Пока не придет зима

Бой с чем-то средним между ликаном и гигантской собакой оставляет его в плачевном состоянии. Итан привычно забирается в один из домов, оседает у стены. С трудом стягивает уже порядком изодранную куртку — медленно, даже слишком, чертовски везет, что рядом пока еще больше нет никого, кто хочет разорвать ему горло. Каждое движение дается с невозможными усилиями. Отзывается болью, такой, что хочется взвыть — не медленной и монотонной, а бьющей с размаху и насквозь, словно шокером, выкрученным на максимум. И скоро становится понятно, почему. В месиве из лоскутов кожи и ткани торчат обломки костей. Блядские открытые переломы. Итан насчитывает четыре: три на многострадальной левой, один на правой, но на редкость дерьмовый — уходящий в локоть. И это полная срань. Нужно двигаться дальше, к этой жуткой полурыбе Моро — а Итан даже не уверен, что может держать оружие. Это отдает очередным перерывом — каким уже по счету, за последние сутки. Да, Хайзенберг — чертова привычка; Карл сказал, что он может позволить себе замедлиться, ничего страшного не произойдет — но это не значит, что Итан должен устраивать передышку за передышкой. И не стирает изнутри мерзкое, кисловатое чувство вины. Что он медлит. Что он заботится о себе — хотя должен забыть обо всем ради Розы. Что он, может быть, не очень хороший родитель. Нужно понять, сможет ли он идти дальше. Сумеет ли удержать оружие — проще не станет, только хуже, уже хорошо это выучил. Без возможности защищать себя он труп; все напрасно. Итан пробует осторожно продавить спусковой крючок на леми. Да, не самая мощная вещица, но и отдача у нее гораздо меньше, и черт с ней, с пулей, которую потратит, ему нужно понять — И он даже не может толком продавить спусковой крючок. Даже такое ничтожное усилие сгибает его от боли. Одной большой кроющей вспышкой, от пальцев и до плеча. Итан жмурится и сжимает зубы. Бывало хуже. Во много раз, нужно только подождать, вот сейчас. Сейчас станет легче. Еще немного. Подергивание мышц возле костяных осколков слабое; приходится вслушиваться в ощущения, чтобы почувствовать. Его тело не справляется. На заращивание этой дряни самостоятельно уйдут часы и часы, если не дни. А лекарства — Итан морщится. А лекарств нет. Из-за его собственной глупости. Потому что зачем таскать с собой лишнее, если рядом, на периферии, всегда маячит Хайзен- Карл, который настаивает и лезет без спросу, втискивается в личное пространство, зализывает раны так, что от них не остается даже следов. Когда в последний раз Итан пытался лечить себя той мутной дрянью из склянок? Слишком давно. Он даже не помнит. Но Карла сейчас рядом нет. Даже намеков на его приближение — шагов, табачного запаха, громкого голоса. Итан знает, что он придет; всегда приходит, будто их друг к другу магнитит — но вот когда. Сколько нужно ждать. Сколько терять времени, надеясь, что никакая тварь не придет на запах крови. Итан, забывшись, пытается безнадежно сжать пальцы на переносице — и предсказуемо сгибается от боли. Терпеть не может ждать. Терпеть не может быть беспомощным — а что ему остается? Он злится, на себя самого, потому что на кого еще. Это уже не взаимовыгодное сотрудничество и доверие, даже не партнерство. Это блядская, неприкрытая зависимость. Передача контроля — его слабое место; еще один подарок из чертовой Луизианы, которая перекрутила и сломала его, и вытащила на поверхность такое психологическое дерьмо, о котором он даже не догадывался. Хреновые мысли. И чувства тоже хреновые. Если он выберется отсюда — нет, не так. Когда он выберется отсюда вместе с дочерью, его психотерапевт явно продлит их сеансы на год-другой. Если бы их не оплачивало ведомство ублюдка-Криса, Итан бы давным-давно разорился. Остается надеяться, что Роза еще слишком мала, чтобы запомнить хоть что-то. В голову приходит мысль. Странная, но за последние дни он к таким почти привык. Тот ночлег. Итану не снились кошмары — одна из лучших ночей за последние годы. Итан чувствовал себя в безопасности; какой-то глубокой инстинктивной частью себя знал, что может быть уязвимым, может