Пока не придет зима

— Мистер Уинтерс, — приветствует его Герцог. — Вы еще живы. Итан дергает краем рта. Действительно рад видеть этого — наверное, все-таки не человека. — Я стараюсь, — издает хрипловатый смешок. — У меня снова произошло пополнение ассортимента, — Герцог делает выразительный жест рукой в сторону разложенных перед собой вещей. — Присмотритесь, думаю, найдете что-нибудь под свой вкус. Или, — взгляд становится очень проницательным, — вы здесь за чем-то конкретным? Итан, помешкав, решается. — Да, — он рассеянно касается клавиш печатной машинки, чтобы занять руки. — Да, за конкретным. — И чем же я могу вам помочь? — Герцог внимательно подается ближе, сплетая руки на груди. Итан делает глубокий вдох. Повторяет себе: это не глупо. Он имеет полное право. — Вы же, — невольно запинается, — торгуете с местными, верно? — тот кивает, и Итан продолжает. — Должны неплохо знать румынский. Герцог очень выразительно приподнимает брови: — Не та просьба, которую я ожидал. Но да, я действительно довольно неплохо знаю местный диалект, — он внимательно наклоняет голову. — Что вам перевести, мистер Уинтерс? Итан снова проводит по клавишам машинки, от одного края до другого. — Что-то вроде, — он хмурится, вспоминая звучание, — dragul, dragos, — дергает углом губ в подобии извинений, — я не очень-то хорошо различаю на слух, — добавляет. — Еще inima. И me, после каждого из них. Брови Герцога поднимаются еще выше. Он выглядит — удивленным, даже не приходило в голову, что вообще может настолько сильно. Очень быстро берет себя в руки: выражение лица становится привычно дружелюбным. — Dragul meu, inima mea, — перечисляет. — Да, — Итан кивает. Узнает: то самое, как раз этим любит дразнить его Карл. — Именно. Герцог издает крайне задумчивое «хм». Медленно прокручивает одно из колец на пальце. — Первое можно перевести как «дорогой мой», — кольцо делает еще один оборот вокруг пальца. — Второе как «мое сердце». Итан замирает. Он — ждал, да, но чего-то отдаленно похожего. Более насмешливого и поддразнивающего; беззлобного, но цепляющегося, это было бы в духе Карла. Но не этого. Не настолько — Это как выворачивание наизнанку. Будто Карл тоже в нем напрочь и с головой и больше — — Могу я полюбопытствовать, — голос Герцога вытягивает его из мыслей. — Кого же вы умудрились настолько сильно очаровать? Итан мешкает. — Лорда Хайзенберга, — все же признается. Наклоняет голову — ему интересно, как Герцог отреагирует. Особенно после всех этих предупреждений и советов, которыми в прошлый раз щедро поделился. — Не могу сказать, что удивлен, — отзывается наконец, после долгой, очень долгой паузы. Задумчиво постукивает по крупному камню на одном из колец. — Мои поздравления. — С чем? — Итан хмыкает. — Это же всего лишь слова. Герцог смотрит — наверное, это можно описать, как жалость. Как будто все карты у Итана уже на руках, но он по-прежнему не видит сути. — Лорд Хайзенберг, — кажется, будто очень аккуратно подбирает слова, — как вы наверняка заметили, не очень-то придерживается норм поведения, принятых в обществе. Итан хмурится. Все еще не понимает. — Он довольно свободно высказывает свое мнение, — Герцог терпеливо продолжает. — Если лорд считает, что вы не, — еще одна аккуратная пауза, чтобы подобрать слова, — очень хороший человек, он именно так вас и назовет. Вспоминается: гигантская сука с ебанутым характером, ублюдский кусок рыбьих потрохов — бросает взгляд на Герцога. Разжиревший уебок, который толкает второсортную дрянь. Карл не особо пытался сглаживать; наверняка, в лицо тоже. — Если он называет вас inima mea, — тот впечатленно качает головой. — Что ж. Видимо, вы действительно ему очень дороги. Итан издает смешок. Карл зализывает ему раны, приходит, когда нужен, делает слишком ценные подарки и упоминает, что думает о совместном дальнейшем — но он все равно умудряется впадать в ступор, когда видит еще какое-нибудь проявление их