Эстер с трудом открыла уставшие глаза, почувствовав, насколько веки были тяжёлыми. Головная боль проявилась при первом же движении, как и слабость в теле. В спальне Леди Димитреску уже было светло и приятно пахло сладкими духами. Эстер уставилась в богатую стену, украшенную золотом, на которой вырисовывались красивые и замысловатые узоры. Линии, выстраивающиеся в непроходимые лабиринты с тупиками и узкими проходами, в которых запросто можно потеряться и невозможно найти выход.
Эстер села на кровати, переводя взгляд на своё платье, на котором красовались засохшие пятна крови, и руки, всё так же запачканные, напоминавшие о вчерашнем вечере, перешедшем в ночь. В груди образовалась чёрная дыра, засосавшая внутрь и уничтожившая все эмоции и чувства. Воцарилась пустота и безнадёга, перекрывающие собою абсолютно весь мир. Сделав глубокий вдох, Эстер, наконец, осмотрелась.
Леди Димитреску сидела за столом, вчитываясь в какие-то бумаги. Она не обратила на Эстер внимания, не повернулась и не сдвинулась с места. Сердце на секунду замерло, когда в голове размеренно и медленно начали проноситься мысли. Эстер поняла, насколько присутствие Альсины казалось уже неотъемлемой частью жизни, важной и необходимой, как сильно хотелось, чтобы взаимодействие было теплее и непосредственней, а взгляды Леди Димитреску — более неравнодушными.
Воспоминания о приятном объятии, о нежных и успокаивающих прикосновениях, всплыли в голове. Неужели это действительно было? Неужели Леди Димитреску не оттолкнула Эстер? Почему? А сейчас она сидела в собственной спальне и, кажется, ждала, когда Эстер проснётся… как когда-то. Дежавю. Однако, только этот момент и дьявольское осознание того, что Альсина уделяет своё драгоценное время служанке, не могли закрыть ту дыру, что красовалась в груди.
Ужасающие картинки, возникающие перед глазами, вызывали желание спрятаться где-нибудь вдали ото всех, даже от Леди Димитреску, побыть в одиночестве где-то на просторе, и не думать ни о чём, забыться. Разрешить себе успокоиться, вздохнуть полной грудью и сбросить оковы полученной боли, принять всё, что произошло. Мёртвое тело Мэри, кричащая и бьющаяся от ужаса Анна, увлёкшаяся Кассандра и поддерживающая Леди Димитреску — всего было так много! Вечер и ночь были столь насыщенными, что забрали последние силы.
Эстер лишь надеялась, что её слабость будет прощена Леди. Несмотря на подавленность, на невыносимое желание вновь лечь в постель и не вставать в ближайшие несколько дней, она была готова встать и пойти работать, борясь с отвратительным опустошением и бессилием. Нельзя было подводить Альсину, разрушить кровью построенную репутацию.
— Я долго спала? — тихо спросила Эстер, уставившись на Альсину, которая всё так же увлечённо читала документы, не переводя взгляда.
— Достаточно, — отрезала Леди Димитреску, и Эстер поджала губы. Вероятно, не стоило выпускать на волю свои эмоции, давать себе слабину. Она сжала руки в кулаки, коря себя за несдержанность и неустойчивость, за изнеможение.
Альсина, наконец, развернулась к Эстер. Она оглядела её заинтересованно и высокомерно с ног до головы, словно оценивала. И под этим взглядом стало неуютно — Эстер почувствовала себя экспонатом в галерее, к которому были прикованы десятки глаз. Леди Димитреску медленно сняла очки, отложив их в сторону и взмахнув чёрными идеально уложенными волосами.
— Мне следует извиниться, — прошептала Эстер, отводя взгляд. Сил смотреть в янтарные глаза, полные неизвестных эмоций, не было. — Я приступлю к работе.
Краем глаза Эстер заметила вскинутую руку Леди Димитреску и тут же умолкла. Властный жест, заставляющий молчать и слушать беспрекословно. Альсина вздохнула, но с места не сдвинулась. Эстер вновь посмотрела на неё, заметив, что та была уставшей и слегка раздражённой. Не она ли стала виновницей подобных эмоций? В тяжёлую, наполненную огромным количеством кусачих чувств чашу, добавили ещё и вину.
Как же Эстер устала.
