***
— Сегодня приезжает этот выскочка, Гейзенберг, — презрительно фыркнула Альсина, когда Эстер зашнуровала её платье. Восхитительное кремовое атласное платье, подчёркивающее фигуру, кричащее о великолепии своей хозяйки. Оно было невыносимо гладким на ощупь, облегающим и складками спадающим на пол, идеальным. Шея, ключицы и плечи были открыты — взгляд не отвести. Хотелось любоваться каждой чертой и изгибом, провести своими пальцами по бледной коже. Вкус Леди Димитреску был утончённым, отменным, вызывавшим восхищение и уважение. Все наряды и драгоценности, которые та выбирала, всегда являлись столь подходящими и роскошными, что перехватывало дыхание. Эстер застегнула на шее Альсины изящное колье, заметив, как та дотронулась пальцем до аккуратного красного камня, а затем подала чёрные кружевные перчатки. — Преступление — находиться такому неотёсанному человеку рядом с… прекрасным, — Эстер, немного покраснев, отвернулась, относя маленькую табуретку в угол. Альсина довольно улыбнулась уголком губ — о, ей нравились комплименты, — медленно разворачиваясь к зеркалу и поднося к ушам разные серьги. Надув губы, она выбирала тщательно, любуясь своим отражением. И Эстер не могла оторваться от этого зрелища, гадая, что же она выберет, и не скрывая собственного интереса. Леди Димитреску, остановившись на секунду, мимолётно взглянула через зеркало на Эстер, а затем произнесла: — И какие же? — Эстер вздрогнула и сделала шаг навстречу, чтобы лучше рассмотреть серёжки. Оба варианта казались неимоверно красивыми и богатыми — и так хотелось пальчиками дотронуться до каждого. — Левые, — проговорила Эстер, словами указывая на жемчужные серьги. Леди Димитреску отложила правые, рассмотрев себя вновь, а затем, кивнув, надела то, что выбрала её служанка. И это действие истомой растеклось в груди, а сердце затрепетало. Альсина развернулась, улыбнувшись. — Идеально, — прошептала она, предварительно цокнув и сморщив нос. И Эстер не смогла бы ни одним самым ярким словом описать, насколько же ей это понравилось. — А теперь, к сожалению, вернёмся к Гейзенбергу… — Альсина закатила глаза, меняясь в лице. — Он приедет к ланчу. И я хочу, чтобы в обеденной комнате не было ни одной служанки, кроме тебя. Это понятно? — Вполне, — кивнула Эстер, опуская взгляд в пол. Янтарные глаза Альсины были наполнены строгостью и уверенностью, но оказанное доверие заставило приятно волноваться. Тем не менее, ответственность была очевидна. Леди Димитреску не потерпит ошибки и наверняка не будет напоминать, что всё сказанное в обеденной комнате, должно будет остаться там. А сказано, вероятно, будет много. Азарт и предвкушение перед новой информацией проснулись сразу же. И уже не терпелось, чтобы поскорее наступил ланч, а время пронеслось мгновенно. Альсина, тем временем, задумчиво свела брови и прищурилась, подходя ближе. И Эстер замерла, не понимая её цели. Медленные шаги будоражили всё сильнее, вынуждая сердце забиться чуть быстрее — но не следовало двигаться с места, отступать. — Что с твоим платьем? — спросила Леди Димитреску, взглядом указывая на едва заметные пятна. Эстер закрыла глаза, виновато вздыхая. Она надеялась, что Альсина этого не заметит, но это оказалось глупо, бессмысленно. Вряд ли хоть что-либо могло ускользнуть от её чуткого внимания и удивительной наблюдательности. — Я не смогла полностью отстирать их от крови, — произнесла Эстер, устыдившись собственного вида. Всё же чистота и порядок были важны для Леди Димитреску, и, вероятно, то, что её личная служанка ходила в таком виде, было оскорбительным. Отбрасывало тень на её репутацию, о которой та так заботилась. — Тебе не стоит появляться в подобном виде перед Карлом, — равнодушно ответила Альсина, поправив волосы. А затем повысила голос, от чего Эстер вздрогнула. — Ты, учитывая положение, должна выглядеть аккуратно. Вздор — стесняться говорить о подобных вещах, Эстер! — и та вновь опустила взгляд в пол, стараясь унять вину. — Кому, как ни тебе, знать о важности опрятности! — Мне стыдно, — прошептала Эстер, и Альсина вздохнула, кажется, успокаиваясь, — простите. Её гнев был недолгим и вполне понятным. И дыхание перехватило от того, насколько быстро она совладала с ним, услышав искренние извинения. Реагировала ли она так всегда? Или исключительно