повернутости друг на друге. Пальцы рассеянно нащупывают на шее шнурок. Итан неосознанно оглаживает буквы на жетоне — это в самом деле успокаивает. Может быть, еще и чисто инстинктивно — да, ту самую дрянь внутри; потому что принадлежит Карлу. Он бросает взгляд на Герцога — никогда не видел у него настолько задумчивой складки между бровями. Решает — почему бы и нет. И чуть приподнимает цепочку с жетоном. — Он сделал мне подарок. — Даже не сомневаюсь, что лорд, — Герцог подается вперед, подслеповато щурясь. И замирает, прямо на середине фразы, словно она застревает у него в горле, как слишком большой кусок. — Все серьезно? — шутит Итан, пытаясь разбавить ставшую вдруг неуютной тишину. Герцог отстраняется. Шумно выдыхает. — Надеюсь, вы знаете, что делаете. Итан качает головой. Издает безнадежный смешок. — Не имею ни малейшего понятия. Взгляд у Герцога получается чем-то средним между осуждением и сочувствием. — Смею заверить, что лорд может быть спокоен, — неожиданно формально говорит он; чересчур серьезно. — Вы абсолютно не мой тип. И я не ценитель отношений, в которых приходится биться за партнера в самом варварском смысле этого слова. Итан — да, кажется, впадает в ступор. Звучит как какой-то гребаный сюрреализм; с чего Герцог вообще начал про — А потом доходит. — Карл обещал развесить ваш кишечник по ближайшим заборам. Герцог выразительно морщится. — Как хорошо вы осведомлены. Предпочитаю, — похлопывает себя по груди; явно хочет по животу, но куда дотягивается, — чтобы мои органы продолжали оставаться в моем же теле. Поэтому очень надеюсь, что вы передадите лорду мои слова, — и, кажется, понимает взгляд Итана совершенно не так. — Не беспокойтесь. Вам не будет ничего угрожать. Лорд, скорее, вгонит металлические детали в себя, чем тронет вас. У него очень, — еще один момент подбора более дипломатичной конструкции, — архаичные представления об отношениях, — осторожный взгляд. — Позволите совет? Итан кивает. Почему нет; это все еще ни к чему не обязывает. — Будьте осторожны, мистер Уинтерс, — Итан наклоняет голову; уже слышал в прошлый раз. Но Герцог упрямо продолжает. — Лорд Хайзенберг может быть снисходителен к вам, — делает паузу. Выделяет голосом. — Но не к тем, кто вас окружает. — Вы имеете в виду Розу? — подбирается сразу. — Нет, — Герцог выглядит почти удивленным ходом его мыслей. — Нет, чудесной малышке Розе ничего не грозит, он скорее будет воспринимать ее как часть вас, но вот остальным, вроде… Итан расслабляется. Карл не станет причинять вреда Розе — и это главное. А остальное — А с остальным они как-нибудь разберутся. *** Чем ближе они подходят к убийству Миранды, тем взбудораженнее становится Карл. Его ухмылки и усмешки начинают приобретать явный маниакальный оттенок; в движениях что-то слишком отчетливо лихорадочное. — Итан, — тянет он во время очередной встречи. Знакомо: низко и вибрирующе, с отчетливым удовольствием. Незнакомо: неровно и дергано, будто у него жар. — Осталось совсем немного, inima mea. Как будто что-то коротит под ребрами; трещит электрическими искрами и плавится. Словно сила Карла распространяется не только на металл, но и то, что внутри Итана. — Герцог тебя сдал, — не хочет и не видит смысла скрывать. Добавляет осторожно, словно пробует на вкус, — dragul meu. Наверное, он бы не смог сказать это на английском. Мия, моральный блок, явно из тех, которые прорабатываются с психотерапевтом долго и упорно. Но румынский — он не тянет за собой воспоминаний. Нет. Не так. Тянет, но не болезненные и горькие, связанные с предательством и напрочь поломанной семьей. Другие. Про защищенность и безопасность, плавкие чувства под ребрами, тепло кожи и шершавость подушечек, табак-металл-масло. Карл замирает. Неестественно. Будто Итан каким-то образом умудрился ударить его ножом, а не вложить в слова ласку. — Я даже не сомневался, — пожимает плечами. — Ни в нем, — отчетливо неприязненные нотки. — Ни в