Запертый в кошмаре

Утро своего пятнадцатого дня рождения Кирилл Комаров встретил с великим прискорбием. Окно в его мрачной комнате, скрывая от октябрьского солнечного света, занавешивалась жёлтой плотной шторой. Её низ был скомкан из-за придвинутого слишком близко к стене стола. Дверь в комнату закрыта и даже через стеклянные окошки не пропускала ни малейшего признака нового дня из соседних комнат. Противный тошнотворный запах грязного белья и пота висел в воздухе плотной стеной и давил бы на мозги любого, кто приоткрыл хотя бы на немного дверь. Однако привыкший Кирилл ничего не ощущал и преспокойно дышал в своей небольшой уютной комнатке. Он также не обращал внимания на творившийся немыслимый беспорядок в комнате, на разбросанную одежду на стуле перед кроватью и в шкафу; груды скомканных или порванных листов в клетку и сломанных ручек оккупировали полностью и стол, и пол, и, если проявить любопытство и заглянуть в ящики, то можно увидеть, что даже там этого барахла не меньше. Наравне со сломанными ручками на столе и комоде у входа валялись стержни. Одни были пустыми и чистыми, другие заляпанные и исписанные наполовину, концы некоторых изгрызены или вовсе старательно завязанные в узел. Бардак продолжали помятые тонкие тетради с зелёной обложкой, лежащие несколькими стопками на комоде, возле телевизора, и на столе. Они выглядели так, словно их старательно мяли, сжимали в комок и лишь из-за сочувствия или страха потерять не выбросили. На сером пластиковом подоконнике лежали долгое время обделённые вниманием учебники восьмого класса в мягкой обложке – класса, в котором учился сам Кирилл. Красный учебник «литературы» имел преимущество перед остальными и лежал поверх стопки. Тетради по предметам следовало считать без вести исчезнувшими. Ничто тут не вселяло надежды найтись вовремя под рукой. Все его школьные принадлежности спокойно и мирно пропали в общем комнатном хаосе. Кроме ручек, разумеется. Ручки пали смертью храбрых в битве за воплощение мыслей в слова, как и смятые листы. И сейчас, однако, Кирилл не спешил ничего искать. Более того, он напрочь забыл, что его пыльный рюкзак, вбит под шкаф напротив комода. Надежда, что этот день всего лишь плохой сон уже дала большую трещину. Хотя Кирилл любил так думать каждый раз, когда замечал, что он снова проснулся в своей комнате и вновь ищет в себе силы, чтобы растормошиться и встать. Он ненавидел просыпаться по утрам. По крайней мере ненавидел это делать в своей комнате. Иногда вечерами перед тем, как заснуть, Кирилл мечтал открыть глаза утром и невообразимым образом оказаться в любом другом месте, но не в «Срединных дубках». Он не любил это место всем своим сердцем и сам не мог объяснить почему. Ему не нравился дом, в котором он живёт и люди, проживающие в этом доме, с которыми он, ест, встречается, иногда здоровается и вполне осознанно разговаривает. Ни старший брат Дима, ни мама, ни отчим – ни один из этих людей и малейшим своим старанием не могли бы удержать Кирилла дома, если бы он хотел сбежать. Но мечты так и оставались мечтами и порой для некоторых так даже лучше. Иногда Кирилл живо представлял себя богатым владельцем поместья загородного участка с небольшой свитой рабочих, куда обязательно входили – садовник, две уборщицы на три этажа его особняка, а также личный секретарь по всем организационным вопросам. Себя он представлял в строгом чёрном костюме, со статной высокой фигурой и приподнятым подбородком. Иногда Кирилл мечтал выучиться каким-нибудь манерам, воспитать в себе человека утончённого, чтобы при виде его сразу можно было сказать, что вот он – он настоящий деятель искусств, понимающий толк во всяких мелочах жизни, философская душа. Пелена мечтаний обрушилась, Кирилл проснулся окончательно. Он сдёрнул одеяло и, не шевелясь с минуты, успел продумать, как проведёт новый день, самолично запертый в комнате. Иногда подросток считал свою комнату настоящим кошмаром, в котором