***
К замку он подъехал, когда уже было за полночь. Конь выдохся напрочь, и Ион надеялся, что небольшие остановки, которые он делал, спасли или спасут его жизнь. Цыган взял у табора небольшую повозку, переложив из неё вещи в самую свободную кибитку и постелив на дереве подушки и ткани, чтобы уложить туда Эстер. Это были невыносимые часы. Каждая минута тянулась слишком долго, а из-за тревоги ему казалось, что он может опоздать, хоть прекрасно и знал, что это не так. Ион спохватился вовремя. Он успел бы в любом случае. Эстер очнулась лишь единожды во время одной из остановок, когда стало легче благодаря лекарству Луминиты, и Ион дал ей воды. Эстер не задавала вопросов, казалось, что она в принципе не интересовалась тем, что происходило — либо же не была способна на это. Может, она находилась в сознании дольше, чем он себе представлял, только не открывала глаз и не могла двигаться. Впрочем, жар всё же вернулся, и Ион погнал лошадь быстрее, желая поскорее добраться до замка. И как только он подъехал к воротам, сразу же соскочил с повозки, чувствуя, как сердце забилось быстрее. Ион взял Эстер на руки, горячую и трясущуюся. Убрал волосы с еë лица, на котором отражались усталость и боль, подарил лёгкий поцелуй в лоб и направился к воротам замка. Если бы только кому-нибудь было известно, как же сильно он не желал заходить внутрь, стучать в эти огромные, красивые двери, какой лютый и беспощадный страх сковывал его, но только ноги продолжали нести вперёд. Страх за Эстер, ответственность за её жизнь, были на весах и клонили эту чашу к земле, оставляя где-то там, наверху, боязнь неизвестного, ужасного и запретного. Меньше думать, меньше. Сейчас жизнь девушки в его руках зависела от его усилий, от его решений. А Ион хотел, чтобы она жила. Рядом с ним или нет — он желал, чтобы в её груди билось сердце, а глаза сияли. Он был готов побороть себя, чтобы войти. Подойдя к воротам, собираясь уже ударить по ним ногой и продолжая крепко сжимать дрожащее тело Эстер, Ион обернулся, услышав жужжание — слишком громкое и неестественное, — мух и женский смех. Пробирающий до дрожи, истерический, пугающий. — Так-так, — протянул голос, — У нас гости? — Ион ощутил, как Эстер вздрогнула, кажется, открыв глаза на секунду и схватившись за его рубашку чуть крепче, а после вновь ослабев. Будто она узнала голос. Или же испугалась? Цыган обернулся на звуки, увидев перед собой темноволосую девушку, что держала в руках блестящий серп. Она была одета в белое платье с длинными кружевными рукавами, практически сливающимся с бледной кожей при свете луны. Красиво и отталкивающе, будто незнакомка вышла из тех страшных историй у костра. Её глаза сверкали угрожающе ярко в темноте, и, кажется, подол платья был… в крови? Чёрной крови. Именно поэтому он никогда не входил в этот замок, никогда не видел его обитателей — и теперь понимал, почему отец всегда запрещал даже приближаться к этому каменному огромному строению. — И что же ты… — игривая фраза тут же прервалась, а взгляд девушки в белом резко упал на Эстер, и она остановилась как вкопанная. Плохое предчувствие поселилось в груди, а зубы заскрипели. Она подскочила в момент, и Ион даже не понял, как та оказалась рядом — так быстро и незаметно, будто её черты на мгновение рассеялись, а вокруг фигуры залетали мухи. Как это возможно? Незнакомка разглядывала Эстер близко и пристально, отодвигая светлые волосы с лица, когда как Иону хотелось отрубить ей пальцы, чтобы не трогала, не касалась. Цыган стоял ровно и прямо, а в глазах отражалась лишь решительность — ни капли страха нельзя было там найти даже с волшебным компасом. И лишь когда девушка одними губами прошептала знакомое имя, продолжая смотреть, как младенец, Ион опешил. — Что с ней? Это твоя работа?! — в глазах отражались злость и волнение, и юноша собирался было открыть рот, но девушка не позволила, рыкнув и открывая двери замка быстро и раздражённо. — Объяснишь всё матери! — прошипела она, презрительно приглашая его войти. О, Ион ощущал, что её чувства были взаимны. Совершенно не представляя, кем она была, из какого Ада была послана — знал, что девушка явно не являлась Божьим созданием и не заслуживала снисхождения. — Даниэла! — крик оглушил, но уже через несколько секунд из ниоткуда появилась рыжеволосая девчонка с недовольным видом. — Кассандра, — Даниэла уже почти закатила глаза, как вдруг заметила Иона. Её взгляд изменился несколько раз. Из негодующего стал игривым, из игривого превратился в непонимающий, а после — в испуганный. — Я позову маму. Маму? Матерью этих существ была та самая… Леди Димитреску? Ион даже представить не мог, кого она из себя представляла, если не самого Дьявола. Отвращение сразу же поселилось внутри, и, кажется, он даже скривился, тут же взглянув на Эстер. Он боялся, что отец ошибся. Разве эти существа могли сделать что-то хорошее для неё? Лицо тут же смягчилось при виде беспомощного создания в его руках. Даже сейчас, бледная, уставшая, она казалась Иону самым прекрасным, что носила эта земля. Кассандра прервала момент, схватив цыгана за руку и подтолкнув вперёд так, чтобы это не навредило Эстер. Девушка повела по коридору, и Ион старался не обращать внимания на стены, усыпанные золотом, исписанные узорами и хранящие в себе столько величия и богатства, сколько ни одному человеку не могло и присниться. Здесь будто царили алчность и тщеславие. Всё блестело и сияло, только вот суть была одна — ужас и дикость. Разум отказывался понимать и принимать увиденное. Как же было возможно, что Кассандра и, кажется, Даниэла, рассыпались на множество насекомых — как они жили? Почему их платья были в крови? Вопросы, вопросы, которые сейчас не стоили внимания. Было всё равно. Важна была лишь Эстер в его руках. Она выживет, точно. Пройдя в большой зал, где змеёй вверх ползла широкая лестница, горел камин и всего несколько свечей, Ион остановился, шепча неслышно Эстер успокаивающие слова. Кассандра