День первый.
Леди Димитреску практически всегда находилась в одной комнате с Эстер, занимаясь своими делами и лишая свою служанку успокоения. Альсина, что было ей несвойственно, работала не в своих покоях. Отвечала на письма, писала сама, пила вино, звала служанок, если это было необходимо. Они приносили Эстер еду и воду, а Леди Димитреску — бокалы с еë напитком, делали перевязки, за которыми Альсина лишь подглядывала. Наверняка они были в ступоре, не понимая, каким образом Эстер осталась жива и что делала в этой спальне, но молчали. Вероятно, они боялись, что с ними может произойти то же самое. Подозрительно были тихи и не бросали косых взглядов. — Это им вы отрезали языки? — спросила Эстер, наконец, догадываясь. — Других бы я сюда не пустила, — спокойно ответила Альсина, не смотря на Эстер. Она поджала губы, не желая признавать, насколько считала это правильным выбором. Эти девушки не будут болтать и распускать сплетни. А сейчас вряд ли ей или Альсине хотелось, чтобы кто-то узнал о пребывании Эстер в роскошной комнате. Эстер проводила весь день в кровати, и единственным развлечением, как бы прискорбно сейчас это ни было, являлось только наблюдение. Она следила за каждым движением Альсины: как та царапала ручкой по бумаге, оставляя чернильный след, как надевала очки и выглядела сосредоточенной во время чтения, как изредка чему-то улыбалась. Леди Димитреску на Эстер не смотрела. Они молчали большую часть времени, и Леди Димитреску делала вид, что находилась в комнате одна. Тем не менее, она была в этой спальне, а не в одиночестве в своих покоях. Эстер больше не знала, что значит её хрупкая жизнь, для чего она находится в замке, что думать и как себя вести. Принципы и цели потерялись в бесконечном пустом пространстве, в котором Эстер тонула. Она не чувствовала почвы под ногами, земли и шла ко дну. Но было ли оно? Разве в холодной глубокой бездне есть дно? Внутри все еще царило бесчувствие и безмолвие. Эмоции словно уничтожили, и начать что-то испытывать казалось чем-то невозможным. Этот вакуум оглушал, но, на удивление, был чем-то правильным, нужным и не причинял неудобств, не мешал. Но мысли в голове, сливавшиеся, не знали четкости, разграничений. Эти нити были запутаны в клубки, которые сейчас, — благодаря равнодушию и беспристрастности, — можно было распутать. Перед сном, когда в комнате горел камин и пара свеч, Эстер вновь наблюдала за Альсиной, элегантно сидящей в кресле. Она положила ногу на ногу, расслабленно откинувшись на спинку бархатного кресла, читая книгу. Несмотря на то, что на неё так нежно падал свет, сглаживая остроту черт безмятежного лица, Эстер теперь четко понимала, что та была воплощением тьмы. Черной и беспробудной. Царствующей и величественной. Альсина была мраком, живущим везде и во всех. В каждом углу, душе, пещере, в этой бездне. Мгла была жестока, властна и не знала конца и края. Она окрашивала окружающее в свои цвета, забиралась под кожу. Глубины были ей ни по чем. Эстер же была светом, возможно, угасающим в этой темноте, теряющимся, но ярким и пробивающимся рьяно. Наивно старающимся осветить каждый край с сильным желанием. Она была светом, который было легко заслонить, а источник которого без труда уничтожить. Но исключительно его лучи могли рассеивать тьму, управлять ею, ограничивать. Ведь так? Вероятно, так создается равновесие. Тьма была нужна, необходим был и свет. У всего имелось свое предназначение, обязанности и свободы. Их совместное существование — это борьба и уступки. Мрак боится света, с его желанием обуздать — ведь он делает её слабее; а свет боится тьмы, так как она жаждет власти и не знает пощады.День второй.
