Пока не придет зима

Потом, когда они выбираются на кухню — ту самую, где пили кофе и смотрели на планы — Итан спрашивает: — Что мы делаем дальше? Карл почему-то морщится. — Осталось еще кое-что… — …что мне не понравится, — Итан издает усталый смешок. Делает жест рукой, мол, давай, говори как есть, наконец. — Этот ублюдок Редфилд. И в тоне слишком явная, откровенная неприязнь. Итан невольно вскидывается: — Крис? Все еще здесь? — тянется к жетону, чтобы заземлить себя привычным ощущением под пальцами — его же цель была в том, чтобы убить Миранду. Карл обнажает клыки — угрожающий жест. Не Итану, нет, ни в коем случае. Крису. — Здесь, — неприязнь в голосе становится сильнее, хотя, казалось бы, куда уже. — Засел в туннелях под фабрикой, крыса сраная, и требует, чтобы я отпустил тебя и Розу. Итан хмурится. Доходит не сразу. — То есть, — да, это было бы в духе Криса: упереться в одну мысль и не принимать никакие другие, — он думает, что ты нас, — запинается. Даже в голове звучит глупо, — похитил? — Похитил и удерживаю силой. Над Розой провожу бесчеловечные эксперименты, — в тоне жесткая, издевательская насмешка. — А тебя пытаю, жру заживо и, вероятно, насилую. Итан фыркает — а потом замирает. Мысль выбивает из колеи: он забыл. Совсем, напрочь вылетело из головы, каким может казаться Карл со стороны. Со всеми этими звериными повадками, эксцентричными жестами и зашкаливающей театральностью. Перекрученной напрочь моралью и нечеловеческой жестокостью. — Кажется, он неплохо так с тобой знаком, — Карл выталкивает слова, будто они режут ему горло. Неприязненность просто затапливает. — Поэтому я не стал его убивать. Не хотел, — голос неуловимо становится мягче и осторожнее, — тебя случайно расстроить. Под ребрами тянет — горячим, привязанным и очень нежным. Итан неловко кивает. Кажется, никогда не сможет привыкнуть, что о нем заботятся так. Жестоко — и самозабвенно, почти до религиозного. — Спасибо, — он протягивает руку, чтобы дотронуться костяшек. Нет, передумывает, рубцов на запястье. — Представляю, как это было сложно. — Знал, что ты оценишь, — Карл слегка поворачивает запястье, чтобы ему было удобнее. Тон низкий, приятно-вибрирующий, то самое мурчание большой кошки или гул старого механизма. И почти поразительно, до чего быстро он слетает в прежнюю неприязнь. — Особенно с учетом того, что эта блядская крыса шныряет по моей, — выделяет голосом, — территории и заявляет права на мою, — выделяет ещё сильнее, — семью. Жетон выразительно дергается. — Просто недопонимание, — отзывается Итан. Касается связи: нравится, твой, и Роза тоже, семья. Карл жмурится и давится звуком; выглядит так, будто ему слишком, почти до невозможного хорошо. — Мне нужно с ним поговорить. — Может, я все-таки убью его? Это проще. — Он мой, — взгляд Карла тяжелеет. Итан запинается и поправляет себя. — Был моим другом, — еще немного подумав, поправляет снова. — Другом семьи. Линии вокруг глаз Карла отчетливо резкие. Вспоминается: уже видел, тогда, в деревне, когда рассказывал о Мие и их поломавшемся браке — Доходит. Карл не просто защищает свое. Карл ревнует. — Тогда я могу убить его быстро. Чисто и без лишней боли, — предлагает компромисс. — Хотя видит святая блядская матерь, он этого не заслуживает. Легко представить, с каким удовольствием он бы убивал. Крис не какой-нибудь ликаний вожак и не Моро, которые пытались навредить физически. Крис пытается отобрать то, что принадлежит Карлу — то, что выгрызено, вырвано, завоевано с кровью и болью. И Итан сейчас очень ценит, что он позволяет ему решать. — Нет. Мы просто поговорим. Карл кривится, будто сделал глоток уксуса. Но отзывается. — Ладно. Но если он попробует причинить тебе вред, — голос становится низким и жестким. — Я выпотрошу его заживо. И всю его крысиную стаю. — Я могу постоять за себя, — напоминает Итан. — Я убил твоего брата и сестер, — хочет продолжить, но осекается. Карл выглядит так, будто этот факт доставляет ему какое-то невозможное удовольствие. — Я помню, — и чем ещё это можно назвать, если не мурлыканьем. Жетон довольно подрагивает. Цепочка на шее ощутимо тянет, и Итан привычно делает шаг ближе. Карл так же привычно укладывает ладони ему на ребра и царапает щетиной, когда трется щекой о щеку. — Dragostea mea, — у него получается выдыхать это с каким-то болезненным удовольствием. — Mei si numai ai mei inima. Я знаю, что ты сильный, — коротко, почти благоговейно целует в угол рта. — И Роза, наша девочка, — осторожный, пробующий взгляд, — тоже сильная. Но это не значит, что мне не хочется вас защищать. Бьет разом по многим точкам: «наша девочка», «хочу защищать», «мое сердце» — Итан целует его. Глубоко, рвано, будто срывается. И прижимает язык к одному из клыков, крепко, пока не почувствует соленый привкус. Пусть у них сейчас толком не хватает сил, чтобы по-нормальному — но хотя бы вспышкой. От крови, слюны, раны к ране — Карл практически тут же режется сам в ответ. И — как же Итан по этому скучал. *** Нервозности в Карле через край. Он вроде как пытается что-то делать, ищет перчатки, «куда, блять, я вообще мог их деть», протирает стекла очков — мечется, как запертая в клетке большая кошка, из угла в угол, постоянно в движении. Только вместо хлещущего по бокам хвоста — металл, который мелко подрагивает и поднимается в воздух, когда он проходит рядом. — Все будет в порядке, — напоминает Итан уже в который раз. — Я могу за себя постоять. Мрачное хмыканье Карла накладывается на звук бьющегося о металл металла. — Мы с Крисом просто поговорим, только и всего, — он снова опускает взгляд на туфли, которые пытается зашнуровать последние несколько минут. — Никакого оружия и попыток друг друга убить, — и это тоже уже говорил. — Он не такой уж мудак, вот увидишь. Выражение лица Карла как-то разом