Алые адонисы

Кажется, перед глазами пронеслась вся жизнь. Пролетела за считанные секунды, пока в обеденном зале царило молчание. Существование в замке грозило разделиться на «до» и «после». Фантазии, грезы и мечты показались слишком нереальными и были жестоко развеяны звуком разбившегося стекла и запахом кровавого вина. Игры закончились, и Эстер вновь вернулась в реальность. Нет, была нагло выброшена словно собака в холод, на растерзание пронзающих сердце правил этого места. Все произошло мгновенно, не дав Эстер даже опомниться от шока, а семена страха, посеянные неожиданно осколками бутылки, за пару секунд превратились в потрясающие ядовитые цветы, пахнущие смертью. Мир перевернулся с ног на голову, когда Леди Димитреску, взглянув на Кассандру, одобрительно махнула рукой. Мир разрушился, когда девушка подхватила Эстер за руку и приложила серп к её горлу. Все потеряло краски, когда Кассандра, довольно скалясь, вела Эстер под руку в самом ужасающем направлении, серп все-таки коснулся кожи, пустив тонкую струю горячей крови. Кассандра с вскриком толкнула Эстер на холодный, мокрый, грязный пол какой-то темной камеры подвала, закрывая дверь, оставляя служанку практически в темноте. Эстер больно ударилась коленями, а руки на несколько секунд загорелись огнем — поцарапались. — Не думала, что ты ошибешься так скоро, — довольно произнесла Кассандра, облизав свой серп, а затем разлетаясь насекомыми, пропадая из виду. Скорее всего стоило ждать её возвращения позже. Эстер уставилась в пол, тяжело дыша. Она не понимала, как так вышло, что бутылка выскользнула из рук, как произошло, что Леди Димитреску спокойно позволила своей дочери бросить её в подвал. Она не верила, что находилась в этом месте. Эстер не верила, что она совершила ошибку. Неужели скоро все закончится? Её оставили ждать своей участи. В неведении, в грязи и в холоде. Чтобы девушка сгорела от своего страха, от незнания и ожиданий смерти. Но это было лишь началом. Когда шок отступил, смирение не приходило. Нет, так быть не могло. Этим вечером Эстер должна была играть Леди Димитреску в оперном зале, а не находиться в этом леденящем душу месте. Должна была, но не будет. Успокоив дыхание, Эстер села на колени, глаза успели привыкнуть к сумраку, царствующем в подвале. В камере было пусто за исключением лишь одного: высоко на стене висели железные кандалы. Вероятно, там кто-то встретил свою смерть. От осознания этого отвратительно факта, от дышащей в лицо вечной пустоты, от тухлого запаха, влаги, плесени и ощущений собственной крови, стекающей по шее прямиком под платье, Эстер вывернуло наизнанку. Голова закружилось, а желудок скрутило. Девушка доползла до стены, спиной прильнув к ней, стерпев горечь во рту и скорчив гримасу. Ей нужна была опора, даже если это была мерзкая, мокрая, покрытая засохшей кровью стена. В подвале правила тишина. Была слышна лишь капающая вдалеке вода. И чертов звук разбившегося стекла, отдающийся в голове и посылающий импульсы паники по венам. К глазам поступили слезы, а все тело охватила дрожь. Эстер не хотела умирать. Не сейчас. Но она ничего не могла поделать. Безысходность, бессилие, неизвестно откуда взявшаяся усталость, дьявольское ожидание, обстановка и неведомость выбили из равновесия, лишая рассудка. — Я не должна плакать, — сказала она в пустоту, стараясь остановить слезы, совершенно только непонятно, зачем? Что стоит эта сдержанность и сила сейчас? Только перед Эстер всплыли янтарные глаза Альсины, посмотревшей так холодно и равнодушно, как на жалкую, сломанную игрушку, которая больше была не нужна. Нет, даже на игрушки смотрели с большими эмоциями. Слезы вновь подступили, и Эстер, поняв, что не может их прогнать, дала им волю. Соленые капли покатились по щекам под вырвавшийся из груди секундный крик отчаяния. Эстер ошиблась. В высшей степени. И теперь ей некуда было бежать, нельзя было выкрутиться. Западня: три стены и решетка. Почему же она думала, что с ней подобного не произойдет? Как же она так забылась? Как произошло, что она дала себе расслабиться? Это была непозволительная роскошь, и Эстер знала это всегда, старалась соблюдать, а затем отступила от намеченного пути, забредая в непроходимый лес. Нужно было быть на чеку в каждый момент, не летать в облаках, не переходить грани, бороться с собой и держать себя в узде. Но что сейчас стоили эти сожаления? Почему, когда Альсина Димитреску была для неё никем, все промахи легко сходило с рук, а сейчас, в то время как чувства захлестнули Эстер с головой, топили… она находилась