Ночью мучили кошмары, заставлявшие просыпаться в холодном поту и в одиночестве. Альсина покидала комнату, как только вечером Эстер засыпала, но возвращалась рано утром, не подозревая, что происходило в темное время суток с девушкой. Мысли стали приобретать четкость после случившегося. Былые фантазии казались детскими и глупыми, теперь Эстер видела их ясно, как и окружающий её мир. Реальность их не терпела, брезгала, поэтому решила избавиться от них, раздавив. Прояснился взгляд. Перед глазами больше не было былого тумана, скрывавшего все «прелести», которые до этого Эстер игнорировала или предпочитала не замечать, что и стало роковой ошибкой. Нависал лишь вопрос: как жить дальше? Был ли в той бездне, где Эстер тонула, путь? Нет, его не было, но его можно было создать. В этом заключалась способность великолепной мысли и действий, в этом обитал дух свободы и решений. Дорога состояла из воздуха, невидимого, неосязаемого и бесформенного. Она была непрочной, неведомой, и даже Эстер не знала, куда она может привести. Смерть не являлась выходом. Смерть — проявление неспособности бороться. Жизнь являлась боем. Жизнь — всегда подарок. Если ты дышишь — это наивысшая ценность. Важны ли все остальные вещи, которые осложняют пребывание в мире, когда ты можешь дышать? Чувствовать, как воздух наполняет легкие, а затем покидает их, заставляя подниматься и опускаться грудь. Ты — наивысшая ценность. Ощущения обострились. Простыни, на которых она лежала, казались еще более мягкими, нежели вчера. Боль — еще более ощутимой. Воздух — более свежим. А Эстер — реальной. Такой же, как и сидящая в кресле Леди Димитреску. — Вы пробовали мою кровь? — спросила Эстер у Альсины. — Кассандра пробовала. Та удивленно подняла брови и промолчала. Почему-то другого девушка и не ожидала. Интересно, какова её кровь на вкус для них? Сладкая? Отличается ли чем-то от крови других девушек? Эстер запомнила лишь металлический тошнотворный привкус на своих губах, лишавший рассудка. — Нет. Эстер вздохнула, не понимая, рада она или разочарована, испытывает ли хоть что-то. — Что мне предстоит, когда я поправлюсь? — Эстер мучал этот вопрос, ведь ответ на него определит все её дальнейшие действия и жизнь. — Будешь прислуживать мне, — коротко ответила Альсина, и, кажется, Эстер ощутила, как сердце пропустило удар. Лишь секунда, и вновь привычная, но невыносимая пустота. — Как раньше? — похмурившись, спросила Эстер. — Нет, — дальнейших разъяснений не последовало. Прислуживать Альсине Димитреску. Лично и только ей. Видимо, подразумевалось именно это. Выполнение подобной работы делает жизнь любой служанки ценнее, но вряд ли намного безопаснее. Дочери угрожать не будут, но Леди Димитреску — да. И вновь не будет шанса на ошибку, ведь даже если Альсине сейчас было не все равно на жизнь Эстер, это не значило, что так будет завтра. Хищники играют со своей добычей, но в конце концов итог один. Возможно, Леди Димитреску поступила слишком импульсивно. — Вы не жалеете? — Альсина непонимающе осмотрела Эстер, — что оставили меня в живых. — Я надеюсь, что не пожалею. Она не пожалеет, ведь Эстер будет заботиться о своей жизни, чтобы вновь не испытать тех мучений, которые оставили на теле и на душе шрамы. Она перестанет лезть не в свои дела, не будет переступать границы, запрет все свое любопытство и мимолетные желания, будет смотреть широко открытыми глазами на этот замок, разгоняя все туманы. Она будет выполнять обязанности с идеальной точностью и четкостью, станет менее импульсивной и неразумной. Она займет свое место в этом замке, незыблемое, когда другие будут терять свои, шаткие. Она добьется уважения и восхищения, чтобы быть в безопасности, чтобы быть ценной. Чтобы её смерть была невыгодной потерей, а её спасение не было проявлением минутных слабых эмоций.День третий.