— Обо всём, что произошло, мы поговорим позже, — в тоне Леди Димитреску присутствовали невидимые нотки злости, и Эстер захотелось просто раствориться в воздухе, не оставив после себя и следа. — Я не могу ждать от тебя сегодня продуктивности и собранности, к сожалению, — Альсина отвернулась на секунду, будто собираясь перед тем, что хотела озвучить, — можешь уделить день… собственной фигуре, а не
моей.
Эстер задержала дыхание. Захотелось вскинуть голову вверх и дать волю слезам облегчения, но вряд ли бы вышло заплакать — жидкие кристальные капли кончились ещё этой ночью. Кажется, Леди Димитреску стоило усилий принять подобное решение и пойти навстречу Эстер,
принять её эмоции. Она знала, что та вряд ли понимала их, ведь для Альсины слово «смерть» не имело того же значения, какое имела для Эстер. Года и опыт превратили это в обыденное и простое, ничего не значащее явление.
Смерть не могла причинить боли Леди Димитреску.
Но факт того, что Альсина воспринимала чувства Эстер, как принадлежащие живому человеку, как личности, умеющей испытывать что-либо, думать и действовать, был особенным, невообразимо долгожданным. Кажется, она перестала быть безликой, простой, той, кого можно было воспринимать лишь как еду. И Эстер каждой клеткой почувствовала, как становилась нечто большим, сильным. Лишь бы не испортить это восприятие Леди Димитреску, лишь бы ничего не разрушить…
— Я всё равно уберу в спальне, — сказала Эстер, стараясь всё же загладить свою вину перед Альсиной, хоть как-то показать, что, несмотря на собственное состояние, она не была бесполезна, была способна продолжать делать то, ради чего Леди наняла её.
— Сначала приведи себя в порядок, — потребовала Леди Димитреску, и Эстер поняла, что ей действительно нужно было смыть кровь и поменять платье, освежиться и не позориться своим видом.
Эстер встала с кровати, расправив плечи. За окном была потрясающая погода: вероятно, было даже теплее, чем обычно. Да и снега осталось не так много — весна. Солнце ласкало своими лучами сквозь стекло лицо Эстер, и хотелось протянуть к нему руки, согреться в тёплых объятиях Гелиоса, стать к нему ближе. Желание сбросить с себя тяжёлые цепи, приковывающие к земле и к реальности, почувствовать, как ветер играет с волосами, как душа замирает от ощущения свободы, было настолько сильным!.. Невообразимым. И невозможность его исполнения угнетала ещё больше.
— Да, Леди Димитреску, — Эстер направилась к двери на подкашивающихся ногах — чёрт, она даже не ожидала подобной слабости, — а затем остановилась, услышав тихий, проникающий под кожу и заставляющий волноваться голос.
— Тебе нужна… моя помощь? — уверенная фраза заставила замереть, а сердце забиться быстрее. В голове возникла картина, где Альсина помогает Эстер отмыть тело от крови, касается руками головы, запястий…
— Не смею отвлекать Вас от работы, — робко и дрожащим голосом произнесла Эстер, — я справлюсь.
— Отлично, — равнодушно ответила Альсина, вновь повернувшись к столу, надев свои очки в золотой оправе, уткнувшись в документы и потеряв интерес. И так было всегда. Лишь парой слов она заставляла Эстер сойти с ума на мгновенье, а сама была непреклонна и сдержанна.
Эстер вышла из спальни, направляясь к своей комнате. Она сунула руку в карман с целью найти свои часы, которые всегда носила с собой, но боль пронзила грудь, как только пальцы нащупали бумажку. Записка от Мэри. Кажется, только она и воспоминания остались от подруги. Что стало с её телом? Об этом нельзя было думать, нет. Всё ещё не верилось, что в этом замке Эстер осталась без поддержки, без близкого
человека, способного понять. В голове не укладывалось, что всё не будет как прежде, что Эстер больше не увидит смеющихся карих глаз, не ощутит ласковых прикосновений, не поговорит с Мэри, не послушает её замечательных историй — и ведь они даже не успели попрощаться.
Слишком неожиданно это произошло, сбило с ног, заставило потерять равновесие и рассудок. Только то, что месть была сладкой и справедливой, грело душу и сердце. Только то, что Анна поплатилась за содеянное, успокаивало. Будь у Эстер возможность сделать это ещё раз, она бы без раздумий это совершила. И всё-таки было что-то пугающе приятное в том, когда власть над человеком заряжала каждую клетку сильнейшей энергией, заставляя глаза гореть, в то время как жертва билась в страхе.
