Серебряные нити

Вечер. Темно. Холодно. Ну а что ещё ожидать от ноябрьского вечера? Владимир Маяковский шёл домой после тяжелого дня работы в ЛЕФ. Вот уже два месяца он является редактором журнала, и, как оказалось, это достаточно сильно изматывает. Каждый день в издательстве примерно одно и тоже: отбираешь стихи, составляешь план их расположения в журнале, ругаешься на людей, которые печатают, потому что руки растут у них оттуда, откуда у нормального человека ничего не должно расти, и потом, потратив запас всех своих нервных клеток, смотришь на только что вышедший тираж. Дом Владимира располагался не очень далеко от работы, но дорога до него казалась длинной - предлинной, возможно из-за переулков, напрягающих своей темнотой и каким-то могильным, что ли, холодом, возможно из-за усталости Владимира, возможно из-за ещё чего-то, доселе неведомого. Наконец Владимир подошёл к своему дому, предварительно выкурив две сигареты, выкинул окурок в урну и, открыв дверь в подъезд, зашёл внутрь. Он прошёл три лестничных пролета и открыл дверь своей квартиры ключом. Дверь легко открылась, впуская уставшего хозяина домой. Владимир снял обувь и вдруг его охватило ощущение, что в квартире кто-то есть: мужчина точно помнил, что коврик при входе лежал по-другому, когда он отправлялся в издательство утром. Маяковский прошёл внутрь квартиры, в свою комнату, и увидел полный бардак. На полу лежали разбросанные вещи Владимира, ящики стола были вывернуты, на самóм столе лежали хаотично разбросанные бумаги. Владимир пошел на кухню и увидел того, кого он вообще меньше всего ожидал увидеть. Сидевший на стуле, полулежавший на столе, в обнимку с полупустой бутылкой вина находился Есенин. Этот очаровательный молодой человек со светлыми кудрями, невероятно завораживающими глазами давно приглянулся Владимиру: ещё с той самой встречи в баре. Сразу после этого на улице произошёл переломный момент в их отношениях, и пусть потом были «бои» в политехе, было сказано много всего плохого со стороны обоих оппонентов, всё равно Владимир питал к нему некие легкие и почти неосязаемые трепетные чувства. — Есенин, твою мать, что ты здесь забыл?! — Владимир ударил по столу с такой силой, что Сергей проснулся, прибывая в шоке, — почему вечно всех кого надо и не надо тянет ко мне домой?! Ты устроил бардак в моей комнате? А ну отвечай! — Вова, — поднялся Сергей со стула, облокачиваясь на стол, — ты — тварь, ненавижу тебя! После нашей с тобой встречи я думал, что для тебя что-то значу, а потом ты в политехе вёл себя как баран! — Что ты несёшь?! Какое значу? Как ты сюда попал вообще? Ты трогал мои вещи, как ты посмел! — Вот так вот, взял и посмел! Владимир ненавидел, когда кто-то трогает то, что принадлежит лишь ему. Глаза стали красными от гнева, единственным желанием сейчас было избить Сергея до потери сознания. Понятно, что он был пьян и потому наговорил лишнего, но его слова задели Маяковского до глубины души. Владимир взял Сергея за руку, сжав до синеватых отметин, и потянул в спальню. Оказавшись в спальне, Маяковский бросил Есенина на кровать, прижимая к постели всем своим весом. Сергей пытался вырваться, но оставил все попытки, пытаясь теперь спрятать свое лицо, упираясь лбом в мужское плечо. Владимир прильнул к шее мужчины, прикусив на шее выступавшую венку. Сергей вскрикнул и задрожал, но не от страха, а от предвкушения. Редко когда Владимир целовал Сергея в губы, но если целовал, то до потери сознания и видимых жизненных признаков. Этот раз был не исключением: Маяковский раздвинул языком губы Есенина и проник им внутрь, проходясь по зубам, глядя язык, и заставляя партнера простонать в поцелуй. Володя опять возвращается к шее, болезненно кусает, заставляя кричать, а, услышав крик, отстраняется и зализывает укусы, словно извиняясь. После ночи с Владимиром Сергею как минимум пару недель приходится прятать следы, но он охотно подставляешь нежную кожу. Сергей любит, когда его заставляют быть чьей-то