Пока не придет зима

*** На фабрике в самом деле оказываются электрический свет, горячая вода и чертовски вкусный кофе — с каким-то невероятным количеством сахара, Итан вообще-то так не любит, но сейчас слишком хорошо, чтобы спорить. Да и Карл ведь пытается. Держится рядом, словно его магнитом притягивает. Постоянно дотрагивается: поясницы, между лопаток, жетона — пальцами и силой. Словно ему нужно проверять — можно ли, точно, правда, а теперь — показывать, пусть даже сейчас и некому, что это его и ничье больше. Ведет: по бесконечным узким коридорам, лестницам, переходам; выстраивает дорогу из металлических обломков и мусора прямо в воздухе — и галантно подает руку. Итан закатывает глаза, но принимает. Наверное, даже цепляется чересчур сильно — неустойчивый металл, который покачивается под их движениями, и пропасть под ногами слишком сильно напоминают о глубине. В комнатах Карла — именно такой хаос, как ожидалось. Сваленная одежда, брошенные вещи, чертежи и заметки, даже на полу — но можно спорить, что, несмотря на ощущение срача, он точно знает, где и что можно найти. Не Итану его осуждать. До того, как съехаться с Мией, у него самого было не лучше. Остается надеяться, что Роза сможет положительно на них повлиять — да, должна, особенно когда начнет активно ползать. Итана запихивают в горячий душ. Дают чистую одежду — футболку и рубашку, джинсы он оставляет свои, на них практически нет крови. Заваривают еще кофе — все-таки просит в этот раз без сахара, и Карл смотрит так, будто он сказал что-то очень странное. Но тоже не спорит. Целует в шею, ставя перед ним кружку. — Не зажило, — замечает с явным удовольствием, опускаясь напротив. Не скрываясь разглядывает шею. Итан дотрагивается подушечками. Слегка надавливает — так и есть, до сих пор болит. Кажется, у него все-таки получилось. Жалко, нет зеркала, чтобы посмотреть, как выглядит. Жутко, наверное — будто ему пытались зубами разорвать горло. — Ты обещал мне все, что я захочу, — поддразнивает Итан, не удерживаясь от ответной улыбки, — если смогу их сохранить. Во взгляде Карла появляется голодное. — Даже не думал отказываться от своих слов, — отзывается тягуче. — Все для тебя, dragostea mea. Взгляд невольно соскальзывает на его губы. Итан сглатывает — вспоминает про кофе, делает спешный глоток, обжигает язык. Вдруг приходит в голову. — У меня в куртке, в кармане. Железная пластинка. Карл чуть приподнимает брови, но без вопросов левитирует металлический осколок из кармана где-то там брошенной куртки. Не отдает, проворачивает перед своим лицом. Вглядывается, явно пытаясь уловить, что в ней такого — и улыбается, когда понимает. — Та самая, которую ты достал из меня, — тянет сказать, что он мурлычет, настолько много в голосе вибрирующего удовольствия. — Ага. Итан греет пальцы о кружку. Эта глупость одновременно сентиментальная и жуткая, но с Карлом легко не обращать внимания. Какая разница, если им обоим нравится. — Хочу повесить на цепочку. От взгляда, который бросает на него Карл, электрическая волна по спине. — Без проблем, inima mea. Только… Пластинка ломается на две не очень-то ровные части. — Будет честно, если одна половина останется у меня, не думаешь? — интонация отзывается еще одной волной по спине. — Все-таки именно из меня ты ее и вытащил. Почему-то вспоминается очередная сказка, которую он читал Розе: про злое раненое чудовище, из которого принцесса вытащила — что там было, шип? нож? он уже не очень-то хорошо помнит — и оно стало ласковым и очень сильно ее любило. — Ты сам в себя же ее и вогнал, — фыркает чуть запоздало. — Не суть, — отмахивается Карл, сосредоточенно разглядывает обломки пластинки. Словно уже прикидывает, как будет лучше. Еще они планируют: — Миранда бросит на нас все, что у нее осталось, — Карл стряхивает пепел с сигары в пустую кружку из-под