Когда служанка делала очередную перевязку, Эстер вновь смотрела на свои раны, не узнавая свое тело. Оно принадлежало словно другому человеку. Порезы не стали болеть меньше, все еще причиняли сильный дискомфорт, не давая спать, лежать или сидеть спокойно. Впрочем, ужасные воспоминания о ночи в подвале постепенно меркли. Нет, Эстер вечно будет помнить их в деталях, но все же переживания стихали. Понемногу они теряли свою живость и чересчур яркие краски, оставаясь такими же отвратительными, но становясь более сухими. Леди Димитреску принесла Эстер книг из библиотеки, чтобы скрасить времяпрепровождение. Сколько Альсина будет терпеть пребывание Эстер в её спальне, ночуя в другой комнате и работая исключительно рядом? Девушка знала, что той в скором времени это надоест. Прилив сочувствия у жестокой натуры Альсины начинал терять свои краски и силы. Леди Димитреску стала чаще отлучаться из комнаты, включая моменты, когда Эстер делали перевязки. Тем не менее, как поняла Эстер, от своих решений та не отказывается, даже если впоследствии они могут быть не по вкусу. Была в этом качестве сила, которой Эстер сама хотела бы обладать. Обещания, которые она давала себе, находясь в замке, не удавалось выполнять. Это была слабость и глупость, от которой Эстер стало воротить. Теперь она будет разумнее. Та часть Эстер, что была в отчаянии, в агонии, мечтала умереть, трансформировалась достаточно быстро, особенно, с помощью обиды. Обиды, которую прогнать не удавалось. На себя и на Альсину Димитреску. Её присутствие вызывало интерес и раздражение, её взгляды льстили и злили, её слова всегда оставались загадкой, манили и выбивали из колеи. Эстер буквально чувствовала, что все еще слабые противоречивые эмоции, которые теперь она могла отделить друг от друга, переходили в желание жить, чтобы восстановить веру в свои силы, убедить себя, что она чего-то стоит. Появлялся смысл, почва, на которой она могла стоять, по которой могла двигаться вперед. Именно потому что внимание Альсины, её столь элегантные движения, редкие соблазнительные усмешки, взмахи черных блестящих волос, за которыми Эстер наблюдала, вновь начинали крутить шестеренки где-то в груди, девушка раздражалась. Почему она не может её просто ненавидеть? Потому что приняла её жестокость до своего ужасающего наказания? Эстер была виновата. Она разбила ту чертову бутылку, и глупо было думать, что это сойдет ей с рук. Наказания были необходимы, и они предназначались для всех. Этот механизм поддерживал порядок. Эстер получила по заслугам, и должна быть счастлива, что её помиловали. Несмотря на обретение уверенности, фундамента, появлявшихся маленькими ростками эмоций, замок был полон глубоких бездн, в которых все еще можно было утонуть. Важно находиться на созданной суше, в реальности, не оступаясь, чтобы не захлебнуться. — Прекрати же сверлить меня взглядом, — наконец не выдержала Альсина. — Самым интересным объектом в этой комнате должна быть книга, что ты держишь. Эстер повиновалась, медленно опуская голову. Наверное, Леди Димитреску принесла Эстер книги только потому, что той надоело ловить её взгляды на себе. Наверное, Эстер поступила бы так же, будь она на месте Альсины. — Как долго я буду находиться здесь? — задала вопрос Эстер, разглядывая странички. — Пока не удостоверюсь, что ты восстанавливаешься без каких-либо проблем. Затем будешь находиться в своей комнате. Под присмотром. Как только сможешь ходить и двигаться, займешься работой, — отрезала Альсина холодным тоном.День четвертый.
