Алые адонисы

Людей было так много, что несколько первых минут на ярмарке не принесли ни капли комфорта и наслаждения. Они сновали везде, улыбались, разговаривали, где-то стояли кучками, где-то бродили по одиночке. Успокаивало присутствие Шафранки по правую сторону, у которой сверкали глаза, а слова её лились без остановки. Ион исчез из виду полчаса назад, сказав, что позже найдёт их и присоединится. Впрочем, цыганка шепнула, что на ярмарке была его невеста, вот он и сбежал к ней. Эстер лишь хитро улыбнулась, бросив какую-то глупую шутку. Вряд ли они должны были увидеть Иона в ближайшее время — ему ещё предстояло продать белого коня. Шафранка сразу же провела к нескольким передвижным лавкам с изделиями из глины и дерева. Кажется, именно в тот момент Эстер полностью приняла шум и всеобщее увлечение. Никогда в жизни она не видела ничего подобного. Горшки и посуда, расписанные невероятно красиво — конечно, они бы не сравнились с вазами из замка, но всё же производили впечатление, — поражали своими детальными рисунками и качеством. Мужчина за лавкой сразу же встрепенулся, увидев очередных «покупателей», начав рассказывать о своих товарах, упорно желая продать парочку горшков. Деревянные игрушки удивили не меньше, заставив погрузиться в детство на несколько коротких минут, а изделия из металла, ткани и книги так же забрали часть внимания Эстер к себе. Шафранка всё же была более любопытной или же беспардонной, нежели Эстер. Она спокойно тянулась ко всем товарам, рассматривала, спрашивала и торговалась, не желая что-либо приобретать. Хотя, впрочем, цыганка всё же взяла себе для предстоящей свадьбы красивый браслет. Торжество должно было пройти через полторы недели, и к нему готовился весь табор, желая поскорее погулять и насладиться истинным весельем. Луминита, мать Иона, с которой Эстер быстро нашла общий язык, рассказала, расчесывая той волосы — Эстер подхватила вшей, и постоянные и долгие расчесывания металическим гребнем вошли в рутину до поры до времени, — что свадьба будет богатой, «лучше, чем у того табора», о котором недавно ей новость «птичка на хвосте принесла». Эстер сделала вывод, что цыганам было важно мнение своих, особенно, считалось, что ни один человек не может даже и подозревать, что они были небогаты или же, «не дай бог», бедствовали. Луминита поделилась опасениями: мол, эта свадьба их разорит. Эстер же слушала внимательно, кривясь и шипя, когда очередное движение гребнем причиняло боль. Женщина же сразу цокала, прерываясь и проклиная паразитов. Луминита обвинила во всех грехах Иона, сказав, что именно он затаскал «её девочку» Эстер по дебрям, где та и подхватила заразу. У этой уважаемой цыганки были лишь сыновья, которых она старалась держать в ежовых рукавицах — но всё равно на каждую их проделку не могла долго недовольно вздыхать, смотря любовно и понимающе. Двое старших её детей уже имели семьи, а вот Ион и четвертый сын всё ещё находились под материнским контролем. Луминита, возможно, увидела в Эстер желанную дочь. И пусть с ней они проводили не так много времени вместе, к цыганке она испытывала самые светлые чувства, чем к кому-либо из табора. Отношения были пронизаны лаской и трепетом. И даже несмотря на то, что Луминита часто смотрела на Эстер, как на потерянного человека, её забота обволакивала теплом и не вызывала отторжения. Может, она видела в Эстер ребёнка, отчаянно требовавшего сердечности, несмотря на её возраст. В памяти отложилось два момента, которые девушка пообещала пронести сквозь время и сохранить. Первый произошёл на вторую неделю пребывания Эстер в таборе. Соплеменник, имени которого она и не знала, совершил тяжкое преступление: украл у своих. Судьба провинившегося мужчины обсуждалась на крисе, где собрался весь табор. Эстер стояла в стороне, наблюдая, как люди презрительно смотрели на предателя и приняли единогласно всеобщее страшное решение — изгнание. У всех на виду цыгану состригли волосы, усы и бороду. И пусть Эстер не знала всех обычаев, правил, но тот момент, когда пряди летели на землю, а люди вокруг разочарованно хмыкали, поразил до глубины души. Это было великим позором для мужчины, унижением. Чуть позже его вывели на дорогу, и Луминита, держа в руке юбку, вышла вперёд к провинившемуся и трижды ударила его по лицу, «оскверняя». Нельзя было, чтобы юбка замужней женщины касалась какого-либо мужчины. Мужчину покарали жестоко и самым страшным образом для цыган. Без табора он пропадёт быстро и просто. Сердце трепетало от необычного зрелища, от власти, что принадлежала Лумините. Её лицо в тот день излучало неприязнь и уверенность, а единство людей вокруг проникло под кожу. Чуть позже, когда цыган ушёл вдоль дороги, а Эстер смотрела ему в спину, оставшись в одиночестве, Луминита оказалась рядом, положив руку на плечо: «Таков наш закон, и каждый обязан ему подчиняться. Не стоит жалеть того, кто поступил так подло. У него был выбор. Нужно уметь противостоять соблазнам, čehrày.» Второй же момент отличился своей нежностью. В один из вечеров Эстер слушала завывающую скрипку около костра, и ключом словно пронизывали её сердце, а не водили плавно по струнам. Погрузившись в себя и задрожав от красоты мелодии, она не заметила, как на глазах выступили слёзы, а холодная мелодия подарила в очередной раз чувство одиночества. Наверное, в то мгновение Луминита прониклась чужими стеклянными глазами, раз позволила Эстер погрузиться в женские полуобъятия. От неё пахло едой и дымом, и успокаивающий аромат, поглаживания по голове, когда Эстер легла на колени, погрузили в сладкий сон. Лишь на утро ей сказали, что Редник перенёс её, спящую, в шатёр. Всеобщее веселье людей на ярмарке захватило и Эстер, особенно, когда она заметила артистов, показывающих представление со зверьми и исполняющих фокусы. Шафранка сказала, что эти люди тоже были цыганами, но зарабатывали иным путём и никогда не посещали мелкие посёлки. Это родом из их табора была невеста Иона. Люди толпились вокруг артистов, крича и свистя, охая от очередных фокусов. Эстер не стала исключением, смотря на воистину волшебные действия с широко раскрытыми глазами, совершенно не представляя, каким образом — если уж не чудо, — мужчина в костюме исполнял завораживающие трюки с картами и платками. Она впервые вживую увидела какую-то страшную и облезлую обезьяну, ведущую себя как настоящий человек и