тебе, — голос ощутимо теплеет, тут же, в один момент, становится мягче. Пожимает плечами. — Жалко, что ты выяснил так быстро. Это было неплохим развлечением. — Говорить со мной на языке, которого я не знаю, или называть меня всеми этими словами? — привычно цепляется Итан. — Может быть, больше второе, чем первое, — поддразнивающе улыбается Карл. Вроде как дает понять о картах у себя на руках, но не раскрывает их полностью. Оказывается в личном пространстве, кто бы сомневался, будто вообще не может без этого. Касается боков, все с тем же невыносимым собственничеством. — Тогда можешь развлекаться дальше. Я не против. Тянется сам. Осторожно касается дужек очков. Ведет на себя, аккуратно, чтобы случайно не зацепить волосы. Карл замирает, чтобы ему было удобнее. — Inima mea, cel mai valoros este mea, — тут же пользуется разрешением. В интонациях умудряется смешиваться щекотная насмешка, отчетливое удовлетворение, уязвимая мягкость. И что-то, очень напоминающее обожание. — Вот что называется повезло с партнером, готов сам себе завидовать. Итан фыркает, опуская стянутые очки ему в карман. А потом замечает: — Откуда? — кивает на длинную царапину на щеке. Начинает обращать внимание: еще на шее, прямо на неровной границе щетины, и возле ключиц. — Ерунда, — Карл дергает плечом, отмахиваясь. — Я немного невнимателен в последнее время. Отвлекся, когда был в сборочном цеху, вот и… Итан осторожно дотрагивается возле самой длинной — Карл замирает. Не пытается отстраниться или отмахнуться словами; словно признает за ним право — беспокоиться о том, что происходит с его партнером. Итан слегка надавливает. Края царапины расходятся. — Глубокая, — замечает. Карл дергает углом губ — как-то успокаивающе. — Ерунда, — повторяет. — Совсем скоро затянется. Итан вслушивается в ощущения под пальцами — да, то самое, знакомое мышечное подергивание. Регенерация уже идет: то, что он видит, это уже остатки; интересно, насколько плохо все было вначале. Правда ведь ерунда. Особенно для него. Итан помнит шрамы от когтей Альсины и шрамы от операций, и шрамы от его собственной сорвавшейся силы, и другие — глубокие, пересекающиеся, рваные, четкие, смазанные, разные. Но все равно упрямо хочет помочь. Позаботиться в ответ. — Можно мне?.. Карл понимает с полуслова. Смотрит так, будто Итан попросил у него разрешения не помочь с регенерацией, а чего-то во много раз больше и серьезнее. Случайная мысль: когда в последний раз о Карле заботился кто-то, кроме самого Карла? Судя по реакции, очень и очень давно. — Да. Конечно, — он неловко прочищает горло. — Для тебя что угодно. И слегка наклоняет голову, чтобы ему было удобнее. Итан — столько раз видел со стороны. Глубоко вдыхает; внутри тягучее, немного волнительное ощущение — да, совсем не медицинская процедура, даже смешно, что когда-то думал именно так. Это даже не рядом с забором крови и ультразвуком; это невозможно близко к заботе в звериных парах. Зализать рану, успокоить партнера, защитить стаю-семью. Как он умудрился столько времени закрывать на это глаза? Он прижимает подушечки пальцев к языку; привкус металлический, даже немного горький — но не тот, который хочется. Дотрагивается до первой царапины, той самой, длинной, возле ключицы. Карл все такой же неподвижный; будто замерший. Уязвимо подставивший шею. Сначала ничего не происходит. Только едва слышимый пульс колотится в пальцы; Карл, кажется, на самом деле задерживает дыхание. Внутри Итана мелькает паническое: может, только в одну сторону, он ведь не тренировался, никогда не пытался развивать способности; может, не сработает. Он знает, что это ни на что не повлияет; да, совместимость сыграла, но они с Карлом выбрали друг друга не только из-за нее; они гораздо большее, чем возможность зализывать раны — В пальцах теплеет. Не так, как было в ранах, вспышкой и удовольствием; мягким тягучим покалыванием в подушечках. Карл вздрагивает и шипит сквозь