Пока не придет зима

Итан просыпается от жажды. Горло сухое и будто растрескавшееся изнутри. Дерет, словно он глотнул уксуса или пару-тройку металлических осколков, тех самых, которыми управляет — Карл. Стычка с Мирандой. Роза. Оно возвращается не сразу. Не какой-нибудь одной панической вспышкой, а разрозненными, драными и не очень-то стыкующимися между собой фрагментами. Как мигрень. Итан открывает глаза. Пытается приподняться. Ему нужно знать, что — — Потише, герой, — привычная ладонь укладывается на плечо. Очень бережно удерживает на месте, словно он какой-нибудь старый и крайне хрупкий механизм, покрытый сеткой трещин. — Что, — хрипит Итан. Не договаривает. Давится дыханием и звуком, горло дерет просто невыносимо. — Воды, — выталкивает из себя. Получается больше неровный набор звуков, чем слово. Но Карл понимает. — Сейчас, dragostea mea. Ладонь укладывается на горло. Чуть поглаживает, успокаивая, очень бережно, очень аккуратно, мозоли на подушечках даже не царапают. И на самом деле становится легче. Прикосновение расслабляет на инстинктивном уровне — Карл и безопасность, синонимы. Саднящее чувство в горле смазывается, становится пусть и немного, но менее невыносимым — то, чем заражен Итан, видимо, тоже отзывается. Кажется, даже быстрее, чем обычно. Где-то там привычно звенит металл — не так, будто скручивается и ломается, а словно от неаккуратных, слишком резких движений. — Давай, осторожно, — Карл помогает ему немного приподняться. — Вот так. Смазанная мысль: у него очень низкий и хриплый голос, будто сорванный. Итан хмурится. По какой-то причине это кажется важным. Карл примагничивает кружку — очень дергано, часть воды плещет на одеяло, и он рычит что-то неразборчиво сквозь зубы. Итан кивает в немой благодарности. Тянется упрямо, несмотря на то, что у него слишком явно дрожат руки. Неловко придерживает под дно — Карл почему-то не отпускает. — Я сам, — голос царапается. Всего два чертовых слова, но как же трудно они даются. Карл делает вид, что не слышит. Наклоняет кружку, край тепло тычется в губы. Слишком сильно хочется пить, чтобы спорить. Горло тут же вспыхивает, Итан издает какой-то давящийся звук, и Карл чутко отводит кружку — ненадолго, дождавшись судорожного кивка, наклоняет снова. Итану больно и охренительно одновременно. Он глотает и давится, и вода течет по подбородку, и хорошо, что Карл не убрал ладонь, потому что его собственные пальцы даже от такой ничтожной нагрузки потряхивает. — Давай-ка пока притормозим, — он аккуратно отстраняет кружку, и черта с два что с этим сделаешь, сил просто не хватает. На болезненный непонимающий взгляд все-таки поясняет. — Ты же не хочешь, чтобы это все пошло в обратную сторону? Итан содрогается от одной мысли. Карл отставляет кружку. Слегка толкает Итана обратно — и от всей этой осторожности в его движениях тянет под ребрами. — Тебе нужно отдыхать, — голос негромкий, интонации отчетливо успокаивающие. Итан рефлекторно расслабляется. Сползает обратно на постель. Хорошо. Тепло. Безопасно. Горло дерет не настолько сильно, теперь терпимо, и Карл рядом и пахнет все тем же, отзывающимся внутри, и хочется зарыться лицом в подушку, и дышать табаком-металлом-маслом, и провалиться в темноту, он ведь так устал — Итан упрямо прикусывает щеку. Боль как всегда отрезвляет. Мысли тяжелые и неповоротливые, собираются во что-то связное с большим трудом. — Миранда? — выталкивает из себя, наконец. В лице Карла появляется что-то болезненное и жесткое. Чересчур напоминающее ненависть. Итан может ошибаться, голова работает не так хорошо, но. Кажется. Раньше он так не загорался от одного упоминания. Не настолько сильно. — Мертва, — выплевывает. Верхняя губа дергается, обнажая клыки. — Окончательно. Я убедился, что от нее ничего не осталось. Итан подвигается немного ближе. Прижимается боком к бедру, горячему до невозможного, даже сквозь одеяло и одежду. Как никогда понимает Карла с его постоянной потребностью дотрагиваться везде, всегда — это действительно необходимость. Тот осторожно укладывает ладонь ему на шею. Чуть поглаживает — взгляд внимательный, почти настороженный. Словно думает, что больно может быть даже от такой мелочи. Итан чуть наклоняет голову, чтобы пальцы соскользнули дальше — нет, не больно, хорошо и правильно, не останавливайся. Может быть, немного врет. Может быть, в самом деле немного больно, словно там ссадины и раны. Но ради того, чтобы увидеть, как смягчается выражение лица Карла, он готов вытерпеть гораздо больше. К тому же, боль все равно скоро затихнет и смажется. Биологическая совместимость. Прикосновения-анальгетик. — Роза? — С ней все в порядке, — Карл даже не берет паузу, чтобы подобрать слова. Знает, насколько для него это важно. — Жива, цела и похожа на ребенка, а не скопление кристаллов. — Мне нужно… Прикосновение к шее становится крепче — но по-прежнему не до болезненного. — Тебе