переходит от скептичного к неприязненному — кажется, последнюю фразу лучше было бы все-таки проглотить. Итан ловит себя на ощущении, что все его попытки убедить, что Крис не настолько херовый человек — как правило — приводят к совершенно противоположному результату. Пальцы все еще не очень-то хорошо слушаются. Подрагивают совершенно по-блядскому, и, кажется, мелкая моторика в ближайшие дни вообще не для него. Итан шумно выдыхает и прижимает языком к нёбу «блять» — шнурки никак не завязываются хотя бы в напоминающее узел. Карл — во время очередного своего кошачьего круга — притормаживает рядом. Хмыкает. И каким-то естественным — хотя и резким — движением опускается перед ним на корточки. Тянется так буднично, словно между ними что-то такое происходит регулярно, будто они замужем друг за другом уже лет десять, нет, больше. Какая-то часть Итана этому даже не удивлена. Ему нужна помощь, пусть и в какой-то глупой чертовой мелочи — его партнер помогает. Перехватывает концы шнурков и в пару движений затягивает узел — как сам Итан делал для Мии, когда она была на последних месяцах. — Может, пропустить через них алюминиевую проволоку? — задумчиво бормочет тот. — Да брось, — неловко отзывается. Во всем этом: движении пальцев, выглядывающих из-под рукавов шрамах, склоненном затылке — есть что-то завораживающее. Итану кажется, что он физически не может отвести взгляд. — Через пару дней я вернусь в норму. — Даже жаль, — выдыхает с фальшивым разочарованием. И вокруг глаз те самые смешливые линии, — что теряется такой замечательный повод о тебе позаботиться. Пальцы проскальзывают выше, к лодыжке. Очень мягко обводят выступающую косточку — и Итан вздрагивает от электрического ощущения. Карл довольно улыбается. — А кто тебе мешает найти другие? — неловко отзывается он. Каким-то образом выражение лица Карла умудряется стать еще довольнее. Хочется приложить ладонь к груди — нет ли той самой мурлыкающей вибрации? У него столько звериных черт, что Итан бы не удивился. — Крис, — напоминает, высвобождая ногу из хватки. Карл тут же упрямо укладывает ладонь на колено. Настроение меняется в одно мгновение — от насмешливой расслабленности к хмурой мрачной неприязни. — Зачем, — ворчит, слегка оглаживая большим пальцем по контуру колена. — Может, все-таки нахер эту сраную тоннельную крысу, — наклоняет голову, заглядывая в лицо. — Убью его, и больше никто не будет нам мешать. Итан качает головой. Крис вел себя как полный уебок. Крис отпинывал его, как котенка, с «ты не понимаешь, во что лезешь». Крис — больно, до сих пор — убил Мию. Но — Именно Крис возился с ним и учил правильно обращаться с оружием. Крис добился его перевода к другому психотерапевту после того, как он пожаловался на несколько срывов подряд. Крис возил Мию на еженедельные обследования, когда она носила Розу, а сам Итан не мог. Крис — Сделал для них до черта и больше, был пусть не другом, ладно, но хорошим приятелем. И после всего этого — — Я могу безболезненно, — напоминает Карл, — раз уж он, — неприязненно скалит клыки, — друг семьи. Одним ударом. Просто срежу голову, он даже не успеет ничего осознать. — Нет, — в который уже раз повторяет Итан. — Прекрати ревновать, — вот это уже новое. Карл морщится. — Как будто я могу, — отзывается неохотно. Пальцы на колене сжимаются крепче. — Этот уебок прямым текстом говорит, что он здесь для того, чтобы забрать то, что принадлежит мне, — в голосе появляется жесткое и, совсем немного, лихорадочное. Будто одна только мысль выводит его из равновесия. — Я не вещь, — напоминает Итан. — Меня нельзя просто так взять и забрать. И я не пойду с ним по своей воле. Карл дергает углом губ; будто то, что он слышит, одновременно и нравится ему, и нет. — Я знаю, — откликается, неохотно и болезненно. Снова слегка поглаживает по колену, и это неожиданно очень трепетный жест. — Я твой, — еще одно напоминание от Итана. И какой бы жуткой и собственнической ни была эта фраза, она стоит этого выражения в глазах Карла. — А ты мой. При чем здесь может быть кто-то еще, кроме Розы? Болезненное сглаживается — но не уходит. Карл наклоняется ближе. Итан не удерживается, тянется — неудобно, мышцы спины тут же о себе напоминают — и запускает пальцы в волосы. Оглаживает по тому самому месту за ухом. — Думаешь, я не понимаю, что это пиздец как глупо, — голос практически тут же сбивается, делается рассеянным. Видимо, ощущения здорово отвлекают. — И про Герцога. Но… — он морщится. Пальцы Итана явно сбивают с мысли. — Можно, — запинается. Словно не уверен, стоит ли. Продолжает осторожно, — я тебе покажу? Итан кивает, даже не задумываясь. Он знает, что сейчас Карл заденет связь. Он готов к тому, что почувствует не свои эмоции, наверняка сильные — Его просто сносит потоком нахрен. Громко, много, затапливает разом, и у Итана на мгновение мелькает паническая мысль, что он не выдержит, захлебнется. Бессвязно — не получается выделить что-то одно, все вперемешку, какое-то месиво из редкостной дряни — тяжелой, железистой, отчаянной. Здесь точно есть боль, много боли, и что-то, похожее на паранойю и неуверенность, и что-то защитное. Итан не хочет в это вслушиваться, слишком напоминает о собственных приступах и срывах, панических атаках. Но заставляет себя. Карл. Его партнер. Его семья. Его — блять, да почти все. Если сосредоточиться, то можно разобрать. Разложить на пусть и смазанное, переходящее из одного в другое: отберут, нет, ни за что, сделает все, его и только его, не станет делиться, ни с кем, только не как раньше — Обрывается. Итан судорожно давится воздухом. Под ребрами тянет — то, что он сейчас чувствовал, почти физически больно. — Порядок? — голос у Карла действительно обеспокоенный. Нет, но Итан кивает, чтобы не волновать. Представляет, что, если скажет «нет», черта с два тот снова покажет что-то подобное — иногда его желание защитить и сберечь доходит просто до одержимого. — Как бы меня ни сорвало, я не причиню тебе вреда, — почему-то говорит Карл, глядя ему на шею. — Эта пернатая сука несла чушь. Она просто не понимала, что ты для меня, — снова сбивается. Видимо, сам осознает, что это неправда. Миранда знала, кто он для него. И как раз потому выплевывала всю эту дрянь, как Моро свою кислоту. — Я никогда. Я лучше себя, чем тебя или Розу… — Я знаю, — перебивает Итан. Карл выглядит не очень-то убежденным. Слишком болезненное; чересчур глубоко внутри, так просто не достать. — Ей нужно было задеть, чтобы ты отвлекся. Все еще не до конца. Итан касается связи — не может поверить словам, тогда пусть заглянет внутрь, теперь уже в его собственную эмоциональную мешанину. Доверяю, правда, не только себя, важнее, Розу — Карл вздрагивает и наклоняется ближе. Прижимается лбом к колену — неудобно же, но, кажется, ему плевать. Можно было бы на этом остановиться, но Итан продолжает. Не очень-то хорошо помнит, что говорила Миранда, но пытается, хотя бы о том, что всплывает обрывками: дело в них, не в тебе, помню шрамы, это срань, а не семья. И — не потому, что проще или легче. Выбрал тебя, именно тебя, помнишь, сам говорил. Металл вокруг подрагивает и звенит. Карл, кажется, дрожит и выдыхает что-то вроде «блять» — сорванного, высокого, словно он забыл, что вообще нужно дышать. Итан останавливается. Кажется, уже перебор. По крайней мере, сейчас. Потом они поднимут эту тему снова, потому что Миранда явно била по чему-то больному и развороченному. А если понадобится, то снова, и снова, и снова — пока до Карла не дойдет, что все это какой-то ебаный бред. Итан гладит по затылку, не сильно и не невесомо, именно как надо, слегка задевая ногтями. Потом он хочет попробовать передать через связь кое-что еще. То самое, что не помещается внутри, давит на ребра, заставляет задыхаться — что он чувствует к самому Карлу. Это почти смешно: он был женат, он любил Мию, он благодарен ей за все хорошее, что между ними было — но он даже не думал, что бывает так. Чтобы настолько с головой, и плевать на все, вообще. Это что-то рядом с тем, как он относится к Розе. Итан на мгновение представляет. Если бы. Там, в пещерах, Миранда вырвала бы сердце не ему, а Карлу — обрывает мысль. Не может. Просто не может. Он и так думал, что потерял Розу. Даже в мыслях это — Это слишком много. Карл поднимает голову. Слегка — до чего же много осторожности — тянет силой за жетон. Итан податливо наклоняется — а Карл неловко опирается о колено, подается ближе и целует. И в этот раз оно мягкое, такое же через край осторожное, очень медленно. Из-за табака горько — по-привычному. Итан любит этот вкус. Мысль невпопад — тогда, дни и дни назад, даже вообразить бы не смог, что Карл может так. Не захотел бы воображать, он же не совсем поехавший, чтобы представлять себя с этим психом, особенно когда его девочка нуждалась в помощи. Почти смешно — и страшно — думать, что Карл был для него Хайзенбергом, чужим, злым, опасным. Что он — они — вообще как-то жили без этого. Щетина царапается — тоже привычно, тоже по-своему приятно. Итан, не удержавшись, напоследок коротко целует в угол губ. У Карла сытый, насквозь довольный взгляд — который почему-то вдруг снова становится виноватым. — Больно? — спрашивает, неловко кивая куда-то на шею. Итан поднимает бровь — с чего это вдруг должно быть. Осторожно трогает подушечками, надавливает. Все еще отзывается, даже не сильно слабее, чем раньше; видимо, тело слишком глубоко восприняло желание оставить все эти синяки и следы от укусов. Крис может подумать — какая разница, что он может подумать, после всего того, что было, Итан имеет полное право наплевать на его мнение. — Нормально. — Ниже, — подсказывает Карл. Таким тоном, будто ему этого совсем не хочется. Итан опускает пальцы — и вот тут уже даже надавливать не надо. Отзывается сразу же, болезненным и ноющим. Борозда, как от удавки, только тоньше — Итан вспоминает. — Я не, — сбито говорит Карл, видимо, неправильно истолковав его выражения лица. Звучит так, будто это его придушили цепочкой. — Я бы никогда сам, я не… Замолкает. Делает глубокий вдох. Говорит, медленно и четко, будто даже звучать связно для него сейчас какое-то адское усилие. — Я пойму. Если ты не захочешь его носить. Как будто он выталкивает из себя. Как будто не хочет этого говорить. Ему от этого физически больно. Умом понимает, что должен или что так будет правильно, но чувствует совсем иначе. Итан слишком хорошо его знает. Может представить: это как убрать одну из отметок о принадлежности, ту самую табличку «мое. не трогать». В горле пересыхает. Насколько же сильно он важен Карлу. Он опускает пальцы на жетон. Проводит по тиснению — как-то незаметно для себя умудрился обзавестись новой привычкой. Почти выучил наизусть рельеф букв и цифр. Часть Карла. Уже почти часть его самого — одновременно. Как сердце. — Нет. Знает, что металл может обернуться вокруг шеи так сильно, что у него не получится просунуть пальцы и сделать вдох — вообще ничего не получится, он просто не успеет. Задохнется или истечет кровью из перерезанной артерии. А еще знает, что Карл никогда так не сделает. Даже в доведенном состоянии. — Нет? — переспрашивает Карл, и вокруг глаз почему-то хмурые линии. Как будто его желание защитить настолько сильное — почти одержимое, ненормальное, поехавшее в край — что он готов оберегать Итана даже от себя самого. — Я тебе доверяю. Карла будто рвет на части. Тот самый взгляд с почти жутким обожанием и преданностью — и хмурые, по-прежнему болезненные линии вокруг глаз. — Даже после того, как я чуть не придушил тебя этой сраной цепочкой? — Особенно после этого, — Итан выделяет