вынужден день изо дня жить, существовать, чтобы ночью просто лечь спать, а утром вновь проснуться и тяготеть от ожидания. И так по кругу без остановок. Здесь Кирилл ел, смотрел телевизор, стоящий на комоде у входа, пытался заняться настоящим писательством – тем самым, ради чего пришлось бросить школу с её надоедливыми учителями. Казалось, это случилось так давно, а прошло всего около пяти недель... Не прошла ещё первая учебная неделя сентября, как Кирилл опустошил портфель и засунул его под шкаф. Он остался дома, смотрел утром по телевизору программы, которые обычно не видел, лазил по холодильнику, пока все спали и бродил по дому, точно призрак. Старший брат всегда уходил рано, чтобы успеть на поезд в техникум и поэтому в первый раз даже не подозревал, что Кирилл провёл пол дня в его комнате. Родители и те не сразу обратили внимание на младшего. Отчим – Фёдор Сергеевич Силков просто сильно накричал на Кирилла. Зато редко разговаривающая мама Кирилла, как всегда, промолчала, поэтому подросток подумал, что ей на него безразлично. Отчим хоть и ненавидел пасынка, явно показывал свои чувства к нему, а вот родная мама... просто молчала. Кирилл думал, что, если ей и было, что сказать, она не должна была это таить в себе, так как верный спутник молчания является равнодушие. А равнодушие губит медленно и вызывает паранойю. После обеда в тот день Кирилл заперся в своей комнате. Так началась его жизнь «взаперти». Силков с тех пор часто метал молнии и огромные тучи проклятий, чтобы заставить пасынка убраться из дома. Он никогда не был скуп на самые настоящие угрозы, обзывания и унижения. Иногда гадкий, лысый отчим с плотным лицом и узенькими глазками, врывался сильно выпившим и рвал тетради, какие только находил. Для Кирилла это сродни удару ножом в сердце, ведь тетради были ничем иным, как черновиками и каждую из них он ценил особо дорого. Рано или поздно он мечтал написать настоящий текст, без исправлений, без прочерков и всякой мазни, поэтому черновиков существовало так много. В такие моменты Кирилл захлёбывался собственными слезами. Фёдор Сергеевич ненавидел писательские увлечения Кирилла, а мать, что характерно для неё, на всё смотрела со стороны и не вмешивалась. Для неё это была уже отработанная практика, ведь порой даже ради собственного сына не каждая мать готова рискнуть здоровьем. Поэтому, она выбрала, что спокойней было сидеть и ждать, пока не стихнет шторм, и волны отойдут от берегов. Но Кирилл упрямился. Он гордо верил или пытался верить в то, что когда-нибудь он станет настолько великим деятелем искусства, что о нём появятся настоящие статьи в Интернете и энциклопедиях. О нём начнут говорить, и подросток станет темой для обсуждения у тысячи народов всего земного шара. Кирилл хотел, желал стать известным богатым писателем. Этой темой он был по-настоящему болен, одержим и всецело отдан. Это то, ради чего он терпел унижения отчима, молчание матери и бесцеремонность старшего брата, раз за разом наблюдавшего грубые сцены с уничтожением черновиков. Он грезил о своей знаменитости и, возможно, полностью: от лёгких и до костей был поражён такой идеей. Когда Кирилл впервые не пришёл в школу, на дворе стоял тёплый солнечный сентябрь, ещё пропитанный летними лучами. Друзья из класса, коих всего двое – Пудовкин Андрей и Веселова Алина посчитали, что Кириллу не повезло заболеть в самом начале учебного года. Следовательно, поэтому они не переживали, к чему приведёт такая шалость друга. Но когда он не появлялся около трёх недель, классный руководитель предложил им сходить и узнать, что же случилось с Силковым (который ненавидел эту фамилию и по-прежнему назывался старой отцовской – Комаров). Первоначальная идея состояла в том, чтобы к Кириллу сходил весь класс, но из-за его трудных адаптационных отношений с ребятами, думающих о нём, как о последнем зазнайке, предложение сократилось до похода Андрея и Алины. После уроков они решительно