нужно, — выделяет голосом, — лежать и восстанавливать силы, — тянет сказать, что в тоне почти металлическое. Итан невольно сжимает челюсть. Это что-то подсознательное. То самое, спинномозговое: необходимо, сейчас, даже если сдохнет по дороге, и плевать, после всего того, что было, ему просто — Итан глубоко вздыхает — воздух обжигает горло — и просит: — Карл. Знает, что не нужно срываться и долго объяснять. Поймет и так. У Карла в горле клокочет рычащее. Но не злое и жесткое, от которого тревожная волна по спине. Почти надрывное. Кажется, еще немного, и сорвется в болезненный скулеж. — Ладно, — отчетливо болезненное, словно он выталкивает это из себя. — Что ты со мной делаешь, а? Звучит не очень-то похоже на привычную насмешку или поддразнивание. Как будто у него болит внутри. Если прислушаться, можно уловить, как где-то там, за границей взгляда, скручивается и ломается металл. Итан цепляется за него, пытаясь сесть, хотя бы, для начала. Сразу не получается, но он упорный, а хватка Карла крепкая и надежная, сильная. — Порядок? — спрашивает тот, наклоняясь слишком близко, вглядываясь чересчур внимательно. Итан скупо кивает. — Ты уверен? — Да, черт возьми, — дыхания с трудом хватает на столько слов и движений одновременно. — Мне нужно… — Увидеть Розу, да-да, я знаю, — Карл подставляет ладони, чтобы он мог опереться. — Давай, осторожнее. Итан цепляется за него. Сложно. До чего же, блять, сложно, но — Он и не с таким справлялся. Напоминает себе: сжирали заживо, вешали на крюки, топили, обливали кислотой, что там еще было, и это только за последние дни. Он, черт возьми, сможет преодолеть пару десятков шагов до своей дочери. Взгляд у Карла очень выразительный. — Если ты снова спросишь, — Итан прерывается, чтобы сделать глубокий вдох ртом, — все ли в порядке, — еще вдох, — я тебя ударю. Карл издает смешок — мягкий, но какой-то измученный. — Я все-таки рискну, — как они оба любят: небольшая часть насмешки и до черта серьезности. Итан неловко толкает его плечом. — Да, — хочет добавить «прекрати беспокоиться», но знает, что бессмысленно. Вместо этого выбирает. — Я скажу. Если станет хуже. Обещаю. И тревожные линии вокруг глаз — не пропадают, нет, но хотя бы чуть сглаживаются. Итан начинает замечать: слишком много напряжения в мышцах, отрывистость и одновременно скованность в движениях, болезненность буквально во всем. — Карл, — он замирает, вынуждая его тоже остановиться. — С тобой самим, — как же нелегко это дается. Не только потому что больно. Он слишком сильно боится услышать не тот ответ, — все в порядке? Карл смотрит — очень болезненно, очень привязано, очень нежно. — Да, — как всегда чутко улавливает недоверие в ответ. — Правда, dragostea mea. Ну, — он неровно пожимает плечами, — относительно, насколько вообще может быть после всего этого дерьма. Итан пытается отстраниться — нужно посмотреть, нужно убедиться, что не просто успокаивает. Держать равновесие, оказывается, тоже сложно — Карл вовремя подхватывает, позволяя снова на себя опереться. — Я помню, — сосредоточенно говорит Итан. — Что тебя зацепило. В бок. От воспоминания мутит. Он уверен, что это с ним навсегда: корни-отростки, кровь, давящийся дыханием Карл. И душная, выбивающая все мысли — нет, даже не паника. Ужас. То же самое он чувствовал, когда думал, что потерял Розу. — Зацепило, — неохотно соглашается Карл. И в этом слишком отчетливо веет защитным. — Но у меня было и хуже, — пытается сгладить. — Уже заросло. И ладно, сейчас Итан очень хорошо понимает его желание переспрашивать снова и снова. Это тоже что-то вроде потребности — уязвимой и болезненной. Необходимость быть уверенным, что с его партнером все в порядке. — Что было потом? — он заставляет себя не цепляться и не переспрашивать. — Когда я отключился. Карл почему-то тяжело вздрагивает. — Мы с Мирандой высказали друг другу еще немного семейного дерьма, — он пытается звучать, как обычно, но голос трескается и подводит. — Она оказалась слабее, я сильнее. Вот и все. Не похоже на него. Слишком скупо. Без привычных подробностей, самодовольной усмешки, кровавых деталей, от которых нормальный человек бы пришел в ужас. Того самого взгляда, который про жадность до одобрения и похвалы, «разве я не заслужил». Как будто ему может быть больно об этом вспоминать и говорить. Итан хмурится: — Рана на боку единственная, да? Карл поднимает брови — словно его удивляет такой ход мысли. Молчит, и это уже само по себе выразительнее любого другого ответа. — Карл. Голос не очень-то хорошо подчиняется, но у Итана получается сказать именно так, как нужно. Сделать почти просьбой. Карл шумно выдыхает. — Тебе не понравится, — негромко, смазано, так же болезненно. — Не знать мне нравится еще меньше, — пауза. Карл все молчит, и Итан продолжает, не обращая внимание на ощущения в горле. — У меня в жизни осталось всего два важных человека. Ты и