***
— Это всё узнала Дана? — спросила Бела, которая шла рядом с кивающей Эстер по виноградникам. — Теперь понятно, почему ты взяла её к себе и так отчаянно защищаешь. Полезная девочка, — добавила она, как только обе дошли до границ виноградника, обнесённых высоким забором, сквозь который смогли бы пролезть лишь насекомые. Впрочем, Бела так и сделала, мигом оказавшись за прутьями и осматриваясь, пока Эстер прислонилась к жердям, обхватив их руками. Пришлось рассказать ей всё. Поделиться догадками, опасениями и пока не очень впечатляющими результатами проделанной работы — Бела отреагировала холодно, лишь поведя бровью и надув губы. Эстер знала, что старшая дочь ни слова не скажет своей матери, в ином же случае она получит наказание за безалаберность и безответственность. Всё же это была их ошибка — допустить подобную вольность среди служанок. И только Бела не стала бы совершать поспешных действий, в панике не брать ситуацию в свои руки и решать проблему привычным способом. — Почему бы их просто не прикончить? — недовольно спросила Бела, с трудом заглядывая под огромные листья лопухов около стволов, ища место, где служанки оставляли письма. Тайник не мог находиться далеко от забора — девушки не сумели бы дотянуться или тем более пройти. Теперь приходилось обходить виноградники по периметру в поисках заветных запрещённых бумажек. Точное место Санда так и не назвала, упомянув лишь забор да виноград — мол, если Дана напишет письмо, пусть отдаст ей, а она уже положит в нужное место. Всё же зацепка была, и жертва служанки не оказалась напрасной. — Нельзя, — быстро среагировала Эстер. — У меня есть планы, — она крепче схватилась за решетку, постаравшись вместить голову между прутьями, а после невинно улыбнулась. Да, порядок действий в её голове всё же оставлял желать лучшего — Эстер словно ждала озарения насчет дальнейших шагов, нежели чётко просчитала каждое движение и риски. С цифрами у неё никогда не ладилось. Бела лишь злостно оторвала лист лопуха, выкинув его в сторону и фыркнув. — А ты… обосновалась, — промурлыкала старшая дочь Альсины, заправляя выбившиеся пряди волос за уши. — Здесь ничего, — она двинулась дальше, и Эстер пошла постепенно за ней вдоль забора. Недовольство Белы было понятно: она терпеть не могла ошибки, особенно свои собственные, а так же рыться в листьях, пачкая руки, отдавая власть смертной девчонке. Наверняка в её мыслях крутились лишь убийства — самый простой способ решить возникшую проблему, а невозможность воплотить желание в жизнь сводила с ума. — Впечатляет, верно? — самодовольно усмехнулась Эстер, когда Бела вновь фыркнула, но всё же лёгкий образ улыбки появился на её губах. Да, удовольствие от опасной и значимой тайны было всепоглощающим, а возможность действовать, как хотелось, брать в свои руки ответственность и чувствовать себя исключительной, сильной и хитрой пускала по венам яд под названием «зависимость». Ранее ей не доводилось участвовать в интригах, просчитывать шаги наперёд — может, только у цыган, но там всё было более невинно, — и ощущать столь сладостный контроль, влияние. Её действия несли последствия, и Эстер это нравилось — оставлять следы, творить маленькую историю, а самый лучший исход коварного плана грел ночами, заставляя улыбаться мыслям о том, как же Леди Димитреску будет ей гордиться. Ей удастся удивить. — Твой нарциссизм раскрывается в новом свете, — подметила Бела, ногами пиная листья, больше не желая до них дотрагиваться. — Мама, наверное, в экстазе! — она широко раскрыла глаза на мгновение, произнеся это столь саркастично, что Эстер посмеялась её негодованию. — Но меня это безумно раздражает, знай, — о, это было очевидно. Мнение Белы Димитреску о ней же имело размеры далеко не маленькие, а как только рядом появлялся некто, способный с ним помериться — за исключением Альсины, естественно, — девушка тут же выходила из себя. — Что можно ожидать от человека, чьим центром жизни был он сам, — лишь напомнила Эстер, улыбнувшись, но тут же похмурилась, поправляя себя. — По крайней мере, до поры до времени, — сейчас весь мир вертелся вокруг другой фигуры, которая стала столь важной в жизни, вытеснив всё и всех. Леди Димитреску дарила слишком много чувств, была столь невероятной и яркой вспышкой в коротком существовании Эстер, чтобы не занимать пьедестал. Не являлось бы это неуважением, если бы Альсина стояла лишь на втором месте? Бела продолжала идти вперёд медленно, проверяя каждый уголок, словно слушая одним ухом. — Главное — не будь слишком самоуверенной. Особенно с этим делом. Учитывая, что ты меня в это втянула, теперь на мне лежит ответственность. Если с тобой что-то случится, я уверена, мама убьёт меня, — предупредила она, и Эстер грустно усмехнулась. Она не могла отрицать, что её кончина способна повлиять на Леди Димитреску, но вряд ли это событие поимеет глобальные последствия — Эстер избавилась от иллюзий. Альсина любила исключительно себя, больше всех на этом свете, остальные же словно являлись частью её мира, будто бы частью её самой. Она требовала от них быть совершенными, но в то же время знала, что никто не способен этого достичь — идеальной являлась лишь она. Столь сложно и так просто. И невыносимо больно. — Ты преувеличиваешь, — озвучила мысли Эстер, перестав следить за Белой и уставившись в землю. Она шла босиком, пальцами ног изредка захватывая травинки и вырывая их. — Я не верю, что Леди Димитреску настолько влюблена в меня. Она что-то чувствует, но это не любовь. Не знаю, есть ли этому название. А если бы было, то это слово вряд ли принесло бы мне счастье, — слова прозвучали сухо и без капли грусти, несмотря на то, что весь воздух будто выкачали из легких, а сердце сжалось. Понадобилось немало усилий, чтобы смириться с этими знаниями и мыслями, но до сих пор они раскалёнными иголками вводились под кожу. Эстер поняла и приняла всё в ту ночь, когда содрогалась на чужих коленях, когда боль раздирала изнутри, а в глазах бился вечный солёный рудник. Всплеск эмоций выкачал все страхи и всю энергию, но принёс смирение. Невозможно было изменить Леди Димитреску, чей характер складывался многие годы, слишком долгие годы — Эстер столько не жила и не проживет. И вряд ли эта женщина способна измениться хоть для кого-то — оставалось лишь принимать её. — Почему ты так думаешь? — спросила Бела как ни в чем не бывало, устало вздыхая. Она слишком хотела сбежать, да и вряд ли тема отношений Эстер с её матерью приносила ей удовольствие. Тот вечер, когда она увидела их вместе, Бела явно желала стереть из памяти — возможно, он снился ей в кошмарных снах. — Я просто знаю, — пожала плечами Эстер, продолжая идти и смотреть вниз. — И принимаю всё, что она способна дать, может, пытаясь добиться чуть большего. Мы же обе знаем, что я не останусь здесь навечно, — наконец, остановилась она, разворачиваясь к Беле, которая замерла на мгновение, казалось, осознав всю суть слов. Фразы, которую Эстер никогда не решалась озвучить, которая всегда была на виду и вертелась на подкорке подсознания, такая страшная, печальная и волнующая. — Ты заглядываешь слишком далеко, — девушка наклонилась к очередным растениям, и её волосы закрыли лицо, из-за чего Эстер не смогла полностью оценить чужую реакцию. Может, та сделала это намеренно. — Я смертна, — отчего-то прозвучало как приговор, — и мне кажется, что рано или поздно Леди Димитреску не позволит оставаться рядом или же не захочет этого. Или ей, знаешь, наскучит, — усмешка отчаяния заиграла на губах на несколько секунд. Когда ты любишь сильнее и смелее, ситуация определённо обернётся против тебя. Переживать об этом было бессмысленно — это являлось фактом, который однажды преградит дорогу. Всё имело свой конец, и отрицать обратное было глупо. — Исхода два: либо я умру раньше, не дождавшись этого момента, либо я умру внутри, когда всё случится, — и никакой исход Эстер не нравился, впрочем, её никто не спрашивал. — Пессимистично и глупо, — выплюнула Бела, находя чужие тревожные мысли неразумными. — Наслаждайся моментом, Эстер, и не думай о чепухе. Ты не знаешь, что может случиться завтра, а говорить о конце своей жизни сейчас, когда ты так молода — вздор! — слова прозвучали столь уверенно, что сердце ёкнуло, будто до него нежно дотронулись рукой, преодолев кожу, мышцы и кости. Это было подобием поддержки — тем, что хотелось услышать. Ощутить чью-то веру в то, что всё будет хорошо. Нет, не веру — убеждение. И оказаться неправой впервые было настолько приятно и необходимо. По крайней мере, подумать об этом. — Нашла! — воскликнула Бела, резко поднявшись с кучей бумаг в руках и улыбаясь во все тридцать два, когда Эстер тут же примкнула к прутьям, забывая о недавних переживаниях, просунув руку к письмам. — И что дальше? — похмурилась Бела, взглянув на конверты, игнорируя чужое желание дотронуться до листков. И Эстер опустила руку, понимая, что бесполезно требовать что-то сейчас. — Буду ждать, когда придёт человек, который их забирает, — она пожала плечами, и Бела в отрицании закачала головой и затрясла письмами прямо перед лицом, прежде чем сложить их аккуратно обратно. — Без меня, дорогая, довольно! — она отряхнула грязь с рук и расправила платье, желая поскорее вернуться в замок. Предательница. — Ты взрослая девочка, справишься самостоятельно. Или же с этой Даной! У вас неплохо получается. А эта грязь меня угнетает, — оскалилась она, и Эстер лишь передразнила её, понимая, что дальше придётся действовать самостоятельно. Бела вновь оказалась рядом, без труда пройдя сквозь забор, прежде чем тыкнуть пальцем в чужую грудь. — Только без глупостей, ясно? — голос прозвучал предупреждающе, но Эстер лишь убрала чужую руку, закатив глаза и промолчав. Всё же она не могла ничего обещать, но безосновательная уверенность, что всё пройдёт лучше, чем может показаться, нарастала в груди. Бела медленно и недоверчиво отдалилась, а после распалась на рой мух, направившийся к замку. Вечером Леди Димитреску должна уйти на собрание, и Эстер определённо успеет расправиться со всем до её возвращения, а после они ещё проведут чудесный вечер вместе. Запомнив место, где служанки оставляли свои письма, она огляделась, а после продолжила идти по периметру виноградников ещё некоторое время на всякий случай, чуть позже свернув на дорогу к замку. Ей нужно было дождаться вечера, подумать ещё немного над предстоящей встречей с неизвестным почтальоном и взять с собой два ножа — всякое может случиться. Стоило ли обсудить всё с Даной? Сейчас её положение было не лучшим — раны заживали, но здоровье поправлялось слишком медленно. Эстер старалась не беспокоить её, справляясь с заботой о себе и о комнате — всё же она отлично это умела, — самостоятельно. Мозг неплохо работал не только у Даны, а переживать ей сейчас не стоило. Да и знать о том, что произойдёт, ей не следовало — это никак не поможет ей поправиться, а лишние переживания усугубят ситуацию. Особенно учитывая то, что девчонка рассказала в ту ночь в подвале. Её неоправданная забота о далёких людях, — хотя, может, служанки были ей ближе по духу, чем Эстер могла себе представить, — удивляла и помогла сделать выводы. Эстер расскажет всё позже, когда этот вечер закончится, но без подробностей, лишь поверхностно пройдясь по результатам. Только