Алые адонисы

День и ночь прошли быстро и незаметно. Хотелось ухватиться за каждую секунду, минуту, чтобы остаться в быстротечном мгновении навечно. Иронично, что часы, которые всегда находились в кармане платья, остановились. Стрелки больше не совершали круги, а время продолжало идти, не испытывая ни жалости, ни сочувствия, не делая желанных поблажек. Оно не оглядывалось по сторонам или же назад, не обращало внимание, как чьи-то руки пытались отчаянно ухватиться за одежды с целью удержать. С утра Эстер много часов не решалась выйти из комнаты, расстаться с привычным запахом, стенами, не самой мягкой кроватью. Странность осознания, что провести в собственной спальне оставалось всего ничего, давила со страшной силой. Последние сутки в этом месте, расщепляющие на частицы. Не верилось. От абсурда и жестокости происходящего хотелось смеяться — ведь больше ничего нельзя было сделать. Воспоминания проносились с неимоверной скоростью перед глазами, заставляя окунуться в прежние эмоции, чувства, мысли, и разбивались о стены. Первый заинтересованный, полный любопытства взгляд, принадлежавший Леди Димитреску, брошенный, когда Эстер впервые разливала вино, перепалка её дочерей, собственное волнение — с треском картина разбилась о камень. Осколки мгновений, когда она впервые увидела, как Альсина читает сказки Беле, Кассандре и Даниэле, а многим позже разрешает сидеть рядом и слушать текучий бархатный голос, лежали на холодном полу. Игры на рояле, плавная льющаяся музыка, скрывающая свои истории, и трепетное обучение с невесомыми касаниями и терпеливыми замечаниями — рассыпались на части. Ночь в библиотеке, гром и молнии, забота и помощь показались сном, несуществующим событием, осевшим в памяти по ошибке. Дни, проведённые в спальне Леди Димитреску, померкли и растворились во тьме несбыточных мечтаний и держащей за горло реальности. Ночной разговор на террасе и смелый прыжок в объятия, нежный аромат лилий в ванной комнате и влажность кожи, проникающие под кожу слова — абсолютно всё превратилось в пыль. Всем существованием хотелось увидеть Леди Димитреску, каждая клетка тела и атомы разрушавшейся души тянулись к ней, желали иного исхода. Но Эстер не могла и пошевелиться, а смотреть вновь в янтарные глаза, слышать жестокий приговор — нет, не было сил. А слёзы будто кончились, и эмоции, бушевавшие внутри, никак не удавалось выплеснуть наружу. Тяжесть в груди прижимала к земле, не давая подняться — ещё немного и Эстер провалится в царство Аида. Странно, что она спала ночью без задних ног, совсем не заметив, как провалилась, вымотанная от разрывающей боли и отчаяния, в ночную фантазию, где смешались все переживания и события, превратились в неразбериху, подарив наутро головную боль. Невозможно было принять решение Леди Димитреску, а Эстер ведь была уверена, что всегда будет способна выдержать всё, что пожелает Альсина, встретить любой выбор с гордостью или же смирением. Ошибалась. Как и во многом. Сколько было сделано, пережито, сколько чувств до сих пор горели в груди — бестолку. Это было растоптано и выброшено за ненадобностью. Эстер даже представить не могла, что завтра уже не увидит Леди Димитреску и её дочерей, не верила, что её отвергли так неожиданно, перевернув весь мир. И ни одно действие и слово больше не могли поиметь влияния, изменить ход истории. Всё заканчивалось, подходило к страшному финалу. Будто завершалась жизнь, а холодная вечность подкрадывалась, готовясь прыгнуть. Эстер еле-еле подняла руку, ощущая слабость тела. Она понятия не имела, какой шёл час, как давно встала Леди Димитреску, где находились её дочери и как жить дальше. Последнее волновало больше всего, а ответа на этот вопрос в голову всё не приходило. Способности бороться не осталось, а течение реки несло прямиком в Ад. Когда-то Эстер считала, что этот замок — дьявольское убежище, но оказалось, что всё может меняться. Она села на кровати, не желая заглядывать в зеркало. Видеть своё отражение, чтобы после стало ещё хуже? Наблюдать свою слабость и вновь понимать, что всё потеряно? Зачем? Это и так каждую секунду крутилось в голове. Эстер, борясь с усталостью, сняла ночную рубашку, бросая на пол от бессилия, а после достала своё красное платье. Красивое, дорогое и смелое. Заберёт его с собой, как и помаду — единственные вещи, принадлежавшие ей. Жаль, что не удалось и получить сердце Леди Димитреску. Может, оно было зарыто в холодную землю вместе с той женщиной, Родикой, или же оно никогда не билось в её груди. Но ведь Альсина умела чувствовать — как же она заботилась о своих дочерях, как они были ей дороги! — почему же она не умела любить? Эстер надела красное платье, кое-как зашнуровав, села на кровати, в последний раз проводя рукой по простыням. Положив помаду в маленький кармашек, она вышла из комнаты, аккуратно закрывая дверь и сдерживая тяжёлый прерывистый вздох. Каждый шаг отдавался в мыслях вспышками воспоминаний. Чуть дальше от комнат прислуги однажды появилась Кассандра, сладкими речами соблазняя и мучая, впуская в душу Эстер тьму или же спуская её с цепи. Там лежало когда-то бездыханное тело Анны, а вокруг были лишь кровь, липкое отчаяние да отвратительная злость. Близ кухни, за дверью, раздавались голоса и изредка смех — девушки продолжали жить, стараться и завтра они проснутся вновь