Алые адонисы

Эстер очередным утром открыла шторы, улыбаясь, и впустила тусклый солнечный свет в спальню Леди Димитреску. Уже неделю погода за окном только радовала и дарила надежду, что скоро наладится окончательно, а солнце надолго захватит власть на голубом небосклоне. Круглый яркий диск, господствующий над грешной землёй, словно чувствовал, что дела Эстер шли в гору, и своими лучами любовно её поддерживал. За семь дней Эстер выучила расписание, ни разу не оступилась и успешно справлялась с обязанностями и сносившими всё на своем пути ураганами, то и дело разражавшимися внутри. Лишь одна неделя напряжённой работы на Альсину, которая теперь занимала абсолютно все мысли, дала Эстер больше, чем те дни, что они провели вместе после её наказания. Она начала её понимать. Улавливать настроение по тону голоса, по взглядам и жестам, отдавать себе отчет, когда лучше молчать, а когда Леди Димитреску не прочь услышать несколько слов. Эстер знала, что та присматривалась и размышляла, насколько правильный выбор она сделала. Но, к счастью, все прикладываемые усилия окупались, и Эстер начала чаще замечать одобрительный взгляд с искорками интереса. Больше всего льстило, когда Альсина задавала вопросы, а услышав ответ, улыбалась кончиками губ, отодвигаясь чуть назад, свысока глядя на Эстер и потирая пальцы одной руки друг о друга. В такие моменты Леди Димитреску замолкала на минуту, а затем вновь оказывалась чуть ближе и либо продолжала диалог, который никогда не затягивался, либо завершала его изысканной колкостью. О, Альсине нравилось оставлять за собой последнее слово сладким, издевающимся тоном, многозначную и мучительную фразу, дарующую послевкусие незавершённости, внушающее желание вновь угодить, повторить диалог. А ещё она определённо наслаждалась своим умением вызывать у Эстер спектр разнообразных реакций. Леди Димитреску самодовольно усмехалась, бархатно смеялась или поднимала бровь, иногда на секунду касаясь пальцами своих губ. Она любовалась, как Эстер мешкалась, широко открывала глаза, менялась в лице или, наоборот, стойко выдерживала пробирающие до дрожи слова. За короткий срок Эстер узнала, что Альсина неоднозначно относится к Гёте, чтит театр, во многом уважает нигилизм, скептицизм и цинизм, и невозможно упивается своим превосходством. Когда Леди Димитреску начинала монолог, Эстер слушала завороженно, пропуская каждое слово через себя и поражаясь, сколького она ещё не знает, не понимает, но так хочет… И, кажется, Альсина, несмотря на свои знания и мудрость, находила в свежих, иногда наивных и идеалистических мыслях Эстер что-то интересное для себя: она слушала, не перебивая, вникая и анализируя, а затем с издёвкой задавала вопрос, переворачивающий всё с ног на голову и завершающий диалог. Пару дней назад Леди Димитреску похвалила Эстер за качественную уборку в винотеке, сказав, что та подошла к делу с исключительной ответственностью и аккуратностью, не разочаровав её. Эстер почувствовала приятную щекотку в груди и не смогла сдержать улыбку на мгновение и, к сожалению, Альсина это заметила, удовлетворённо хмыкнув. О, как же ей льстила привязанность Эстер, которую она не была способна побороть, как же ей нравилось мучить её, ощущая внутренние терзания девушки — это придавало азарта игре, которой Леди Димитреску так увлеклась. Альсина играла чёрными фигурами на этой доске, изящно сражая белые Эстер. И Эстер страдала из-за каждой пешки, охранявшей короля — её сердце. Она не могла побороть восхищение, отзывающееся на каждый взгляд тело, дрожь при редких касаниях и чёртовы сны. Сны, которые уже вытрясли всю душу, заставляли краснеть и не давали покоя. Эстер упустила тот момент, когда невинные улыбки, прикосновения и разговоры переросли в настоящий сжигающий всё пожар. Она не понимала, как ночные фантазии стали домом для смущающей до боли в груди близости губ, оголённой кожи и