***
— Как насчет проверить их в деле? — спросила Эстер, присаживаясь рядом с Кассандрой, потрепав равнодушных собак за ухом, коснувшись блестевшей горячей шерсти. Борзые смотрели в топазное небо, высунув языки и закрывая слезившиеся глаза-бусины от солнца. Незаинтересованные лаской животные сдвинулись с места, подходя к стоящей неподалёку Дане, что выглядела сегодня особенно больной, и с куда большим удовольствием легли рядом. Эстер похмурилась. — Можно, — начала Кассандра, упираясь ладонями в пояс, иногда перебирая пальцами. Её посветлевший в солнечных лучах взгляд был также направлен на Дану, которая села на траву рядом с псами, поглаживая их по холке. — Их натаскивали на лисиц, зайцев и кабанов, судя по шкурам, на запахи которых они реагируют, — Эстер лишь промычала что-то невнятное в знак понимания. — Пойдём на последнего, — улыбнулась Кассандра, разворачиваясь. — Не рискованно? — спокойный вопрос прозвучал в такт пению летних птиц, и Эстер ладонью закрыла лицо от палящего золотого шара, желая поскорее вернуться в прохладный замок — жарко. Дана подняла глаза, будто желая одной ногой вернуться в общество людей из мира фауны. — Ты знаешь их не так уж и долго. — Судя по всему, их бывший хозяин был бестолочью, — высокомерно произнесла Кассандра, и Дана улыбнулась, пока Эстер продолжала щуриться, стараясь разобраться в непривычной невидимой дымке, полной дребезжащих нераспознанных ощущений, повисшей вокруг. — Она кормила их со мной, и смотри, что из этого вышло, — усмехнулась средняя дочь Альсины как ни в чём не бывало — может, в этом и не было ничего необычного. Но, чёрт возьми, действительно? — Впрочем, проверить их рано или поздно необходимо. Не моя вина, что я получила их не щенками. Но зато они опытные. — Надеюсь, — фыркнула Эстер, думая о том, что если охота пойдёт совсем не гладко, то Леди Димитреску убьёт за безответственность их обеих, а после и борзых. — Расскажешь обо всём до ужина, — бросила она напоследок, собираясь уже возвращаться в замок. Дана, окружённая псами и одарённая выжидающим взглядом, лишь невинно пожала плечами, и Эстер, закатив глаза, оставила её на улице. Это было не её дело, ей было всё равно, совершенно не волновало. Ни капли. Но — разрази её солнце, — серьёзно? Нужно было отвлечься от повисшей паутины любопытства вместе с иссыхающими в ней догадками, чтобы отыскать более белую и чистую, очередную ловушку для иных пролетающих мыслей. Она верила, что если забыть, то это перестанет волновать своей назойливостью, как если отвернуться от чего-то крикливо бросающегося в глаза, чтобы успокоить импульсы стучащей одержимости. Но сознание, любитель и обитель обманов, нагло врало, что на спине тоже есть пара очей — и вот же оно, всё ещё висит в углу, и тонкие липкие нити шатаются. И только уже в своей комнате Эстер смогла изменить вектор струящегося интереса. Она достала пачку писем, разложив их, пахнувших травой и лесом, на столе. Безымянный конверт отложила в самый конец, напоследок, его участь всё ещё не была понятна, как и цель. Служанки писали о своих буднях, наполненных страхом и несправедливостью, о работе и новостях, столь посредственных и скучных, о любви к семье и желании вернуться. Эстер запоминала имена и каждую крупинку информации, которую могла найти в чужих душевных скитаниях и потоках — всё это может быть полезным, тем, что рано или поздно можно будет использовать в своих целях. На бумагах были секреты и сокровенное, самое уязвимое и любимое, обращаемое в отвратительное оружие, которое можно применить в самый важный момент. И только сейчас Эстер поняла, какой правильный урок однажды ей преподала Мэри, забрав дневник и заставив сжечь его. Будь там чуть больше информации, продолжи она его вести, вложив туда себя полностью, а после потеряв, Эстер могла столкнуться с тем же, чем занималась сейчас. Отложив столь посредственные письма, она взяла в руки безымянный конверт, вскрыв его через мгновение и достав оттуда чистый лист. Ни единого слова, ни одной точки — простая бумага, не нёсшая в себе ни капли информации. Что за чёрт? Эстер бросила лист в сторону, откидываясь на спинку кресла и запрокидывая голову назад, стараясь совладать с непониманием, раздражающим и невозможным, которое билось и билось о череп изнутри. Это должно было быть письмо Гейзенбергу, в чём же дело? Неужели она увлекалась и поспешила с выводами, ошиблась? С другой стороны, какой был смысл подкладывать в общую кучу пустое безымянное письмо? Одни вопросы возникали в голове, а ответы никак не приходили. Стелиан сказал, что не передавал письма Гейзенбергу, и его признание было похоже на правду. Может, всё же врал? Сомнительный вывод был один: информатором был человек, знавший о письмах, но использовавший иной канал связи. Либо же это была обычная чёртова бумажка, случайно попавшая в общую кучу — абсурд. Ещё и с Даной поговорить никак не удавалось, та восстанавливалась и проводила время — ещё больший вздор, — с Кассандрой и собаками, и нельзя было винить её в этом. Девчонка натерпелась и имела полное право прийти в себя, прежде чем продолжить помогать, чёрт возьми, в ущерб и в защиту себе. Санда была единственной, с кем та разговаривала, которая и затеяла всю переписку, превратив сладкое увлечение служанок в их погибель. И только её письма Эстер не нашла среди конвертов. Именно она находилась рядом со спальней Альсины, затихла после нападения и имела больший доступ к внешнему миру, нежели остальные. Всё же смысла в пустой бумаге Эстер не видела. Вряд ли у информатора был расчет на то, что она поговорит с почтальоном, выудит необходимые знания. Доказательств было недостаточно, а действовать опрометчиво было нельзя. Если девушка и передавала информацию Карлу, то было необходимо узнать, каким образом. Было бы намного проще отвести её в подвал и подвергнуть пыткам, кровью добыть всю информацию, а после оставить на расправу Альсине. Но если Эстер ошибалась? Если это была не Санда? Тогда крыса сразу же станет ещё тише, не выдаст себя и обретёт ещё большую аккуратность после убийства нерадивой служанки или же её увечий. Пустая бумажка всё же не вписывалась. Эстер схватила лист резко, когда в голову пришла идея. Она поднесла его над свечой, нагревая, замечая, как медленно на белом проступали буквы — молоко. «Они знают». Она улыбнулась, чувствуя, как облегчение и удовлетворение заполняли грудь, как ощущение маленькой победы вспышкой взорвалось внутри. Что если Стелиан не знал, кому передавал письма? Карл не настолько глуп, чтобы пользоваться лишь одним мальчишкой-почтальоном. В ближайшие дни стоило поговорить с Даной, а после с Леди Димитреску — всё было просто. Эстер положила письма обратно в ящик, решив, что сегодня она скоротает время за книгами, продолжит учиться, а после обеда встретится с Кассандрой и обсудит предстоящую охоту, время пройдёт быстро, и придёт столь желанный вечер, мысли о котором посылали тепло по венам и заставляли неслышно урчать от предвкушения.***