направились выяснить причины непоявления друга в школе. Сначала они оправдывали Кирилла, считали, что что-то случилось со здоровьем или в семье творится неопределённое. Однако всё было куда более непонятно. Кирилл встретил их с высокомерным хозяйским взглядом, говорящим о буйствующем, полном непокорности характере людям, уязвлённым его дружбой. Тогда Кирилл и глазом не повёл в сторону друзей, постоянно смотря куда-то то ли в бок, то ли в пустоту, которую он только начинал видеть перед собой. Так он избегал прямого зрительного контакта. И дело было вовсе не в гордости подростка, не в ощущении какого-то превосходства, а в его боязни, страхе дать слабину и пустить возможную слезу. Он даже не мог подумать, что рано или поздно за ним явятся его друзья, словно для освобождения. Но их вопросы не понравились Комарову. Он отвечал кратко, резко, будто с вызовом, а когда Андрей спросил: - В школу-то собираешься? Кирилл вовсе прикрикнул, что школа ему эта не сдалась и описал, где хотел бы видеть её и их там же заодно. Эта фраза всё и перечеркнула. Она оказалась финальной в разговоре друзей, решивших прекратить допрос и по-тихому уйти, оставив Кирилла в руинах своих слов и обманчивых надежд. Слова эти через некоторое время Кирилл страстно желал вернуть, несколько раз пытался позвонить Андрею или Алине, но не решался. Он боялся их укоризненных голосов и не мог переступить через себя. В пятом классе именно они стали для него настоящими друзьями, отфильтрованные из солёной воды прочего класса. Мечта стать писателем уже тогда ранила сердце Кирилла из-за учителя литературы, но разделяющих удачу подростка было мало, а точнее – классный руководитель, Андрей и Алина. А сейчас Кирилл и этих потерял. Но он чувствовал, что чтобы достичь чего-то по-настоящему стоящего, дорогого, полезно принимать абсурдные идеи. И порой они могут быть настолько абсурдными, что выполнять их становится невыносимо стыдно. Кирилл с неохотой присел на смятой, собравшейся простыне и свесил ноги с кровати, опираясь на колени локтями, склонил голову на пол между стоп. Так Кирилл сидел, когда чувствовал себя не очень хорошо. Он помнил, как также сидела его бабушка, когда была жива. Она просыпалась ночами, в зале, где спала на диване. Тогда бабушка глубоко и тошно вздыхала, сидя, свешивала ноги на пол и опиралась локтями на колени, склоняя голову вперёд. Кирилл тогда ещё не понимал, что так сидит человек, страдающий бессонницей, хроническими заболеваниями, головной болью и в добавок ко всему плохо понимает, что он проснулся. Кирилл и не страдал ничем подобным, хотя бы в свой возраст, однако поза ему пришлась по душе и почти каждый раз, когда в голове стоял тумана после сна, он начинал с того, чтобы сесть, опираясь на колени. Делал он так, потому что в любом случае опираться на что-то приходилось. Вот он и решал, что сначала нужно опираться на себя. Кирилл со всем вниманием и бдительностью осмотрел комнату так, словно подросток проверял – все ли вещи на своих местах? От глаза не ускользнул даже скромно висевший ловец снов из зелёных ниток и двух бочек, похожих на барабаны. Десятое октября. День рождения. Ненавистный праздник, от которого мало толку в семье, где традиция дарить подарки напрочь отсутствует. Поэтому чувства к этому празднику у Кирилла пропали лет пять назад, когда мама познакомилась с Фёдором Сергеевичем. Но подросток до сих пор хранил в себе те золотые времена, когда рано утром, выйдя на кухню, можно было найти подарок на столе, оставленный родителями поздно ночью. А надутые воздушные шарики, разбросанные вокруг, дарили особую атмосферу таинственности празднику. Пусть их было немного, но они были и это главное. Порой Кирилл, будучи маленьким мальчиком специально не засыпал допоздна, чтобы слушать, как мама с папой готовят ему подарок. На то время жизнь Кирилла в комнате слегка отравлял старший брат Дима. Из-за присутствия второго человека приходилось вести себя