заставляющую смеяться, пока на глазах не выступали слёзы. Заклинание змей произвело чуть меньшее впечатление, вызывав больше страх и удивление. Шафранка, кажется, делилась чем-то во время представлений, громко крича на ухо из-за шума, но Эстер не слышала, полностью увлекшись зрелищем. Ион был прав: ярмарка — чудесное место. Казалось, тогда разразились бурей чувства в груди, а в голове — мысли, что мир полон неизведанного и необычного, на что можно посмотреть, что есть шанс попробовать. Стало интересно, какого же жилось именно этим цыганам, существовавшим определённо ярче, чем табор, с которым проводила время Эстер. Иону очень подошло бы искусство, что творилось перед глазами, если тот решит присоединиться к семье своей будущей жены. Мысль о Шафранке в голове появилась на несколько минут позже, и Эстер неосознанно сравнила девчонку с цыганом. Она была спокойнее, послушнее, хоть иногда и любила показать свой гордый характер, огонь, что был внутри. Тем не менее, перечила старшим совсем редко и больше из вредности и никогда — своему отцу. Радовало лишь то, что жениха своего она любила безмерно — повезло. Нет, ей бы не пошло быть артисткой. Девчонка смотрела на фокусы, радостно хлопая в ладоши и постоянно хватая Эстер за руку, восклицая в удивлении. Никогда ещё она не видела Шафранку настолько радостной и увлечённой, живой и непоседливой. Глаза её горели, искрили невозможно, а движения становились широкими, просторными. Часом позже цыганка вытолкнула Эстер к людям, что танцевали на другом конце ярмарки, прокричав, что девушка чудесно двигается и «грех не показать свою красоту». Она кружилась, наслаждаясь единством с незнакомыми людьми, музыкой, собой и развивающейся во все стороны ярко-голубой юбкой. И всё растворилось тогда — впервые Эстер почувствовала себя не гаджо, а ромалэ, пусть и танцевала не среди цыган. Прекрасное мгновение длилось недолго — пока Шафранка не посмотрела серьёзно, пока не кивнула в сторону незнакомого мужчины, увлёкшегося Эстер. Она знала, что это значило, и сердце пропустило удар, радость улетучилась вмиг — только улыбаться и смеяться прекращать уже было нельзя. Цыгане нашли для Эстер подходящую, но грязную работу. Именно она начала завлекать людей, которых должны были доставлять в замок. И чаще всего мужчин — с ними было проще. Цыгане говорили, что своей красотой Эстер располагает, заставляет смотреть на себя, особенно, когда улыбается. За несколько недель, проведённых в таборе, Эстер впервые убедилась в том, что она была красива. Относясь с недоверием к комплиментам от цыган, она уверила в действие собственных чар лишь на практике. Пусть и отвратительным методом — мужчины липли к ней как мухи. Стоило лишь улыбнуться, уделить внимание нужному человеку — и дело было сделано. Недолгое общение, которое могло затянуться на несколько дней, если оно происходило в деревне, а после соблазнительное предложение присоединиться к табору, невозможные рассказы о замке и лучшей жизни. Соглашались единицы: одинокие и неуверенные невежды-мужчины, падкие на ложные сладкие речи, чаще всего вызывавшие лишь отвращение. Странно, что она нашла в этом отдушину. Знала, что совершает отвратительные поступки, понимала, что случится с этими людьми, чем закончится их жизнь. Но продолжала маняще улыбаться и зазывать за собой. С этими людьми табор общался сдержанно, чаще всего обходил стороной, пусть и делил быт — знали, что расстанутся, что их судьбе завидовать не стоит. Эстер старалась не думать, у кого в руках окажутся незнакомые мужчины, для кого она этим занималась. Наслаждалась своим влиянием, открывшейся красотой, возможностью выпустить всё мрачное и рвущееся наружу. Ион однажды тихо посочувствовал, что ей приходится заниматься такой нечеловечной и низкой работой, от чего Эстер лишь пожала плечами, стараясь сдержаться и не сказать, что непредсказуемость действий других людей, охота, власть — всё было пьянящим и по душе. Шафранка же предпочитала молчать и не касаться этой темы. И как только та кивнула в сторону уже подходившего ближе незнакомца, отошла поодаль, не желая видеть дальнейшего разговора. Эстер осмотрела мужчину с ног до головы, продолжая танцевать. Ничем не примечательная, недорогая одежда висела на нём мешком, борода была неаккуратной и отвратительной, а несло от незнакомца алкоголем. Чем-то этот человек напомнил ей отца, от чего всё же на лице появилось неконтролируемое презрение. Много усилий прикладывать даже не потребовалось бы, только вот вряд ли этот человек придётся по вкусу хозяевам замка. Эстер подняла брови, перестав улыбаться и посмотрев высокомерно, а после лишь отвернулась, быстро подбегая к Шафранке. — Не подходит, — прошептала Эстер, а цыганка лишь кивнула. Только в тот момент она заметила небольшой шатёр, что был расположен неподалёку. Вокруг него толпились молодые девушки и женщины, разговаривавшие достаточно громко, чтобы можно было услышать обрывки фраз и понять, что человек, сидящий внутри, рассказывал о будущем по картам. Ничего удивительного — Эстер наблюдала подобное уже сотни раз, находясь в обществе цыганок. — Погадаешь мне? — отчего-то неожиданно выпалила она, посмотрев на Шафранку. — Ты что, Эстер! Мы не гадаем своим, — воскликнула цыганка, и Эстер похмурилась, понимая, что она ни разу не видела, как кто-то из табора ведал о былом и предстоящем своим же. Она хотела уже было продолжить, но Шафранка не дала. — Если ты хочешь получить ответы, то наши женщины и шатёр — это последнее, что должно было прийти в твою голову. Хочешь, я отведу тебя к Персуде? — Кто это? — Эстер свела брови, слыша имя впервые и наклоняясь чуть ближе, словно тема являлась тайной или запретной, будто больше никто не имел права слышать этот разговор. Шафранка рассказала, что эта женщина из табора тех артистов, представление которых не так давно разворачивалось на поляне. И невеста Иона ровно год назад их познакомила с той же целью — узнать ответы. Оказалось, что члены одного табора гадать друг другу не имеют права — считалось обманом, даже если гадалка обладала талантом, — но цыганки разных таборов могли спокойно предсказывать друг другу будущее. Персуда, по словам Шафранки, была сильной — никогда ранее та не видела таких женщин. Тоненький голос девчонки опустился до шепота во время рассказа, и у Эстер по коже пробежали мурашки. Когда-то в деревне она краем уха