Встать на охоту ради Кассандры пришлось ещё до рассвета, что оказалось чересчур сложным, когда на сон было потрачено лишь пара часов. Но труднее было покинуть спальню Альсины, тёплую и родную, оставив женщину в одиночестве отсыпаться до утра. Несмотря на усталость, в животе летали бабочки, разноцветные и сонные, однако способные взмахом крыльев посылать ураганы по измотанному телу. Теперь для охоты у Эстер была своя удобная одежда, рисунки на которой были вышиты золотыми нитями. Она дотронулась до них, кожей ладоней чувствуя шершавый замысловатый узор, смотря на себя в зеркало и любуясь. И лишь через мгновение, насладившись плотными тёмно-синими тканями, облегавшими тело, покрутившись и осмотрев себя со всех сторон, она остановилась. С зеркалами у неё всегда были дрейфующие отношения, непостоянные в своих порывах. Отчего-то отражающая поверхность всегда завораживала своей реальностью и мёртвостью. Это был словно один большой бесцветный глаз несуществующего и нечувствовавшего существа, наделённый картинкой из вне, вечно и без передышки поглощавший все изображения, оставлявший их в своей стеклянной памяти. Зеркала позволяли рассмотреть себя, заглянуть в собственные глаза — забавный замкнутый взаимозависимый и взаимодополняющий круг, — и застыть. Поймать себя на мысли, что восхищаешься собой, а после устыдиться или же накрыть образ тканью, чтобы никогда себя не видеть. Эстер дотронулась пальцем до поверхности в попытке проверить, всё ли между ней и кем-то в зеркале была невидимая стена. Именно кем-то. Поменявшаяся фигура по ту сторону — всё ещё мёртвый рефлекс живого, — столь сильно отличалась от тех, которые были пойманы в плоскую яму отражений до этого невозможно раннего утра. Пугало ли это? Отчасти. В груди дребезжало невыразимое словами чувство, сравнимое с недоверчивостью животного к новому в его короткой жизни человеку. Смесь желания приблизиться и опаски, что шаг обернётся болью или осознанием ошибки. Преобразились не только черты лица, ставшие чуточку острее, но и взгляд, превратившийся во взрослый, хранивший больной опыт и гасивший изредка всплывающие в голубизне искры. Даже движения обрели сдержанность и причудливую плавность, ранее незнакомую и чужую. Изображение, чёткое, без расплывчатых краёв, показалось цельным и гармонирующим с окружением, сливающимся с ним без противоречий и контрастов, хотя кое-где туманность всё же давала о себе знать — может, в уголках губ или глаз. Эстер отодвинулась медленно и задумчиво, надевая белоснежные перчатки. Значило ли это, что она являлась живым рефлексом мёртвого? Даже если так, этого было достаточно — лучший вариант, близкий душе и не вступавшей с ней в кровавый бой, где каждое ранение алым пускало противоречия. Эстер вздохнула, подняв брови и поправив воротник. Зеркала. Вряд ли поверхность сможет показать нечто новое через пару месяцев или лет, кроме большей резкости и появления признаков старения — о, и это ей нравилось. Не стоило заставлять Кассандру проводить в одиночестве слишком много времени, когда каждая минута была на счету, а слушать нотации и недовольства никак не хотелось. Та ждала Эстер около выхода из замка с двумя ружьями, лежащими на земле, и с собаками на привязи, которые послушно сидели рядом. Слабо светало, а свежесть в воздухе витала столь сладкая, что удержаться и не вздохнуть полной грудью, вобрав в легкие чистоту и прохладу, было невозможно. Кассандра поприветствовала кивком и молча отдала ружьё, позвав за собой. Затишье голосов сопровождалось свободным пением птиц и звуком шагов, шуршанием листвы и гулявшего ветра, и даже светлевшее небо словно издавало тихую мелодию восходящего солнца, похожую на сонные глотания воздуха. Эстер и Кассандра долго обходили замок, пока не свернули в лес, где всё ещё правила темень. Они продолжали хранить молчание, изредка перекидываясь банальными и краткими фразами, неважными, но искренними, иногда забавными, о самочувствии, борзых и лесе. Тихие смешки раздавались в такт шёпоту листьев и побрякиванию цепей, пока собаки не могли отойти далеко, принюхиваясь и иногда оглядываясь. Кассандра заранее предупредила о том, как важно было сохранять тишину, чтобы не испортить всю охоту — кабан, мол, животное чувствительное. И только когда они добрались до поваленного дерева, — Эстер помнила его ещё с прошлой охоты, сейчас они были не так далеко от реки, — средняя дочь Альсины нарушила столь ценное молчание. — Отпускаем, — скомандовала Кассандра, и Эстер повиновалась. Она присела на корточки и сняла ошейники с неугомонных псов, всё крутившихся на месте. Борзых интересовали только запахи и будущая добыча, к уверенным движениям — или проблема была в Эстер, — они не проявляли ни малейшего интереса. Собаки склонили головы к земле, продолжив принюхиваться и начав быстро двигаться в неизвестном направлении. Эстер и Кассандра следовали за ними, пока успевали идти более-менее бесшумно, а после отстали, примерно запомнив направление, в котором исчезли их фигуры. И это было наивысшей радостью, потому что спотыкаться о корни деревьев и упавшие хрустящие ветки совершенно надоело, как и ловить чужие предупреждающие взгляды. — Помнишь, как держать ружьё? — спросила Кассандра, когда собаки уже явно были далеко, а сохранять тишину уже не было первостепенным. Эстер лишь похмурилась, раздумывая, стоило ли ей врать ради поддержания своей репутации, но после сразу же прогнала гордыню, внимая благоразумию. Кассандре вновь пришлось напомнить о забытом. На этот раз всё проходило быстрее и без лишних объяснений, а резкие прикосновения и исправления сопровождались инструкциями совсем иного характера. — Как только борзые найдут кабана, то начнут лаять. Мы двинемся на звук. Постараемся найти их быстрее. Я не имею ни малейшего понятия, сколько они смогут его удерживать, — Эстер лишь кивнула, скрывая свой скептицизм. Вся работа лежала на псах, а Кассандре и ей оставалось лишь найти своих охотничьих и убить пойманное ими животное. — Пристрелишь его ты? — уточнила Эстер, вновь повторив стойку и получив одобрительный кивок от Кассандры, которая самодовольно ухмыльнулась, расслабляясь. — Именно. Тебе ружьё нужно на всякий случай, — она махнула рукой и двинулась в направлении, в котором скрылись собаки. Эстер пошла тихонько следом, постоянно смотря под ноги, не желая сломать себе шею, очередной раз зацепившись за торчащие из земли коряги. Кассандра мгновенно сделала замечание, пальцем стукнув по подбородку — большее значение имело то, что вокруг, а не на земле. — Ты лишила меня всей забавы, Кассандра. В таком случае, могла всего лишь надеть несколько аксессуаров, а не брать меня с собой, — в шутку пожаловалась Эстер, надеясь, что являлась лишь приятным дополнением к охоте, а не обузой. Тонкие светлые мхи на ветках деревьев потрясающе разрослись, нитями спадая вниз. Сложно было удержаться и не сорвать прелестное растение, чтобы рассмотреть в своих ладонях в полутьме. Не стоило надевать белые перчатки — о чём она только думала. — Мне нужен был зритель, да и побрякушки не умеют разговаривать, — пошутила Кассандра, не растеряв своей серьёзности, и Эстер усмехнулась. Было отрадно осознавать, что её компания приносила удовольствие. То ли в знак поддержки, то ли для больших ощущений Кассандра сейчас не желала распадаться на множество насекомых при встречных препятствиях, охотно задевая молодые тонкие деревца и уворачиваясь от настырных веток. — Хотя и ты болтать стала меньше. Что происходит с Даной? Я видела у неё перевязки, но она ни словом не обмолвилась, откуда они, — Эстер поджала губы, напрягаясь и вновь возвращая взгляд к земле. Дана всегда отличалась умением держать язык за зубами, но умалчивать информацию рядом с членом семьи Димитреску могло обернуться вполне предсказуемыми последствиями, даже несмотря на её неприкосновенность. — Твоя работа? Могла и пригласить на праздник, — она издала смешок, но в голосе явно прозвучала скрытая обида. Действительно? — Это было её желание, — произнесла Эстер, а после зашипела, когда