косилась на него с отвращением, удивлением и подозрением — сколько эмоций. Боже, как они вообще могли что-то чувствовать? Услышав властный женский голос, Ион поднял голову. На вершине лестницы стояла женщина: слишком высокая, слишком красивая — неужели всё прекрасное ядовито? Неужели говорили правду, что Дьявол всегда приходит в соблазняющем обличье? Ион на секунду замер, не смея оторваться от великолепной женщины, бледная кожа которой обретала тёплые оттенки при свечах. Черты её лица были остры, тонки, а в глазах читалось недовольство. Он ощутил себя незначительным под пристальным взглядом, словно лишь одними глазами его унизили, указали на его собственную ничтожность. Стало не по себе — её энергия словно придавливала к земле, шепча соблазнительное на ухо. Противоречивые чувства овладели всем существом. Ион, разрушив чары, вновь опустил глаза на Эстер. Руки уже затекали, но он не прекратит её держать. Не в этой жизни. Рядом с Леди Димитреску уже стояла Даниэла и что-то шептала, показывая на Иона. Юноша заметил, как изменилось лицо этой женщины лишь на пару секунд: там промелькнул страх, настоящий — было странно думать, что она не умела бояться, да? Кажется, Леди Димитреску, облачённая в чёрный шёлковый халат, даже вздрогнула. — Кассандра, — она взмахнула чёрными волосами, смотря решительно и властно, — Отведи их в спальню. Кассандра кивнула, а после схватила Иона за локоть, требуя следовать за ней. Она провела его через ещё один впечатляющий большой зал с четырьмя статуями, небольшой коридор и комнатку, пока, наконец, не завела в спальню. Ион осторожно уложил Эстер на постель, вставая на колени так, чтобы его лицо оказалось перед её. Его не волновало, что Кассандра сзади пренебрежительно фыркала, отчего-то постоянно нервно переступая с ноги на ногу, словно желая рвануть вперёд. Всё внимание было приковано лишь к Эстер, которая испустила тихий вздох и забормотала что-то невнятное, пока Ион гладил её по волосам, убирая пряди с горящего лица, покрытого мелкими капельками пота. Жар вновь вернулся, как и говорила его мать. Ион всё сделал правильно — он должен был сюда её привезти. Сомкнув губы и сделав глубокий вдох, цыган подумал, что ему не стоило выпускать её под дождь в ночь свадьбы. Он потерял счёт времени — всегда терял, — когда находился рядом. Всей душой он надеялся, что та женщина поможет. Но ведь она была той, кто оставил на теле Эстер шрамы. Хорошо, что юноша не подозревал, что это было дело рук Кассандры, стоящей сейчас за его спиной и кусающей губы от волнения. Это Леди Димитреску — та, кто причинила боль Эстер, кто сломала её. И всё же они были здесь — в этом замке, ожидая помощи, так как это было единственным вариантом. Судьба — злая вещь, непредсказуемая. Ион наклонился и поцеловал Эстер в лоб, когда, наконец, дверь спальни открылась. Юноша обернулся и заметил, как Леди Димитреску застыла в дверном проёме, глядя на него возмущённо, подняв брови. Она поджала губы, вдыхая полной грудью, — от которой было сложно отвести взгляд, так как халат открывал слишком многое, — а после, склонив напряжённо голову, уверенно прошла к небольшому столу. Леди Димитреску поставила коробку, с которой пришла, на стол и лишь кивком приказала своей дочери исчезнуть. Ощущение незащищённости заставило кровь быстрее бежать по венам, а сердце — прерывисто биться в груди. Ион и Эстер были слишком уязвимы. Он ничего не сможет сделать, как бы ни хотел, если придётся её защищать. — Что произошло? — сухо произнесла она, даже не взглянув на Иона, надевая очки в тонкой оправе и рассматривая надписи на маленьких баночках из коробки. — Она простыла, — голос сорвался и Ион вновь отвернулся к Эстер, стараясь побороть необъяснимый жар, что возник в теле и смешивался со страхом. — Мы думали, это пройдёт, но еë состояние ухудшилось. Ей было даже больно дышать… Табор уже был на пути к замку, а в ближайших деревнях нас бы не приняли — слишком гордые, чтобы помогать цыганам, — злостно выплюнул Ион, сморщившись. Люди тоже бывали отвратительны. — Отец сказал, что здесь помогут. — Отец? Ты сын Редника? — спросила Леди Димитреску, прищурившись. Сейчас эта женщина словно пыталась взглядом вывернуть Иона наизнанку и убить его изнутри. Хотелось провалиться под землю или хотя бы вырвать той глаза. Юноша кивнул. — Ясно, — в голосе было лишь холодное равнодушие. — Отойди. Леди Димитреску в одно мгновение оказалась возле кровати, и Ион сразу же отодвинулся, уступая место этой женщине по необъяснимым причинам. Она села на край, легко — и нежно? — касаясь ладонью головы Эстер. Кажется, всё же она потеряла контроль над собственными эмоциями, и Ион увидел взволнованные глаза, слегка сведённые брови и едва разомкнутые губы. Словно сейчас для этой женщины существовала лишь Эстер. Его Эстер. Ион скривился, отступая. Откуда в этом — пусть и чертовски привлекательном, — чудовище было столько нежности к обычной девушке? — Она поправится? — он не выдержал и прервал эту сцену — Альсина сразу же отдёрнула руку и встала с постели, вновь обретая прежнюю холодность и сквозящую жесткость. — Я не дам ей умереть, — уверенно произнесла она, фыркнув и взяв какой-то маленький флакончик. — Я отправила еë из замка, чтобы она жила, — Леди Димитреску выделяла каждое слово со злостью, от которой по коже пробежались мурашки. И Ион сжал кулаки, укоряя себя за страх. — А теперь вижу еë в таком состоянии! Не стоило и надеяться, что вы сможете еë уберечь, — она презрительно покачала головой, и пелена гнева и возмущения застлала глаза юноши. — Мы… — начал цыган, делая шаг в сторону женщины и тут же жалея о содеянном — волна ужаса накрыла с головой, когда Леди Димитреску посмотрела так, словно метала острые клинки, пронзающие тело и приковывающие к месту. И почему Ион ей подчинялся? Вряд ли она имела право причинить ему боль — это навсегда разрушило бы договор между ней и Редником. А эта связь была определённо ей выгодна. — Меня