Кровь с молоком

      Джени быстро осматривается, запоминает дорогу, и правда все проще некуда. Кроме мрачной атмосферы, которая, кажется, давит в этих каменных стенах. Но остальные словно и не чувствуют подобного, так что возможно все потому что Джени привыкла быть птицей свободного полета. Работа в замке оказывается вполне сносной, и Джени с удовлетворением отмечает в очередной день, что по утрам старается подойти одной из первых вместе с Эммой во двор. Новая знакомая пользуется своим маленьким авторитетом, и первые несколько дней девушек отправляют работать вместе на кухню. У горящей печки хоть и жарко, зато создается какое-то подобие уюта. Скрип ножей, свежесть овощей и изумительная смесь ароматов разных блюд для хозяйского стола, и для всех остальных. К тому же, обед и ужин проходит здесь же, а если повезет, от поварихи перепадет еще и добавка. Джени не сильно смыслит в готовке, но охотно может чистить, резать и обжаривать все, что предназначается в пищу. Когда вокруг шумело, кипело и скворчало, можно было даже поговорить без лишних ушей, чем Джени вскоре и воспользовалась. – Я заметила, что здесь только дети, наверняка никому из нас нет восемнадцати. Что случается с теми, кто становится старше? – Я не знаю. Я никогда их не видела. Должно быть, отправляются в самостоятельную жизнь. – Эмма пожимает плечами и продолжает заниматься своей работой, перемешивая содержимое огромного чана. Ее и не интересовал возраст всех остальных, кто собран здесь под одной крышей. Каждый думал о доме, о том, что оставил за пределами замка, а во время работы особо не до разговоров. – Ты выглядишь довольной своим положением. – Мне не на что жаловаться. Я не нарушаю правил, стараюсь быть полезной в любой работе. – Стало быть, послушная девочка. – Хмыкает Джени. Тихоня и умница, ну разве не мечта для любой хозяйки? Поэтому Эмму с одинаковой радостью встречали как на кухне, так и на конюшне. – В самом начале, когда я только сюда попала, мне была невыносима сама мысль о жизни взаперти, пока моим родным там нужна помощь. – И что ты сделала? Пыталась сбежать? – осторожно интересуется Джени, прощупывая почву. – Да ты что! Нет, я старалась делать все, как можно хуже в надежде, что меня посчитают бесполезной и никчемной, да отправят обратно. А потом… – Эмма замолчала, а Джени не стала настаивать. – Значит, у тебя есть дом. – А у тебя остался кто-нибудь там, за пределами замка? – Девушка меняет тему, избегая уточнять, чем закончилась ее выходка «плохой девочки». – У меня брат Джейкоб. – Скучаешь по нему, наверное? Если хочешь отправить записку, можно попросить передать с посыльным мальчишкой. Только надо придумать, чем ему заплатить за услугу. – Безумно скучаю, но весточки к нему не доходят. – Джени смахивает одинокую слезинку со щеки. – Его не стало три года назад. – Сочувствую твоей утрате. – А кто остался у тебя там, в деревне? – Мама с двумя младшими, и брат. После смерти отца дела шли не очень, и старший Элиот изо всех сил старался нас обеспечить, но хозяйство потихоньку приходило в негодность. Когда наступила засуха, большая часть урожая погибла. Нам стало нечем кормить скот, и пришлось продать несколько коров. Перестало хватать молока, малыши болели и постоянно плакали. Я, как могла, помогала матери по дому, а Элиот перебивался случайными заработками и часто был в отъезде. Деревня у нас небольшая и бедная, меня не взяли бы даже нянькой для ребенка ни в один из домов. Поэтому когда прошел слух о том, что в замок нужны девочки и мальчики, решено было отправить меня. Здесь я буду накормлена, одета и на обучении. Сама понимаешь, моего желания никто не спрашивал, а я была домашней девочкой. Хоть мама и говорила, что тут меня научат всему, что должна знать женщина, но я так много плакала, что попросту пропускала мимо ушей все увещевания. – Ты жизнерадостная, Эмма. А это редкость для детей из бедных семей. – Когда я перепробовала всевозможные уловки и меня отлупили не один раз, я уже готова была бежать вон из этого замка, несмотря на свою трусость. – Голос Эммы дрогнул, и девушка перестала помешивать еду. – В конце концов, меня просто приставили помогать графине лично. Правда перед этим по ее приказу выгнали на мороз босую, да в