кофе. — Ликанов, волколаков, черт знает кого еще. Главное — ритуал, ей нечего терять. — И что мы с этим делаем? — Итан отпивает из своей кружки. — Стравливаем с ними моих солдат. Итан невольно хмурится. Вспоминает: обтянутые кожей скелеты с голодными глазами в замке, высохшие полутрупы на кладбище — логично, что и у Карла есть те, кто ему прислуживает. — Твоих солдат? Карл шумно выдыхает. Выражение лица становится тем самым, сложным. — Дай угадаю, — Итан потирает переносицу, — это мне не понравится? — Скорее да, чем нет. Угадывает. У Итана от напичканных механизмами живых трупов никаких положительных впечатлений. — Я их не убивал, — сразу обозначает Карл. Видимо, помнит, что для него это важно и довольно болезненно. — Брал уже мертвых. Итан не уверен, что хочет знать, но все равно спрашивает: — И как тогда?.. — Конструировал механику на основе повреждений, вживлял паразита и пускал ток, — Карл будто невзначай укладывает ладонь ему на поясницу. — Звучит просто, но я трахался с этим дерьмом почти десятилетие, прежде чем у меня хоть что-то получилось. Смотрит — Итан уже очень хорошо знает этот взгляд. «Похвали меня». Желание Карлом признания и одобрения настолько явное, что ощущается почти физически. Итан переводит взгляд на солдата. Смотрит на кожу в трупных пятнах, длинные толстые трубки, прикрученные к рукам сверла. Словно прямиком из хорроров шестидесятых. Глубоко вздыхает. — Могу представить, — заставляет себя отозваться. Слова, как всегда, как назло, не идут на язык. — Выглядит… сложно, — вроде бы получается даже не так плохо. — Не знаю никого, кто мог бы сделать хоть что-то похожее. Во взгляде Карла насмешливое — он явно улавливает, насколько непросто тому дается. И явно ценит, что хотя бы пытается — Итан знает эти уютные линии вокруг глаз. И пробует продолжить. — Лучше, чем у Димитреску. И вот теперь в усмешке Карла отчетливо и насквозь довольное. — Конечно, лучше, — ладонь на пояснице чуть поглаживает. — Она смогла выдать только три успешных проекта, да и то с натяжкой. Оставить дыру в виде уязвимости к холоду, это же надо было так проебаться. А у меня? — указывает второй рукой на солдата. — Десятки. И каждый уникален! В каждого я вложил… О своих проектах Карл может говорить долго. Еще они смотрят чертежи пещер: — Старые, — сразу говорит Карл, осторожно отводя сигару в сторону, подальше от бумаги. — Еще с позапрошлого столетия. Но не думаю, что эта сука что-то сильно меняла, когда устраивала там свое змеиное гнездо. Итан почти бездумно смыкает пальцы на его запястье. Слегка поглаживает — по едва различимым венам в основании ладони, широкому и рельефному шраму. Ведет к себе, чтобы сделать долгую затяжку. Даже вдыхает немного. Горло царапает, но не настолько резко, чтобы зайтись в приступе кашля. Не так уж и сложно, если привыкнуть. — Надо сделать еще кофе. Карл рассеянно кивает. Смотрит на пальцы вокруг запястья — будто это что-то, что может завораживать. Итан снова чуть поглаживает и уточняет: — Какой ты любишь? Карл отзывается после паузы; кажется, все эти маленькие жесты заботы царапают его всерьез. — Три ложки кофе, шесть сахара. И в глазах — осторожное, уязвимое, очень ласковое. Совсем явное, усталость делает его намного более открытым. Он ведет их ладони к себе — чтобы почти благоговейно прижаться губами к костяшкам Итана. А потом потереться щекой, по-приятному оцарапывая щетиной. — Sunt norocos să te am, dragostea mea. Итан фыркает, неохотно выпутывая ладонь. Подсказывает: — Перевод? Усмешка у Карла слишком дразнящая. — Так будет неинтересно. Хочется вернуть ладонь обратно. Чтобы горячая кожа под пальцами, выпуклый шрам, если прижать чуть плотнее, можно почувствовать ритм в сосудах. Хочется — но нельзя. Они не могут провести вот так всю ночь. — Я же все равно узнаю. Карл только посмеивается. Итан не может отказать себе в маленьком