Роза. Понимаешь? «Что я не могу потерять вас». «Мне нужно знать, что с вами все в порядке, иначе я просто рехнусь» — но это слишком тяжелое, долгое и связное для него сейчас. Но, кажется, его и так понимают. — Не так уж сильно она меня подрала, — тот с деланым равнодушием дергает плечом. — Полоснула пару раз когтями по животу, вот и все, — добавляет после паузы. — Я даже не сразу заметил. — Не поверю, пока сам не увижу. Карл издает хриплый — уже привычно болезненный — смешок. — Вот упрямый, — и это выходит у него с той самой смесью фальшивого раздражения и нежности. — Потом. Пойдем смотреть на, — запинается, словно хочет сказать одно, но в последний момент меняет на другое, — твою прекрасную Розу. И это оказывается чертов катарсис. Итан замирает, словно парализованный. Не может наклониться и взять свою дочь на руки — кажется, все сломается, стоит ему только дотронуться. Исчезнет, схлопнется, окажется очередным бредовым сном или галлюцинацией, и придется заново. Горло сводит спазмом. И в глазах почему-то чешется. Между лопаток укладывается ладонь. Плотно, тяжело, заземляюще. — Все хорошо, — бормочет Карл. — E in regula. Adevar. Iti promit. Итан по-прежнему не знает, что он говорит. Но понимает — по интонациям, по сочетанию мягкого, успокаивающего и обещающе жесткого. Мир не рушится, когда он все-таки поднимает Розу на руки. Ладони дрожат, но он держит крепко, просто не может уронить, ни за что, любую боль стерпит. За эти дни умудрился совсем забыть, как ощущается ее вес. Она улыбается. Узнает его. Перед глазами почему-то мутно. Итан смаргивает, но помогает ненадолго, картинка опять расплывается. И на щеках почему-то влажное. Он жмурится и упрямо пытается проморгаться снова. Только этого не хватало. Говорит себе: соберись, после всего, через что прошел, это просто глупо и жалко, не перед Карлом же — Не работает. Итан крепко сжимает зубы и старается дышать через нос. Просто стресс. Такое бывает. Оно все навалилось и — По крайней мере, у него получается молчать. Роза тянет руки к его шее — Итан опускает взгляд. Она дергает что-то у него на груди — жетон, точно. И тянет в рот, конечно, как всегда, ей же любопытно. Итан не успевает отобрать — тот сам выскальзывает у нее из пальцев и уходит в сторону, что не дотянуться. И эта ненавязчивая внимательная забота ломает его нахрен. Он жмурится и оборачивается туда, где Карл — табак-металл-масло, соленая кожа — прижимается близко, сейчас это просто жизненно необходимо. Кажется, если так не сделает, то сдохнет прямо тут, в этот самый момент, от какого-нибудь блядского сердечного приступа. Роза недовольно ворочается. Ей не нравится, и она наверняка совсем скоро громко об этом заявит, но пока — Карл привычно горячий и до странного неловкий, почти неуклюжий. И под ребрами больно от того, насколько родной. Итан чувствует осторожные прикосновения к локтям. Наклоняется ближе — неудобно, мышцы шеи и плеч тут же отзываются, и плевать. Карл понимает верно. Тоже немного наклоняется. И прижимается лбом ко лбу. Наверное, этот момент Итан сохранит в своей памяти навсегда. Очень личный. Невозможно семейный. Его дочь. Карл, человек, которого он — который ему очень дорог. А потом Роза начинает плакать. Карл тут же вздрагивает и отстраняется. Как ни странно, Итану это помогает собраться. Он начинает покачивать Розу — еще до того, как полноценно осознает, почти рефлекторно. — Ну что ты, принцесса, не надо, все хорошо, — как будто щелкают переключателем. Тон сам собой становится мягче и монотоннее, слова попадают в ритм покачиваний. — Давай посмотрим… Итан говорит, даже не вдумываясь, на автомате. После года тренировок это, кажется, уже напрочь вытравилось где-то в подкорке, даже если захочет, не забудет. — Примагнить что-нибудь, — просит, не меняя интонации. Карл даже не сразу понимает, что это ему. Едва уловимо вздрагивает, словно умудрился с головой уйти в то, что видит — как будто едва держащийся на ногах Итан, успокаивающий капризничающую дочь — это что-то, что может завораживать. Она переключается легко, как всегда. Напрочь забывает, что ей что-то не нравилось, и тянется к — да, это определенно похоже на волколака. Игрушечного, металлического, с бережно скругленными краями, ни одного острого угла. Роза улыбается и издает что-то восторженно-лепечущее. Тянется — но волколак плавно выскальзывает из-под ее пальцев, только чтобы снова оказаться перед лицом. И — Боже, как же Итан скучал по ее смеху. Он осторожно опускает ее обратно, в — ладно, с натяжкой это можно назвать кроваткой, хотя больше напоминает звериное логово. Много одеял, разных, вперемешку; переплетенные друг с другом металлические прутья и листы, тоже скругленные и гладкие, никакой возможности пораниться. Роза слишком увлечена игрушкой, чтобы протестовать. Кажется — у Итана вздрагивает угол губ — у ее любимой обезьяны появился конкурент. Волколак все-таки попадается