одном платье, чтобы вся дурь из башки выветрилась, ну, и убегать расхотелось. Госпожу ослушаться я боялась, стала тише воды, ниже травы. Она объяснила, что забудет обо всех моих проступках и готова дать мне еще один шанс. Что дома меня не ждет ничего кроме нищенского существования, а здесь у меня есть все необходимое, а остальному меня научат, если я приложу к этому усилия. Будет гораздо лучше, если я вернусь домой, получив опыт, и тогда смогу помогать не только по дому, но и своей семье. В конце концов, я поняла, что это единственно правильное решение. – Похоже, в искусстве дипломатии госпоже Батори явно не откажешь. – Любопытно, какая она графиня? – Она заботливая. Туфли вот подарила. Мои после всех выкрутасов пришли в негодность. – Джени недоверчиво смотрит на девушку. Разве не Эмма только что призналась ей в том, что хозяйка этого замка способна безжалостно выставить за порог ребенка, чтобы преподать ему урок? И какой ценой, ценой собственного здоровья. Понятное дело, что на безалаберность в работе и нежелание следовать правилам никто не закроет глаза, но и бороться такими зверскими методами разве нормально? Джени зажмурилась, живо представив дрожащую Эмму посреди двора, где никому до нее нет дела, потому что ее наказание – приказ графини. Словно слушаешь про двух разных людей. Да и туфли здесь есть у каждой девочки, даже у служанок, но Эмма демонстрирует свою обувь, которая и впрямь выглядит по-другому и гораздо удобнее, чем у всех остальных. – А я краем уха слышала много историй о графине. Большинство из них пугают. Так же, как твой рассказ с морозом. – Люди любят присочинить и приукрасить там, где стоило бы и вовсе промолчать. – Пожимает плечами Эмма. Стало быть, для нее это все не выглядит каким-то ужасающим и жестоким. В прошлом Джени не раз становилась свидетелем публичной казни преступников на городских площадях, или видела наказание нерадивых работников, но там всю грязную работу, как правило, выполняли мужчины. Казнили и наказывали в основном тоже мужчин, но никогда на ее памяти приказов не отдавала женщина. Госпожа возомнившая, что имеет право наказывать чужого ребенка, пусть даже он находится у нее в услужении. Впрочем, публичное наказание помогало взять под контроль поведение. Побудить человека вести себя по-другому, и это касалось не только Эммы, но и каждого, кто знал, что с ней произошло или видел эту замерзающую девочку посреди двора. Каждый, так или иначе, усвоил урок. Графиня Этери Батори - богатейшая аристократка, которой не чужды высокомерие, надменность и тщеславие, как и любому другому представителю высших слоев. Замуж вышла в пятнадцать лет. Пятеро детей, появившиеся в браке, оставались на попечении гувернанток до момента взросления, которого достигли лишь трое. Графиню учили быть стойкой и не бояться смерти. Девочка часто становилась свидетелем наказания слуг за провинности, а так же публичных казней, что, по мнению родителей, обязано было закалить характер. Со временем стало понятно, что это оказало на Этери большое впечатление и укоренилось, как руководство к действию. Порой вымещала жестокость своей натуры на служанках, имеющих неосторожность провиниться, на предателях, посмевших попрать ее доверие или перейти на сторону врага, а еще чужаков, которые с настойчивостью собаки вынюхивали, чем графиня занимается в своем замке… Казалось, она не боится ничего, кроме собственных неудач. Муж Батори так же был властным и жестким человеком, на несколько лет старше самой графини. Жуткий ревнивец, он нещадно колотил слуг, не церемонился и с теми, кто пытался приблизиться и влезть в постель к его жене, пока сам мужчина принимал участие в военных походах. Графиня вела отшельнический образ жизни, особенно после смерти мужа, зато званые ужины в замке проводились с завидным постоянством. Многочисленные родственники, в том числе и по линии мужа, не забывали напоминать о себе и, конечно, просить в долг, надеясь на благосклонность графини. Батори давала, если считала, что вложение необходимо, но никогда не требовала долги обратно, однако же, и не забывала. Вела активную переписку. С удовольствием и подолгу читала, предпочитала много времени проводить в своем кабинете, куда никому кроме