зубы. — Сильно, — голос вздрагивает и срывается на хрипотцу. Он жмурится, явно пытаясь удерживать трезвое сознание. — Не думал. Что настолько. Итан хмыкает. Повторяет движения самого Карла — чуть поглаживает. Ведет, очень мягко, очень бережно — как, наверное, даже никогда не касался Мии, и плевать — от одного края к другому. Карл крепче смыкает ладони у него на боках. Словно пытается так себя заземлить. Хватка получается слишком жесткой; от такой останутся синяки — яркие, по форме пальцев, и Итану жаль, что он слишком быстро их залечит. Контроль у Карла начинает понемногу раскручиваться. Итан обращает внимание: вокруг, металл наверняка тоже должен отзываться — да. Отзывается. Мелочевка в карманах ощутимо подрагивает; края металлических пластин-заплаток на стенах начинают загибаться и скручиваться. Мысль невпопад: может ли Карл чувствовать сильнее, чем приходилось ему, как раз из-за того, что развивал все эти ненормальные способности? Обращать внимание на что-то, кроме Карла, трудно. Кожа под подушечками невозможно горячая, слишком, даже для него. Дыхание — резкое, тяжелое, как у загнанного зверя, но не до конца; до Итана доходит — он пытается себя контролировать. И у него ничерта не получается. — У меня есть еще парочка, — все равно пытается скалиться. — Не хочешь уделить им внимание? Звучало бы гораздо лучше, если бы голос не сломался еще на середине фразы; окончание смазалось, почти проглотилось. Но Итану и так нравится. Он снова подносит пальцы к лицу, смачивает — на языке отчетливая соль, немного горьковатая: кожа и пот. Приятное покалывающее тепло в подушечках слишком быстро угасает; хочется вернуть, прикоснуться, прижать, очень долго, нужно, вот прямо сейчас — Карл дергается; получается как будто следом. Выталкивает из себя: — Итан, — и это самое похожее на просьбу, что он вообще когда-либо от него слышал. Внутри тянет, остро, почти больно. Не разобрать: то ли реакция на интонацию, то ли Карл дергает за моральный ошейник — какая разница. Итан рвано прижимает пальцы к следующей царапине. Карл шумно втягивает воздух. От его уязвимости он чувствует себя пьяным. Как после трех стаканов светлого нефильтрованного, которые незаметно перешли в виски, а потом в водку. Карл. Подставляется. Для него. Доверять больше в принципе невозможно; дальше просто некуда. Итан бы мог ударить его сейчас ножом — прямо в уязвимую шею, в аорту, вот она, рядом, почти под его пальцами. Карл бы не успел остановить и отбросить, и плевать, что металл, который контролирует. Итан укладывает вторую ладонь ему на запястье. Над краем перчатки; немного залезает под рукав плаща. Смыкает пальцы. Помогает заземлиться. — Осталось еще две, — и оно само собой получается мягко и негромко. С какой-то уязвимой, почти семейной нежностью. И как-то естественно соскальзывает на язык. — Дорогой. Карл отчетливо вздрагивает и давится выдохом. Итан тоже. Сам не ожидал; не думал, что вот так, сорвется настолько легко, будто не тянет за собой гребаную тонну эмоциональных проблем — Сейчас это просто ласка; такая же, как поглаживание подушечек по шее. Переведенное в слова желание позаботиться и сделать хорошо; сделать правильно, и — может быть, как раз потому Карл, который называет его всеми этими румынскими словами, только в такие моменты срывается на английский. — Лучше бы вообще никогда не заканчивались, — пытается отозваться Карл, и Итан ловит себя на мысли, что хотел бы когда-нибудь довести его до того состояния, когда в голове не остается никаких слов, вообще ничего, кроме удовольствия. — Гребаная несправедливость. Итан фыркает и проводит по царапине — уже практически залечившейся — снова, долго и медленно, от одного края до другого. — Только пальцы? — пытается поддеть Карл; голос такой неровный, будто он уже даже не пытается его контролировать. Или просто не может. — А я ведь для тебя делал это языком. Можно было бы зацепить скептичным: уверен ли, что