постыдных вздохов. И каждое чёртово утро Эстер, смотрясь в зеркало, напоминала себе, что случилось тогда, когда она забылась. Постепенно проходящие раны на теле стали якорем. Эстер задумалась. Что этой ночью могло сниться Альсине? И… снилась ли ей когда-нибудь Эстер? Даже если мельком? — Небо светлеет, Леди Димитреску, — проговорила Эстер, оборачиваясь. Альсина лежала в постели, сонно вздыхая. — День обещает быть погожим. Леди Димитреску села на кровати, и Эстер, уже осмелев, могла позволить себе задержать взгляд чуть дольше положенного на красивых плечах, руках, ещё не уложенных смоляных волосах и задержать дыхание, слушая, как стучит сердце. — Есть пожелания насчёт платья? — спросила Эстер, открывая шкаф с одеждой и вдыхая аромат чистых одеяний. — Возьми крайнее справа, — и снова это был белый туалет. Разложив платье на кровати, а затем достав косметику, Эстер помогла Леди Димитреску одеться. Пальцы уже не дрожали, но девушка не отдавала себе отчёта в том, что прикосновения к оголённой коже спины участились и уже не были так случайны. Лишь оставались всё так же невесомы и нежны и вызывали множество мурашек. — Вчера во время ужина девочки попросили поиграть им сегодня вечером в оперном зале. Так что в комнату я вернусь на час позже, учти это, — проговорила Альсина, когда Эстер разглядывала белую кожу, шнуруя платье. — Моя помощь будет нужна? — Эстер надеялась на положительный ответ, но всеми силами пыталась держать в узде свои желания, ведь она знала, что вряд ли удастся увидеть вновь, как Альсина играет на инструменте, а её дочери сидят подле и трепетно внимают игре своей матери. Тот раз… После того, как Эстер лишила жизни мужчину, — воспоминание казалось уже таким далёким, словно это произошло с кем-то другим, — Альсина, в знак благодарности, разрешила ей посетить оперный зал… тот случай был исключительным. И слишком особенным. — Нет, — Эстер поджала губы, укорив себя за то, что всё-таки расстроилась. — До завтрака попроси Мэри появиться в обеденной комнате во время разлива вина. У меня есть к ней дело. И помни, что мои покои должны быть готовы к тому моменту, как я приступлю к делам. — Да, Леди Димитреску, — Эстер пообещала себе, что в свободную минуту — днём или вечером — найдёт Мэри и спросит, что же за «дело» было у Альсины к ней, насколько оно важное и почему о нём её Леди пожелала не распространяться. — Значит ли это, что я могу быть свободна до ланча? — Да, буду ждать тебя в час тридцать, — она кивнула. Оставив Леди Димитреску в комнате в одиночестве, Эстер направилась на кухню. Мэри, исходя из её собственных рассказов, была одной из тех девушек, кто находился в замке удивительно долго, по определённым меркам. Она всегда была осторожна и ответственна, не рисковала, старалась быть рассудительной и никогда не теряла своих идеалов в жуткой тьме — они светились ярко, словно звёзды. Эстер знала, что Мэри практически не подвергалась нападкам Белы, Кассандры или Даниэллы, она была для них неинтересна и привычна, Леди Димитреску же относилась к ней с благоволением. Нет, она не позволяла той пользоваться библиотекой, не давала преимуществ перед другими служанками, не делала исключений и не интересовалась ей, как человеком. Альсина определённо ценила лишь трудолюбие и послушание Мэри, её покорность и, как казалось, доверяла ей в вопросах ведения хозяйства, а особенно — кухни. Мэри отличалась от большинства девушек, находившихся в замке Леди Димитреску. Она не сплетничала, не совала нос, куда не следует, старалась помочь любой служанке, к ней обратившейся, и могла показать свою силу, если следовало. Мэри была тихой, однако её уважали. Мэри же уважала лишь судьбу, Альсину и Эстер, которая ей так полюбилась. Дойдя до кухни, Эстер остановилась около двери, заслышав смешки и голоса. Каждый раз, когда она заходила, все замолкали, и сейчас она не смогла побороть любопытство: хотелось