расслабиться, хотя бы на немного, его защитят — — и наверняка это тоже заслуга того, что в Карле. Через какие-нибудь плесневые споры, или ультразвук, или как там еще может общаться эта дрянь внутри них. Итан помнит, как работают человеческие отношения. Чтобы прийти хотя бы к чему-то похожему в компании Мии, у него ушло почти полгода. Итан думает: эта дрянь внутри них наверняка взаимодействует. Общается. Может влиять друг на друга. Так почему бы не попробовать позвать. Звучит глупо — но что он теряет, в конце концов? Зализывать раны и отгонять кошмары не то чтобы адекватнее. Итан глубоко вдыхает и пробует сосредоточиться на ощущении. Только одном. Конкретном. Ему нужен Хайзенберг — Карл. Жизненно необходим, здесь, вот прямо сейчас, в эту самую минуту, и не только, вообще — Итан намеренно сжимает пальцы до тошнотворной вспышки под веками. Останавливает мысль. Не сейчас. Он знает, что у него проблемы — серьезно, он сравнивает Карла и Мию, и все чаще совсем не в ее пользу, но — он подумает об этом потом. Когда все закончится. Когда Роза, живая и здоровая, окажется у него на руках, а Карл — да, определенно точно рядом, с ухмылкой и каким-нибудь громким «я же знал, что у нас все получится». И наверняка полезет в личное пространство, попытается приобнять, словно они его новая семья. И вот тогда Итан, наверное, скажет себе что-то вроде «надо жить дальше» и «почему бы не попробовать». И может быть даже «меня тянет к нему не только из-за дряни внутри». Но это будет потом. А сейчас — Итан прикрывает глаза и погружается в ощущения. В эту поехавшую напрочь, затопляющую изнутри потребность. Ему нужно, чтобы Карл был рядом. Чтобы зализал раны, приговаривая все эти успокаивающие глупости, от которых просто крышу сносит. Чтобы боль ушла, и пружина-напряжение в груди тоже, и почти паническая тревога, и остальная эмоциональная дрянь. Итану нужно — Быть защищенным. Чувствовать себя в безопасности. Он не знает, сколько времени проходит. Улавливает шаги, хоть и не такие, как обычно — более жесткие и тяжелые, будто бы спешные. — Конечно, — Карл опускается на корточки напротив. — Ну и кого еще я тут мог найти. Звучит — не раздраженно, от слова совсем. Скорее задумчиво — да, вот это подходит гораздо больше. У Итана не получается сдержать улыбку — получилось, нет, какая разница. Карл здесь. Все будет в порядке. До сих пор удивляет, как быстро его переключает. От тоскливой злости на самого себя и настороженности — к абсолютной расслабленности и теплу под ребрами. Карл ухмыляется ему в ответ, стягивая очки с переносицы и убирая в карман — движение почему-то выходит немного смазанным. — Не поверишь, — хрипловато отзывается Итан, — насколько же сильно я рад тебя видеть. Карл выразительно переводит взгляд на пропитавшиеся кровью рукава толстовки. — Ну да, — щелкает языком. — Могу представить. Чуть подается вперед — и Итан не вздрагивает, даже инстинктивно. Только замирает, чтобы тому было проще отвести лоскуты ткани и увидеть обломки костей. Очень бережно отвести. Ассоциацией: настолько, будто работает с хрупким механизмом. — И кто же это был? — он наклоняет голову, критично разглядывая костяной осколок на правом предплечье. — Что-то среднее между гигантской собакой и ликаном, — Итан морщится, не столько от воспоминаний, сколько от вида собственных ран. Кажется, вообще ни черта за это время не срегенерировало. — А, волколак. Да, та еще дрянь. Любит нападать из засады, — усмехается, словно лично приложил руку к их выведению. А может, так оно и было. — А ты молодец. Справился даже с тем, что было у тебя под рукой, — тон становится отчетливо довольным. Словно Карл для себя ставит знак равенства между победой Итана и победой собственной. — Хорошая работа. Надо будет тебе еще какую-нибудь игрушку из мастерской притащить. Посерьезнее прицела. — Слова, — поддразнивает Итан в ответ, и в глазах Карла появляется что-то азартное. Ненадолго — очень быстро снова сменяется внимательным и задумчивым. — Скажи-ка мне одну вещь, — он запинается. Словно пытается подобрать слова, и получается не очень. — Ты не делал ничего, — заминка, — необычного? Я