и займутся тем же, чем и всегда. Эстер же ждёт неизвестность, пустота и одиночество огромного мира. В главном зале царила тишина, словно каменное чудище боялось потревожить неустойчивое, хрупкое состояние Эстер. По венам как будто струилась ртуть, отравляя организм — и лучше бы так было на самом деле. Может, люди действительно становились счастливее после смерти? Если дышать — это уже счастье, почему сейчас Эстер испытывала лишь боль от каждого вздоха? Когда это закончится? Осточертело мыслить и анализировать, вспоминать и представлять невозможные картины, которым не суждено висеть на стенах замка, разнообразные роли, которые так и не удастся сыграть в этой пьесе. Эстер вышла во двор, приблизившись к адонисам. Её волшебным простым цветам, так и не успевшим расцвести. Они олицетворяли свободу, были частичкой того, что желало сердце Эстер однажды. Но кто бы мог подумать, что получится исполнить эту мечту и не получить ни капли удовольствия и радости, а только разочарование, обиду и тоску. Бойся своих желаний? Эстер горько усмехнулась, дотрагиваясь до своих ростков, словно жалея. Эти цветы не заслуживали смерти — засохших листьев или же увядших, превращения в прах. Вряд ли Леди Димитреску будет следить, чтобы адонисы получали должный уход. Не было смысла оставлять их во дворике, оскверняя прекрасные розы. Посмотрев на адонисы нежно и с сочувствием, Эстер отвернулась, направляясь в зал Четырёх, а после на второй этаж замка. Она медленно прошла в библиотеку, что пустовала и была освещена яркими лучами солнца, пробиравшимися сквозь стеклянную крышу. Вероятно, сейчас уже было за полдень — неужели так долго Эстер провела в своей кровати? Многочисленные томики стояли на полках книжных шкафов, и Эстер дотронулась до некоторых пальчиками. Она любила это место: запах пыли, старых страниц и обложек, обитавший здесь, успокаивающий и обволакивающий. Леди Димитреску появлялась в библиотеке не часто, имея самые необходимые книги у себя в спальне. Но Эстер всë ещë помнила, как прекрасная фигура Альсины, еë острые черты лица однажды освещались блеском молний. Она читала ей стихи Джона Клэра, и строки отдавались в голове. Не было возможности их прогнать, таких похожих и красивых. В груди болело невыносимо, и Эстер, собравшись с силами, быстро покинула помещение, вновь направляясь вдоль золотых коридоров. Она привязалась к великолепным картинам, к изысканным орнаментам и украшениям — они стали родными и привычными, никогда не переставая восхищать. Она и знать не хотела, сколько бродила меж богатых стен, рассматривая знакомые узоры, но всегда находя что-то новое, жалея, что не сможет этого запомнить. И только тогда, когда Эстер услышала голоса, она замерла. Сердце неприятно затрепетало от волнения. Неизбежность уже наступала на пятки и вот-вот норовила поймать в свои сети, поглотить. Ладошки вспотели и задрожали, и Эстер зажмурилась сильно-сильно, в полной тьме увидев белые блики, превращавшиеся в разные фигуры и менявшие свои формы, и выдохнула. Вытерев руки о платье, избавляясь от оцепенения, инеем осевшим на теле, она медленно направилась к лестнице, ведущей в главный зал. С каждым шагом она чувствовала, как прошлое, дорогие воспоминания оставались позади и слёзно смотрели вслед. Главное — не оглядываться. Наконец, как лестница показалась, а голоса стали чётче, Эстер сжала зубы и ускорилась, надменно поднимая голову вверх — пусть кажется уверенной. Взявшись за перила, она взглянула вниз. В центре зала стояла Леди Димитреску, держа в одной руке мундштук, её дочери расположились у ступенек внизу, готовые сорваться с места, увлечённые. Перед ними находились четверо запуганных девушек, опустивших головы в пол, не понимавших, кажется, куда попали. Неужели и Эстер была такой однажды? Жалкой, трясущейся, глупой. Она поджала губы, резко осознавая, что эти девушки будут мечтать о побеге, о былой жизни, потерянной навсегда — о том, что будет у Эстер. Двое мужчин держались лучше: смотрели смело и гордо, распрямившись, убеждённые в своей силе. Безнадёжны — эти люди даже и представить не могли, что их ждало. Одна девчонка робко подняла голову, и Эстер поймала её взгляд, пренебрежительно хмыкнув и отвернувшись. Как же отвратительно было принимать, что сейчас сама Эстер чувствовала себя не менее жалко, несмотря на то, что смотрела на новоприбывших свысока. Она облажалась и потеряла всё. От этого пути останется лишь платье, помада да неубиваемые воспоминания. И эта миленькая девчушка даже не вспомнит, что когда-то видела на лестнице светловолосую служанку с горящим пренебрежением в глазах. — Шесть человек? — воскликнула Альсина, как только рассмотрела всех людей, медленно пройдясь вдоль шеренги. — Ты обещал десять, Редник. — Госпожа, через полтора месяца доставлю ещё четверых, обещаю, — и только тогда Эстер заметила высокого мужчину с бородой, одетого в ярко-красную рубашку, поверх которой висела чёрная жилетка, и тёмные штаны, заправленные в высокие, очевидно, дорогие сапоги. Он снял свою шляпу, улыбаясь и кланяясь перед Леди Димитреску. — Заплатите половину суммы. Альсина кивнула, и Бела вскочила с места, отдавая Реднику небольшой мешочек. Тот, вновь широко улыбнувшись, помял его в руке, подкидывая несколько раз, а затем развязал шнурок, заглядывая внутрь с непониманием. — Здесь