Запомните, вы можете упрекнуть человека всем, прошлым, нравом, поступками, даже внешностью, но никогда не упрекайте его любовью, Вы не можете знать что чувствует человек, и как чисты его чувства.
Остановившись возле двери, Касуми потянулась к звонку. Рука дрогнула, и девушка, глубоко вздохнув, мысленно досчитала до десяти и, выдохнув, решительно нажала на кнопку. Длинный гудок, слышный аж в дальней части дома, резанул по ушам. Не прошло и минуты, как раздался громкий топот ног, звук отпираемого засова, и дверь в квартиру распахнулась. – Я… – начала было девушка, но из легких вырвался лишь несчастный писк, когда её изо всех сил сжали в объятиях. Хватка у отца была поистине медвежьей. – Не могу… дышать, – прохрипела, слыша, как хрустят позвонки. Отодвинув дочь на расстояние вытянутых рук, Акира Иваидзуми повертел её во все стороны, убедился, что дитятко в полном порядке, и молча удалился готовиться к ужину. Касуми украдкой потерла поясницу и принялась раздеваться. Из кухни шел аромат жареных овощей и кипящего супа, и девушка осторожно заглянула вовнутрь. Мегуми Иваидзуми хоть и слышала, как зашла дочь, но даже не повернулась, чтобы поприветствовать. – Мам? – тихо позвала она, поняв, что родительница её игнорирует. Спина матери напряглась, да и она сама прекратила водить палочками по сковородке. – Бессовестная! Какого черта на звонки не отвечала? Мы с твоим отцом едва с ума не сошли! – рявкнула эта, хрупкая на вид женщина, резко разворачиваясь и замахиваясь посудным полотенцем. Касуми зажмурилась, ожидая удара по макушке или вдоль хребта, и только когда его не последовала, нерешительно приоткрыла один глаз. Мама вновь вернулась к готовке. – Хорошо, что приехала. Иди в душ, скоро будет ужин. Облегченно выдохнув и поняв, что наказание миновало, девушка мышкой прошмыгнула в свою комнату, которая ничуть не изменилась с того момента, когда она была здесь в последний раз. А это было почти пять лет назад. Даже приехав на похороны брата она не заходила в квартиру, предпочтя остаться в отеле. Касуми задумчиво огляделась: всё вокруг было пропитано ностальгией, и она была рада, что, убираясь здесь, мама оставила вещи нетронутыми. Детские рисунки, цветные гирлянды и яркие открытки были развешены на стенах, на полках висели медали, где-то там же валялось несколько грамот. Всё тот же пушистый ковер, на котором остались едва заметные следы крови, те же кровать и ширма с ярким принтом моря. Она помнила, как, засыпая, любила включать на стареньком магнитофоне звук прибоя и, засыпая, представляла, как гуляет по белоснежному пляжу, как легкий бриз легко касается волос, и как соленые брызги теплой воды оседают на её коже. Это было давно, но помнилось так, будто это было лишь вчера. Подойдя к столу, взяла рамку, обклеенную розовыми и красными сердечками. Рамка была самодельная, сделанная по видео-уроку из интернета, но Касуми гордилась ей, потому что она идеально олицетворяла то, что чувствует. На фото она совсем маленькая, сидит на плечах отца и тянется к Хаджиме, точнее к его первой медали, полученной на турнире. Брат, с мячом в руке пытается отобрать трофей, но при этом не дать ей свалиться. Счастливая мама прикрывает рот ладошкой, скрывая улыбку. Как наяву девушка услышала её звонкий смех, чертыхания отца и тихое бормотание брата, который всегда и во всем подражал Акире. Да, фото было максимально неудачное, и последующие получились куда лучше, но оно было настолько искреннее, не наигранное, что невозможно было не улыбаться, глядя на него. Касуми осторожно провела кончиками пальцев по глянцевой карточке, обводя яркий силуэт брата. Отставив рамку в сторону, осмотрела стол. О каждом фото она могла рассказать дословно, даже с закрытыми глазами: она маленькая с испуганными глазками на лохматом пони; вот Хаджиме держит её на руках, а на головах у них яркие венки из одуванчиков; там свадебное фото родителей; пойманная в случайный кадр радуга; удачный кадр с теннисной ракеткой, за которым последовала её первая победа; а вот здесь ей восемь и она стоит между Ойкавой и братом на их выпуске из старшей