Тело пробивала дрожь от осознания того, насколько эта власть была пьянящей. Об этом не хотелось думать, нет. Не стоило. Это наталкивало на слишком пугающие мысли, подвигающие на отвратительные выводы. И, конечно, неверные. Абсолютно неправильные, ведь так?
Интересно и тревожно было предвкушать, что же в итоге скажет Альсина, когда увидит, что Эстер способна говорить обо всём случившемся. Она разозлится? Накажет? Отстранит от работы? Чего следовало ожидать — было неясно. Но почему-то хотелось отодвинуть этот момент как можно дальше. Было стыдно вспоминать, как Эстер кинулась в объятия Альсины — женщины, что была неприступна, величественна и отстранённа. Той, чьи слова были наполнены ядом, чьи игры доводили до крайности, а глаза заставляли увязнуть в янтаре и застыть там, словно древнему насекомому.
Дойдя до спален, Эстер остановилась. То место, где должны были красоваться кровавые следы на стене, где была жестоко убита Анна, уже было чистым. Эстер, наконец, залезла в другой карман, нащупав там часы. Неужели было уже три часа? Поразительно. Она спала непозволительно долго для своего положения. Вряд ли Леди Димитреску была довольна подобным состоянием своей личной служанки, но… она всё же переборола свои неизведанные чувства и, — о боже, — разрешила Эстер прийти в себя. Конечно, только ради того, чтобы её работа была такой же идеальной, чтобы Эстер не думала ни о чём, кроме своих обязанностей и…
Альсины.
А вдруг Леди Димитреску задевало то, что Эстер испытывала столь сильную привязанность к кому-то другому? Не только к своей Госпоже. Могло ли это задеть её чувство собственничества? Нет, глупости — вряд ли Альсину волновали подобные привязанности, ни одна служанка не могла сравниться с ней. Она находилась выше этих эмоций, непреклонна, снисходить до них было не в её характере.
Эстер вошла в комнату с камнем на душе, который никак не удавалось скинуть. Взяла чистое простое платье из шкафа, ткань, что служила полотенцем, и не пожелала взглянуть на себя в зеркало, зная, что она увидит. На себя смотреть не хотелось — Эстер бы не узнала эту девушку, она была бы чужой и новой, опустившейся ниже земли, причиняющей боль, отнявшей жизнь, преданной семье и проникшейся её членами, которых боялись все слуги этого замка и вся деревня. Но пути назад уже не было.
Ванная комната — если можно было назвать так то помещение, где слуги могли привести своё тело в порядок — была не очень большой и достаточно тёмной. Здесь находились бочонки с водой, которые служанки сами набирали и притаскивали в комнатку, несколько черпаков для забора воды и небольшие поддоны. Эстер зажгла пару свеч, которые находились лишь около входа и мало что освещали. Она сбросила с себя грязное платье, которое ещё предстоит отстирать от кровавых пятен или же выкинуть, лишив себя наряда, — что было бы потерей, их и так было не много.
Встав босыми ногами на поддон и почувствовав, сколь в комнате было прохладно, Эстер зачерпнула воды и вылила на себя, поёжившись. Она тёрла свою кожу, мылила, стараясь избавиться от следов алой засохшей жидкости, напоминающей о необратимом. И даже, когда казалось, что тело было чистым, Эстер продолжала и продолжала смывать то, чего уже не осталось. Вода словно забирала противное, то, с чем так яро хотелось проститься.
Жаль, что души она не касалась, что нельзя было отмыть всю чёрную пустоту, все тревоги, что находились внутри. Дотронувшись мокрой рукой до кирпичной стены, а затем прильнув к ней лбом и закрыв глаза, Эстер глубоко задышала, будто пробежала несколько километров. Чего только не видели стены этого замка, чего только не слышали, и хранили грязные тайны, впитывали их, становясь зловещими. Хотелось скрестись ногтями о холодные кирпичи, чтобы стереть и себя, и стены, заставить забыть и замок, и собственную память обо всём, что происходило в этом забытом светом месте.
Величественный замок не позволял расслабиться. Эстер словно не чувствовала с ним той тонкой связи, которая помогла бы слиться с этим местом полностью. Чтобы до мелочей ощущать каждое помещение и его прошлое, определить в точности своё место и с уверенностью говорить о собственной принадлежности. Хотелось, чтобы замок не только пугал, но и поддерживал, подарил возможность для свободы и сладострастного искупления.