больше, — Альсина лишь кивнула, не двигаясь с места. Бела же, напротив, протянула руку вперёд с желанием забрать награду, но Леди Димитреску мгновенно её опустила, когда та удивлённо уставилась на мать. Эстер похмурилась, наваливаясь на перила чуть больше. — Да, — ответила Леди Димитреску лишь наклоном головы заставляя Белу вернуться к сёстрам. — Это плата за девушку, что ты заберёшь с собой, — Эстер замерла, чувствуя, как сердце пронзила стрела. Её продавали, как ненужную и использованную вещь. Игрушку, которая надоела и лишь занимала место. Скулы свело, и Эстер поняла, что от обиды слишком сильно сжала зубы. Бела, Кассандра и Даниэла тут же встрепенулись, от чего в груди заболело сильнее — об отъезде служанки они слышали впервые. Стало невыносимо горько и обидно, словно Эстер предавала доверие девушек, которые и так открылись ей непросто, привязались, а теперь должны были отпустить. Она будет скучать. По Беле, что замерла от неожиданной новости. По её сдержанности и желании всегда преуспевать, по её чувству превосходства и по её любви к книгам. В голове сразу же всплыла картина: старшая дочь Димитреску, сидящая вольно в кресле в библиотеке и читающая стихи Китса. Окружённая когда-то шкафами с наваленными томами, пылью, что летала по помещению, освещённой проникающим через прозрачную крышу светом. По Кассандре, которая чуть ли не вскочила с места. По её непокорности и невозможной любви к хаосу, по сладким речам и даже преследованиям. Однажды изуродовавшая тело опасная девушка превратилась в ту, с кем Эстер смеялась, играясь в реке. Презрительные взгляды сменились интересующимися, понимающими и искренними. Роковая охота будет вызывать улыбку, а пытки забудутся и померкнут. И по Даниэле, тут же схватившей Белу и Кассандру за плечи. По её лёгкости и мечтам, по непринуждённым разговорам и несдержанности, по умиляющей нетерпеливости и громкому смеху. Даниэла была первой, кто произвёл колоссальное, пугающее впечатление и кто принял Эстер, кто пошёл на контакт. Её наивность вкупе с жестокостью смешивались в ядерный напиток — попробуй, и он вызовет привыкание. Все три девушки были разными, непохожими, но проникли в душу и заняли там место. Не хотелось забыть однажды ни лиц, ни голосов, ни прикосновений. Жаль, что нельзя было остаться. Отвратительно, что Леди Димитреску решила судьбу так жестоко, что отдавала в руки какому-то мужчине за мешочек с золотом. Продавала. Как низко. Редник почесал голову и потоптался на месте, а потом начал задавать вопросы, от которых волнение лишь набирало обороты. — Сколько ей? — спросил мужчина, вновь надевая шляпу и вешая мешочек с золотом на пояс. — Двадцать, — незамедлительно и спокойно ответила Леди Димитреску, словно ей было всё равно. — Зовут Эстер, схватывает налету, проблем с ней не… — договорить она не успела, обернувшись на крик. — Мама! — неожиданно вскочила с места Даниэла, продолжая держать сестёр за плечи, но Альсина резко вскинула напряжённую руку, приказывая той замолкнуть. Любимый жест, что всегда работал и производил впечатление. И младшая дочь, злостно рыкнув, рассыпалась роем мух, исчезая из виду. Сердце сжалось до размеров горошины, не в силах больше гнать кровь по организму. Девочки сразу встрепенулись, кажется, не понимая, как им поступать. И тогда Альсина заметила Эстер. Лишь на мгновенье, показавшееся вечностью, её взгляд изменился: янтарь расплавился, словно его поднесли к огню свечи, и комната будто бы наполнилась смолистым запахом — только на секунду. Леди Димитреску распрямилась ещё больше, поджимая губы и вкладывая одну ладонь в другую перед собой. Пусть сейчас с высоты она казалась чуть меньше, чем есть на самом деле, но её величие и статность чувствовались всё так же, как и раньше. Эстер тяжело вздохнула, видя подзывающий кивок, заставила себя разжать перила и, наконец, спуститься. Каждая ступенька казалась усыпанной гвоздями, по которым приходилось медленно ступать и не кричать от боли — но ведь острия разрывали кожу, входили в ступни во всю длину. Эстер держалась, стараясь выглядеть неуязвимой, сильной, но в груди были те же чёртовы пустота и обида. Редник застыл на месте, разглядывая спокойно снисходящую девушку. В его тёмных глазах была лишь капля восхищения, пропадающая в море то ли сочувствия, то ли жалости. Унизительно. — Здравствуй, Эстер, — улыбнулся понимающе мужчина, как только та встала поодаль от Альсины, не желая к ней приближаться — жаль, что запах сладких духов всё равно чувствовался прекрасно. — Źya bi darako.* Эстер свела брови, не понимая чужого языка, еле сдержавшись, чтобы не взглянуть на Леди Димитреску в поисках поддержки. Она лишь робко и сдержанно улыбнулась, делая шаг навстречу, ощущая запах пыли и дороги, и мужчина расцвёл, похлопав её по плечу. Его тёмные волосы доставали до плеч, борода была неаккуратной и короткой, а кое-где виднелась седина. Нос был длинным, крупным, брови — пышными, и складки между ними говорили, что Редник часто хмурился. Только карие глаза были добрыми, и даже, казалось, в их мраке виднелись яркие искры, будто отлетавшие от костра. — Нужно посовещаться с табором, — Редник сжал плечо в последний раз, чуть наклоняя голову и присаживаясь, стараясь заглянуть в печальные голубые моря, а после уверенным шагом удалился. Эстер смотрела ему вслед, понимая, что