здесь, в ужасающем подвале, в клетке, как животное. Боль внутри пробралась в каждую клетку тела, становясь невыносимой настолько, что хотелось вырвать все нервы, сердце, выкинуть душу из тела — лишь бы не чувствовать её, зубами раздирающую. — Черт! — Эстер ударила ладонями холодный пол, не переставая плакать от бессилия и эмоций. Было жаль себя. Как же она была глупа, как наивна. До отвратительного безумия. Она определенно сошла с ума, если разрешила себе вздохнуть спокойно, ощутить себя в безопасности, пойти на поводу у неправильных чувств, поверить им. Это только её вина. Сердце билось так быстро, отдаваясь неприятной пульсацией в висках, а рыдания не прекращались, Эстер не могла дышать, хватая спертый воздух ртом, от чего снова начинало тошнить. Может, она сможет выбраться?.. Быстро приблизившись к решетке, девушка дрожащими руками осмотрела дверь, прошлась прикосновениями мокрых поцарапанных рук по каждому прутику, подергав, надеясь, что была лазейка. Но её не было. Ничего не было. Будущего, света, доброты Леди Димитреску, Мэри… Она даже не попрощалась. Никогда не сможет. Стало еще мучительнее от чувства вины, ведь по Мэри её смерть ударит острым кинжалом, нанесет множество ранений. Лишь бы она не сломалась. Нет, Мэри сильная, она работает в замке уже долгое время, и не такое случалось. Только Эстер позволила себе забыть о том, что происходящее в этом замке всегда может настигнуть её. Может, оно всегда кусало её пятки, но Эстер не чувствовала? Все шло слишком хорошо. Так не могло быть. На что Эстер надеялась? На ответную проклятую любовь? На обретение дома? На жизнь? Смешно и нелепо. Душу рвало на куски от пришедших в голову воспоминаний. Оперный зал — чушь, восхищение преданностью — ерунда, зал омовения — бред, библиотека — ложь. Все было игрой. Жестоким, продуманным, ведущим к молчаливой черной бездне обманом. Не было прекрасного, не было безопасности, не было ничего, что раньше дарило бабочек в животе, которые сейчас медленно и мучительно погибали, захлебываясь. Да как же так?.. Почему защита Альсины Димитреску превратилась в нападение, а снисходительность улетучилась в неизвестном направлении? Может, потому что этого никогда не было? Но пелену с глаз никак не удавалось снять. Эстер ведь помнила взгляды, фразы и прикосновения, ощутив все былые эмоции, появлявшиеся в эти моменты, разом, от чего заныло в животе и в груди. Словно под кожей была больше не кровь, а обжигающий яд, стремящийся уничтожить. Что будет дальше? Из подвала практически не возвращались. Обычно здесь всё имело свой конец. В голове сразу всплыли рассказы дочерей Альсины, и Эстер поежилась, стараясь не думать о том, что её может ждать. Она обняла колени руками, сидя на полу, раскачиваясь из стороны в сторону, тщетно пытаясь успокоиться. Но как это было возможно? Когда в скором времени придется, возможно, чувствовать невыносимую боль, адские муки, смотреть в глаза смерти, которая после всех издевательств может показаться лишь спасением. Эстер же не отделается несколькими днями, проведенными в этом тошнотворном месте? Не ограничится существование голодом, холодом, жаждой и страхом? Это было бы слишком просто, чересчур легко для подобной ошибки. Она чувствовала себя беззащитным маленьким созданием в стенах этой небольшой камеры, давящей и заставляющей гаснуть. Она была одна. Время потеряло значение, а в какой-то момент слезы просто кончились. Эстер закончилась. Взгляд направлен в одну точку, безумное отчаяние завладело ситуацией, обида все так же весело танцевала на осколках души, даже не царапая свои ноги. Когда они придут? Появилась жажда, ощущение голода, которые было никак не заглушить. Эстер умрет от этого? Нет, голод она уже испытывала и справилась, но жажда… Во рту пересохло, а желудок урчал. Звуки капающей воды действовали на нервы. Платье превратилось в мокрую тряпку, неприятно липнувшую к коже на спине и на бедрах. Хотелось просто заснуть, выключить сознание. И проснуться в деревне, в своем доме, поняв, что Эстер погрузилась в сон за книгой, и ей приснился кошмар. И все это оказалось бы нереальным. Но влажный пол, на который страшно было лечь, являлся самым настоящим. Эстер сняла платье, оставаясь в светлом нижнем белье. Разложив туалет на полу, девушка улеглась на него, сворачиваясь калачиком, пытаясь укрыться хоть частью юбки, что удалось плохо. Она закрыла глаза, которые жутко болели от выплаканных слез, веки казались тяжелыми, будто весили тонну. Но даже уснуть удалось не сразу из-за сжирающих сожалений, страха, запаха, жажды и голода.