узнать, о чём говорят в этих стенах. Эстер прислушалась. — Она выскочка, каких ещё поискать нужно! — кажется, это была Анна. — На цыпочках бегает вокруг Леди Димитреску. Эстер никогда не общалась с Анной. Но за всё время работы в замке она поняла, что Анна всегда была чем-либо недовольна. Она была жадной до внимания, лицемерна, завистлива, но, тем не менее, отличалась исключительной красотой и трудолюбием. За ней нельзя было заметить ошибок, она была осторожна и аккуратна, действовала с точностью, выверяя каждый шаг. — Неужели тебе не жаль её? Мне кажется, девочка совсем запуталась, — этот голос Эстер не узнала. — Почему мне должно быть её жаль? Все платят за свои ошибки! Так и Мэри встала на её сторону. Ты видела, что она сделала? И при всех! Подобные оскорбления не прощают, кто она такая? — в голосе было возмущение, обида и желчь. — Да, Мэри поступила нехорошо… Эстер вспомнила, как Мэри рассказала ей, что дала Анне пощёчину, но та была всецело заслуженна. И сейчас Эстер безумно хотела сделать то же самое. Услышать удар и вскрик, насладиться жжением, которое могло бы остаться на ладони, почувствовать, как забьётся бешено и удовлетворённо сердце. — Так теперь Эстер ещё и личная служанка. И это после того, как она разбила бутылку вина, витая в облаках… — Это непростая работа. — Она совершит ошибку, и мы ещё увидим, к чему всё приведёт, — Анна посмеялась. — Она так старательно пытается добиться расположения этих монстров: чёртовой Леди Димитреску и её неугомонных дочерей — на это невозможно смотреть! — услышав последнюю фразу, Эстер вскипела. Пусть её не любили, может, даже ненавидели, пусть оскорбляли, не понимали, обсуждали за спиной, но неуважение, проявленное к Альсине и её детям, вызвало бурю внутри. И в этот момент Эстер совершенно забыла о том, какой ужас они могли внушать, насколько жестоки были, какую боль они причинили ей самой, разукрасив тело. В голове лишь были прекрасные картины: нежный взгляд Альсины в библиотеке, искры в её глазах в оперном зале, печальное лицо в покоях, бархатный смех, так ласкающий слух, трепетные прикосновения и неравнодушие, её ум, грация и слова, заставляющие весь мир перевернуться. Детская непосредственность Даниэллы, её мечты о любви и нелепые шутки, благоразумие и ответственность Белы, её страсть к книгам и даже сила, увлечённость и дерзость Кассандры. И их великая, абсолютно внеземная любовь к их матери. — Может, невозможно смотреть, потому что у самой не вышло этого добиться? — Эстер влетела на кухню с огнём в голубых глазах, который мог сжечь всё на своём пути. Анна вздрогнула от неожиданности. — Ты ни черта не знаешь об этой семье! Мелькнувший страх в её голубых глазах, которые были чуть насыщеннее, чем глаза Эстер, сменился глубочайшим презрением. На кухне повисло молчание и напряжение, настолько сильное, что оно душило, топило в себе всех находившихся в помещении людей, накаляло воздух до слишком высоких температур. — Я ничуть не хуже тебя, Эстер. Анна судила по себе. Она определённо считала, что Эстер действовала только из собственных интересов, даже не беря во внимание то, что она могла привязаться к этим «монстрам», восхищаться ими и чувствовать себя в их обществе не невидимкой, не ничтожеством, а обретать среди них понимание и ощущать внимание, которых на протяжении всей её жизни не могли дать ей люди. Такие, как Анна. Эстер сжала кулаки и зубы, стараясь успокоить разбушевавшийся гнев. Конфликт не был выходом. Конфликт — прямой путь к наказанию. Леди Димитреску не терпела разлада между слугами. Простое правило, которое каждый обязан соблюдать. Эстер вспомнила, как нескольким служанкам отрезали языки за непослушание, вспомнила, как Леди Димитреску нежно касалась её искромсанных когда-то волос, так неравнодушно смотрела своими янтарными глазами, заставляя теряться в них, словно в лабиринте Минотавра, из которого не было выхода. Но