услышала историю о ведьме, что жила на отшибе, мол, занималась она «грязными делами» — избавляла девушек от нежеланных детей в их чреве, лечила травами, а так же могла видеть судьбу по игральным картам. Её сторонились, презирали и боялись. Эстер не знала, что стало с той старухой, но, вероятно, участь её постигла отвратительная и ужасающая, доказывающая лишь то, что люди тоже могли быть монстрами. Впрочем, она могла лишь посмотреть в зеркало, чтобы убеждаться в этом когда-то. В один миг все разговоры закончились, словно старухи и не существовало никогда. Эстер удивлялась, что некоторые вещи, что были так чужды жителям деревни, у цыган считались нормой. Шафранка схватила Эстер за руку, не дожидаясь ответа, и повела сквозь толпу, оставляя за спиной веселье, музыку и десятки лавок с потрясающими товарами. И только у самого края, где уже не было людей, где высилась трава с протоптанной тропинкой, цыганка отпустила ладонь. Эстер двинулась вперёд по склону, видя у подножья расположившийся чужой табор. Он был больше, чем их собственный, но менее богатым. Ей показалось, что среди людей она заметила фигуру Иона, но быстро потеряла призрака из виду. Цыгане встретили Эстер настороженно, видя знакомые одежды, но совсем иную внешность — провожали взглядами молча, а после возвращались к своим делам. Шафранку же там уже знали, как, вероятно, и Иона. Так что девчонка быстро подошла к какой-то женщине, прошептав на ушко, видимо, вопрос о Персуде, а та махнула рукой в сторону какой-то небольшой палатки. И в тот момент, когда Шафранка уже двинулась в нужном направлении, Эстер поняла, что не знает, насколько эта идея была правильной. В пёстрых событиях она совсем забылась, не подумав, что её прошлое может всплыть. И волнение возросло, только уже было поздно — Шафранка завела в палатку. — Здравствуй, Шафранка, — улыбнулась женщина лет сорока, словно не потерявшая и капли своей однажды цветшей красоты. Эстер застыла, понимая, что ожидала увидеть старуху с потухшими глазами и хриплым голосом, но никак не неуловимой привлекательности цыганку. Голова Персуды не была покрыта платком — она не имела мужа. И тёмные пышные волосы с парой седых прядок — которые совершенно не портили её вид, — спадали витками на плечи. — Давно я не видела тебя. Слышала, скоро свадьба? — улыбка озарила её лицо, когда Шафранка радостно закивала. — А ты у нас… — Персуда посмотрела на Эстер, прищурившись оценивающе. — Эстер, — голос отчего-то сорвался, но она сразу же отогнала неуверенность, продолжая улыбаться. — Можете звать Чеграй, — впервые Эстер самолично представилась новым именем, вызвав у Шафранки и Персуды ухмылки. Большинство цыган в таборе называли её именно так. Однажды прозвище, данное между делом Редником, превратилось в новое имя. Когда-нибудь и оно останется в прошлом, но отчего-то ласковое «Чеграй» помогало забывать то, что так отчаянно появлялось в голове. Будто теперь даже имя не связывало её с замком, помогало вжиться в мир, ставший уже привычным и всегда являвшийся уникальным. — Ты не цыганка, — вскинула брови женщина, проходя к подушкам. Она взглянула на Шафранку, а после кивнула, словно эти двое обменялись безмолвным диалогом или же прочли мысли. — Значит, гадание… — Персуда достала необычную колоду карт, устраиваясь поудобнее и приглашая сесть Эстер. Шафранка осталась стоять в стороне, словно пыталась не обращать внимания на будущий ритуал. Маленькая палатка была рассчитана примерно на четыре человека, но всё же внутри она казалась просторней, чем была снаружи. Вещи здесь не вызвали удивления — они мало чем отличались от тех, что имел табор Эстер. Может, только были более потрепанными. Пахло воском и спичками, от чего в груди появилось чувство защищённости и спокойствия — запах дарил тепло и умиротворение. Персуда взяла в руки карты, перемешивая их меж собой и изредка посматривая на Эстер. Полная тишина придавала этому действию нечто особенное. Сейчас, когда женщина собиралась гадать именно ей, ритуал воспринимался иначе, чем обычно. Не казался глупым или смешным, приобретал серьёзность и магию. А сердце в груди забилось быстрее в страхе, что обычные картонки могут знать слишком много. Персуда остановилась, начав выкладывать карты в причудливом рисунке, то хмурясь, то кивая, то вскидывая брови. Она молчала долго, от чего Эстер почувствовала себя неудобно — словно с ней было что-то не так. Впрочем, скорее всего и было. Удары сердца прекратились в тот момент, когда Персуда подняла глаза, в которых нельзя было прочитать эмоцию — для неё не существовало названия. Женщина водила пальцами по картам, будто пыталась состыковать их значения, уловить суть. Очевидно, что всё было не так просто, как могло показаться изначально. — Чеграй, значит… — произнесла задумчиво Персуда, кажется, заметив тщательно скрываемое Эстер волнение. Как же так она не подумала, чем может всё обернуться. Присутствие рядом Шафранки давило, она была лишними ушами в этой палатке, но делала вид, что ей неинтересно. О, лишь делала. Эта девочка была весьма любопытной. — Что же, следуя за тобой, волхвы бы пришли к смерти, а не к Иисусу, — удручённо прошептала Персуда, трогая карты. По спине пробежали мурашки, и было совершенно неважно, что Эстер совсем не поняла, что имела в виду цыганка. — За твоей спиной тяжкие грехи, но ты не жалеешь, — продолжила она настороженно, — ты как отшельник в себе, в своём мире. Её настроение поменялось. Словно женщина жалела, что решилась на ритуал, будто теперь боялась или чувствовала отторжение. Вряд ли она не верила своим картам, что служили ей верно многие годы. А светловолосую девчонку перед собой она видела впервые. Персуда поджимала губы, постукивая пальчиками по картам, размышляя, стоит ли ей продолжать. Эстер переплела пальцы, заламывая их в разные стороны, стараясь сидеть спокойно, не подавая виду, что слова зацепили что-то важное внутри. Или ей хотелось верить, что зацепили. — Вот эти карты, — Персуда показала на несколько ярких картинок, которые Эстер так и не решилась рассмотреть подробно, лишь вновь подняла глаза, разглядывая лицо женщины, — несут в себе двойственность, разделение на до и после, переломный момент. Отражают тебя и твою жизнь, — цыганка взглянула на Эстер, стараясь разгадать её эмоции, — ничего не проходит бесследно, верно? — ухмылка на чужом лице вызвала мурашки. Персуда будто знала