***

Из сна вырвали резко, подняв за руки, пытаясь поставить на подкашивающиеся ноги. Голова раскалывалась, а тело, сразу же обдавшее холодом, не слушалось. Попытки вырваться не увенчались успехом, разбиваясь об удары по лицу, остающиеся пламенем на коже, коликами, лишающие рассудка и равновесия. — Как проницательно, что ты разделась сама, — женский голос. Так вот зачем нужны кандалы. Руки Эстер были закованы, после и ноги, и она знала, что в таком положении они затекут через несколько минут, а затем неприятные ощущения превратятся в невыносимую боль, немыслимую, которую придется терпеть. Что еще остается? Перед девушкой стояла Кассандра, её глаза горели безумием и желанием, а на губах играла усмешка, раздражающая и пугающая. — Так-так-так, — протянула довольно она, достав нож и теперь теребя его в руках. — И все-таки это произошло, — она засмеялась. Эстер впервые почувствовала, что значит хотеть убить. Наверное, это действительно приятно — размазывать чью-то жалкую жизнь, стирать улыбку, видеть, как тухнут глаза. Жаль, Кассандра выполнит новое желание Эстер, а не она сама. Девушка рефлекторно дернула руками, когда Кассандра приблизилась, поняв, что это бесполезно. Запястья неприятно оцарапало. Кассандра смотрела своими желтыми лампочками, в которых было лишь сумасшествие и ничего более. Хотелось забиться в угол, лишь бы не смотреть в эти глаза, хотелось рвануть руками так, чтобы кандалы обрушились на всех вместе со стенами и потолком, но возможности не было, сил, ничего. Острый предмет приблизился к телу, а затем медленно оцарапал плечо, причиняя жгучую боль, заставляя вскрикнуть и дернуться. Кассандра пальцами провела по ране, а затем поднесла их к губам, коснулась языком, закрывая глаза. А после простонала от удовольствия. Отвратительно, чудовищно, безнадежно. Горячая кровь стекала по телу, и Эстер даже не смогла поежиться, ощущая свое бессилие. Дрожь пробила тело, ожидавшее дальнейшей боли, которую так не хотелось испытывать Эстер. — Хочешь попробовать? — сведя брови и надув губы, Кассандра провела алыми пальцами по губам Эстер. Металлический вкус и запах девушка почувствовала сразу, и тошнота подступила к горлу, которую она сдержала с усилием. Горечь и сухость во рту с металлическим привкусом на несколько секунд свели с ума, принудив повертеть головой в надежде избавиться от чертовых ощущений. — Неужели не нравится? Затем Эстер закричала, громко и неожиданно, почувствовав, как её полоснули ножом, теперь в районе ребер — быстро и глубже. Она закусила губу, а на глазах выступили слезы. Рана горела огнем, руки тянулись к источнику боли неосознанно, рефлекторно, но не могли совершить маневр. Запястья, кажется, тоже теперь были поцарапаны еще больше. Может, стоило убить себя до прихода Кассандры. Это было бы менее мучительно, жестоко и больно. Как же Эстер не пришло это в голову?.. Она могла порезать вены и потерять сознание, отключиться, отправившись навстречу смерти. Сейчас так не хотелось выглядеть жалкой, не хотелось доставлять Кассандре удовольствие. Не хотелось умирать. Снова лезвие коснулось кожи, только теперь — нечеловечески медленно. Эстер, закусила губу до крови, стараясь сдержать крик, жмурясь, напрягая все мышцы дрожащего тела, сжав ладони в кулаки. Она смогла выдохнуть, как только Кассандра закончила. Рубцы после жгучей боли, успокаивались на минуту, а затем разгорались новым чувством зудящего, острого покалывания. — Как жаль, что сестры не пришли посмотреть. И Эстер вдобавок