хозяйки заходить не позволялось. Очень образованная для своего времени женщина. Свободно владела немецким, греческим и латынью, получила музыкальное образование, имела обширные знания. На полках кабинета хранилось множество книг по различной тематике на нескольких языках. Этери с легкостью умела вклиниться и поддержать беседу на любую тему, поскольку отлично разбиралась в музыке, политике, литературе и управленческих делах. Умела прикидываться дурочкой, если того требовала ситуация. К ее советам прислушивались, ее уважали и боялись, ей завидовали. Зависть порождала слухи, так же как и затворничество. Жалобы на то, что графиня проводит дьявольские обряды и «занимается колдовством» бродили тут и там. Хотя слухи про магию и дьявольщину становились главной темой среди всякого сброда, особенно когда дело касалось красивой, да еще и успешной женщины. После того, как мужа не стало, Батори заправляла землями, отошедшими в ее владение, под контролем надежных нанятых ей же самой людей. И сколько бы почтенные завистники не бросали умозаключения о том, что это не женское дело, Этери справлялась не хуже любого мужчины. Она отклоняла различные предложения о повторном браке, полагая, что выполнила все свои обязательства матери и жены перед обществом и перед уважаемой семьей. Графине хотелось развития, и если ее единственный муж позволял иметь какие-то свои маленькие увлечения, что порой не приветствовались в обществе, то никто не обещал, что в следующем союзе ее вообще не сошлют в монастырь и не заставят там целыми днями вышивать и каяться в своих грехах на коленях. Этери ни о чем не жалела, только о даром упущенном времени, и потому пыталась узнать как можно больше, попутно основав обучение: чтение и письмо для детей из бедных семей, где занятия вели раз в неделю люди графини. Тяжелые парчовые занавески запахнуты, между ними лишь небольшой зазор, через который падает уличный свет в зал на втором этаже. По нему же можно понять, что за окном день, а не кромешная ночь, как может ошибочно показаться в этих стенах. Сегодня Джени одна, выметает пол начисто, а затем скребет своей щеткой, ползая на коленях по залу, которому, кажется, конца и края нет. Выглядит довольно бестолково, окунать щетку в воду и растирать мокрыми ворсинками по полу, где при смешивании с пылью образуется скорее грязь, чем видимость чистоты. Но Джени не спорит, что сказали делать, то и делает. Перед началом работы девушка попыталась дернуть в сторону и приоткрыть занавески, чтобы как-то разбавить мрачную атмосферу одиночества и тишины, но они оказались настолько неподъемными, что она только вздохнула, скинула свои туфли и принялась за работу. В конце следующей недели в замке планируется прием, поэтому все поголовно загружены работой больше, чем обычно. И хоть каменный пол при всем желании не станет блестеть, словно столовое серебро, его принято начищать не жалея рук и сил. Джени сменила воду несколько раз, продолжая свою работу, попутно утирая пот, что градом катится по лбу. И без того небрежный хвост растрепался, но девушка не обращает на это внимание. Не перед кем красоваться. Если пройти в глубину зала, то через малозаметную дверь можно сразу попасть на лестницу, что ведет на третий этаж. Ровно тринадцать ступеней наверх. Джени посчитала на три раза, пока поборов страх на цыпочках босой поднималась и спускалась вниз, не ступая ногой на третий этаж. Эмма говорила, что на хозяйский этаж запрещено, если только тебя не пригласит сама графиня, но никто не говорил про лестницу. Джени умела быть тихой и осторожной, как мышка, а полутемные коридоры всегда могли предоставить укромный уголок для шустрой девушки небольшого роста. Ровно тринадцать ступеней. Она гордится своим маленьким наблюдением, теперь в ее копилке вместе с кусочком мыла и огарком свечи есть информация. Джени усердно натирает пол, думая о том, что страх подогревает собственное любопытство. И настолько поглощена своими мыслями и скрежетом жесткой щетки о каменный пол, что от неожиданности вскакивает, когда в тишине слышит чужой приятный голос. – Почему ты босиком? – Мне так удобно, ничего не мешает, госпожа. – Джени делает неловкий поклон, глядя вниз на носки светлых домашних туфель, что бесшумно