в руки. Она улыбается наполовину беззубо и абсолютно счастливо и — конечно, тут же тянет в рот. И от этого настолько веет нормальностью и привычностью, что становится легче дышать. — Он серебряный, — подает голос Карл. Издает смешок. — Из любимого комплекта столовых приборов этой суки-Альсины. — Ты возвращался в замок? Итан опирается о кроватку. Немного ведет голову. Как будто пара минут с дочерью на руках напрочь истощили все его резервы. — Нет, — по одному только голосу чувствуется, что Карл морщится. — Тогда бы пришлось оставить вас двоих, — будто одна только мысль вызывает у него отторжение. — Купил у Герцога. Он сказал, что серебро будет лучше всего, детям не вредно, — сбивается и уточняет с какой-то трепетной осторожностью. — Так ведь? Итан кивает. И проговаривает, потому что Карл выглядит если не встревоженным, то в край напряженным. — Да. Резкое из его позы пропадает слишком явно. — Хорошо, — отзывается. — Мне не очень бы хотелось сейчас заниматься еще и размазыванием его органов по лифту. Итан фыркает. Ну кто бы сомневался. Взгляд сам собой притягивается к Розе — до сих пор не верится. Рассеянная мысль: интересно, сколько лет ему придется отходить. — Впечатляет, — он кивает на игрушечного волколака. Карл — погладили, признали, оценили — улыбается. — Да. Твое, — он делает покачивающий жест ладонью, — тоже. — Опыт, — Итан неровно улыбается. — Она успокаивалась только у меня на руках, а когда Мия пыталась, кричала еще громче. Воспоминания обо всех этих ночных подъемах и сомнамбулических блужданиях из угла в угол с Розой на руках до сих пор вызывают у него моральную дрожь. — Ей повезло с отцом, — отзывается Карл. — Не думал, что такие, как ты, вообще существуют. Итан смазано приподнимает углы губ. Ему приятно. Поясницы дотрагивается ладонь. — Пойдем, — негромко, мягко, по-личному. — Для тебя и так уже слишком много на сегодня. Он упрямо цепляется за неровный край кроватки. Умом понимает, что Карл прав, но — — Ничего не случится, — тот чувствует правильно. Знает, что болит и где нужно погладить, чтобы успокоить. — Мы будем рядом. Да и, — хмыкает. Под насмешкой ощущается что-то, похожее на неуверенность, — я довольно неплохо справлялся, пока тебя не было, не думаешь? Это помогает. Сглаживает. Итан размыкает пальцы, позволяя себя вести. — Сколько меня, — он запинается. Сложно произносить даже мысленно, — не было? Пальцы прижимаются к спине крепче. Жетон вздрагивает. Карл молчит слишком долго. — Я не, — сбивается. Шумно выдыхает, пробует снова. — Не знаю, — звучит как признание. — Не следил за временем. Дня… три? Или четыре? Наверное. Вряд ли больше. Итан замирает. Мысли тяжелые и неповоротливые, но даже так до него доходит. Теперь, когда знает, куда смотреть, буквально бросается: кожа под глазами синеватая, линии слишком резкие и глубокие, волосы спутанные, и в бороде тоже. Карл выглядит так, будто эти самые три-четыре дня плевать хотел и на себя, и на сон. — Из-за нас с Розой? — Только не звучи так, будто это какое-то гребаное геройство. Так ведь и есть. Но Итан не спорит — чувствует, что для Карла сейчас это будет слишком много. — Я просто позаботился о тех, кто мне дорог. Только и всего. У Итана тянет под ребрами — нежным, благодарным, почти пьяным. Очень и очень преданным. И этого настолько много, что он не может держать внутри, касается связи — ему нужно, чтобы Карл знал. Тоже чувствовал, хотя бы часть этого, совершенно поехавшего. И, судя по тому, как он запинается и жмурит глаза, у Итана получается. — Ты справляешься с Розой? Кажется, Карл задумчиво покусывает щеку изнутри. — Не твой уровень, inima mea. Но да. Более-менее. Думал, что будет хуже. С учетом того, — он издает смешок, отчетливо усталый, — что в последний раз живого ребенка я видел лет пятьдесят назад. Да и то, пару минут и издалека. Итан просто кивает, и он удивленно хмыкает. — И все? Я ждал от тебя, — выразительно щелкает языком, — немного большей придирчивости. Итан дергает плечом. Можно было бы объяснить — стоило бы, но сейчас для него это слишком. Поэтому ограничивается лаконичным и максимально обобщающим: — Я тебе доверяю. Карл не отвечает — но ему и не нужно. Итан и так знает, насколько много это для него значит. На постель он опускается практически со стоном. Если в нем и оставались какие-то силы, то от ощущения мягкого и не успевшего остыть они пропадают напрочь. Сейчас Итан готов заявить, что не хочет выбираться отсюда как минимум ближайшие пару недель. Единственное, чего не хватает — — Иди сюда, — зовет. Карл шумно выдыхает. Итан знает, что он не откажется. Просто не сможет. Опускается рядом. Так же осторожно, как обычно, будто Итан — это что-то предельно хрупкое, что может сломаться от неловкого движения. Самого Итана это не очень-то устраивает. Он тут же подвигается ближе. Прижимает лбом к плечу, чуть помешкав, смыкает пальцы на его запястье и тянет