Впервые за эти дни в комнате появились Бела, Даниэла и Кассандра. При одном взгляде на последнюю, которая даже не удосужилась посмотреть на Эстер, кожа покрылась мурашками, а раны под бинтами заныли. Страх появился из ниоткуда, но Эстер удалось с ним справиться, не давая завладеть собой. Даниэла многозначительно хищно улыбнулась Эстер, Бела лишь равнодушно осмотрела с ног до головы. Эстер кивнула в знак приветствия. Девочки пробыли у матери недолго, разговаривая очень тихо, чтобы Эстер не слышала, но они явно не были довольны тем, что сейчас она уделяет им меньше внимания, но выразить подобного не смели из-за уважения. Слово Альсины — закон. Приходилось пресекать своенравие. Тогда Эстер задумалась о Мэри. Знала ли она, что Эстер находится в этой спальне? Знала ли, что произошло? Или это хранится в тайне? Эстер понимала, что неведение — это убивающее состояние. Как только она выйдет отсюда, первым делом постарается рассказать Мэри обо всем. На удивление, ей не хотелось высказаться или делиться ощущениями — это было незачем. Лишь желание держать в курсе, прояснить ситуацию и успокоить. — Завтра состоится собрание, меня не будет, — оповестила Леди Димитреску, когда её дочери вышли из комнаты. Вряд ли Эстер заметит отсутствие Леди. Они практически не разговаривали, лишь изредка переглядывались и перебрасывались парой фраз. Впрочем, ощущение, что рядом находился хоть кто-то, развеивало тоскливое пребывание в одном положении и в тех же стенах. Даже если этот кто-то дарил противоречивые эмоции. — Как скажете, Леди Димитреску, — смиренно ответила Эстер. Альсина впервые за несколько дней подошла ближе: медленно и и с чувством полной власти приблизилась к кровати, что Эстер пришлось поднять голову. Женский палец коснулся подбородка, поднимая голову девушки чуть выше. Красные губы изогнулись в усмешке, как только Леди Димитреску наклонилась. — Твой взгляд изменился, — прошептала Альсина, чуть щурясь. — Если бы я была мертва, он был бы таким же, как у вас, — тихо ответила Эстер. Это прозвучало не грубо и спокойно, и Леди Димитреску это очевидно позабавило, нежели задело. Она лишь немного повела головой, в то время как Эстер постаралась аккуратно отстраниться и сбросить пальцы со своего подбородка, но Альсина лишь сжала его крепче. — Ты так часто и смело смотришь в мои глаза, мышонок, и мне начало казаться, что ты этого и желаешь, — бархатно посмеялась она, отстраняясь. — И ты так и не перестала кусать губы. — Простите мою дерзость, — ответила Эстер, не отводя глаз. Прекратить было сложно, когда она постоянно думала о чужих. Но не в последнии дни. — Я избавлюсь от этой привычки, — прошептала Эстер. — И буду сдержаннее. Альсина отошла в другую часть комнаты, вновь села в свое кресло, теряя интерес. Леди Димитреску была мраком. Непроглядным и таинственным. Она напоминала и Луну, отражающую солнечный свет. Луна восходила во тьме, чувствуя себя дома, была загадочной и манящей. Она околдовывала, молча шептала заклинания, завораживала и заставляла смотреть на себя. Эстер была светом, она хранила внутри солнце, сгорающее постепенно и медленно, которое однажды взорвется. Два светила изредка можно увидеть днем на небе вместе в разных частях голубого купола или же во время затмений, всегда пугающих и волшебных. Но солнце нельзя было увидеть ночью. Солнце было уязвимо, несмотря на свою мощь, Луна была всегда. — Почитай мне, Эстер.День пятый.
Леди Димитреску покинула замок ближе к вечеру, но все же с Эстер она увиделась утром, проверив, как она. Так что девушка провела почти целый день в полном одиночестве, за исключением моментов, когда служанка приносила ей еду и делала перевязки, нанося мази на раны. Рубцы на ребрах болели особенно, постоянно напоминая о себе. На бедрах — беспокоили меньше и, кажется, заживали быстрее. Запястья же восстанавливались без особых проблем. Эстер ожидала, что Леди Димитреску оставит с ней одну из её дочерей, но этого не произошло. Она была наедине с книгами, тишиной и со своими мыслями. Пятый день без дела уже сводил с ума: заняться хоть чем-то другим хотелось невыносимо. И почему-то девушка никак не могла побороть ожидание возвращения Альсины, что выводило из себя. Её постоянное присутствие рядом успело за такой короткий срок стать слишком привычным и правильным. Эстер ненавидела себя за то, что ей приходилось по несколько раз перечитывать страницу книги, так как мысли каждый раз возвращались к Леди Димитреску. Черт. Это становилось невозможным. Сейчас, находясь в полном уединении с собой, Эстер остро ощутила давящее одиночество. Неужели вчера она его не чувствовала? Неужели в холодной бесконечности, на выжженной земле, в глубоких безднах было что-то живое — или отчасти живое, — забирающее это одиночество? Эстер, прикованная к