голосом. — Ты смог остановиться даже несмотря на то, что Миранда, — тот, кажется, почти рефлекторно сжимает зубы, — тебя довела. Карл — совершенно определенно выглядит как человек, который не знает, что сказать. — Хочу оставить, — пожимает плечами Итан. — Это мое решение. Карл только кивает — рвано и неловко. Рассеянная мысль: наверное, со стороны такая реакция может казаться пренебрежительной. Но Итан, черт возьми, знает, насколько в этом на самом деле много. — Тогда, — Карл неловко прокашливается, пытаясь убрать из голоса хрипотцу. Словно все эти слова, которые он слышит, разбивают его к черту. — Думаю, сейчас лучшее время. Между бровей появляются сосредоточенные линии — будто на чем-то концентрируется. Итан ловит себя на желании разгладить их пальцами. Он сразу узнает то, что примагничивает Карл. Тот самый металлический осколок — две неровные половины, к каждой цепочка, как обещал. На самих пластинках рыжеватые потеки, но это не кровь, нет, металл гладкий и чистый, это скорее — Что-то типа окисления. Сделанного специально. Можно спорить, именно в тех местах, где были потеки. — Так, — Карл звучит слишком легкомысленно. Словно он знает, что Итан не откажется, но все равно боится. Очень и очень сильно, — ты все еще хочешь носить эту штуковину у себя на шее? По осколкам проходит рябь. Если приглядеться, можно уловить, что их слегка потряхивает — будто Карлу почему-то стоит большого труда удерживать их в воздухе. — Да. Пластинки вздрагивают почти спазмически — вместе со всем остальным металлом в комнате. Карл выглядит так, словно Итан согласился не подарок принять, о котором сам же и просил — а на что-то во много раз большее. Хотя, может, так оно и есть. — Нужно что-то посерьезнее, чем смерть, чтобы я передумал, — неловко поддразнивает. Карл издает смешок — хриплый, но нисколько не вымученный. Наверное, одна из вещей, которые удивляют сильнее всего — даже больше всего этого ада вокруг, кровавых бассейнов, женщин-мух, недо-оборотней — это то, что он находит неловкие попытки Итана пошутить забавными. — Можно мне?.. — Карл делает выразительный жест пальцами и кивает на шею. Итан наклоняется, чтобы ему было удобнее. Сердце почему-то колотится где-то в горле. Очень неровно. И замирает, почти до болезненного, когда прохладная цепочка касается шеи. А следом — пальцы Карла, шершавые, чуть царапающиеся. В основании большого пальца шрам, по приятному рельефный — Итан не знает, как он появился, но это только пока. Карл возится долго — то ли потому, что его кроет тем же самым, то ли от того, что просто не хочет отстраняться. А может, и то, и то. — Мое, — произносит с тем самым, особенным удовольствием, проводя пальцами по цепочке. — И это, — по второй, на которой жетон. — И это, — по коже, и голос становится еще ниже и довольнее. Осторожно поправляет обе — чтобы не задевали борозду. — Твое, — соглашается Итан. Не пытается скрывать, что его тоже захлестывает удовольствием. Может быть, это немного нездорово. Но какая к черту разница? Тянется ко второму осколку — и он вздрагивает в его пальцах, словно живой. — Наклонись, — подсказывает Итан. Карл буквально дергается навстречу. Почти ожидаемо, но — от всего этого безоговорочного доверия ведет сильнее, чем от крепкой выпивки. Итан позволяет себе маленькое эгоистичное мгновение. Есть ли еще хоть кто-нибудь, под кого тот мог бы вот так же подставиться? быть настолько уязвимым, по одной только просьбе, одному слову, даже не раздумывая? Нет. Никого больше, только Итан, только для него. Кожа под пальцами горячая. Жесткие кончики волос приятно щекочут. Итан запоминает: то, как Карл задерживает дыхание, как цепочка слегка подрагивает, а та, которая на нем самом, даже не слегка; ощущение правильности, какой-то тягучей расслабленности, сосредоточенности друг на друге. — Мое, — поддразнивает, оглаживая подушечками шею. И захлебывается дыханием, когда Карл улыбается с таким удовлетворением, будто это одна из лучших вещей, что он слышал в жизни. — Конечно, — соглашается, и это невозможное удовольствие просачивается в голос. У Итана электрическая волна по спине. — Как иначе, dragostea mea. Осторожно обхватывает запястье — видимо, придется еще долго напоминать, что Итан не что-то хрупкое, что может сломаться от неосторожного прикосновения. Но это потом. Сейчас он заставляет себя вспоминать, как дышать, когда Карл целует его в основание запястья. Цепочки на шее вибрируют. Словно отзываются на эмоции. Вдруг вспоминается: откликающаяся гулом и дрожью фабрика, дерганые движения примагничиваемых вещей, маленькие металлические ураганы. Наверное, сейчас не лучшее время, но — когда Итан умел выбирать. — Твои способности странно себя ведут, — замечает, и Карл замирает. — С ними все в порядке? — Ну, — он шумно выдыхает. По запястью и основанию ладони щекотная волна от дыхания. — Не совсем. Не то чтобы Итан ждал какой-то другой ответ, но — изнутри все равно тянет. — Это как, — Карл задумчиво поглаживает губами основание ладони. Прерывается, чтобы коротко поцеловать синеватую жилку. — Если бы тебе отрубили, — еще один короткий поцелуй, теперь уже в шрам вокруг запястья, — руку, и ты вроде как начал регенерировать, но нервное волокно еще восстановилось не полностью, и при попытке двигать ладонью получается какая-то херня. Бывало же? — Нет. Карл замирает и чуть отстраняется, глядя на его шрам. Хмыкает. — Везучий, — и снова наклоняется, снова целует. Бормочет прямо в кожу. — И ты не представляешь, как я этому рад. Нет смысла спрашивать, бывало ли у Карла — и так понятно. Итан сжимает зубы. Гребаная сука. Ему почти жаль, что он не смог убить ее лично. — Способности, — напоминает мягко. Это сложно. Движения губ по запястью очень хорошо выбивают мысли из головы. — Они слушаются, — объясняет Карл, даже не думая