для блага Даны и поддержания более-менее хороших отношений, в которых, по крайней мере, не стоило ожидать неприятных сюрпризов — это успокаивало. Оставшуюся часть дня Эстер провела в комнате, постоянно смотря на часы — время шло бесконечно медленно, а волнение и предвкушение с каждым движением стрелок проникали в душу. Скорее всего она убьёт посыльного — это дело нескольких минут. Интересно, каким образом служанки нашли его? И есть ли вероятность, что после его смерти им будет просто найти другого? И как тогда этого можно избежать? Эстер старалась мыслить последовательно, черкая на бумажке свои вопросы и выводы, в точности определяя последующие шаги. Вероятно, выгодным вариантом являлось оставить видимость того, что письма забирают, когда нерадивый почтальон уже будет лежать где-то в лесу мёртвым, но что тогда делать с ответами? И не проникнут ли сомнения в головы жителей, если послания перестанут приходить? Насколько люди были осведомлены о переписке? Эстер хмурилась и записывала, ища все слабые места, стараясь превзойти саму себя — ей хотелось гордиться тем, что она справилась. А она сможет — всё получится. Вопрос о крысе в замке всё ещё оставался открытым. Ближе к вечеру Эстер проверит конверты, чтобы понять, могли ли письма отправляться этим же путём к Гейзенбергу. Ситуация прояснится однозначно, ведь имена всех служанок, пишущих письма, будут известны, и тогда можно будет использовать эту информацию. На это, по крайней мере, Эстер надеялась. Когда стрелки на часах пробили девять, она спустилась из комнаты в главный зал, чтобы проводить Леди Димитреску на собрание — сегодня она вернётся не раньше часа. Посыльный скорее всего появится ближе к ночи, вряд ли человек будет рисковать и приходить к замку, когда его обитатели ещё не спали. Альсина, надевая перчатки, на прощание оставила лёгкий поцелуй в уголок губ, а после большим пальцем погладила чужой подбородок, сказав, что ждать её необязательно. Эстер лишь улыбнулась, всё ещё храня в душе теплоту, оставленную на губах минутой ранее — она привыкала к этой приятной традиции, которая каждый раз расплавляла тело, делая его податливым. Как только фигура Леди Димитреску скрылась за дверьми, дело оставалось за малым. Взять ножи, забрать письма и убить посыльного — всего-то. Эстер, выдохнув и собравшись, вышла из замка через полчаса тихо и незаметно. Дана спала в своей комнате, служанок в главном зале не было, Бела находилась в библиотеке, а Кассандра и Даниэла по поручению матери проверяли очередную девушку в подвале на устойчивость к каким-то компонентам препарата. Ночь встретила прохладой и стрекотом цикад, ласкавшем слух. Всё ещё было светло, но это лишь дело времени — звёзды скоро вновь взойдут, будут немыслимо высоко, а очередной человек простится с жизнью, словно он и не существовал. Понадобилось ещё много времени, чтобы обойти виноградники с другой стороны забора и подойти к нужному месту — Эстер и замок теперь разделяли железные прутья. Отчего-то стало некомфортно, словно место силы, там, где было тепло и спокойно, осталось слишком далеко, невозможно недоступным. Неуверенность в собственных способностях вместе с чувством незащищённости напали сзади зверем, но Эстер отчаянно постаралась скинуть когтистые лапы, пусть и остались царапины. Письма были завёрнуты в тряпку, чтобы с утренней росой не расплылись буквы. Пожелтевшие бумажки оказались холодными и чужими — хорошо, что последних закатных лучей хватило, чтобы быстро просмотреть имена. И лишь один конверт не был подписан: ни получателя, ни отправителя. И сердце замерло на мгновение. Эстер осторожно сложила все бумаги обратно — пусть останутся приманкой, — а после спряталась около больших кустов, сев на землю и уставившись в небо в ожидании. Меж пышных крон всё же виднелось небо, и звёзды постепенно становились ярче. Всё те же сиротливые, одинокие огни, уже ставшие близкими. Впервые Эстер смогла ощутить некое подобие единения со стальными мерцающими точками, будто они протянули свои лучи, как руки, вниз, приглашая подняться выше. Занять место где-то рядом с Луной — пусть холодной, но родной и уже давно принимающей покорную слугу. Эстер протянула руку вверх, забываясь, в воздухе чертя линии от одной звезды к другой, слушая стрекот цикад, которые пели о великом и вечном, о прошлом и будущем, о грустном и спокойном только для неё. Она и понятия не имела, сколько прошло времени — пару минут или несколько часов, — пока мысли, свободные и неземные, летали далеко в потемневшем небе, а затем растворялись в приятных звуках. Если бы не предстоящая встреча, Эстер бы заснула рядом с деревом около кустов, вглядываясь в небо и шелестящие листья, сливаясь с окружающим миром и оставаясь его частью навсегда — на ночь. Сердце замерло, когда вдалеке послышались чужие шаги и сопение, когда опасная идея принесла невиданное озарение — это было то, чего она ждала. А после горячее и красное забилось бешено в груди, когда все мысли разом спустились на землю, роем зажужжав в голове. Решайся. Осторожно выглянув из-за кустов, Эстер вгляделась в темноту и прищурилась, стараясь разобрать приближавшегося человека и не выдать себя. Раскрыв глаза широко в осознании, она вновь нырнула за дерево в кусты. Удача или безумие? Стелиан Батлер — парнишка чуть старше её, чья мать так часто заходила в её лавку и делала отвратительные замечания по любому поводу: будь то товары или сама Эстер. В детстве он любил толкать её в воду, а после долго смеяться с другими ребятами, пока девчонка хмурилась и вставала — всё прекратилось, как только та сломала ему нос. О, как же она гордилась этим, пока отец не выпорол её за «непристойное» поведение — мальчишка пожаловался своей матери, и та устроила скандал. Стелиан, повзрослев, превратился в женского угодника, безуспешно попытавшегося однажды в лавке блеснуть своей неотразимостью, а после вылетевшего из неё с треском. Парень стал абсолютно безмозглым и неоправданно смелым, на самом-то деле являясь последним трусом. Неудивительно, что именно он забирал письма. Определённо Стелиан хвастался об этом на каждом шагу — очередной способ совратить какую-нибудь девицу, такую же глупую, как и он. Эстер самодовольно усмехнулась, ощутив, какой же сладкий и неизмеримый азарт проснулся внутри — она не ощущала себя охотницей со времен пребывания в таборе. Эта ночь теперь будет долгой и весьма забавной! Эстер, стерев с лица улыбку и взъерошив волосы, громко издала всхлип. — Кто здесь? — спросил Стелиан, отшатнувшись. Эстер услышала страх в его голосе — о, как же рано он начал бояться. Бедный, противный и глупый мальчик, совершенно не знавший, что его ждало дальше. Пришлось достать нож из-под платья и, собравшись с силами, медленно и осторожно нанести себе порез на икре, чтобы вызвать слёзы. Эстер издала очередной всхлип, убирая клинок обратно, а после выглянула из-за кустов. Стелиан дрогнул, прежде чем медленно подошёл ближе. — Как Вы? Что Вы здесь… — он замер, когда оказался в метре от старой знакомой, широко раскрыв глаза и рот, пытаясь собраться с мыслями. Она была последним человеком, которого он ожидал встретить. О, которого он хотел встретить! — Чёрт возьми, Эстер? — недоверчиво прошептал он, похмурившись. — Святая Матерь, Эстер! — Помоги мне, — она медленно встала на ноги, держась за ствол дерева. Было несложно изобразить слабость — сколько раз за это время она её испытывала, а воспоминания всё ещё оставались яркими. Дрожащий голос, прозвучавший в ночи более убедительно, чем Эстер ожидала, растворился в листве, но достиг Стелиана, который никак не мог сдвинуться с места. — Но как?.. Я же не мог так напиться… — он отшатнулся, и Эстер забеспокоилась, что парень сбежит, а план потерпит крах. Она сразу же сделала шаг навстречу, падая на землю, дрожа и закрывая лицо волосами, опустив вниз глаза. — Ты мертва. Ты точно была мертва, — повторял он тихо про себя, вновь остановившись, словно не веря собственным глазам. Эстер схватилась пальцами за прохладную траву, проклиная чужую впечатлительность. Необходимо было набраться терпения и продолжать играть. Чёрт возьми, она же могла продолжить — должна была. — Просто помоги мне, прошу! — она подняла глаза, постаравшись вложить всю несуществующую мольбу, на которую только была способна. Ни одного мужчину не оставит равнодушным беззащитная девушка, слабая и зависимая от его воли, решения. Пришлось приложить усилия, чтобы не выдать отвращение. Стелиан продолжал стоять на месте, никак не решавшись сделать шаг навстречу — всё ещё был шанс, что он сбежит, оставив её в одиночестве. Слишком рискованно, парень не был обязан помогать и вряд ли желал. — Забери меня… подальше, — она искоса посмотрела на замок, и тогда Стелиана осенило. — Ты была в замке? — слишком громко произнёс он, а после сразу же огляделся в страхе, почесав затылок. — Но это значит… Подожди, — наконец, каменная статуя превратилась в живого человека и сдвинулась с места. Парень подбежал к кусту и достал тряпку с письмами, напрасно стараясь сделать это незаметно, а после спрятав их под рубашку. Эстер знала, что он колебался — чувствовала его сомнения каждой клеточкой своего тела. О, Стелиан не мог упустить возможность произвести впечатление на жителей, приведя её обратно. Девушку, которая выжила, которая выбралась, обладала информацией, желанной и важной. И всё же его былое презрение к её личности и страх сковывали, мешали тщеславию взять верх. Парень потоптался на месте, продолжая оглядываться, а после чертыхнулся и всё же присел рядом. — Пойдём. Давай, вставай! Только быстрее! — он закинул одну её руку себе на плечо, придерживая Эстер за талию, помогая подняться на ноги. Стелиан только что определил свою судьбу, и ликование теплом растеклось по венам, посылая пульсации в каждую часть тела, заряжая так сильно, что изнутри приятно разрывало на части, а сдержать улыбку оказалось сложной задачей. Эстер поморщилась, осторожно делая шаг, а после крепче впиваясь рукой в чужое плечо. Эта маленькая игра захватывала, а наивное незнание парнишки лишь подкидывало дрова в разгоревшийся костёр азарта, сжигающий остатки неуверенности и волнения. — Я сбежала, — прошептала она медленно, продумывая каждое слово и фразу, смотря под ноги, двигаясь еле-еле, когда Стелиан облизнул губы в нетерпении услышать хоть какое-то объяснение. Необходимо было говорить сбивчиво. — Не знаю, как это вышло! Они… Стелиан, там творятся ужасные вещи! — Эстер вновь издала всхлип, сорвавшийся и отчаянный. Парень крепче сжал её талию, казалось, испугавшись, что девушка вновь потеряет равновесие и упадёт. Либо она была неплохой актрисой, либо Стелиан был ещё глупее, чем она считала. Оба варианта её устраивали. — Успокойся, я доведу тебя до деревни, — и тогда Эстер замолчала, продолжая аккуратно переставлять ноги и опираться на парня. Подобная близость была совершенно неприятной, но вынужденной, и подавить отвращение стоило немалых усилий. Всё окупится. Отчего-то цикад больше не было слышно, словно они являлись минутным помутнением, навеянным пьянящей свежей ночью. Пахло хвоей и зеленью — сладко-горький запах, успокаивавший и убаюкивавший, заставлявший расслабиться и ещё больше обмякнуть в чужих руках. А ведь когда-то Эстер мечтала сбежать сама, и сейчас давнее желание