к себе — вот так, на ребра, как обычно, видишь, не больно. — Расскажи мне про Розу, — просит, задевая губами кожу. Карл мягко хмыкает, будто даже не сомневался. Ладонь, которая на ребрах, начинает осторожно поглаживать. После мягкого, почти невесомого движения идет пауза. Словно параноидально вслушивается — точно ли все в порядке? уверен? И только после этого продолжает движения. — За ее криком я перестал слышать шум фабрики. Итан издает смешок. Ладонь на мгновение замирает — и прижимается чуть плотнее. — Она плакала, и еще плакала, и потом снова плакала, и я понятия не имел, что делать, — тон насмешливый, но легко представить, насколько сильно это выводило его из равновесия тогда. — Мне даже начало казаться, что в один прекрасный момент ты выйдешь из отключки, только чтобы ее успокоить, — неровный смешок. — А потом снова отрубишься и продолжишь, — запинка, — пугать меня до блядской истерики. Итан крепче вжимается лбом в плечо. Внутри смазано-сожалеющее. Он никогда не хотел, чтобы Карл переживал подобное. — Потом начал понемногу соображать, и в голову пришло это, — пальцы вычерчивают на боку что-то зет-образное. Ту самую фигурку волколака, понимает Итан. — Дети же что-то вроде ликанов. Я имею в виду, и там, и там больше инстинктов, чем сознания, — голос становится более рассеянным и сглаженным; окончания иногда проглатываются. Как же он должен был устать за все эти дни. — А если хочешь, чтобы ликан перестал жрать то, что не надо, отвлеки его. Я и сварганил по-быстрому фигурку из того, что оказалось под рукой. Итан коротко жмется губами к плечу. Он сонный и мало что соображает — но теплое и расплавленное не помещается внутри, требует быть выраженным. Карл замолкает. А потом наклоняет голову и неловко целует в висок — ответом. — Вроде получилось, — продолжает. И говорить, и поглаживать. — А потом она потянула эту дрянь в рот, и мне пришлось у нее отбирать, а она вцепилась намертво, сразу видно, твоя дочь. И, — тяжелый выдох. Итану приходилось забирать у Розы вещи, которых не должно было быть у нее в руках и тем более во рту. Так что да, может представить, через что пришлось пройти Карлу. — Конечно, ей это не понравилось. И если я думал, что до этого она громко кричала, — смешок, — то я пиздец как ошибался. Пришлось обратиться к этому ублюдку-Герцогу, и ладно. Может быть, он не настолько засранец, как я думал до… Итан чувствует, что начинает понемногу дрейфовать. Рассеянный голос Карла, привычный запах, ощущение безопасности. И темнота, в которую он проваливается, в этот раз ласковая и умиротворяющая. *** Он просыпается среди — ночи? дня? Словно его что-то выталкивает. Толком даже не осознает, протягивает ладонь в сторону, ищет — Пусто. И сейчас, в не до конца сошедшей сонливости, от этого почти больно. Итан, толком себя не контролируя, касается связи. Где, нужен, плохо, должен быть рядом со мной — отвечает ему очень короткое и неровное. Немного. Подождать совсем немного, и будет, как нужно, как правильно. И правда. Скоро Итан чувствует, как матрас слегка проседает рядом. Карл — кажется, такой же сонный — неловко укладывается рядом, стараясь не задевать его локтями и коленями, но получается так себе. Итан издает вопросительный звук. На большее сейчас ни сил, ни сознательности. — Роза, — хрипло бормочет Карл. — Проснулась. Сам подвигается ближе, привычно уже заземляет ладонью на боку. Итан смазано кивает. Если так, то ладно. После паузы снова касается связи — с усталой, сонливой благодарностью. Важно, ценю очень, спасибо. Вообще не представляет, как смог бы справиться один, в таком состоянии. — Спи, dragostea mea. Касается связи в ответ. И Итан чувствует — Само собой, не только твоя, наша, хочу заботиться, семья. *** Когда Итан просыпается в следующий раз, он чувствует себя лучше. В мышцах все еще ощущается слабость, но голова свежая и ясная. Карл рядом — горячий, привычный, чутко реагирующий на его движения. — Утро, — сонливости в его голосе почти нет. Видимо, проснулся раньше. Просто оставался в постели, то ли чтобы не потревожить, то ли из явно зашкаливающего в край беспокойства. А может, просто чтобы провести эти смазано-сонные утренние минуты вместе. — Как себя чувствуешь, dragostea mea? — Нормально, — а вот у Итана голос ото сна все еще хрипит. И все еще горло немного царапается внутри. — Примагнитишь мне воды? — Конечно. Итан неловко садится на постели. Ловит рывками подплывшую кружку — странно, Карл ведь отдохнул, его способности должны быть как раньше, естественными и послушными. И это напоминает, что им нужно поговорить. — Мне снилась Эвелина. Карл издает хмурый звук. — Луизиана, Е-001? — Да, — Итан делает глоток и опирает кружку о колено. — Она сказала, — глубокий вдох, — что я умер. Тогда, в доме Бейкеров. Кружка дергается — очень рвано и очень нервозно. Хорошо, что воды не так много, чтобы расплескаться. — Джек убил меня. А