больше, чем говорила. Может, делиться боялась или же не хотела — это было не так уж и важно. Эстер волновало больше, что душа её трепетала в предвкушении. Она не верила в судьбу, но отчего-то хотелось её узнать. Желание, чтобы всё уже было предрешено, чтобы жить было проще, нависло над головой и шептало в уши, очаровывая. — А вот эта карта… — Персуда взяла в руку следующую картинку, — говорит о человеке влиятельном, жестоком, самовлюблённом, — Эстер напряглась, а руки непроизвольно задрожали, что пришлось медленно обвить себя ими вокруг живота, продолжить слушать. Знала, о ком шла речь. — Он имеет над тобой власть, как и ты над ним, — глаза забегали из стороны в сторону, а дыхание перехватывало. — Ваши судьбы переплетены крепко, и… — Можно это разрушить? — сразу выпалила Эстер, пальцами впиваясь в собственное тело, смотря жадно и отчаянно. Наверняка сейчас этой женщине стало её невыносимо жаль — лицо той поменялось. Цыганка свела брови и приоткрыла рот, не выпустив и вздоха. В голубых глазах была лишь жалкая просьба, мольба. — Связь. Цыганка молчала с минуту, тяжело вздыхая и вновь рассматривая причудливый рисунок из карт. Эстер верила каждому слову, слушая размеренную речь, успокаивающую и завораживающую, вглядываясь в тёмные глаза, хранившие что-то загадочное. Движение Персуды были медленными, но уверенными, плавными. А запах свеч уносил куда-то далеко. Только спокойствия больше и не было — лишь тоска да завывающий страх, а дрожь и слабость подкрались, как волки к беззащитной добыче. Тоска, тоска, тоска. Невыносимая и убивающая. Слова, произнесённые вслух, ножом вонзились в грудь. Не было в них чего-то необычного и пугающего. Но за эти недели Эстер ни разу не произнесла заветное имя, не разговаривала о замке, той женщине и её дочерях, стирала их следы из собственных мыслей. Упоминание былого оказалось непривычным, тяжёлым. — Ты знаешь, что значат подобные гадания? — Персуда отвлекла от размышлений, кажется, заметив, что Эстер потеряла контроль и уставилась на карты, не моргая. Цыганка нежно дотронулась до плеча, призывая поднять голову. — Карты рассказывают, что было в наших жизнях, и говорят, что может быть. Но судьба только в твоих руках. Ты всегда можешь поменять путь, — она слабо улыбнулась. И Эстер закрыла глаза, делая глубокий вдох, успокаиваясь. Она не знала, что испытывает. Разочарование, что всё же её жизнь принадлежит исключительно ей, что не существует предписаний, что будущее зависит только от её поступков — преодолимая, но слишком тяжелая ответственность. Или же счастье, что всегда есть шанс изменить свой путь, привести себя к желаемому, покорять и двигаться вперёд и вперёд. Смесь. Ядовитая и горькая. — Если ты решишь разрушить эту связь, то ты сможешь это сделать… — продолжила Персуда больше разочарованно и задумчиво. — Однако такие крепкие нити… Перерезать весьма непросто. Смотри, чтобы этот человек не погубил тебя, — осторожные слова, резко сказанные с трепетом и жалостью, вызвали лишь усмешку. — Она слишком далеко, чтобы это сделать, — отчеканила Эстер, расслабляясь и пытаясь дышать ровно. Она разомкнула капкан из рук и ощутила себя незащищённой и уязвимой, будто маленькое объятие своей же фигурки спасало и прятало. — Всё осталось в прошлом, — Персуда лишь хмыкнула, возвращаясь к картам. — Будь аккуратна с водой: твои грехи она не смоет, а течением вернет тебя к прошлому, — прошептала она, говоря загадками. Эстер задумалась, понимает ли суть своих слов сама цыганка. Расплывчатые фразы показались рябью на поверхности реки, искажающие собственное отражение, реальность. — Моряки вышивали звёзды на своих парусах, восхваляя Афродиту, понимаешь? — Персуда аккуратно взглянула на Шафранку, и Эстер поняла, что девчонка внимательно слушала предсказание. Придётся поговорить с ней после. Эстер смотрела с широко раскрытыми глазами, впервые слыша о древнегреческой мифологии за то ли долгое, то ли короткое время. Эта женщина действительно отличалась от многих цыганок. Хотя бы своими знаниями. Скорее всего они не были столь широкими, как могло показаться изначально. Но крошечное упоминание богини, родившейся из морской пены, прекрасной, воспоминанием о чёрных гладких волосах отразилось в мыслях. Эстер кивнула, вряд ли уловив всей сути. Слишком размыто, слишком неточно и нечётко. Это было слишком. — Мне продолжать? — Персуда смотрела пронизывающе, словно распознав, что всё может зайти далеко, словно ей и самой не хотелось разбираться, и взгляд её стал тяжёлым, каменным, от чего Эстер замотала головой из стороны в сторону, еле слышно шепча «спасибо». Нет, больше знать она не хотела. Было ли ошибкой приходить сюда? Эту женщину она видела впервые и скорее всего в последний раз. Неважно, что она узнала — та будет молчать, сейчас это было понятно. Стоило ли знать всё сказанное Эстер? Как же не хотелось вновь думать о замке, Венере или же Афродите, голубом море и обо всех запутанных фразах. Она была связана с тем местом, с той, кому зря отдала своё сердце — его истерзали и продали. Права ли Персуда? Можно ли перерезать крепкую нить, вряд ли принадлежавшую Ариадне, но заключающую в себе мнимую судьбу? Казалось, что в руках Эстер месяц находился тупой нож, которым она всё водила по тонкому волокну практически безрезультатно. Может, она боялась заточить сверкающее лезвие, потому что всё ещё надеялась на нечто? Шафранка протянула руку, и все мысли испарились из головы. Да, на сегодня было достаточно. А ярмарка всё ещё была в разгаре и пестрила событиями, музыкой, развлечениями. Эстер схватила ладонь, поднимаясь с подушек и бросив последний благодарный взгляд на Персуду, одарив её улыбкой. Та лишь поджала губы, собирая карты. — Эстер, — неожиданно холодно произнесла она, заставляя замереть, — тебе здесь не место. Она знала — лишь кивнула напряжённо, прощаясь. Шафранка, необычайно молчаливая, увела Эстер из палатки на свежий воздух, где тишина разрушилась каменной стеной, а запах воска и спичек исчез. Только молодой цыганке и было известно, что творилось в её голове, о чём она думала, а главное — о чём молчала. — Никому не говори, что ты слышала, — под нос проговорила себе Эстер, понимая, наконец, что Шафранка вела её не в сторону ярмарки, а к дальней цыганской палатке, где стоял знакомый парень, разговаривающий с девчонкой. — Ты понимаешь меня? — Эстер остановилась, ухватив Шафранку за локоть. Взгляд её изменился, и это ранило сильнее, чем Эстер могла предположить. Там был страх и непонимание, пусть где-то между ними всё же была и любовь. Девчонка кивнула, тряхнув пышными волосами, вновь не сказав ни слова. Эстер не могла знать, что та поняла из предсказания, и отпустила её руку. Вдали стоял Ион, очевидно, со своей будущей невестой. Миловидной цыганкой, смотревшей на него как зачарованная, слушавшей со всем вниманием и трепетом. Ион развернулся, улыбаясь, и помахал рукой, чуть ли не сорвавшись с места.