школы. Касуми тяжело вздохнула, отвернувшись к окну. Не было ни дня, чтобы она не сожалела об ушедшем прошлом, но при этом прекрасно понимала – ничто не повторяется дважды, особенно воспоминания. Поэтому каждый момент из прошлого, радостный или грустный, был ценен по-своему. Взяв сменную одежду и средство для снятия макияжа, направилась в ванну. Из зеркала на неё смотрела грустная, бледная, немного испуганная девушка с растрепанными розовыми волосами, которые уже начали отрастать, явив на свет темные корни. Серые круги под глазами настроения не добавляли, но, как ни странно, Касуми не чувствовала себя подавленной. Уставшей – да, но не разбитой. Наверно несколько дней плача пошли ей на пользу, и сейчас слез просто-напросто не осталось. Включив воду на полную мощность, ежась, девушка встала под прохладные струи воды и прикрыла глаза. Наконец-то за столь долгое время ей удалось немного расслабиться. Она была дома, с родными, ей не нужно было осторожничать и принимать на свой счет чужие эмоции. – Что ж, нам вдвоем не помешает отдохнуть, – вынесла она вердикт, заворачиваясь в полотенце. – Главное – не волноваться. Переодевшись в домашний костюм, спустилась на кухню, где уже было накрыто на стол. Дома ей не было смысла скрывать шрамы от порезов, но от косых взглядов отца на свое запястье по-прежнему было не по себе. – Когда возвращаешься в Нью-Йорк? – спустя несколько минут гробового молчания спросила мама, подкладывая ей овощей. Касуми пожала плечами, но, видимо, родителей подобный ответ не устроил. Пришлось быстро пережевать и отвечать уже нормально. – Когда закончу с работой. Пока у меня практика, диплом потихоньку пишу. – Как Ойкава-кун поживает? – Без изменений, ему тяжело принять случившееся. И да, про Хаджиме, я не говорила. – Этот мальчишка всегда был эгоистичен, – пробормотал себе под нос отец, выпивая саке. Касуми нахмурилась, Мегуми недовольно посмотрела на мужа. – Что? Ему полезно пострадать, возможно поймет, что не всё крутится вокруг него. Хотя, кое-что по-прежнему не меняется, – и многозначительно покосился на дочь. Поморщившись, девушка пригубила немного вина. Отставив бокал в сторону, спокойно произнесла: – Папа, сейчас он больной человек, которому нужна поддержка. Известие о смерти его друга окончательно может сломать его. Как бы ты не относился к Ойкаве-сану, пожалей его родителей, сестру и сына – они не виноваты, что он такой… Ну, в общем, какой есть. – Вы с Хаджиме всегда потакали ему, – не согласился Иваидзуми-старший. – А чем ответил он вам? Моя дочь едва не свела счеты с жизнью из-за него, а сын и вовсе погиб. Кажется, поддержки уже достаточно. Честно, я вообще против, что ты нянчишься именно с этим парнем. Хватит, уже. Он мать едва в гроб не вогнал, ребенок ему нафиг не сдался. Я терпел его, пока Хаджиме дружбу с ним водил, но не хочу, чтобы ты имела с этим придурком что-то общее. Касуми закатила глаза. «Вот поэтому я и не хотела приезжать… Снова он завел эту песню, и снова он не слышит никого, кроме себя», – хмыкнув, залпом осушила бокал. – Дорогой, правда, не стоит так говорить. Несчастная Хитока извелась вся, мальчик психически нездоров, не нужно травмировать его еще больше. – Мам, пап, давайте-ка проясним три вещи. Во-первых, если зацикливаться на прошлых конфликтах, то никогда не будешь двигаться вперед. Я действую, как лицо, заинтересованное лишь в том, чтобы дать человеку надежду и силы жить дальше. Заметьте, я так поступала еще задолго до того, как это произошло с Ойкавой-саном. Во-вторых, да, мне жаль его. Он напуган новым миром, разочарован в жизни и не понимает, как быть дальше. У него никого нет, и, давайте смотреть объективно, никто не захочет принимать «нового» его. Но ведь никакого «нового» нет. Ойкава Тоору – это всего лишь Ойкава Тоору. Для людей, которые не знают этого человека – он будет обузой, и пока он сам в это верит, так и будет. И, я думаю, будь Хаджиме жив, он просто-напросто дал бы ему пинка под зад. Каким бы эгоистом и упертым бараном он не был, Ойкава слишком быстро привязывается к людям и из-за этого наивного доверия, такая связь слишком