только что встретилась с мужчиной, который должен был повести её в абсолютно новую жизнь, иную, не похожую своими скитаниями и причудами на изысканную и утончённую. Проклятое мгновение уже дышало над ухом, приближалось быстро и мучительно — ещё немного, и больше никогда не будет возможности вновь ступить на порог могучего замка, увидеть блеск украшений, богатство залов и хозяев роскоши. Альсина положила руку на плечо, и Эстер вздрогнула, опуская голову в пол и сжимая ладони в кулаки. Касание отозвалось электрическими импульсами в теле, дрожавшем от разочарования. Дёрнув плечом, Эстер ощутила, как оно опустело. За спиной послышалось жужжание мух — кажется, дочери Леди Димитреску, наконец, покинули главный зал. Неужели не попрощавшись? А после повисла тишина, звенящая своими цепями. Напряжение в воздухе достигало предела и сливалось с нерушимым молчанием. Альсина вздохнула, быстро обходя Эстер, возникая спереди и присаживаясь на корточки, оказываясь лицом к лицу со своей служанкой. Хотелось поднять голову, но нельзя — расплачется ведь, утонет. Леди Димитреску робко протянула ладонь к лицу, заправила светлые пряди за уши, а после легонько дотронулась до подбородка, всё же заставляя взглянуть на неё. На бледном лице отражалась хорошо скрываемая печаль, понимание и сочувствие. Второе задевало особенно сильно — разве сейчас могла Альсина догадываться о том, что творилось внутри у Эстер, чувствовать? Но вся злость и обида утихали при каждом поглаживании пальца подбородка, а слёзы подступали. Не хотелось уезжать, расставаться, терять то, что было, кажется, найдено. — Ты молода. У тебя впереди вся жизнь, — начала Леди Димитреску, и слёзы всё же хлынули по щекам. Отвернуться Эстер не смогла — Альсина держала крепко, вглядывалась и продолжила говорить, как мантру: — Проживи её ради себя, мышонок, — она приблизилась, и алые тёплые губы коснулись лба. Стойкость и сдержанность, вся притворная сила улетели в бездну и растворились во тьме. Весь грим был смыт, а маски сорваны. Издав громкий всхлип, Эстер бессильно сделала шаг навстречу и обвила руками женскую шею, зарываясь лицом в мягкие смоляные волосы. Не было сил думать, что эти объятия значили для Альсины — театральная пьеса, в которой Эстер не удалось похвально сыграть Арлекина, или реальность. Она лишь отчаянно хваталась за ткань платья, вдыхала сладкий аромат, прижималась крепче, насколько это было возможно, и молила. Леди Димитреску поглаживала по спине, безмолвно слушая безнадёжные просьбы и неизлечимо успокаивая. Не хотелось уходить с подмосток, видеть опускающийся занавес и сидеть после в кулисах, зная, что это была последняя сцена спектакля, которому повториться не суждено. Эстер чувствовала мягкость ткани и теплоту тела, шелковистость волос и слышала чужое дыхание, призывающее успокоиться. Застыть бы в этом мгновении, остаться в стенах замка и отчаянных объятиях, но Альсина аккуратно сняла руки Эстер со своей шеи, отстраняясь. Бледное лицо озарила еле видимая улыбка, исчезнувшая слишком быстро. Леди Димитреску ушла, больше не сказав ни слова, оставив в одиночестве, забрав всё тепло и нежность. Тело обдало холодом, и Эстер не могла пошевелиться, желая лишь вернуться во времени на минуту назад, борясь с тем, что хотелось захватить весь воздух перед собой руками, представляя, что там находилась женщина. Но теперь в главном зале не находилось ничего, кроме рвано дышащего существа и пустоты. Редник появился через несколько секунд, неся в руках какое-то яркое одеяние. Новый костюм печального Пьеро. Мужчина замер, заметив мокрые щёки гаджо — пока незнакомой девчонки, слишком далёкой. Он цокнул, хмурясь и протягивая одеяние. — Не нужно осквернять своё прелестное личико слезами, — манерно и с акцентом произнес Редник, потерев бороду свободной рукой. И тогда Эстер заметила смуглую тёмноволосую девочку лет двенадцати, вышедшую из-за его спины. Её красивая голубая юбка и кофточка с рюшами придавали яркости и самобытной красоты, неповторимости. Редник, словно вспомнив о чудной малышке, встрепенулся, пропуская её вперёд. — Это Шафранка, она поможет тебе переодеться. Шафранка взмахнула густыми волосами, глядя с подозрением и лишь немного высокомерно, присматриваясь. Эстер взяла в руки новую одежду, а после почувствовала, как девочка, не сказав ни слова, схватила её за руку, оттаскивая подальше, словно она знала этот замок как свои пять пальцев, не стесняясь. Редник пропал из виду, и Шафранка покрутила ладошкой перед Эстер, прося развернуться. Ловкие маленькие пальчики скоро расшнуровали платье, а позже помогли облачиться в белую рубаху и багровую прозрачную юбку, поверх которой был надет ещё и передник. Странно было ощущать столь свободную одежду, совсем не похожую на ту, что носила она в замке. — Зачем столько слоёв? — удивлённо спросила Эстер, расправляя складки, а после бережно складывая своё красное платье. Она заберёт его с собой, даже если никогда не наденет. Шафранка отдалилась, пробежавшись глазами по новой знакомой, а после, пожимая плечами, спокойно ответила. — От пэкэлимоса, — девочка весело развернулась, позвав за собой. Похмурившись, не понимая значения слов, Эстер направилась за ней намного медленнее, стараясь продлить минуты в каменных стенах, усыпанных золотом, запомнить каждый сантиметр. Дрова