тихо, чтобы, не дай бог, разбудить и без того раздражительного братца. Однако это не мешало Кириллу подслушивать за приготовлением родителей, настоящего папы и ещё такой весёлой мамы. Позже Дима перебрался в комнатку, которая раньше не была ничем оборудована. Даже целых окон в ней не стояло, а только нижняя рама одного из двух проёмов. Ту комнату не успели вовремя достроить и приходилось обустраивать её уже с переселением в дом. Кирилл ничуть не зарился на новёхонькие владения Димы, а только обрадовался, что тот наконец-то от него убрался. Уж такого раздражительного человека Кирилл никогда в жизни ещё не встречал. В настоящем Кирилл отдёрнул шторку и, убедившись, что увядающая вишня на огороде ещё на месте и держит на себе около половины листвы. Серый свет октябрьского утра тут же застелил всё пространство в комнате. Болотистые глаза резко заморгали, ощущая резь в белках, и, как проходит сонливость от тусклого солнца. Кирилл уставился на мокрую яркую красную крышу соседей и лениво, будто творя это через собственные силы, оглядел собственный участок перед домом. Все вещи, к которым уже привыкли глаза, лежали на своих заработанных временем законных местах: пара стопок белых кирпичей в углу дома, натянутая сетка в качестве хранителя границ между участками, ржавые столбы, держащие эту сетку, несколько каркасов из металлических труб, стоящие у вишни, к которым летом подвязываются лозы винограда. Крыша, порог, двери, окна, кирпичи, дымоходные трубы и даже рыжий пушистый пёс и тот спал на своём месте, как и каждое утро до этого. Утро, как утро. Мир не изменился за ночь. Особенно та его часть, которую в последнее время Кирилл часто наблюдал. Да, менялись города, рушились судьбы, появлялись жизни и исчезали цивилизации во всей Вселенной, но этот клочок многослойного пирога, в котором проживал Кирилл, так и застыл во времени и оставался неизменным изо дня в день. Привычка наблюдать за окружающими предметами у Кирилла появилась совершенно случайно. Подросток часто мнил, что однажды утром он может проснуться в чужом доме, в другом измерении, на потолке, на полу, в плавающем доме и, чтобы быстро найти ориентир, он стал в начале каждого дня, просыпаясь, первым делом оглядывать все доступные вещи в своей комнате. Так он сразу понимал, что находится в реальности, и за ночь всё осталось таким же, каким было вчера. Однако игра переросла во что-то более серьёзное, чем простой осмотр вещей. Также по утрам Кирилл выглядывал в окно и предполагал: стоит ли на месте их дом или что-то случилось и теперь за окном не вишня и соседи, а пляжные зонтики и весёлые люди, купающиеся в море. Сколько бы Кирилл не просыпался и не осматривал свой и соседский участки, ни раз ещё такого не встречал. Однако он был бы не против волшебным образом переместиться куда-нибудь в фэнтезийное место или достоверно реальное и изведать новый для него мир. А потом написать об этом книгу про приключения – о том, как неожиданно дом сносит наводнение или поднимает торнадо, и герой попадает в другой мир, где преодолевает препятствия и с головой погружается в загадки. Конечно, Кирилл думал, что именно об этом и напишет книгу. Причём несколько глав уже были готовы, дней пять назад и теперь ждали тщательной редактуры. Но по непонятным причинам и из-за лени Кирилла работа приостановилась. Вся проблема в ложных мечтах. И он понимал это, но ничего не мог поделать. Садясь за работу, он то захотел в туалет, то по телевизору стали что-то интересное показывать, то в социальных сетях посты появились интересные. И ещё вагон с тележкой разных отговорок. Храня в груди слабую надежду, теплящуюся слабым огоньком, Кирилл тихо прошептал под нос: - А вдруг всё-таки... вдруг есть что-то. Он подошёл к двери и глянул на стену сбоку, где стоял комод. Над телевизором висело широкое прямоугольное зеркало в белой оправе. Не найдя никаких изменений: ни в мышиных волосах, ни в болотистых глазах, которые пуще прежнего