болезненно рвется. Ну и в-третьих, – подлив себе еще вина, Касуми растянула губы в хитрой улыбке, – мне нужен совет: горячие источники или море? – Что? – непонимающе округлили глаза родители. А Касуми терпеливо повторила, мол, куда лучше съездить на отдых. Идея у неё зародилась совсем недавно, но воплотить её в жизнь хотелось как можно скорее. Ойкаве не мешало сменить скучную и унылую обстановку дома на что-то более позитивное, а маленькому Шину хотелось показать красоту моря. Конечно же, Тоору будет против, да и мальчик по-прежнему боится отца, но это всяко лучше, чем находится в доме, где все пропиталось горечью семейной жизни. – Отвратительная идея, – фыркнул Акира. – А по мне так замечательная, и, в отличие от Аяки, мальчик у Тоору очень милый. К тому же, талассотерапия весьма полезна для людей, страдающих бессонницей и стрессом, – поддержала идею мама. – Касуми, ты всё ещё медитируешь? – А как бы иначе я выжила с этим монстром? – отшутилась девушка, отодвигая тарелку. – Никаких нервов на него не хватит, хотя меня больше пугает грядущая сессия… – и тема разговора плавно перешла от Ойкавы к учебе. После разговора с родителями остался неприятный осадок. Касуми знала, что после того случая отношение отца к Тоору значительно ухудшилось, но он не ненавидел его. Акира просто-напросто хотел, чтобы мужчина исчез из их жизни, ведь его и так всегда было слишком много. Он понимал горе Хитоки-сан, но его раздражало, что нужно скрывать собственную печаль. Ойкава хорошо устроился – не знал ничего, но считал, что несчастнее него в мире нет. Таких людей отец презирал, но вот по-настоящему ненавидеть Тоору у него не получалось, в конце концов, он вырос на его глаз и был настолько же родным, как и собственный сын. Но поскольку счастье собственных детей стояло на первом месте, проще было вычеркнуть «лишних» людей из их жизни. Девушка не могла винить отца за то, что он выбрал именно такую жизненную позицию, но и полностью игнорировать его советы не могла. Акира всегда был несколько грубоват в своих высказываниях, но говорил верные вещи. Они с Хаджиме действительно слишком многое прощали и слишком часто потакали. Задумчиво накручивая на палец розовую прядь волос, Касуми улыбнулась. Она уже давно переболела и давно простила, и теперь смотрела на мир проще. В конце концов, трудно причинить боль тому, кто живет с ней постоянно. А месть несчастному человеку – дело неблагородное.***
Впервые за долгое время девушка почувствовала себя отдохнувшей. Потянувшись в кровати и щурясь от ярких солнечных лучей, Касуми восторженно пискнула и поплотнее укуталась в мягкое одеяло. В дверь раздался тихий стук, и в комнату вошла мама. – Доброе утро, соня, – улыбнулась она, присаживаясь на краешек кровати и ласково погладив дочь по голове. – Будешь завтракать? Девушка мотнула головой. – Хочу сегодня побыть с братом. Можно? Мегуми погрустнела. – Конечно. Думаю, он будет рад тебя видеть, – наступило неловкое молчание, после которого родительница тихонько уточнила: – Надеюсь, приступов больше не было? – Два раза, – скривившись, Касуми потерла виски. – Но не такие сильные, как на похоронах. Больше испугалась самой панической атаки, нежели причины. – Прошу, только без глупостей, – шепнула женщина, заправляя розовую прядь за ушко. – Мы с отцом не переживем, если с тобой снова что-то приключится. Просто помни, что мы любим тебя и желаем только добра. Ты сама вольна выбирать путь, по которому идти, но не проходи его в одиночку, – легко коснувшись губами холодного лба, Мегуми с горечью улыбнулась. – Мам, я всё спросить хотела: как вы с папой… Ну, в смысле… Но женщина всё поняла и без слов. – Потому что нам есть ради кого быть сильными. А ты – наша дочь. Касуми кивнула, принимая такой ответ. Провалявшись в постели до полудня, прочитав книгу и накинув в ноутбуке первые наброски диплома, девушка решила наведаться к Хитоке и немного погулять с Шином. Она уже соскучилась по маленькой копии Ойкавы и хотела провести с ним как можно больше времени прежде, чем вернуться в состояние беспрерывного контроля собственных эмоций. Пусть