потрескивали в камине, светлый диванчик, где однажды сидели Бела и Даниэла, одиноко стоял в углу, в картины на стенах будто вдохнули жизнь, и те прощались, улыбаясь печально. Величавая лестница, где когда-то давно стояла Леди Димитреску, нагло глядя на пришедшего в замок Карла Гейзенберга, превратилась в толстую змею, неподвижную и затаившуюся. Эстер прощалась с домом, прижимая к себе красное платье, с красотой и совершенно иным миром. Вестибюль встретил огромной картиной с Белой, Кассандрой и Даниэлой, чистыми и невинными — незнакомками. И свежим воздухом, что проникал в комнату сквозь открытые ворота. Шафранка выбежала на улицу, ожидая Эстер. В душе теплилась несбыточная мечта: может, если задержаться ещё ненадолго, Альсина передумает, окликнет и позовёт назад. Но минуты шли, а ничего не происходило — тишина да прожигающая взглядом спину цыганская девчонка. Отвернуться и на ватных ногах пойти к выходу оказалось пыткой, нещадившей, жестокой. Эстер перешла порог замка, и чувство одиночества и горькой свободы усилилось в разы. Занавес был опущен. Назад дороги не было. Главное — не оглядываться. Шафранка шагала впереди босой, а волосы её раскачивались из стороны в сторону, блестящие и длинные. Эстер догнала девочку, всматриваясь в дорогу, где виднелись незнакомые люди. — Что такое пэкэлимос? — чуть наклонилась Эстер, спрашивая. Шафранка продолжала идти вперёд, постепенно расцветая, чем ближе становился табор. Поодаль стояли несколько кибиток, запряжённых лошадьми. Женщины в ярких одеяниях разговаривали и смеялись, пока дети весело бегали вокруг — счастливые и грязные, носились как угорелые с горящими глазами. Пара-тройка мужчин сидели на конях, ожидая отправления, другие же вели беседы и курили. Незнакомые, чужие, непонятные. Свои законы, свой образ жизни — тревога в груди забила в колокола. — Магия женщин, — ответила Шафранка и сорвалась с места, быстро убегая к семье. К родным людям, к привычному и любимому. У Эстер это осталось за спиной, от чего душа вновь взвыла волком. Редник, завидев свою новую подопечную, ринулся к ней, подавая руку. Женщины и мужчины затихли, рассматривая Эстер, щурясь от солнца. Они не были настроены враждебно, не глядели высокомерно — лишь приглядывались, изучали. Всё ещё не верилось, что придётся жить с этими людьми бок о бок, знакомиться, терпеть. Отсутствие рядом Леди Димитреску почувствовалось слишком сильно, угнетающе. Не будет больше блеска, любви и потрясающей роли, вседозволенности, возвышенности и аплодисментов. — Табор! — начал Редник подталкивая Эстер вперёд на всеобщее обозрение. Она почувствовала себя белой вороной среди этих цыган, тёмноволосых и ожидающих, — это Эстер. По вашему согласию, она отправляется с нами. Прошу любить и жаловать. Взрослые сдержанно кивнули, как маленькие дети обступили вокруг, дергая за рукава рубашки, заставляя сесть на корточки. Они трогали столь непривычные для них красивые светлые волосы как заворожённые, улыбаясь и щебеча что-то на своём языке. Женщины поодаль сразу ухмыльнулись, наблюдая за картиной. Эстер не двигалась, чувствуя, как пальчики играли с прядками, терпеливо ожидала, когда интерес утихнет. Да, все дети любили комедии, где персонажи в масках или с разукрашенными лицами, странные и забавные, веселят их, привлекают внимание. Чуть позже Редник помог забраться в деревянную кибитку, сверху полукругом обтянутую плотной тканью. Внутри повозка была набита какими-то вещами, лежащими в свертках. Сразу же рядом очутились трое девчонок разного возраста, включая Шафранку. Сели рядышком, болтая и улыбаясь, изредка поглядывая на новую знакомую. Редник попросил Эстер сесть к нему поближе, к поводьям. Она помедлила, не торопясь отзываться на просьбу, решившись выглянуть из тронувшейся кибитки в последний раз. Она посмотрела на замок, тихонько удалявшийся из виду. Создалось впечатление, что он был связан с Эстер тонкими нервами, и теперь, оказываясь всё дальше и дальше, они натягивались и вот-вот должны были порваться, подарив невыносимую боль. Почувствовав щекотку на ладони, Эстер уже была готова её почесать, как только заметила там большую чёрную муху. Девочки. Она будет скучать. Подув слегка на насекомое, Эстер горько улыбнулась, видя, как оно улетает в сторону старого большого замка. Могучие стены были такими же неподвижными, покрытыми мхом и высокими. На мгновенье замок показался чужим, будто Эстер не провела там несколько месяцев своей жизни. В груди защемило так, что трудным оказалось и вздохнуть. Опустив ткань кибитки, Эстер пересела к Реднику, не заставив его долго ждать, сражаясь с непоколебимой тоской. Теперь перед ней раскинулась длинная дорога, по которой плёлся вороной конь. Их кибитка ехала первой в ряду, позади плелись остальные, но некоторые люди продолжали идти пешком. Только мир будто выцвел, все цвета сгорели под палящим солнцем, а неловкое молчание причиняло лишь неудобства. Эстер не знала этого мужчину, боялась, несмотря на его добрые глаза — всё же его вид был суровым, невозможная сила струилась по его жилам. Наверняка его не зря выбрали бароном. — Нам долго ехать? — решилась спросить Эстер и нарушить молчание. Слышно было топот копыт по пыльной дороге, дыхание жеребца и спокойное пение птиц, а сзади раздавались голоса детишек, весёлые и тихие. — До замка мы добирались