постели, чувствовала себя запертой птицей в клетке. Она ждала, когда уже дверца распахнется, и она вылетит из западни со скоростью света. Ей хотелось обрести свои крылья, чтобы пролететь по наложенному пути. Собрать их из ничего, взлететь как Икар когда-то. И если Эстер есть солнце, то только она может себя погубить. Эстер чувствовала, как внутри вновь обретали сознание эмоции. Пусть они были отрицательны и противоречивы, пусть желания и стремления сомнительны, пусть сердце еще не билось так, как раньше, — она чувствовала. И это было важно. Интересно, как будут вести себя Бела, Даниэла и, особенно, Кассандра, как только Эстер приступит к работе? Будут сторониться? Проявят еще больший интерес? В голову не приходило ни одной идеи. Слуги Эстер не волновали, вряд ли кто-то решит разжигать неприязнь внутри коллектива после того, что случилось с её обидчиками. День летел мучительно долго, и когда за окном потемнело, Эстер потеряла надежду на то, что Альсина посетит её перед сном. Отбросив одеяло, Эстер села на кровати, поборов боль в ребрах, спуская ноги на пол. Рубцы на ногах давали о себе знать, боль не была местной, как могло показаться. Ныла практически вся конечность. Встать бы не получилось, но очень хотелось, чтобы все было иначе. Эстер не будет рисковать. Она услышала, как открылась дверь, и обернулась, встречаясь взглядом, к своему удивлению, с Даниэлой. Она, насупившись, вошла в комнату, медленно проходя мимо кровати. — Без тебя невыносимо скучно! — пролепетала она, вальяжно плюхаясь в кресло. — Даже не с кем поболтать, сестры так заняты. — Неужели наскучило пугать служанок? — улыбнулась Эстер, стараясь не показывать, насколько она была рада поговорить хоть с кем-то, пусть даже с Даниэлой. — Они такие предсказуемые, поскорее бы мама набрала новых. — А Леди Димитреску еще не вернулась? — спросила Эстер, сама не зная, зачем. — Вернулась и уже играла нам в оперном зале, — и тут Эстер отвернулась, почувствовав, как внутри кольнуло. Какого черта её эта новость задела? Почему вновь так хотелось заполучить внимание Альсины, когда стоило бы её сторониться? — Почему тебя это интересует? — Я... — Эстер замялась, — не могу ответить на этот вопрос. — М, — лишь простонала Даниэла, и в её глазах появились странные нотки подозрения. — Ты ждешь её. — Это не так, — спокойно соврала Эстер. И Даниэла хищно улыбнулась, заерзав в кресле. — Нет, так. Поспорь со мной, — прищурилась Даниэла, засмеявшись. А затем она с пониманием и издевательски процедила: — Теперь мне ясно, почему она оставила тебя в живых. Ты преданна... и не из страха, ты прониклась нами, верно? Сердце в груди застучало с бешеной силой, а раны словно заныли сильнее. Ведь Эстер действительно прониклась, что пугало до дрожи. Ей были интересны все разговоры девочек, даже если они касались ужасающих вещей, она больше не находила странными их выходки, все еще побаиваясь, но они стали казаться таинственными для понимания, иными, что так манило. Эстер всегда отличалась от других. Как и эта семья. А Леди Димитреску... — Как интересно, — Даниэла, наконец, приблизилась. — Даже после всего, что произошло... Это звучало так разрушительно и неотвратимо. Эстер уже не пыталась унять свое сердце, а глаза наполнились ужасным пониманием. Даже после всего она была рада обществу Даниэлы, желала присутствия Леди Димитреску, её обида лишь больше показывала неравнодушие. Никуда её эмоции не ушли, как Эстер думала изначально. Никуда не делись. Она их спрятала, закрыла на замок, а Даниэла нашла ключ и вытряхнула их наружу. Как же похоже на неё: ту, что любила бардак. — От тебя так пахнет кровью... — Даниэла стояла над Эстер, а её глаза заблестели. И как только девушка подняла свои голубые, в которых стояли слезы, тело пробила дрожь. Эстер знала, что Даниэла была плоха в контроле. И тогда душу пробил леденящий страх. Эстер не сможет сопротивляться. Она слишком слаба, а Даниэла не человек. Её лицо приближалось к Эстер, и та вздрогнула, когда пальцы девушки коснулись золотых прядей, стали закручивать их. — Даниэла! — она резко отстранилась, а Эстер тут же обернулась, услышав до боли знакомый голос, который она так ждала. — Иди. Даниэла, склонив голову, растворилась роем мух, покидая спальню. Альсина стояла в комнате, в глазах плескались искры гнева. Эстер все еще ощущала сильные удары в своей груди, но теперь, когда нежданная опасность миновала, слабость обрушилась камнем на её плечи. Но Эстер не переставала смотреть в янтарные глаза. Альсина не двигалась. — Спасибо, — лишь губами произнесла Эстер, на что Леди Димитреску подняла бровь. — Спокойной ночи, Эстер, — равнодушно произнесла она, все еще заглядывая в голубые. А потом медленно обернулась и вышла за дверь, вновь оставляя девушку в полном одиночестве.День шестой.