были словно закутаны в облачную пелену, ни бледной коже и своём худом телосложении, ни даже в родинке над губой – совершенно ни в чём, Кирилл покинул комнату. Иногда под ногами скрипел деревянный пол, но он знал, куда надо наступать, чтобы попадались плотные доски. Однако почему-то всё-таки скрипел, будто делая это нарочно. Оказавшись на кухне, Кирилл, как и рассчитывал, ничего не нашёл. Вытянутая, как коридор, кухня не выглядела уютно и скорее напоминала проходную гостиную, из которой были ходы на крыльцо и в прихожую. По обыкновению здесь всегда было холодно, а пол скрипел особенно сильно. Разочарование и окончательно кислое настроение Кирилла усугубили замёрзшие ноги. О тапках он сразу не догадался, но раз пришёл сюда, то поставил разогреваться чайник. Почему-то Кирилл представил себя стоящим на улице в дождливую осеннюю погоду под шквалом ледяного ветра. Он вообразил себя одиноким и бездомным, без семьи, не помнящий своего прошлого. Возможно, так для него было бы проще жить или хотя бы начать новую жизнь. Тут же послышался свист ветра в полых трубах ограды, и Кирилл вообразил себе, что это звук свободы, звук победы над собственном заключением. Такой мираж заставил дрогнуть всё тело Кирилла, и юноша издал тоскливый вздох. Он машинально подплёлся к окну, отдёрнул тонкую кофейную шторку, и уставился разглядывать, как в дальних лугах ветер расшатывает стойкие травы, а ещё дальше – верхушки деревьев. Маленькие волоски поднялись дыбом вдоль всего тела, точно антенны. Стол в центре кухни оказался пустым - без того, ради чего шёл сюда Кирилл. Зато там стояла синяя кружка отчима с недопитым чёрным крепким чаем, и лежала разделочная доска с ножом в хлебных крошках. Кухня казалась неуютной, чужой. Здесь не чувствовалась тёплая заботливая душа, которая способна привнести в мир этого дома что-то светлое, что-то полезное. Болезненно голубые стены из плитки отражали серый свет с улицы. Даже белый потолок, показалось ему, стал сужаться над головой. Кухня сдавила лёгкие Кирилла, и дыхание его поредело. Холодный пол окончательно дал о себе знать. Ноги превратились в дубовые стволы, из-за чего раздражённость перекрыла разочарование. Кирилл тут же разошёлся на чихание, не успев зажать нос. Разбудить отчима и мать ему хотелось сейчас меньше всего. Кирилл, оторопев, быстро выключил чайник, и, прокручивая в мыслях проклятия на свои чувства, на начавшееся после чихания головокружение, побрёл в комнату. На пути ему встретилась сонная мать, с которой он даже не поздоровался, хотя снова почувствовал замешательство. Что-то ущипнуло его сердце, и надежда на поздравление или хотя бы на небольшой разговор родилась так же неожиданно, как тут же умерла. Уголки рта подростка по привычки дёрнулись, но ни слова не сорвалось с его языка. То же самое произошло и с ней. Они взглянули друг на друга: первый с презрением, вторая с отчаянием и мимолётно мысленно попрощались, разойдясь в разные стороны. Кирилл чувствовал, как гнев пробирает его. Он хотел даже хлопнуть дверью от того, как сильно разозлился, но не посмел. Он упал на стул, поискал хороший стержень и раскопал среди вырванных скомканных листов черновики. Открыл один из них и, увидев свой почерк, понял, что хочет заняться редакцией позже. Когда вдохновение снизойдёт. На дню Кирилл по сто раз возвращался в свой «запертый кошмар», садился за стол и так не начинал редактировать, откладывая «на потом». Приходило долгожданное «потом», но даже оно не заставляло начать работать над собой несмышлёного подростка. Он хотел начать и рад был бы этому, но не хватало то ли силёнок, то ли духа. И вот, когда Кирилл только включил телевизор, устроился на кровати, он услышал грохот с улицы и поднявшийся лай собаки Весельчака. К окну его подошли Андрей и Алина. И вот, когда Кирилл только включил телевизор, устроился на кровати, он услышал грохот с улицы и поднявшийся лай собаки Весельчака. К окну его подошли Андрей и Алина.