Кассандра отпустила еловую ветку прямиком в лицо то ли в качестве мести, то ли чтобы вновь заставить смотреть вперёд. — Она разбудила меня среди ночи и отвела в подвал. Звучит не слишком правдоподобно, да? — она похмурилась, пожалев о том, что не могла оценить чужие эмоции, когда в поле зрения была лишь чужая спина. На краткое «зачем?» прозвучала не столь лаконичная история, прослушанная в тишине и без единого замечания или же усмешки. Эстер поймала себя на мысли, что рассказ о служанках, письмах и ужасной ночи в подвале здесь, в лесу, вне стен замка звучал инородно, словно безумец выдумал в порыве сумасшедшего вдохновения историю, не предназначенную для вековых деревьев и для кое-где выпавшей на траве росы. — Мама знает? — нервно спросила Кассандра, когда её голос дрогнул, а пальцами та начала отрывать листья с ближайших веток. — Определённо нет, иначе сейчас я и мои любимые сёстры наслаждались бы наказанием, — Эстер не имела и понятия, каким образом можно было бы рассказать всё Альсине, но смягчить её гнев на собственных дочерей, упустивших контроль над ситуацией, и старалась оттянуть этот момент, пусть и желание поделиться знаниями часто разрывало на части. Словно это была маленькая личная победа, гордость, греющая сердце, норовившая вырваться за его пределы и разрастись вне сковывающих тонких стенок. — Мы ещё это не обсуждали, — Кассандра остановилась, и Эстер неуверенно встала рядом, не зная, нужна ли была троим девушкам её помощь, может, отчасти и жалкая. Они вполне могли позаботиться о себе сами, но всё же Альсина являлась авторитетом, которому они не смели перечить — большую часть времени, — и её гнева они боялись, как огня. И Эстер очень хотелось верить, что она была тем человеком, который способен его смягчить. Это было бы здорово. Может, в этом случае многие мысли, надоедливо звенящие в голове, умерли бы, не сумев бороться с яростно кричащими, но очень честными и важными фактами. — Уверена, ты нашла, чем её занять, — Кассандра невесомо положила руки на плечи, поглаживая их, а после резко распахнула чужой воротник, открывая взору предрассветного сонного утра тёмные метки на коже. Эстер тут же широко раскрыла глаза, покраснев и отстранившись под самодовольный смех, прозвучавший тише шелеста листьев. Беспардонная. — Поговори с ней, не стоит затягивать, — серьёзный тон побудил кивнуть, пока Эстер тревожно поправляла воротник, скрывая следы недавней ночи. — Что же… Вы с Даной справились вполне неплохо. Уверена, тебя увлекает эта… иная охота, — хмыкнула она. — Когда ты видела её перевязки? — наступать умела не только Кассандра, которая лишь пожала плечами, продолжив идти. Нет, эта охота всё же Эстер нравилась меньше — это было больше похоже на прогулку, нежели на захватывающее выслеживание добычи и нервное её выжидание, в конце которого всегда оставался выстрел. Решающий громкий звук, что глухо крикнет о победе или поражении, испустив пар изо рта. Впрочем, может быть, Кассандре сейчас нужно было как раз иное, более спокойное и менее рискованное. — Не ревнуй, детка. Всем известно, что в последнее время твоими местами обитания стали внутренний двор и виноградники — девчонка искала тебя там, — вероятно, Кассандра говорила о вечере, когда Эстер находилась с Альсиной в подвале. Дана совсем не берегла себя, глупая. Это был не тот подвиг, который стоило совершать. — Я хотела позабавиться, но кто знал, что она так слаба… Ты бы не простила мне поломанной ценной игрушки, и пришлось помогать, — Эстер крепко сомкнула губы, сдерживаясь. Врала ли? Она прекрасно знала, что забавы Кассандры не несли в себе ничего безобидного, однако неприкосновенность Даны не нарушалась после их договора ни одной из дочерей Альсины. Любые жестокие игры с девчонкой закончились бы неизбежным конфликтом, а Кассандра не была столь безрассудной, верно? — А собаки? — продолжила Эстер, останавливаясь. Жёлтый маленький цветок выглядывал из-под листьев, беззащитный и одинокий, столь отличавшийся от остальных растений. Пришлось присесть и рассмотреть его поближе, чтобы улыбнуться и ахнуть — венерин башмачок, какая удача. Эстер коснулась его пальцем, будто лаская и умоляя продолжать расти, никогда не сдаваясь. — Ты знаешь, что это за цветок? — увлечённо прошептала она, забывая о Дане, когда Кассандра закатила глаза. — Её отец охотился, у девочки неплохие и полезные знания. Говорит по делу, не раздражает, весьма покорна. Одним словом — идеальная осязаемая тень, — с каждым словом её голос затихал, а после Кассандра сделала паузу, равнодушно наклоняясь над растением. Её мало интересовали цветы. — Венерин башмачок? Ты же не пойдёшь искать пещеру любви, верно? — нагло засмеялась она, сведя брови, и Эстер отмахнулась, вставая и виня среднюю дочь Альсины в испорченном моменте. Ни капли романтичности и умения созерцать, иногда столь важного для успокоения и познания. — Но твоя одержимость адонисами становится мне всё более понятной, — улыбка появилась на лице против воли. Пусть её подобия шуток и не имели границ приличия, сквозили нахальством, однако продолжали раззадоривать и заставляли смеяться. — Я тебе даже завидую, ни одна служанка не просила меня нанести ей увечья. Тебе попалась чудеснейшая умалишённая девчонка. Каково это было? — в её глазах действительно плавал искренний интерес, тонущий в остром непонимании и спокойном удивлении. — Странно, — ответила Эстер, не желая возвращаться воспоминания к той ночи. Но картинки все же проскальзывали, темные и жестокие, полные стонущих чувств, отягощающих камнем, привязанным к шее. Образы песком улетали с легкими порывами ветра, рассеивающими и пахнущими хвоей, а в затишье вновь появлялись, оседая светлыми мелкими кристаллами на зубах. — Когда нет сопротивления, это чувствуется менее… азартно, словно искаженно, — Кассандра хмурилась, изо всех сил стараясь понять далекие от земного и насущного слова, и Эстер постаралась исправиться. — Это не та ситуация, когда оба получали удовольствие. — Честно признаться, когда я резала тебя, то тоже не испытала великого удовольствия, — усмехнулась нагло Кассандра, будто с недоверием относясь к сказанному — о, она бы справилась лучше? Упоминание собственного наказания в подвале не вызвало ни воспоминаний, ни эмоций, будто они обсуждали завтрак или забавный случай из детства, померкший и далекий, оставляющий лишь возможность ненароком упоминать его спустя множество дней. — Да, ты страдала, но это было очень скучно, — Эстер в удивлении подняла брови, когда Кассандра подняла ладони вверх, защищаясь. — Ничего личного, ты всего лишь не в моем вкусе. Оказалось, намного интереснее побуждать тебя убивать, а вот в роли жертвы ты слишком занудная, — Эстер тихонько ударила ту в плечо, посмеиваясь. Может, это тоже спасло ей жизнь, помогло свернуть на ту дорогу, по которой Эстер шагала сейчас. Насколько она не была приспособлена жить вне замка, настолько же здесь ей теперь было комфортно. Кто бы мог подумать, что место, на которое она смотрела из яблоневого сада, страшась, находя его чужим и незнакомым, станет настоящим домом. Вспоминать об этом было странно, но сладко — может, стоило прожить абсолютно отвратительные годы в деревне ради обретения семьи. Эстер продолжала идти, вновь глядя на ветки на земле, пока всё же не решилась поднять глаза и осмотреться. Ещё в деревне она часто краем уха слышала, что многих девушек лес пугал своей пышностью, заточением и неизвестностью. Словно ветки, высокая летняя трава и тишина — пение птиц в расчет и