имею в виду, еще более необычного, чем, — делает выразительный жест рукой в сторону деревни. — Ну ты понял. Видимо, все-таки не совпадение. Все-таки моральный поводок из потребностей Итана, который притащил его сюда из — где бы он там ни был. — Да, — отвечает после паузы, осторожно. — Я кое-что попробовал. Сложная тема. Особенно для человека, который пытается вернуть контроль над своей жизнью и явно болезненно на нем помешан. Карл выразительно поднимает брови, подталкивая говорить дальше. В его плечах Итану чудится что-то напряженное — будто он подсознательно ждет плохого. — Ты был мне, — он запинается. Все еще не очень-то легко говорить об этом вслух. Перефразирует на менее царапающее. — Мне была нужна твоя помощь, — кивает на изломанные руки. — Так. — И я сосредоточился на этом. — И? Итан, забывшись, пытается пожать плечами. Корчится — присутствие Карла само по себе как анальгетик, но не такой сильный, как хотелось бы. В покое он почти способен забыть про боль, если отвлечется, но в движении все равно ее чувствует. — И все, — отзывается, наконец отдышавшись. Карл не двигается. Замирает почти неестественно — и у Итана по спине волна, только в этот раз не очень-то приятная. Остатки металлической посуды позвякивают. Лестница на второй этаж издает долгий, надрывный скрип. — Дай мне минуту, — говорит Карл; будто выталкивает сквозь зубы. Итан понимающе кивает. Ждет. Смотрит, как он глубоко вдыхает и жмурит глаза, и сжимает пальцы на переносице. Лестница скрипит еще громче — и все-таки не выдерживает, с грохотом падает рядом с ними. — Вот же срань. И он явно имеет в виду не лестницу. — Дай угадаю. Тебя это не радует? — осторожно спрашивает Итан. Было бы чему удивляться, после всего того, что о нем узнал. — Да. Нет. Оба варианта? Карл тянется к карману с очками; словно испытывает потребность захлопнуть дверь. Скрыть эмоции, чтобы не чувствовать себя настолько уязвимым. Но в последний момент все-таки останавливается. Нет, останавливает себя, движение получается будто оборванным на половине — все-таки не отгораживается. И это то, чего Мия никогда не делала для него. — Слишком сильно отдает Мирандой, — признается Карл, и это явно дается ему не так уж и просто. Итан кивает. — Представляю. Действительно представляет. Даже слишком хорошо. — Как будто тебя в любой момент может схватить, как щенка за ошейник, и потащить, и срать, что ты можешь не хотеть или быть занят, — Карл с какой-то усталой безнадежностью трет лицо ладонями. Вдруг доходит: под «взять за ошейник и потащить» он имеет в виду не только Миранду. Но и позвавшего его Итана. — Срань, — он болезненно прикусывает щеку. — Извини. Я не, — не хотел, не думал, мне было важнее, все сразу. Мия бы ядовито сказала, что он звучит как эгоистичный ублюдок. — Надеюсь, я хотя бы не оторвал от чего-то слишком важного? — Херня, — отмахивается Карл. — Важнее тебя в принципе ничего быть не может. И в этом настолько мало насмешки, что кажется, будто он серьезно. Металлическая посуда понемногу успокаивается. Карл шумно выдыхает. Задумчиво потирает шрам на горле — почти бездумный жест. Наконец говорит: — Но ты не Миранда. И смеется. Вдруг, неожиданно, без перехода. Не как во время их ночевки, мягко и с царапающейся хрипотцой, от которой была волна за волной по спине. Этот смех жесткий, неуютно громкий, с металлическими нотками. Слишком явно отдающий неврастеническим. От него тоже волна — только тревожная и неприятная. — Святая матерь, — он неровно выдыхает. Улыбается, лихорадочно, почти безумно; как тогда, в замке, когда пытался рассказывать про их совместимость. — Итан. Да ты гребаный лотерейный билет. Он фыркает. Не самый воодушевляющий комплимент. — Ты можешь представить себе? — Карл укладывает ладонь ему на колено. Морщится, словно что-то не так. Спешно стягивает перчатки, бросает рядом, прямо на пол, дотрагивается снова. Теперь хорошо, теперь правильно, можно почувствовать тепло, пусть и через слой джинсы, и они оба громко выдыхают. — Мы можем чувствовать друг друга, даже на расстоянии. Можем звать. Можем залечивать друг другу раны