не волнуют оправдания! — она повысила голос, возвращаясь к Эстер, пренебрежительно поглядывая на Иона. Ласково подняла её голову, тихо шепча, словно успокаивая. Откуда столько дьявольской нежности, что невыносимо раздражала, у этой женщины к человеку, которому она причинила столько боли? Почему? Пузырёк, видимо, с лекарством, всё ещё находился в её руках. — Её нужно переодеть. — Я помогу, — Ион уже было хотел сделать шаг вперёд, как Леди Димитреску, даже не удосужившись бросить на него взгляд, подняла руку, приказывая оставаться на месте. Парень пренебрежительно хмыкнул, не понимая, откуда у него взялось столько смелости, но сделал шаг. Один чёртов шаг к Эстер. И Леди мигом схватила его за горло, встав с кровати и прижав к стене — сердце ушло в пятки. Как же сильно она сжимала его шею, как же ярко горели её глаза, какой же опаляющий жар исходил от чужого тела! Дышать становилось нечем, а пальцы давили на кадык, от чего у Иона выступили слёзы и вырвался сдавленный кашель. Необъятная паника набросилась на него, как на добычу, пока Леди Димитреску продолжала сжимать его шею, кривя губы. Кажется, от неё пахло розами. Ей не подходило. — Ты находишься в моём замке и тебе следует подчиняться моим правилам, если ты не хочешь попрощаться с жизнью. И не стоит думать, что ты имеешь здесь право хоть на что-то, — кого-то. Она явно хотела сказать «кого-то». Леди Димитреску разжала пальцы и Ион упал на колени, задыхаясь и кашляя. Горло раздирало изнутри так, что даже вновь вдохнуть казалось непосильной задачей. Шея болела, а в кадык словно воткнули толстую иглу, которую было невозможно вынуть. Эта женщина определённо безумна. От собственной беспомощности цыган сжал кулаки. Он вновь посмотрел на Эстер, которая всё ещё дрожала, которой так неравнодушно касалась Леди. Оставалось только надеяться, что она очнётся, что поправится, и тогда Ион заберёт её отсюда. Они уедут, и если та захочет, то сбегут. Он был готов пойти за ней на край света. Эта девушка, такая загадочная, яркая и нуждающаяся, стала его путеводной звездой. Невыносима была даже мысль о том, что она может погаснуть, взорваться вспышкой и раствориться во тьме. Никак не удавалось понять, почему Леди Димитреску так защищала Эстер, которую сама же и отослала из замка. Успокаивало лишь одно. Ион помнил, что Эстер сказала: она не хотела возвращаться. И сердце забилось равномерно, и дыхание восстановилось. Он лишь хотел, чтобы она жила. — Возвращайся к табору, мальчик, — равнодушно проговорила Леди Димитреску. Что это означало? — Эстер останется здесь. Увидитесь, когда приедет твой отец, — а после на алых губах воцарилась хитрая улыбка, — Если она захочет. Ты меня понимаешь? Всеми фибрами Ион желал возразить, боролся с отчаянным желанием остаться, но эта женщина доходчиво всё объяснила. Показала, что может случиться. Отчего-то неприкосновенность Эстер была для неё важнее, чем связь с цыганами. Ион сжал кулаки, стараясь справиться с раздражением, ледяным ужасом и неимоверной любовью к Эстер, которую, казалось, он может больше не увидеть.***
Может, ей мерещилось это в бреду или же беспокойный сон привнёс столь реальные, но расплывчатые воспоминания. Или болезнь сыграла злую шутку, погрузив в желанные, но невозможные ощущения, что сливались с беспокойством, дрожью и болью. Словно отдалённо бархатный знакомый голос нежно пел о ветре и снах, о тишине. Успокаивал, ласкал и исцелял. Он проникал в сознание по неизведанным тропам, и Эстер понятия не имела, как он прошёл сквозь стену боли. Медленная песня приносила спокойствие и умиротворение, сравнимые своими размерами с бескрайностью неба или же долгой дорогой, усеянной стрекочущими сверчками по краям. Эстер не могла открыть глаз — боялась, что развеется иллюзия, галлюцинация, приятная и ласковая, похожая на утешающие руки родного человека. Ей казалось, что рядом была Альсина. Словно даже запах роз попал в страдающие лёгкие, стараясь помочь своим ароматом. Будь Эстер чуть сильнее — она бы вырвала своё сердце и отдала бы его в руки этой женщины после всего, что было. Не смогла бы побороть нахлынувшие волной чувства и, скорее всего, прижалась бы к ней, желая ощутить тепло чужого тела, желанную заботу и неравнодушие. Будь она в здравом уме — никогда бы этого не сделала. Больше воли — осталась бы на месте. Но сейчас она лежала, практически без сознания, утопая в боли и в тошнотворном состоянии, лишь вдали улавливая тёплую колыбельную, покрытую шершавой мягкостью. Как же прекрасна была эта иллюзия, настолько реальна и эфемерна одновременно, что все ужасные мысли и воспоминания растворились. Эстер не знала, откуда эта всепоглощающая любовь появилась в груди так неожиданно. Не приносящая колкой душевной боли, разочарования и опустошения. Только успокоение, тепло и приятную щекотку. Она была готова мириться с любыми отвратительными словами в свою сторону, похожими на ядовитые шипы прекрасного растения. Ведь всё прекрасное ядовито. Она была готова простить разбитое сердце и разорванную душу, принять от и до, просто потому что любила. Потому что так долго не слышала женский голос так близко и чётко. А знания о том, что это невозможно, позволяли отпустить все обиды. Эстер чувствовала, что взаимность пряталась в темноте. Пусть и показывалась редко, выглядывая из-за угла, смотря своими хрупкими детскими стеклянными глазами, за которыми прятался весь мир. О, как же прекрасен этот взгляд, эти полуразбитые стёклышки, этот мир, который однажды хлынет через трещины! Однажды хлынет. Точно. Польётся, как лилась песня. Уже вряд ли что-то могло спасти Эстер, заблудившуюся в зарослях своих же чувств. Она была готова остаться там навечно и дышать свежим воздухом, пропитанным ароматами роз, листьев и даже сладких лилий. И всё равно было даже на былые слова Альсины, которая просто боялась. Эстер мерещилось, что она подходит к этой девочке со стеклянными глазами, гладит по голове и отступает. Приходит и