показалось столь неправильным и ненавистным, что захотелось стереть его из памяти навечно. — По тебе скучали, ты знаешь? — усмехнулся Стелиан, когда они вышли из леса, а луна осветила их обоих — кого-то в последний раз. — Правда? — с надеждой спросила Эстер, прекрасно зная, что он мог придумать ложь получше. Хотя бы на подобное его сомнительных способностей хватило бы. Если жители и скучали, то только по девушке, на которой можно было выплеснуть все свои негативные эмоции, на которую можно было повесить грех за любое происшествие — о, без неё наверняка в деревне было не так «задорно», как раньше. Но всё же она больше склонялась к тому, что за это время её не вспомнили ни разу, стерев из памяти и истории, словно Эстер и не существовало. Это было похоже на правду. Неужели Стелиан считал, что та так глупа, чтобы поверить его абсолютно необоснованным словам? О, она сделает вид, что так и есть. — Да-а-а, — неуверенно продолжил парень, и Эстер закрыла глаза, крепко сжимая зубы, стараясь ими не заскрипеть. — Ты изменилась… — неожиданно произнёс он, взглянув на неё при лунном свете, осмотрев с ног до головы, насколько в таком положении это было возможно. От него пахло дешёвым пойлом, и Эстер поняла, что тот был подвыпившим — пусть и так, всё было на руку. Стелиан похмурился, а после вновь отвернулся, продолжая вести её к деревне в полной тишине. — Так как ты оказалась в замке? — Я… плохо помню ту ночь, — прошептала Эстер, выдавливая слова и вспоминая то, что говорил Гейзенберг. В ночь, когда она исчезла, в деревне орудовали существа, убившие не только её отца, но и часть жителей. Всё же Карл мог быть полезен, пусть и поверхностной информации не было достаточно, её можно было использовать в своих целях. — Что-то гналось за мной… — Эстер замолкла, ощутив, как Стелиан на секунду дрогнул. Он всё понял, поверил, и тогда она продолжила убедительней. — Я бежала, пыталась спрятаться, и замок был единственным местом, которое могло спасти меня, но… Стелиан, это отвратительно, — и вновь она всхлипнула, пряча лицо в его плече, словно стараясь скрыть слёзы, которых не было. — Могу себе представить… — в его голосе впервые прозвучало понимание и вновь послышался ужас. А вопрос, что именно он знал, никак не выходил из головы, навязчивой мыслью крутился и крутился как проклятый. Ещё немного, и Эстер сможет получить ответы, добиться их, если понадобится. — Я, ну, читал, понимаешь? — осторожно спросил он, похмурившись, будто ему тяжело давалась вера в происходящее в замке или же всё дело было в первобытном ужасе, пробирающем до костей. Стелиан так же получал вести от служанок — кого же он знал там? Впереди показались первые дома, и Эстер не почувствовала ничего: ни грусти по былому, ни отвращения. Деревянные знакомые строения не вызвали и капли эмоций, показавшись чужими и скучными, встретившими так же равнодушно. Оба направлялись к его дому, и дорога лежала через центр деревни, небольшую пустую площадь, где изредка жители организовывали что-то похожее на праздники — чудесно. — Да… да, письма, — кивнула Эстер, сузив глаза. Фраза прозвучала слишком отстранённо, и Стелиан напрягся — не стоило забывать о собственной роли. — Мне было некому писать, — с грустью пролепетала она, сжав пальцами рубашку парня, снова посмотрев под ноги, когда тот расслабился. Глупец. Его слишком интересовала столь опасная тема, зря он решился на риск с передачей писем — беззвучные слухи ведь ходили всегда, только верить в них никому не хотелось. — И многие о них знают? Может, эта связь поможет вытащить остальных… — Многие знают, но молчат, понимаешь? — ничего не менялось в этом месте. Слишком трусливы, чересчур волнуются за собственное благополучие и жизнь. Пока Стелиан говорил, Эстер осторожно осматривалась вокруг: людей не было, и даже молодые ребята не гуляли, не наводили шуму, как это было раньше. В чём же была причина? — Кстати, письма — моя идея. — Да что ты… — конечно, он не мог не поделиться своими достижениями. Пришло время, когда его язык развязался — именно то, что было так необходимо. Оставалось лишь направить диалог в нужное русло и потянуть время, пока они не дошли до небольшой площади. Ей всегда казалось, что виновницей была одна из служанок, но Стелиан… Дело становилось более интересным. — Да, мою подругу отправили в замок, ты знаешь? Мы договорились об этом заранее, решили рискнуть. Это было непросто, но, понимаешь, вроде мы справились, — добавил парень, ни капли не страшась рассказывать об этом девушке, которой не доверял. Ах, это желание признания, это тщеславие — именно это сведёт его в могилу. Если бы только он был чуть умнее, чуть осторожнее, только сослагательное наклонение больше не было уместно. — Это очень смело, — Эстер свела брови в наигранном восхищении и остановилась, когда оба оказались на площади. — Ну, да, есть немного, — он улыбнулся, а после сразу же стал серьёзнее, пряча полученное удовольствие от чужих льстивых и лживых слов. Всего лишь стоило ублажить его самолюбие. Мужчины. — А как ты сбежала? Это же невозможно… — спросил Стелиан, опомнившись, и Эстер тут же вырвалась из его объятий, садясь на землю, радуясь, что теперь не пахло отвратительным алкоголем. — Я не могу больше идти. Принеси мне воды… — жалобно прошептала она, тяжело вдыхая и пряча голову в ладонях. Стелиан замялся, а после кивнул, уходя к колодцу, находившемуся за ближайшим домом. У Эстер было несколько минут, и она успела вытащить клинок из-под платья и спрятаться за ближайшее пышное дерево. Она впервые за всю дорогу ощутила, как по её ноге стекала струя крови. Забавно, что столь сильно увлёкшись смертельной пьесой, она совсем забыла про собственноручно нанесённую ранку. Впрочем, это не было важным. — Эстер? — прозвучал мужской голос через пару минут, и она выглянула из-за ствола, дождавшись, когда крутившийся на месте Стелиан окажется к ней спиной. Она научилась ходить быстро и бесшумно у Кассандры, так что настигнуть свою жертву сзади незаметно оказалась слишком просто. Лезвие сразу же появилось у чужого горла под кадыком, а ведро с водой упало на землю. Эстер и Стелиан были одного роста, и он не отличался силой, а теперь же при одном неверном движении кровь потечёт по его шее. — Дёрнешься или крикнешь — перережу горло, — предупредила Эстер, ощущая невероятное спокойствие и силу, когда тело перед ней задрожало. Слишком слаб, труслив и глуп — бедный мальчик. Ощущение власти и вседозволенности захлёстывало с головой, и Эстер вдохнула полной грудью ночной воздух, казалось, ощутив даже запах чужого страха, кисловатый. Такое возможно? — Кто твоя подруга? Имя. — Санда, она не местная, мы познакомились, когда приезжали цыгане, — Эстер замерла на мгновение. Значит, Дана ошиблась — Санда начала это, а не была вовлечена кем-то благодаря полученному доверию и симпатии со стороны других служанок. Чёрт возьми, неужели можно было быть настолько безрассудной? С чем ещё была связана эта девчонка? — Мы лишь хотели переписываться, понимаешь, я не думал, что всё зайдёт так далеко, — Стелиан тараторил, сглатывая еле-еле, боясь пошевелиться. — Чудно, она передавала тебе, что есть может теперь только с чьей-то помощью? — злостно прошептала Эстер, выходя из себя. Стелиан раздражал невыносимо, и пусть его положение и приносило изощрённое удовольствие, только отвращение к его фигуре никуда не испарилось. — Слишком больно держать в руках приборы. Догадайся, почему, — казалось, он простонал что-то невнятное, и пришлось чуть сильнее прижать клинок к горлу. Их отношения её не волновали. Важным сейчас являлся другой момент. — Ты передавал письма Карлу Гейзенбергу? — Эстер, не сходи с ума… — взвыл он жалобно, и Эстер шикнула, заставив его замолчать на мгновение и продолжить вновь шепотом. — Убери нож. — Ты передавал письма Гейзенбергу? — она повторила вопрос, надавив острым клинком на чужую шею, всё же пустив горячую струю крови, и Стелиан понял предупреждение прекрасно, скорчив гримасу и мгновенно выдав ответ. — Нет, письма были только для родных, откуда там письма Лорду? — в его быстрых словах было слишком много страха и жизни, в них плескалось отчаянное желание защититься. Стелиан не врал, не сейчас. Неужели кто-то подложил письмо в общую кучу? Зачем? Придётся обсудить это с Даной позже, как только выдастся возможность. — Я всегда знал, что ты сумасшедшая, стоило оставить тебя в лесу, ты бы и до рассвета не дожила, — Эстер сквозь зубы приказала заткнуться. Стелиан мешал думать своими ничтожными срывами, действующими на нервы. Он опомнился спустя миг, вновь замолив. — Прошу, отпусти меня. — Ты всегда был слабаком, — чуть слышно процедила она, стараясь сложить пазл воедино, что никак не удавалось — требовалось больше времени, тишины. Она подумает об этом чуть позже, когда рядом будет Дана, а сейчас следовало насладиться моментом, закончить начатое. Всё же иногда концовки доставляют удовольствие, чужие концовки. — Я не сбегала из замка, Стелиан, это же невозможно, ты сам сказал. Просто ваши письма несут угрозу для моей семьи, а дорогих людей нужно защищать, понимаешь? — она погладила его свободной рукой по голове, прошептав жалостливо последние слова на ухо. Кровь в жилах бурлила, а остатки разума затмило предвкушение, тягучее, но острое, когда Стелиан под давлением на рану лезвия в беззвучном крике открыл рот. Как же он сдерживался — это сводило с ума. Вряд ли мир многое потеряет, если его существование закончится этой ночью. — Я больше не подойду к замку, Эстер, только убери нож, — казалось, его ноги подкашивались, и это заставило усмехнуться. В своё время она держалась лучше с пистолетом около головы, а этот парень был готов потерять сознание от страха, унижался, прекрасно зная, каков будет исход. Никакого достоинства и гордости, ни капли преданности — Санда вряд ли разбиралась в людях, раз доверилась этому человеку. Он сдал её так быстро и легко, подставив не только эту девушку, но и других служанок, и отвращение вновь смешалось с искрами восторга. — О, конечно, не подойдёшь, — заверила она его ласково, на секунду ослабив хватку и слыша сиплый вздох облегчения. Серьёзно? — Я сделаю это быстро. — Что? — Стелиан дёрнулся в попытке сбежать, но клинок тут же врезался в горло, и Эстер отшатнулась в сторону, наблюдая, как парень упал на землю, схватившись за шею. Кровь полилась ручьём, окрашивая в красный его руки, рубашку и тело. А Эстер лишь смотрела, наклонив голову, как потухала жизнь в его глазах, гас яркий пьяный огонёк, как Стелиан пытался вдохнуть, но не мог справиться с алым и горячим, с болью — быстро не вышло, и сердце на мгновение ёкнуло, пока Эстер не опомнилась и не достала письма из-под его рубашки, успев спасти их от красной жидкости, казавшейся чёрной при лунном свете. Как только парень перестал дёргаться, как только тело осталось неподвижным камнем на земле, Эстер устало вздохнула, вытаскивая первое попавшееся письмо из кучи. Вскрыв конверт, она прочла записи о том, что происходило в замке, о переживаниях и страхах смерти, о стараниях и слезах — отвратительно жалко, вновь ни капли достоинства. Эстер, отложив тряпку с письмами, подошла к телу, поднимая корпус парня под руки с земли. Дотащить его до дерева всё же оказалось непростой задачей — было тяжелее, чем она думала. Если бы сейчас был день, можно было бы заметить, как трава окрашивалась в алый, а не чёрный цвет. Эстер оставила мёртвое тело возле дерева в сидячем положении, вытащила второй нож из-под платья — не зря она взяла его, было бы жаль оставлять клинок здесь, в деревне, подаренный Леди Димитреску, такой дорогой её душе. Она подняла чужую голову выше, где красовалась оставленная ею рана, а после приложила к ней письмо, воткнув старый нож в горло прямиком через бумагу — как же легко он прошел, коснувшись дерева. Пришлось приложить усилия, чтобы острый конец впился в кору, закрепившись там. С утра жителей будет ждать потрясающий сюрприз, который послужит вполне понятным предупреждением. После подобного вряд ли хоть один человек осмелится на подобные глупости. Про письма забудут и будут бояться говорить — Эстер знала жителей слишком хорошо. Вновь взглянув на свою работу, она вытерла любимый клинок о мёртвого мужчину, снова привязав его к ноге под платьем. Оставалось вернуться в замок.***