отстраняться. Трется щекой о его руку, как большая ласковая кошка. — Но, — болезненно хмурится, словно его это уязвляет, — не очень хорошо. Иногда получается сильнее, чем нужно. Иногда слабее. А иногда я вообще не могу их контролировать, как бы ни сосредотачивался, — голос падает почти до рычания. Карл шумно выдыхает, теплым по коже. Добавляет словно в неловкой попытке успокоить. — Но это лучше, чем было раньше. Все в порядке. Я скоро приду в норму. Итан привычно цепляется. — А как было раньше? Еще один шумный выдох. И неохотное: — Растяни фразу «не могу контролировать» на, — запинается. Тон становится еще болезненнее. — Не знаю, насколько. На день, наверное. Итан — кажется, из него вообще все связные мысли выбивает. — Это из-за Миранды? — металл вокруг громко и агрессивно вздрагивает. — Из-за паразита внутри? Выражение лица у него — сложное, самое подходящее слово. — Нет, — говорит медленно. Смотрит прямо в глаза. — Из-за того, что эта сука убила моего партнера, — пауза. Он пытается ухмыльнуться. — Сложно было не сорваться, когда первый за последнюю неполную сотню лет важный для меня человек, — запинается. Ухмылка затухает. — Умер. Итан сглатывает. Горло — внезапно — до болезненного сухое. — Не до конца, — наверное, не самый хороший ответ. Но единственный, который приходит в голову. — Тогда я еще этого не знал, — Карл снова пытается ухмыльнуться, но получается что-то насквозь болезненное и кривое. — Я восстановлюсь, просто, — шумно выдыхает. — Дай мне немного времени, ладно? Итан чуть сдвигает ладонь — чтобы пальцы соскользнули в волосы. Карла это явно успокаивает. Если задуматься, наверное, вряд ли кто-то еще трогал его так. — Сколько угодно, — неожиданно приходит в голову, и он продолжает. — Я не Миранда. Я не, — теперь его очередь запинаться. Всегда сложно говорить такое в первый раз, — не стану любить тебя меньше, если тебе понадобится больше времени. Даже если твои способности не восстановятся или ты станешь слабее. Дело не в них, — он ласково потирает то самое место за ухом. — Дело в тебе. И это такая банальность — но после всех лет, нет, десятилетий, неполного, мать его, столетия, видимо, до Карла придется доносить долго. У него выражение лица человека, который не может поверить, что все это с ним. Правда, не сон, не выверт сознания от каких-нибудь галлюциногенов — наверное, такое же было у самого Итана, когда он смотрел на Розу в том логове-кроватке. Хочется хмыкнуть — нашли же друг друга, поломанные к черту. Но Итан сдерживается. — Dragostea mea, — отзывается Карл. Звучит так, будто из них двоих умер именно он. — Inima mea. Nu te voi dezamagi. As face orice pentru tine, stii. Pentru amadoi. — Видимо, мне пора начинать учить румынский, — бормочет Итан с усмешкой после паузы. — Тогда ты лишишь меня удовольствия говорить все эти смущающие вещи, которых ты не понимаешь, — Карл смеется и снова неудобно тянется ближе, чтобы поцеловать. Итан может спорить, что во всей этой фразе на румынском не было ничего пошлого или смущающего — что-нибудь нежное до мурашек, по-волчьи преданное. Но молчит. Слишком занят тем, что целует в ответ. Напоминает. — Крис. — Я ненавижу его, — стонет Карл, пытаясь снова податься ближе, снова поцеловать, но Итан выставляет перед собой ладони. — Вот за это. Может, все-таки… Кажется, они заходят на новый круг. *** Чем ниже они спускаются, тем хуже выглядит фабрика. Погнутые лопасти. Вмятины на стенах. Покореженные, практически закрученные в спираль лестницы. Карл только пожимает плечами и криво ухмыляется: — Я же говорил, что немного потерял контроль. Итан невольно поднимает брови. Это, видимо, из разряда «немного собственник». У Карла явно есть некоторые проблемы с преуменьшением. Почти странно видеть его таким. Слишком сильно отдает днями, когда они были друг для друга «я тебе не доверяю, Хайзенберг» и «заткнись и слушай, Уинтерс». И ощущение только усиливается, когда он достает из кармана очки — те самые, с черными линзами, за которыми не разглядеть глаз — и опускает на переносицу. Неуловимо меняется — как будто надевает образ. Поза, походка, движения — больше уверенности и театральности, никакой открытости и уязвимости. Итан запинается. Слишком сильный контраст. Он отвык видеть его таким. — Все будет хорошо, — проговаривает, кажется, не столько для него, сколько для себя. Для них обоих. Карл хмыкает. Ничего не говорит — но это уже само по себе как ответ, особенно для Итана, который знает его, ну, наверное, в принципе лучше, чем кто бы то ни было. Карл нервничает. Не так — Карл пиздец как нервничает, может, даже сильнее, чем перед боем с Мирандой. Там все было просто. Понятно. Миранду надо убить — он это знает, он это умеет, может, даже лучше, чем все остальное. Криса убивать нельзя — и что с ним делать? Как отстоять свое по-другому? Итан говорит: — Положись на меня. И касается связи: знаю, как справиться, никто не заберет, у нас было хуже. И, помешкав: я твой, ты мой. Семья. И кажется, напряжение в Карле все-таки немного сдает позиции. Часть нижнего этажа забаррикадирована — железными листами, обломками, гигантскими шестернями, трубами; видимо, всем, чем только нашлось. Карл раздраженно щелкает языком. — Все-таки пытались пробить, уебки, — скалится с явным злорадным удовлетворением. — А вот хер им, — поясняет, почти с гордостью. — Я стянул сюда весь хлам с нижнего уровня, — делает ремарку. — Нужный хлам, не буду же я просто мусор у себя хранить. Даже если использовать танк, все равно не пробиться. Здесь тонн тридцать будет, — и почти неуловимо мягче. — Не мог допустить, чтобы меня отвлекали от вас двоих. Итан тянется — коснуться кожи в стыке между рукавом и — как быстро умудрился отвыкнуть — перчаткой. Погладить, слегка прижать. — Все ради нас с Розой? — улыбается, поддразнивая. — Все