если путники, попадая в петляющие каменные проходы, были жестоко убиты чудовищем, то Эстер его полюбила. Дыхание постепенно выровнялось, и кулаки разжались. — Однажды твоё неумение держать язык за зубами выйдет тебе боком, — прошипела Эстер, проходя в угол и садясь на стул. Всё ещё нужно было дождаться Мэри. — Я надеюсь, ты не угрожаешь мне? — посмеялась Анна, вскинув брови. Каждая правильная черта её красивого лица выражала издёвку. — Ты глупа и безрассудна. Эстер отвечать не стала. Она отвернулась к стене, унимая раздражение и из ниоткуда взявшуюся головную боль. Да и раны неприятно заныли на теле. Дальнейшего диалога не последовало, Анна и ещё несколько девушек, находившихся на кухне, молчали, занимаясь делами. Эстер всем сердцем желала, чтобы Мэри пришла как можно раньше — находиться в помещении было невыносимо. Она мечтала, наконец, оказаться в покоях Леди Димитреску, не в давящей тишине, а в успокаивающей и окутывающей приветливо и мягко. Атмосфера там была особая, и Эстер не могла понять, чем ей так приглянулось это место. То ли тем, что там часто пахло духами Альсины, то ли тем, что оно хранило все тайны своей хозяйки. Там можно было почувствовать себя в безопасности, даже если рядом находилась Леди Димитреску, которая обычно в четыре часа за бокалом вина завязывала небольшой разговор. Как только Мэри появилась на кухне, Эстер вскочила со своего места и услышала, как хмыкнула Анна. Но это было уже неважно. Мэри улыбнулась, а в карих глазах царили тепло и любовь. Эстер тут же кинулась к подруге, аккуратно выводя её из комнаты. — Доброе утро, — быстро проговорила Эстер, чувствуя, как внутри растекалось спокойствие. — Во-первых, по делу: Леди Димитреску хочет тебя видеть в обеденной комнате во время разлива вина, она сообщила мне с утра. Мэри, задумавшись, кивнула. — Расскажешь мне вечером, если это что-то важное? — с надеждой спросила Эстер, и Мэри, нежно улыбнувшись, дотронулась до её руки и кивнула ещё раз, по-доброму воспринимая подобное любопытство. — А… кто сейчас разливает вино? — Эстер поняла, что до сих пор не интересовалась данным вопросом; он появился внезапно и требовал ответа. — После того, как ты разбила бутылку, все так боялись занимать твоё место, — Эстер по неведомой причине напряглась, — В общем, вызвалась Анна. — Что, сама? — она почувствовала только недавно покинувшее тело раздражение. — Да, почти сразу. Этот факт был неприятен. Эстер знала, что она не справилась с такой, казалось бы, простой и ставшей рутиной, обязанностью. Анна же ошибок не совершала, она определённо справится, такая аккуратная, слишком приземлённая. Другая. Но для Эстер разлив вина был своеобразным моментом, который позволял быть рядом с семьёй Димитреску. Эти каждодневные встречи не позволяли Альсине забывать о ней, напоминали о редких встречах и разговорах. Событие, ставшее роковым, несло в себе трепет и заботу, которую Эстер проявляла со всей душой, каждый раз утопая в своих чувствах. Для Анны это было работой, способом показать себя, затмить остальных. Желание, вызванное эгоистичными побуждениями. Но Эстер не имела права её за это осуждать. Анна лишь хотела жить. И как можно лучше. Анна не так наивна и глупа, чтобы воспринимать этот замок, как дом. И она хотела занять своё место под солнцем, заслужить внимание семьи Димитреску. И это вызывало необъяснимую ревность, это выводило из себя, заставляло почувствовать бессилие, ведь Эстер ничего не сможет с этим сделать. — Тебя что-то беспокоит? — неожиданно спросила Мэри, вырывая зависшую Эстер из своих мыслей. Она помялась, сведя брови и, наконец, тяжело вздохнула. — Да… Поговорим вечером, мне нужно подготовить покои для Альсины, — устало и печально проговорила девушка, постаравшись улыбнуться. Она осторожно развернулась, делая глубокий вдох, прогоняя все неприятные эмоции, которые могли бы помешать работе, и направилась в покои.