не бралось, — могли скрывать нечто страшное и пугающее. А тишина в лесу была необычной, казалась объёмной и естественной, а каждый звук, будь то треснувшая ветка или упавший жёлудь, мог заставить сердце сделать кульбит. Эстер никогда не находила это отталкивающим — всё было ровно наоборот. Это дарило эмоции и позволяло ощутить иное одиночество, не скулящее и побитое, а вольное и лёгкое, дарившее возможность дышать. Она продолжила идти, разглядывая колыхавшиеся ветки вдали, пока именно их движения и не насторожили — резкие, быстрые, громкие. — Кассандра! — тихо проговорила Эстер, схватившись за её локоть и взглядом указав на север. Та среагировала мгновенно, и через секунду в её руках находилось ружьё, тело напряглось, а взгляд сразу же из игривого превратился в сосредоточенный. Ветки вновь заколыхались, одна за одной, неестественно и сильно, и Эстер смогла меж деревьев и листвы разглядеть существо, смутно напоминавшее человека, но слишком быстрое и несуразное. Нечего было переживать, рядом была Кассандра. Эстер достала ружьё, встав к ней спиной и лицом к югу на всякий случай. — Что это? — тихо проговорила она, всматриваясь в лес. — Уродцы, созданные Мирандой, — Кассандра держала существо на прицеле, но выстрелить не спешила. Громкий звук, что разлетится по всему лесу, мог запросто сорвать слежку собак и всю охоту. Человекоподобное животное перемещалось вокруг и не приближалось, и Эстер отчаянно не понимала, что то вынюхивало. Может, чуяло опасность в виде Кассандры, которая не являлась человеком — возможно ли? — Они ещё никогда не подходили так близко к замку, — сосредоточенно произнесла она, продолжая следить за движениями существа, пока Эстер разглядывала ветки в другой стороне, боясь найти второго «уродца». — Ты видела их раньше? — прошептала она, совершенно не понимая, что происходило. Карл говорил об этих существах, и Эстер упоминала их в разговоре со Стелианом. Картинка в одно мгновение обрела краски — вот что тот имел в виду, когда сказал, что Эстер не доживёт до утра, почему так нервничал и желал поскорее вернуться в деревню из леса. Ей даже в голову не приходило, что вылазка в ночи за виноградники может закончится не простой неудачей, связанной с письмами служанок и несуразным почтальоном, а побегом от творений Миранды и жестокой смертью. По коже пробежались мурашки после снизошедшего осознания возможного непредвиденного исхода. — Эстер, не задавай глупых вопросов, — холодно проговорила Кассандра. — Я хожу на охоту и вижу, где они ошиваются. Они ходили по окраинам леса с западной стороны, а этот пришёл с севера, от замка, — в её голосе не было ни страха, ни сомнений, лишь настырное подозрение и злость. — Я думала, их истребили, — прошептала Эстер, не отвлекаясь от южной стороны ни на секунду. Паранойя брала своё — ей мерещились движения ветвей и быстрые несуразные перемещения, и в голове жужжал противно страх: вдруг придётся стрелять, а она промахнётся? — Чушь, Миранда не позволила бы. Мне кажется, она нашла способ их контролировать, а всё, что может оказаться полезным, она использует, — Кассандра говорила без ненависти, а лишь с явным напряжением и сосредоточенностью. Эстер постыдно поняла, что скорее всего та держала ружьё наготове из-за неё — эти чудовища не могли причинить ей никакого вреда, а вот человеческая оболочка была столь хрупка и тонка, нуждалась в защите и бережном отношении. Кассандра медленно опустила ружьё, ударив теперь свободной рукой по чужому бедру, подавая знак расслабиться. — Сбежал. Когда я встречаю этих тварей, всё время возвращаюсь мыслями к тому, что наши случаи с сёстрами — это огромная удача, — Эстер медленно и настороженно опустила ружьё, обещая себе больше не смотреть в землю. Значит, и в этих существах тоже были злосчастные Каду, абсолютно невозможные для понимания паразиты, вызывавшие лишь отторжение. — Иногда я задумываюсь, что было бы, не будь ты человеком. Думаешь, нам было бы так весело? — Кассандра нервно усмехнулась. Эстер замерла на мгновение, задумавшись, а после продолжила идти рядом с Кассандрой глубже в лес. В её голове ранее не проскальзывали мысли о возможности быть бессмертной, как члены семьи Димитреску. И сейчас, лишь при одном представлении о том, что в её теле может жить инородный паразит, который поглотит её личность в обмен на бессмертие, заберёт всё то живое и трепещущее внутри, превратив в нечто тусклое и не принадлежащее собственной душе, подчинит Матери Миранде, вызвала лишь брезгливость и неприязнь. Эстер не желала бессмертия, непостижимых возможностей и даже капли той силы, которую «даровала» та женщина. Её устраивала жизнь с волнующими эмоциями, хрупкостью и конечностью, позволяющей ценить, любить и быть собой, а не кем-то иным. — Я никогда не думала об этом, — Эстер похмурилась, не представляя себя творением, имеющим в руках вечность. Все недавние мысли об опасном существе и необходимости защищаться испарились, словно их и не было, будто бы угрозы больше и не существовало. Вопрос выбил из колеи, вызвав тягостный дискомфорт и желание закрыть эту тему как можно скорее. — Бессмертие — совсем не моя история, и… мне кажется, всё важное и действительно живое испарится вместе с возможностью умереть, — на мгновение это показалось невероятной пыткой. Эстер никогда не думала об этом в этом ключе. У всего был свой конец, особенно, у живых существ, и эта мысль была столь естественной и понятной, будто бы никто не имел и права ставить её под сомнение или же пытаться ей противоречить. Но Лорды, семья Альсины — исключения, которые не имеют права сбежать из этого мира, закованные в его прекрасных или жестоких рамках, призванные дарить другим подарок освобождения — смерти. Эстер ни за что бы не захотела умирать сейчас, нет, но однажды — она была уверена, — к ней придёт это желание, когда она возьмёт от жизни всё, что та способна дать, когда тело и разум преобразятся, когда постареет земля. Кассандра понимающе кивнула, положив руку на плечо и сжав его на мгновение. Было ли это согласием, поддержкой или чем-то иным, Эстер так и не поняла. Да и впервые не горела разбираться — простое прикосновение лишь помогло успокоиться и закончило столь странную тему. Только новые мысли, от которых так хотелось избавиться, теперь обосновались в голове, заняв присущее им место. Лишь бы сидели тихо и не скулили, напоминая о себе и требуя внимания жестоко и гнусно, отнимая покой. Собаки залаяли, и Кассандра улыбнулась, повернувшись к Эстер. А после они бежали. Сквозь царапающие ветки, мягкую листву, меж старых поющих от порывов ветра деревьев, собирая сапогами росу и жадно вдыхая прохладный воздух, наполненный запахом хвои, влажности и улыбающегося рассвета.***
