коже Хисоки – на животе, прямо над его правой тазобедренной косточкой – появляются бледные линии. В первый раз в жизни Гон наблюдал появление метки вживую. Линии были мягкого бледно-зелёного цвета и проступали на коже Хисоки так, будто они всегда там были и нуждались лишь в небольшом импульсе, чтобы проявить себя. Они медленно, но верно складывались в единое целое будто кто-то вёл невидимой кистью, создавая изящный рисунок – птицу в клетке. Гон моргнул. Это действительно была птица в клетке, метка у Хисоки была больше, чем у Гона, примерно с ладонь размером, и появилась она буквально за несколько секунд, – гораздо быстрее, чем Гон успел осознать её появление. – О, – только и сказал Хисока, оглядывая собственную метку. Удивлённым он не выглядел – выражение его лица вообще невозможно было прочитать. – Почему там птица? – вырвалось у Гона, хотя стоило, наверное, сказать что-нибудь другое, Гон только не знал что. Хисока поднял на него взгляд и улыбнулся обычной своей хитрой улыбкой. Будто появление метки было для него обыденным событием – а может, для Хисоки оно действительно им было, кто знал. – Разве это не очевидно? Потому что ты моя птичка в клетке, и только у меня есть ключ, – объяснил Хисока, а затем, едва касаясь, провёл пальцем по одному из тонких прутьев клетки на своём рисунке. Гон пронаблюдал за ним, сглатывая. Это… то, как Хисока трогал свою метку – метку, которая указывала на Гона, принадлежала Гону в каком-то смысле – это было очень сексуально. – Что, возбуждает? – спросил Хисока тем раздражающе самодовольным тоном, который Гону был так хорошо знаком. Он напряг мышцы пресса, тут же чётким контуром обнаружившиеся под кожей, а затем выгнулся и издал тихий, низкий стон, сильнее вжимая пальцы в собственную метку. – Хисока, – начал Гон и умолк. Он смог, наконец, оторвать взгляд от метки – птица на ней выглядела весьма грустной, что Гону не особенно подходило, как решил он. Так вот, он взглянул Хисоке в лицо, надеясь, что тот поймёт и перестанет дразниться. Хисока в ответ лишь стянул с себя полотенце, обнажая собственную эрекцию и при этом приторно улыбаясь. Гон вздохнул. Сейчас легче было сдаться, к тому же не то чтобы он был против быть к Хисоке ближе, если это означало, что он сможет коснуться его метки своей собственной рукой. Мысль об этом послала по телу неожиданно сильную, горячую волну возбуждения. Он коснётся Хисоки, коснётся этого знака, так чётко символизирующего, что Хисока был предназначен ему, ему одному. – Ладно, иди сюда, – сказал Гон, снимая с себя майку. – Ты ведь так просто не отстанешь теперь, я знаю. – Правильно думаешь, сладенький, – согласился Хисока, придвигаясь ближе. Он снова поцеловал Гона, с присущим ему голодом, с той властностью, что прямо говорила – ты не можешь отстраниться, ты принадлежишь мне, принимай это. Гон тихо застонал в поцелуй. Он кончил недавно и ощущать такое сильное возбуждение снова было… это было странное, почти неприятное и вместе с тем горячее, безотлагательное ощущение. Хисока положил руку на его мягкий пока член, и Гон издал протестующий звук – рано, слишком рано, – на что Хисока только сильнее сжал. Гон вцепился ему в плечи, отстранил от себя и, не обращая внимания на болезненные ощущения, что дарила ему рука Хисоки, потянулся рукой к птице – к метке. – Какой нетерпеливый, – хмыкнул Хисока, а затем отпустил его и резко толкнул, заставляя упасть обратно на кровать. Гон молча смотрел на то, как Хисока забирается вслед за ним, как возвышается над ним, упираясь коленями в покрывало по обе стороны от живота Гона. Взгляд Гона не отрывался от метки на чужой коже. Так как Хисока не спешил приближаться, а ждать стало невмоготу, Гон упёрся правой рукой в покрывало, приподнимаясь, чтобы была возможность дотянуться. Когда Гон смог, наконец, коснуться рисунка, по чужому телу прошлась внезапная дрожь. Гон тут же взглянул Хисоке в лицо, замечая на нём необычное какое-то выражение, которое, впрочем, быстро исчезло. – Как это ощущается? – спросил Гон, сильнее вжимая пальцы туда, где в клетке сидела прикорнувшая птица, вечная узница. Ему так сильно хотелось знать, хотелось, чтобы Хисока сказал ему, что чувствует, когда Гон трогает его так. – М-м, чудесно, – тут же ответил фокусник, и Гон нахмурился: – Хисока. Правду. Хисока вскинул бровь, но затем сказал: – Это твоя метка на мне, Гон. Как ты думаешь, что я чувствую, когда ты её касаешься? – Не знаю, поэтому спрашиваю! – раздражённо воскликнул Гон, вжимая ногти в твёрдые мышцы под рукой, а затем ведя пальцами вниз, задевая ногтями выпирающую тазобедренную косточку. Хисока перехватил его запястье и без всяких прелюдий положил руку Гона на собственный вставший член. – Если слова мои для тебя неубедительны, может это поможет? – сладким голосом произнёс он, а затем сжал руку, заставляя Гона тоже сжать пальцы на его члене. Тогда Хисока откинул голову назад – вид его открытой, беззащитной шеи так возбуждал – и громко застонал. – Ладно, я понял, – вздохнул Гон. Большего от Хисоки ему было не добиться. Он попытался отнять руку от его члена, и Хисока нахмурился. – Хочу поменять руку, так удобнее, – объяснил Гон. – А вообще, может ляжешь? Хисока подчинился, плавным движением опускаясь на кровать, растягиваясь на ней, красуясь перед Гоном. Это, конечно, работало – от идеального обнажённого тела перед глазами у Гона перехватывало дух. К тому же теперь на этом теле красовалась его собственная, личная метка. Гон неровно выдохнул и под тяжёлым, возбуждённым взглядом жёлтых глаз придвинулся ближе. Он знал, что если будет медлить, Хисока сам примется за активные действия – и судя по тому, как он был возбуждён, нежничать он с Гоном не будет. Гон уселся на чужие бёдра, наклонился ближе и сжал член Хисоки крепкой хваткой, как тот любил, а левой рукой опять дотянулся до метки. Аккуратным, нежным почти движением он проследил тонкие, изящные прутья клетки и одновременно начал резко, быстро дрочить Хисоке. – М-м, как ты нежен, дорогой, – выдохнул Хисока, а затем длинно застонал, пытаясь выгнуться ему навстречу. Мышцы его живота конвульсивно почти сжимались, ходили под кожей, и Гон зачарованно глядел на метку, которая едва-едва двигалась вместе с этим конвульсивным движением мышц. Хисока был так возбуждён – долго он не продержится. Гон нахмурился и продолжил сосредоточенно двигать рукой в чётком ритме – не слишком быстро, не слишком медленно, так чтобы продержать Хисоку на грани без того, чтобы дразнить его, потому что иначе существовал риск, что Хисока полезет к нему, а Гон не готов был пока кончать снова. Он всё не мог перестать смотреть на рисунок птицы, не мог перестать касаться его. Он казался таким хрупким, мимолётным, будто отведи взгляд на мгновенье – и линии растворятся, исчезнут, птица вспорхнёт, клетка останется пустовать. Так что Гон продолжал вжимать руку – может, даже слишком сильно, но Хисока не возражал ведь – и смотреть, смотреть, не в силах оторваться. Из-за того, что он был так сосредоточен на метке, Гон почти пропустил момент, когда Хисока подошёл к грани. Он схватил Гона за руку, которой тот водил по метке, и Гон вздрогнул, с трудом отрывая от неё взгляд, чтобы взглянуть ему в лицо. – Смотри на меня, Гон. Только на меня, – выдохнул Хисока. Гон почувствовал пульсацию его члена в собственной хватке и быстро задвигал рукой. Хисока сжал его руку сильнее и сильнее, – ох как же больно, – а затем с финальным стоном кончил, пачкая собственный живот спермой. Гон смотрел на то довольное удовольствие, что плавало в глазах Хисоки пока он кончал и понимал, что никуда он от Хисоки не денется. Тот мог оставить Гона, если б захотел, если б ему наскучило – сам же Гон никуда от него не уйдёт. Затем он бросил взгляд на метку, на прикорнувшую в клетке птицу и ощутил желание коснуться её ещё раз. Хисока как раз отпустил его запястье – очень скоро на нём появится синяк от того, как сильно фокусник его сжимал, – и Гон провёл чуть дрожащими пальцами по бледным линиям. Его метка на Хисоке. Только его. Гон поморгал, чувствуя прилив каких-то неясных, сплетённых в клубок эмоций. Хисока дотянулся и поднял его подбородок, заставляя снова взглянуть себе в глаза. – Видишь, Гон? Ты принадлежишь мне, – сказал ему фокусник. Гон без раздумий кивнул – он уже давно принадлежал Хисоке, ещё до метки на самом деле. – А ты – мне, – ответил он, и какая-то часть его души поверила этому. – Ну, конечно, – широко улыбнулся Хисока. Гон тоже улыбнулся и кинул ещё один, последний взгляд на рисунок птицы в клетке, выписанный на чужой коже.