***

Эстер сидела рядом с незнакомыми цыганами, когда Шафранка, нарядная и улыбающаяся, находилась где-то вдалеке со своим мужем. Как же она на него смотрела: глаза блестели и сверкали, а улыбка так и не сходила с лица. Этот парень, чуть старше Шафранки, вёл себя так осторожно и нежно, по уши влюблённый. Эстер тогда почувствовала зависть, но улыбалась. Она хотела, чтобы эта милая девочка была счастлива, исполнила свои мечты и не проронила ни единой слезы — так ей шла улыбка. Смех Шафранки был звонким и громким, заражающим, только в этот раз Эстер не смеялась. Сердце болело, а ладонь сжимала маленький стакан с алкоголем до боли в пальцах. Двое молодых парней стояли около входа в огромную палатку — не зря её поставили, на улице шёл дождь. Они следили за порядком, наблюдая за каждым гостем свадьбы, богатой, яркой и весёлой. Цыгане привезли несколько огромных бочек с алкоголем, но Луминита предупредила, что пить много у них не принято: неприлично, позор. Эстер хватило и семи глотков крепкого напитка, растекшегося калёным железом внутри, чтобы реальный мир постепенно начал превращаться в сон. Эстер танцевала, смеялась, кидая взгляды на друзей и наслаждаясь собственной красотой, так необычно ярко чувствовавшейся в тот вечер. Может, источник счастья чуть позже иссушился. Внутри палатки стало жарко и душно от всеобщего веселья, от звонкого смеха, танцев и разговоров. Грудь сдавило жгутом от количество неизвестных людей, мелькающих вокруг, счастливых. Они словно вобрали в лёгкие весь кислород, и дышать стало совершенно нечем. Страх, неудобство и одиночество затанцевали на углях в такт живой музыке в груди. Цыгане улыбались, пели и разговаривали — чувствовали себя в своей среде, наслаждались. В один момент, лишь за минуту, Эстер пробрало до костей — её поразила вспышка, принёсшая отрешённость. Это было не её. Улыбка пропала с лица, а давление извне словно усилилось в разы, и Эстер подорвалась с места, желая поскорее покинуть шатёр незамеченной. Ночь встретила прохладным дождём, который, кажется, усиливался с каждой секундой. Это было неважно — вода отрезвляла, хоть и немного. Меж холмистых мыслей в голове раскинулись туманы, плотные и белые, не дававшие рассуждать здраво, четко. Эстер казалось, что это мгновение, когда волосы уже намокли, капли стекали по лицу, а босые ноги касались влажной холодной и скользкой травы, было самым настоящим и нереальным одновременно. Чувства обострились, но ощущение, что всё было сном, никак не покидало. Ей не нравилось опьянение, определённо нет. Пять минут назад там — Эстер рукой дотронулась до груди, — царили единение с табором, невозможной величины волна лёгкости и открытости. После она обрушилась на хрупкий береговой городок — душу. Снесла, всё разрушила, и пустота вновь улыбнулась зловеще, ветром пройдясь по развалинам. Сосредоточиться не получалось, как бы Эстер ни старалась. Не выходило избавиться от мутного зрения, тяжёлой головы и нахлынувших эмоций. Люди, сидящие в шатре, относились к Эстер с добротой и трепетом. Так, как ни один человек в деревне не был способен. Ведь это же являлось тайной мечтой однажды, хранимой под семью замками — принятие, человечность. Почему же до сих пор — тем более сейчас, на свадьбе Шафранки, — она всё ещё не ощущала себя на своём месте? Почему думала лишь о том, что ей нужно было другое? Почему не могла наслаждаться полностью? Никак не удавалось побороть собственное сопротивление перед новой — или уже нет? — жизнью. Эстер чувствовала себя предательницей, которая не может дать людям того же, что те дарят ей. Сейчас она словно рыла себе же могилу, думая и думая, закапывая саму себя в холодную землю с мокрой травой. Грустно и смешно становилось от того, что всё могло быть иначе, будь у неё хоть немного больше терпения, благоразумия и банального, но так не хватавшего ей, понимания других. Тогда, возможно, выслушай она однажды Мэри, та бы осталась жива. Подумай бы о том, что той женщине может быть тяжело принимать свои и чужие чувства, осталась бы в стенах замка и вряд ли бы сейчас вновь оказалась одинокой. Она не желала им зла, не хотела причинять боли, но так вышло. Сейчас табор держал свой путь в её родной край, к замку. Эстер каждой клеткой ощущала, как всё ближе и ближе становился замок, видела, как люди, что в скором времени окажутся на смертном одре, улыбались и предвкушали великолепное, далеко не правдивое будущее. Свадьбу было решено сыграть около одной из относительно ближайших к замку деревень, где уже однажды цыгане бывали. Чем ближе цыгане оказывались к страшному каменному зверю, тем сильнее Эстер хотелось остановиться и замереть на месте и точно так же побежать сломя голову к знакомым воротам. — Эсти? — мужская рука легла на плечо, и Эстер вздрогнула, оборачиваясь и видя перед собой Иона, смотревшего с беспокойством. Милый мальчик, желавший заботиться, веселиться и жить, но так нежно скрывавший свои печали — а ведь у всех они есть, — стоял под дождём рядом, не боясь намокнуть. — Всё в порядке? Нет, она погрязла в зыбучих песках, не имея возможности выбраться. Жестокость пробралась в сердце и вытеснила всё остальное. Может, она была там всегда? Эстер помнила, как будучи ребёнком она ввязалась в драку с мальчишками, задевшими её гордость, закипая от гнева, желая причинить физическую боль этим злым ребятам. Но, конечно, она проиграла, отхватив тумаков, позже стараясь обходить этих мальчишек стороной. Неужели было возможно балансировать, как это делали акробаты на ярмарке, на доске, стоящей на круглой железной трубе, не сваливаясь во тьму или свет? Заботиться, не ожидая ничего взамен, об одних, но совершенно не задумываться о жизнях других. Не причинять боль дорогим, но и не забывать о себе. Эстер закрыла глаза, понимая, что это уже и неважно. Она размышляла так, словно сейчас