к мукам телесным, вновь была поражена психологическими. И снова нож прошелся по ребрам, выпуская кровь и заставляя вздрагивать и пронзительно стонать. Эстер никогда не думала, что может подобное испытать, выдержать. Больше всего хотелось, чтобы это закончилось быстрее. Лишь бы это не продлилось долго. Боль сливалась воедино, и Эстер уже не понимала, какая из ран ноет и горит больше всего. — Правда, очаровательно, мама? У Эстер остановилось сердце, как только она подняла в надежде голубые глаза, красные, опухшие, вновь наполненные слезами, ища заветную фигуру. Только тогда она заметила Леди Димитреску, стоящую вне камеры, в тени, наблюдающую. Её лицо было отчетливо освещено пламенем свечи. Альсина была беспристрастной. В её глазах была пустота, они были мертвы. Не выражали ни сочувствия, ни интереса, ни желания. Янтарное отсутствие. Зачем она смотрела? Ей нравилось? Ей все равно? В душе проснулся гнев, отчаянный и безнадежный. Гнев ко всему: к Кассандре, улыбающейся так раздражающе, к Леди Димитреску, равнодушной и позволяющей дочери причинять мучительную боль, к себе, беспомощной и глупой, мечтающей поскорее выбраться. Только выбраться не получится. Альсина смотрела. Все время. Даже тогда, когда Кассандра отходила на некоторое время, а затем возвращалась и оживляла старые надрезы, наносила новые, упиваясь сдерживаемыми криками, гримасами, дрожью и мучениями своей жертвы. Кассандре было весело, она наслаждалась каждым мигом, каждой раной, гордилась, издевалась. А Леди Димитреску не двигалась, наблюдала, изредка заглядывая в голубые глаза. И в эти моменты Эстер всеми фибрами души чувствовала обиду, жаркую, ни к чему не ведущую, не способную помочь. Ощущала разочарование. Как она могла верить? Её дети были жестоки, но не стоило забывать, кто их воспитал. И снова лезвие прошлось по коже, теперь на бедрах. Кассандра оставляла кровавые полосы ножом, как кистью, разукрашивая бледную кожу Эстер как безумный творец, художник. Что Альсина хотела увидеть в голубых Эстер? Ненависть? Страдания? Какие чувства? Там было сполна всего. Нырнуть не осмелишься, тухнувший взгляд был невыносим, ни один человек не сумел бы выдержать его. Но Леди Димитреску могла. — Ты чувствуешь, как пахнет смерть? Порез. — Ты страдаешь? Смех. — Что ты видишь? Пальцы прикоснулись к лицу. — Тебе очень больно? Кассандра сыпала вопросами и наносила раны. А Эстер смотрела лишь на её мать, пропуская все мимо ушей, теряя сознание от острых ощущений, от невозможности больше терпеть, страдать и плакать. Единственное, что хотелось — это чтобы все закончилось. Желание погрузиться во тьму было таким манящим, спасающим, невыносимо близким. — Может, скажешь что-нибудь? В глазах двоилось, сил уже не было, тело висело тряпичной куклой на кандалах, все в крови и открытых рубцах, Эстер его больше не чувствовала. Лишь боль, агонию. Эстер, смотря на Альсину, с трудом подняла уголки своих губ, измазанных красным, вкладывая последнее, что оставалось: искалеченную душу, разбитые мечты, силы и чертово желание умереть. Слова дались тяжело, слишком. Они стоили последних сознательных секунд Эстер, неимоверных стараний, бесконечной выдержки. Как глупо, что даже сейчас Эстер посвящает, последнее, на что она была способна — на слова, — Альсине. — У меня будут такие же глаза. Хриплый голос раздался эхом в камере, а последнее, что увидела Эстер перед темнотой — изменившийся взгляд Леди Димитреску, в котором, наконец, появились странные и убивающие искры страха.