Сердце билось, голова всё ещё болела, и Эстер, дрожа, посмотрела вниз, на своё тело. Затянувшиеся раны, которые никак не переставали давать знать о себе, красовались на теле. Они закалили её, подарили силу и забрали что-то важное… кажется, веру в идеальное, невинное и наивное. И принесли взамен не только стойкость, но и боль, разочарование и сомнения. Эстер провела пальчиками по рёбрам, словно жалея своё разбитое-собранное тело.
— Ты переживёшь и это, — тихо произнесла Эстер самой себе в тишине, и шёпот прозвучал оглушающе.
Она ведь справится, просто требовалось отдохнуть. Отпустить всё, что находилось в груди, а затем собрать волю в кулак и двигаться дальше. Терять голову — это обесценить всё, что она смогла совершить за пару с лишним месяцев. Поддаваться чернеющей пустоте, тоске и опустошённости было бы роковой ошибкой, ведущей в никуда. Только где силы на это найти, когда они закончились? Где их черпать? Однако выбора не было. Делай, что хочешь, но бери их откуда угодно, производи из воздуха. Эстер усмехнулась.
Постояв ещё в небольшой тёмной комнате, а затем, закончив с процедурой и убрав за собой, Эстер вернулась в спальню. Волосы ещё не успели высохнуть, когда на часах почти стукнуло четыре. Она, вскочив с кровати, направилась на кухню, где должна была находиться открытая бутылка вина. Стоило отнести Леди Димитреску бокал. Пусть сегодня Эстер и не была обязана, но почему-то это действие казалось необходимым и важным.
И только зайдя в помещение, как только Эстер заметила взгляды служанок, она поняла, что не задумывалась о том, как изменится отношение девушек к ней. Они молчали, смотря с осуждением и страхом, сторонясь, а затем зашептали.
— Ты же слышала, как Анна кричала этой ночью…
— Лучше держись от неё подальше…
— Никогда бы не подумала, что она способна на такое…
Хотелось уши заткнуть. Они жалели Анну, но неужели не задавались вопросом, куда же делась Мэри и чьих рук дело было её исчезновение и смерть? Стало противно. Пусть не приближаются, сторонятся, эти люди были Эстер не нужны: слабые, безвольные, глупые, не способные понять. Мэри никто не мог бы заменить. С доверием и дружбой было покончено — только не со служанками в этом месте. Нужно будет смириться с одиночеством, настигнувшем внезапно.
У Эстер осталась Леди Димитреску. И она будет держаться за неё всеми фибрами души, и примет смерть, дарованную за ошибку, если придётся. Но Альсина не стала семьёй, в отличие от Мэри. Она не дарила то, что давала в своё время Мэри. Димитреску была холодна и равнодушна, лишь изредка снимая маску безразличия и показывая каплю своих эмоций, разрешая заглянуть в свою душу, делясь ей. Этого было слишком мало, чтобы быть ближе, чтобы доверять и чувствовать то родство, которое было так желанно.
Выйдя из кухни и, наконец, оставив неприятный и скользкий шёпот позади, Эстер направилась в спальню. Вряд ли Альсина ушла в свои покои. Постучав в дверь и услышав «входи», Эстер повиновалась. Она сразу встретилась со взглядом удивлённых янтарных глаз, в которых промелькнуло уважение и некая благодарность. Леди Димитреску не ждала, что Эстер придёт с вином.
— Подумала, что бокал вина не помешает работе, — спокойно произнесла Эстер, поставив наполненный сосуд на стол, пока Леди Димитреску вглядывалась в лицо девушки, словно пытаясь понять мотивы её действий.
— Всё так же проницательна, — холодно проговорила Альсина, откидываясь на спинку стула. Сердце обливалось кровью от того, насколько её вид был равнодушным. Будто ничего не осталось от той женщины, которая подарила объятия и поддержку ночью. Может, не было этого вовсе, и Эстер сходила с ума?.. — Думала, на этот раз ты сломаешься, — она издевательски усмехнулась. — А ты всё простодушно мечешь бисер…
Задело. Чертовски задело.
— Всё ещё ради Вас, — неискренне улыбнулась Эстер, борясь с обидой. Альсина, кажется, моментально заметила горечь и
ложный сарказм в словах, которые были слишком правдивы, чересчур настоящими. Она вскинула бровь, а в глазах загорелись огни.