собственностью, он понял это ещё после первой встречи с Владимиром в том переулке. Да, возможно он себе в этом никогда и не признаётся, но всё равно. Наигравшись с шеей и вновь целуя до потери дыхания, Маяковский отстраняется, оглядывая пассива. Сергей ловит недовольный и томный взгляд и тянется к ремню Владимира, пытаясь расстегнуть. — Нет, давай я, - еле произносит Владимир и убирает руки Сергея, делая всё за него. Штаны улетают куда-то в сторону, а потом футурист тянется к брюкам Есенина. Поэт лишь прикасается к области чуть ниже ремня и слышит громкий стон. Маяковский смотрит томным взглядом и рывком срывает брюки с мужчины, чуть не разрывая ткань. Вместе с брюками оказывается снятой рубашка Сергея, и имажинист остаётся в нижнем белье. В ящике стола, недалеко от кровати, оказываются широкие атласные ленты. Владимир решает поэкспериментировать и привязывает их к ногам и рукам Сергея, фиксируя за каркас кровати. — Ты лазил в моих вещах? — от Маяковского исходит бешеная энергия, хочется принадлежать лишь ей, быть лишь его. Этот взгляд, которого хочется быть удостоенным, этот тон, которому хочется подчинятся. — Я только смотрел! — Сергей томно дышит, пытаясь оправдываться, но на самом деле не хочется. Хочется просто подчиниться и получать наслаждение. — И что же ты там видел? — интересуется поэт, методично привязывая ноги Сергея, а тот лишь краснеет в ответ. В ящике в прикроватной тумбочке до этого лежали тонкие спицы для вязания — сестра Владимира, когда в последний раз приезжала к нему в гости забыла их и сказала, что при встрече заберёт. Каждая такая спица — полуметровый металлический прут. У Владимира уже начинают плясать шальные черти в глазах, и он еле сдерживается. Маяковский берет спицу, острым кончиком проводит по нежной белой груди Есенина, касаясь сосков. С губ Сергея слетает тихий стон, всё тело покрывается мурашками. Поэт вглядывается в синие бездонные глаза. Удар, красная полоса на бедре. Мужчина до крови закусывает губы, чтобы не закричать. Сергей тяжело дышит, Владимир наклоняется и медленно слизывает капельку крови с губы, уклоняясь от поцелуя. Сергей дрожит, сейчас он - лишь похотливый мальчишка, желающий такое горячее тело. Но, к сожалению для Есенина, у Маяковского сегодня игривое настроение. Владимир бьет по внутренней стороне бедра, затем проводит языком по алеющей полосе. Сергей выгибается и громко стонет, уже не сдерживаясь. Еще один удар. Сергей окончательно теряет чувство собственного достоинства и шире разводит ноги. Владимир вкрадчиво смотрит Сергею в глаза. Вот ещё удар, удар за ударом, но уже слабее. — Чшшш... — шепчет Маяковский, опускаясь у изножья, удобно сложив руки на постели, — Лежи смирно, иначе будет больно, если я поцарапаю тебя внутри, — равнодушный тон. Сергей громко выдыхает, чувствуя кончик самцы на нежной коже. Владимир касается пальцами плотно сжатого колечка мышц, разводя кожу. Есенин тщетно старается не шевелиться, но чувствуя внутри себя острый краешек спицы, вздрагивает всем телом и протяжно стонет. Резкий укол в чувствительную точку. Какой же имажинист, всё-таки, неженка. Боль возбуждает еще сильнее, Сергей кричит на высокой ноте, кусая свои губы. Владимир на пределе, он еле сдерживается. Футурист вынимает спицу, откидывая на стол, и входит на всю длину, задерживаясь лишь на секунду, а потом начинает двигаться. Есенин стонет чаще, подмахивая бёдрами в такт движений Маяковского. Сергей цепляется за плечи Владимира, прижимаясь ещё ближе. Володя уже на пределе. Он утягивает имажиниста в долгий страстный поцелуй, отчего Сергей изливается себе на живот. Футурист тоже кончает спустя пару размашистых движений. — Ещё раз, — Владимир еле дышит, тянется к лентам, пытаясь отвязать Сергея, — ты залезешь в мои вещи, мало не покажется. Сергей в ответ на это лишь закусывает губу. — Буду нарочно заходить к тебе почаще, - Есенин ухмыляется и притягивает Маяковского для поцелуя. Видимо, угроза Владимира таковой для Сергея не являлась.