плесень вернула к жизни. И я, — пауза, еще вдох. Голос подводит. Это нелегко дается, — не совсем человек. Вернее, совсем не. Карл должен сказать: неужели думал иначе, после всего взаимодействия, крови, и слюны, и связи, а Итан бы возразил, что считал это только остатками инфекции, плесени, или грибка, или что там было, а Карл — Карл молчит. — А еще мне снилось, — Итан сглатывает, — что Миранда вырвала мне сердце. Кружка снова дергается, так резко, что отзывается в пальцах. Жетон подрагивает; что-то за пределами взгляда звенит и ломается, и кажется, что сама фабрика тоже гудит, надрывно и болезненно, всем тем металлом, что в ней есть. Отзывается. Но Карл все еще молчит. — Я не понимаю, — получается гораздо более жалко, чем хотелось бы. — Карл, — нет ответа. — Что тогда произошло? Такого же не может быть. Я ведь живой. Вой металла — везде, это действительно сама фабрика. Со всеми ее цехами, мастерскими, литейными, операционными, свалками — почти невыносимо. И обрывается вдруг, резко. — Дай мне минуту, — хрипло просит Карл. Итан ждет. Смотрит, как он касается шрама на горле, трет руками лицо, выдыхает, шумно и так болезненно, будто у него сломаны ребра. — Миранда, — говорит наконец. Получается отрывисто и неровно, интонация скачет. Каждое слово будто дается ему с каким-то невозможным трудом, — вырвала тебе сердце. Ты умер. Итан моргает. Не верит. Не может поверить. Это какая-то несмешная шутка — Он тянется к груди. Оттягивает ворот футболки, тычется пальцами. И почти сразу же наталкивается. Шипит сквозь зубы — больно. Заставить себя опустить взгляд сложно. Итан малодушно жмурится и думает, что не нужно, он не хочет этого знать, обойдется, лучше продолжит считать, что это был какой-то сюрреалистичный кошмар, вот и все — Выглядит так же, как и ощущается. Абсолютно дерьмово. Длинный уродливый рубец, от солнечного сплетения и почти до ключиц, красный, неровный, воспаленный. — Как я тогда?.. — заставляет себя вытолкнуть. Карл, видимо, тоже заставляет себя отвечать. — Я притащил тебя на фабрику и пробовал вернуть, пока не получилось. Итан прикидывает: — Механика? — он помнит сложные конструкции на груди у солдат. — Или, — этот вариант нравится ему гораздо меньше, — паразит? Карл медлит. Итан не торопит его, хотя внутри дрожит и чешется. — Ни то, ни другое, — словно собирается с силами. Тон в конец падает в невыносимую болезненность. — Сначала попробовал влить в тебя своей крови. Вроде как помогло, но не очень, кровь впиталась, только новое сердце отрастать не начало, и, — речь становится сбитой, еще немного, и совсем упадет в бессвязность. Итан наклоняется. Тянется к его запястью — аккуратно обхватывает, переворачивает. Да, не ошибся. Карл выглядит как заправский суицидник: шрам, еще один, снова, сколько же крови влил. И вряд ли на второй руке меньше. Он завороженно проводит подушечками по рубцам. Выпуклые и шершавые. Горячие — даже более, чем кожа вокруг. — Потом попробовал вложить в тебя немного собственного мышечного волокна и снова полить кровью, и вот от этого уже результат оказался лучше, — Карл издает смешок, только не веселый, а отчетливо сорванный. Фабрика снова вздрагивает и стонет. По мышцам под пальцами словно проходит спазм. — Волокно прижилось, ты начал формировать новое сердце. Я вложил еще немного и опять залил сверху. И повторил пару раз. Итан пытается это переварить. Он умер. Он продолжил жить. У него внутри — — То есть, — он глубоко вдыхает, — у меня внутри теперь часть тебя? Карл задумчиво потирает шрам на скуле. — Если учитывать, что мои ткани ты не разлагал, а использовал, как есть, готовыми. То да, — издает смешок и добавляет с явным удовольствием. — Inima mea. Итан вспоминает перевод — вот это же, это «мое сердце», да? Смешок получается немного сорванным. Гребаная ирония. Вслушивается в ощущения внутри. Сердце чувствуется — да, странным. Тяжелым. Бьющимся неровно, словно иногда без причины срывающимся с ритма. И теперь понятно, почему. Оно одновременно его — вырастил, регенерировал, сам. И не его — основа из крови и мышечного волокна Карла. Итан заставляет себя отвлечься. Тянется к Карлу, пальцами под футболку, задирает край — помнит свои вчерашние мысли-желания. Проверить, убедиться, узнать, что с его партнером точно все в порядке, что это были не отговорки и не утешения. — «Немного подрала», да? — говорит скептично, когда умудряется хоть как-то переварить то, что видит. — Бывало и хуже, — тут же отзывается Карл. — Как-то раз она… Давится звуком и замирает, когда пальцы Итана касаются рубца — нет, не так, какой-то мешанины из рубцов. Один переходит в другой, а тот в третий, и дальше, дальше. Жуткой воспаленной паутиной по всему животу. Будто он пытался вырвать Миранде горло — или сердце, так вероятнее — клыками или голыми руками, а она хлестала отростками-корнями-лапами, пытаясь вырваться. — И сколько своих органов ты там