Хотелось прокричать что-то обидное, сказать, что она не виновата в том, что умеет чувствовать, что старается изо всех сил показать себя с лучшей стороны, отодвинуть назад все отрицательные эмоции, чтобы принести этот проклятый бокал вина в спальню! Спрятать где-то вину, поселившуюся в душе, справиться с безнадёгой и ощущением стыда, отбросить подальше желание перестать бороться. Разве Эстер заслужила подобное отношение? Почему она должна мириться с тем, что Леди Димитреску считает её слабой после всего, через что пришлось пройти? Потому что, только не выражая недовольства, можно было выжить?
Хотелось провалиться сквозь землю. Как же это осточертело. Искренние эмоции, которые Эстер выплёскивала, не находили пристанища. Они бродили во тьме, не доходя до её источника. Скитались как бездомные, выброшенные хозяином, собаки, желающие обрести хоть кого-то, кому можно подарить свою верность и любовь. И ведь были они всё равно, были! В этом мраке, бездне ходили.
Мечет бисер. Это было отвратительно. Неужели Альсина была права, и все действия Эстер были пустым звуком? И никто не собирался, не желал даже ценить их по достоинству, понимать её, принимать. Но ведь эта ночь и отдых, что дала Леди Димитреску, говорили об обратном.
Эстер связала свои руки собственными руками, когда поддалась возникшим однажды чувствам, приняла их. И теперь распрощаться с ними казалось чем-то невозможным. Она стала зависима от них, эти эмоции были воздухом, необходимым для жизни. Оставалось терпеть всю боль, приходящую вместе с чувствами, и принимать то редкое счастье, даримое ими же.
Огонь в глазах Альсины потух так же быстро, как и появился. Эстер не знала, что та увидела в её голубых глазах, но, видимо, это поимело своё влияние. Леди Димитреску лишь поджала губы и тяжело вздохнула.
— Чтобы до завтрашнего утра я не видела тебя, — злостно прошипела Альсина, и Эстер, задрожав от подобного тона, вылетела из комнаты.
Было чертовски обидно, ведь Леди Димитреску недавно дала столь нужную поддержку, а сейчас вновь играла словами, причиняя боль. Ей так нравилось мучить, что это становилось невыносимым. Чего она добивалась? Почему продолжала так настороженно относиться к Эстер? Чего боялась? Она ведь стольким пожертвовала ради уважения в глазах Альсины и её дочерей — даже собственной личностью.
***
Эстер просидела в библиотеке несколько часов, стараясь отвлечься ото всех навязчивых мыслей. Книга не спасала совершенно, лишь наталкивая на сжирающие мысли.
Когда игра окончена, игрок,
Всё проигравший, пасмурный от злости,
Сидит в углу и, грустно одинок,
Рукою перебрасывает кости.
В этой борьбе за собственную цель, Эстер проиграла всё: себя, дорогую подругу, невинность, мечты и принципы. Больше не было тех перил, за которые можно было держаться, идя по лестнице жизни. Ступеньки неожиданно стали шаткими, то и дело пугая по ним ходящего возможностью сломаться под его весом.
Пусть Эстер всё проиграла, но сама партия закончена не будет, пока сердце ещё билось в груди, пока она была способна дышать. А «сидеть в углу» и «перебрасывать кости» раньше времени не стоило. Это было бы наивысшей глупостью.
Следующий час Эстер бродила по замку, слыша, как где-то смеются дочери Альсины. Хотела бы Эстер сейчас смеяться и чувствовать себя всесильной, только не получалось. Сейчас выдалась возможность исследовать замок, как следует. Из-за большого количества работы этого сделать за всё время так и не удалось, да и вряд ли девочкам или Леди Димитреску понравилось бы, что какая-то служанка бесцельно шатается по их дому.
Скитаясь по коридорам, уделяя внимание каждому дорогому предмету, каждому рисунку на стенах и мебели, изредка проводя по ним пальцами, Эстер дошла до вестибюля. И впервые на её глаза попался лифт. Может, потому, что в вестибюле Эстер была пару раз и никогда не уделяла ему внимание, не рассматривала, она никогда его не замечала. Она впервые видела подобное изобретение, но читала о нём.
Колеблясь, Эстер зашла внутрь и неуверенно нажала на кнопку — лифт сразу тронулся. И сердце пропустило удар. Он двигался медленно, и было так необычно, что машина поднималась самостоятельно, беря на себя всю ответственность. Только железные решётки и замкнутость движущейся медленно комнатки внушали необъяснимое чувство неудобства. Интересно, куда он вёл? Эстер не помнила, чтобы где-то видела лестницу на третий этаж.