и больше. Часть насмешки — хоть залейся серьезности. Итан наклоняет голову и говорит: — Я ценю. Не представляешь, насколько, — ведет пальцами дальше, под рукав. Бережно гладит шрамы, те самые, на запястье, и добавляет. — Я готов делать для тебя не меньше. Он не видит глаз Карла — острое чувство неправильности царапается где-то под ребрами — но знает, что это должно помочь. Немного сгладить. Слегка успокоить. Похвала и признание, уязвимые точки. — Inima mea. Голос мягче. Не сильно, напряжение звенит и будет звенеть, что бы Итан ни сделал. Но даже так это уже маленькая победа. За баррикадой начинаются пещеры. За баррикадой — нет, не Крис, но один из его команды. Итан благоразумно поднимает руки. Карл нет. — Я Итан Уинтерс, — говорит он четко и громко. — Крис… Редфилд знает меня. Он захочет со мной поговорить. Человек Криса не отводит — кажется, это что-то на основе mk17. Наверняка какая-нибудь модификация, специально для таких ребят из очень секретных организаций. — Лобо Альфе, — оборудование связи, видимо, встроено в экипировку. — Приоритетный объект на позиции два ноль девять, вошел в контакт. Объект Х с ним, — пауза. На той стороне явно что-то отвечают. — Принято. Криса не приходится долго ждать. И первое, что он говорит — — Твои требования? Даже не ему. Карлу. — Крис, — выходит немного резче, чем хотелось бы. — Я не в заложниках. — Он не в заложниках, — охотно подтверждает Карл. — Он просто предпочел меня тебе и твоим сраным тоннельным крысенышам. Взгляд у Криса тяжелый. Итан всего пару раз видел, чтобы у него вот так сжимались челюсть и кулаки — но очень хорошо запомнил каждый из них. — Я просто хочу поговорить, — пытается он. Крис, кажется, вообще не слышит. — Отойди от него, — теперь уже Итану. — Два шага в сторону. Сейчас. — Крис… — Зачем? — Карл издевательски скалит клыки. Вокруг него начинает виться мелкий металлический мусор. — Чтобы вы в очередной раз попытались всадить в меня пару десятков пуль и не смогли? — он выразительно щелкает языком. — Хотя я и не ожидал от тебя особых проявлений интеллекта. — С пулями из полимеров сможем, — рычит Крис. — Два шага. Считаю до десяти. Итан делает шаг — только не в сторону, а вперед, прикрывая Карла. Чтобы возможный выстрел гарантированно задел их обоих. — Итан, — в голосе Криса что-то очень похожее на болезненность. — Не надо. Я не знаю, что сказал тебе этот ублюдок, но мы сможем вытащить и тебя, и Розу. Никто не пострадает, все… — Роза в порядке, — перебивает громко. — И я тоже. Нас никто не удерживает, мы можем уйти, когда захотим, — взгляд Криса не меняется. — Карл мой союзник. Неправильный выбор слова — цепочки на шее рвано дергаются и звенят. — Он не успеет, — напряженно отзывается Крис, и Итан даже не сразу понимает, о чем он. Машинально дотрагивается металлических звеньев и той самой борозды. — Просунь пальцы под цепочку и два шага. — Я тебе говорил, — отзывается позади Карл, — это бессмысленно. Он тебя просто не слышит. Нужно было убить его, и дело с концом. Давай я сделаю это, inima mea? Сейчас Итан даже не знает, кто из них хуже. — Крис, — просит. Жетон и осколок на груди дергаются. Карла явно выводит, что он не реагирует на его слова. — Мы убили Миранду. Мы вместе, слышишь? Он спас мне жизнь. Черт возьми, он спасал меня много раз подряд! Он тянет ворот футболки вниз — показать шрам, но рычание сзади его останавливает. — Не смей, — давится Карл. — Он не заслужил. Ты не можешь показывать ему, ты… «Мой» остается непроизнесенным, но Итан понимает и так. Убирает пальцы с ворота, дергает углом губ Крису — тот выглядит так, будто ни черта не понимает. — Карл не держал меня в заложниках, — продолжает. С удивлением ловит себя на том, что голос неосознанно смягчается. — Он лечил меня. И это дорого ему стоило. Крис колеблется. Будто обдумывает, взвешивает за и против. Итан почти физически чувствует, как взгляд проходится по телу — и Карл тоже, судя по низкому рычанию, будто прямиком из груди. А потом Крис снова захлопывается. — Два шага, Итан. И тогда мы поговорим, — вот же упрямый ублюдок. У него странный голос: будто он пытается сдерживать гнев. И да, у него не получается. — Он мог хотя бы спрятать следы своего, — выплевывает, будто не хочет говорить, понимает, что лучше промолчать и сдержаться, но не может; слова жгут ему язык, — лечения. Пальцы машинально дергаются к шее. Конечно. Что еще он мог подумать, если буквально дни назад все было иначе. И не сразу доходит, что дело не только в синяках и укусах. В одежде — слишком явно принадлежащей не ему. В жетоне и осколке. Слишком много вещей про то, что он связан с Карлом. — Это не, — Итан сглатывает. Слова теряются. — Он меня не… — смешок Карла неприятно отдается под ребра. Мысли невпопад: он знал. Он почему-то ожидал, что их связь воспримут именно так, как что-то насильственное, навязанное против воли, шантажом… или любой другой вещью, при мысли о которой Итана начинает мутить. — Это было добровольно. Получается почти жалко. Почти глупо — вот так, оправдываться перед Крисом и его командой, они все сейчас слушают, все на позициях и чутко следят за ситуацией. За тем, как он пытается донести, что его не насиловали — тошнит от самого этого слова — он сам лег под одного из местных лордов. Итан чувствует, как от унижения у него вспыхивают неровные красные пятна по шее. Карл сзади осторожно касается поясницы — наверное, тоже видит. — Все в порядке, dragostea mea? — тихо, только между ними двоими; защитно, будто стоит Итану только слово сказать, и он убьет их всех, и плевать на полимерные пули. Итан не отвечает. Итан разворачивается, дергает его за ворот рубашки и целует. Карл замирает. Не отвечает сразу, только спустя несколько очень долгих мгновений, и от ощущения доверия — абсолютного и безоговорочного — у Итана подрагивают пальцы. Карл может даже не понимать, зачем он это делает; может сомневаться и не быть уверенным — но все равно поддерживает. Укладывает ладони на ребра, чуть оглаживает и скользит ниже, чтобы сцепить руки на пояснице привычным капканом. Позволяет вылизывать себе рот. Глубоко, влажно, со всеми этими звуками, которые отзываются тяжелым, лихорадочным теплом. Даже, кажется, специально издает что-то, похожее на смазанный, довольный стон — Итан чуть не режет язык о клык и спазмически сжимает пальцы на воротнике. Это почти смешно. Ведет, как будто ему пятнадцать, и гормоны от мозга вообще ни черта не оставляют. Он помнит про Криса и его людей, про то, что они смотрят, про унижение, но — Когда Карл вот так, под руками и губами, теплый, податливый — все кажется такой херней. Хотя самого Карла это наверняка только больше заводит. Что они на виду. Что на них смотрят — особенно Крис, к которому у него слишком явная и личная неприязнь. Можно спорить, что воспринимает очередным способом показать «только мое и ничье больше». Итан чувствует движение на шее — руки Карла все еще у него на спине, и это не пальцы, это — Металл. Цепочки. Трутся о кожу, только не больно и не жестко; не пытаются сжать, а, скорее, ластятся. И судя по неровности движений, это снова из разряда «не очень-то хорошо контролирую». Итан отстраняется. На языке привычный горьковато-табачный привкус и это до ненормального успокаивает. Карл тянется следом — будто привороженный; словно у Итана есть силы типа тех, что были у Донны, почти наркотическое влияние на его мысли. Он выставляет перед собой ладони. Чуть толкает — и тут же касается связи, потому что в линиях между бровей что-то почти болезненное. Говорит: потом. Я твой, как только закончится, делай все, что захочешь — Карл едва уловимо запрокидывает голову, будто одна только мысль как разряд тока. И улыбается — довольно и сыто; позволяет несколько секунд видеть себя настоящего, прежде чем снова упасть в самодовольный оскал. Итан поворачивается к Крису — кончики пальцев тут же сводит от ощущения потери. Упрямо поднимает подбородок: — Теперь тебе хватает искренности? — получается даже чересчур зло, но и плевать. Приходится крепко прижимать к нёбу, чтобы не сорвалось: достаточно достоверно, Крис? теперь веришь в то, что видишь? Или — — Или нам с Карлом надо разложить друг друга прямо тут? — все-таки срывается, болезненное и ядовитое. Карл издает довольный лающий смешок. — Не то чтобы я был против. Крис выглядит так, словно Итан в него выстрелил. — Ты не в своем, — осекается. Делает глубокий вдох, будто пытается хоть как-то себя успокоить. Судя по тому, как сжимается челюсть, получается откровенно дерьмово. — Хорошо, — кажется, чтобы вытолкнуть это из себя, ему приходится приложить почти физические усилия. — Мы поговорим. Я обещаю тебе. Итан проглатывает саркастичное «так же, как обещал держать нас в безопасности после Луизианы?». — Только позже — продолжает Крис. — В чем твоя проблема… — После эвакуации, — повышает голос. Давит тем самым, командным тоном. Карл рычит, обломки баррикады начинают подрагивать. Будто его выводит такое пренебрежение к своему партнеру. — Когда окажемся в безопасном месте. Сядем и поговорим. Без спешки. Хорошо? — фразы по-военному короткие и рубленые, словно он надеется, что так получится лучше донести. Итан хмурится. Нет. Не хорошо, он не понимает, почему нельзя опустить оружие и поговорить сейчас. — Какой эвакуации? Миранда мертва. Незачем спешить. Крис хмурится — еще сильнее. Наверняка взвешивает, стоит ли выдавать эту информацию или нет. — Под деревней расположен источник биологической опасности, — Итан понимает еще до того, как он продолжит. — Наша цель его уничтожить, — и, после паузы, — Самым эффективным способом будет с4. Металл вздрагивает. Итан чуть подается назад — и Карл тут же заземляет себя прикосновением между лопаток. Судя по резким линиям на лбу Криса, это не остается незамеченным. — Мы должны были взорвать здесь все к черту еще неделю назад, — на хмурый непонимающий взгляд поясняет. — Как только получили подтверждение гибели Миранды. И это бьет с размаху — как ржавый прут под ребра, выстрел в упор и второй для надежности. В горле сухо — а ладони наоборот влажные, и такого с ним не было даже в Луизиане. Они пережили все это дерьмо — убили Миранду, вернули Розу, приняли свою связь. Они могли сдохнуть от какого-то сраного взрыва, к которому вообще никакого отношения не имеют. Даже не знали. И не могли ни предотвратить, ни исправить, просто, в один момент — Мысль невпопад: не три и не четыре дня. Итан был в отключке неделю. Карл ошибся — напрочь потерял ход времени. Итан сглатывает и пытается незаметно вытереть ладони о джинсы. — Так почему не, — тревожное слово, и ощущения внутри тоже тревожные, — взорвали? — Потому что я не могу просто взять и бросить вас с Розой. И это похоже на того Криса, который заглядывал к ним не потому, что был должен, а из-за того, что действительно беспокоился. Оставался на обед и дарил Розе игрушки — пусть даже только один раз попал по возрасту, с обезьяной. — Хорошо, — скомкано отзывается наконец. — Но если эвакуировать, то всех. Меня, Розу, Карла, — вспоминает. — Герцога. Крис хмурится — ему явно не нравится. Но все-таки кивает — пусть неохотно и резко. — И что будет потом? — неожиданно подает голос Карл. — После эвакуации. — Эта информация не для биооружия, — выталкивает, даже не пытаясь скрывать неприязнь. Почти поразительно, насколько по-разному звучит его голос. Если с Итаном он хоть как-то пытается держать себя в руках, то для Карла стараться явно не намерен. — Крис, — то ли просит, то ли предупреждает. — Он имеет право знать. И я тоже. Итан почти чувствует, как его взгляд снова сползает на шею — синяки-укусы-ссадины