После ужина Эстер еле-еле уговорила Альсину подняться на крыши, которая отчаянно сопротивлялась и не желала поддаваться столь детской и опасной забаве. Согласилась она с одним условием: никаких рисков и грязной черепицы. Леди Димитреску вызвалась отвести Эстер на самую высокую башню замка, откуда можно было полюбоваться закатом в полной безопасности, подходящей её «утончённой натуре». Это вызвало лишь улыбку — неважно было, откуда смотреть на заходящее солнце: с черепицы или из башни. Важным являлось то, что они будут вдвоём провожать день высоко над землёй, но слишком низко под небом. Охота оставила впечатление весьма двоякое, всё же подарив не только ребяческое веселье, но и необыкновенно мучившие мысли, никак не дававшие покоя. Они всё же скулили — этого стоило ожидать. Эстер не желала обсуждать их ни с Кассандрой, ни с кем из её сестёр и уж тем более с Даной. Её интересовала Леди Димитреску, её мнение и скрытые идеи, которые могли затянуть верёвку на шее у громких, раздражавших сомнений. С ней хотелось разговаривать, открыть всю душу и переживания, чтобы их приняли или уничтожили — не так важно, эта тема касалась их обеих, и рано или поздно ей стоило показаться из тьмы. — Вы бы хотели, чтобы я была похожей на Вас? — спросила Эстер, когда они вдвоём медленно поднимались на крыши — каждая в своих мыслях, которыми так и хотелось поделиться, переплестись и слиться во что-то общее, принадлежащее только им обеим. Пытливый вопрос всплыл сам собой, отчего-то казавшийся невообразимо острым и требовавшим разрешения. — У нас больше общего, чем ты думаешь, — ответила Леди Димитреску, усмехнувшись. О, Эстер бы улыбнулась, если бы её слова были трактованы верно. И пусть сейчас фраза принесла лёгкое удовлетворение от признания, пускай ненавязчиво хотелось узнать, в чём же именно, но насущная тревога брала верх, а обсуждение животрепещущего и волнующего откладывать не хотелось — иначе Эстер съест себя заживо ночами, совместными или одинокими. — Нет, я имею в виду другое. Вы бы хотели, чтобы я была бессмертна? — и всё же волнение, дрожащее и чистое, прозвучало в голосе. И даже Альсина остановилась на мгновение, сведя брови и посмотрев на Эстер словно с переживанием и недоумением. Неужели она раньше об этом не думала? Но это продлилось лишь короткое мгновение, уничтоженное быстрым течением времени и непревзойдённой женской силой держать все эмоции — может, за исключением гнева, — в себе. Леди Димитреску отвернулась, продолжив свой ход молча, выжидая момента. Она подтолкнула легонько Эстер рукой, позволяя пройти вперёд. Это была самая высокая башня в замке, откуда можно было видеть закаты и рассветы, разделённые ночью и луной, то растущей, то убывающей и лишь недолгое время на фоне вечности полной. Сегодня ветер, насыщенный прохладой и силой, забирался под кожу — нужно было взять что-то тёплое, накинуть на плечи. Несмотря на дребезжавшее и печальное в душе, Эстер всё же улыбнулась, ощущая, как изнутри грело осознание — Альсина стояла рядом высоко над крышами, выше, чем забиралась Эстер когда-то, в месте, дарившем лишь силу и свободу, личное. Если им не суждено этим вечером соединить мысли, то уж мгновение точно будет их общим. — Я удивилась, что ты задала этот вопрос, потому что думала о нём недавно, — начала Леди Димитреску, и Эстер замерла. Ей хотелось услышать ответ, но было страшно, что он будет отличаться. Столь важный, неописуемо серьёзный вопрос мог разделить их своей противоречивостью и соблазном. Но бессознательное рвалось наружу, то, что Эстер когда-то забыла, то, что было перекрыто существованием во тьме. И впервые она была сильна поставить чёткую точку в этом вопросе, невзирая на всё остальное. И хотя бы здесь она нуждалась, как в воздухе, выбрать себя. — Вечность — большое слово, даруемое за непосильную цену. И в ней не так много хорошего, как может показаться, — Леди Димитреску смотрела вдаль, и в её глаза струились лучи уходящего солнца, словно достигая души. О, ей тоже шла высота — будто все её оковы спали. Но только слова говорили об обратном. — Нет, Эстер, риски слишком высоки, — она не оглянулась, чтобы продолжить, смотрела на сонный диск, казалось, неослеплявший, — думаешь иначе? — Знаете, когда я только оказалась в замке, у меня было чувство, что по венам струилась жизнь. И смерть была чем-то страшным, невообразимо мрачным, — она начала медленно, подбирая слова, стараясь передать собственные мысли, которые в этот раз совсем не были запутаны — просто сложны. Редкое мгновение, когда всё было разложено чётко по своим местам. И Леди Димитреску слушала внимательно, крепко сжав каменные перила. — И только чуть позже я приняла её, может, смирилась. А после всё зашло так далеко, что я в ней утонула, срослась. Ваши слова о том, что чувствовать, быть живой — это значимо, помогли обрести равновесие. И Вы сказали, что ощущаете лишь пустоту — это ведь последствия эксперимента? — Альсина незаметно кивнула, искоса взглянув на Эстер, и та продолжила увереннее, полностью доверившись своим мыслям. — Мне нравится получать удовольствие от мелочей, находить нечто в простом пении цикад, — она усмехнулась собственной мечтательности, — мне нравится быть человеком. Наверное, это то малое, что осталось от прошлой меня. И я люблю абсолютно и всем сердцем так же быть участницей чего-то вечного и важного, как решение судеб, — Эстер остановилась, пытаясь понять, что же сейчас ощущала Альсина, полностью погрузившаяся в рассказ. Её пальцы разжались — наверное, она почувствовала облегчение. Насколько было нельзя поверить, что её этот вопрос волновал столько же, настолько Эстер сейчас боролась с приятным изумлением, покрытым чем-то печальным. — Нет, бессмертие — последнее, чего желала бы моя душа. Я бы не отказалась провести с вами вечность, но для меня вечность — это моя жизнь, имеющая конец. — Оставайся собой, Эстер, — добавила Альсина, наконец, закрывая глаза. — И иди по той дороге, которая близка тебе, а не кому-то ещё, — столь странно было слышать эти слова, непривычные и абсолютно новые от женщины, которая раньше вела, направляла и, казалось, создавала. Что изменилось? — Только без глупостей: не иди назад, в ином случае наши разногласия породят катастрофу! — она взмахнула руками, и Эстер посмеялась. Леди Димитреску всегда оставалась собой, даже в моменты великолепной искренности, когда в ней пробуждалось что-то, где не было той власти и жестокости, пусть и привлекательной и любимой. И нет, развернуться — это проститься со всем, перечеркнуть и обесценить. Мало того, что это являлось вопиющим неуважением к себе, так это ещё и было невозможным, нежеланным — зачем стоило возвращаться к той наивной, глупой девице, отрезанной от реальности столь сильно и совершавшей неразумные вещи, испытывавшей не судьбу, но Фортуну? Эстер смотрела на солнце, медленно замерзая телом, но не душой. — Может, поиграете мне Вы сегодня? — губы всё ещё были растянуты в широкой улыбке, а крыши интересовали уже намного меньше. В душе теплилось спокойствие, комфортное и мягкое, в котором так хотелось утонуть! Оно означало жизнь, долгую и приятную, может, не вечную, но в этом и прелесть — конечность времени заставляет ценить мгновения так, как ничто в этом мире. Человеческую жизнь без правил и границ, сковывающих и приземляющих. Быть бессмертной — совсем не та ноша, которую Эстер смогла бы нести на своих плечах. — Я соскучилась по Вашей музыке. — Неудивительно, она превосходна, — Альсина подняла кончик губ, встречая тоскливые сумерки. С души упал камень, освободив от тяжести, повисшей в воздухе и мешавшей, но разговор всё же осел внутри печальной пылью, которую обе сейчас тщетно пытались смахнуть игривыми нотами. И если это удавалось плохо, то, может быть, ноты иного рода будут способны помочь и излечить — те самые, душевные и музыкальные, некогда послужившие непредвиденным толчком к тому, что сейчас летало в поднебесье. — Только без танцев, иначе мне вновь придётся тебя остановить. — Но я не буду против! — поддержала Эстер, в порыве схватив женскую руку и вспоминая ночи, пропитанные нежностью и медлительностью, вобравшие в себя тепло тел и обнажённость стыда, избавившие от всех страхов и подарившие чувство жажды и желания. О, как же ей понравилось, несмотря на недолгую боль — всё отходило на