Машина остановилась, и Эстер открыла решетчатую дверь. И дыхание перехватило. Это были крыши. Эстер робко шагнула вперёд, к проходу. Здесь гулял ветер, а вид был захватывающим и поражал настолько, что хотелось потеряться здесь и остаться навсегда. Увидев, сколько было небольших открытых комнат на башнях, сколько маленьких дорог, ограждённых толстым кровельным каменным забором, имеющим свои узоры, в голове сразу проскользнула мысль, что эти лабиринты изучить было бы не менее интересно, чем те, что были внутри замка.
Солнце уже садилось, да и несмотря на всё теплеющие и теплеющие дни, к вечеру всё равно становилось достаточно холодно. Но это было последнее, что волновало Эстер. Платье пока согревало, а желанию пройтись было суждено победить.
Эстер шла вдоль прохода, рассматривая каждую возвышающую башню замка вблизи, каждый кирпичик, окно, шифер, лежащий на крышах, на которых уже не было снега. Здесь было так уединённо, тихо и спокойно. Только ты и прохладный ветер, и лучи закатного солнца. Эстер шагнула на шифер, пробуя, не съедет ли она, насколько тот был крепким. Ничего не случилось, и шаткая уверенность поселилась внутри.
Удивительно, но именно это опасное приключение стало спасением. Мысли сосредоточились только на шагах, на закате, что окрашивал серый замок в оранжевый тёплый свет, только на ветре, что играл с волосами. И даже несмотря на то, что он кусался, поток воздуха был исцеляющим, словно больно-целующим. Эстер двигалась по шиферу, чувствуя свободу, которая нарастала в груди, заставляла сердце биться быстрее. Эстер чувствовала высоту, которая узлом завязывалась в животе. Ощущение того, насколько же был огромен замок по сравнению с ней, и как они были малы по сравнению с миром, захлёстывало с головой, освобождая ото всех оков, перекрывая ту пустоту, что дырой чернела в груди.
Эстер шагала по шиферу быстро, изредка прислоняясь к величавым каменным башням, которые словно сторожи охраняли её в этот невероятный миг. И Эстер улыбнулась, взглянув на заходящее солнце, окрасившее небо в ярко-красный цвет. Как же давно она не видела подобных закатов! Яркое солнце садилось только для неё одной, такой маленькой и сейчас дышащей полной грудью, замерзающей. Диск катился по небу всё быстрее и быстрее, постепенно скрываясь за горизонтом. И весь мир был как на ладони.
Эстер видела маленькую деревню, дорогу к замку, ещё голые и нагоняющие тоску виноградники, деревья, казавшиеся с высоты скрючившимися карликами — они так стремились к небу, а Эстер всё равно была к нему ближе. И всё меркло по сравнению с этим видом, с бьющимся громко и сильно сердцем, разгоняющим кровь по венам, с рваным дыханием, со слезами облегчения, выступившими то ли от ветра, то ли от долгожданного чувства свободы и уединения.
Если душа Мэри сейчас была так же свободна и улетела прямиком из этого замка туда, к горизонту, если, наконец, она нашла спокойствие и тепло, то Эстер будет спокойна. Она будет бережно хранить все воспоминания, выдержит испытания не только ради себя, но и ради памяти о былом, ради будущего. Губами Эстер прошептала благодарность и попросила прощения. У себя и у Мэри, пообещав, что всё же однажды она взлетит. Всё совершённое было не зря, и нечего было падать духом.
Ведь всё ещё на этой земле осталась она сама, солнце и ветер, живые эмоции и тёплое дыхание.
Защищающая башня грела Эстер под своим крылом до самого наступления темноты. И так не хотелось возвращаться обратно в замок. Вот только Луна, что проявилась на небе ещё во время заката, стала ярче, а воздух ещё холоднее, и тело замёрзло так, что уже покалывало, даже зубы стучали. Пришлось оторваться от каменной стены, и медленно, осторожно двинуться обратно.
Но Эстер замерла неожиданно, подняв брови и пропустив вдох. Взгляд упал на знакомую террасу, выход на которую находился в покоях Леди Димитреску, ту, где сейчас стояла сама Альсина, смотря вдаль с бокалом вина в руке. Отсюда она казалась такой одинокой, маленькой и смотрящей уверенно на мир, раскинувшийся перед её статной фигурой. Она словно была на вершине, спокойно смотрела на то, что происходит вокруг, наслаждаясь зрелищем.