***

День, который должен был пройти легко и быстро, тянулся слишком долго и был напряжённым. Эстер даже не думала, что неприятный диалог на кухне может настолько на неё повлиять. Расслабиться за уборкой не получалось, мысли постоянно улетали в ненужном направлении и приходилось каждый раз себя одёргивать, что, откровенно, очень выматывало. За ланчем Леди Димитреску попросила Эстер прийти в покои на час раньше — Альсине была нужна помощь с письмами. Предстояло провести с Леди Димитреску на час больше обычного наедине, и этот факт заставлял сладко волноваться в ожидании этого мига. Было так странно относиться к каким-то жалким шестидесяти минутам настолько трепетно после того, как Эстер провела с Альсиной несколько дней в её спальне. И когда Эстер стояла уже перед дверью, так сильно желая постучать, но так переживая, она снова и снова напоминала себе, что ей всё ещё не стоит забываться. Пусть она чувствует, как бабочки летают в животе, пусть сердце бьётся быстрее, однако во главе всего должен стоять разум и рациональность. И они твердили, что следует быть осторожной, прагматичной, смотреть в оба и не давать себе расслабляться. Постучав в дверь, Эстер услышала заветное «проходи». — Присаживайся, Эстер, — не бросив и взгляда на девушку, произнесла Альсина и кивнула в сторону дивана, на котором были разбросаны конверты и, видимо, письма. Она сосредоточенно вчитывалась в бумаги, лежащие на столе. — Много времени это не займёт. Тебе следует разложить их в соответствии с адресатами. — Да, — озадаченно произнесла Эстер, присаживаясь на диван и протянув руки к бумажкам. Она раскладывала конверты: там были письма от Матери Миранды, Донны Беневиенто, Карла Гейзенберга, — к слову, почти от всех лордов, — и несколько подписанных неизвестным Эстер именем. Листы, которые находились вне конвертов, Эстер раскладывала намного медленнее. Интересно, неужели Леди Димитреску не боялась, что Эстер может их прочесть? Или, наоборот, делала ставку на её честность? А, может, доверяла? Впрочем, Эстер ничего не могла поделать с тем, что ненароком их читала.

«Альсина, мне нужен более подробный отчёт о результатах твоих экспериментов. Важен каждый шаг, каждая ошибка. Того, что ты присылаешь, недостаточно. Будь внимательнее, мне необходима каждая деталь.

Тебе стоит оставить несколько служанок в живых до следующего найма, желательно одних из самых молодых. Возможно, предстоит опробовать на них новый штамм мицелия.

Матерь Миранда»

«Мне осточертело с этим возиться. Ликаны, созданные Мирандой и Моро, неподвластны контролю. Они абсолютно тупы и бесполезны. Мне жаль тратить на них пули, чтобы избавиться от результатов неудачных экспериментов. Миранда медленно, но верно переходит грань.

Что касается Кассандры: если позже ей будет нужна помощь с оружием для охоты, я, так уж и быть, помогу, если твоя дочь не перегрызёт мне глотку.

Карл Гейзенберг»

«Дорогая Альсина, ты всегда можешь посетить моё поместье. Ты желанная гостья. Я буду счастлива, если вновь удастся вдвоём выбрать ткань для твоих новых платьев или же поговорить за чашкой травяного чая.

С любовью,

Донна Беневиенто»