задний план при воспоминаниях о нежных касаниях, поцелуях, невыносимых пульсациях и яркой вспышки, отчего-то вызвавшей зависимость. — Ещё бы, не сомневаюсь, — фыркнула Леди Димитреску, и Эстер улыбнулась шире. Проводить время в обществе Альсины, которая сама была не против, отодвинула недавнее желание обсудить все вопросы, связанные с делами, с мурлыкающей целью наслаждаться моментами. Им нужен был перерыв от всего, возможность выпасть из времени, погрузиться в сладкое небытие, живое и застывшее, по крайней мере, именно этого всем большим сердцем желала Эстер. До оперного зала они добрались в сопровождении витающей лёгкости в воздухе, иногда шепчась о чем-то столь банальном и приятном, совершенно естественном. Ни грамма неловкости и напряжения, от чего голова шла кругом. Эстер забылась во мгновении, а когда мысль о том, насколько невозможным всё сейчас казалось, пересекла разум, то сердце пропустило удар. Хотелось закрыть глаза и закричать от счастья, переполнявшего, вот-вот готового вылиться за пределы. Эстер с удовольствием зажгла свечи в оперном зале, наслаждаясь только родившимся запахом огня — было слишком поздно просить служанок, а Леди Димитреску устраивалась за роялем. Не было нужды использовать все свечи, ведь полумрак сегодня казался роднее и приятнее, интимнее, так что были подсвечены полы красного занавеса — чёрт возьми, Эстер однажды пряталась за ним, — и рояль. Альсина ведь ещё ни разу не играла только для Эстер, её одной — либо она брала роль учителя, либо рядом всегда находился кто-то ещё, мелькавший в танце или в ласковом присутствии. Этой ночью всё должно было быть иначе, особенно и всё только для обеих. Эстер наслаждалась уединением, необъяснимым и необычным чувством внутренней близости, ставшей только глубже после проведённых вместе ночей. — Раз уж мы всё решили… — задумчиво начала Эстер, немного нерешительно, сделав паузу, ожидая реакции. Она зажигала последние фитили, не в силах побороть своё любопытство. И, видимо, затянувшееся молчание и неуверенность сразу же укололи терпение Леди Димитреску. — Спрашивай, — поторопила она, заставляя убраться всем сомнениям вон. И Эстер тут же развернулась, держа свечу в руках. И пламя лишь лучше оранжевым подсветило мучивший вопрос, отразившейся на лице. Только взгляд Альсины блуждал по телу, пока предложение обретало формулировку в чужой голове. — Мне, правда, интересно, — Эстер помотала головой, засмотревшись на красный бархат занавеса, а после недоумевающе добавила. — Неужели Вы никогда не жалели о том, что произошло? Хотя девочкам, мне кажется, по душе вечность, — и тогда она смогла взглянуть на Леди Димитреску, на чьём лице не дрогнул ни один мускул. Столь спокойное отношение к личному вопросу, залезавшему в душу, помогло расслабиться и вернуться к занятию. — Это действительно так, в этом мы отличаемся, дорогая, — безмятежно ответила она, словно они сейчас обсуждали, какое вино лучше подать на ужин. — Они родились с этим чувством, если можно так выразиться. Мне же есть, с чем сравнивать, — слова звучали вполне логично, но хотелось докопаться до их истоков, узнать, во что они вытекали и к чему вели. К тому же прямого ответа на вопрос получено не было. — Вы поэтому не обсуждаете прошлое? — прямо спросила Эстер, предполагая, стараясь лучше понять, залезть настолько глубоко, насколько это было возможно. Под кожу, мышцы, в самые кости. — Больно вспоминать то, от чего вынужденно отказались? — всё же сейчас Альсина не могла жить так, как раньше. Её пустота, которую Эстер и дочери сейчас разбавляли, томления по прошлым забавам, возможностям, любимым делам и насыщенности — неужели её это никак не трогало? Откуда в этой женщине было столько стойкости, чтобы, имев наверняка потрясающую жизнь до жизни, не сгорать в всплывающих картинках каждую ночь? Эстер не смогла бы так. — Не больно, иногда это непросто. Со временем всё меркнет, воспоминания и чувства, но изредка они особенно яркие, — в её голосе действительно не было отчаяния или переживаний, там царило спокойствие и непринуждённость. И даже янтарные глаза продолжали выражать полное равнодушие к льющимся словам. Эстер удивилась, что Альсину не беспокоило это так, как она могла бы подумать. — Если воспринимать то, что есть сейчас, как естественное, как чистый лист, ситуация становится иной. Но иногда, в не самые лучшие дни, хочется всего лишь… сбежать во Францию, — она похмурилась, застыв на мгновение. Но наваждение прошло так же быстро, как и появилось. — Тебе бы там не понравилось, — словно больше для себя, нежели для Эстер, добавила Леди Димитреску, переворачивая листы нотной тетради. — Впрочем, это бывает весьма редко, так что нет, не жалею ни о чём. В замке у меня есть семья, спокойствие и положение, — она слабо улыбнулась, возвращаясь в реальность, из которой, вероятно, даже шага не было сделано. Что же, пусть так. Эстер в этот раз не смогла понять чужих чувств, но была способна их принять без лишних противоречий, поэтому лишь продолжила диалог, уводя его в более расслабленное, игривое русло, закрывая эту тему. — Вы и сбежать из страны? — посмеялась она, с трудом представляя Альсину за пределами замка да и Румынии. — Я думала, у Вас иные методы отступлений: например, наказания в подвале, ссылки неугодных, — медленно перечисляла она, безобидно подтрунивая, совсем не желая обидеть или же упрекнуть. — О-о, замолчи, Эстер! — Альсина подняла брови, одарив взглядом, полным искр, улыбнувшись чуть шире. Леди Димитреску даже потеряла интерес к нотной тетради на пару мгновений, вовлекаясь в игру и делая паузу. — Методы наступления ещё страшнее, — как ни в чём не бывало произнесла она, демонстративно стирая улыбку и отворачиваясь. Контроль её эмоций восхищал, и эта игра раззадоривала настолько, что Эстер казалось, будто она влюблялась сильнее — куда ещё? Эстер широко раскрыла глаза, где плескалась чистейшая невинность, и развернулась, соблазнительно коснувшись пальцами губ, заставив Альсину взглянуть на неё озадаченно. Чёрт возьми, порывы души сейчас, когда страху и границам больше не было места, вбирали в себя сладостный вкус, что насыщал и вызывал зависимость одновременно. — Перверсия? — она свела брови, когда Леди Димитреску, ошеломлённая, звонко засмеялась, закрывая глаза и вновь возвращаясь к делу. — Дурочка, — тихо и ласково произнесла она, помотав головой, и Эстер рассмеялась в ответ, наслаждаясь столь прекрасным моментом, в котором словно рассветной росой осело понимание. Альсина ценила её шутки, одаривая бархатным звуком веселья, и именно это доставляло неимоверное удовольствие, позволявшее подняться до небес. Долгожданное спокойствие и лёгкость, свобода и услада — о, невозможно было и подумать о подобном многие месяцы назад. Всё смущение и страх исчезли, а смелость и открытость надели короны, взбираясь на престол. Больше не было страшно касаться и флиртовать, подтрунивать и играть — теперь же это казалось столь естественным и понятным, что Эстер медленно растворялась в новом, — но отчего-то привычном, шедшем изнутри, — чувстве. Леди Димитреску начала играть без предупреждения, застав врасплох. Вальс полился из-под её пальцев, соблазнявший отпустить душу и телу, отдаться ему — не время. И Эстер подошла к Альсине со спины, слегка пританцовывая, наслаждаясь безошибочными и идеальными звуками. И даже сомнений не возникло, когда она сзади обвила руками женскую шею, носом зарываясь в волосы, мягкие и пахнущие так сладко. О, ничего не могло отвлечь эту женщину от