оставил? Итан ведет пальцами, одним неразрывным движением, от шрама к шраму — от тазовой кости и до солнечного сплетения. — Меньше, чем мог бы, — усмехается Карл. Тут же добавляет, увидев его выражение лица. — Нисколько, это шутка, неудачная, не смотри так. Шутка, конечно — Итан прекрасно видит, насколько глубокими были раны. Не только кожа, мышцы прорезаны насквозь. Легко представить: кровь потоком, темно-красная, еще из курсов первой помощи помнит, сколько там вен; разодранные блядскими когтями органы, до кусков и месива, такое черта с два удержишь внутри. — Давай я позабочусь. Хотя бы пальцами; пусть только с частью, сил вряд ли хватит на много. Вся эта дрянь наверняка болит и подергивается, регенерация та еще сука. — Нет, — Итан знает эту упрямость, абсолютную и категорическую. Непонимающе поднимает брови, и Карл продолжает. — Ты вчера вырубился после того, как прошел едва ли десяток метров и пару минут подержал дочь на руках. Если тут и нужно о ком-то заботиться, то о тебе. Итан морщится. — Я не буду с тобой спорить только потому, что у меня нет на это сил, — отзывается неохотно. — Но потом, — он выразительно кивает на сетку шрамов и плотнее прижимает ладонь, — обязательно. И вот с этим не спорит уже Карл. В этот раз заставить себя подняться гораздо проще. Первым делом Итан идет — громкое слово, скорее неловко ковыляет — к Розе. — Я даже не сомневался, — нарочито громко бормочет Карл, который рядом, будто на поводке. Итан может припомнить ему металлических зверей, советования с Герцогом и ночные подъемы. Но вместо этого спрашивает: — Почему разные комнаты? Тебе же было бы проще, если бы мы оставались в одной. — Боялся, что она может тебя разбудить до того, как регенерация более-менее закончится. Будто это мелочь, не стоящая внимания. Словно он не разрывался надвое, только чтобы Итан мог нормально отдохнуть и залечиться. — Спасибо. Признание — это важно. Это то, что они как-то незаметно умудрились потерять с Мией, начав воспринимать все то, что делали друг для друга, как само собой разумеющееся — и Итан не намерен повторять. А еще — это то, что делает выражение глаз Карла мягче и теплее. Не удерживается от любопытства: — А если бы я не проснулся? В ближайшее время. Карл пожимает плечами — пытается казаться спокойным, но удается так себе. — Подождал бы еще. Итан скептично поднимает бровь, и он продолжает: — Тебе вырвали сердце, dragostea mea, — жетон дергается, будто от одного только упоминания сила срывается из-под контроля. — Я знал, что придется ждать. Скорее всего, долго, — пауза. — Может быть, очень долго. Итан, честно говоря, не очень знает, что на это вообще можно сказать. Поэтому просто касается связи: важно, ценю, знаю, что не просто слова, никто раньше, для меня. А Роза, оказывается, умудрилась привыкнуть к Карлу. Может быть, тоже биологическое — обычно она не такая, к ней трудно найти подход, и сколько же проблем с нянями из-за этого было. Но какая разница, если сейчас она узнает и улыбается — Итан соврет, если скажет, что это не отзывается в нем приступом какой-то сумасшедшей нежности. Следующий по плану душ, и Карл снова за ним, как на привязи. Постоянно дотрагивается: поясницы, локтя, между лопаток, шеи, бока, плотно и по-собственнически, невесомо и мимолетно, слегка гладит, не слегка гладит — — Нет, — Итан преграждает ему дорогу в ванную комнату, упираясь ладонью о дверной косяк. — Почему? — Карл, кажется, не собирается отступать. Итан машинально касается другой рукой жетона. Проводит по тиснению, трогает край. Не любил такие моменты еще с Мией. — Потому что я не собираюсь с тобой, — прикусывает кончик языка и в последний момент заменяет на нейтральное, — спать. Сейчас, — пытается все-таки сгладить. — Просто не смогу. Выражение лица у Карла такое, будто Итан все-таки умудрился задеть какое-то очень болезненное место. Никогда с таким не складывалось. Что-то вроде анти-таланта к ведению разговоров из разряда «почему ты не можешь немного потерпеть и сделать мне приятно». Там, в деревне, Карл отказался сделать больно, даже несмотря на то, что Итан был готов перетерпеть, и — Ему казалось, что с Карлом таких разговоров не будет. — Ты думаешь, я таскаюсь за тобой только потому, что рассчитываю перепихнуться с тобой в душе? — он умудряется звучать и удивленно, и ядовито. Почти зло. — Что мне насрать, что тебе больно, что ты, блять, от слабости даже стоять нормально не можешь. Так по-твоему? Жетон на груди мелко подрагивает. В голову неожиданно приходит, что они могут думать о разных вещах. — Карл. Тот не отзывается. К неприятному ощущению внутри начинает понемногу добавляться вина. Итан вспоминает: Мия и семейный психолог. Банальность, сказанная на одном из сеансов, о которой до того момента как-то даже толком не задумывался. — Я не могу заглянуть к тебе в голову, — он неловко пожимает плечами, — и понять, что именно ты думаешь, — и