Вдохновение заполнило грудь, пока Эстер возвращалась в ночи в замок. Лунные лучи ласкали кожу, а звёзды шептали похвалу. Или же она настолько была увлечена собственным достижением, что ей казалось, будто природа, дарившая жизнь и смерть, принимала её в свои ряды, разговаривала. Часть её плана была выполнена — связь служанок и внешнего мира была прервана и больше никогда не будет восстановлена. Тайны замка, семьи Альсины были в сохранности, пускай и их часть вышла за пределы каменных стен. Свежий воздух дарил свободу и пространство, которого будто бы не хватало телу всё это время. Чуть позже, когда придёт время, Леди Димитреску узнает о совершённом подвиге и будет смотреть с ярким восхищением, ласково коснётся подбородка и подарит нежный поцелуй в губы. Она справилась, смогла. За короткое время, пока служанки не поймут, что ответы на их письма не приходят, Эстер с Даной будут в силах найти информатора. Кто бы мог подумать, что опасный поиск сможет обрести ноты азарта? Немыслимые восторженность и наслаждение завладели душой, управляли улыбкой, появившейся на губах. Только все чувства поменялись, исчезли в одно мгновение, когда Эстер вошла в замок, прошла по залу Четырёх, оглядываясь на эмоциональные статуи. — И где тебя черти носили, Эстер?! — Альсина, поймавшая на небольшой лестнице, ведшей к главному залу, неожиданно одёрнула за руку, разворачивая резко, смотря так гневно, что сердце сделало кульбит, а дыхание перехватило. В янтаре застыли злость и безумие, ослепляющие и пугающие до чёртиков. Воздух пропитался нервным напряжением, а липкий страх сразу же посмеялся над Эстер, захватив её дух в плен. Леди Димитреску крепко сжимала чужое запястье — определённо останутся следы, — не давая вырваться и опомниться. — У меня много вопросов, и мне сейчас очень нужны ответы! — стальной угрожающий голос не давал и шанса к отступлению, а цепкая хватка становилась сильнее и сильнее. — Я думала, Вы… — Эстер не смогла продолжить, когда Альсина вновь дёрнула на себя руку, вызвав резкую вспышку боли, заставив поморщиться и вскрикнуть. И только тогда в чужих глазах блеснули страх и понимание, быстро потухшие. Леди Димитреску отпустила запястье, отдалившись будто нехотя, но всё ещё держа при себе раскалённый гнев, обжигавший и заполнивший воздух серым дымом, не дававшим и вдохнуть. Эстер сделала шаг назад неосознанно, потирая место, где раньше крепко смыкались пальцы. — Решила заглянуть в твою комнату по возвращении, — слова сочились горьким презрением, и Эстер безнадёжно старалась понять, по какой же причине. Неужели прогулка вне стен замка могла способствовать столь разрушительному пожару? Можно было понять негодование, даже злость, но языки кусачего пламени, достававшие до небес и сердца, оставляющие красные ожоги — нет. Заставлять Альсину волноваться было неправильно — Эстер ошиблась, стоило предупредить. Но подобная реакция не была сравнима с совершенным проступком. Может, собрание подкинуло дров в этот костёр? — Мне нужно было отлучиться на пару часов, и… — начала оправдываться Эстер, а глаза забегали из стороны в сторону. Если объяснять всю ситуацию, то стоило бы начать задолго до этого вечера и ночи, рассказать о догадках, проделанной работе, но Альсина же сгорала в собственных эмоциях, пробиться сквозь которые оказалось слишком тяжело. Женщина вновь перебила, опустив уголки крепко сомкнутых губ. — И ты решила умолчать об этом? — закончила фразу Леди Димитреску, а после замолчала, отвернувшись. Пыталась успокоиться? Эстер не проронила ни слова, боясь вновь начать свои объяснения, которые из раза в раз злостно прерывались. Возможно, стоило дать ей остыть в тишине? Или продолжить идти сквозь пламя было путём к спасению их обеих? Чёрт возьми, Эстер совершенно не знала, как ей следовало действовать. Альсина сдерживалась, и напряжение нарастало, от чего захотелось провалиться под землю — у неё дрожали пальцы? — Развлекайся, как тебе вздумается, но уйти в моё отсутствие с мужчиной? — Леди Димитреску резко развернулась, вновь заставив отшатнуться, когда на её лице отобразился кричащий острый вопрос. — Что? — вырвалось само собой, и ответ был получен сразу же. — Кассандра рассказала! — громкие слова эхом раздались в зале. — Кассандра? — тихо повторила Эстер, вспомнив, что ведь та теперь самостоятельно кормила собак каждый вечер. Её не было в подвале, она была у главных ворот замка вместе с гончими, и Эстер её не заметила — вот и просчет. Но какого чёрта она сдала её матери? Вынужденно? И только через секунду вспышкой в голове разорвалось осознание о том, что имела в виду Альсина, из-за чего по её венам струился гнев. С мужчиной. Эстер ночью ушла из замка с мужчиной на неопределённое время. — Вы думаете, что… Да у меня никогда и в мыслях не было подобного! — тут же вскрикнула она, осмелев и сделав шаг навстречу, обидевшись столь сильно, насколько это вообще было возможно. Обвинение в невозможном, немыслимом являлось наивысшим оскорблением, как и уверенность Леди Димитреску в том, чего совершено не было — никогда не могло быть. Только в другой реальности, искажённой вселенной, да и даже там являлось вздором. — Скажи мне это ещё раз, но вспомни цыганского отпрыска, — сквозь зубы прошипела Леди Димитреску, и Эстер усмехнулась в разочаровании, подняв брови. Этого она услышать не ожидала, а прозвучавшие фразы обжигали всё больше и больше, не оставляя на душе и живого места. И даже сейчас, когда её крохотный мир изменился до невозможности, когда мечта дышала в губы, оставляла нежные поцелуи и заключала в объятия, когда Эстер действительно жила, ей было невыносимо больно. — О, я же не говорю Вам про служанок, которые посещают Вашу спальню, словно это проходной двор! — выкрикнула Эстер, вложив в эти слова всю горечь и обиду, подавив слёзы — нет, этого Леди Димитреску не была сегодня достойна увидеть. Неужели она настолько не уважала Эстер, не доверяла, что могла поверить в подобную чушь, безосновательную и абсолютно глупую? Почему нельзя было выслушать? Непонимание сжало горло, заставило задыхаться, а сердце колотилось и колотилось, напоминая, что всё было реальным. — Ты… — Альсина замерла, сузив глаза и дыша тяжело и рвано. Фраза обезоружила, острым клинком достигла чужой души, уколов. Женское тело напряглось, а грудь быстро поднималась и опускалась, и в искрящихся злостью широко раскрытых глазах родились страх и проклятое осознание. Она не имела права обвинять, когда к невинности и преданности не имела и отношения. Эстер надеялась, что это заставит её опомниться, успокоиться и поговорить откровенно, открыто, понять друг друга сейчас, когда это было так необходимо, но вера в этом замке всегда неоправданная и обманчивая. — Иди в комнату, утром нас ждёт долгий разговор, — отступила Леди Димитреску, выбитая из колеи, но сохранившая в теперь тихом голосе сталь и власть, не отводя удивлённого взгляда. И Эстер не выдержала. — Хоть раз я давала Вам повод для подобного недоверия? — отчаянный выкрик пронёсся по залу, и плевать было, если его услышал весь замок. Утопленники ожили с оскалом на губах, а накопившееся плескалось штормом через край. Сколько всего Эстер делала ради и для, жертвовала, переживала, отдавала — для чего? Чтобы услышать среди ночи оскорбление, которое в пепел сжигало достоинство? Леди Димитреску ничего не была должна, ничем не была обязана, и Эстер не требовала многого, но эхом до сих пор звучавшее обвинение, в воздухе напряжением витавшая чужая вера в чушь больно сжимали сердце. Не только Эстер всегда было мало — эта женщина была не менее жадной. — Хоть раз я заставила сомневаться в моей преданности? — Прекрати, — повысила голос Леди Димитреску, сжимая пальцы в кулаки, и Эстер лишь разочарованно выдохнула. Все искренние эмоции, все старания и настоящие, солнечными бликами на воде ослепляющие действия, совершенные за пребывание в замке, которые не заметил бы только слепец — да и тот бы прозрел, — превратили в ничтожное и жалкое, незаметное и маленькое. Отвратительно, как же это было унизительно. — Ни разу! Никогда! — голос сорвался, и Эстер постаралась успокоиться, закрыть глаза и сделать вдох. — О, и Вы пробовали мою кровь, Леди Димитреску, ни к чему здесь упоминание… — Мы закончили, отправляйся в комнату, — замотала головой Альсина, не желая продолжать разговор, принимать неправоту. Что творилось в её голове? Эстер отвернулась, замолчав, стараясь смириться с невыносимым чужим характером и оставшимся незакрытым конфликтом, разорвавшим сердце и гордость. Теперь в груди гулял сквозняк — пусто. — Конечно, всё должно заканчиваться ссылкой, — выдавила Эстер, и Альсина разомкнула губы, так и не посмев ничего сказать. — Доброй ночи, — она вылетела из зала, громко хлопнув дверью, не сумев сдержать вспышку гнева. Не хотелось ощущать присутствия этой женщины рядом, но её слова никак не выходили из головы, пустили корни, а янтарные глаза всё ещё мелькали перед ней живым образом.***