на Эстер? Её вспыльчивость придавала огня её характеру и искр янтарным глазам. И злость приносила изумительный шарм натуре Альсины, подчёркивая власть и неравнодушие к определённым вещам. Только вот испытывать её на себе было не так уж и приятно — всегда становилось совестно, обидно или же страшно. — Сходишь в ателье, возьмёшь несколько новых платьев, — Леди Димитреску стояла близко, руку протяни — дотронешься. Но только коснулась она, от чего по коже пробежались мурашки. Уже привычно пальцами нежно схватила подбородок, поднимая голову Эстер выше, заставляя взглянуть в большие глаза, где плескалось неравнодушие и понимание. — Ты являешься моим отражением, Эстер… Не стоит подводить меня. — Никогда, — одними лишь губами прошептала та, и Леди Димитреску замерла, на секунду, кажется, онемев. В её взгляде проскользнуло нечто неуловимое, робкое, и она медленно убрала пальцы, отворачиваясь. Будто слово, произнесённое почти неслышно заворожённой Эстер, смотрящей с восхищением и упованием, произвело на Альсину известное только ей впечатление. — Ты можешь быть свободна, — задумчивый бархатный голос прозвучал железно, впервые Эстер слышала подобную интонацию, однако сразу поняла, что Леди Димитреску больше всего на свете сейчас желала остаться в одиночестве.***
Перед завтраком Эстер явилась на кухню, сообщив об указаниях Альсины по поводу ланча. Настороженные взгляды, кое-где испуганные — но не более, чем раньше — вновь устремились на её хрупкую фигуру. Служанки ничего не знали о произошедшем. Абсолютно. Дана не сказала никому ни слова — удивительно! — и это принесло то ли облегчение, то ли… разочарование. Смешанные эмоции поселились внутри, особенно, когда стоящая в углу Дана ни разу не посмотрела своими серыми глазами на Эстер, совсем не обратила внимания, полностью погружённая в себя и в окружающих девушек. Она оставалась равнодушной и хладнокровной к произошедшему, видимо, считая, что мгновение помощи не значило ровным счётом ничего. Её отстранённость и необъяснимая стойкость показались Эстер поразительными для подобного возраста. Девушка не была сломленной или потерянной, и не питала страха. Может, при Леди Димитреску она вела себя иначе, но то, что видела Эстер, заставляло даже завидовать — она ощутила себя уязвимее, со всеми противоречивыми мыслями и метаниями. Однако всё это совершенно не стоило внимания — Дана была лишь простой служанкой, которая не показывала настоящих эмоций. В душе она наверняка оставалась всё такой же маленькой девочкой. Время, словно услышав мольбы Эстер, действительно полетело быстрее. Подготовив покои для Леди, убрав в её спальне, а после, взяв из ателье несколько обычных рабочих платьев, она направилась в комнату, чтобы привести себя в порядок. От собственного отражения в зеркале было не сбежать. Эстер никогда не считала себя до безумия красивой, имеющей харизму — в таком случае лояльность жителей деревни, падких на внешнюю оболочку, была бы обеспечена, — а шрамы на теле теперь придавали лишь уродства, напоминали о совершённой ошибке и глупости, напоминали о слабости. Но дали они, кажется, больше, нежели забрали: семь дней в спальне Леди Димитреску, возможность узнать её чуть лучше, всецело заполучить драгоценное внимание, взойти ещё на одну ступень выше и впервые ощутить вкус помады на своих губах. На кухне, перед ланчем, Эстер проконтролировала готовность блюд, а после все слуги покинули помещение: лишних ушей и глаз не должно было быть. Она расставила посуду, которая стоила дороже, чем её жизнь, разложила приборы и вынесла всё приготовленное служанками в обеденную комнату, вспоминая объяснения Мэри, которые та тщательно дала в первый день работы. Два сорта вина были выставлены на стол: для Леди Димитреску и Карла Гейзенберга, сильно отличающиеся составом. Оставалось лишь дождаться Лордов. Эстер села за стол, подперев лицо ладошкой и рассматривая бокал, стоящий перед ней. И это ожидание оказалось самым мучительным. Леди Димитреску всегда появлялась вовремя, имела потрясающую пунктуальность, и точность её расписания поражала. Видимо, того же нельзя было сказать о Карле Гейзенберге, потому что без него бы в обеденной комнате Альсина не появилась, а сейчас она опаздывала на десять минут. И всё же Эстер, привыкшая к идеальному