несколько дней, — ответил Редник, глядя вперёд, — табор вымотан, остановимся в ближайшей деревне на недельку, а позже двинемся дальше, — Эстер лишь кивнула. Пока она не будет готова отделиться от табора — а она обязательно это сделает, — ей придётся проводить время, кочуя, в дороге, постоянно меняя место ночлега, живя по чужим новым правилам. Опустошение и равнодушие в груди не разрешали размышлять здраво, лишь возвращали и возвращали мыслями к замку, к Леди Димитреску. На лбу словно всё ещё остался жаркий след от её нежного прощального поцелуя. И вновь сердце заныло, заплакало — никак не совладать. — Ты не переживай, čehrày, — произнёс Редник, и Эстер взглянула на него с вопросом, — тебя не обидят. Но и ты должна соблюдать наш закон, — она сдержала тяжёлый вздох, понимая, что сейчас придётся слушать внимательно, хотя перед глазами всё появлялся образ Леди Димитреску. — Уважай каждого мужчину, женщину и ребёнка, что будут щедро делить с тобой небо, землю и еду. Работу выполняй тщательно, не виляй, тебя обучат наши женщины. Для моих людей ты «гаджо» — далеко не цыганка, чужая, но они согласились принять тебя. Будут присматриваться, наблюдать, но ты не бойся. Редник поводья держал расслабленно, говорил спокойно и просто, делился само собой разумеющимся, стараясь помочь. Кибитка тряслась по неровной дороге, и сидеть на деревянной поверхности оказалось не так уж удобно. Радовало, что от солнечных лучей спасала плотная ткань, обтянутая над повозкой. Запах пыли и дерева смешивался со свежим воздухом и был непривычным, будто совершенно новым. Эстер не знала, за что ей следует уважать незнакомых людей, к которым она не желала приходить в табор, почему была обязана завоёвывать доверие. — Глупо говорить о страхе человеку, которого Вы забрали из замка Леди Димитреску, а ведь она… — горько улыбнулась Эстер, слушая топот копыт, когда барон сразу же напрягся, бросая грозный взгляд, от которого стало не по себе, принуждая замолчать. По коже пробежались мурашки. — Ни слова об этой женщине, — произнес Редник, и Эстер испытала неприязнь — столь отвратительным и пренебрежительным был его тон. — И знать не желаю, какими греховными делами она занимается в своём замке, — мужчина фыркнул, дёрнув головой. Каждое его движение было пронизано силой и мощью, даже глаза заставляли сидеть смирно и не возражать, что восхищало и убеждало в авторитетности его фигуры. — Но вы же привозите к ней девушек и мужчин, — уточнила аккуратно Эстер, стараясь смягчить свой интерес и избавиться от неприятных чувств в груди. Редник излучал уверенность, его превосходство чувствовалось, но поддаваться влиянию этого мужественного человека было бы ошибкой и задело бы гордость, разве нет? Эстер сделала глубокий вдох, стараясь совладать с собой и собственными ощущениями. Альсине же всегда хотелось подчиняться. Её власть не была сомнительной и иллюзорной, являлась приятной и пьянящей. Видеть её взгляд, удовлетворённый и манящий… И вновь в груди заболело, от чего пришлось задержать дыхание. Не следовало думать о Леди Димитреску — та приняла решение и привела его в исполнение. Замок оставался позади, как и всё, связанное с этим неживым зверем. Альсина выбрала путь не только для себя, но и для Эстер. Обида вернулась с удвоенной силой, и от неё сводило зубы — Эстер отвернулась к Реднику, готовясь вникать в ответ. — Это вынужденно, — удручённо начал мужчина, вскидывая медленно брови. — Мы кочевали, были на мели, добрались до деревни и отхватили сотни проблем. Какая-то женщина, которой поклоняются жители, будто бы она Божество, — цыган брезгливо усмехнулся, поправляя большой золотой крест, висящий на шее, — не дала нам и нескольких дней провести в… её владениях, — в голосе чувствовалась злость, и Эстер поняла, что Матерь Миранда для Редника отвратительна. — Нам пришлось заключить уговор: мы доставляем людей взамен на помощь нашему табору и спокойную жизнь. С тех пор мы работаем с Леди Димитреску. Если бы не эта помощь, мы бы не смогли пережить и зимы. Но рано или поздно, поверь, это перестанет быть необходимостью. — Вы не знаете, чем она промышляет? — спросила Эстер, надеясь выведать немного новой информации, не зная, зачем же ей теперь она нужна. Не пригодится ведь, а все тайны больше не имели значения — только никак не удавалось это принять. Но разве было возможно отпустить всё, что трогало душу, за одну ночь и жалкий день? — И знать не хочу, — она отвернулась, понимая, что Редник слепо выполнял уговор, может, в глубине души отдавая себе отчет, на что он обрекал незнакомых людей, не желая об этом и думать. Барон злился, однако продолжал выполнять возложенную на плечи ужасающую обязанность ради своей семьи, табора, благополучной жизни. Неужели все, кто был хоть как-то связан с Леди Димитреску, были несчастны? Или же всему виной была Матерь Миранда, которой Альсина прислуживала с невероятной и отвратительной самоотдачей? — Почему она отпустила тебя? Эстер не знала, как ответить. Почему? Осознание, что она так и не подумала о причинах, ударило по голове, заставив упасть на колени. Даже не предположила, что могла чувствовать Леди Димитреску. — Видимо, — похмурилась Эстер, — потому что хотела для меня лучшей жизни, — от чего-то захотелось провалиться под землю. Но ведь Альсина так и не поняла, что сдалась Эстер