***

Тело ломило и каждое движение отдавалось болью, открыть глаза стоило неимоверных усилий. И свет, бьющий в них и режущий, заставил Эстер скорчить гримасу. Она жива. Черт. Быть того не может. Дышать было мучительно, грудную клетку сковывало. Затем света стало резко меньше, кажется, кто-то закрыл шторы. Шторы? С усилием девушка огляделась. Она лежала на просторной кровати, кажется, вся в бинтах. Если не дышать — было вполне сносно. Мягкое одеяло приятно дотрагивалось до оголенной кожи. Это было настолько нежно, что сводило с ума, и одновременно так ненужно, что хотелось избавиться от этого ощущения. Когда взгляд сфокусировался, Эстер заметила фигуру, стоящую к ней спиной около камина. Леди Димитреску. Захотелось взвыть от осознания — Эстер находилась в её спальне. Снова она была в замке. Какого черта Эстер вообще находится в этой комнате, а не в земле или в очередной бутылке вина, которую разобьет следующая бедная служанка? Слезы снова подступали к глазам, когда в голову пришли воспоминания из подвала, острые раздирающие ощущения, но плакать больше не хотелось. Так осточертело, так надоело, почему же она жива? Она хотела умереть. Она была готова. Альсина обернулась, бросая свой взгляд на Эстер, который резко изменился: стал живее и, кажется, там на секунду зажглись яркие искры. Она ждала, пока Эстер проснется? Зачем?.. Думать не было сил. Она решила, что анализировать — это было последним, чего хотелось. Эстер тут же отвела свои глаза от Альсины, смотря вверх и выдыхая, терпя боль. Хотелось пить. Хотелось быть одной, не чувствовать боль, которая отчаянно твердила: ты жива, Эстер. Почему ты не радуешься, Эстер? Хотелось провалиться в кровать еще глубже, чтобы она окутала нежностью все тело, забрало неприятные ощущения, спрятала и больше никому не отдавала. В комнате витал сладковатый запах. — Попей воды, — бархатный и тихий голос Леди Димитреску ворвался в сознание, а затем перед лицом Эстер появился стакан. С огромными усилиями, невозможными, Эстер, наконец, села на кровати, облокотившись на подушку, и голова тут же разболелась, заставив поморщиться и простонать. Чертово тело. Прежде чем взять стакан, Эстер помедлила, пытаясь прийти в себя и отодвигая одеяло. Да, она была покрыта бинтами, сквозь которые кое-где сочилась кровь. Неужели Альсина не боится, что она испачкает её постель? Наверняка у Эстер останутся шрамы, которые до конца жизни будут напоминать ей о произошедшем. До конца жизни. Эта фраза ужасала. Неужели это может повториться, неужели она проведет в этом замке еще часть своего существования? Нет-нет, почему же Эстер осталась жива? Девушка дрожащей рукой потянулась к стакану, но Альсина не пожелала его отдавать. Пальчики Эстер покоились на нем лишь частично, емкость была почти полностью во владении Леди Димитреску, помогающей девушке жадно глотать воду, прохладную, вкусную, желанную. — Как только захочешь поесть — сообщи, я буду здесь, — Эстер посмотрела на Альсину, которая отстранилась. Отошла почти на метр от кровати, будто сама не понимала, что происходит, что говорит, словно она боялась Эстер. Это было странно и смешно. Боялась Эстер? Что она может сделать в таком положении? Ей? После кивка Эстер Леди Димитреску вернулась к камину, отвернувшись. Девушка не знала, что чувствовала. Внутри было выжженное поле, никаких эмоций: ни ненависти, ни любви, ни счастья. Казалось, что Альсина колебалась по неизвестной причине, была нервной, и это лишь приводило в недоумение. Эстер не знала, сколько она просидела молча, разглядывая спину Леди, следя за робкими движениями и терпя боль. — Почему я все еще жива? Наконец, спросила отчаянно Эстер, её голос был хриплым, пришлось прочистить горло. И Альсина вздрогнула от неожиданности, наверное. Леди Димитреску обернулась, в янтарных глазах на секунду, — лишь на миг, — появился страх, совершенно новая и несвойственная той эмоция, от чего у Эстер раны заболели сильнее, а грудь сковало. Как же хотелось, чтобы внутри проснулась жгучая ненависть, но её не было. Ничего не было. — Не задавай лишних вопросов, ты слаба, — отвела глаза Альсина, и тогда Эстер почувствовала безнадегу, которая накрыла с головой. Она снова была в этом чертовом замке, снова в неизвестности, от