соблюдению распорядка, могла понять неприязнь к этому неопрятному мужчине. Минуты длились вечность, а ужасное предвкушение съедало изнутри, заставляя сердце биться сильнее. О чём же пойдет разговор? И, что было интереснее, насколько удастся узнать подробности? Может, получится выяснить, для чего же именно Леди Димитреску проводит эксперименты? Любопытство было сильнейшим, не дающим оставаться спокойной и усидчивой. Покрутив красивый бокал на тонкой ножке с позолоченным рисунком, Эстер вздохнула. — Ты была у Донны? — послышался низкий, хрипловатый голос за дверью, и пришлось быстро вскочить с места, отходя в угол. — Да, но пришлось уехать слишком рано. Ты же знаешь, Миранда не любит ждать, — произнесла Альсина, входя в обеденную комнату, чуть наклонившись. Заметив Эстер, она слегка кивнула. Карл же свёл брови, опешив, но, кажется, смирился быстро. Вряд ли он испытывал хоть толику интереса к ней — может, был удивлён, что она была ещё живой. Гейзенбрег и Альсина сели напротив друг друга, и небольшая часть стола, что разделяла их, показалась огромным расстоянием. Контраст был очевиден: величество и красота противостояли неаккуратности и невежеству. Карл казался незначительным рядом с Леди Димитреску, однако отрицать, что в нём присутствовала сила и уверенность, и не имелось ни капли страха и уважения, было невозможно. Его тёмные круглые очки были спущены на нос, смотрел он поверх них, но, к счастью, Эстер не видела его стального взгляда. Смотреть в глаза этого нечеловека совершенно не было желания. — Тебе не надоело быть на побегушках, Альсина? — усмехнулся Карл, когда Эстер налила ему бокал обычного вина. Заметив наполненный сосуд, он сморщился. Брезговал. Или же находил этот напиток недостойным его совершенного существа. От Карла пахло машинным маслом и железом, и от столь противного, грубого аромата, затошнило. — Тебе ли об этом говорить? — надменно посмеялась Леди Димитреску, когда Гейзенберг всё же сделал глоток. Буквально за несколько секунд она сменилась в лице, став серьёзней, выразив всю неприязнь, что в ней находилась. — Быстрее начнём — скорее ты уберёшься из этого замка. — Оставаться здесь дольше необходимого было бы мазохизмом, — прошипел Карл, причмокнув и отставив бокал. — Вино отвратительное. — Как и твой вкус, — улыбнулась Альсина, нежно взглянув на Эстер, которая оказалась рядом, наполняя её бокал. И ноги чуть ли не подкосились от увиденной ласки в янтарных глазах, будто лелеющих, любующихся. Почувствовать это, казалось бы, в такой неподходящий момент, было выбивающим из колеи и заставляющим впасть в растерянность, утонуть в ярко-оранжевом море. Но вскоре Леди отвернулась, переключая своё внимание. — Когда ты встретишься с Герцогом? — неожиданно спросил Гейзенберг, пропустив колкость мимо ушей, и Эстер медленно отошла в угол, садясь в кресло и выжидая, когда вновь понадобится её помощь. Разговор захватывал своей быстротой, будто это была интереснейшая битва. Однако ощущение, что Эстер была здесь лишней, никак не покидало. И, скорее всего, не только её. Карл то и дело бросал на неё подозрительные взгляды, в то время как Альсина была намного спокойней и чувствовала себя расслабленно. Насколько это являлось возможным, когда перед ней находился мужчина, которого она не выносила. Гейзенберг напоминал Эстер нерадивого бунтаря, готового пожертвовать всеми ради собственной цели и выгоды. Он совершенно не был похож на того, кто бы мог подчиняться Матери Миранде. Впрочем, понимание, откуда же та женщина имеет настолько большое влияние, никак не приходило. Но, в отличие от Леди Димитреску, он никогда не боялся выразить своё недовольство по поводу жалкой работы, что ему приходилось выполнять. Альсина же всегда делала всё беспрекословно и без сопротивления, ни единого плохого слова не сказав в сторону Матери Миранды. — В ближайшие несколько дней. Отправить его к тебе? — уточнила Леди Димитреску, на что Карл многозначительно кивнул. — Заверил, что приедет с лучшими товарами и сплетнями, как обычно, — кажется, Гейзенберг слегка улыбнулся. И всё же между ним и Альсиной были точки соприкосновения. Оба казались целеустремлёнными, сильными личностями, подавляющими других, чувствующими себя выше мелких букашек и ценящими пространство, власть и сплетни. И