находилась в замке, а не под дождём рядом с цыганом. — Мне стало нехорошо, — постаралась улыбнуться она, и Ион лишь кивнул понимающе. Он обернулся, услышав, как сменилась гремящая весельем музыка на завывающую и нежную, а после протянул руку девушке, ласково и решительно. Капли отчаянно разбивались о листья деревьев, траву, тела, разлетаясь в разные стороны. А Эстер лишь вложила свою ладонь в мужскую, чуть приблизившись. Босые ноги делали совсем маленькие шаги по мокрой земле, а дыхание выровнялось. Воздушные замки вновь развеялись, будто их и не существовало никогда. Одежда прилипала к телу, а ночной дождь и мелодия занимали все мысли. Ион молчал, терпеливо поглаживая своей мокрой рукой чужую и слишком медленно кружась. Чёрное небо над головой не пропускало ни единого лунного луча, оно продолжало сильнее плакать, изредка рыча. Впервые за несколько недель шёл дождь. Редник сказал, что это к прекрасной семейной жизни и Шафранке очень повезло. Эстер всей душой надеялась, что эта девочка будет счастлива. Отчего-то ощущение, что она и цыганка неизбежно расстанутся, не покидало. Может, ей не хотелось привязываться к людям, чтобы после не терять? И не была ли глупой мысль о том, что однажды Эстер оставит их позади? Она всё ещё не была готова убежать или попрощаться, не зная, где и как строить дальнейшую жизнь, не имела никакого плана. — Эстер, — Ион остановился и заглянул в глаза с волнением, положил руки на плечи. Ступни замерзли не на шутку, и, наверное, стоило возвращаться. — Ты можешь всё рассказать мне. — Если бы ты знал, что просишь, ты бы так не говорил, — она нежно улыбнулась, чувствуя, как пальцы, впивающиеся в кожу, ослабили хватку. Сейчас не хотелось говорить — она и не была готова ни единого слова произнести вслух, пусть иногда и невыносимое желание поделиться возникало. Не сможет связать и пары фраз воедино, воспроизвести свои мысли. Ион разочаруется, узнает другую сторону жизни — её жизни. — Думаешь, я слабак? — Ион отдалился, поднимая брови и убирая руки. Его фигура была видна при оранжевом свете, льющимся из шатра. Но лицо оставалось затемнённым, тем не менее, было ясно, что сейчас выражение его было наигранно гордым и удивлённым. — Нет, — Эстер посмеялась, — конечно, нет, — он помедлил, оглядываясь, а после сделал решительный шаг вперёд, беря женские ладони в свои и крепко сжимая, от чего у Эстер перехватило дыхание, а тревога в груди сразу же вспыхнула ярко и насыщенно. Его лицо изменилось, а глаза загорелись совершенно новой эмоцией, которую Эстер раньше и не видела. — Ты выйдешь за меня? — после этих слов не хватило лишь раската грома, который точно бы оглушил. Сердце в груди забилось сильнее, а голубые глаза забегали из стороны в сторону — Эстер не знала, куда деться. Ион крепко сжимал руки, не давая отстраниться, стоя слишком близко и смотря с надеждой. — Что? — но она всё услышала, а теперь и не знала, что следовало говорить. — Я… нет, не могу, — как отказать так, чтобы Иону не было больно, как однажды сделали ей. — Тебе нельзя жениться на гаджо, и… — Эстер постаралась вырвать ладони, но не вышло. — Ион, мы же друзья, — наконец, прекратив дёргаться, переминаться с ноги на ногу и постоянно отводить взгляд, она остановилась, смотря с мольбой, пытаясь достучаться. Льющийся дождь словно потерял своё значение, а звуки капающей воды стали лишь действовать на нервы, причиняя больше дискомфорта. — Тебе же хорошо со мной, — продолжил цыган, поднеся мокрые ладони к губам и подарив лёгкий поцелуй, от чего захотелось провалиться под землю или хотя бы сбежать. — Любовь приходит со временем, — Ион словно ничего и не услышал. — Подумай, прошу тебя. Мы сможем сбежать в ближайшую церковь и пожениться… — Я не могу, — Эстер замотала головой, перебивая, и Ион выпустил её руки из своих, позволяя отстраниться. — Нам этого не нужно. Ион был прекрасным парнем, отличным цыганом и другом. Но лишь другом. Эстер и не думала, что тот мог в неё влюбиться, имея милейшую невесту и расписанное будущее. Не предполагала, что смел настолько — глупо, он ведь всегда был отважным и своенравным, — чтобы ввязаться в непредсказуемую авантюру, ступить на дорогу, умощённую риском и неизвестностью, пойти против Редника. В голове не укладывалось, в какой же момент всё пошло не так. Неужели она выглядела так же однажды? Неужели та женщина могла чувствовать нечто подобное? Она не желала причинять боль, старалась отказать, но Ион был ослеплён. Своей влюблённостью, предложением, мечтами. Он даже не представлял, что из этого ничего не выйдет. Невыносимая тоска, осознание и отчаяние — будто именно в это превратились капли дождя, бьющие по лицу. Эстер не любила. Не его. Ион был другим, хоть и великолепным человеком, не понимающим о том, чего просил, к чему взывал. Его жизнь не могла стать естественной для Эстер — она просто не хотела, чтобы это произошло однажды. В мире слишком много чудес и лишь один громадный замок, дымкой воспоминаний зависший в голове. — Прошу, подумай, — Ион хотел было сделать шаг, но не дёрнулся с места. — Я могу принять тебя, дать тебе всё, что ты захочешь, — говорил быстро, отчаянно, пытаясь внушить. Цыган не понимал — желал верить в то, что Эстер согласиться. — Тебе этого не нужно, — Эстер вновь помотала головой. — Мы можем дать друг другу намного больше, не переходя грани. Я не смогу подарить того, что ты заслуживаешь, — то ли слова опережали мысли, то ли резкое осознание, замеченное секундой позже, ударило и чуть ли не сбило с ног. Мысли путались, в них всегда возникал лишь один образ, будораживший кровь. — Просто пойми. — Пообещай мне подумать, — настоял вновь Ион, от чего стало не по себе. Эстер кивнула, прекрасно зная, что это ничего не даст. Всё было решено. Ион, натянуто улыбнувшись, скрылся из виду, уходя в пустой шатёр. Вряд ли бы свадьба закончилась в ближайшие несколько часов, видимо, ему было невыносимо сейчас людское общество. Эстер смотрела ему вслед, поджав губы. Она чувствовала, что еë тело трясëтся от холода: одежда промокла насквозь, волосы паклями спадали на лицо, а капли продолжали отчаянно греметь вокруг. Ей было жаль. Она не хотела рушить его мечты и надежды, но ведь ничего не могла поделать, верно? Как же это оказалось сложно. Эстер убрала с лица мокрые пряди, быстрым шагом проходя к бочке, что стояла около шатра, из которого лился свет и доносилась