Эстер сидела в ванне, прижав коленки к груди, и горячая вода, испускающая пар с запахом лилий, слегка покрасневшая от крови, немного пощипывала кожу и сильно — рану. Хватило получаса, чтобы на место былого гнева пришли печаль и переживание, сжирающие в тишине и одиночестве. Теперь этой ночью вряд ли удастся заснуть или же обрести хоть какое-то спокойствие — все мысли были лишь об одном, только они меняли свою форму, переплетались меж собой и превращались в убивающие и ядовитые. Мокрые волосы спадали на плечи, и Эстер водила пальцем по коленке, пождав губы. Оказалось несложным объяснить печаль — виной всему были обида и разочарование. В голову никогда не приходил и туманный образ мысли, что Леди Димитреску может усомниться в чужой преданности после всего пережитого, и услышать нечто подобное было сродни потоку холодной воды, упавшей разом с неба в знойный безоблачный день. Эстер чувствовала себя жалкой и незаметной, словно все старания и искренность были обесценены, лишены всякого смысла и значения. Она всегда считала, что каждое действие подобно громкому соловью в ночи пело о чувствах и эмоциях, о настоящем и чистом, и неужели Альсина никогда этого и не видела? Такого быть не могло, в это было слишком тяжело поверить. Тем не менее, горячая ярость Леди Димитреску всё ещё реальным воспоминанием сковывала и не отпускала душу на свободу. Если бы Эстер предупредила, что должна отлучиться, если бы не была занята мыслями о своём мнимом всемогуществе, — сейчас в голове это звучало более, чем смешно, — и не была увлечена идеальными картинками, что могли воплотиться в жизнь чуть позже, когда дело нашло бы свой конец, вечер выдался бы совсем иным. Иногда из запутанного клубка догадок вылезали нитки, которые Эстер сразу же отрезала — а если теперь всё изменится? Нет, это глупо. И всё же конфликт, оставшийся открытым, удручал невыносимо. Может, не стоило упоминать «ссылку», но фраза слетела с губ сама собой, и Эстер лишь позже осознала, что подняла забытую ими обеими тему, вскрыв все раны. Чувство вины никак не хотело прощаться, а запах лилий лишь больше и больше насыщал его. Где бы Эстер не желала спрятаться от Альсины, но её облик скрывался в каждой детали, в каждом аромате и звуке этого замка. Противоречия медленно и больно отдирали куски от и так уже сотню раз склеенной души. Эстер не желала в одиночестве сходить с ума от волнений и ощущения неразрешённости. Могла ли Леди Димитреску сейчас спокойно спать в своей постели? Или же она в раздумьях стояла около окна, потирая пальцы руки друг о друга и крепко сомкнув губы? Могла ли она сама жалеть о сказанном? Было бы унизительно тонуть в чувстве вины только одной Эстер, когда Альсина являлась той, кто нанёс куда большие и глубокие раны. Когда наступит тот момент, где они смогут разговаривать, не делая поспешных выводов и не идя на поводу у собственных эмоций? Янтарные глаза постоянно мелькали перед ней, полные, казалось, желания уничтожить и сделать больно. О, как же жаль, что всё удалось — Эстер была разбита и пыталась склеить себя в горячей воде, где чёртов запах лилий сводил с ума и заставлял думать о произошедшем, о женщине всё больше — это место обернулось не лучшим способом сбежать и спрятаться от Леди Димитреску и самой себя. Хотелось вырвать все мысли из головы вместе с душой и выкинуть их с балкона, потому что найти себе место с навязчивым внутренним стрекотом было невозможно. Она ведь планировала поделиться с Альсиной всем-всем чуть позже, чтобы та гордилась и смотрела с восхищением, чтобы уголки алых губ соблазнительно поднялись вверх, увлечённый бархатный голос опьянил, а по итогу Эстер получила отравленную стрелу, и сейчас медленно умирала, ощущая себя слишком живой. Как только за стеной послышался стук каблуков, сердце остановилось — она могла узнать этот звук из тысячи. Эстер тут же развернулась спиной к двери, надеясь, что Леди Димитреску уйдёт в скором времени и не посмеет постучать в ванную комнату. Только в то же время желание, чтобы Альсина короткими ударами по дереву спросила разрешения войти, мелькало на задворках сознания, вступая в равный и кровавый бой с горькой надеждой. Едва дверь заскрипела, а прохладный воздух по-хозяйски залетел в ванную комнату, Эстер захотелось лишь исчезнуть, потому что все мысли испарились, догадки утонули в горячей воде, а единственными эмоциями стали смущение и неловкость — конечно, она вошла без стука. Из-за произошедшего, собственной вины, чужих слов и обнажённого тела Эстер сильнее прижалась к коленкам, кладя на них подбородок, скрещивая перед собой ступни, закрываясь. Голову она так и не повернула, но шорох шептал, что Леди Димитреску села на стул и, казалось, просто смотрела. Дискомфорт наряду с напряжением и неловкостью никак не унимались, и пришлось сделать усилие, чтобы вдохнуть, не покраснеть и всем своим видом показать обиду и безразличие к присутствию этой женщины. Эстер не развернётся. Один взгляд — и она первая попросит прощения, возьмет на себя всю вину, лишь бы пытка закончилась, а так быть не должно было. Но ведь Альсина же зачем-то пришла, неужели всё же её выворачивало изнутри? Но разговор, ожидание которого повисло в воздухе, никто начать не решался ещё несколько минут. — Я принесла тебе вина, — тяжело начала Леди Димитреску, и Эстер развернулась, как только спокойный бархатный голос пронёсся по комнате. Да, она была слабой, не смогла сдержаться, потому что дьявольские сожаления пытали её сознание до одури, не давая покоя и выпивая всё терпение до капли. — Не могу… — Альсина подняла брови, затрудняясь продолжить фразу, будто та никак не могла сорваться с цепи. Как странно, что этого оказалось сейчас достаточно — Эстер поняла непроизнесённое. — Я тоже, — Альсина нервно улыбнулась, губами прошептав: «я так и думала», отводя взгляд. И тогда она медленно передала бокал красного вина в мокрые руки, избегая контакта глазами, наблюдая, как чужие пальцы обхватывают тонкую ножку сосуда. Молчание вновь воцарилось во влажной цветочной комнате, и Эстер знала, что теперь была её очередь сместить его с трона. Леди Димитреску круговыми движениями осторожно играла с бокалом, на пару секунд спрятав туда свой нос, вдыхая запах, и через пару мгновений сделала глоток. — Я вышла на этого мужчину, потому что начала искать информатора по вашей просьбе, — выдала Эстер, сократив весь рассказ. Детали сейчас были ни к чему, а прояснить ситуацию являлось вопиющей необходимостью. Альсина, наконец, посмотрела из-под ресниц в голубые глаза, ожидая продолжения. — Он мёртв, но ищейку Карла ещё предстоит найти, — Эстер сделала глоток вина, и на этот раз оно не показалось ей кислым, как то, что было подано в обеденной комнате много вечеров назад. Напиток теплом растёкся в груди, насыщенным, но лёгким вкусом винограда оставаясь на языке. — Полусладкое, — резко, но спокойно добавила Леди Димитреску, — сухое тебя не впечатлило. — Как Вы узнали? — сердце ёкнуло в груди, а Альсина лишь тихо усмехнулась, пожимая плечами и не желая раскрывать тайну. Если эта женщина могла читать Эстер, как открытую книгу, то все её сомнения, вылившиеся в ночные обидные слова, теперь же казались ещё безосновательнее и ужаснее. Небольшое отступление разрядило обстановку, и Эстер продолжила говорить, отвернувшись и разглядывая напиток в бокале. — Мне стоило предупредить обо всём заранее, Вы были правы. Я лишь хотела рассказать всё позже, когда закончу с этим делом. Поверьте, заставлять Вас… переживать совсем не входило в мои планы, — Леди Димитреску внимательно слушала, не перебивая. Сейчас она была готова разговаривать, удивительно. Насколько сложно ей далось смириться со своими эмоциями, побороть их и прийти в ванную комнату с целью всё исправить? — Но меня сильно, очень сильно задело, что Вы посмели так обо мне подумать. За кого вы меня принимаете, Леди Димитреску? — устало и грустно спросила Эстер, сведя брови, отрываясь от напитка и возвращая взгляд, полный мольбы и поверхностного непонимания, Альсине. — Ни за кого… — тихо прошептала она в пустоту, нежели кому-то ещё. Леди Димитреску тяжело вздохнула, надув губы, а после продолжила чуть громче, медленно отчеканивая каждое слово. — И ты ни разу и никогда не заставляла сомневаться в своей преданности. В отличие от меня, — она остановилась, ожидая реакции. Эстер лишь смотрела в потемневший янтарь, борясь с горьким удивлением и отравленным удовольствием. — Мне жаль, что я не выслушала тебя и сделала больно. Дважды за вечер, — Альсина глядела проницательно, наклонившись вперёд, словно каждое слово она клала в душу прямиком на необходимые места, а Эстер испытывала негу, то и дело превращавшуюся в боль. Но уверенный голос, окутавший магией, едва заметные наклоны головы старались донести раскаяние, такое несвойственное и открытое. — Как запястье? — Больше никогда так не делайте, — прошептала Эстер, не дотронувшись до руки. Она больше ни за что не хотела вновь услышать обвинения в свой адрес, настолько унижавшие её гордость и обесценивающие всё существование. Альсина выпрямилась и кивнула неуверенно — не могла обещать, но постарается, Эстер знала. — Всегда предупреждай, если ты отлучаешься. Особенно сейчас, — добавила Леди Димитреску, вновь увлёкшись вином. Эстер лишь так же кивнула, допивая свой напиток и после отдавая бокал растерявшейся Альсине, которая удивлённо подняла брови, но молча взяла сосуд. Смущение и неловкость всё ещё ощущались, но, казалось, эти эмоции принадлежали лишь Эстер, которая боялась пошевелиться, лишь бы не открыть части тела. Дважды она и Альсина находились в этом месте наедине, и оба раза вторая чувствовала себя расслабленно, совершенно не стесняясь собственной или чужой наготы. Скованность вряд ли являлась чем-то, что могло вызвать желание или же восхищение, но избавиться от неё оказалось тяжело. Чёрт возьми, Эстер быстрее решилась на смертельную пьесу и убийство Стелиана, нежели на банальное движение в ванне. Задержав дыхание, она отодвинула коленки от груди, моментально краем глаза увидев чужой взгляд, а после погрузилась в воду, выныривая через несколько секунд. Светлые волосы намокли, а капли теперь стекали по лицу, и Эстер, стараясь не думать ни о чём, посмотрела на Леди Димитреску, которая всё ещё держала чужой пустой бокал. — Расскажите, — произнесла Эстер уверенней, чем она ожидала, надеясь, что её щёки не окрасились в алый цвет. Альсина, вздохнув, покрутила пальцем, заставляя развернуться в ванне к ней спиной. — Помнишь список служанок, который я просила ещё месяцы назад у Мэри? — спросила она, пододвинув стул ближе, а после снимая перчатки. Запах лилий смешался с ароматом роз, а тело покрылось мурашками в предверии предстоящих касаний. — Я предоставила его Матери Миранде, но его копия находится у меня, — Леди Димитреску намылила руки, и Эстер изо всех сил старалась сконцентрироваться на звучавших словах, только дрожащее волнение переманивало всё внимание. — Мы поняли, что молодые девушки более устойчивы к Каду. По каждой из них я отчитываюсь, по проделанной работе. О вживлениях, о результатах — обо всем, — когда пальцы нежно, но уверенно коснулись волос, Эстер вздрогнула. Голос звучал чарующе и тихо, и постепенно с каждым напряжённым словом и будоражащим касанием приходило расслабление. — Список постепенно подходил к концу, ничего добиться не выходило, а давление Миранды начинало переходить границы. Вряд ли бы меня это волновало, если бы не твои слова по поводу неё, — пальцы массировали кожу головы так умело и приятно, что Эстер показалось, будто Леди Димитреску делает это не впервые. И очередное упоминание того влияния, которое она смогла оказать на женщину, вызвало улыбку. — В твоё отсутствие я действительно занялась собственными экспериментами, в основном они были связаны с моими девочками. Мне хотелось выработать у них устойчивость к холоду. Это отвлекало от работы, которую требовала выполнять Миранда. Моя отстранённость и даже дерзость были замечены. Ей и Гейзенбергом, — конечно, Альсина с отвращением упомянула Карла, постепенно переходя к шее и плечам, разминая чужие мышцы. Эстер старалась не потерять нить разговора, когда её больше занимали женские руки, невинно исследовавшие и снимавшие напряжение, не обязывавшие к большему. — У нас долгая взаимная неприязнь, так что я могу понять его, как ни странно. Сегодня на собрании, когда список как раз подошёл к концу, он упомянул тебя невзначай. Твой возраст, твоё влияние на меня и то, что ты не подвержена Мегамицелию. И всё в одном предложении, — голос стал серьёзнее, и Эстер, казалось, через прикосновения передалось чужое волнение. Эти