эти схожести, как и отличия, сыграли роковую роль: соперничество и ненависть заметил бы и глупец. Перебороть неприязнь они были не в силах. Слишком гордые, эгоистичные, разные и одинаковые. Далее диалог стал для Эстер непонятен. Речь пошла о результатах неясных экспериментов, которыми делился Карл, попутно вставляя слова недовольства о Матери Миранде. Он считал её одержимой, в то время как Альсина каждый раз одёргивала его, как только тот переходил черту. Прозвучало неизвестное слово «Каду», совершенно новое для Эстер, после чего Гейзенберг вновь покосился на неё, сидящую в углу и делающую усердно вид, что интересно не было вовсе. Каду создавала Матерь Миранда, и это являлось чем-то очень важным — на этом всё осознание заканчивалось. Как только Эстер заметила, что в бокале Леди Димитреску закончилось вино, она вскочила с места и подошла ближе, чтобы наполнить сосуд. — Не предложишь чего покрепче? — самодовольно спросил Карл, отходя от темы и обращаясь то ли к Альсине, то ли к самой Эстер. Однако Леди взглянула на свою служанку, слегка растерявшуюся, поднимая брови и сохраняя молчание. Будто ждала ответа и реакции. Сглотнув, Эстер развернулась к Карлу, робко произнося то, что думала. — Мне кажется, Вам не следует много пить, — и тут же опешила, услышав, насколько холодно и равнодушно прозвучали слова. Эстер боковым зрением заметила гордую улыбку, воцарившуюся на алых губах Альсины. А Гейзенберг прожигал взглядом, злым и недовольным, потирая нервно подбородок. — Альсина, и ты позволяешь этой шавк… — вспылил он резко и несдержанно, чуть ли не вскочив из-за стола, так, что Эстер вздрогнула, но Леди Димитреску тут же подняла вверх руку прямо перед лицом испуганной девушки, словно защищая её и заставив остановиться его. — Замолчи! Всё было сказано по делу, — громко и чётко прозвучал бархатный голос. Эстер подумала, что Альсине доставляло удовольствие унижать Карла за счёт простой служанки, указав на его незначительность и безвластие. Хозяйкой этого места являлась только Леди, и каждый, ступивший на порог, обязан был подчиняться ей и её правилам. Таков был закон. Но вряд ли подобная вольность была позволена каждой девушке, служащей в каменном замке, верно? Эстер встала поодаль от стола. — О, не закрывай мне рот! — обидчиво прокричал мужчина, получив в ответ фырканье. Теперь и Эстер его раздражала не меньше, чем названая сестра. Стрельнув в неё глазами, Карл подарил чувство раздражения. Да, Леди Димитреску была права — ему следовало быстрее убраться из замка. Он совершенно в него не вписывался, разрушая всю атмосферу, величие и его возвышенность. — Ближе к делу! — вновь напомнила Альсина, и Гейзенберг обречённо вздохнул. Разговоры не по теме он любил не меньше, чем крепкий алкоголь. — Ты знаешь, что происходит в деревне? Очевидно, нет. Кроме себя, тебя больше ничего не интересует, — и почему-то эта фраза задела именно Эстер, взглянувшую на спокойную, равнодушную Леди Димитреску. — Миранда облажалась, а достанется вновь нам. Вот уже месяц в деревне живут несколько человек, непонятно что забывших в этой глуши, приехавших… А чёрт его знает, откуда! — И в чём проблема? Больше людей — больше возможностей, — процедила Альсина, крутя в руке бокал вина. — Они до сих пор своевольны, никакого подчинения, — Гейзенберг развел руками, откидываясь на спинку стула и ожидая реакции. Словно его слова являлись великими, роковыми, и каждый должен был пасть после них на колени, восхищаясь ценностью подаренной информации. — Это невозможно, Мегамицелий… — начала Леди Димитреску, но Карл договорить ей не дал, грубо перебив, наклонившись вперёд. — А Мегамицелия под этим чёртовым пустовавшим домом, где они поселились, не оказалось. Он находится на востоке, на отшибе, где рядом ещё этот дьявольский яблоневый сад, — услышав эту фразу, Эстер замерла, а сердце забилось быстрее. — И, конечно, об этом ещё следует рассказать Миранде, которая будет вне себя от счастья, — оскалился Гейзенберг, поглаживая нервно свою короткую бороду, — говоря откровенно, похожую на жалкую мочалку. Леди Димитреску напряглась, выпрямляясь ещё больше. — Эстер, что за дом? — неожиданно спросила она, не оборачиваясь, буравя взглядом встревоженного Карла. А Эстер вздрогнула, в глазах заплескался необъяснимый страх, и