иная жизнь, «лучшая». — Я не знаю, она не рассказала, — она прервала свои рассуждения, отворачиваясь. — Забудь, — махнул рукой Редник понимающе, за что Эстер была ему благодарна и лишь тихонько улыбнулась. Кажется, он сразу понял, что та не желала говорить на столь щепетильную тему. — Радуйся, что ты на свободе. — Это не так просто, — прошептала Эстер, совершенно не понимая, зачем раскрывала душу этому мужчине. Откровение за откровение. Редник, несмотря на свою суровость, располагал к себе. Казалось, что он не выдаст ничего и никому, что будет сказано в пути. Только слова никак не срывались с губ, застряли где-то в горле. Эстер выдавила их, а голос прозвучал хрипло и слабо. — Я любила этот замок, там остались мои цветы. — Посмотришь, как ими будут усеяны поля в скором времени. Что тебе три куста, когда их будут сотни! — посмеялся Редник, поднимая руку. Эстер горько усмехнулась его наивности и простоте. Её адонисы были особенными. — А променяли бы вы своих людей на сотни других? — ухмыльнулась Эстер, чуть наклоняясь, и Редник ответил сразу же, не думая. — Ни за что на свете, — уверенно проговорил он, оборачиваясь назад, рассматривая детишек. Сколько же в этом взгляде было любви и неравнодушия! Ребята сидели в кибитке, смеясь и разговаривая, иногда выглядывая из неё, приподнимая ткань. Казалось, что их жизнь была беспечной и счастливой — в их глазах не было и капли печали. Глаза Эстер в детстве всегда были потерянными, одинокими, ищущими. Может, и оставались такими же до пыток в подвале? Когда-то Альсина сказала, что её янтарные были такими же. Неужели у неё, уверенной в себе, властной и гордой, могла иметься подобная схожесть с Эстер? Которую она отослала словно без колебаний. Каким было прошлое Леди Димитреску? Нет, об этом нельзя было думать, гадать — становилось лишь хуже. — Вот и мне не нужны никакие другие цветы, — парировала Эстер, вздыхая. — Твоё право, девочка, — спокойно произнёс Редник, очевидно, не понимая, но принимая её слова. — Только цветы ведь — не люди, — он пожал плечами. Эстер поджала губы и побоялась сказать, что в замке остались не только её ростки, но и четверо близких ей созданий. Большую часть дороги они ехали молча, лишь изредка перекидываясь словами. Барон спрашивал про деревню, про жизнь Эстер до замка, её мечты и характер, в то время как она практически не задавала вопросов, боясь услышать то, что может не понравиться. Чувствовала, как с каждым метром усиливались печаль и отчаяние. Как же хотелось ощутить крылья за своей спиной, вновь взлететь к небесам, обрести силу и уничтожить все воспоминания. Время, тот старик, что шёл, не обращая внимания на хватающие его за одежды руки, обязан был исцелить. Только как? Если время было равнодушно, шло себе вперёд, не заботясь ни о ком. Вокруг высились деревья, шумевшие при порывах ветра, бесчувственные и спокойные. А дорога казалась бесконечной. Она петляла, пряталась в траве или же скрывалась за очередными зелёными гигантами. Эстер не уловила, в какой момент она совершенно перестала различать местность — столь однообразной она казалась, пусть и умиротворяющей и прекрасной. Наконец, вдали показались домики. Редник сказал, что они остановятся поодаль, около леса и близ реки, чтобы не мешать жителям. Волшебный закат поражал своей красотой, но только заходящее солнце кричало об ушедшей эпохе, жизни. Очередной день подошёл к концу. Эстер помнила, как наблюдала за замком, окрашенным в золото, из яблоневого сада, поражаясь его величием, боясь того, что таилось внутри. Кто бы мог подумать, что она полюбит все его секреты, скелеты в шкафах и обитателей всей душой? Кибитка остановилась, и конь зафыркал. Эстер спрыгнула на землю, оборачиваясь назад. Вдалеке виднелся замок, и сердце вновь сжалось. Сейчас она могла хотя бы видеть его, смотреть, но что будет, как только он скроется из поля зрения? Красный орган съёжится до невидимых размеров и взорвётся маленькой вспышкой, исчезая? От размышлений отвлёк Редник, который разминал спину. Он попросил помочь разбить лагерь и направил к женщинам, что тихонько вытаскивали из кибиток небольшие свёртки. Эстер не проронила ни слова, помогая, стараясь слушать наставления от цыганок то на родном языке, то на незнакомом. Она наблюдала за тем, как мужчины поставили большой шатёр и несколько палаток, после — напоили лошадей. В свёртках оказались посуда, иконы, одежда, какие-то кандалы, ковры, подушки и даже небольшой столик. Всё это было размещено в шатре, где должен был ночевать барон и его семья. У Редника было четверо взрослых сыновей и красивая жена — как поняла Эстер, уважаемая в таборе женщина. Та сказала, что пока Эстер переночует с ними. Солнце село, но цыгане продолжали суетиться. Женщины готовили, дети всё никак не унимались: носились вокруг, изредка отвлекая Эстер от работы, смеясь и вновь прося дотронуться до светлых волос. Она заметила, что у многих девочек на шее висела подвеска с монетой, но постеснялась спросить, что это значило. Как только еда была готова, а мужчины развели огромный костёр, пылавший ярко и освещавший местность, все цыгане расселись близ него. Скромный ужин: питу да железную кружку чая — Эстер умяла быстро, столь вкусным он ей показался на голодный желудок. Каждый член табора получил то же самое, не был выделен или обделён ни один