музыка. Эстер взяла стакан, стоящий рядом, вылила из него дождевую воду и аккуратно приподняла крышку бочки, зачерпнув немного крепкого напитка. Она выпила быстро, ощутив, как алкоголь вспышкой горячей пронесся по горлу и языку. Сморщившись, а после не сумев побороть необъяснимую дрожь, Эстер подумала, что лучше чувствовать отвратительно горячительный вкус напитка, чем душевную боль. Только это не помогло. Она спряталась под навесом, чтобы дождь, наконец, не докучал. Оперлась на бочку, сдерживая слезы. Ей было обидно. Обидно, что чувствам Иона она верила, несмотря на невзаимность. Знала, что он действительно хочет её, пусть и не знает всей истории, готов сделать еë счастливой, будет стараться. Этот парень раскрывал внутренние желания, раскрепощал, заставлял и вдохновлял становиться сильнее и смелее, показывал, что можно жить, как хочется — а он знал, как ему хочется. Ему было все равно на риск, который могут принести его слова. Все равно, если что-то может не получится. Он был готов бороться. Он любил так, что хотел бороться. Леди Димитреску так не могла. Она сбежала, сдалась и продала. Отчего Эстер закрывала глаза на еë жестокие игры, на отвратительный отказ? Отчего не могла понять тщательно скрываемого? Потому что была, как и Ион, ослеплена? Потому что была готова отдать все, что у неë имелось? Было ли это правильно? Она не ценила себя? Или все же была слишком эгоистична? Всё вместе? Вопросы возникали, рассыпались бисером, только ответов не приходило. Голова шла кругом, а дождь действовал на нервы. Перед глазами поплыл весь мир, и теперь мысли переплетались, путались, а плакать хотелось ещё больше. Не было повода ведь, не было — она жалела себя, но ничего не могла поделать. Лишь эмоции, лишь градусы, подействовавшие на организм. Отвращение к самой себе возникло нежданно вновь. Отец еë пил беспробудно — она ненавидела пьяных людей, не желала пить сама, но сейчас глушила, как трусиха, боль. Наверное, она была похожа на него больше, чем предполагала. Зацепилась лишь за одну мысль точно так же, не видя ничего вокруг, не замечая. Может, уже стоило двигаться дальше? Может, Ион был прав? Так захотелось причинить боль той женщине, хотя ей было бы все равно, хоть она и не узнает. Так захотелось двигаться дальше и всё отпустить. Почему же не получалось? Может, стоило поддаться течению? Может, стоило поверить? Эстер понимала, что ни одни мысли, ни одни слова не способны принести понимания своей природы. Под силу это было исключительно действиям, только опыту. Мир все преображался и преображался перед глазами, а реальность все больше походила на расплывчатую фантазию. В палатку к цыганам уже возвращаться было нельзя — Эстер была слишком пьяна. Унизительно. Сердце бешено билось в груди, когда в голове яркой вспышкой маячила мысль, чтобы пойти вслед за Ионом, поговорить — только о чем? Как сформулировать мысль? Она не могла согласиться, не в таком состоянии, но хотела понять, мог ли он быть прав. Хотелось почувствовать тепло в этом одиночестве, размером с черное небо. Ион говорил, что нужно быть смелее. Ничего не случится. Все давно было кончено. Следовало двигаться дальше. Оборвать связь, перерезать нити. Перебарывать желание остаться в прошлом. Авантюризм завладел всем телом, интерес и азарт проснулись под действием алкогольного напитка. Может, если бы она и Ион, вдвоем, сбежали в табор, где жила его невеста, то… Невеста. Эстер совсем забыла, что цыган должен был жениться. Пусть он не любил ту девушку, желал пойти против отца, зная, что если все будет сделано, то ничего тому не останется, кроме как принять выбор сына. Тем более, сам Редник стал проводить с Эстер время, привязываясь больше и больше. Она хотела надеяться всей душой, что и девушка не любила этого парня, только помнила тот взгляд на ярмарке… Она не хотела разрушать еë будущее, брать на себя ответственность за её несчастье, отчетливо понимая, что все может провалиться. Эстер двинулась к шатру, куда ушел Ион. Она побежала под дождем, стараясь не поскользнуться на траве, желая поскорее оказаться в тепле. Ворвавшись внутрь, она обнаружила Иона лежащим на подушках с какой-то книжкой, кажется, той, которую Эстер посоветовала купить ему на ярмарке. Она учила его читать, а Ион, зная, что ему это не нужно, стремился к этому. А теперь читал самостоятельно. Цыган смотрел испуганно, взглядом оценив глубоко дышавшую Эстер, с которой вода текла ручьем. Она, стараясь загнать реальность в рамки, прибить её гвоздями, чтобы мир не шатался, медленно подходила к Иону, который лишь выжидал. Он смотрел настороженно, в любой момент готовый вскочить, но молчал. Эстер села рядом, никак не удаваясь унять вскипевшую кровь, ударившие в голову азартные мысли. Она развернулась к нему, заглядывая в глаза, в которых уже не было печали — он держался. Скулы его были напряжены, а в карих глазах было что-то стойкое и уже привычное. Лишь действия могли принести ясность. Ион чуть опустил голову, поднимая брови и призывая говорить, на что Эстер лишь вздохнула, а после примкнула к чужим губам. Ион отстранился через несколько секунд, оттолкнув Эстер за плечи и заглядывая в еë глаза. Вряд ли он ожидал неясного порыва, но волнение, что сейчас цыган остановится, возросло. Что было сделано, то было сделано. Не хотелось услышать отказ, это будет унижением. Ион не двигался, словно думал, размышлял. Взгляд его метался по лицу Эстер, когда та смотрела с надеждой и отчаянием. Как же сейчас хотелось, чтобы это мгновение перекроило будущую историю, перерезало нить. Она рассчитывала на это, желала забыть о вкусе чёртовой вишни. Ион, робко помотал головой в непонимании, а после вновь приблизился медленно, обхватив лицо Эстер руками. Тогда она поняла, что означало слово «поцелуй». Когда губы двигались осторожно, отрываясь и вновь примыкая, нежно обхватывая чужие. Когда воздух заканчивался, и приходилось отрываться, чтобы сделать вдох. Мужские руки нежно поглаживали волосы, а Эстер хотелось лишь плакать от того, что она старалась поставить точку именно так. Нет, это не было «да», это была мольба. Дрожащей рукой она дотронулась до его плеч, чувствуя, как юноша напрягся, да и сквозь одежду его кожа пылала пламенем. Эстер закрыла глаза, погружаясь в темноту, отдаваясь ощущениям, и голова закружилась. Равновесие было потеряно, и теперь она лежала рядом с Ионом, продолжая пробовать