Гейзенберг, заметив это, чуть приоткрыл рот, неожиданно оживившись и наклонившись ближе к столу. — Я… — она запнулась, перебирая путающиеся мысли, — жила там раньше, кажется. — Как интересно, — медленно и вдумчиво протянул Карл, а Альсина осторожно развернулась, посмотрев слегка встревоженно, но — это было очевидно! — пряча эту эмоцию за жесткостью и сдержанностью. — Детка, откуда твои родители? — Мама была не здешней, отец родился и вырос в деревне. Оба мертвы, — пожала плечами Эстер, осознавая, как же давно она не вспоминала ни одного члена собственной семьи. Каким же далёким казалось существование в деревне: походы в лавку, прогулки по яблоневому саду, жители, вкус парного молока. И каким же загадочным, устрашающим и великим был вид, открывавшийся из сада на замок, окрашенный в закатное золото. — Давно умерла мать? — резко спросил Гейзенберг, снимая очки и щурясь. Неужели его действительно это волновало? Взгляд был серьёзным, под его воздействием хотелось провалиться сквозь землю или забиться в угол. — Двадцать лет назад во время родов, — практически незамедлительно ответила Эстер, схватившись руками за платье. Альсина тут же свела брови, чуть поведя головой. И, кажется, действительно занервничала, пусть и не подавая виду. Но от голубых глаз не ускользнуло, как она потёрла пальцы одной руки друг о друга. Размышляла, вспоминала что-то. — Чем ты занималась? — Гейзенберг продолжил напористо, не желая прекращать. — Работала в лавке около дома, — ответила Эстер, собираясь с духом и стараясь вскинуть голову вверх, показать уверенность, но никак не неудобство и волнение. — Часто контактировала с жителями? — Уймёшься ты наконец? — неожиданно встряла в разговор Альсина, прошипев злостно, отвлекая всё внимание Карла на себя. И Эстер была ей благодарна как никогда. — Какое тебе до неё дело?! Гейзенберг встрепенулся, садясь ровно и переводя взгляд то на Эстер, всё так же сжимающую ладонями платье, то на Альсину, смотрящую с жестокостью и угрозой. Что её вывело из себя — было неясно. То ли дотошность Гейзенберга и проявление его власти в замке, то ли то, что он отчаянно нападал на Эстер. О втором думать было намного приятней, чувствуя себя под непоколебимой защитой. Карл, усмехнувшись, взял бокал с вином, где остался лишь один глоток. Быстро допив, он вызывающе протянул руку с сосудом вбок, тут же намеренно роняя его на пол. — Какой я растяпа! Принеси другой, — прошипел он в сторону, в упор уставившись на Альсину. Эстер, вздохнув тяжело и раздражённо, направилась на кухню, прекрасно понимая, что этот мужчина решил избавиться от её общества хотя бы на несколько минут. Покинув обеденную комнату, Эстер злостно открыла шкаф, доставая новый бокал. Хотелось как можно скорее вновь ворваться в помещение, доставив Гейзенбергу неудобство. Но около двери она решила остановиться, осознав свою ошибку. Приоткрыв её слегка и встав ближе, Эстер прислушалась. — Ты же понимаешь, что её не контролирует Мегамицелий? — тихо проговорил Карл. — Двадцать лет! Хорошо, что мать её уже умерла — о ней можно не волноваться, а отец рос в этой дыре. Проблем с этой девчонкой не оберёшься! Эстер поёжилась, чувствуя, как колотилось сердце. Сложить два и два оказалось сложнее, чем она думала. Правильная мысль крутилась в голове, но её невозможно было принять. Неужели Эстер не питала восхищения к Матери Миранде, на которой так были помешаны другие жители, не считала её божеством, несмотря на всеобщее поклонение, потому что… в ней не было вещества под названием «Мегамицелий»? Что это означало? — Я понятия не имела, — бархатный голос был удивлённым и задумчивым, и Эстер закрыла глаза, предчувствуя опасность. — Тебе следует избавиться от неё. В твоих же интересах, — прошипел Гейзенберг, слова которого было трудно разобрать. И тогда сердце пропустило удар, и Эстер заметила, как ладошки вспотели. Неужели… — Не суй свой нос, куда не следует, — Альсина говорила, не скрывая пренебрежения. — С чего ты так печёшься о простой служанке? — Карл чуть повысил голос, а затем вновь перешёл почти на шёпот, а Эстер разомкнула губы, задрожав. — С каких пор в тебе появилось подобие человечности? Тебе ведь лишь бы пожрать! — Ещё слово — и я вырву твой поганый язык, подвешу тебя в собственной спальне и разрешу дочерям