своего дела, но всё же та довольно хмыкнула. Отстраняться не было ни желания, ни попыток — Эстер стояла на месте, закрыв глаза, прижимаясь ближе — насколько это было вообще возможно, — к Альсине. О, нет, она была довольна абсолютно всем, но мысль, слишком быстрая и воодушевлявшая, пересекла разум: каково танцевать с Леди Димитреску? Будь они в иной ситуации, когда та ещё жила по-настоящему, чувствовала столь много и ярко, могли бы они покружиться вдали от всех глаз только вдвоём? Сейчас подобное и не представлялось возможным, удобным или же реальным. Как же хотелось пробиться в её былое лишь на пару минут, на единственный танец, имея положение и счастливое прошлое, когда обе были бы равными и необременёнными — нечто невозможное. Эстер глубже вдохнула запах роз, расслабляясь и теряясь в Леди Димитреску, всё так же продолжавшей играть, только руки теперь гладили ключицы, изредка спускаясь ниже, от чего женское тело напрягалось из раза в раз, теша самолюбие. Нет, всё же оно баловало что-то иное, менее эгоистичное и горделивое, что-то чистое и искреннее — ту незапятнанную душу девчонки, недавно пришедшей в замок, не имевшей тьмы. То, как реагировало чужое тело на прикосновения, сладостно убивало изнутри, неконтролируемым наслаждением разливалось по венам, достигая сердца и каждой клеточки. — Не испытывай моё терпение, мышонок, — неожиданно произнесла Леди Димитреску, и Эстер усмехнулась, оставляя нежный и долгий поцелуй на любимой щеке, тёплой коже, а после на шее, пульсирующей венке, убирая руки. Она будет танцевать, пока не видит Альсина, спокойно и в одиночестве, зная, что женщина находится рядом. Удивительная способность — наслаждаться собой, получая удовольствие от чужого присутствия — нет, родного. Пускай она не смотрела, лишь продолжала перебирать длинными пальцами по клавишам, Эстер лишь несуразно двигалась, зная, для кого лилась эта мелодия. О, это было словно подарком. Леди Димитреску дарила музыку и возможность в неё погрузиться, отразить там себя. И Эстер не желала быть неблагодарной этой данности, продолжая двигаться. Вот перед глазами красные шторы, тьма, а вот уже рояль с играющей на нём Альсиной, вновь тьма, и снова бархат. Если этот момент стоил всего, что было сделано, то Эстер с удовольствием повторила бы путь к нему вновь, не взирая ни на что. Медленный шаг, и мысли неслись прямиком за звуками, неспособными выйти за пределы замка и даже комнаты, однако размышления обгоняли их и неслись далеко-далеко — им даже время не помеха. И только через много минут, взяв всё возможное от одного чувства, иного стало не хватать. Пришлось игриво пройти к роялю, отбросить в сторону все приличия и манеры — это ведь был вызов, верно? — и осторожно залезть на него, ложась. Теперь Эстер подпирала ладонью лицо, наблюдая за Леди Димитреску слишком влюблённо, разглядывая дрожащие ресницы, то и дело еле заметно меняющиеся эмоции на бледном лице, движения пальцев. О, хотелось застыть во мгновении, слушая различные вальсы, льющиеся один за одним. И душа открывалась, и пела, и неподвижное расслабленное тело танцевало в зазеркалье, и Альсина иногда улыбалась, поглядывая на Эстер. Она думала о балах, на которых танцевала Леди Димитреску — вероятно, к ней были прикованы все взгляды. Наверняка её движения были не менее идеальными, чем мироздание. Строила картины, как мужчины боролись за шанс покружиться с ней в вальсе, а женщины завидовали, тайно мечтая оказаться на её месте или, может, даже рядом. А после Эстер отогнала все свои выдумки, наслаждаясь словом «сейчас» и тем, что Альсина теперь была её. И только. Удивительное чувство превосходства над всем миром, над прошлым и будущим — кто был удостоен такой чести и счастья? — Следующую мы учили, сыграем вместе, — произнесла Леди Димитреску, то ли желая свергнуть Эстер с рояля, то ли действительно с целью банально сыграть вместе второй раз. И вряд ли в последний. О, в этот раз между ними не будет расстояния — Эстер позаботится об этом. Спуститься с рояля всё же пришлось, но это совсем не расстраивало, ведь то, что было задумано, являлось ещё более ярким и сладостным. Тайная задумка, игривая и искушающая, подогревала и изводила. Эстер приблизилась к Альсине, которая взглянула непонимающе, чуть-чуть прищурившись, а после, подняв бровь и уловив текучую мысль, пустила к себе на колени с томной медлительностью. О, её рука побывала на талии, а после и на бедре, касаясь, придерживая словно невзначай, но так уверенно и властно. Чувствовать спиной чужую грудь, поднимающуюся и опускающуюся, будоражило, и волна горячего тепла растеклась по телу. Каждое касание мурашками проносилось по коже, а женское дыхание над ухом заставляло забыться, а ведь всё ещё предстояло сыграть. Эстер с трудом выпрямилась, пытаясь отвлечься от касаний телами, от вспыхнувшего внутри желания и появившихся перед глазами воспоминаний прошлых ночей. Вальс, было суждено из-под пальцев выдать вальс в четыре руки. Мелодию, которая сейчас будет звучать прилично, не будет больше былой фальши, а польётся чистота, вновь общая и невообразимо близко сыгранная. Эстер задержала пальцы над клавишами, когда Леди Димитреску устроила голову невесомо на её плече, повторив движение, а через мгновение, прошептав: «готова?», не дождавшись вздоха, начала играть. И даже труда не составило предугадать момент, когда руки, облачённые в перчатки, коснулись клавиш — отчего-то это чувствовалось на уровне подсознания. Они вступили одновременно, ровно, и Эстер уже прекрасно знала ноты, чтобы сыграть достаточно хорошо, так, чтобы Альсина была довольна, не морщилась. И ощущение единения сводило с ума, а практически безупречная игра ласкала слух, заставляла сердце биться быстрее во вдохновении и восторге. Кто бы мог подумать, что музыка, сливающая с безобидными прикосновениями, теплом, могла облачиться в ядовитое, убивающее сознание и всю концентрацию? Нельзя было останавливаться, фальшивить. Только мелодия в один момент потеряла одну руку — Альсина положила её на талию, обвивая и прижимая к себе, прошептав: «играй». Теперь была её очередь изводить — маленькая месть. О, у Эстер было намного меньше выдержки и сил, а так же заинтересованности в музыке. Поцелуи в щеку окрыляли, вновь заставляя ощутить себя выжившим Икаром — вновь невозможное, да и солнце давно разлетелось на осколки, — забирали всё внимание. Разве могло быть что-то в этим мире важнее прикосновений алых губ? Они спустились к шее, и Эстер подняла голову чуть выше, всё ещё стараясь смотреть на клавиши и продолжая играть, не смея нарушить приказ. Тело постепенно начинало дрожать, а вся сосредоточенность летела на огромной скорости прямиком в пропасть, к тому же с великим удовольствием — чёрт с ней. — Осознаешь, что делала ты? — пока Леди Димитреску продолжала дразнить, убирая вторую руку с клавиш, медленно задирая чужое платье выше, касаясь разгорячённой кожи, Эстер, терявшая самообладание, старалась изо всех сил продолжать играть, хотя ошибки уже начались, пальцы тряслись и нажимали совсем не на те ноты. Мимо Альсины это не ускользнуло, и та довольно усмехнулась. — Фальшь означает согласие? Эстер даже не поняла, что произошло, когда она, наплевав на приказ и эту чёртову музыку, развернулась к Альсине, захватывая алые губы в плен. О, мягкие и сладкие, вишнёвые на вкус. И гравитация потеряла значение, и мир пошёл кругом, когда Эстер очутилась сидящей на рояле, продолжавшей ненасытно целовать чужие губы, когда женские руки сжимали крепче и