и, — пальцы на колене сжимаются почти до боли; привычный капкан. — Только вообрази, сколько еще мы можем. — Думаешь? — Конечно. Это же способности, — Карл нетерпеливо дергает плечом. — Такие же, как любые другие, их можно развить, — вдруг улыбается, как будто в голову приходит чертовски хорошая идея. — Я научу. Конечно, я покажу как, Итан, само собой, даже не обсуждается, как я могу тебя бросить. — Ладно, — дипломатично отзывается Итан. После всего этого времени он, кажется, привык. Карл скалится, клыкасто и довольно. Прикрывает глаза, будто сосредотачивается на чем-то внутри. Линии вокруг глаз становятся немного болезненными — его явно все еще тревожит эта возможность; и он явно ей упивается — судя по тому, как быстро эта самая болезненность сменяется на что-то, напоминающее восторг. А Итан, наконец, понимает, как это, «взять за ошейник». Это где-то под ребрами, плотное и тяжелое, голодное. Где-то в голове — отчетливое, кристально чистое понимание, что он необходим. В нем нуждаются, очень сильно, словно в чем-то жизненно важном, невозможно, он должен быть рядом, чем ближе, тем лучше — Интересно, Карл чувствовал это так же ясно? Скорее всего нет. Итан ведь никогда не тренировался; маленькое гребаное чудо, что у него вообще хоть что-то получилось. — Ну и зачем я тебе нужен, — мягко поддевает он. — Я же и так здесь. — Ты всегда нужен, — отмахивается тот, так естественно, словно в этом нет совсем ничего странного. И выражение лица невыносимо довольное — еще бы, получилось ведь. Вдруг хмурится. — Черт. Забыл, — и кивает на израненные руки. — Мои извинения, — и большой палец извиняющееся поглаживает по колену. Итан слегка отодвигает ноги — будто ничего особенно не происходит — чтобы ему было удобнее. Карл сразу же оказывается ближе. Привычно откладывает шляпу, коротко лижет кончики пальцев, осторожно отодвигает лоскуты ткани — пока еще не сплавившейся с кожей, повезло. Итан сглатывает. В ране знакомо начинает расходится тепло. Не такое сильное, как в прошлый раз; какое было от языка. Через минуту-другую у него отрубит все мысли, связные и несвязные, любые. Просто превратит все в один эмоционально-чувственный ком. Нужно думать быстрее. Пальцами будет долго. Кость за костью, рана за раной, у них уйдут часы — слишком много. Языком будет гораздо быстрее. Но придется чувствовать — мысль сбивается; в ране начинает покалывать приятным, напоминающим удовольствие. Итан жмурится, пытаясь сосредоточиться. Он ведь уже пережил один раз. И ничего не случилось. Все в порядке. Он справился. — Я не против, — говорит неловко. — Если ты, — сглатывает. Как же сложно. Карл приподнимает брови, продолжая поглаживать костяной обломок. «Сделаешь это языком» — он не сможет произнести. Просто не сможет; слишком много от постели и невозможно мало от необходимости и медицинской процедуры. «Залижешь» — не лучше, вот совсем. — Если будет как с пальцами, — наконец выталкивает из себя. Карл хмыкает — словно может представить, что у него в голове. А потом улыбается, довольно и сыто; будто Итан сейчас не просит его о лечении, а тянет в постель. — С удовольствием. *** Карл ожидаемо встречает его у мельницы. Широко улыбается, опираясь на перила, привычно стягивает очки — и они сейчас, должно быть, составляют смешной контраст. Хмурый от мыслей о предстоящей стычке Итан — и Карл, который выглядит так, словно получает от всего этого искреннее удовольствие. Хотя почему бы и нет, это же не ему придется иметь дело с кучей воды и рыбоподобной тварью. Для него это — прогулка? приятная встреча с партнером? Зная странность хода его мыслей, может быть что угодно. — Кажется, где-то по пути ты потерял свой настрой, — дразнит Карл, привычно левитируя из кармана портсигар с зажигалкой. — Выше нос, dragostea mea. Снова румынский; Итан цепляется. — И что это означает? — Ничего важного, — отмахивается Карл. — После Альсины и Донны встреча с Сальватором покажется тебе, — он делает паузу на затяжку. — Не знаю. Приятной легкой прогулкой? Места не то чтобы особенно живописные, — затяжка, выдох. Итан совершенно осознанно делает глубокий вдох. Табачная