сполна насладиться текущей кровью, — отрезала Альсина, и Эстер вспомнила, как же давно та не говорила с ней в таком отвратительном, устрашающем тоне, заставляя чувствовать себя беззащитной жертвой, загнанной в угол. — Ваш бокал, — ворвалась в обеденную комнату Эстер, понимая, что её долгое отсутствие будет казаться подозрительным. Альсина и Карл были готовы кинуться друг на друга, оба выглядели, как хищники, поджидая подходящий момент. И, увидев Эстер, они немного расслабились. — Эстер, ты можешь быть свободна, — строго проговорила Леди Димитреску, даже не взглянув на неё. И тогда Эстер испытала боль и страх опасения перед тем, что слова Карла поимеют влияние. Ведь она была лишь служанкой, заменимой, обычной. Теперь и неудобной. Но разве была она виновата? В том, о чём сама и не ведала, чего не подозревала. Альсина не подняла янтарных глаз, недавно подаривших искреннюю нежность — она намеренно избегала голубых. — Прощай, детка, — саркастично улыбнулся Карл, помахав рукой. Довольный, грубый и неопрятный. Эстер, склонив голову, развернулась, покидая обеденную комнату и оставляя двух Лордов наедине. Она не могла поверить в то, что Карл Гейзенберг смог пошатнуть её положение в замке, казалось, всё более и более крепчающее. Но лишь парой фраз он смог всё разрушить, поселить в Леди Димитреску сомнения. Разве она может оставить теперь Эстер в живых, зная всю подноготную? Настолько ли она важна для неё? Вздор и чушь. Слёзы обиды подступали к глазам, но она не дала им пролиться, нет. Слабость ни к чему. Какое бы решение Альсина ни приняла, Эстер с чувством собственного достоинства сможет его встретить. И, возможно, понять.***
Оставшуюся часть дня Эстер посвятила исключительно уборке, забыв о каллиграфии, музыке и книгах. Развитие было последним, чем хотелось заниматься в подвешенном состоянии. О, как же она волновалась, и с какой же злостью и обидой боролась! На Гейзенберга и на себя. Расстаться с жизнью в подобный момент, когда всё начинало, кажется, налаживаться, становиться на свои места, а отношение Леди Димитреску превращалось в более мягкое и снисходительное, а глаза — в ласковые, было несправедливо, отвратительно. Мегамицелий давал возможность Матери Миранде подчинять жителей, как осознала Эстер. Могли ли Лорды следовать её указам по той же причине? Или же дела обстояли иначе? Ведь Карл был бунтарём, восставал, выражал недовольство, но и подчинялся. Может, потому что был слаб? И какую опасность могла Эстер — совершенно обычная, не желающая никак противостоять загадочной Матери Миранде — представлять? Но, поджимая губы, она отдавала себе отчёт: ради перестраховки, безопасности, полной уверенности в завтрашнем дне, любого, неподвластного контролю, следовало либо подчинить, либо вышвырнуть вон. И то, и другое, казалось неприятным исходом. Эстер закончила с винотекой и в четыре часа на дрожащий ногах направилась в покои Леди Димитреску с бокалом вина. Постучав в дверь, она не услышала привычного «входи». В ответ звучала тишина, поглощающая и звенящая. Робко толкнув дверь одной рукой и заглядывая внутрь, Эстер поняла, что Альсины на месте не было. В груди пустила длинные корни тяжесть, мгновенно превращаясь в толстое высокое дерево, своими ветками протыкающее все органы. Эстер прошла к столу, поставила бокал и, взглянув на своё обречённое лицо в зеркале, отвернулась. На себя было тяжело смотреть и видеть, как настоящие эмоции проявляются в глазах, в опущенных уголках губ — скрыть их не удавалось. И всё же было хорошо, что Альсины не оказалось в покоях. Не хотелось, чтобы она заметила поникший и встревоженный взгляд. Тем более, своим жалким видом влиять на её решение было бы отвратительным поступком. Леди Димитреску должна была разобраться сама, и Эстер не будет ей мешать. Следующим местом, где пришлось убраться, стал зал омовения. И на него ушло много сил и времени, вплоть до ужина. Протирать статуи, раковины и саму огромную белую ванну оказалось непросто. Эстер стёрла пальцы, пот выступил на лице, из-за чего выбившиеся волосы постоянно прилипали к коже. Но она устала до степени, когда было тяжело поднять руку, тяжело двинуться. Мышцы болели от тщательной работы, а ранки на пальцах горели. Только душа немного успокоилась. На ужине присутствовали лишь Бела, Кассандра