же фразы никак не могли повлиять на отношение Леди Димитреску к ней, верно? Если бы Альсина боялась нарушать незримые и установленные неслышно правила, страшилась отдалиться от Миранды, то избавилась бы от бывшей личной служанки давным-давно: убила или же использовала в своих экспериментах. — Когда я вернулась с собрания, то была на взводе. Я не нашла тебя в комнате и узнала от Кассандры, что ты покинула замок. Изначально я испугалась, Эстер, а после, узнав подробности, разозлилась. Кто бы ни был информатором, этот человек прекрасно справляется с ролью, и его срочно нужно найти. — Давайте перережем всех девушек, — выпалила Эстер, посылая к чёрту все свои предыдущие планы. Бела была права, это могло решить проблему быстро и без последствий. И если это сохранит то, что образовалось между Альсиной и Эстер, то забыть о своих же амбициях не было великой потерей. — Ты очаровательна, но нет, — посмеялась Леди Димитреску, когда её руки неожиданно переместились чуть ниже, теперь дотрагиваясь до ключиц, от чего Эстер почувствовала подступающий жар в теле. — Мне нужен этот человек. И не только потому, что было бы приятно убить его мучительно и медленно, но и для того, чтобы узнать хоть что-то про Карла. Я не могу спустить подобную наглость с его кривых рук, — прорычала Альсина, и Эстер усмехнулась её мстительности. — Нужен ответный шаг, дорогая. Тем не менее, будь осторожна. В поисках, о которых мы ещё поговорим, и в принципе. — Мне спокойно, когда Вы рядом, — прошептала Эстер, схватив чужую руку, лежащую теперь так близко к груди, и повернув голову. Ей действительно не было страшно, когда за спиной стояла Леди Димитреску, которой она доверяла свою жизнь. Эта женщина не позволит случиться ничему, что сможет причинить боль. Альсина свела брови, и Эстер плохо видела её реакцию, но то, что чужие пальцы остановились, она почувствовала. — И… это весьма приятно, что вы не можете провести без меня и ночи, — поняв, что предыдущая фраза, возможно, оказалась ошеломляющим открытием для Леди Димитреску, Эстер сменила тему, подтрунивая. И тогда прикосновения продолжились, а спокойствие поселилось в груди, деля место с горячим разгорающимся внутри чувством. Тишина воцарилась на минуту, пока Эстер, сжимая чужую руку, поборов волнение и бьющий в колокола страх, глядя искоса на фигуру Альсины, направила её чуть ниже. Нет, смотреть сил не было — глаза пришлось закрыть, позволив другим органам чувств взять власть. Тело сразу же отреагировало, вздрогнув от нового ощущения — женских пальцев, лёгших на небольшую грудь, а после слегка сжавших. И теперь щёки точно покрылись алым, а кожа мурашками, когда Эстер откинула голову назад, на бортик, открывая янтарному жадному взгляду вид на прикосновения. — Не думала, что ты однажды будешь сидеть в этой ванне, — тихо проговорила Леди Димитреску, теперь более настойчиво, но выдержанно широким сладким движением добравшись до второй груди, кончиком пальца проводя по ареоле. Абсолютно новое ощущение вызывало непривычную, но приятную реакцию у тела и души, которая сейчас металась внутри и словно звенела. Прикосновения продолжались медленно, посылая уловимые небольшие волны удовольствия по венам — удивительно, что они достигали разума, постепенно затапливая. — Я тоже, — голос сорвался, когда пальцы Альсины сжались второй раз, поглаживая, а мягкие красные губы бережно и неожиданно накрыли губы Эстер. Этот непредвиденный поцелуй нёс в себе больше исцеления, желания и сладости, чем все предыдущие. Медленные и невесомые движения губ и рук заставили еле слышно простонать, опьяняя своим жаром, заслоняя своей важностью весь мир. Но возникшая магия была развеяна, и Эстер, уже готовая поддаться навстречу чуть больше, ощутила, как пылала её кожа и как покалывало губы, когда Леди Димитреску отстранилась, вставая. И стыд неожиданно пробудился ото сна под чужой ухмылкой. — Когда закончишь, приходи ко мне. Герцог передал тебе подарок, а я забывала отдать, — Альсина, прищурившись, пальцем коснулась подбородка, нежно погладив, а после вышла из ванной комнаты, оставляя Эстер в одиночестве. За несколько жалких минут у этой женщины получилось подарить немыслимое расслабление, сменившееся ненавязчивым желанием, и подразнить, прекратив всё в момент, позволяя сгорать в собственном пожаре, таком одиноком, требовавшим в свой огонь второго человека. Эстер ещё никогда так быстро не заканчивала водные процедуры, смывая с себя мыльную пену, а после вылезая из ванной, заворачиваясь в мягкое полотенце. Она схватила платье, письма и быстро обулась, вылетая из комнаты, а после из этой части замка во двор, не обращая внимания на ночную прохладу, обдавшую телу. Улыбнувшись адонисам, колыхавшимся при свете луны, Эстер пробежала дальше, входя в обеденную комнату. И хорошо, что в таком виде она не встретила никого по пути в свою комнату — или же этот кто-то остался незамеченным. Все мысли были заняты совершенно иным: недавними откровенными и смелыми касаниями и Альсиной, которая теперь ждала её в своей спальне с неожиданным подарком от Герцога. В комнате горел камин и стоял поднос с остывшей едой — видимо, Дана заметила, что Эстер не присутствовала на ужине. Эта девчонка даже в слабости и при наставлении отдыхать всё равно не могла не думать о столь мелких вещах — это вызвало улыбку. Вино в крови придавало лёгкости, послало приятный туман в разум, и отчего-то безумно хотелось танцевать под треск сосновых шишек в камине. Эстер, перекусив небольшим пирожным и положив бумажки в ящик — читка теперь не являлась первостепенной, — надела чёрное шёлковое ночное платье с кружевами и поправила волосы, всё ещё влажные и сладко пахнущие. Самым сложным оказалось постучать в спальню Альсины. Сердце билось бешено и громко, а душа трепетала, вызывая необъяснимое волнение. Догадка, что эта ночь может быть особенной, билась птицей в клетке всё громче и сильнее — но ведь это было лишь предчувствие, необязательное к исполнению, с ноткой сладости, предвкушения и переживания. Собравшись с силами, Эстер поднесла кулачок к двери, ударив несколько раз, а после вошла в комнату, не дождавшись разрешения. Леди Димитреску уже находилась в постели, одетая в знакомый лёгкий синий халат и держащая в руках книгу. На мгновение Эстер застыла на месте — Альсина выглядела так, словно и не ждала её, не была опьянена той же самой догадкой, которая так отчаянно старалась вырваться из плена прутьев. Казалось, эта птица в разочаровании ударилась грудью о железные палки, упав, но Эстер немного улыбнулась, стараясь справиться с обманутыми ожиданиями, подходя ближе к кровати, а после ложась на неё. — Видимо, ты очень понравилась Герцогу, потому что этот человек и безвозмездный подарок — далеко не совместимые вещи, — Эстер лишь посмеялась в предвкушении, когда Леди Димитреску начала рассказ, закрывая книгу. — Сейчас он во Франции, дьявольское место, но ему удалось достать кое-что очень ценное, потрясающе редкое, — эти слова звучали гипнотически красиво и особенно, от чего Эстер затаила дыхание в ожидании. Она не надеялась получить что-то исключительное, тем более ценное и редкое — первой её мыслью был прикорм для адонисов, но, видимо, она ошиблась. Леди Димитреску лишь глазами показала на стол, а затем медленно встала с кровати. Эстер сделала то же самое. На столе стоял огромный деревянный ящик, который уже открывали. Значит, Альсина тоже отличалась любопытством, но тщательно скрывала это? Весьма забавно. Эстер подошла ближе, поднимая крышку и с интересом разглядывая необычный большой предмет, сделанный из метала и дерева. Леди Димитреску достала неизвестный прибор из ящика, ставя его рядом и позволяя рассмотреть лучше. Это было что-то вроде коробочки с железной трубой, похожей на раскрывшийся цветок. — Это граммофон, — проговорила Альсина, — с цветным раструбом, подобное очень сложно найти, но для Герцога нет ничего невозможного. В замке стоит ещё один попроще, но он уже несколько лет не работает. Это аппарат для прослушивания музыки, если ты не знаешь, — продолжила восхищённо говорить Леди Димитреску, касаясь разукрашенный изнутри цветами трубы. Эстер никогда не видела её настолько увлечённой, скрывающей нетерпение. Пока понимание, каким образом этот предмет может издавать музыку, не приходило, поэтому пальцы невесомо исследовали каждый сантиметр непонятного подарка. Восхищение Альсины оказалось заразным, и уже через минуту интерес перерос в ажиотаж. Цветы внутри трубы были потрясающими, но рисунок Венеры на деревянной коробке очаровывал куда больше. Эстер заметила, как Леди Димитреску отвела взгляд от граммофона, теперь наблюдая за ней, осторожно, боясь сломать, трогавшей аппарат, и это заставило смутиться. — Загляни ещё в ящик, — улыбнулась Альсина, и Эстер повиновалась. Внутри лежали два квадратных больших конверта, плотные, со словами, напечатанными на неизвестном языке. — Это пластинки, — янтарь сверкал, когда Эстер аккуратно с интересом открывала конверты. — Легко достать классическую музыку, но эти… недавно записанные, новые. Ты даже не представляешь, насколько их мало, — прошептала Альсина, и Эстер завороженно смотрела на тонкие большие чёрные круги, немного ребристые. Она передала один Леди Димитреску, которая осторожно устроила пластинку на граммофоне, а после поставила на неё тонкую палочку с иглой. Эстер следила за каждым движением, не отрываясь, желая, наконец, услышать новую музыку, ту, которая ранее не ласкала её слух. Альсина отточенными движениями продолжила творить магию, пока аппарат резко не издал бархатный треск, а после и звук. Шероховатый, тёплый, непривычный, но очень приятный. Глаза широко открылись, а сердце замерло, когда комната наполнилась женской песней, слов которой распознать не удалось. Леди Димитреску медленно отстранилась, оставляя Эстер, заворожённо смотрящую на крутящуюся пластинку, наедине с новыми впечатлениями. — Вы понимаете, о чём она поёт? — спросила она, закрывая глаза, погружаясь в медленную, бархатную мелодию, совершенно неизвестную и абсолютно околдовавшую. — Да… — ответила Леди Димитреску, и в её голосе звучали ноты грусти. — И я понимаю, почему Герцог подарил её именно тебе, — Альсина сделала паузу, уходя всё дальше и дальше, пока Эстер продолжала стоять на месте, как вкопанная, не в силах прекратить слушать, тонуть в новых звуках. — На пластинке несколько песен, Эстер, и ты услышишь многое. Может, не поймёшь, но сможешь почувствовать. Твоя проницательность удивительна — один взгляд, и ты читаешь всё, что в нём написано. Сможешь справиться и с музыкой. Эстер действительно в это поверила, зажмурившись, позволяя утонуть себе ещё больше. Нет, она никак не ожидала подобного подарка, столь необычного и нестандартного, удивительного. Оставалось лишь прочувствовать, понять. Простая песня, невообразимо мягкая и обволакивающая, звучала чисто и громко, проникая под кожу, разливаясь по кровяным каналам, несясь прямиком к сердцу. Женский голос пел о чём-то печальном, но столь настоящем, что непонимание каждого мелодичного слова, буквы сводило с ума. Сердце чувствовало, но разум не мог распознать — ужасно больное ощущение, но сладкое, как мёд. Возможно, женщина пела о несбывшейся любви или же об увлекательной истории, закончившейся грустно, но правильно. Может