человек. И тогда Эстер поняла, как же она была вымотана и как же её клонило в сон. Удивительно, что у этих людей, прошедших такой долгий путь, было намного больше энергии и жизни в движениях — видимо, привычка. Огромный костёр пылал, что взгляд было невозможно отвести от рыжих языков пламени, ярких искр, поднимающихся в тёмное небо. В высь, чёрную пучину, усыпанную звёздами, блестящими одинокими точками. Эстер улыбнулась, подняв глаза к бесконечности, чувствуя, как жар огня опаляет лицо и руки. Разговоры на незнакомом языке, детский смех и стрекотание цикад за спиной растворялись в ночи, их уносил прохладный ветер высоко и далеко. Голова кружилась от захватывающего и бескрайнего зрелища. Сколько же раз Эстер видела звёздное небо, но вновь и вновь оно не переставало восхищать, всё заставляло тонуть в своей мгле и вызывало желание дотронуться до маленьких огней. На душе стало спокойней, хоть могучая тоска и продолжала одолевать беспощадно, сжимать сердце. Чем могла сейчас заниматься Леди Димитреску? Может, стояла на террасе своих покоев, смотря вдаль, и пила вино? Эстер представила, что с высоты замка видно этот костёр вдалеке, мерцающий красной точкой. — Небо красивое, — сказала Шафранка, неожиданно появившаяся рядом. — Čehràуа, — прошептала она, улыбаясь и показывая пальчиком в небо. — Звёзды. Эстер тихонько повторила слово, вспоминая, что так же недавно назвал её Редник. Щёки порозовели, а лёгкая улыбка появилась на губах. Она вновь хитро взглянула на Шафранку, и, чуть-чуть поразмыслив, сняла обувь, оставаясь босиком. Прохладная трава сразу же защекотала, а девчонка удивлённо подняла брови и посмеялась. Отчего-то момент показался столь простым и милым — добрым, будто исцеляющим раненное сердце. Детки неожиданно затихли, ближе подходя к костру и рассаживаясь вокруг, перешёптываясь. Тогда Шафранка схватила Эстер за руку, подводя её к женщинам, что так же устроились рядом. Было неловко видеть, как они немного подвинулись, освобождая место и благородно принимая в свои ряды. Кивнув смущённо в благодарность, Эстер присела меж них, не обсуждающих за спиной новую знакомую, не смотрящих косо, а лишь увлечённо наблюдающих за мужчиной в шляпе и с гитарой в руках. Цыган потрепал какого-то мальчишку по голове, улыбаясь, а после его лицо стало серьёзней. Эстер обняла колени руками, кладя на них подбородок и щёку, ощущая запах крахмала и костра, исходившего от новой юбки. Мужчина заиграл, и музыка, грустная и простая, зазвучала, проникая под кожу, сливаясь с танцующими языками пламени, освещавшими табор. Его толстые пальцы умело перебирали струны, а после сердце остановилось — чуть поодаль заплакала скрипка, а в такт ей изредка звенел бубен. Прекрасные и пронизывающее своей красотой и искренностью звуки проникали под кожу, заставляли забыться и сильнее обнимать колени. Момент, чистый и честный, обволакивал и будто бы гладил по голове, пытаясь забрать боль, пустившую корни. Эстер представляла, как её адонисы колыхаются при мельчайших порывах ветра, а зелёные листики кажутся чёрными при свете луны и сиянии звёзд. Она думала о том, как Альсина стоит на балконе, вглядываясь в единственную яркую точку на горизонте, находясь далеко в каменных стенах замка. Почему же она отпустила? Всеохватывающая любовь, которой пылали осколки сердца ярче, чем огромный костёр, потекла по венам, принося с собой печаль. В оранжевых языках огня Эстер видела янтарные глаза Леди Димитреску, тёплые и ласковые. Как же сложно было чувствовать себя одинокой вновь после того, как кто-то смог скрасить всю расстелившуюся внутри пустоту. Цыганские детишки самозабвенно слушали прелестные и заунывные звуки, неосознанно вырывая из земли травинки по одной и катая их меж пальцев. Мужчина играл на гитаре, покачиваясь из стороны в сторону, закрыв глаза и наслаждаясь извлекаемыми звуками. Его движения были плавными, но точными, а лицо со сведёнными бровями выражало тяжкое наслаждение. В глазах застыли слёзы, и Эстер на мгновение спрятала их в складках юбки, боясь, что кто-то заметит, как она расчувствовалась. На скрипке играл Редник, не менее артистично и изысканно, будто бы обладал идеальным слухом. Как же можно было иметь подобный навык, не зная ни нот, ни основ? Неужели это находилось в цыганской крови? Чья-то голова коснулась плеча, и Эстер повернулась, заметив Шафранку, у которой уже слипались глаза. Она распрямилась, разрешая девочке устроиться удобнее на коленях, а после робко запустила пальцы в её волосы, поглаживая. Эстер понятия не имела, как та жила, что любила и чему улыбалась. Лишь удивлялась, откуда в маленьком человеке столько доверия к миру, к незнакомке, что вошла так нежданно в их жизнь. — Расскажи что-нибудь, только необычное, — прошептала девочка тихо, и Эстер замерла, оборачиваясь и видя позволительные кивки женщин. Маска Арлекина, что срослась с кожей, треснула. В этом театре не было места для яркого изворотливого интригана, для его язвительных и хитрых речей — на этой сцене ценили искренность. — Хочешь, я расскажу тебе легенду о Гамельнском крысолове с волшебной дудочкой? — Эстер наклонилась чуть ближе к Шафранке, а та кивнула, перебирая складки юбки. Музыка продолжала звучать, окрашивая тихо полившийся из уст рассказ в новые краски. Может, и собственная история Эстер сможет обрести цвет?