такое выдержит, видно же, что ломает нахрен. Можно было бы сказать, что с него хватит, и так колотит, как в лихорадке. Можно было бы — Итан облизывает губы и осторожно прижимается к царапине на щеке. Где-то там надрывно скрипит и грохочет что-то металлическое; много металлического. Хватка на боках становится настолько крепкой, что отзывается болью, но он не пытается вывернуться. Не хочет. Это приятная боль. Хорошая. Очень собственническая и зависимая; словно они в постели. Под языком царапина затягивается слишком быстро. Итан нехотя отстраняется. Карл не размыкает хватки на боках. — Не уверен. Что хочу, — паузы между словами напрочь сорванные. — Чтобы это заканчивалось настолько быстро. Итан не успевает поддеть; спросить, что он предлагает. Замечает: детали и осколки, много, в воздухе, рядом с ними. По спине тревожная волна. Не может же он — Может. Один из осколков вспарывает Карлу скулу. Входит глубоко, наверное, до самой кости — и там остается. Карл довольно улыбается. Крови много. Стекает по щеке, по углу губ, подбородку — щетина из-за нее кажется совсем темной, будто без седины — капает на плащ. Карлу, видимо, плевать. На боль, на будущий шрам, на — черта с два так легко выведешь — пятна на одежде. Он поворачивается щекой с торчащим осколком и говорит: — Вот так мне нравится больше, — и от слов и движений кровь течет еще сильнее. Итан безнадежно выдыхает. Поехавший. И он сам, судя по тому, что собирается сделать, тоже. Тянется к осколку. Неожиданно теплому, гладкому. Ведет на себя, придерживая второй рукой чуть ниже скулы — так осторожно, как только может. Карл привычно замирает под его руками. Осколок в самом деле вошел глубоко, но Итан упертый. Все-таки вытаскивает, с влажным, почти интимным звуком; умудряется порезать пальцы, и кровь, которая заливает кожу, теперь не только Карла, но и его собственная. — Не нужно, — он, не пытаясь объяснить себе, прячет осколок в карман. Просто надо; хочет вот так, этого разве недостаточно, — калечить себя. Карл осторожно перехватывает его ладонь. Целует перемазанные их общей кровью пальцы, и по руке бежит знакомое тепло. Итан сглатывает и продолжает: — Можно просто попросить. Карл кривит губы; хочет ответить — но то ли не может, то ли не знает как. Итан осторожно высвобождает пальцы. Хочет погладить рану, которая для него как клеймо, как знак принадлежности — и не видит смысла сопротивляться. Края раны гладкие; кровь смешивается с кровью. Порезы на пальцах вжимаются в порезы на щеке. Это как удар током. От пальцев, через все тело, с отдачей где-то в затылке, со вспышкой кроваво-красного под веками. Как концентрированное, бьющее прямо в мозговой центр, удовольствие. Итан давится вдохом и — судя по привкусу — всерьез прикусывает себе язык. Карл выдыхает что-то протяжное, переходящее в среднее между «блять» и «вот же пиздец». Итан отдергивает пальцы и инстинктивно прижимает руку к груди. Подушечки горят, словно от ожога; в коже тянет и подрагивает так, будто весь цикл регенерации занимает доли секунд. Карл — кажется, на одних инстинктах — сцепляет ладони у него на пояснице. То ли пытается удержать, то ли пытается удержаться. Трясет их обоих. В голове начинает появляться что-то связное только спустя минуты. Итан переходит от мысли к мысли медленно, словно по цепочке — и ассоциация с тем самым состоянием после хорошего и долгого, выматывающего в ноль секса зашкаливает. Кровь. Рана. До этого они никогда не соприкасались так, рана к ране. Кожей, слюной, языком и губами, практически до кости — а ведь когда-то Итану даже это казалось слишком. — Надо попробовать снова, — говорит Карл, так низко и хрипло, будто как-то мог сорвать голос. На выразительный взгляд все-таки добавляет. — Потом. Итан кивает. Нет сил спорить. И желания — вообще никакого. Дрейфующая, отстраненная мысль: интересно, сколько такого контакта рана к ране, кровь к крови они смогут выдержать; интересно, как