быть, мелодия рассказывала совсем об ином: о раскаянии и сожалении, тягучем и непобедимом. Ясно было лишь одно — песня несла немыслимую величавую грусть, но светлую. О, Эстер чувствовала её каждой клеточкой тела, пропуская сквозь всё своё существо. И эта песня казалась близкой и знакомой, но далёкой и неизвестной — могло ли такое быть? И сколько она простояла на месте, слушая спокойную текучую музыку, пока та не закончилась? Наваждение спало мгновенно, когда печаль сменилась чем-то заряжающим, весёлым и другим. Осадок грусти, заключённый теперь в груди, хранился там, смешиваясь с необычно нескучной песней. Казалось, она была летней и тёплой и звучала сейчас, и означала лишь это мгновение. Потрясающий задор, охвативший, заставил начертить в воздухе фигуры рукой, развернуться и дать волю собственному телу, забыв о неловкости и стеснении. Эстер танцевала в такт мелодии с закрытыми глазами, забывая о её единственном зрителе — нет, не забывая, танцуя только для неё, раскрывая себя, свою душу в простом, медленном, чувственном танце. Леди Димитреску вновь находилась в своей кровати, смотря с интересом и любопытством на непредсказуемые и немного несуразные движения, сквозившие искренностью и правдой. И Эстер понятия не имела, сколько сменилось песен, — если они вообще менялись, — пока она не открыла глаза, отдаваясь без остатка ощущениям, захватывающим и вынуждающим отпустить весь мир. Она схватила юбку своей ночной рубашки, поднимая выше и открывая стройные ноги чужому взгляду. Альсина наблюдала, ловя каждое движение, поворот, улыбку или же взгляд голубых глаз. Эстер в порыве успела снять туфли, теперь уже босой отдаваясь мелодии и своему душевному танцу, забираясь на кровать, где лежала Альсина, снизу наблюдавшая за честностью и детской подлинностью, струившейся в такт нотам. Постель была мягкой и прохладной — Эстер улыбалась, двигаясь на ней, — а чёрная юбка ночной рубашки теперь двигалась в те стороны, в которые направляли её порывы ладоней, сжимающих ткань. Волосы то и дело закрывали комнату, оказываясь на лице и глазах. Леди Димитреску, вероятно, не сдержавшись, легонько пальцами дотронулась до чужой ноги, останавливая увлёкшуюся Эстер, которая медленно, но верно теряла равновесие на мягкой кровати. Её взгляд; то, как смотрели янтарные глаза, на мгновение пронзило сердце, и Эстер не удержалась, падая — или же это была Альсина, которая потянула за ногу ближе к себе? — в женские руки. Впрочем, разве было это важным, когда мир внутри перевернулся, когда музыка продолжала заполнять комнату, а Эстер сидела на чужих коленях, обхватив руками шею? Леди Димитреску ухмылялась, рассматривая каждый сантиметр лица, крепко держа за талию, прижав к себе и заставив вынырнуть в реальность, приятную и будоражащую. Она впервые обернулась слаще, чем все мечты. Альсина убрала светлые волосы за уши, заглядывая в голубые глаза, а после дотрагиваясь лбом лба, поглаживая виски. Эстер чувствовала тёплое дыхание на своей коже и насыщенный запах роз, заполнявший лёгкие — расстояние между ними больше нельзя было измерить. Она неспешно прильнула ближе, осторожно касаясь алых губ, отдавая в плен свои тихие стоны, зарываясь пальцами в смоляные волосы. Поцелуй, прохладный и невинный, постепенно перерастал в чувственный, глубокий, который в каждом движении уст содержал тягучую томность, в касаниях языком прятал горячее и плавное. Эстер ластилась ближе, будто старалась залезть под чужую бледную кожу и растечься по крови, достигая каждой клетки тела, оставаясь там атомами. Притягивала Альсину за шею, удобнее устраиваясь на её коленях и приподнимаясь, от чего задралась ночная рубашка. Истома растекалась по телу, когда руки властно и сильно смыкались на талии, в тот момент, когда двинулись ниже, сжали ягодицы, заставив неслышно простонать и разорвать поцелуй под натиском неконтролируемых новых чувств. — Я хочу потрогать, — отдалилась Эстер, положив ладонь на женскую шею. Альсина была той, кто касалась, целовала первой, и очень хотелось примерить её роль. Желание лишь при свете камина рассмотреть её тело, провести пальцами по каждой ямочке, по изгибам, округлостям и трещинам, сосчитать родинки и оставить на каждой горячий след губ теплилось в груди и разгоралось. Леди Димитреску лишь ухмыльнулась, а в её глазах сверкнуло одобрение прежде, чем та чуть выше подняла голову, предоставляя свободу действиям. Это было и разрешение, и ноющая жажда, которую Эстер была готова утолить с величайшим удовольствием. Она медленно пальцем провела по шее, оставляя изредка поцелуи, впервые пробуя на вкус её кожу. Как же приятно было губами касаться пульсирующей вены, слышать, как Альсина тяжело вздыхает, усиливая хватку, заставляя вздрагивать. Если бы Эстер только могла, то примкнула бы устами к бледной плоти и больше никогда не отстранялась. Чужое дыхание, постепенно становившееся прерывистым, кружило голову — неловкие касания оказались правильными и приятными. Эстер двигалась ниже, дотрагиваясь до ямочки меж ключиц, рисуя невидимую полосу вниз, аккуратно раздвигая халат — лишь на самую малость, — пока не добралась до заветного пояса. Янтарные глаза сверкнули с вызовом и издёвкой — чёрт, Альсина и не верила, что Эстер имела смелость развязать полоску ткани. Либо же это являлось заряжающей игрой, придавшей рисковой уверенности и пустившей по телу очередную волну импульсов. Её один сладкий и глубокий поцелуй, который так сложно было разорвать, стал сопровождением к ловким движениям пальцев, расправляющихся с шёлковым синим узлом. Предвкушение алым отразилось на щеках, но сейчас это волновало в последнюю очередь. Леди Димитреску была увлечена, дотрагивалась до молодого тела с вязким наслаждением, позволяла касаться себя и постепенно пьянела, отпуская на волю собственные желания. И именно это избавляло от страха, смущения и стыда — полное спокойствие Альсины, смешанное с вожделением. Эстер отдалилась, закусывая губу, стараясь справиться с жаром, оставшимся на них — тяжело удержаться, когда хотелось кусать чужие без остановки. Не этой ночью, контроль следовало отослать в ад, где сейчас явно было прохладнее, да ведь и сам дьявол был слишком занят смертным человеком. Она неспешно стягивала лёгкий халат с плеч, оставив на обнажённом месте укус, а после пройдясь по нему языком, забирая нанесённую приятную боль. Эстер сдержалась, чтобы не взглянуть на теперь оголенное тело — ей нужна была лишь минута, долгая, но такая короткая, чтобы с помощью женских рук избавиться от чёрного ночного платья, чтобы теперь прижаться голодной кожей, ноющей, к чужой груди, стать ближе. О, именно это прикосновение обнажёнными телами не оставило выхода, кроме как вздрогнуть в женских руках, рисующих узоры на спине, останавливающихся, чтобы сжать кожу, заставить издать очередной тихий стон, который сразу же был пойман алыми губами. Жар, разгоравшийся в теле и в разуме, казалось, мучительно нежно убивал, а поцелуи напоминали о том, что Эстер была жива — всё было реальным, настоящим, но всё же настолько иллюзорным. Не верилось. Руки легли на пышную грудь, пропуская меж пальцев соски, сильнее сминая мягкое и тёплое — всё же послышался низкий стон, первый, нужный, поразивший. — Что Вам нравится? — спросила Эстер, водя ладонями по бархатной коже, уже считая рёбра и ласкаясь, словно кошка. Теперь оторваться от женского тела было чертовски непросто: оно притягивало магнитом, стало достижимой мечтой, в которой хотелось затеряться. Альсина молчала, но её дыхание стало тяжелее, пока Эстер в порыве целовала мягкую грудь, краснея и сходя с ума от приятного запаха роз. Леди Димитреску направила молча: притянула ближе, а после одним пальцем приподняла подбородок, рукой коснулась ушей — интересно. Эстер поняла намёк по бережным касаниям и без раздумий легонько укусила женскую мочку, ощутив, как под её ладонями бледная кожа покрылась мурашками — реакция была мгновенной. И это заряжало сильнее, чем что-либо. Жар скапливался в каждой клетке тела, постепенно стекая вниз живота, где тянуло сладко и вызывающе. Эстер продолжила уверенней, используя язык, заставляя Леди Димитреску дышать сбивчиво, пока её кожа всё покрывалась мурашками, волна за волной — удивительно и приятно было ощущать своё же влияние, что отсылало душу всё выше и выше, к звёздам и Луне. Эстер могла бы сидеть в этом положении вечность и ещё несколько дней, но Альсина в один миг забрала подаренную околдовывающую власть, осторожно скидывая девчонку с колен. Эстер, лёжа на спине, привстала на локтях, чувствуя, как быстрее забилось сердце в ожидании. Леди Димитреску не стала снимать халат, оставшись в шёлковой ткани, которая то открывала чужому взору вид на тело, то прятало. — Новый порез? — хриплым голосом спросила она, поднимая ногу за лодыжку, притягивая ближе, и Эстер лишь в лёгком испуге кивнула, понимая, что сейчас её тело было полностью открыто чужому взору. Нет, стесняться не стоило — жадный взгляд Леди Димитреску раззадоривал и приносил больше и больше спокойствия, уверенности в собственной красоте, уничтожал робость и нерешительность. Альсина пальцем надавила на рану, причинив боль, пустив свежую кровь, а после примкнула к порезу губами, продолжая смотреть в голубые глаза. На мгновение показалось, что Эстер точно сойдёт с ума, распрощается с рассудком и сгорит в пожаре, охватившем тело изнутри, заставляющем блаженно дрожать. — И как же ты убила того мужчину? Расскажи мне, — это был приказ, не терпящий возражений. Но Эстер медлила, стараясь осознать суть сказанных слов — думать было тяжело, невозможно, когда разумом завладели ощущения, когда эмоции перекрыли всё остальное, становясь столь огромными, что даже небо по сравнению с ними казалось тонкой короткой полоской. Альсина выжидающе и жадно рассматривала лежащую перед ней Эстер, но ногу так и не отпустила, поглаживая её пальцами. Возможно, молчанию стоило продлиться дольше позволенного, потому что в тот момент, когда Леди Димитреску приложила замёрзшие пальцы ног к подбородку, провела чужой ступней по шее, спуская к животу, а после потянула на себя, привлекая завороженную Эстер ближе, та определённо навсегда растворилась в мгновении. Леди Димитреску двигалась неторопливо, оказавшись над Эстер, расставив руки по обе стороны от неë. Хищная улыбка подарила телу лавину жара, а захлёстывающие чувства теперь же перекрывали и все мелодичные звуки, доносившиеся из граммофона — словно всё происходило под водой. Может, она всё же утонула? В раскалённом молоке с мёдом, свежем и белом, совсем как кожа Альсины. Синий халат спадал вниз, касаясь и тела Эстер, которое сейчас дрожало в предвкушении, томилось в пульсациях, сосредоточившихся внизу живота. О, давление, вязкое, плотное, могло быть сродни тому, что принадлежало когда-то Везувию. Альсина наклонилась ниже, захватывая в плен губы, кусая их, спускаясь ниже. — Я перерезала ему горло, — начала Эстер, пока Леди Димитреску увлеклась еë шеей, щекоча кожу черными волосами. Она ощущала солёное тепло, исходящее от её плоти, что теперь смешивалось с запахом роз, преследовавшим и обезоружившем. Черт, Эстер хотелось дышать ей, жить, срастись воедино, когда Альсина сдержанно коленкой раздвинула ноги. — И смотрела, как он умирает на земле, истекая кровью, — продолжала она, а