Эстер то и дело поглядывала на Леди Димитреску, пытаясь понять, видит ли та, что адресованные ей письма читают. Но Альсина не оглядывалась и не обращала внимания на Эстер. Вероятно, Матерь Миранда проводит эксперименты с определённой целью, вот только какой? И ликаны — это существа, что напали на деревню тогда, когда Эстер нашла труп своего отца около двери? И та просьба о молодых служанках… — Эстер, — она вздрогнула от неожиданного обращения. — Принеси вина. Девушка мигом вылетела из покоев, пытаясь переварить информацию, которая рождала лишь больше вопросов, чем ответов. Не стоило даже внимания своего обращать на написанные слова, всеми силами необходимо было держаться. Ясно было одно — распространение информации каралось по всей строгости. Эстер вернулась быстро, принеся бокал вина и поставив его перед Леди Димитреску. Та, наконец, впервые взглянула на свою служанку. Задумчиво и прищурившись. — Сегодня ты словно не здесь, — произнесла Альсина, и Эстер сразу поняла, что та имела в виду. После ланча, во время встречи с Леди Димитреску, Эстер была всё ещё раздражённой, никак не способной прийти в себя и отключить негативные эмоции. А сейчас… к уже имеющимся переживаниям добавилось множество вопросов и опасений, никак к ней не относящимся, — Эстер надеялась, — но, тем не менее, разжигавшим любопытство отчаянно и сильно. — Прошу прощения, — опустив голову, проговорила Эстер. — Извинения излишни, — недовольно и строго сказала Леди Димитреску, на секунду коснувшись пальцем подбородка Эстер, заставив ту поднять глаза, — мне нужны объяснения. — Я… — Эстер замешкалась, пытаясь успокоить быстро бьющееся сердце и невыносимое осознание того факта, что Альсине может быть не всё равно на её состояние. Разве это было возможно? Смотря в янтарные глаза, ждущие ответа, вглядываясь в острые черты лица, опустив взгляд на манящие алые губы и дав волю дрожи, Эстер на одном дыхании ответила: — Меня выворачивает от людей в этом замке. Леди Димитреску подняла брови, а затем усмехнулась. Она долго не отвечала, буравя взглядом Эстер, словно отмечая что-то про себя. Альсина медленно осмотрела её с ног до головы, остановившись на глазах. — Люди… — Леди Димитреску пренебрежительно хмыкнула, доставая мундштук с сигаретой и закуривая. Эстер завороженно смотрела, как Альсина обхватила красными губами серебряную трубочку, на другом конце которой загорелся ярко-рыжим огонёк. Леди Димитреску выдохнула сизый дым, медленно рассеявшийся в воздухе, принеся в него горьковатый запах табака. Глаза заслезились, и Эстер пришлось сдержать свой порыв потереть их ладонями. Сделав ещё одну затяжку, Альсина приблизилась. Её лицо находилось в нескольких сантиметрах, так близко, что перехватывало дыхание, уже так привычно и правильно, что сводило с ума. Янтарные глаза рассматривали с лёгкой грустью каждую черту, будто Леди Димитреску пыталась найти изъян или нечто, что даст ей понять. Только что? — Эстер… — шёпотом произнесла она и коснулась тыльной стороной ладони щеки девушки, заставив её перевести взгляд и сильно сомкнуть губы. — Люди ненавидят то, что им чуждо, — Альсина нежно погладила кончиками пальцев скулу, от чего захотелось закрыть глаза и прильнуть к женской ладони всем личиком. — И лишь тогда, когда страх перед неизвестным превышает ненависть, люди становятся покорными, мелкими существами, которыми можно управлять. Альсина отстранилась, по-прежнему не отрывая своих янтарных глаз от Эстер, словно желала увидеть реакцию. — Ты закончила с письмами? — Да, почти, — словно из транса вышла Эстер, бросаясь к дивану. — Как только завершишь, можешь быть свободна. Буду ждать тебя в десять, а после — в одиннадцать, с бокалом вина.