это будет восприниматься в постели. Щека Карла все еще залита кровью. И Итан — да, все еще желает позаботиться. Он тянется, здоровой рукой, само собой, вторая такая вспышка, кажется, просто расплавит их обоих к черту. Пальцами за подбородок — щетина колется, тоже приятно — подталкивает снова повернуть голову. — Скажи мне, если будет много, — предупреждает. Никакой насмешки; тоже забота. Даже "хорошо" иногда может быть слишком и доводить до боли. И осторожно слизывает кровь со щеки. Забавная ассоциация: счищает языком, как кошка. Брезгливость ожидаемо отключает. Мысль о любой чужой крови во рту все еще вызывает у него дурноту. Мысль о крови Карла во рту — отзывается внутри привычно плавким. Может быть, Румыния сделала с ним то, чего не смогла Луизиана. Окончательно доломала, превратила во что-то похожее на Бейкеров, перекрученное и извращенное, только в другую сторону — Итану плевать. Кожа немного шершавая, в линиях морщинок и шрамов. Кровь соленая и сильно металлическая; немного более вязкая, чем могла бы быть у обычного человека. Может быть, это дерьмовая идея; наверное, даже очень дерьмовая, но какая разница — Итан собирает кровь на языке, мешая со слюной, и сглатывает. Тому, что внутри него, нравится. Оно отзывается вспышкой тепла, мягкой и тягучей, приходится на мгновение замереть. Итану тоже нравится. И может быть, нужно перестать сваливать все на то, что внутри. Может, это сам Итан, весь, с невъебическими проблемами с психикой, повернутостью, тактильным — и не только, по пониманию он скучал гораздо больше — голодом, остатками луизианской плесени в клетках — Может, пора просто признать. Карла ощутимо потряхивает под его пальцами и языком, но он молчит. Дышит рвано, отчетливо сжимает зубы — но, кажется, собирается принять все, что готов дать ему Итан, каким бы болезненным и невыносимым оно ни было. Под кровью не оказывается шрама. Будто никакого осколка вовсе не было. Внутри разрастается — словно плесень — теплое и довольное: особенные, друг для друга, вместе могут то, что невозможно по отдельности. И, совсем немного, разочарованное: не клеймо и не тавро, следов не осталось — слишком эгоистичное. Итан с раздражением прогоняет. Черт с ними, с отметинами и знаками принадлежности. Есть вещи важнее — особенно после всего того, что было с Карлом. Напоследок коротко, совсем по-домашнему целует в зализанную скулу. — Шрама не осталось, — голос предсказуемо тоже не очень-то хорошо слушается. Переводит взгляд. — И на шее тоже. Слова, видимо, тяжеловато даются сейчас им обоим. Вместо ответа Карл наклоняется и жмется лбом ко лбу — получается очень привязанный и благодарный жест. — Ты же понимаешь, — усмехается, когда находит в себе силы отстраниться, — что черта с два я тебя вообще когда-нибудь отпущу. Итан успел его достаточно выучить, чтобы сказать, что от насмешки там едва ли десятая часть. А вот серьезности хоть залейся. Пожимает плечами. — Я не против. Смешок отдает слишком довольным. — Я начинаю думать, — Карл отстраняется. Ладонями достает из кармана портсигар с зажигалкой. — Что это все того стоило. Делает жест над ремнем, явно имея в виду шрамы, операции и то, что было дальше; такой же иллюстрацией поднимает в воздух маленький вихрь из металлического мусора — который дергается и кренится куда-то влево. Карл делает вид, что так и было задумано; словно его не расплавило изнутри настолько, что даже годами оттачиваемые силы отказываются подчиняться. И зажигалка тоже. Он с раздражением щелкает колесиком — раз, второй. На третий Итан отбирает у него из пальцев и делает все сам. Карл определенно точно не выглядит уязвленным или раздраженным. Кивает: — Спасибо, — наклоняется, чтобы прикурить. Когда забирает зажигалку обратно, будто невзначай оглаживает пальцы. Как-то слишком тяжело выдыхает. — Мне надо кое-что тебе сказать. — Мне это не понравится? — Скорее всего. Карл протягивает сигару — и Итан перехватывает его