разговаривает, а однажды, многим позже, протягивает руку, принимает в свои объятия. Невозможно было, чтобы не было взаимности. Она чувствовала это в каждой ноте, в каждом надрыве голоса. Она бы положила мир к ногам Альсины. Чёрт, и насколько же ей не хотелось этого делать. Гордость. Появилась откуда-то. Скверно улыбающийся зверь, шепчущий едко, что она унижается. Она не обязана ласкать эту девчонку, не обязана приручать. Эстер достойна, чтобы и к ней делали шаги навстречу. Достойна того, чтобы её любили. Как тот мальчик. Разве была способна на это Леди Димитреску? Она ведь отослала, разбила сердце — наступать на те же грабли было плохой идеей. А дальше была темнота и тишина. Но иногда, неожиданно приходящие сны слишком похожи на реальность. Эстер открыла глаза, чувствуя головную боль и удивляясь, что первый вдох дался так легко и просто. Тело казалось тяжёлым, несколько слабым, но будто кто-то по венам пустил разряды молний — что-то заряжало, дарило энергию. Может, она шла на поправку? И лишь нахмурившись, лишь после того, как мысли о собственных ощущениях затихли — остановилось сердце. Эстер лежала на мягкой постели с шёлковыми простынями, слышала, как трещали дрова в камине, а тени неугомонных языков пламени плясали на стенах. Отбросив одеяло, она заметила, что была одета в белую изысканную ночную рубашку, практически незаметно и легко прилегавшую к телу. На секунду остановилось и время, пока разум отказывался принимать очевидное — или не такое очевидное? Она сошла с ума. Эстер же не могла находиться в знакомой спальне. В комнате той женщины. Леди Димитреску. При очередном вдохе боль вновь не пронзила грудь, и предположение, что всё было сном, укоренилось в голове. В спальне царила тишина, шторы не пропускали ни единого луча света — если, конечно, за окном был день или же утро. Непривычно. Шум, музыка, детский смех и непрекращающиеся разговоры проникли под кожу. Даже ночью всегда стрекотали сверчки и фыркали кони, нарушая блаженную тишь. Сидеть в спальне Альсины Димитреску — как же странно это было или не было, — где не слышалось ни единого звука, кроме редкого треска дров, оказалось слишком приятно, необычно, но катастрофически нереально. Не хотелось ни пить, ни есть. А как только ноги коснулись холодного каменного пола, Эстер блаженно вздохнула. Только вот черты окружающего мира были будто нечёткими. И даже знакомые запахи показались неуловимыми. Разум играл с ней злую шутку, только… Так не хотелось, чтобы он прекращал. Сколько она просидела на кровати в полном одиночестве, думая лишь о том, что на душе и в теле было спокойно? Пугали только расплывчатость этого мира — или же собственного зрения? — и спутанность сознания. Никак не удавалось зацепиться за момент, как бы Эстер не старалась, запомнить его от и до — невозможность сконцентрироваться раздражала и доставляла самое неприятное неудобство. Хотелось схватиться за голову и заставить себя мыслить чётко и здраво. Только что Эстер чувствовала гладкость шёлкового постельного белья, а сейчас уже стояла босиком на каменной плитке со свечой в руке — яркое пламя резко сменилось тонкой струйкой дыма, запах которого сразу же ударил в нос, а светлая полоса — в заслезившиеся глаза, отрезвляя. Она обернулась, заметив, что находилась во внутреннем дворе, оставив спальню далеко позади. Почувствовав взявшийся из неоткуда приступ тошноты, Эстер опёрлась рукой на ворота на секунду — ворота, ведущие к покоям. Послышался громкий удар и Эстер вздрогнула, поняв, что уронила подсвечник, даже не заметив. Тело словно не слушалось. Во дворе шептали деревья, а прохладный ветер забирался под лёгкое платье. Все растения перед глазами сливались, превращаясь в чёрное море, и дрожащая листва, переливающаяся при лунном свете, казалась рябью на воде. Эстер теряла связь с реальностью, не в силах оторваться от иллюзорной стихии, расплывчатой в её глазах и завлекающей. Где-то там были её цветы. Плавали в этом видении — мёртвые или живые. Жаль, Эстер не была способна их разглядеть, выискать глазами и успокоить душу. Но эти волны с лунной пеной на гребне очаровывали, зазывая утонуть по собственной же воле. Может, она утонула и не смогла выплыть. Может, течение унесло её в неизведанном направлении. Эстер помнила скрип дверей и мягкий ковёр, покрывающий лестницу, что вела на второй этаж, уловила, как блеснуло золото в темноте в лучах серебряного диска, что проникали сквозь окна. Казалось, что каждый раз, как она закрывает глаза, отсчёт времени начинается с самого начала, а локация продолжает меняться против её воли. Эстер продолжала идти вперёд к заветной комнате, и сердце билось быстрее с каждым шагом. Она была уверена, что внутри будет пусто и тихо. И даже если в этом сне она была одинока, то прогулка по чертогам памяти выдастся прекрасной. Дыхание эхом разлеталось по коридору, как и шлёпанье босых ног. Вечным одиночеством были исписаны стены замка — может, поэтому они казались столь близкими теперь? Интересно, что это пропитанное насквозь золотом и мрамором чудище теперь принимало Эстер, как родную. Ей казалось, что она понимает каждый его вздох, ветром проносящийся по коридорам, каждую статую, наблюдающую своими пустыми глазами за происходящим — она его чувствовала, пусть до сих пор и не видела закрытого и пустующего северного крыла, не имела ни малейшего понятия о скрытых от глаз уголков и не стремилась разгадать все тайны. Лишь принимала. Наверное, должно было быть странным, что Эстер ощущала связь с каменным высоким строением, не имеющим в себе души. Эстер подошла к покоям и толкнула дверь — она не открылась. Впервые эта комната была закрыта, кажется, на ключ. В голову и мысли никогда не приходило, что там имелся замок. Леди Димитреску никогда не запиралась в комнате, тем более, когда Эстер приносила ей вино в четыре часа каждый день. Память, вероятно, берегла её — не позволяла попасть внутрь. Сознание пыталось уберечь её, не давая