на вкус мужские губы, более грубые. Не хотелось ни о чём думать — будет жалеть, краснеть или радоваться завтра, разбираться. Оставалось лишь сейчас. Ион робко дотронулся до её талии, будто проверяя, испугает ли это Эстер. Тело задрожало от прикосновения, в груди проснулась тревога и пошатывающийся от кружащейся темноты интерес. Дождь стучал по шатру, сливаясь с оглушающим дыханием. Ион действовал медленно, словно ходил по минному полю, боялся ошибиться и взорваться. Мысли Эстер молчали впервые за долгое время. Разум сосредоточился лишь на прикосновениях, на губах и одном желании забыться. Пусть на этом всё закончится и с этого же всё и начнётся. Ион хотел было коснуться ладони, переплести пальцы, но Эстер лишь быстрее убрала руку, кладя юноше на голову. Чужие поцелуи тепло обласкали щёки и подбородок, спустились к венам на шее, в которых постепенно вскипала кровь. Медленными движениями пальцев Ион аккуратно вытягивал светлую мокрую рубашку Эстер, что была заправлена в юбку. Лёгкое горячее прикосновение обожгло холодную кожу под одеждой. Контраст заставил еле слышно вздохнуть и вздрогнуть. Мужская ладонь легла оголённую талию, послав по телу Эстер электрический импульс от столь нового, ранее неизвестного ощущения. Двинулась медленно вверх, пальцами считая рёбра, а затем остановилась. Ион прервал поцелуй, сведя брови, а после резко отодвинулся. Эстер продолжила лежать с полузакрытыми глазами, не понимая, что случилось, и чувствуя, как опухли губы, пока парень резко не задрал её рубашку вверх, пугая. — Что это? — Ион отдалился, проводя пальцами над полосами на теле. В его глазах плескался ужас, а губы скривились. Эстер положила руку на мужскую грудь, отодвигая цыгана ещё дальше. Она совсем забыла про отметины. Как она могла забыть? Надела вновь свою рубашку, поправляя волосы, садясь, и спокойно, даже равнодушно ответила: — Шрамы. — Эстер, я вижу! — Ион неожиданно взорвался, повысив голос, от чего она поджала губы, закрывая глаза. Как она могла забыть про шрамы? — Ты знаешь, о чем я! — меньше всего на свете ей хотелось оказаться в такой ситуации. Ион был испуган, удивлён, а Эстер молчала — только раздражение и обида на себя, на него, на замок подступали к горлу. — Ты хочешь услышать, откуда они? Ты действительно хочешь это знать? — она повернулась резко, проговорив сквозь зубы. Разочарование и гнев завладели разумом, лишь больше разгораясь благодаря невозможной чувствительности, подаренной алкоголем. Даже сейчас, даже здесь прошлое напомнило о себе, остановило. Пусть она избавилась от платья, потеряла где-то чёртову помаду, контролировала мысли — заменить кожу она была не в силах. Не Ион, так другой. Вопрос бы всё равно возник и будет продолжать срываться с чьих-либо губ, возвращая и возвращая к нетлеющим воспоминаниям. Та жизнь оставила яркий и насыщенный отпечаток, который никак не удавалось смыть и вряд ли удастся однажды. — Это связано с тем, что говорила Персуда? — неожиданно спросил Ион, вглядываясь в её глаза, что Эстер опешила. — Шафранка тебе рассказала? — это было ударом. Как она могла? Эстер отвернулась, понимая, что цыган знал больше, чем она думала. Может, когда-нибудь она бы смогла рассказать всё сама. Собралась с силами, мыслями, когда обрела бы гармонию, Эстер бы заговорила, поделилась. И как только Ион посмел спросить это, прекрасно зная, что все слова, сказанные гадалкой на ярмарке, являлись секретом? Неужели поэтому недавно его так заинтересовало её прошлое? Никогда ранее Ион не проявлял к этому интерес, не задавал лишних вопросов. Всё стало на свои места. Шафранка раскрыла тайну, которая завладела его мыслями, и цыган теперь хотел добраться до правды. Эстер сжала зубы. Хорошо, что эта боль была совсем незаметна на фоне той, что она испытала месяц назад. Лишь небольшой укол иголкой, практически не чувствовалось — было всего-навсего не слишком приятно. — Это сделал тот человек? Та женщина в замке, верно? — Ион сыпал вопросами, ухватив Эстер за руку. Та сразу же выдернула свою ладонь, фыркая, стараясь не терять самообладание. Голова всё ещё кружилась, а от громкого голоса юноши затошнило. — Как тебе только удалось выбраться… — Я не хотела уходить, — высказала она, даже не задумываясь, будто защищая ту женщину от звучавшей в голосе юноши неприязни, как удивительно. Впрочем, она могла его понять. Эстер лишь не понимала, от чего нужно было придавать такое большое значение её шрамам. Почему нельзя было промолчать? Если отметины теперь не имели прозрачного и всем понятного значения для неё, отчего должны иметь для других? Такова была жизнь в каменных стенах: с собственными законами, установками — пусть и жестока, но по-своему красива. — Но не уверена, что хотела бы вернуться. Это была правда. Она скучала невыносимо, жалела о том, что могло бы быть и как, но не случилось. Только вновь бродить меж золота и мрамора, пусть и чувствуя, как сильно бьётся сердце, но всё же с невозможным желанием в голове, которое нельзя было претворить в жизнь, не хотелось. Слишком тяжело это было, оглядываясь назад, понимала Эстер. Неведение, зудящая боль в груди от нереализованных мечт, переживания — это же всегда сопровождало её. Вновь окажись она в такой же ситуации, вряд ли бы выдержала это испытание ещё раз. Только избавляться от собственных чувств было слишком сложно. Приятного было не мало. — Эстер, если мы… — начал Ион, но она не дала ему договорить. — Помолчи, — Эстер подняла ладонь вверх, а свободными пальцами потёрла переносицу — голова заболела. — Забудь, что сейчас было. Я нетрезва. И не напоминай об этом в ближайшее время, — в голосе появился холод и жесткость, и краем глаза Эстер заметила, как Ион поджал губы разочарованно. Она поступила отвратительно. Чёрт, она поступала, как та женщина. Только по иным причинам. — Мне нужно переодеться, а тебе стоит выйти. Пожалуйста. Ион тяжело вздохнул, поднимаясь с подушек и покидая шатёр. Она смотрела ему в след и не выдержала, прекрасно понимая, что он мог чувствовать. Им словно воспользовались, предали и обидели, а это парень не выразил и капли злости. — Ион, — он остановился, не оборачиваясь, — прости меня. За резкость и за то, что сделала. Ты этого не заслуживаешь, — кажется, он лишь кивнул. Но Эстер знала, что он простит. Отходчивый. Без него внутри стало свободнее и спокойнее. Эстер понимала, что Ион не вернется этой ночью.