Эстер впервые почувствовала себя не так плохо, как в предыдущие дни. Силы начали восстанавливаться, несмотря на то, что боль не уходила. Мысли метались только вокруг эмоций, которые обрушились на Эстер после вчерашнего. Даниэла словно включила что-то внутри, и теперь внутри бушевал ураган. Радовало только одно: Эстер могла с ним совладать и извлечь из этого пользу. Если Даниэла была готова напасть, значит, Леди Димитреску еще не объявила дочерям о своем решении приблизить Эстер к себе. Позже, она была уверена, девочки перестанут посягать на неё. Эстер будет всецело принадлежать их матери, а не им. В душе все отзывалось на этот факт, но Эстер не простила. Она не собиралась вести себя как глупая влюбленная девочка, идущая в лапы хищника по своей воле. У неё будут обязанности, и девушка будет делать все возможное, чтобы выполнять их идеально и беспрекословно. Она будет предугадывать желания, знать наперед, действовать так, что Леди Димитреску будет в ней нуждаться. Но не Эстер. Несмотря на не растворившиеся внутри чувства, она не простила. Все в мире имело свое значение, текло своим чередом, но только Эстер была вправе решать, что следует возрастить, а что погубить в себе, как выжить, как двигаться вперед и куда. Да, этот замок задавал условия, и этого Эстер изменить не могла, но приспособить себя под него было в её силах. — Завтра еще будешь здесь, а затем — в своей комнате, — сказала Леди Димитреску во время очередной перевязки, которые, как казалось Эстер, никогда не закончатся. Эстер кивнула, промолчав. Она думала, что и так пробыла здесь слишком долго. Все-таки занимать личную спальню Леди Димитреску было верхом смущения. Спать в её кровати, на её простынях и подушках. Но вряд ли Альсина сделала бы подобное для другой служанки. — Надеюсь, ты ценишь мою благосклонность, — вновь заговорила Леди Димитреску, словно прочитав все мысли Эстер. — Взамен я надеюсь получить идеальное исполнение твоих будущих обязанностей, и поблажек можешь не ждать. Эстер и не ждала. Больше нет. — Не заставляй меня жалеть, что я оставила тебя в живых и потратила на тебя столько драгоценных дней. — Можете во мне не сомневаться, — проговорила Эстер, взглянув на Альсину. Та лишь хмыкнула. В тот день они больше не разговаривали. Да и Леди Димитреску вскоре вновь оставила Эстер одну, вернувшись только вечером, послушать, как та читает. Было интересно наблюдать за тем, какое впечатление это производило на Альсину. Она расслаблялась, откидывая голову назад или подпирая её ладонью, а взгляд направляя на Эстер. Свет от огня в камине продолжал создавать иллюзии, сглаживая черты бледного лица каждый раз, когда Леди Димитреску находилась рядом. Дрова потрескивали в огне, приятно лаская слух, и Эстер иногда забывалась, представляя, что она дома.День седьмой.