и Даниэла, которые смеялись и вели себя более свободно и вальяжно без присмотра матери. На Эстер они не обратили особого внимания: улыбнулись, не придавая значения её присутствию. Но пустующий стул так и поселял внутри грусть и волнение. Отсутствие Альсины ощущалось как никогда удручающе. — Леди Димитреску не будет ужинать? — спросила Эстер, и в этот момент её вопросительный взгляд перехватила Даниэла. — Мама не в настроении, — она пожала плечами, а затем уткнулась в тарелку. Её былая радость куда-то вмиг улетучилась, уступив место то ли обиде, то ли раздражению, и Эстер показалось, что девочки могли нарваться на неприятности, встретив Альсину на взводе. — Но… — Даниэла подняла яркие глаза, задумавшись и посмотрев с известной только ей догадкой, — сейчас она в своих покоях. Если желаешь её видеть… — послышался безнадёжный смешок. Эстер лишь кивнула в знак благодарности, покидая обеденную комнату. Неужели Леди Димитреску сама её избегала? Не верилось, что принятие решения для неё было сложным. О чём она могла думать? Эстер совершенно не понимала, на кой чёрт шла в покои Альсины, что могла сказать и как оправдать своё появление. Но она волновалась. И не за себя. Однако внутренний голос отчаянно твердил, что и поздно вечером в спальне она никого не застанет. Если это был единственный шанс, чтобы увидеть Леди и сказать любую глупость — им следовало воспользоваться. Особенно сейчас, когда Эстер чувствовала лишь трепетную грусть, когда укротила злость, обиду и отчаяние, когда вымотала своё тело. Кулачок замер перед самой дверью — Эстер боялась постучать. Зажмурившись, приложив голову на секунду к бело-золотому входу и тяжело вздохнув, она собралась с силами. И постучала, не желая дожидаться ответа, открывая дверь. — Леди Димитреску? — чуть слышно проговорила Эстер, заходя внутрь. Комната вновь оказалась пуста. На диване лежало атласное платье и кружевные перчатки. Постояв недолго над одеждой, протянув к ней руку, но не дотрагиваясь, Эстер услышала плеск воды и развернулась. — Проходи, Эстер, — в бархатном голосе звучало смирение. Отчаянное и печальное, будоражащее и заставляющее поникнуть ещё больше. Только эти слова прозвучали из ванной комнаты, дверь в которую была чуть приоткрыта. И Эстер замерла, не решаясь сделать шаг вперёд. Дыхание перехватило, а время словно остановилось. Но медлить было нельзя, и, собравшись с духом, Эстер уверенно подошла к двери, медленно её открывая. Альсина сидела в большой белой ванне, находясь к проходу спиной, положив руки на бортик и чуть откинув голову назад. От воды шёл пар, а пахло в светлой комнате сладким мылом, приятным и нежным. Покраснев, Эстер захотела отвернуться, несмотря на то, что кроме чёрных намокших волос и оголённых рук она ничего не видела. Но наперекор себе пришлось сделать шаг вперёд, закрыв за собой дверь, чтобы горячий воздух не покинул ванную, а холодный не потревожил Леди. — Хотите… — голос сорвался, и Эстер прочистила горло, распрямляясь, не веря в собственную смелость, — я помогу помыть Вам волосы? — Леди Димитреску взмахнула рукой, давая разрешение. Быстро и без сомнений. Осмотревшись, Эстер нашла флакончик, кажется с нужным средством. Открыв его и поднеся к носу, услышала нежный насыщенный запах лилий. Приближаясь, Эстер налила жидкость в ладонь, отставляя в сторону красивую баночку. Колеблясь, она, наконец, дотронулась пальцами до мокрых волос, закусывая губу и прикрывая глаза. Дотрагиваться до прядей Леди Димитреску показалось интимным и захватывающим, а немая тишина разрывалась редкими женскими стонами, сводившими с ума и завязывавшими узел в животе. Эстер массировала бережно и медленно, втирая средство в кожу головы, наслаждаясь мгновением и ловя каждое движение Альсины. — У тебя волшебные руки, Эстер, — гортанные слова прозвучали тихо, но эхом разнеслись по ванной комнате, заставив покраснеть, разожгли постыдные желания ещё больше. Мир вокруг закружился, а тело задрожало. — Скажи мне одну вещь, — проговорила Леди Димитреску, чуть поворачивая голову. — Не сходится… Тебе всего лишь двадцать? — Почему Вас это удивляет? — слегка улыбнулась Эстер, полностью поглощённая своими действиями и пьянящим присутствием Альсины. — Несколько недель назад я попросила Мэри составить полный список всех