просит, не скрывая ощущение неприятного и виноватого. — Объясни мне. Карл выглядит так, будто не ожидал. Открытость Итана явно царапает его по живому. Заставляет самого — инстинктивно или нет, какая разница — не пытаться прятаться. — Итан, — словно звук имени его явно успокаивает. — Ты умер, — остальной металл вокруг тоже начинает мелко подрагивать. Кажется, одного только упоминания хватает, чтобы выбить его из равновесия. — И мне пришлось это пережить. Это тоже простая мысль, но бьет с размаху. Итан видел — плохо слушающуюся силу, слишком часто отзывающийся металл, неопрятность, следы того, что эти дни плевать он на себя хотел. Но не задумывался. Что Карл мог горевать по нему. Что он, по сути, пусть и на время, но лишился человека, которого подпустил очень и очень близко, наверное, как никого до этого. Да, Итана удалось вернуть, но — Были часы, когда у Карла был только его труп с развороченной грудной клеткой, плачущая Роза на руках и никакой уверенности, что получится. — Мне нужно тебя видеть. Я просто не могу, — голос захлебывается. Падает от высокого к низкому и обратно; Карл то говорит слишком быстро, проглатывая окончания, то запинается на паузе совсем не к месту. — Я знаю, что это полный бред, что в этом вообще никакого сраного смысла, но. Я чувствую. Что-то случится, пока меня не будет рядом. Какое-нибудь очередное дерьмо, оно постоянно происходит, я просто оставлю тебя на пару минут, и. Итан подается ближе. Жмется лбом ко лбу — их жест, очень семейный и очень личный. Карл тут же сцепляет руки у него на пояснице, резко и рвано, словно захлопывающийся капкан. — Знаешь, когда мне в последний раз было настолько хуево? — голос становится тише. — Лет тридцать назад. Когда до меня окончательно дошло, что я нахрен не сдался своей недо-матери. Итан бережно гладит его по шее. — Все в порядке, — говорит негромко, чтобы Карл сосредоточился на его голосе — Со мной больше ничего не случится. И это одновременно и хорошо, и страшно — знать, что они настолько друг в друге. Тот издает хриплый смешок. — В последний раз, когда я оставил тебя чуть больше, чем на час, — напоминает, — ликан разъебал тебе половину плеча в лоскуты. — Может быть, я нарочно, — Итан касается того самого кошачьего места за ухом. Карл скептично фыркает, и он продолжает. — Может быть, я просто не знал, как сказать, что хочу попробовать с тобой большее, чем зализывание ран, и решил действовать, как умею. — Методы у тебя, — кажется, понемногу начинает успокаиваться. — А как же твое «не надо себя калечить»? Итан смазанно жмет плечами. — Это же я тебе говорил, а не себе. — Итан, — как же он любит этот внезапный переход от мягкого, почти мурлыкающего, к низкому и рычащему. Будто Карл не может решить, что он чувствует больше: восторг или возмущение. — Не смей, никогда больше, слышишь. Итан выдыхает что-то согласное, продолжая царапающе поглаживать за ухом. — Словами. — Хорошо, хорошо. Больше не буду. — Пообещай мне, черт возьми. Итан не удерживается. Коротко целует его в губы — от происходящего, от того, о чем спорят, ведет голову. — Обещаю. Я не причиняю вреда себе, — ладонями чувствует, как напряжение в мышцах окончательно сглаживается. — Ты не причиняешь вреда себе. Сделка? — Сделка. Итан нехотя отстраняется. Душ. Он хотел в душ, смыть с себя пот, фабричную духоту, ощущение липкой кожи. Во взгляд Карла возвращается болезненное. — Ничего не случится, — напоминает Итан. — Все будет в порядке. — Ты все еще не восстановился, — он сжимает руки, будто в пальцах зудит. Наверняка от желания прикоснуться, от чего же еще. — Вдруг станет плохо. — Тогда я позову. Итан прижимается костяшками чуть выше его солнечного сплетения — где, как ему кажется, сконцентрирована связь. Карл замирает — прижатой ладонью можно почувствовать, как поднимается и опускается его грудь; дыхание отчетливо неровное. Но все-таки кивает, неохотно, явно переступая через себя. — И кто-то должен присмотреть за Розой, — напоминает, чуть толкая рукой. — Ты ведь уже оставлял меня ради нее. Карл выразительно морщится; движение шрамов и обострившихся линий морщин завораживает. — И меня просто разрывало нахрен. — Ты справишься, — Итану почти физически больно отступать. Поправляет себя. — Мы. Мы справимся. Со всем этим дерьмом и не только. Веришь? — Да, — и оно абсолютное и безоговорочное. После душа становится лучше. Не хорошо, но сносно — боль все еще напоминает о себе, но двигаться и думать немного легче. Он сменяет Карла у кроватки Розы. Уворачивается от его объятий. — Я не для того смывал с себя всю эту дрянь, чтобы она липла ко мне снова, — ворчит, но не всерьез, а больше поддразнивающе. — Сначала душ. Карл фыркает — но в глазах то самое теплое и упивающееся до обожания. Само собой, первое, что он делает после душа — это снова лезет обнять. И в этот раз Итан не уворачивается — сам жмется ближе и тянется поцеловать.