мальчик по-прежнему не говорил, чтобы выразить свои мысли – ему и не требовались слова. Его глаза, полные искреннего счастья, глядели на девушку с таким обожанием, что невозможно было противиться, а на его счастливую улыбку так и хотелось улыбаться в ответ. Сердце щемило от мысли, что Тоору может ненавидеть этого малыша. В голову пробралась скромная, но при этом абсолютно безумная идея: «Если Ойкава не примет собственного сына, то его приму я. А почему бы и нет? Вряд ли он станет удерживать нежеланного ребенка подле себя», но тут же отринула от себя эту затею, уж слишком она была навязчивая. Гуляя с Шином Касуми наслаждалась видом знакомых улиц и прекрасной погодой. Купив ребенку мороженое, девушка и не заметила, как добралась до старшей школы Аобаджосай. Дорогу до этого места она помнила, пожалуй, лучше, чем дорогу до собственной школы. Много лет прошло, а Аобаджосай ни капли не изменилась, только ворота подкрасили. Сейчас глядя на толпящихся школьников в белых формах, с трудом верилось, что когда-то и Ойкава, и брат, да и она сама были такими же: беззаботными, полными энтузиазма и верой в светлое будущее. Невольно, но Касуми улыбнулась, для неё-то немного лет прошло, а для кого-то уже половина жизни. – Смотри, малыш, здесь учился твой папа, – шепнула она, заметив, с каким восторгом Шин смотрит на огромное здание. – Здорово, правда? А знаешь что? Твой папа здесь был самым крутым, он был капитаном большой команды, и у него была целая куча медалей. «А ведь наверно их фотографии до сих пор висят на спортивном стенде», – и девушка потянула ребенка к школе. – Добрый вечер, Кобаяси-сан, – поздоровалась она со старым сторожем. Удивительно, столько лет прошло, а он до сих пор здесь работает. – Вы случайно не помните меня? – Добрый, – прокряхтел старик, надевая на переносицу очки. – Ну-ка, ну-ка… – наклонившись поближе, Нэбуя Кобаяси принялся пристально вглядываться в её лицо. Девушка не возражала, а вот Шин испуганно прильнул к её ноге. – Ба! А ты случайно не сестренка Иваидзуми? – Так вы помните! – просияла Касуми, едва не подпрыгнув от радости. – А то ж! Как я могу забыть аса нашей школы? Я может и стар, но за столько лет такую память на лица выработал, что любой молодняк позавидует, – не без гордости произнес он, а затем спохватился. – А мальчонка то знакомо выглядит… Похож на того, другого… – Ойкава Тоору, – подсказала она, погладив Шина по каштановой макушке. – Сын его. – А не общий? – с подозрением поинтересовался сторож, улыбаясь. Касуми отрицательно мотнула головой. – Нет, не наш. Дедушка Кобаяси, можно мы стенды спортивные посмотрим? – Разумеется, только не долго. Скоро у учеников секции заканчиваются, нехорошо получится. – Мы быстро, – пообещала она, со скрипом поднимая Шина на руки.***
Около пятнадцати лет прошло, а фото выглядели так, будто были сделаны лишь вчера. Молодые, здоровые, сильные ребята… Каждого она помнила поименно, о каждом могла рассказать что-то хорошее. Да и что скрывать? Гордилась она ими, как родными. Всё было: взлеты, падения, радость победы и горечь поражения, конфликты, разногласия и общие мечты. Пробежавшись взглядом по одиночным фотографиям, Касуми указательным пальцем указала на одну из них. – Вот, гляди, это он. Твой папа. Малыш удивленно округлил глаза и потянулся вперед, коснувшись маленькими ручками прозрачного стекла. Конечно, он впервые видел отца без жуткого шрама, и, видимо, не мог поверить, что это действительно он. А, быть может, что-то и почувствовал, глядя на молодого отца. Касуми усмехнулась, ведь фото было сделано, когда Ойкаве было всего семнадцать лет, и ни о каких детях тогда и речи идти не могло. – А это, – девушка указала чуть левее, – мой брат. Хаджиме, на взгляд сестры, ни капли не менялся: смуглая кожа, короткие жесткие волосы-ежик, пребывающие в вечном беспорядке, темные брови вразлет всегда были сурово сдвинуты к переносице, из-за чего на лбу уже в юности образовалась глубокая складочка, и такие же темные, как и у неё глаза. Возможно, он не был так красив, как Ойкава, но другого брата желать она не могла – Хаджиме был её личной