Эта картина заставила почувствовать себя наглой шпионкой, наблюдавшей за тем, что ни одни глаза не должны были видеть. Интересно, о чём Альсина могла сейчас думать? И как только эта мысль проскользнула в голове, Леди Димитреску развернулась, собираясь войти в покои, но вдруг остановилась. Она сделала шаг назад, повернув голову и уставившись прямиком на Эстер, кажется, не сразу поняв, кого видит вдалеке. Почувствовав себя обнаруженной, Эстер захотелось спрыгнуть с крыши камнем вниз, да и за башней уже не было смысла прятаться…
А Альсина всë стояла на месте, не скрываясь в комнате, как и не двигалась Эстер, замерев, как вкопанная, и не зная, что же делать. В правилах не было прописано, что по крышам ходить запрещено, но, наверное, этот запрет был сам собой разумеющимся. И кому только в голову придёт топтаться по шиферу?.. Впрочем, это того стоило. Эстер ощутила себя непослушным ребёнком, что постоянно невинно нарушал строгие правила, а затем получал в ответ строгие же взгляды. Вряд ли в этой шалости было что-то из разряда вон выходящее.
Леди Димитреску приблизилась к краю террасы, облокачиваясь на перила и всë так же сверля глазами Эстер. Чего она хотела и ждала? Что Эстер, поджав хвост, сбежит? Или… Пришлось осмотреться, разглядеть, куда вёл шифер и понять, что до террасы можно было дойти по крышам, а затем безопасно перебраться на неë. И она сдвинулась с места, начиная свой путь. Спрыгивая, теряя дыхание, двигаясь осторожно и боясь соскользнуть, Эстер приближалась к Леди, чувствуя, как сердце всё сжималось и сжималось в груди.
Когда между террасой и крышей, на которой находилась Эстер, остался жалкий метр, когда Альсина находилась уже близко, смотря строго, но в то же время игриво, а у Эстер перехватило дыхание от пустоты, находящейся между ними, она остановилась.
— Прыгай, мышонок, — приказала Леди Димитреску, чуть отдаляясь, и Эстер сглотнула. Расстояние было небольшим, но неверный шаг, неправильный прыжок, могли стоить жизни. Альсина ждала, вглядываясь в Эстер, которая замялась на минуту, словно проверяя её.
Разве имели значение эта высота, опасность и бьющееся сердце, когда янтарные глаза искрили так близко, а встреча была такой сладкой, необычной и не предвещала ничего плохого, верно? И Эстер, сделав несколько шагов назад, разбежалась и прыгнула, ощутив, как внутри всё замёрзло, остановилось, как сжались лёгкие и желудок, как под ногами не осталось ничего на пару тягучих секунд.
Она приземлилась прямиком на холодный каменный пол, не сумев сдержать равновесия и оказавшись подхваченной рукой Альсины, спасшей от падения на колени. Почувствовав крепкий хват под грудью, ближе к талии, Эстер не смогла сдержать лёгкую улыбку и не сумела остановить мурашки, пронёсшиеся по телу.
— Развлекаешься? — спросила Альсина, наконец, отпуская маленькое тельце Эстер и отдаляясь.
— Пыталась скрыться от ваших глаз до завтрашнего утра… — широко улыбнулась Эстер, заглянув в пронзительные глаза без капли вины и сомнения, открыто и чисто, и Леди Димитреску усмехнулась без осуждения. Она удивительно умела распознавать, когда за, казалось бы, дерзкой фразой, не скрывалось ничего ядовитого.
Повисло молчание, когда обе уставились на тёмную полосу, где небо встречалась с землёй. Эстер дрожала от холода, пытаясь себя не выдать, но, видимо, это было бесполезно.
— Возьми из шкафа мою накидку, ты замёрзла, — произнесла Альсина, всё ещё смотря вдаль. А у Эстер замерло сердце, и истома растеклась по телу.
Она вернулась быстро, набросив на плечи светлую накидку, похожую на салоп, только чуть легче. Тем не менее, она оказалась достаточно тёплой, большой и пахла духами Альсины. Она принадлежала ей, а теперь лежала на плечах Эстер. Хотелось в ней утонуть, зарыться носом…
— Сегодня был красивый закат… — прошептала Эстер, взглянув снизу вверх на Леди Димитреску, которая ответила незамедлительно.
— Роскошный, — тихий голос растворился на ветру, — не боишься высоты?