горечь приятно стягивает язык. — Но свой шарм в них есть. Наверное. — Я не очень хорошо плаваю, — прямо говорит он. Протягивает руку — и Карл понятливо передает сигару. Задумчиво поглаживает шрам на горле, под неровной щетиной — выглядит как что-то машинальное. Можно спорить, что прикосновение к рубцам — привычка, из числа тех, что обычно контролирует, сдерживает на людях. Черт его знает, из-за уязвимости, гордости или какой еще дряни — но Итан, видимо, пользуется какой-то совершенно особенной степенью доверия. Кажется, их отношения перешли в ту безнадежную стадию, когда все настолько крепко и всерьез, что перестаешь пытаться казаться лучше. — Даже если бы умел, — пожимает тот плечами, словно это ни на что не влияющая мелочь, — тебя бы это не спасло. Попадешь в воду, и ты труп. Сразу. Без шансов. Итан втягивает дым. Горечь на языке становится плотнее и тяжелее. — Ты же сказал, что это покажется мне приятной прогулкой? — Ну да. Если не попадешь в воду, — Карл тянется к сигаре, но Итан отводит руку. Ему нужно еще немного. — Это же очевидно. Вторая форма Сальватора — ублюдская рыбина-переросток. Единственное место, где он может представлять опасность, это вода. Карл перехватывает запястье, чуть поворачивает, чтобы было удобнее — и затягивается прямо так, из его пальцев. — Это блядское озеро, — Итан, помешкав, высвобождает ладонь, чтобы сделать затяжку самому. — Там везде вода. — Водохранилище, — поправляет Карл. И смотрит так, будто это должно быть ответом на все вопросы. — И? Тот ассиметрично ухмыляется, только одним углом губ. — Догадайся, — и вот это уже неприкрытое поддразнивание. Или, может, заигрывание. Стягивает перчатку — привычный жест, непривычный контекст: Итан еще не успел нахвататься ран, которые нужно лечить. Протягивает руку — и он понятливо вкладывает в нее свою, с сигарой. Карл обхватывает запястье. Кожа к коже, ощущения каскадом: тепло, шершавость и жесткость подушечек, бережность хватки. Затягивается — и с усмешкой выпускает дым ему на пальцы. Мыслительному процессу это не очень способствует, но Итан пытается. Ассоциацией: так Мия забиралась к нему на колени и водила пальцами по шее, отвлекая от дел — еще до Луизианы, да. — Водохранилище, — повторяет задумчиво. — Как-то можно спустить воду? Карл изображает аплодисменты. — Браво. Если сделаешь так, это здорово облегчит тебе жизнь. — И где расположен пульт управления? Курить больше не хочется. Нервозность выравнивается, организму хватает никотина. Но сигару обратно все равно не передает. Сейчас, после всего того, что между ними было, гораздо проще признать, что этот маленький ритуал — пальцы-запястье-затяжка — нравится и ему самому. — Где-то там, — скалится Карл. Не всерьез, просто дразнит, как будто это доставляет ему особенное удовольствие. — Да брось, будет слишком скучно, если я так сразу раскрою все карты. Можно напомнить, что они здесь не играют. Роза, Миранда, все серьезно — но это портит настроение и самому Итану. — Герцог бы сказал. Не сказал бы. Забил бы голову предельно туманным и абстрактным, но Карлу об этом знать не обязательно. — Ну конечно, куда же без твоего любимого Герцога, — отзывается неприязненно. И почти смешно, насколько же неприкрыто ревниво это звучит. Итан тоже читал Розе сказки. В том числе и про сумасшедших лордов, одержимых своими сокровищами; готовых пожертвовать всем — людьми, властью, даже жизнью — чем угодно, ради какой-нибудь одной безделушки. И, наверное, у них были очень похожие интонации. — Он сказал, что ты ему угрожал, — без особых моральных терзаний сдает он Герцога. Карл морщится. — Вот же ублюдочный кусок дерьма, который не умеет держать язык за зубами, — он скалит клыки; звериный жест. — Не то чтобы угрожал. Скорее предупредил. Итан невольно приподнимает бровь. Видимо, Герцог изрядно подсократил историю — и Карл не ограничился одним только советом. Наверняка еще и подробно описал, что будет, если тот ему не последует. Это было бы в его духе. — Что не стоит трогать то, что принадлежит тебе? Карл улыбается, будто Итан улавливает самую суть. — Именно. И снова тянется к