которой, думала, избавиться в черной бесконечности покоя, а теперь… Нужно было продолжать выживать, бежать, бояться, черт возьми, это было ужасным завершением наказания. Еще более жестоким. — Я имею право знать, почему я еще жива, — серьезнее и повелительным тоном сказала Эстер, раздражаясь, в жилах закипела кровь от подобной смелости. — Я приказала Кассандре остановиться, — холодно ответила Альсина, кажется, отнесясь к подобному всплеску эмоций спокойно, — да и неважна была её возможная злость. Что она может сделать? Убить Эстер в ту же секунду? Эстер отвернулась, а в глазах появились слезы. Приказала остановиться. Чушь! Какое Альсине дело до её хрупкой жизни? Она смотрела на страдания Эстер так равнодушно и бесчувственно, сама приговорила её к этим мукам, дав разрешение Кассандре «поиграть». А теперь ухаживает за Эстер в собственной спальне. Это сводило с ума, раздражало, выводило из себя и накрывало досадой. Черт! Голова раскалывалась. — Я была готова умереть. Я хотела умереть! — чуть повысила голос Эстер, от чего заболели ребра, это заставило остановиться и простонать. — Вы стояли и смотрели. Вам было все равно. Зачем вы приказали ей остановиться? Леди Димитреску не двигалась. Она молчала, и как же хотелось подойти к ней, развернуть её к себе, заглянуть в лицо и узнать абсолютно все, что было у той в голове, чем она руководствовалась, что хотела. Но было нельзя — если бы Эстер встала с кровати, она бы тут же рухнула на пол. — Я не могу ответить на твой вопрос, — наконец, выдала Альсина. Достаточно сухо и почти шепотом. Да что же такое... От бессилия по щекам покатились слезы. Эстер имела право знать, имела. Это она с ней сделала: заставила поверить, нырнуть в собственные эмоции, а затем растоптала все, что было прекрасного внутри. — Зачем вы приказали ей остановиться? — сквозь слезы строго повторила Эстер, надеясь на ответ. — Я больше не хочу здесь находиться, я не смогу... — и жалкие, тихие рыдания раздались по комнате. Альсина вновь обернулась и, кажется, рефлекторно почти сделала шаг к кровати, но остановилась. — Чем больше ты говоришь, тем больше сил это отнимает, — процедила Леди Димитреску, снова игнорируя все желания Эстер. И тогда девушка зажмурилась, уже не в силах больше ждать ответа, находиться в дьявольской неизвестности. — Я зашла слишком далеко, этого не должно было случиться. — Зачем вы её остановили... — Эстер, я принесла извинения! — чуть повысила дрогнувший голос Леди Димитреску, которая словно боролась с собственными непонятными эмоциями. — Этого мало! — сквозь зубы проговорила Эстер, не теряя надежды узнать то, что так хотела. — Ответьте на вопрос. — Я не знаю! — наконец, Альсина сдвинулась с места, подходя ближе к кровати, заставляя Эстер смотреть на нее снизу вверх. В голубых глазах был гнев, отчаяние и непонимание. И Леди Димитреску вновь отступила на шаг, колеблясь. Что она хотела? — Вы лгали мне все время, врете и сейчас. Я просто хочу знать правду, — янтарные глаза Альсины загорелись ярким пламенем, наполнились злостью, но вряд ли на Эстер. Она тяжело задышала, стараясь успокоиться, сжала ладони в кулаки. — Неужели я многого прошу?.. Альсина мгновенно оказалась рядом, нависая над Эстер, так смело и злостно смотрящей в большие глаза. В янтарных тоже плескался необузданный гнев, и воздух раскалился. — Потому что мне не все равно, — прошептала Леди Димитреску сквозь зубы, вложив в эти слова всю свою ярость. А затем она нервно отстранилась, отворачиваясь к зашторенному окну, резко снимая свои перчатки. — Настырная девчонка... — услышала тихие слова Эстер, смахивая слезы. Она сквозь боль постаралась закутаться в одеяло, появилось желание спрятать свое лицо в подушку, но это было невозможным. Альсине Димитреску было не все равно. Что за глупость. Зачем ей Эстер? Разбитая и покалеченная. Не все равно. Альсина практически дала ей умереть. О чем может идти речь? Альсина снова обрекла её на участь выживать в замке, что было еще отвратительнее. Вновь следить за каждым своим шагом, контролировать действия и слова, оглядываться. Только теперь Эстер будет умнее, как восстановится. Если. — Надеюсь, теперь ты побережешь силы, — строго произнесла Леди Димитреску. И молчание вновь воцарилось в комнате. — Дать еще воды? — Да.