хриплый голос срывался, глаза закрывались, и тело то и дело подавалась навстречу губам, ласкающим грудь. — А потом я прибила его мертвое тело к дереву, — закончила Эстер, когда внутри всё металось, было таким неугомонным, тлело клубком змей в единственном месте, которого Альсина ещё не касалась. Её руки побывали везде: от пальцев ног до позвонков на шее, а движения казались столь широкими и нескованными, словно пальцы и губы касались даже души, ещё более оголённой, что Эстер начинала всё больше ёрзать в постели, и это, казалось, заряжало Альсину. Женщина выводила, тягостно мучила, оставляя красные отметины — помадой и зубами, — чертовски медленно проводила по ним языком. Еë страстность смешивалась с необъяснимой нежностью, поразившей и запавшей в самые укромные уголки сознания. Леди Димитреску целовала шрамы на теле и осторожно проводила по ним пальцами, от чего сердце было уничтожено вдребезги. Они появились из-за неё, благодаря ей, а теперь эта женщина словно зализывала чужие раны или же наслаждалась рубцами, её знаком, символом принадлежности. Эстер не могла не закрывать глаза, но ей отчаянно хотелось смотреть, вглядываться, запоминать каждый миг. — Соблазнительно, — проурчала Альсина, садясь перед Эстер и поднимая её за талию к себе на колени, возвращая в первичное положение. Но с парой изменений, вызывающих и откровенных изменений, вынуждающих робеть. — Ты хороша, — прошептала Леди Димитреску, вновь одаривая поцелуем — чёрт, как же много их было этой ночью! И Эстер таяла во время каждого, ведь они были слишком тёплыми, огненными, но такими мокрыми. Альсина так долго разжигала этот пожар, нашёптывала Везувию извергнуться в очередной раз, уничтожив город близ его подножья. Столько противоречий можно было найти в ощущениях, что ещё одно не стало бы удивительным: Альсина помогала возводить Помпеи из лавы, готовой вновь пролиться, и пепла, давно осевшего. Эстер устроилась на женских коленях, которые своим положением заставили развести согнутые ноги в стороны. Пока губы пожаром горели, сливаясь друг с другом, одна рука Леди Димитреску покоилась на талии, держа крепко, а другая оказалась на внутренней стороне бедра, то вырисовывая фигуры, то сжимая. Чем ближе она становилась к источнику головокружительных пульсаций, изредка отдаляясь и дразня, тем больше Эстер жаждала такого нужного прикосновения. Альсина не спрашивала, не говорила — она читала. По напряжению мышц, по эмоциям, отображённым на лице, по каплям пота, стекавшем по коже. И без лишних слов понимала, что ей нужно делать — Эстер сожгла мысль о чужом богатом опыте. Не сейчас, не время. Эта женщина находилась так близко, откровенно и стыдливо рядом, наконец, добившись нетерпеливого стона. Томного звука, просящего дотронуться, лёгкой дрожи, которая становилась невыносимой. — Расслабься, — попросила она, поглаживая тело, и Эстер кивнула, пряча свою голову и ладони в чёрных мягких волосах. Покорность была приятна им обеим этой ночью. И тогда Леди Димитреску дотронулась до разгорячённой точки, ноющей и трепещущей, утолив наросшую жажду тела, посылая давящими и круговыми движениями пульсации совсем иного рода. Они снимали напряжение, но и дарили ему рождение, отдаваясь в каждой клетке и разуме. Эстер не двигалась, в страхе потерять то удовольствие, абсолютно новое и накатывающее, казалось, слишком боязливое. И только через пару минут женский палец медленно погрузился во влажное и раскалённое, подарив ноющую боль, непривычную, тянущую, и губы разомкнулись, глаза закрылись, а брови были сведены от незнакомых больших ощущений. Леди Димитреску не двигалась, и Эстер смогла выдохнуть, привыкая к новому чувству внутри себя медленно, постепенно и тяжело дыша под поцелуи в шею и губы, успокаивающие. Её осторожность и нежность сводили с ума, желание не сделать больно и сохранить все созданные впечатления показалось столь необычным для Альсины, что Эстер улыбнулась от собственных мыслей. Действия при свете камина и льющейся шершавой музыке говорили о большем, чем привычные слова. Леди Димитреску вновь начала движение пальцем, дождавшись чужого кивка, осторожно и неторопливо, продолжая отвлекать губами и покусываниями, медленно пряча неприятные ощущения, заслоняя их. Противоречивое чувство никак не удавалось понять, отдаться ему полностью — будто мешала эта новизна, пришедшая прямиком из будущего и из снов, ставшая настоящим. И только когда Альсина вновь свободным пальцем дотронулась до некогда пульсирующей точки, два чувства смешались. Боль была перекрыта сладкими томными вспышками от круговых движений, словно её взяли в узду или же положили во тьму, не убив. Теперь Эстер терпела и наслаждалась, примыкая к чужим губам, руками, уже свободными от вынудившего застыть напряжения, касаясь Леди Димитреску: шеи, волос, груди, — они блуждали по чужому телу, изредка, когда касались самых чувствительных зон, вызывая низкие бархатные стоны. Эстер знала мало, но одно теперь точно — вновь примкнув устами и языком к мочке уха, ей хотелось подарить хоть какое-то удовольствие. И когда бледная кожа под руками покрылась мурашками, а движения Альсины остановились на мгновение, грудь разорвало от блаженства. Минуты шли, и их считать не хотелось, одно ощущение сменялось иным, но Эстер запомнила то, которое пришло позже, когда Леди Димитреску избавила лоно от непривычного и уже менее больного, убрала палец, продолжив другим рисовать давящие круги снаружи. И почему-то с каждой секундой эти движения взращивали нечто большое, готовое взорваться текучей лавой, пронестись по телу, достигнув каждой его части. Эстер зажмурилась, держась за женские плечи, впиваясь в них ногтями и откидываясь назад, когда извержение настигло. И все мысли остановились, замерли в воздухе, как и время прекратило свой ход, — возможно ли? — волна, щекочущая и расслабляющая, вызванная женскими пальцами, пронеслась по телу до ступней и затылка, заставляя погрузиться в момент, забыть обо всём мире — кроме этой женщины. И через несколько секунд Эстер выдохнула, ослабленно падая в объятия Леди Димитреску, самодовольно ухмылявшейся, подарившей поцелуй в висок. Солёный запах роз помог прийти в себя и успокоить сбившееся дыхание, а мягкие чёрные волосы награждали блаженством. Сил словно и не осталось, а недавняя вспышка неги глухими всплесками отдавалась в теле, пока Альсина нежно гладила по волосам и спине, чуть позже полностью держа в руках, в объятиях. — Но… — резко начала Эстер, отрываясь, черпая силы из несуществующего источника, вспоминая, что подобное упоение получила в одиночестве. Нет, так быть не должно было. Альсина обязана была получить идентичную лавину жара, выбрасывающую в иную реальность, где время не имело власти. — В следующий раз, — Леди Димитреску коснулась губами мокрого от пота плеча, — тебе стоит отдохнуть, — и Эстер, уставшая, ощущавшая удовлетворение вкупе со странной виной, зарылась носом в смоляные волосы, обнимая руками женскую шею.***
— Я могу задать личный вопрос? Очень личный, — повторила тише Эстер, наблюдая за Альсиной, которая сидела в кресле и устало закуривала, не стараясь и укутаться в распахнутый халат. И тогда Эстер отпустила сомнения, перестав закрываться тканью — Леди Димитреску уже видела всё, и стеснение вряд ли было к месту. Она легла на живот, приподнявшись на локтях и ожидая ответа. — Пообещайте, что не будете злиться, — Альсина заметно напряглась, но лишь повела рукой, позволяя продолжить. — Однажды в вашем ящике стола, в покоях, я нашла фотографию с женщиной, — Леди Димитреску замерла на мгновение, а после подняла брови, выдыхая клуб дыма, — кто она? — Фотография… — повторила удручённо Альсина, надув губы и посмотрев в пустоту. Былая увлечённость и погружённость в значимую ночь испарились, а образ грусти и отвращения отобразился на лице. — Та женщина была совершенной. Воплощение искусства, красоты и жестокости вкупе с безумием в самом чистом их проявлении. Это был самый свободный и своенравный человек, которого я знала, — Альсина горько усмехнулась, всё ещё погруженная в только её воспоминания, недосягаемые и закрытые на семь замков. Эстер крепко сжала губы, ощутив укол невероятной ревности. Кого-то из прошлого Леди Димитреску считала совершенством, достойной её или же превосходящей. Статус, которого невозможно было добиться. — Ты свободен, когда не любишь. Вот и она никого не любила. Кроме себя, своего сокола и цветов. — Вы любили её? — спросила Эстер, не выдержав. Может, не стоило задавать этот вопрос, который мучил её днями, долгими и терзающими. Если Леди Димитреску до сих пор хранила общую фотографию, где была изображена она и незнакомая женщина, невероятной красоты и, как оказалось, характера, то ответ был очевиден. Может, она хотела услышать идеалистические фразы, которые ублажили бы душу: «тебя я люблю больше» или «сейчас она не значит ровным счётом ничего». — Её любили все, милая, — искренно улыбнулась Альсина, и Эстер совершенно не поняла её эмоций. Это был утвердительный уход от ответа, который заставил удариться в усталую печаль, не приносящую ясности и удовлетворения. — Я не думаю, что нам стоит говорить об этом сейчас — прошлое должно оставаться в прошлом, — отмахнулась Леди Димитреску, но Эстер лишь напряглась. — Эта история закончилась давно и весьма печально. Родика выбрала себя, как и всегда. Её одиночество было неприкосновенно, и… — Она сделала вам больно? — перебила Эстер, ощущая повисшую неловкость и не желая слушать подробностей о незнакомой женщине, которая словно однажды была слишком дорога Леди Димитреску, будто бы была дороже. Ещё ни разу они не говорили столь откровенно, особенно Альсина, вечно скрывающая себя всю. Сейчас же она выглядела более открыто, нежели когда-либо, — и не только из-за распахнутого халата, — оголёнными были её душа и неизведанное прошлое. — О, — усмехнулась Леди Димитреску, бархатно посмеявшись и выдержав паузу, выбив Эстер из колеи. — Нет, дорогая. Уничтожила, — слишком просто и легко слетело это с её губ, на которых уже не осталось помады. Она вся была на чужом теле. И Эстер совсем не понимала, как же та женщина, Родика, могла уничтожить её Леди, столь сильную, властную и величественную. Какой человек был способен на подобное? И у кого хватило смелости, — чёрт возьми, чести, — причинить ей боль? В голове не укладывалось, каким образом Альсина и боль могли быть совместимы, и тем более кто мог осмелиться «уничтожить» её, каким образом? — Но Вы здесь, — поморщилась Эстер, наблюдая за Леди Димитреску, курившую в кресле, расслабленную и, казалось, довольную. Если бы она была уничтожена, то разве делила бы постель этой ночью с другой девушкой, целовала бы, позволяла бы касаться, переживала и дарила бы столько эмоций? Леди Димитреску лишь благосклонно улыбнулась, вставая с мягкого кресла, подходя ближе и дотрагиваясь до подбородка, заставляя забыть обо всех переживаниях и поддаться прикосновению. Этой ночью Эстер уснула в чужой, но столь родной и знакомой постели, слушая бархатные песни на неизвестном языке, ощущая запах табака и сладкую слабость в теле. Пахло розами и сосновыми шишками, доложенными в камин служанками. С утра она проснётся рядом с Альсиной, чьи длинные ресницы будут подрагивать, а чёрные локоны небрежно разбросаются на подушке.