возможности воссоздать в собственных фантазиях величавые покои. В груди поселилась печаль и тоска, воющая и скребущая. Покои Леди Димитреску были местом, где можно было почувствовать себя под защитой. Эстер прислонила ухо к двери, прислушиваясь. Тишина и пустота. Обернувшись, Эстер заметила тусклый свет — нечто тёплое в этой темноте, — льющийся из зала омовения. Она сразу же ускорила шаг, чувствуя, как силы постепенно начинали сходить на нет. Не страшно. Она проснётся. Купальня не была наполнена кровью, в комнате не горели свечи, нет — свет лился из огромной дыры на дне, куда уводила лестница. Эстер простояла несколько минут, не двигаясь, стараясь побороть желание спуститься. Очередная тайна, игра воображения. Лестница в Ад, — Эстер усмехнулась. Смотря под ноги и держась за стену, босыми ногами она шагала по ступенькам, когда в нос ударил металлический и гнилостный запах. Сильный, отрезвляющий, только предвещающий что-то нелицеприятное — впрочем, разве могло быть иначе? Она поморщилась, продолжая спускаться. А после застыла как вкопанная, чувствуя, как руки задрожали. Внизу было ужасно холодно, и кожа покрылась мурашками, когда как зрение на минуту стало чётче. Словно фантазия на короткое время превратилась в реальность, а сознание, запутанное в клубок, вмиг развязалось. Глаза широко раскрылись, как только впереди показался огромный подвал — или же подземелье, — заполненный кровью по колено. Сердце ушло в пятки, и Эстер обхватила себя же руками, стараясь согреться. Страшная мысль озарила в тот момент, когда способность видеть детали и запоминать их вновь пропала — утонула в этой крови. Эстер находилась в замке. Она была в этом чёртовом замке. И с ней было что-то не так. Почему она не могла запоминать? Почему всё было как в тумане? В груди вновь заболело, как только отвратительный воздух проник в лёгкие в очередной раз. Тошнота вернулась с новой силой, как и головная боль. Раздражение от того, что она не могла всецело контролировать свои мысли, действия и состояние, заставило сморщиться и ногтями впиться в кожу. А через секунду паника поселилась внутри, когда где-то за спиной послышался металлический скрежет, и за руку повела обратно на вершину лестницы. Эстер показалось, что она начала задыхаться, как только проход закрылся перед глазами. Неужели она действительно находилась в замке? Почему ни черта не помнила? Не получалось напрячь память — дыра, там была огромная чёрная дыра, забравшая все воспоминания. Эстер должна была находиться с табором, лишь направляясь к замку, помнила, как легла спать во время очередной остановки. Что могло случиться после? Старания восстановить цепочку событий были напрасными, это злило ещё больше, а ощущение, что она сходила с ума, никак не покидало. Руками Эстер провела по стенам, по закрывшимся заслонкам несколько раз, стараясь понять, каким образом должен был открыться путь назад. Отсюда должен был быть выход. Если только… Против воли вздох отчаяния сорвался с губ. Какого чёрта она вышла из спальни? Чёрное пятно. Нет, не хотелось заходить в это море, такое красное, противное. Пришлось вновь спуститься к алой крови — хорошо, что здесь горели свечи. Вероятно, она не была одна. И сердце забилось быстрее при этой мысли. Эстер не была к такому готова. Совсем не была. — Эй? — свечи же должен был кто-то зажечь. Ответа не последовало, и Эстер ощутила себя совершенно глупой девчонкой, которая никак не могла понять, что следовало делать. Она была одна. Следовало собраться, взять себя в руки. Это была лишь кровь. Эстер ведь… убивала. Её не пугала алая жидкость, с которой она так часто уже имела дело. Пусть та и выглядела так, словно могла затянуть и не выпустить больше никогда. Поверхность была покрыта рябью от сквозняка, блуждающего по этому подземелью — где-то там явно должен был быть выход, раз ветер проникал сюда. Дрожа, борясь с болью при очередном глубоком вдохе и понимая, что стоило хотя бы обуться, Эстер ступила в кровь. Как же она от этого отвыкла. Подол ночной рубашки сразу же намок, обретая красный цвет. Чувствуй она себя лучше, не путайся сознание, не борись с паникой и страхом, что она может остаться в этом проклятом месте надолго — она бы была увереннее. Эстер схватилась за подвеску, что висела на шее, вспоминая Иона. Цыган никогда не боялся. Какой бы ни была авантюра. В её глазах этот мальчик был смелым, самым смелым. Наверняка он бы отшутился и уверенно направился вперёд — ведь уже ничего нельзя было изменить. Эстер простояла на месте несколько минут, стараясь унять бешено бьющееся сердце. Только сейчас она не могла поверить, что находилась в замке, совершенно не понимая, что произошло и происходило, как следовало себя вести. Странное предчувствие поселилось в груди и разожгло там пожар. К чёрту. Эстер вновь сделала шаг, открыв глаза, и поплелась вперёд, ощущая, какой же вязкой была кровь. Через мгновение она поняла, почему ещё здесь стоял такой отвратительный запах, от которого поскорее хотелось сбежать. Дело было не только в густой жидкости, что непонятно сколько времени находилась в этом подземелье. Под потолками висели чёрные мешки, истекающие кровью, и капли, падающие в красное море, действовали на нервы. Люди. Почему-то сейчас Эстер была уверена, что никогда не оказалась бы на их месте. И теперь никогда не окажется. Эти коконы показались нереальными, несуществующими — не вызывали ни тошноты, ни сочувствия, ничего. Равнодушие. Но всё же неожиданно приятный сон превратился в кошмар. Деревянные стеллажи, нижние полки которых затапливала кровь, были наполнены бочками и ящиками, около которых Эстер даже не стала задерживаться. Знала, что там можно было найти, а сейчас на это не было сил. Хотелось лишь выбраться. Слишком противный запах, слишком мало места — каменные колонны словно скрывали нечто злое, не имеющее сознания. Ноги замерзали, как и тело, а силы покидали ощутимо, будто их забирало это место, и единственное, чего