***

Эстер была чужда слугам, которые питали к ней жгучую ненависть. И она была слишком слаба, вряд ли кто-либо мог бояться её или же уважать. Хрупкую, худенькую девочку, не имеющую поддержки, терпящую оскорбления, подставляющую другую щёку. Насколько это было верным? Насколько ей нужен был авторитет среди этих людей? Эстер хотела быть ценной в глазах Альсины, нуждалась в её расположении, но, очевидно, даже это было чревато неприятными последствиями, которые уничтожали шаг за шагом всё то счастье, которое девушка старалась выстроить. Леди Димитреску использовала страх людей, чтобы ими управлять. Ей нравилась власть, она любила подчинять и играть. Жестоко и по правилам, известным только ей самой. Альсину Димитреску ненавидели, но слишком боялись и именно поэтому уважали, выполняя каждую просьбу в попытке не быть лишённым жизни. Эстер подчинялась и уважала не из ненависти, не из страха, а из-за быстро бьющегося в груди искренностью сердца. Она восхищалась её умом, элегантностью, двусмысленной натурой, любовью к своей семье и каждой чертой её красивого лица и тела. Эстер старалась выжить, это было бесспорно, но когда это желание так тесно сплелось с личностью её Леди, девушка не знала. Цели стали неотделимы, шли бок о бок: жить — это быть значимой в глазах Альсины, чувствовать её интерес и даже пропускать через себя жестокость — ведь даже эта черта характера делала Леди Димитреску той, кем она являлась. Это стоило принимать. И понимать. Могла ли Эстер?.. Мысли в голове не давали покоя, терзали и мучили. Эстер подготовила спальню Леди намного раньше, чтобы успеть немного отдохнуть. Может, посидеть в библиотеке за книгой или же… Эстер замерла. Идея, пришедшая так неожиданно и резко, быстро пробралась по венам, проникая в каждую клеточку тела. Она затуманивала разум, и теперь она и только она управляла всеми действиями Эстер, неблагоразумными и выбивающими из колеи. Эстер мигом направилась в оперный зал в надежде, что его уже успели подготовить слуги, а Леди Димитреску ещё не объявилась. Несясь по коридорам, через дорого украшенные комнаты, Эстер улыбалась самой себе, предвкушая. Это было чертовски рискованно, но она будет осторожной. И все тревоги мигом покинут разум, уйдут, растворятся, когда Альсина будет играть на рояле. Какого же было облегчение, когда Эстер обнаружила, что в оперном зале горели свечи, но он до сих пор был пуст. Она аккуратно забралась на сцену, остановившись и осмотрев потрясающей красоты комнату, поражавшую своим величием, и, не выдержав, хлопнула в ладоши, слушая, как звук эхом проносится по залу. Аккустика была потрясающей. Но летящее быстро время никогда не подстраивалось под всеобщие желания, поэтому Эстер, чувствуя, что скоро Леди Димитреску войдёт в помещение со своими дочерьми, сядет за музыкальный инструмент, и сладкая музыка польётся из-под её пальцев, юркнула меж толстых бархатных красных штор сцены. Эстер села на колени, убедившись, что осталась маленькая щёлочка между тёмной тканью, сквозь которую можно будет немного подсмотреть за происходящим в оперном зале. Эстер жадно ждала, когда Альсина войдёт в комнату, но время замедлило свой ход, заставляя сгорать от нетерпения. Что она будет играть? Как долго? Будет ли разговаривать с дочерьми? Эстер не знала, сколько просидела в глухой тишине за приятными щекочущими размышлениями. За занавесом пахло деревом, пылью и словно старыми книжными страницами. Запах словно прятал Эстер в своих объятиях, убаюкивая и защищая, как маленького ребёнка. Было спокойно и не было страшно, что Эстер могли обнаружить. И что-то внутри уверенно твердило: волноваться не стоит. Голубые глаза широко открылись, а губы разомкнулись, как только Альсина появилась в оперном зале с дочерьми. Высокая, в белом одеянии и с излюбленной чёрной шляпой. Она улыбалась: искренне и широко, от чего у Эстер защемило в груди. Девочки радостно хихикали, мечтая услышать игру матери, насладиться музыкой. Впрочем, Эстер разделяла их желание. Леди Димитреску, устроившись напротив рояля, наконец заиграла. Плотные красные шторы заглушали звук, но всё же Эстер слышала, насколько он был нежен, мелодичен и текуч, как ручей. Девушка и не поняла, когда перестала смотреть сквозь щёлку меж тканей, когда облокотилась спиной на какой-то деревянный большой предмет, может, ящик, как закрыла глаза, сливаясь с музыкой душой. Убаюкивающая игра, вызывающая слезы от того, насколько она была нужной и расслабляющей, пленяющей, будто шёлком окутывала тело, ласково струясь и поглаживая. И мечты просыпались ото сна, когда Эстер, наоборот, засыпала от удовольствия. Она видела зелёный лес с папоротниками и пушистыми мхами, на которых хотелось лежать, как на перине, слышала звуки прохладного