сильнее. О, эти мурашки, бежавшие по телу, абсолютное предчувствие недавно случившегося, удовольствия и жара, который нарастал внутри. Тишина оглушила, и теперь было слышно только стук собственного сердца и жадные вздохи в порыве отдышаться, срывавшиеся стоны, когда одна ладонь решительно сжимала кожу, а другая быстро и умела развязывала тонкие верёвочки платья сзади. Эстер не могла оторваться, привлекая Альсину ближе к себе, зарываясь пальцами в чёрные волосы, чуть ли не откидываясь на рояле назад. Платье было задрано, и теперь оголённые ноги касались светлой шёлковой ткани, прижимались. Она сбросила туфли, с грохотом рухнувшие на пол. Можно ли было насытиться жарким поцелуем, таким безумным и рваным, мокрым и заставлявшим ощутить присутствие крадущегося зверя, звавшегося вожделение. Ей всегда будет мало. Водить руками по бледной коже, дотрагиваться до мягких волос, хаотично сжимать ткань чужого платья, залезать ладонями под шёлк туда, где было горячо, где были мурашки. Невозможно недостаточно. В одно мгновение Леди Димитреску закончила с верёвочками, нетерпеливо и быстро оголяя торс податливой, не оказывавшей сопротивление Эстер. Разгорячённое тело, почувствовавшее прохладу оперного зала, тут же было накрыто тёплыми смелыми руками. Альсина пальцами обхватила шею, удерживая на месте и отстраняясь. Всего несколько секунд она разглядывала оголённую, рвано вздымавшуюся грудь, пока Эстер, уничтожив своё ненужное смущение, бесстыдно наблюдала за чужой реакцией, жаждущим взглядом. И через мгновение Леди Димитреску властно привлекла к себе, отпуская горло, спускаясь ниже. Считала рёбра широкими движениям, позвонки, рисовала круги и окружности, наполняя тело Эстер желанием, увеличившимся в размерах с каждой минутой и секундой. Течение времени словно изменялось, а все механизмы ломались — то бежало слишком быстро, то медленно, непостоянно и неправильно, но так неважно. Когда руки Альсины оказались на бёдрах под платьем, превратившимся в складки ткани на поясе, она остановилась, удивлённо отстраняясь и осторожно вынимая нож, привязанный к плоти. — Хочешь вновь обсудить перверсию? — Альсина усмехнулась, повертев клинком и дотронувшись кончиком лезвия до ямочки меж ключиц, и Эстер, чуть ли не закатив глаза, выхватила его, быстро отбрасывая в сторону. В душе прозвучал смех, но на лице отражалось только нетерпение. — Говорить о ней — это последнее, чего я хочу, — выпалила она, вновь увлекая Леди Димитреску в непрерывный и долгий поцелуй, которая и не была против, забыв о своём недавнем остроумии. Разговоры закончились на пару минут, сменившись вновь жадным и мокрым, сводившим с ума. Чувствовать чужое тело под ладонями, пусть и облаченное в платье, — хотя Эстер постаралась достаточно, чтобы больше оголить плечи и грудь, — столь сильно будоражило и захлёстывало, что уже собственное постепенно сгорало в желание ощутить на коже алые губы. Всё словно ныло, покалывало в ожидании мягких вишнёвых касаний, а новизна уединённых действий подбрасывала душу всё выше и выше. И Леди Димитреску, когда Эстер в очередной раз издала стон и изогнулась в месте прикосновения, приближаясь, поддаваясь вперёд, уловила желание, абсолютно исполнимое. Губы коснулись нежной кожи на шее, оставили там щекочущую, приятную отметину, язык коснулся ключиц, обводя их едва ощутимо. Эстер терпеливо ждала продолжения этого пути, наслаждаясь каждой остановкой, стараясь взять всё от момента — утонуть в своих чувствах, женском парфюме и тишине, разрываемой лишь собственными тихими стонами, лёгким эхом облетавшие зал. Она смотрела на Альсину, нежно целующую грудь, впиваясь руками в её плечи, поглаживая шею, а после и волосы — всё так быстро и хаотично. Внизу живота скапливалось невыносимое напряжение, тянущее и томное, всё горело и пульсировало, и в комнате стало слишком душно и жарко. Может, стоило зажигать меньше свечей? Сердце остановилось или же в одно мгновение увеличилось в размерах, или всё сразу, потому что даже оказалось невозможно вдохнуть новую порцию воздуха, когда Леди Димитреску опустилась на колени и подарила поцелуй на внутренней части бедра, из-под ресниц глядя на удивлённую Эстер. В этом взгляде был интерес и власть, всеобъемлющая и предупреждающая. Даже сейчас, когда Альсина находилась — чёрт возьми, — у ног, она владела ситуацией, изводила и играла, пальцами начертив несколько дорог на колене, исходящих из одной точки в разные стороны, заставив вздрогнуть бессознательно. — Я не смогу видеть, но хочу слышать тебя, — шёпот, но приказ, и Эстер кивнула через силу, закрывая глаза, ощущая, как ладони сжимали икры, поднимаясь к бёдрам вместе с поцелуями, всё ближе и ближе к горячему и пульсирующему безотрывными, влажными и неровными точками оставались на коже. Леди Димитреску медленно сняла бельё, бережно оставив его на клапе, всё же заставив покраснеть взволнованную Эстер. И чуть позже, когда замысловатый лабиринт был пройден, когда кожа была зацелована и искусана, губы коснулись горящей в ожидании прикосновения точки, жгучей, уничтожавшей по крупицам всё терпение. Подчинение — то, что требовалось и не составляло труда. Эстер издала громкий бесстыдный стон, эхом пронёсшийся по залу, откидывая голову, и Леди Димитреску прильнула ближе в одобрении. Движения чужого языка вынуждали то замирать, зажмуриваясь, то двигаться навстречу, становились то сильнее, то нежнее, то глубже — сейчас Альсина исследовала. Она крепко сжимала бёдра и реагировала на любой громкий стон, сведение мышц, замирание тела, запоминая точки и свои едва уловимые перемещения, в которых каждый миллиметр играл непостижимую роль. И Эстер тяжело дышала, зарывшись пальцами одной руки в чёрные волосы, совсем уже испортив укладку. Это было похоже на чувственные порывы воздуха, то сильные, приносившие нараставшую волну дрожи, то слабые, позволявшие выдохнуть, но непременно уносившие остатки разума. И только через время, столь долгое и сладкое, влажные быстрые прикосновения не давали попытки отступления, возможности отдышаться, а посылали усиливающиеся волны по телу, достигавшие затылка. Зубы изредка касались плоти, вынуждая Эстер стать громче, раскрепощеннее, тонуть в каждом накрывающем порыве, пока промежутки не сократились до невозможности, пока чужие руки не переместились вверх, к груди, пока блаженно-резкие биения там, внизу, не слились воедино, не послали громадное цунами от кончика чужого языка до кончиков светлых волос и пальцев. Тело содрогнулось в пьянящей и звенящей вспышке, и голос сорвался в последнем стоне, в заточившей грудь клетке из длинных пальцев. Эстер выдохнула, открывая некогда крепко-зажмуренные глаза, всё ещё видя перед собой остатки белых несуществующих бликов. Альсина поднялась с колен быстро, обвивая руками чужое тело, прижимая его, обессиленное и удовлетворённое, ближе. Поцелуй в плечо, не заканчивавшийся долгое время, был мокрым ожогом. — При всей моей благодарности, — устало начала Эстер, устроив голову на пышной груди, выровняв дыхание, — так же не может продолжаться! — и Леди Димитреску бархатно посмеялась, пальцами рисуя невесомые созвездия на спине. Пусть в эмоциях сгорали и возрождались они обе, но самое яркое пламя доставалось лишь одной из них — стыдно и нечестно. — Может быть, мне стоит поучить тебя в ином месте, — наконец, проговорила она, немного отстраняясь и пальцем поднимая чужой подбородок, заглядывая в живые глаза, полные ярких искр и абсолютно непостижимой любви, столь самоотверженной, чистой и безумно хрупкой.