хотелось — это лечь. И только тогда, когда стало плохо физически, моральное перестало иметь значение. Как странно и быстро смещаются приоритеты, когда организм чувствует реальную боль, когда тело находится на грани. За спиной послышался плеск и Эстер вздрогнула, кажется, замерев от холодного, пробирающего до костей ужаса. Она обернулась, не видя ничего. Бегая глазами из стороны в сторону, стараясь — лишь стараясь, — уловить хоть какие-то движения. Скорее всего в кровь упал один из мешков с человеческим телом — или с тем, что от него осталось. Эстер ускорила шаг, пытаясь унять быстро бьющееся сердце. Сопротивление жидкости и слабость тела не позволяли идти слишком быстро, но и дрожь больше не желала исчезать. Пальцы на ногах вконец онемели, и Эстер уже не знала, как вытерпит этот путь — хоть бы она оказалась права, хоть бы нашла выход. Брызги летели во все стороны, и теперь были запачканы руки, волосы и даже частично лицо — может, рукой дотронулась? Было всё равно — хотелось лишь уйти. Реальность стала вновь чёткой в один момент. Эстер ощутила каждую часть своего тела, орган, мышцу, как кровь бежала по венам, как стучало в висках, как кислород заполнял лёгкие. Почувствовала, как волосы на руках встали дыбом, как только за спиной послышалось рычание. Хриплое, тонкое, отвратительное рычание. Бежать. Единственная мысль, которая пришла в её голову. Бежать. Это не было сном. Это не было сном. Она находилась в этом чёртовом замке. Она находилась в крови. И слышала что-то. Чёрт, она же слышала что-то! И продолжала слышать это за спиной, не оборачиваясь. Стараясь быстрее шагать, борясь с кровавым морем, стараясь черпать силы из ниоткуда, когда в глазах уже начинали появляться искры. С каждым шагом в груди болело всё больше, а время тянулось нещадно долго. Она не могла умереть в этом месте. Здесь не было живых людей. Это не мог быть раненный человек. Люди не умеют кричать так. И Эстер совершенно не хотела даже знать, что это могло быть. Сейчас ей не на кого было положиться — только на саму себя. Она видела конец этого моря. Видела, что в поле зрения появилась лестница, вероятно, ведущая к выходу. Лишь бы он был открыт — лишь бы он был. И как только Эстер выбралась из крови, ноги заскользили по камню, заставляя терять равновесие, когда сил уже не было, а в ушах гудело. Она обернулась, застыв на месте. Зря это сделала. Это было ошибкой. Вдали было существо в лохмотьях — кровавых лохмотьях, — с тонким подобием рук и ног, с серой кожей и сухим лицом, бескровным. Казалось, на нём не было и глаз — лишь страшные, бездонные дыры. И Эстер рванула вперёд, держась рукой за стену. Существо было медленнее, чем она, и вряд ли разумно — у неё было преимущество. Стоило убраться отсюда скорее. Только скользящие ноги и постепенно вновь уплывающее сознание подводили. На лестнице Эстер потеряла равновесие, чувствуя, как перед глазами совсем посветлело, и очертания окружающего мира становились всё белее и белее. Боль в коленях, кажется, заставила протрезветь. И страх. Бешеный, животный страх. В укромном уголке не было дверей, а тело уже стало ватным. Держась за стену, не желая скатиться по ней вниз, Эстер наткнулась на рычаг и сразу же дёрнула его, с трудом оборачиваясь, чтобы посмотреть, где сейчас находилось существо. И только тогда Эстер поняла, что добралась до самого верха, когда нечто вроде маленького деревянного лифта появилось перед глазами, на деревянный поддон которого Эстер рухнула без сил, хватаясь за голову. Существо тоже поскользнулось у подножья лестницы и потеряло равновесие, шипя и хрипя. Такое отвратительное, безмозглое и совершенно точно опасное. Эстер огляделась вновь с усилием, видя рядом собой всё тот же рычаг. Она понятия не имела, как хватило сил дёрнуть предмет дрожащей рукой — деревянный поддон поехал вверх, от чего на губах появилась улыбка. Эстер была готова сказать спасибо кому угодно за то, что эта дьявольская машина работала. Она оказалась на улице через несколько секунд, не имея сил и возможности встать, но стараясь отдышаться, продолжая чувствовать боль в груди. Кашель вырвался наружу, и он был настолько хриплым и пугающим, когда как в ушах звенело, словно Эстер оглушили. Тошнота, головокружение и боль завладели всем вниманием. Она сидела на поддоне, опираясь спиной о стену, не чувствуя ног — да и рукой даже пошевелить не получалось. Эстер понятия не имела, сколько просидела на воздухе, неизвестно где, пытаясь побороть белый свет перед глазами, слабость и головокружение. Возможно, она даже отключилась. Эстер никогда и не думала, что может быть настолько плохо — в этот момент даже воспоминания о боли, что была причинена Кассандрой, померкли. А состояние, которое правило балом сейчас, являлось слишком насущным и реальным. И как только стало легче — окрестности обрели свои очертания, звон в ушах стал меньше, а дрожащее тело было способно пошевелиться, — Эстер огляделась, понимая, что находилась на балкончике покоев Леди Димитреску. Потрясающе. Хотелось спрыгнуть камнем вниз с террасы, чтобы не заходить внутрь. На трясущихся ногах Эстер прошла ко входу, замечая горящие свечи в окне. Эстер открыла дверь с усилием, наваливаясь всем телом, а затем шагнула внутрь, словно погружаясь в тёплую воду. Леди Димитреску сидела на диване, читая книгу — дверь в покои уже была открыта нараспашку. Она застыла, широко открытыми глазами осмотрев рвано дышащую Эстер с головы до ног, которые подкашивались и дрожали. Белая ночная рубашка была в крови, как и тело. Липкое, неприятное. Альсина разомкнула губы на мгновение и свела брови, словно собираясь что-то сказать — только ни единой фразы не прозвучало в этой тишине. Эстер слышала лишь собственное сердце, видела окровавленные руки перед собой. Сейчас она ненавидела красный. Всей душой. И губы Альсины были красными. Как же она ненавидела эти губы и эту женщину! Как же любила. Чёрт, она не видела её всего месяц, но словно прошла