ветра, играющего с волосами, пение птиц и шелест листвы. Видела, как ключ бьёт из-под земли: чистый, вкусный и свежий. И так сейчас хотелось оказаться где-то там, вдалеке, не взаперти: свободной, бегущей вперёд за ветром, а не за иллюзиями и в попытках сохранить свою жизнь. Когда-нибудь она сможет оказаться там? Ещё раз? И время летело быстро, но Эстер наслаждалась каждой секундой, впитывая всё, что они могли дать. Чувствуя, как по телу растекается истома и приятная слабость. И больше не было желания лететь и ломать свои крылья: лишь сидеть в этой темноте, дышать ветхим воздухом и слушать. Слушать эту прекрасную музыку, льющуюся из-под пальцев Альсины Димитреску, находившейся где-то близко. Их разделяла ткань. Красный занавес, тяжелый и могучий. Их разделяли реальность и мечты, статус и желания, обида и прощение, витающие в этом замке. В таком огромном, красивом и величественном, но в душном и сковывающем. Их разделила тишина, возникшая из ниоткуда и продлившаяся, кажется, много минут. Звенящее молчание, давящее на уши, от которого хотелось избавиться и вновь поддаться чарам музыки. Почему же она прекратила играть? — Я тебя чувствую, Эстер, — громкий бархатный голос, доносящийся из-за штор, заставил открыть глаза и вздрогнуть, — не прячься. Руки дрожали, когда Эстер хватала ими красную ткань, выходя на свет и жмурясь от непривычной яркости. Леди Димитреску стояла перед сценой, пронзительно глядя на свою служанку, которая виновато свела брови и смотрела своими голубыми глазами немного испуганно, но вдохновлённо. Эстер находилась на виду, в полном владении янтарных глаз Альсины, не защищённая больше могучим занавесом, оставленным позади. Альсина была одна. Видимо, Кассандра, Бела и Даниэла уже покинули оперный зал. Неужели Эстер не услышала, как они прощались, погрузившись в собственные эмоции и мир? Сердце трепетало, а руки похолодели, но Леди Димитреску не смотрела со злостью или гневом, и даже не с разочарованием. В янтаре спрятались понимание и принятие — такие странные до одури, но до боли приятные и волнующие чувства. — Вы знали? — спросила Эстер, наконец решившись нарушить эту затянувшуюся паузу. — Я бы удивилась больше, если бы не поймала тебя здесь, — усмехнулась Леди Димитреску. — Следуй за мной. Эстер послушно спрыгнула со сцены, направляясь за Альсиной, шедшей к роялю. Воспоминание о далекой игре в четыре руки обрушилось яркой вспышкой, подарив чувство полёта на мгновение, а затем боль от падения. Леди Димитреску листала нотную тетрадь, пока не нашла нужную страницу. — Когда я впервые застала тебя в оперном зале, ты пыталась сыграть эту мелодию, — начала строго Альсина. — Не распознав её с самого начала, я поймала себя на мысли, что за подобное следовало оторвать тебе руки… Леди Димитреску вновь села напротив музыкального инструмента, когда Эстер поджала губы, думая о том, насколько же в тот день ей, вероятно, повезло. Сейчас она могла бы не стоять здесь. Вновь. С Альсиной, находящейся рядом: руку протяни — дотронешься и ощутишь гладкость и теплоту бледной кожи или шелковистость чёрных волос. — Пусть ты играла далеко не идеально и отвратительно фальшивила, — затем тон изменился, стал мягче и тише, а Леди Димитреску перевела свой взгляд с нотной тетради на Эстер, — но ты старалась так самозабвенно, словно знала, о чём была музыка. — Это… — робко произнесла Эстер, — было что-то особенное? — Это моё произведение, — призналась Альсина, и в янтарных глазах промелькнула печаль, — и написала я его раньше, чем ты явилась на этот свет, дитя. Оно было создано для четырёх рук, но никогда не было сыграно с тем, для кого предназначалось. И… — Леди Димитреску отвернулась, кажется, не выдержав взгляда голубых глаз, — это разбило мне сердце. Дыхание перехватило. — Мне жаль, — прошептала Эстер, стараясь унять дрожь, охватившую всё тело, вызванную подобным откровением. Однако Альсина лишь подняла руку, требуя замолчать. — Тебе бесконечно повезло, Эстер, что тетрадь была открыта на нужной странице. Но твоё чрезмерное любопытство, пусть и такое невинное, — Альсина улыбнулась уголком губ, от чего у девушки остановилось сердце, — могло обернуться для тебя катастрофой. Как выяснилось позднее… и для этого замка. И воздуха в оперном зале стало слишком мало, а в ушах отдавались удары горящего внутри органа, ноги стали ватными, грозясь подкоситься. Эстер молчала. Слова испарились, исчезли, не осталось ни одной мысли. Была лишь буря внутри, разразившаяся с новой силой, непередаваемой и бесконечной. Буря, унёсшая рассудок, подарившая манящий хаос и безмерное блаженство. — Хотела бы ты научиться играть, Эстер? — и взгляд янтарных глаз, полный решимости и огня, устремился в голубые океаны, где царил шторм. — Играть по нотам душ?