жесте, когда возвращается. Ставит кружки с горячим кофе на стол и будто мимоходом целует в висок — Карл почти неуловимо вздрагивает и вместо кружки стряхивает пепел на стол. В выражении лица очень похожее на смазанное удивление — будто что-то внутри него до сих пор не может поверить, что все это происходит с ним, с ними обоими. Итан ловит себя на мысли, что готов делать так снова и снова, пока он не привыкнет, и после тоже. — Как ты вообще такое пьешь? — он подвигает к Карлу его кружку, даром что металлическая, и тот может притянуть сам. — Это же диабет в чистом виде. — Сахар — это быстрая энергия, — и поддразнивает беззлобно. — Кому-то не помешало бы полистать книжку по биохимии. Итан фыркает, сцепляет пальцы на своей кружке. Тепло — почти обжигающе, но и плевать, регенерация справится, если что — умиротворяет. — Обойдусь. Мне твоих знаний хватит. Карл делает глоток. Даже не морщится — ни от сладости, от которой должно просто зубы сводить, ни от кипятка. Видимо, это как с табачным дымом — регенерирует настолько быстро, что даже не замечает. — Хочешь? — постукивает костяшками по своей кружке. — Тебе бы тоже не помешало. Ну, знаешь, восстановить резервы. Итан кривится — но все-таки тянется к кружке. Специально дотрагивается губами того же места, что и Карл — чтобы увидеть, как во взгляде у него тут же вспыхивает голодное и собственническое. Делает глоток. — Какая гадость, — он морщится и отпихивает кружку обратно ухмыляющемуся Карлу. Тянется к своей, ему срочно нужно смыть привкус. — Нет уж. Спасибо, я лучше как-нибудь своими силами. — Bine. Ai gusturi de rahat in materie de in cafea, dar tot te iubesc. — Ты специально, да? Карл с отчетливо фальшивым раскаянием пожимает плечами. — Привычка. Сам понимаешь: все эти долгие годы в румынской глубинке, — он даже не пытается звучать хотя бы немного правдиво. — Ну конечно, — отзывается Итан, точно так же не пытаясь скрыть скепсис. — И как это переводится? Карл не торопится отвечать. С показным удовольствием делает глоток из своей кружки. — Что у тебя дерьмовый вкус в кофе. — И все? — И все. Итан фыркает. Ни на долю секунды не верит. — Карл, — и вокруг глаз напротив снова те самые довольные линии; даже не пытается скрывать, что ему нравится, когда Итан произносит его имя. — Я же знаю, что нет. Он только довольно скалится, не собираясь сдавать позиции. Спустя еще пару часов — три кружки кофе и две сигары — Итан признается: — Меня рубит. Карл поднимает рассеянный взгляд от наброска syg-12 с навесами, которые он — теоретически, по крайней мере — может прикрутить. — Да, я вижу, — после всего этого курева и разговоров голос у него хриплый и немного севший. Взгляд неожиданно мягкий, пусть и смазанный. — Иди спать, inima mea. — Может, лучше все-таки еще кофе, просто покрепче? — Итан устало трет лицо руками. Добавляет. — С тем самым нечеловеческим количеством сахара, ладно, я согласен. Карл издает хриплый смешок. — Все равно полезнее ты от этого не станешь. Не хочу в один момент обнаружить, что ты впал в какой-нибудь сраный приступ кататонии, — он снова опускает глаза на набросок. Возвращается к дорисовыванию чего-то, пока еще не очень понятного, в области приклада. — Иди спать. Завтра, — он осекается. Морщится и поправляет себя. — Сегодня. Уже сегодня Розе понадобится папа, который хотя бы не падает от недосыпа. Можно спорить, что нарочно задевает самое чувствительное. — Ладно, — Итан соглашается неохотно. — А ты?.. Карандаш запинается. — Посижу еще немного. Итан хмурится. Хочет услышать не это. Хочет: «да, конечно, я с тобой», и вместе оказаться в постели, и спрятать ступни между лодыжек, и слушать замедляющееся дыхание, чувствовать его ладонью где-нибудь на боку, возле ребер, где два шрама и наискось третий — Он неловко выбирается из-за стола, чуть не зацепив кружку. Карл может хотеть совсем