запястье. Наклоняется, чтобы сделать затяжку, вот так, из пальцев. Тоже начинает отдавать привычным. — Насчет последней колбы. С Розой. Итан шумно выдыхает. Карл выглядит виноватым, и он догадывается, что сейчас услышит. — Она не у тебя, — даже не спрашивает. — Она не у меня. Итан снова смыкает пальцы на его запястье для долгой успокаивающей затяжки. Делает жест рукой, подразумевая, что слушает. — Когда сука-Миранда дала каждому из нас по колбе, я вспылил, — Карл тоже втягивает дым, не то чтобы слишком коротко, но неровно. — После стольких лет она вот так просто получала, что хотела. И мы становились не нужны, — затяжка, теперь уже короче и злее. — Все, что с нами произошло, было зря. Все это дерьмо обесценивалось окончательно. — И что ты сделал? Карл медлит, явно подбирая слова. — Отдал ликанам, — неохотно признается. Не хочет; испытывает явно не слишком приятные эмоции; предпочел бы умолчать — но говорит. — Она в порядке, — добавляет спешно. — Ее не тронут. Будут охранять всей стаей, даже если это начнет означать, что они там все разом сдохнут. Итан устало трет лицо ладонями. Еще не конец. Еще немного. Еще блядские ликаны, как же он ненавидит — — Какое удачное время ты выбрал, чтобы сказать. Карл издает хриплый смешок. Чутко улавливает, что он имеет в виду их общую расслабленность, после всего этого совсем не лечения. — Ну согласись, получилось лучше, чем в прошлый раз. Итан фыркает. Действительно, не поспоришь. Странно осознавать, что Карл, со всей этой жесткостью, изрядно подстершейся человечностью, звериными повадками и эмоциональными вспышками — сумел научиться говорить о проблемах, слушать и обсуждать, гораздо лучше, чем Мия. Но ликаны. Гребаные мать его ликаны, в пастях которых он регулярно оставляет куски себя. — Карл, — говорит он. Херовая мысль. Очень херовая, не стоит, но Карл внимательно наклоняет голову, показывая, что слушает — Итан все-таки срывается: — Помоги мне с ними, — горло пересыхает, и он сглатывает. — Пожалуйста. Карл предсказуемо молчит. И что-то злое внутри Итана говорит: это его долг; он проебался, пусть теперь и разбирается, ищет способы исправить; насколько бы стало легче, если бы эта колба все-таки оказалась у него — Это ведь не пара несчастных ликанов. Это десятки, может даже сотня и больше этих тварей. На своей собственной территории. Запоздалая мысль: Миранда узнает. Если их встречи еще можно как-то скрывать или объяснить, то нападение на логово — нет, без шансов, максимум отсрочить момент. И это как раз то, почему Карл не выступил вместе с ним против своих сестер и брата. Тушит сигару, не прогоревшую даже толком на четверть. Трет шрам на горле. Бросает взгляд на жетон, который поверх толстовки. — Хорошо. Итан хмыкает — не верит, не может поверить, что вот так, без долгих обсуждений и просьб, и уговоров, и криков со взаимными упреками и обвинениями. Просто «хорошо». — Я же обещал, — объясняет тот. Снова трет шрам на горле. — Что убью любого, кто причинит тебе боль. А сейчас ты вроде как раз просишь меня о чем-то подобном. — А Миранда? — спрашивает осторожно. Карл кривится, словно ему в рот попало что-то разлагающееся. — А что Миранда? — голос сразу начинает отдавать неприязненным. — Я не хочу, чтобы все развалилось из-за того, что она узнала слишком рано. Карл неровно дергает плечом. Снова тянется к горлу, но в этот раз обрывает движение на половине, отдергивает руку. Будто злится — на самого себя, что делает это так часто; что вообще приходится сейчас. Итан подается ближе. Дотрагивается до шрама; чуть поглаживает, самыми кончиками пальцев — так ведь лучше? вот это тебя успокаивает, да? — И чтобы у тебя из-за этого были проблемы. Карл едва уловимо, но все-таки вздрагивает. Как будто та очевидная вещь, которую выдал Итан, может что-то всерьез задевать внутри; царапать по живому. — Что она с тобой может сделать? — само слетает с языка; Итан сглатывает. — Если вдруг узнает, что