вечность. Вечность, которая совершенно не смогла исцелить. Ладони затряслись, и Эстер вновь посмотрела на Альсину, которая, наконец, захлопнула книгу, снимая очки и наклоняя голову набок, поднося ушко предмета к губам. Леди Димитреску смотрела с непониманием, оценивающе — боже, ещё немного, и Эстер сойдёт с ума. Как это было возможно? Она находилась в замке. В чёртовом замке. И женщина из её кошмаров и сладких снов сидела перед ней, дьявольски близко, слишком красива. Всё было слишком. И вновь реальность начинала терять свою чёткость — как же тяжело это было, — и, кажется, последнее, что Эстер слышала — это бархатный голос, теряющийся в звоне в ушах. — Тише, — Альсина сорвалась с места резко, когда заметила, что Эстер больше не способна стоять на ногах. Та уже была готова упасть и почувствовать, как разодранные колени вновь поцелуются с полом, но ощутила лишь чужие руки, поймавшие тело. Эстер обмякла, чувствуя, как мир кружился перед глазами, а тошнота подступала к горлу.***
Эстер открыла глаза. На голову словно надели терновый венок, а слабость в теле сводила с ума, не давая даже пошевелиться. Дрова потрескивали в камине — больше в спальне не было слышно и звука. Эстер находилась в замке. В голове расстелились туманы, плотные и ядовитые, и осознание происходящего, — произошедшего? — никак не приходило. Всё казалось сном вновь. Повернув голову, она заметила железный таз, стоящий неподалеку, с чистой водой и тряпкой, лежащей рядом. Хватило сил вернуться взглядом к собственной фигуре и заметить, что Эстер была одета в иную белую ночную рубашку, уже чистую и такую же лёгкую. Ноги больше не были в крови — если были вообще до этого. Хотя раны на коленках говорили о случившемся слишком громко, как и небольшие красные разводы на руках. Дверь открылась неожиданно, и Леди Димитреску, заметив, что Эстер очнулась, остановилась лишь на секунду. Эстер сразу же отвернулась с резко остановившемся в груди сердцем, слыша, как Альсина прошла к тазу с водой, после, кажется, выжала тряпку — послышалось капанье воды. Нет, произошедшее не было сном. Осознание только никак не приходило, как и вера в то, что всё было правдой. В голове всё ещё не укладывались события, а логическая цепочка не выстраивалась. Впрочем, Эстер и не старалась это сделать — мысли были заняты быстро стучащим сердцем и тревогой, возникшей в груди. Хотелось лишь продолжить лежать без движения, смотреть в потолок, ища в красивом орнаменте занимательные фигуры. Присмотрись, и можно было отдалённо увидеть лепестки неведомого цветка или причудливое животное, состоящее лишь из одной линии. Как только Альсина села рядом, проводя мокрой тряпкой по коже и стирая с неё разводы крови, от чего та покрылась мурашками, Эстер повернулась. Наблюдала, как тонкие женские руки нежно и аккуратно смывали бледно-алые линии, как изредка пальцы касались оголённой кожи, как Альсина не поднимала глаз. Обе молчали, и Эстер не знала, стоило ли говорить вообще. Рассматривала лишь дрожащие, длинные и пушистые ресницы Леди Димитреску, то, как она изредка поджимала губы, как чёрные пряди волос падали на еë лицо так, что хотелось их отодвинуть. Альсина, казалось, была напряжена, в отличие от самой Эстер. Забавно. Хотя, может, физическое состояние не позволяло испытывать весь спектр возможных эмоций. Только всё же тишина мешала — ведь было совершенно не ясно, что за тайны она хранила в себе. Слова, которые не приходили в голову? Может, сожаления и страх, раскаяние и муки? Тишина хранила в себе две сущности: металлический запах и цветочный, напряжение и простоту. Ни Эстер, ни Альсина не знали, как стоило говорить, что и о чём — вторая, может, даже и не понимала, что испытывала. Только Эстер продолжала нагло рассматривать Леди Димитреску, пока та не остановилась и не подняла взгляд на минуту. Осторожный взгляд, опасливый, проникновенный. С каплей жёсткости, нежности — и страха? Она вновь вернулась к своему занятию, а Эстер продолжила смотреть. Альсина была словно призраком из прошлого, неожиданно появившимся перед глазами в полной темноте. Каково ей сейчас было? Какого было вновь видеть Эстер? Дотрагиваться? После того, что она сделала? О, она своими пальцами трогала не кожу — проникала глубже. А Эстер лишь наблюдала, вглядывалась в детали, чтобы запомнить или хоть что-то распознать. Только удавалось это с трудом — сознание и мысли продолжали путаться. Хотелось, чтобы первой заговорила Альсина. Напряжение повисло в воздухе, а аккуратные прикосновения женщины в полнейшем молчании вызывали неловкость, неудобство. Честно говоря, Эстер хотела сбежать. И стыдила себя за то, что так же хотела и остаться, напрочь забыв обо всём, сделав вид, что ничего не было. Только не выходило стереть из памяти тот отказ. Сейчас Эстер не могла сложить воедино все события, понять, отчего эта женщина находится рядом, почему помогает, почему смотрит настолько несвойственно для своей натуры и ничего не говорит. Зачем ей это было нужно? Если была поставлена жирнейшая точка, которая сейчас, казалось, резко превратилась в запятую. Только одно удивительное чувство проникло внутрь: Альсина не имела над ней никакой власти, не управляла ситуацией как обычно — от неё не исходило ни капли власти. В отличие от Эстер, которая ощущала, что данный миг находился в её руках. Усиль она хват или расслабь немного — и всё пойдет так, как она желает. Только чего ей хотелось? — Тошнит, — произнесла Эстер, кривясь и чувствуя горечь во рту. — У тебя воспаление лёгких. Тошнота из-за ртути, — ответила спокойно и медленно Альсина. И Эстер лишь закрыла глаза, сдерживая рвотные позывы и стараясь глубоко дышать. Вот почему у неё путались мысли, почему сознание было туманным и запутанным, почему окружающий мир казался нереальным сновидением, почему головокружения не прекращались. Она болела, вот только лечение заставляло болеть не меньше. Дальнейшее молчание стало лишь более отягощающим, и Эстер подумала, зачем