другого — поработать, пока еще есть силы и запал, и Итан, черт возьми, будет это уважать. — Не засиживайся слишком долго, — бормочет, проезжаясь губами по виску. — Доброй ночи. Пауза. — Доброй ночи, — осторожно повторяет Карл. Будто пробует слова на вкус. Итан отключается быстро — то ли потому, что действительно устал, то ли из-за того, что постель пахнет Карлом, и для него это уже само по себе как сигнал «все хорошо. можно расслабиться». Просыпается — непонятно, через сколько, от движения рядом. — Все хорошо, — сбито бормочет Карл, вытягиваясь рядом. Просовывает ладонь под край футболки — и это вообще не про секс, а про кожу к коже и необходимость чувствовать. Пальцы неровно — почти дергано, тоже от усталости, наверное — поднимаются до ребер и слегка поглаживают. — Dragostea mea, — Карл мягко целует куда-то в загривок и прижимается лицом к шее. — Noi doi vom fi bine. Итан издает вопросительный звук — очень смазанный и очень сонный. Толком даже не улавливает, что Карл ему говорит. Больше интонацию: личную, расслабленную и успокаивающую. Что-то вроде «все в порядке, можешь не просыпаться» — и сейчас ему этого хватает. Карл тепло выдыхает в шею. Горячий, привычный, накрывающий запахом табака-металла-масла и, еще немного, соленой кожи. Итан толком даже не понимает, чем его кроет сильнее: расслабленностью от сочетания всего этого или какой-то невыносимой нежностью. В неуклюжем порыве укладывает ладонь поверх его — умудрившись неловко зацепить локтем. Карл не ворчит. Только снова тепло проходится дыханием и трется щекой, как кошка. Щетина привычно — и приятно — оцарапывает. — Poţi conta pe mine. Voi face tot ce e nevoie. Totul si mai mult decat atat. Pentru noua mea familie. Слова на румынском голосом Карла — из той же категории. Все хорошо. Безопасно, комфортно, не тронут. Карл позаботится — Итан чуть сжимает руку поверх его ладони. Выходит коротко и смазано от сонливости, но это и так уже что-то на пределе его возможностей, на какой-то гребаной силе воли. Кажется, говорит что-то еще, мешая румынский и английский, но Итана уже не хватает. Он медленно проваливается в темноту — такую же мягкую, обволакивающую теплом, защищающую. Без кошмаров. *** Как обычно, все идет не по плану. Это какая-то ебаная мешанина, невозможно понять, что происходит — слизнеподобные корни-отростки, заходящиеся воем ликаны, напичканные механикой трупы-солдаты. Кажется, Итан даже видит кого-то, очень похожего на Криса, но мельком, толком не успевает разглядеть, очередной не-корень вырывается из-под земли, и Карл дергает его в проулок между домами. Если бы не он — Итан обрывает мысль, пока она не разрослась до очередного приступа гребаной, в разы усиленной адреналином тревоги. Карл знает это место наизусть. Карл меняет их маршрут, даже не останавливаясь, чтобы подумать. Ведет их — сквозь ликаньи стаи, рушащиеся дома, уходящую прямо из-под ног землю. К Миранде. И Итан, черт возьми, теперь хорошо понимает, с чего вообще Карл решил засунуть свою гордость далеко и глубоко и предложил объединиться. Эта сука сильная. Он не представляет, как мог бы справиться с ней в одиночку. С ее когтями, и отростками, и совершенно диким отчаяньем не-человека, которому нечего терять. Они с Карлом — да, на самом деле, неплохо так дополняют друг друга. Миранда уворачивается от его выстрела рвано и быстро, по-птичьи — Карл меняет траекторию и все-таки вгоняет пулю в ее тело. Миранда примеривается перед тем, как ударить корнеподобными отростками — Итан сбивает ее выстрелом, а Карл щитом подставляет один из металлических обломков. Миранда направляет что-то, похожее на сгусток жидкого огня — Итан дергает за связь, и Карл успевает вовремя уйти в сторону. — После всего того, что я для тебя сделала, — кричит она, по-птичьи резко и высоко. — После всего того, что дала, так ты решил отплатить