и борозду от цепочки — и неприязнь становится еще сильнее. — Он имеет право на наручники, намордник и дозу транквилизатора, — говорит сквозь зубы, смыкая пальцы на винтовке на груди. — И это уже будет поблажкой. После того, что делал этот сукин сын… — Следи за своим языком, — металл поднимается в воздух. Карл явно не намерен молча выслушивать. — …он заслуживает электрического стула. — Так вот, что будет после? — скалится Карл. Выражения глаз за темными линзами не разглядеть, но ладонь прижимается к спине слишком крепко. — Прикончите меня, как бешеную собаку, и дело с концом? — Серийные убийства. Пытки. Бесчеловечные эксперименты по созданию биооружия, — перечисляет Крис. — Ты, блять, должен быть благодарным, если тебе позволят просто так умереть без мучений. — Хватит, — повышает голос Итан. — Вы оба ведете себя как… — Я не понимаю, — говорит Крис, теперь уже ему; Карл выступает вперед, будто уже только это выводит его из себя. — Как ты можешь, — он выдыхает с каким-то злым бессилием. — После всего того, через что вы с Мией прошли. Просто взять и, — как будто эмоции настолько сильные, что он не может подобрать слов. Разочарование, злость, непринятие. Почему-то болезненность. — Променять. На это. Он говорит так, будто Итан предал ее. Будто изменил. Бросился на первого, кто не пытался его убить, и — Словно это было просто, Итан вообще ничего не чувствовал по этому поводу. Не жрал себя заживо, не одергивал, не мучился от блядской невыносимой тяжести внутри. Его мутит. — Не смей приплетать сюда Мию, — голос падает и почему-то хрипит. Карл вздрагивает и рычит. Кажется, даже минимальные шансы на то, что они с Крисом могут друг друга терпеть, проебываются нахрен. Крис сделал Итану больно — пусть не физически, пусть только словами, но — нет, Карл не простит. Он убивал и за меньшее. Металл вокруг начинает дрожать и закручиваться в вихри. — Я буду ее приплетать, — Крис даже не думает отступать. — Потому что она не заслуживает такого дерьма. — Ты не имеешь права, — срывается Итан. — Ты, блять, убил ее! Карл хватает его за запястье, словно пытается заземлить. — Только скажи, dragostea mea. Одно слово, и тебе не придется слушать эту херню. Что-то, похожее на обломок трубы, дергается к Крису. Останавливается, кажется, с каким-то невозможным усилием. Идет дрожью. — Мия жива, — говорит Крис громко и четко. И выражение лица у него странное. — Он, — с прежней неприязнью кивает на Карла, — не сказал тебе? Итан замирает. Карл замирает. Кажется, все вокруг замирает к черту. Мия. Жива. Два слова. Такие простые, но не укладываются в голове, просто не могут. Это не правда. Такого не может быть. Он сам видел, как она умерла, видел всю эту кровь и — все еще больно — пустой взгляд, как вообще — — Я не знал, — выдыхает Карл ошарашенно. Хрипло, как будто у него в один момент пропадает голос. Снова ощеривается. — Херня. Просто какой-то ебаный бред. Неужели, — скалит клыки на Криса, — думаешь, что он тут же бросится к тебе в ноги, если ты упомянешь, — запинается, явно проглатывая что-то злое и жесткое, — его мертвую жену? Обломок трубы снова дергается. Дрожь окружающего металла становится сильнее — будто из них двоих это Карл ходит по грани и вот-вот сорвется. — Я убил, — Крис морщится и поправляет себя. — Не смог убить не Мию, а Миранду, которая приняла ее облик. У Итана мертвеет внутри. — Мия жива, — повторяет Крис, и теперь становится понятно выражение его лица. Это жалость. Разочарованная и неприязненная, как к человеку, который после смерти жены практически сразу прыгнул в чужую койку. Но жалость. — И она переживает о вас с Розой. Очень сильно. Итан молчит. Надо что-то сказать — но он не знает, что. Внутри пустое и отупелое, ни одной мысли — нет, одна есть. Абсолютно смешная и идиотская. Он все-таки изменил своей жене. — Я, — Крис делает неловкую паузу, — понимаю. Что тебе пришлось через многое пройти, как бы я ни пытался тебя оградить, — звучит почти до болезненного честно. — Но все закончилось. Пора возвращаться домой, Итан. Слова доходят словно через толщу воды. Он сглатывает. Хочет что-то сказать. По-прежнему не знает, что, но что-то нужно и — Его сгибает пополам. Это какая-то блядская агония. Он пережил много разного дерьма, но никогда ему не было больно настолько. Буквально везде, но сильнее всего под ребрами, от солнечного сплетения и выше, кажется, сердце просто не выдержит, это слишком много, больше человеческих возможностей — А потом становится еще хуже. Потому он понимает, что это не просто боль. Ее больше всего в этой адской мешанине, но еще там есть ужас, какой-то совершенно абсолютный и животный — такой он чувствовал, когда узнал, что Роза, его девочка, расчленена, а ее части рассованы по фляжкам. И злость — невыносимая, рвущая изнутри нахрен — и чувство несправедливости. Почему. После всего это дерьма. Всех этих десятилетий в аду, которые выдержал, смог не перегрызть себе вены, как бешеная собака, его бросают туда снова. Отбирают единственное хорошее, что было за эти блядские годы. Самое важное, самое ценное, разве он не заслужил, почему этой ебаной суке все досталось даром, а ему приходится вырывать клыками, чтобы просто узнать, как это, чем она лучше него, почему она заслужила, а он нет. Итан задыхается не столько от боли, сколько от осознания. Все это дерьмо — это не его. Это Карла. Он слышит голоса. Слышит слова — но не может уловить их смысла, слишком больно. — Посмотри, что ты, блять, сделал, — это Карл, громко, похоже на крик. — Не пытайся меня наебать, — это Крис, тоже невыносимо громко и зло. — Это ты. Вот как ты заставляешь его участвовать в этом извращенном фарсе! Держишь, как собаку на поводке, и чуть что бьешь… чем бы то ни было. Еще Итан слышит грохот металла. И выстрелы. А потом — Теряет сознание.