гордостью. Перед глазами встала водяная пелена, и Касуми поспешила вытереть набежавшие слезы. Тоска по родному, самому близкому человеку до сих пор раздирала душу на мелкие части, но она знала точно: для Хаджиме самым болезненным было видеть её слезы. Наверняка, где-то там, куда не могут попасть живые, и откуда не могут вернуться мертвые, он дико психует и хватается за голову. Невольно, но девушка усмехнулась. Требуется время, чтобы скорбь превратилась в светлую печаль, ведь, сколько бы времени не прошло, она всегда будет помнить о том, что у неё был самый лучший на свете брат. И этих воспоминаний никто не сможет отнять, никто не сможет заставить её забыть. Едва заметно поклонившись фотографии, Касуми повернулась к Шину. – Ну что? Пойдем? Мальчик кивнул и изо всех сил сжал маленькими пальчиками её ледяные руки. – В следующий раз с братом приходи, – крикнул сторож, приподнимаясь, чтобы проводить. – И капитана нашего приводи. Пусть эти оболтусы хоть со стариком попрощаются перед моей смертью, а то совсем забыли… – Ой, да вы еще всех нас переживете, – захихикала Касуми. – Я передам им, обязательно. «Бедный дедушка Кобаяси…», – прикусив губу, девушка вместе с ребенком поспешила покинуть приветливые стены Аобаджосай.***
Спросив разрешение у Хитоки-сан, Иваидзуми решила оставить Шина у себя на ночь. Спасибо родителям, которые относясь к Тоору с некой долей предубеждения, весьма приветливо встретили его сына. Мама так вообще пребывала в диком восторге от мальчика, даже суровый отец соизволил улыбнуться, когда Шин залез к нему на колени. – Счастлив? – тихонько спросила Касуми, укрывая себя и ребенка теплым одеялом. Вместо ответа Ойкава-младший лишь скромно улыбнулся и, словно котенок, потерся о её плечо. Девушка крепче прижала его к себе. – Хорошо, если так, – подумав немного, девушка задумчиво произнесла: – Знаешь, недавно видела один хороший фильм, и там была очень красивая колыбельная… Конечно, я не так хорошо пою, но, если хочешь, могу попробовать напеть. Хочешь? Шин медленно кивнул и устроился поудобнее, глядя на Касуми большими, умными глазками. Похлопывая малыша по одеялу, девушка откашлялась, прочищая горло и тихим, хриплым голосом запела: Успокойся, мой любимый, Я к тебе вернусь. Какой бы далекой я тебе ни казалась, Ты не останешься один. Ведь я буду вечно ждать, И ты все время будешь под моей защитой и присмотром. Заговори со мной... Как же я могу тебя оставить, Когда ты часть моего естества. Нас отделяет друг от друга Лишь пространство грез и сновидений, Ты не останешься один.* Покосившись на ребенка, Касуми невольно улыбнулась – мальчик уснул. Подождав ещё немного, девушка осторожно, чтобы не потревожить сон малыша, выбралась из-под одеяла. Судя по выключенному свету, родители уже легли, поэтому она беспрепятственно прошла через коридор и остановилась возле запетой комнаты. Тихо скрипнула дверь, и Касуми вошла внутрь. – Здравствуй, брат, – шепнула она, подходя к алтарю и вставая на колени. В комнате слабо пахло благовониями, фотография со счастливым лицом Хаджиме была обмотана траурной черной лентой. – Знаешь, сегодня я была в твоей школе… Удивительно, но тебя до сих пор помнят, хотя ты был тем еще оболтусом. Хотя, ты ведь и так всё прекрасно знаешь, просто ответить не можешь. И наверняка слышал наш вчерашний разговор с отцом… Хочу попросить тебя: не злись и не паникуй, ведь мы с тобой прекрасно всё знаем, а папа обязательно поймет. Не сразу, но со временем. Приглядывай за нами, но больше, конечно, за Тоору, не хочу пока его расстраивать. Для него известие о твоей смерти станет большим ударом. Кстати, если будет такая возможно, тресни за меня Аяку, тебе можно. Однажды, мы обязательно встретимся с тобой. А пока я буду просто скучать по тебе… – поднявшись, Касуми отряхнула колени. – Сожаления в прошлом, но годы не вернуть, поэтому нужно просто жить дальше. Как оказалось, жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на глупые недомолвки. Верно ведь? – девушка едва заметно улыбнулась, склонила голову в поклоне и так же тихо вышла.***