мне? Неблагодарный выродок. Карл заходится совершенно безумным, сорванным смехом. Едва не попадает под удар одной из недо-паучьих ног, Итан только каким-то гребаным чудом успевает его выдернуть. — Что ты для меня сделала? — срывается тот в ответ. Скалит клыки: зло, болезненно, словно хочет сжать их у нее на горле и держать-держать-держать, пока она не истечет кровью. — Выкрала, разрезала и подсадила паразита? Заставила играть в этот ебаный фарс только потому, что тебе было грустно и одиноко без твоей мертвой дочурки? — Не смей!.. Это хорошо — Миранда злится и промахивается, не успевает уворачиваться от пуль и почти не обращает внимания на Итана. Это пиздец как плохо — Карл злится тоже, становится невнимательным. Металл закручивается вокруг него ураганом, и, кажется, Итана еще не поранило только из-за какой-то сверхъестественной удачи. Хотя, может, после всего, что между ними было, он теперь просто тоже включен в глаз бури. — Нужно было убить тебя еще давно, — Миранда даже не обращает внимания на пулю, попавшую ей в плечо. — Когда поняла, какую грязь ты носишь в себе. — Давно, сейчас, какая ебаная разница, — голос у Карла становится выше, словно он ходит по самой грани. — Тебе срать, какие мы, тебя не может устроить ничего, кроме твоей блядской Евы, — оскал совсем без перехода становится ухмылкой, насквозь больной, почти такой же жуткой, как у Миранды. Напоминающей, что эти двое не имеют никакого отношения к нормальным людям. — Тебе повезло. Так вовремя нашлись чужие руки, которыми можно настолько удобно убрать своих нелюбимых детей, зачем они тебе теперь, когда есть Ева. И не нужно мараться самой, достаточно просто раздать каждому по колбе, — в голосе появляется рычащее. — Думала, я, блять, не догадаюсь? Миранда замирает, пусть только всего на мгновение. А потом улыбается — скалится, это подходит гораздо больше — и на ее безглазом лице это выглядит до отвратительного неестественно. — А что бы ты мог сделать? — в ее тоне отчетливый, почти ласковый яд. Будто чует уязвимое место и собирается ударить именно туда. — Выйти против меня со своими игрушечными солдатиками и погибнуть? Или, может быть, рассказать другим? — она почти сочувственно качает головой. — Кто бы тебе поверил, дитя? Карл вздрагивает, словно Миранда полоснула его не словами, а когтями. Слишком отдает чем-то болезненным и рефлекторным. — Ты же чужой для всех них, — рассчетливо поправляет себя. — Для всех нас. Итан стреляет, но она плавно уходит в сторону, а Карл не направляет пулю. Смотрит на Миранду, будто физически не может отвести глаз. — У тебя не получилось стать с нами семьей, и ты, как обиженный ребенок, решил, что все дело в нас, это мы неправильные, это с нами что-то не так, но не с тобой. Итан обещал самому себе, но сейчас он просто не видит других вариантов. Дергает за связь, будто за ошейник — резко, отчаянно, почти зло. Так, что невозможно терпеть. Нужен, черт возьми, здесь, сейчас, пожалуйста — И Карл стряхивает с себя оцепенение. Рычит: — Заткнись, — металлические осколки бросаются ей в лицо. Рвано, непродуманно, почти отчаянно. Миранда с легкостью уворачивается. — Я слушал это дерьмо годами и не собираюсь… — Уинтерс, — она слепо поворачивает свое лицо к нему. — Не ожидала, что ты согласишься на предложение моего, — издевательски кривит губы, — сына. И что не сбежишь, когда поймешь, что он из себя представляет. Итан прицеливается. Миранда рывком уходит в сторону, но Карл заставляет пулю пройти по дуге и врезаться ей куда-то в бок — Смазано. Больше зацепив, как будто у него дрожат руки. — Ему насрать на все, что ты можешь сказать, — лает Карл, выдергивая пулю из ее тела и пытаясь всадить снова. Миранда — у нее в самом деле повадки гигантского паука — поднимает передние лапы-отростки и бросается на Итана. Шею обжигает, словно Карл рефлекторно дергает его в