вообще открыла рот. Она чувствовала себя виноватой. И это было отвратительно. Так не должно было быть. Хотелось, чтобы ничего не было до. Хотелось стереть память, починить всё — чтобы напряжение не разрывало снаружи и изнутри. Хотела ли Альсина? Какого чёрта Эстер ощущала, что вся вина лежит на её плечах? Эта женщина выставила её из замка, отказалась принять, побоялась, не смогла переступить известную только ей самой, черту. Кто бы мог подумать, что Леди Димитреску может оказаться настолько несмелой, когда, казалось, не могла и испытывать страха. Эстер отвернулась, вновь вглядываясь в потолок, глазами совершая путешествие между причудливых линий орнамента. — Вы мне пели, — отчего-то выпалила Эстер, вздыхая и вспоминая бархатный голос. Если всё, что происходило, являлось реальностью, то и та песня тоже звучала в этой спальне. И Альсина замерла. — Я помню, красиво, — прозвучало равнодушно, как ни в чём не бывало. Леди не ответила, да и вряд ли это требовалось. Она молчала, медленно проводя тряпкой по плечу, верно приближаясь к груди. Было неловко и глупо, но мыслей больше не было никаких, кроме как о том, что голова раскалывалась ужасно. — Ты тревожно спала, — низкий голос вдруг нарушил тишину, и Эстер понятия не имела, что стоило говорить дальше. Как же было чертовски неудобно стараться вести беседу, когда перед глазами всё ещё стояло их отвратительное, — хоть и прекрасное с виду, — расставание. Может, перед глазами Альсины тоже? — Помогло? — спросила Эстер, вновь поворачивая голову, на секунду встречаясь с глазами Леди Димитреску, когда та влажной тряпкой коснулась груди. И Эстер задержала дыхание. — Да, — лишь кивнула Альсина, стараясь не показывать, что подобный диалог не нёс в себе никакого смысла и занимательности. Но, вероятно, сейчас это было единственным, на что обе были способны. Сейчас не имело смысла и не было сил выплёскивать всё, что накопилось, показывать характер — Эстер болела, и ей стоило поправиться и уехать. Чтобы вновь попытаться забыть. Если табор каждый раз будет возвращаться к этому замку, то находиться с этими цыганами постоянно — идея отвратительная. Может, Ион был прав и стоило сбежать с ним? Только не в качестве невесты, нет. Но с ним она будет иметь хоть какую-то почву под ногами, защиту. — Чудно, — Эстер попыталась улыбнуться, однако не вышло. — Хорошая колыбельная, — диалог больше не мог продолжаться, тема была исчерпана, но отчего-то Леди Димитреску, которую, очевидно, молчание убивало не меньше, постаралась его продолжить. — Вполне, да… — она свела брови, и Эстер всем своим существом ощутила, что им обеим было некомфортно настолько, что хотелось раствориться в напряжённом воздухе и повисшей неловкости, в невысказанных словах и жалящих воспоминаниях. — Спокойная. — Колыбельные должны быть такими, — закивала Эстер, соглашаясь. Впрочем, она могла бы и не произносить этих слов. Только было ощущение, что если они вновь замолчат, то тишина разорвёт на кусочки обеих. Если уж они начали говорить — стоило продолжать. Как угодно. — Конечно… — Альсина поджала губы. — Мне раньше не пели колыбельные, — и это было чистой правдой. Впервые Эстер слышала, чтобы ей пели так нежно и спокойно, чтобы та спала мирно и тихо, не мучаясь. И впервые звенящее желание спрятаться под одеяло, спасаясь от чужих прикосновений, глаз и голоса, было настолько сильным. — Даже мать? — Эстер помотала головой, понимая, что, видимо, информация, которой она делилась однажды, ускользнула из головы Леди Димитреску. Либо мысли той были заняты совершенно иными вещами, что, конечно, было вероятнее всего. Эстер не осуждала и не обижалась. — Она же умерла во время родов, — кивнула Эстер, сразу же отворачиваясь и кривясь, стискивая зубы от неловкости. Нет, диалог явно должен был прекратиться пару фраз назад, и уж лучше бы тишина разорвала обеих, чем неудобство от абсолютно глупого и смущающего разговора. — Точно, — поморщилась Альсина, и Эстер могла поклясться, что сейчас той не менее неуютно. Нелепость достигала своего предела, и уже ничего не могло это исправить. Оставалось лишь делать вид, что всё в порядке. Обеим. — Мне жаль. — Да, мне тоже, — какая же чушь. И невыносимое молчание вновь повисло в воздухе. Да, пусть разрывает лучше оно. Ни Эстер, ни Альсине не стоило разговаривать. По крайней мере, сейчас. Чуть позже, когда или если разум прояснится, Эстер задаст волнующие вопросы. Холодно и равнодушно, стараясь не подавать виду, насколько же ей всё это время было больно. От каждого лёгкого касания кожа горела огнём, а Эстер делала вид, что ей всё равно. Забавно, что сейчас сдержанность Леди Димитреску треснула, и абсолютно всё можно было прочесть по её лицу. Только ради себя же, ради собственного успокоения, Эстер не желала этого делать. Увидь она чуть больше — растворится, загорится ложными надеждами, как побитое домашнее животное вновь прильнёт к своему хозяину. Только память в самый неподходящий момент вновь и вновь будет подбрасывать тот отказ. Эстер этого не заслужила. Альсина закончила быстро, наконец, поднявшись с постели и уйдя в угол. Она всё ещё молчала, а Эстер не решалась даже посмотреть ей в спину. Как столько противоречивых эмоций могло умещаться в груди? Хотелось сбежать из замка и остаться здесь навечно, хотелось забыть, что случилось однажды, и было желание помнить, хранить свою обиду и лелеять. И она совершенно не желала понимать, что могла чувствовать Альсина. Только вот мысли всё рвались в голову. Казалось, она была напряжена. Ей было некомфортно. Она не испытывала раздражения или отчаяния от того, что Эстер находилась в замке. Кажется, будто она боялась, что ей… это нравилось? Эстер закрыла глаза, понимая, что из треснувших стёклышек всё-таки хлынул мир в самый неподходящий момент. И вместо того, чтобы поддаться течению и наслаждаться, она хотела запаять трещины. Леди Димитреску покинула спальню, попрощавшись и получив в ответ безмолвный кивок.