«Почему она не возвращается? Она должна была вернуться ещё два дня назад», – нервно переворачиваясь с боку на бок, Ойкава в полумраке комнаты пытался разглядеть время, хоть и знал, что сейчас глубокая ночь и девушка вряд ли вернется так поздно. Чувство было отвратительное, он переживал настолько, что едва ли не сходил с ума. Тоору и представить себе не мог, что недельное отсутствие девушки выльет для него в такую пытку. А это была самая настоящая пытка. Мужчина был словно в вакууме, где он мог остаться наедине со своими мыслями и своими демонами. Хотя, какие это, к черту демоны? Скорее уж, биполярное расстройство. Ойкава отлично знал, что именно в тот день его жизнь разделилась на до и после. Это было странно признавать, но ведь именно тогда всё и покатилось по наклонной, как бы шатен не пытался это отрицать. Ошиблись все: врачи, родители и даже она… Внутренний конфликт с тем, другим им, начался ещё задолго до его инвалидности, просто из-за проблем, свалившихся на его голову, на какое-то время отошел на задний план. Голос, который безостановочно, на протяжении стольких лет шептал, какой он идиот. Голос, который был куда смелей и безрассудней, чем он сам. Его внутреннее я, которому Тоору не позволял завладеть собой. Это было его собственное отражение, но при этом, того другого в зеркале он боялся. Точнее, боялся того, что просто-напросто не сможет остановить поток эмоций и чувств, терзающих его уже столько лет. Боялся, что раз сорвавшись, ему это понравится и он не сможет остановить себя. Не захочет останавливаться… Тень была права: тот Ойкава был настоящим, но он не мог существовать за пределами зеркал. Мужчина поднялся, придвинул к себе инвалидную коляску и тихо, чтобы не разбудить Савамуру, спящего в гостиной, покатил в сторону ванной. – Ну что? Как дела? – отозвалось отражение, ехидно склоняя голову к плечу. – Когда ты оставишь меня в покое? – тихо спросил Ойкава, хмурясь. – Чего ты хочешь от меня? – А ты? – другой он подался вперед, щуря темные глаза. – Чего хочешь ты? Или лучше сказать, кого? – Не понимаю, о чем ты говоришь, – сжимая пальцами края раковины, прошипел Тоору. Казалось, еще немного и керамика треснет под его руками. Отражение рассмеялось. Конечно, этого смеха никто слышать не мог, но для Ойкавы это звучало, как звон разбитых зеркал. – Всё ты прекрасно понимаешь, именно поэтому и запер меня здесь. Но, согласись, ты жалеешь об этом. Я – это ты. Я – все твои воспоминания, мысли, эмоции, чувства, от которых ты сам отвернулся. Ты же – лишь жалкое подобие, боящееся любого, кто способен причинить тебе боль, – другой Ойкава оказался настолько близко, будто собирался расколоть зеркало изнутри и вырваться наружу. – Признай же, что тебе тяжело без меня… Именно я был тем, кто вел тебя к победе, именно я заставлял тебя чувствовать вкус жизни и именно я первый полюбил её. Я – не ты, и она любит меня, а не тебя, – темные глаза сверкнули яростью, но отражение быстро взяло себя в руки и отстранилось. – Будет трудно, когда она ответит тебе той же монетой. И когда это произойдет, даже не вздумай мне жаловаться. – Да пошел ты! – прорычал мужчина, ударяя ладонью по стеклу. – Ты всего лишь бред, созданный мной. И мной никто не может управлять. Слышишь? Никто! На что тот другой спокойно ответил: – Но ты этого хочешь. Девочка уже давно выросла… – Заткнись! Костяшки пронзила острая вспышка боли. Трещины в зеркале стали наполняться кровью, которая в темноте выглядела совсем черной. Тоору скривился, тот другой ушел, и теперь он видел своё собственное отражение: бледное, раздраженное, перепуганное… Убрав руку от разбитого стекла, мужчина стряхнул остатки осколков и, открыв холодную воду, принялся смывать кровь. – Ойкава, ё-мое… – только и смог воскликнуть заспанный Даичи, которого явно разбудил его крик и звук удара. – Меня Касуми-тян убьет… – Пусть сперва вернется, – недовольно прошипел шатен, морщась от боли в содранных костяшках. Руку нещадно саднило, но это неприятное чувство хоть немного отрезвило. На секунду, но Ойкава действительно поверил словам своего внутреннего голоса. И был близок тому, чтобы поддаться ему…