сторону за цепочку жетона — противоположную той, в которую пытается уйти сам Итан. Живые цепкие корни хлещут по спине. Миранда хаотично перебирает не-лапами, явно стараясь держать их обоих в поле зрения. — Хотя я могу понять, — продолжает она со странной, сочувствующей интонацией, и мурашки по спине тревожнее, чем от крика. — Как мать. Чего не сделаешь ради своего ребенка, — у нее нет глаз, но Итан чувствует взгляд: на шею, где синяки-укусы-ссадины. — Даже переступишь через себя и противоестественно подложишься под такую грязь, как мой сын. — Сука! — Карл срывается. Бросает в нее все, что есть — железные осколки, и пруты, и остатки оконных решеток и крыш, и — все, что бьется вокруг него коконом-ураганом. Миранда — конечно, сколько лет она его знает. Наверняка ожидала. Слишком уж легко ускользает, отращивая крылья. И сворачивается в облако темноты. — Блядская стерва, — рычит Карл. Кажется, еще немного, и на обнаженных клыках появится пена, как у бешеной собаки. На мгновение — одно, короткое — Итану страшно. Что от человека в Карле мало что осталось, плевать, куда выплескивать злость — Итан мысленно отталкивает весь этот бред и бросается к нему. Чтобы рядом, близко, спина к спине. Коротко сжимает пальцы у него на запястье, в том самом месте, между краями перчатки и рукава. И Карл напрягается, до болезненного, до цепного, будто действительно сейчас ударит — и расслабляется. Узнает, хотя бы чисто на инстинктивном уровне, потому что на лице по-прежнему доведенная до края, напрочь поехавшая ненависть. — Не слушай, — просит Итан, переводя взгляд на тревожно шевелящиеся корни. Где же. — Ты знаешь, что это неправда. Она просто пытается ударить по больному. Карл отрывисто кивает. Но Итан видит, что он не верит, не может заставить себя. — Думаешь, дело в тебе, мой нелюбимый сын? — голос Миранды, кажется, доносится отовсюду. Переполненный мягкой, сочувствующей печалью. Как у матери, которая знает, что сказанное причинит боль, но это необходимо, иначе просто нельзя. — Нет, глупое дитя. Подошел бы кто угодно. Ты оказался просто удобнее остальных. Тебе даже не надо давать много, хватит сущих мелочей. Погладить. Дать до себя дотронуться. Сказать что-нибудь про семью, в которой смогут принять даже такого, как ты. — Не смей, — хрипит Карл, будто у него вдруг отказывает голос. Цепочка жетона сжимается вокруг шеи — сильно и всерьез, будто в каком-то одержимом желании присвоить. Итан давится дыханием. Спешно просовывает пальцы между металлом и горлом. — Карл, — давится, чувствуя, как кожа начинает расходиться под звеньями. — Мне больно. Карл вздрагивает, тяжело и спазмически — словно Итан в него выстрелил. Давление становится слабее. Но не пропадает полностью. Словно это больше его сил, просто не может сейчас, способности не слушаются, в голове клинит и зацикливает напрочь. — Ты не справишься с нормальной семьей, дитя, — голос, кажется, раздается где-то слева. Итан вскидывается и наводит оружие. Карл почему-то направляет металл в противоположную сторону. — Ты же сорвешься, рано или поздно. Ты убьешь их всех. Итан не успевает сказать «неправда». Сколько раз видел, как Карл срывается, вместе со своей силой — и только два раза ранил его, когда они практически не были знакомы. Не успевает коснуться связи и передать: я верю, ты справишься, справимся вместе, семья, хочу попробовать. Миранда по-птичьи падает откуда-то сверху, прямиком между ними, заставляя броситься в разные стороны. Когда Итан поднимает глаза — Дыхание запинается. По пальцам проходит дрожь. Два Карла скалят клыки друг на друга. — Блять. Хочется истерически рассмеяться. Это как сцена в одном из тех плохих фильмов, что они любили смотреть с Мией вечерами после работы. Итан знает: вот сейчас он должен угадать, какой из них настоящий, по какой-нибудь незначительной мелочи. Самое очевидное — дернуть