служанок, — и тогда Эстер широко распахнула глаза. Как же она могла про это забыть? Невозможно. — И в нём указано, что тебе двадцать четыре. Откуда взялась подобная цифра? Эстер растерялась. В её голову и не приходило, что она так глупо выдала свой возраст при разговоре с Карлом Гейзенбергом, совершила ужасную ошибку. А давать объяснения Леди Димитреску казалось ещё более трагичным. В висках запульсировало, и Эстер, поняв, что замерла, вновь продолжила распространять средство, так сильно пахнущее лилиями, по волосам. Врать смысла не было. И не хотелось. — Когда-то Вы просили разложить Ваши письма, — дрожащим голосом произнесла Эстер, борясь со страхом и виной. — И я ненароком прочла письмо от Матери Миранды с просьбой оставить несколько молодых служанок, — она запиналась, стараясь взять себя в руки и не выдать своего волнения Альсине, что выходило отвратительно — даже руки дрожали. — Чуть позже Мэри проговорилась про список, и… я испугалась, что Вы избавитесь от неё и меня. Пришлось убедить её прибавить нам по нескольку лет, — закончив, Эстер выжидала, как же отреагирует Леди Димитреску. Она не двигалась. Лишь медленно отвернулась, вздохнув. Было удивительно то, что она не злилась, не пожелала утопить Эстер в этой горячей воде. Однако радоваться было слишком рано — Альсина загоралась, как спичка. Неверное слово или движение — предсказание сбудется. — Как же ты цепляешься за собственную жизнь! — удивлённо и словно презрительно фыркнув, произнесла она. И Эстер, закрыв глаза, забываясь, пальцами перебралась к мокрой шее, дотрагиваясь и с силой массируя. — Может, потому что здесь есть Вы? — на глазах выступили слёзы, и голос вновь дрогнул. Слова прозвучали слишком отчаянно, даже смехотворно. Леди Димитреску замерла, и Эстер почувствовала, как напряглись её мышцы. — Эстер… — спокойный бархатный тон разрезал воцарившуюся на несколько минут тишину, — следовало быть осторожней с Гейзенбергом, умнее. Эта неотёсанная и своенравная бестолочь!.. Может быть опасна не меньше, чем я. Но у меня нет желания разрезать тебя на куски, неужели это не ясно?! — слова прозвучали со злостью, тихо, обречённо. Сердце внутри замерло, а после затрепетало, будто оно было клеткой, о прутья которой отчаянно билась птица. — Больше ни слова об этом. И вновь тишина взошла на трон. Был слышен лишь плеск воды. Тяжесть прозвучавшего откровения легла на плечи Леди — это чувствовалось, — но никак не на Эстер, которая слегка улыбалась, ощущая, как слеза уже облегчения прокатилась по щеке, попадая на губы, принося вкус соли. Довериться пришлось, а в ответ получить прекрасное, невероятное откровение, сказанное с раздражением. Эстер продолжала массировать шею Альсины, постепенно переходя к плечам, стараясь снять напряжение, помочь. — Работать с ним — наказание, — еле слышно заявила Леди Димитреску. — Почему же тогда работаете? — спросила Эстер невзначай, интересуясь, и беря кувшинчик с чистой водой. Альсина вновь замерла. — Потому что Матерь Миранда… — она замолчала, не решившись продолжить. И без толики заднего помысла, лишь желая докопаться до правды, облегчить состояние Леди Димитреску, Эстер перехватила инициативу, поливая волосы, смывая мыльное средство и оставляя на волосах лишь запах лилий. — Вы же не обязаны делать то, что Вам не нравится, верно? — прошептала она успокаивающе, превознося. Альсина казалась ей волевой и не менее своенравной, чем Карл, и было странно видеть её в безоговорочном подчинении у какой-то другой женщины. Эстер помнила, что та подарила ей дочерей, но разве стоило отдавать благодарность ценой собственной свободы? — Ты… не была на моём месте, Эстер, — помолчав немного, ответила Леди Димитреску. Понятней не стало. — Ты можешь идти спать. Твоя помощь больше не потребуется. Эстер, пожелав доброй ночи, медленно направилась к двери, чувствуя, что разговор оставил неизгладимый отпечаток на душе. И хотелось чуть дольше побыть в этой маленькой богатой комнатке, сидеть рядом с Альсиной и вдыхать чарующие запахи, касаться её тела и волос. — Спасибо, — прошептала Леди напоследок, заставив вздрогнуть и расплыться в улыбке. Да, стоило поклоняться данности. И продолжать подниматься по лестнице, опираться на перила, надеясь всё же добраться до её вершины и обрести там нечто особенное.