запястью, сжимает, кожа к коже, крепче, чем раньше. Бросает взгляд — линии вокруг глаз неприлично довольные. Словно ему доставляет особенное удовольствие, что он может сделать так, а Герцог — нет. Затяжка короткая. Не в ней здесь смысл. — Я не вещь. Карл замирает. Хмурится; пальцы все еще на запястье — и он осторожно его поглаживает. Словно сделал что-то не так, но не понимает что, и на всякий случай извиняется. — Я знаю. — Люди не могут принадлежать друг другу, — продолжает. Не пытается отстранить руку. — Мы не в семнадцатом веке. — Конечно, могут, — линии вокруг глаз становятся глубже, словно Итан говорит что-то странное. Пытается разъяснить. — Смотри. Сука-Миранда способна в любой момент размазать мои внутренности по любой удобной ей поверхности, а так как мне этого очень не хочется, я подчиняюсь, — делает обобщающий жест руками. — То есть, моя жизнь принадлежит ей. Итан невольно приподнимает брови. Он знает, что здесь, в этом месте, все перекручено и извращено — но вот это уже какая-то вконец отдающая средневековым логика. Карл пробует привести еще один пример. — Или Роза. Она абсолютно беззащитна и зависима от тебя. Значит, — выразительный взгляд, — принадлежит тебе. — И как по этой логике могу принадлежать тебе я? Карл вздрагивает углом губ — слишком явно получает удовольствие от сочетания голоса и «могу принадлежать тебе». А может, и от того, что Итан пытается слушать, а не срывается во что-нибудь громкое и безобразное. — Мы же партнеры, — смотрит слишком внимательно, явно чутко отслеживая реакцию. — И у нас с тобой все на прекрасной добровольной основе. Ты позволяешь брать контроль над своей жизнью мне, а я тебе, — снова прикладывается к сигаре в пальцах Итана. Затяжка немного неровная. — Ты мой, я твой. Все просто и логично. Ни черта не логично. Такое можно было бы ожидать услышать от пациента психиатрической лечебницы — а не от человека, который со знанием дела рассуждает о магнитных свойствах электротехнической стали. — И не только поэтому, — продолжает Карл. Он скептично поднимает брови, подталкивая продолжать. — Я поймал тебя, — Итан машинально потирает ребра; то место, в которое с размаху вошел тот железный прут. — И Миранда тоже отдала тебя мне. — Я сбежал, — напоминает. Карл высокомерно скалится: — Только потому, что я захотел посмотреть, какой ты в деле, и позволил. — Ну и какой я? — не удерживается от того, чтобы поддеть. Оскал делается улыбкой, тягучей, теплой, отчетливо довольной. — Сильный. Умеющий приспособиться. Не боящийся меня, — взгляд проходится по телу; нарочито медленно и поддразнивающе. — Именно такой, какой нужен. — То есть, — чутко выцепляет Итан, — если бы там, в замке, я оказался недостаточно хорош для тебя, — пугающая мысль, но присутствие Карла ее явно сглаживает, — ты бы меня убил? — Ну, — Карл неловко пожимает плечами, — в общем-то да. И вот черт бы побрал его честность. Итан подносит к лицу сигару; кончик немного влажный от чужой слюны. Делает долгую затяжку. — Даже с учетом всей этой биологической совместимости? — Да, — даже не пытается отпираться; словно они говорят о чем-то совершенно нормальном и обыденном. Хотя, может, для него это так и есть. — Сильный жрет слабого. Какой смысл мне был оставлять уязвимое место в твоем лице? Карл протягивает ладонь, и Итан просто передает ему сигару; сцепляет руки на локтях. Тот хмурится. Говорит осторожно, будто бы пытается объяснить. Или сгладить: — Мне не нужен был слабый партнер. Мне нужен был равный. Итан ежится. Иногда кажется, что в слово партнер Карл вкладывает совершенно иной смысл, чем он сам. — То есть, если вдруг я проебусь и стану слабым… — Нет, — Карл даже не дослушивает. Мысль явно вызывает у него отторжение; отчетливую, неприкрытую неприязнь. — Не станешь. — Почему? — Потому что это работает не так, черт возьми, — он не рявкает, даже не повышает голос, но в оскале появляется что-то жесткое. Тянет сказать звериное, глядя на выставленные напоказ клыки. У Карла неожиданно много животных жестов. — Ты либо сильный, либо слабый, третьего не дано. Итан неловко ведет плечами. Странно думать, каким