за связь, что он и делает. Вздрагивают оба. Может, кто-то раньше, кто-то позже, но Итан просто не улавливает, не успевает. — Итан, — рычит один, делая шаг ближе. Второй тут же повторяет — пытаясь защитить? не дать преимущества? — Dragostea mea. — Inima mea, — тут же отзывается второй. — Iti dai seama ca nu intelege o iota din ce spui. — Tarfa nebuna. — Chestia ingrata. Они скалятся и кусают друг друга словами — абсолютно одинаково, кружат, словно бойцовские собаки. Итан пытается обращать внимание на металл, но это тоже бесполезно. Обломки подрагивают, кружат беспорядочным вихрем — то ли срыв, то ли Миранда может копировать и внутренние органы тоже. — Карл, — бездумно произносит он. Переводит взгляд с одного на другого, обратно. Одинаковые. Черт возьми, абсолютно, мать его, одинаковые, до последнего шрама, резких линий вокруг глаз, взгляда — Итан осекается. Взгляд разный. Едва уловимо, совсем немного, дело в полутонах, в микроскопических оттенках. Так на него смотрел Карл там, у водохранилища, одержимо и болезненно, когда пытался найти рану и не мог. Так на него смотрела Мия в последние дни перед тем, как случился весь этот кошмар, когда думала, что он не видит — тоже одержимо и болезненно, но будто с долей сожаления. Итан стреляет. Траектория у пули получается изломанная нахрен. Ее дергает то в одну, то в другую сторону, но плевать, на все плевать, главное, что уже понял — Итан бросается к фальшивому Карлу. Не отводит взгляда; нужно ударить, выстрелить в упор, и одна часть его заходится воем от ужаса — она все еще выглядит как Карл, звучит как Карл, он не может, он не хочет делать больно, и — Кожа прорастает перьями. Тело ломается, будто кукольное, высвобождая отростки-ноги. Миранда оборачивается слишком быстро. И совсем не паучьим жестом бьет сразу в разные стороны. Карл пытается. То, что раньше было то ли частью крыши, то ли забора, выстраивается подобием щита. Но расстояние слишком небольшое, отросток Миранды пробивает насквозь — и металл, и бок. Кровь хлещет на пол. Внутри Итана — ненависть, слепая, обжигающая. И страх. Как же много крови. Карл хрипит и содрогается, когда она выдергивает отросток, но не падает, пожалуйста, пусть все только кажется хуже, чем есть на самом деле. Итан каким-то блядским чудом уворачивается от конечности, которая бьет в его сторону. От второй — умудряется сделать два выстрела, заставив дернуться. Но от когтей не успевает. Миранда хлещет его по груди. Движение скользящее, но когти цепляются и вталкиваются глубоко, слишком, Итан чувствует их, когда пытается сделать вдох. Миранда улыбается. Она изменяет свою руку прямо так, даже не вытаскивая из его тела. От неловкой вытянутой конечности прямиком из дерьмовых хорроров — к аккуратной женской ладони, буквально за секунды. На безымянном пальце кольцо. А на указательном шрам — упала с яблони в девять, Итан помнит, как Мия рассказывала об этом на третьем свидании, которое как раз было в парке. Ладонь его жены входит глубже, до самого запястья. Почти ласково поглаживает сердце — Итан ощущает каждое невыносимое движение, хотя и не должен. Не может сделать вдох. — А сейчас ты почувствуешь небольшую часть того, что я испытывала все эти годы, — говорит мягко и тягуче. И явно не ему. И одним плавным, почти нежным движением вырывает ему сердце. Итан даже не сразу понимает, что произошло. Смотрит на красное истекающее кровью в ладони Мии-Миранды. Еще бьющееся — пока она не сжимает пальцы крепче, еще крепче, и сердце не выдерживает, лопается, как что-то мягкое и перезрелое. Он слышит вой — заходящийся, срывающийся, нечеловеческий, люди просто не могут так звучать. Это чистое горе. Невыносимая боль, будто бы, пока он пялился, Миранда вырвала сердце не только ему. Металл кричит и вибрирует так, что больно в ушах. Итан падает в темноту. И она почему-то тоже красная.