Леди Димитреску сообщила, что вечером служанки помогут Эстер перебраться в свою комнату, и уже ночь она проведет не здесь. Также Альсина сказала, что она дает Эстер еще три недели на восстановление. Конечно, этого было недостаточно, но оставалось довольствоваться и этим. Эстер знала, что следующие недели она не будет видеть Леди Димитреску, поэтому, несмотря на все свои противоречия, решила, что последним днем в этой комнате она будет лишь наслаждаться, отбросив все свои мысли. Она насладиться мягкой кроватью, нежными простынями, потрескиванием дров в камине и Альсиной, которая почему-то весь день вновь провела в спальне. Она занималась письмами и не пресекала Эстер, когда та вместо прочтения очередной книги с любопытством наблюдала за каждым движением, стараясь уловить все привычки Леди Димитреску. Эстер узнала, как она держит чернильную ручку, что трет большим пальцем одной руки другие, когда задумывается, практически всегда сидит с идеально ровной спиной и задерживает дыхание на секунду, как только ловит на себя пронзительный взгляд Эстер в те моменты, когда не ожидает. Ближе к вечеру Эстер поменяла свое местоположение на кровати, перебравшись на край и вновь свесив ноги. Это помогало расслабиться и хотя бы немного размять затекающее тело. В молчании она завороженно смотрела на Альсину, как та невесомо взяла в руки помаду, собираясь подкрасить алые губы. — Я никогда не красилась, — произнесла Эстер, и Альсина остановилась, разворачиваясь. Она явно не была довольна тем, что девушка подала голос тогда, когда с ней не разговаривали. Но затем янтарные глаза смягчились, видимо, потому что в голубых царило спокойствие и безмятежность. Эстер не боялась и не переживала. — Тебе это ни к чему, — равнодушно проговорила Альсина, осматривая Эстер с ног до головы, останавливаясь на местах, которые были забинтованы. Эстер пожала плечами и продолжила смотреть, как Леди Димитреску медленно отвернулась и начала наносить помаду на свои губы. Медленно, осторожно обновляя цвет. Интересно, и все-таки какой же на вкус она была? Как только Леди Димитреску закончила, она вздохнула, вновь разворачиваясь. Ей определенно надоело терпеть пристальный взгляд Эстер, которая тут же опустила голову, уставившись на свои босые ноги, помахав ими. — Смотри на меня, — чуть слышно прошептала Альсина, оказавшись рядом. Она села на колени перед Эстер, когда та подняла голову. Леди Димитреску смотрела холодно, но со снисхождением, и Эстер вблизи могла разглядеть каждую трещинку на её коже, увидеть, как подрагивали длинные ресницы. Альсина легко заправила золотые пряди Эстер за уши, а затем дотронулась пальцем до её подбородка. Но не так, как раньше. Это не было властно и жестко, касание было невесомым, едва ощутимым. В другой руке Альсины была алая помада, которая тут же оказалась около лица Эстер. Леди Димитреску осторожно провела ей по губам, когда у Эстер замерло сердце и остановилось дыхание. Взгляд Леди Димитреску, сосредоточенный и увлеченный, находился четко на губах, которые начало покалывать. — Это будет моим подарком, — бархатный голос тихо раздался в тишине. А затем палец прикоснулся к краю губ, кажется, стерев ненужный алый след. Леди Димитреску подняла небольшое зеркало, и Эстер широко распахнула глаза, увидев себя. Алая помада в сочетании с бледной кожей лица смотрелась непривычно, но красиво, и внешность девушки в отражении показалось чужой. И её взгляд действительно изменился. Как только Альсина отстранилась, Эстер поняла, что кожа покрылась мурашками. А после она облизала губы. Леди Димитреску встала с колен, а затем позвала в спальню служанок, чтобы те помогли Эстер дойти до её комнаты. Вещи уже были собраны. Но все это было уже неважно. Эстер сама не заметила, как слабо улыбалась, забыв обо всем, о чем только было возможно. О свете и тьме, о небесных светилах, о бездне и суше, о своих крыльях, о живых ростках её чувств, о своем новом мире. Она знала только одно. Губы Леди Димитреску на вкус были вишневыми, как её помада.