ты больше не с ней. Карл до показушного расслабленно пожимает плечами. — По настроению, — чуть наклоняет голову, подставляясь под касания. Итан понятливо начинает поглаживать ощутимее. — Может, просто бросит на пару месяцев с ликанами, приказав жрать меня заживо. Понемногу, конечно, не слишком большими кусками, чтобы я вдруг случайно не подох раньше времени. Может, расчленит, и подвесит в своей лаборатории, и будет трахать мозг о том, насколько сильно она разочарована, пока конечности снова не отрастут, — кривится. — А это, мать ее, очень долго. А может, попробует что-нибудь новенькое. Со своими любимыми паразитами, почему нет, она же ученый, — последнее слово он почти выплевывает; тон слетает во что-то глумливое. Итан — честно говоря, не знает, как вообще можно среагировать на все то дерьмо, что сейчас услышал. — Тогда забудь, — отзывается; продолжает гладить, осторожно, очень бережно, но ощутимо, как будто пытается передать тяжелое под ребрами. Черт с ним, очередным забегом с w870 и ликанами; он не хочет, чтобы с Карлом произошло даже отдаленно похожее; чтобы ему вообще было больно, снова, хватит, и так уже через край за все эти годы. — Это было на эмоциях, я не, — но признаваться в собственной неправоте все еще не слишком приятно, — подумал. — Думаешь, я боюсь? — Карл скалится с какой-то невозможной смесью насмешки и упрямства. Итану хочется закатить глаза. — Нет, — он останавливает поглаживание, хотя пальцев не убирает. — Просто не хочу, чтобы все пошло через задницу потому, что ты мне что-то там когда-то обещал, а я выдал хрень, не подумав. Карл издает мягкий фыркающий смешок и поворачивает голову, чтобы пальцы снова прошлись по коже. Ластится. Почему-то вспоминается кошка, которая жила у родителей Мии. — Все будет нормально. И дергает силой за жетон, слегка, но Итан понимает и подвигается еще ближе, теперь совсем, никакого расстояния между. Карл тут же собственнически укладывает руки ему на ребра. — Ну конечно, — отзывается Итан скептично. Негромко; дыхание одно на двоих, теплым по губам, табачно-горьким и металлическим по языку. — Как же я мог забыть, что ты просто слишком хорош для того, чтобы проебаться. Карл ухмыляется — и в этом чересчур много самодовольного. — И это тоже, — дразнит, поглаживая по ребрам; прикосновения тяжелые и плотные, словно он хочет поделиться своей уверенностью. — Но Миранде сейчас просто насрать. Даже больше, чем обычно. Она по горло в подготовке к церемонии. Итан недоверчиво качает головой; хватка Карла становится крепче — будто это какая-то жизненная необходимость, чтобы он ему верил. — Ей было насрать на то, что ты вырезал ее любимых детей, одного за другим. Она даже не попыталась сделать вид, что ей не все равно, — в оскале слишком отчетливо сквозит враждебное; тон начинает немного захлебываться и лихорадить, как и всегда, когда Карл говорит о чем-то слишком сильно его цепляющем. — На каких-то блядских ликанов ей будет насрать тем более. Итан тянется к шраму, снова, только теперь к тому, который на лице, от скулы до переносицы. Гладит, очень мягко, очень бережно — и, кажется, это работает, потому что напряжение, появившееся в мышцах, как-то разом сглаживается. — Даже если приебется, — смешок. Почти привычно соскакивает от злости к агрессивной насмешке за секунды, — всегда могу выдать, что играю с тобой, — поясняет, в ответ на поднятые брови. — Она ведь сама сказала, что ты мой и я могу делать все, что захочу. В том числе, — ухмылка становится в край довольной, — стравливать тебя с ликанами, а потом убивать их, потому что они пытались сломать мою игрушку. Итан фыркает. Кто бы сомневался. Звучит — почти привычно, жутко до поехавшего; но электрическая волна в позвоночнике совсем не от страха или отвращения. — Ладно, — отзывается, все еще неохотно. — Если ты уверен. Довольного в усмешке Карла просто до неприличного. — Я принесу тебе череп их вожака. И это явно обещание.