— Нет… — ответила Эстер, пожимая плечами. — Это захватывает, — а затем вновь повисло молчание, но то не было неловким или неудобным, наоборот, с ним было комфортно. Тем не менее, Эстер робко спросила: — Вы больше не злитесь на меня?
— Я на тебя не злилась, — устало и раздражённо проговорила Альсина, чуть сильнее сжимая перила. И Эстер свела брови, вновь отводя свой взгляд. Почему же она тогда выгнала её из спальни? Разве она не считала Эстер слабой, прожигающей рабочий день?
Волосы от ветра летели в глаза и рот, приходилось постоянно их убирать, чтобы можно было спокойно любоваться звёздной ночью, нависшей над замком и деревней. Рядом с Альсиной всё казалось другим: незначительным, словно это лежало у ног. Только звёзды и богиня Селена, сменившая Гелиоса, оставались выше — их было не достичь. Там, на небе, может, кто-то смотрел на них сейчас? Те, кто сидели на холодных далёких звёздах?
Леди Димитреску многозначительно посмотрела на Эстер, когда та боялась пошевелиться и повернуть голову. Пристальный взгляд янтарных глаз, сверкающих, сводил с ума и дёргал за ниточки, подчиняя. В голове и мысли не было, о чём могла сейчас думать Альсина, чего хотела.
— Ты не перестаёшь удивлять, — усмехнулась Леди Димитреску, и Эстер всё ещё боялась взглянуть на неё. — Убиваешь
мою служанку, нарушившую правила, вместе с Кассандрой, не моргнув и глазом, проводишь ночь в
моей спальне, а затем бегаешь по крышам
моего замка, будто ничего не случилось, — и в каждой фразе прозвучала принадлежность. — Меня не было один день, Эстер.
Эстер не переставала удивлять и саму себя. Воспоминания о ночи вновь накрыли волной, и тяжесть, и тоска вернулись с прежней силой.
— Простите, — она опустила глаза, положила руки на холодные каменные перила, вглядываясь в ладони и вспоминая, как они были окрашены алой кровью. — Я не хотела разочаровать Вас, — и тогда в груди защемило от такого искреннего признания, хотелось сказать так много, а Альсина была готова слушать, и Эстер, вновь не смея сдерживать порыв эмоций, развернулась, заглянула в янтарные глаза и быстро зашептала, забывая дышать. — Это последнее, чего я хочу. Вы — единственное, что у меня осталось. И я понятия не имею, почему оказалась в Вашей спальне, но как только Вы появились там, — Альсина медленно спускалась ниже, чтобы её лицо было на уровне лица Эстер, — это стало лучшим мгновением, и…
Воздуха не хватило, а сердце забилось сильнее, как только Эстер осознала, что она произнесла. Леди Димитреску смотрела с неподдельным интересом, пытаясь понять каждое слово, будто впитать его в себя, заглядывала в голубые глаза. А затем убрала напавшие на лицо светлые пряди, горько улыбаясь. Будто она жалела Эстер за то, что та испытывает. От чего-то стало больно.
— Ты меня не разочаровала, — вскинув брови, произнесла Альсина отстранённо. — Я лишь пытаюсь понять… — она пальцем чуть выше вскинула подбородок Эстер, — откуда в тебе столько преданности? Столько неравнодушия? — в словах было подозрение, холод, который пробирал до костей. — Ломаешь тебе крылья, а ты продолжаешь летать над крышами.
Ответить было нечего, и Эстер молчала. Она не сказала ни слова и тогда, когда Альсина отстранилась, вновь вставая рядом. Просто Эстер понятия не имела, откуда в ней «столько преданности и неравнодушия», не помнила, когда это появилось, не знала, от чего так рвалась к Альсине, почему продолжала «летать». Не было бы проще, если бы она попрощалась с жизнью ещё в том подвале? Ради чего это всё? Мечты — лишь иллюзия, будущего, которого желала Эстер, не могло произойти.
Но ведь дышать — это всё ещё наивысшая ценность, верно?
И Эстер вздохнула полной грудью, чувствуя, как холодный воздух наполняет лёгкие. Она отпустила все мысли, избавляясь от тянущих вниз отрицательных эмоций. Свежий воздух очищал, исцелял, и тогда, улыбнувшись, она повернулась к Леди Димитреску и спросила:
— Что Вы думаете о Фортуне? — и Альсина устремила заинтересованный взгляд на Эстер.