бы мог быть этот диалог, если бы они не глушили друг друга эмоционально. — А если появится кто-то сильнее меня? Тот морщится. Тушит сигару о перила; видимо, влажные — та шипит и почти не исходит дымом. — Нет. Я выбрал именно тебя. Мне плевать на других. Итан снова ведет плечами — только теперь от щекотной волны по спине. Слова иррационально отзываются изнутри; будто ему может что-то нравиться в этом собственничестве — не думать, не сейчас. — Потрясающая логика. Карл усмехается; жесткость постепенно уходит с его лица. — Не хуже, чем у других. Он отбрасывает остатки сигары. — Мы не так уж и отличаемся, — продолжает, когда Итан уже начинает думать, что тема закрыта. — Все там же, в замке моей сестрицы. Ты бы ведь тоже убил меня, если бы решил, что я слишком опасен или не заслуживаю доверия, — угол губ высокомерно вздрагивает. — Ладно, попытался бы. Итан скептично морщится; не то чтобы согласен. Карл улавливает — и поправляет себя: — Если бы я представлял опасность для Розы, — и вот теперь он невольно подбирается, на инстинктах. И Карл издает довольный смешок — потому что это уже само по себе ответ. — Ты тоже выбирал. Просто по другому принципу. Итан молчит. Точка зрения по-прежнему жуткая и бесчеловечная, но теперь еще и отдающая правдивым. — Что, — поддевает Карл. Намеренно толкает локтем, да так и не убирает; продолжает соприкасаться, невыносимо горячий, даже сквозь слои одежды, — если появится кто-то менее опасный или кому ты доверяешь сильнее, все-таки попытаешься убить меня? Итан шумно выдыхает. — Нет. Конечно, нет. — Видишь, — Карл переводит взгляд с его лица на горизонт. — Мы по-своему похожи. Итан, помешкав, подвигается чуть ближе. Соприкасается теперь еще и плечом. Не едва, чтобы можно было списать на показалось. Плотно и ощутимо. — Я рад, — неловко говорит, тоже глядя на горизонт. Наверное, если убрать всю эту разруху и оккультную жуть, это место даже можно будет назвать красивым, — что не убил тебя. Плечом чувствует, как Карл вздрагивает в мягком ответном смешке. — Я тоже, — и немного серьезнее. — Даже не представляешь, насколько. Итан хмыкает. Совершенно нормальный диалог. Чуть толкает локтем — привлекая внимание. Протягивает руку. И сразу же предупреждает: — Для рукопожатия. Тыльную сторону все еще щекочет фантомными ощущениями: шершавостью губ, теплом дыхания, покалыванием бороды. Карл закатывает глаза, словно Итан не понимает самого веселья. Вдруг задумчиво щурится: — У меня есть идея получше. И стягивает одну из цепочек со своей шеи. Итан — честно говоря, не имеет ни малейшего понятия, что он делает. Карл мягко, за запястье — как в прошлый раз — поворачивает его ладонь. И опускает в нее кулон с цепочкой, небольшой и круглый — Итан не успевает разглядеть; тот сжимает его пальцы в своих. — Это?.. — Подарок, — взгляд у него одновременно смешливый и серьезный. — Очень ценный. Гораздо ценнее всех тех оружейных игрушек, которые я могу выточить для тебя в мастерской за вечер-другой. Итан, помешкав, размыкает ладонь. Карл не препятствует, но и руки не отводит — теперь касается тыльной стороны, едва ощутимо поглаживает костяшки. На ладони — Итан щурится, пытаясь понять, не видится ли — армейский жетон. — Твой? — вопросительно поднимает взгляд. Карл качает головой. — Нет, — смотрит, как Итан осторожно трогает тиснение; будто его это завораживает. — Они еще с первой мировой. Семейная реликвия, передается по наследству. Итан вскидывает недоверчивый взгляд. — И ты отдаешь их мне? — Да. — Просто так? — хмурится, неверяще качает головой. — Почему? Карл пожимает плечами. Улыбается, словно его в самом деле забавляет такая реакция. — Потому что я так хочу. И взгляд — откровенно смешливый. Как будто имеет в виду что-то совсем иное; прячет под одной фразой другую — и ассоциацией те самые переплетенные кусочки металла на столе, похожие на головоломку. Итан — догадывается то, что это означает, да. Семейная реликвия, передается по наследству, «хочу, чтобы он был у тебя» — двусмысленней было бы, только если фамильной ценностью Хайзенбергов оказалось кольцо. Отдает слишком серьезным. Слишком личным, притяжательным, собственническим — всем разом. Даже больше, чем язык и губы на ране, и хриплое глубокое «дорогой», и невозможное удовольствие. Потом. Он подумает об этом потом, вместе с остальным — Миранда мертва, Роза в его руках, Карл рядом. И нужно как-то жить дальше. Итан мешкает. Правильно будет покачать головой и протянуть жетон обратно. Сказать «попробуй предложить мне его потом, когда все закончится». Неправильно — снова провести по тиснению; погладить выпуклые буквы, подушечкой большого. — Технический дивизион артиллерии, — тихо проговаривает Карл вслед за движениями его пальцев. — Триста двадцать шестой батальон, — Итан ведет медленнее. Карл озвучивает, все так же глубоко, лично и низко. — Вторая группа крови. Личный номер восемьсот пятьдесят шесть. — Ты много знаешь, — бормочет он невпопад. — О его владельце. Карл издает такой же мягкий — почти интимный — смешок. — На самом деле нет, вообще ничерта. Миранда забрала меня совсем ребенком, родители еще не успели забить мне голову байками о героических похождениях нашего предка, — на мгновение замирает. И признается; по тону понятно, что это уязвимая вещь, очень личная. — Не помню. Ни мать, ни отца, вообще никого. Итан, даже толком не думая, плотнее вжимается своей ладонью в его. Карл, помешкав, продолжает. — Это важная вещь. Для меня. Не только потому, что напоминание о том, чего сука-Миранда меня лишила, когда ей захотелось поиграть в семью, — в голосе начинают появляться те самые нотки, упрямые и жесткие, но пока еще не всерьез. — Символ, — он кивает на жетон. — В нем две половины. Все еще скрепленные. Знаешь, о чем это говорит? Итан качает головой. Никогда не интересовался этой темой. — Расскажи мне. Угол губ Карла едва уловимо вздрагивает; ему нравится этот ответ. — Что он вернулся живым, — обнажает клыки. — Один Хайзенберг уже сумел пройти через то еще дерьмо и не сдохнуть. — Значит, сможет и второй, — бормочет Итан. По спине мурашки. В том числе и от осознания, насколько ценная вещь у него сейчас в руках. Не только семейная реликвия; во много раз большее. И Карл отдал ее. Сумасшедший — нет, даже не так. Вконец поехавший, от всех этих прикосновений, разговоров, доверительных жестов, взаимодействия той дряни внутри них — и Итан такой же, если не хуже. Наверное, именно поэтому вместо «нет, извини, я не могу такое принять» продолжает держать жетон в ладони. И, кажется, не собирается отдавать. — Потом, — Карл вырывает его из мыслей, — когда все закончится, я могу научить тебя читать такие. Не самый полезный навык, но, — он дергает плечом, — в нем есть свое очарование. Меня увлекает. Итана вдруг царапает осознанием: Карл тоже думает о том, как будет потом, когда весь этот кошмар закончится. Строит планы. И он явно занимает в них не последнее место. — Надень, — говорит Карл. Не рявкает и не повышает голос, но тон такой, что мысли не подчиниться даже не возникает. Итан, помешкав, накидывает цепочку на шею. Хочет заправить под толстовку — личная вещь, такую хочется спрятать от посторонних глаз, держать как можно ближе к телу. Карл придерживает его ладони. — Оставь вот так. Осторожно поправляет цепочку — шершавыми подушечками по чувствительной шее, еще одна электрическая волна, от затылка до поясницы. Выравнивает сам жетон на толстовке. Проводит по выпуклым буквам и цифрам — словно любит так делать; еще одна привычка, очень личная, наверняка обычно тщательно скрываемая, такая же, как машинальное поглаживание шрамов. Ему явно будет не хватать этой вещи. — Почему именно так? — Итан кивает на жетон поверх толстовки. Карл привычно демонстрирует клыки. — Чтобы все видели, конечно. И Сальватор тоже. Особенно Сальватор, — в его усмешке появляется что-то жесткое. Очень хищническое. — Его же просто разорвет между желанием угодить любимой мамочке и страхом, что для этого ему придется тронуть то, что принадлежит мне. — А когда кто-то трогает то, что принадлежит тебе, — уточняет Итан, уже зная ответ, — ты его медленно и мучительно убиваешь? Карл с явным и отчетливым удовольствием кивает. — Само собой. И кто бы мог в этом сомневаться.