ступают по каменному полу. Светлый шелк халата обнимает женские лодыжки при ходьбе. – Я не хотела напугать тебя своим внезапным появлением. – А я и не боюсь, – лжет Джени, резко подняв голову и с вызовом глядя в лицо женщины под предательски бухающее в собственной груди сердце. – Девочки должны носить туфли. – Спокойно, но с мягкой настойчивостью повторяет графиня. – Да, госпожа. – Джени снова склонилась, оглядываясь в поисках того места, где скинула их, и только обувшись вновь позволила себе взглянуть в лицо той, с кем говорит. Она никогда не видела графиню раньше, но никому больше не взбредет в голову бродить посреди дня в светлом шелковом халате поверх сорочки, украшенной камнями и открывающей ключицы, словно только пробудилась ото сна. Хозяйка замка стоит в той полоске света, что просачивается через занавески. Стройная, высокая, а еще величественная даже без прически и платьев. Пушистые волосы, спадающие по плечам за спину, блестящие большие глаза, с изучающим взглядом. В одной руке у нее зеленое яблоко, а в другой аккуратный нож, чье лезвие переливается, попадая в полоску света. – Я могу для вас что-нибудь сделать, госпожа? – Это вряд ли. Как тебя зовут? Я не видела тебя раньше. – Я Джени. Мы приехали последними. – Джен-ни, – растягивая буквы на свой манер, повторяет графиня. – Девочка-воровка. – Почему то из ее уст это звучит обидно. Словно отчитывают провинившегося ребенка. Но эта женщина ей не мать и не ей, обеспеченной с пеленок всем судить о том, какой жизнью живет девочка, что осталась на белом свете совсем одна. – Тяжелые времена, кушать хотелось чаще, чем соблюдать моральные устои, госпожа. – Довольно резко звучит в ответ. – Мне все равно. – Отмахивается Этери и обходит стоящую девушку по кругу, избегая ступать на мокрый пол ближе к ней. – По утрам я и сама не так хороша, как мой замок. – Нет. – Выходит, ты честная. А еще мне сказали, что ты умна, Джени. Ум – это хорошо, ума в мире сильно не хватает. – Не мне об этом судить, – скромно отзывается девушка, пожимая плечами. Джени чувствует ее взгляд кожей. От этого почему-то становится вначале холодно, а потом бросает в жар, словно при простуде. – Я знаю, что наши порядки и отношение могут показаться чересчур строгими, но это залог воспитания и послушания. Угрозы и страх – всего лишь топливо, оно питает в замке огни, дает им сиять. – Графиня понижает голос, отойдя на несколько шагов, и серебряное лезвие ее ножа уже скользит по тяжелым парчовым занавескам. Женщина с легкостью отгибает одну из них, скалывая ее булавкой, и позволяя свету наполнить комнату. Так ее волосы кажутся еще светлее, а кожа совсем сливается с шелком одеяния, словно она сама не человек, а только образ, сотканный из солнечного света и струящийся через окно. Этери красивая, уж тут-то чужие рассказы и слухи точно не солгали. Несмотря на темную бездну изучающего взгляда, женщина выглядит хрупкой и нежной. А потом она отрезает яблоко и ест прямо с ножа маленькими кусочками, касаясь лезвием своих тонких губ, и это развеивает призрачное наваждение девушки. Джени во все глаза смотрит на эту мякоть, вспарываемую острием, и сок, что капает на пальцы женщины, вызывает непроизвольное слюноотделение. В столовой обычная пища, зато всегда вдоволь хлеба, но чего еще ждать для тех, кого босоногими подобрали на улице, отмыли и одели в приличное платье. – Хочешь? – Джени не может вымолвить и слова, потому что живот предательски скручивает от воспоминаний, какими бывают яблоки на вкус. Кислинка на кончике языка, приятный хруст мякоти под зубами и липкие от сока губы и пальцы. Да и можно ли позволить такие вольности в обществе госпожи? Впрочем, женщина и не ждет ответа, она отрезает кусочек и протягивает девушке, все так же на острие ножа. Джени боится приближать свою маленькую ладонь к сверкающему лезвию. Оно кажется опасным, как и взгляд этой женщины. Этери, несомненно, красива, но красота эта внушает страх и трепет, а еще сковывает оцепенением все внутри. – Не бойся, нож тебя не укусит, да и я не кусаюсь. Тебе ничего не грозит, пока я этого не пожелаю. – Джени несмело протягивает руку, вытерев на всякий случай ладошку о фартук на платье. – А я не боюсь. – И голос почти не дрожит. Девочка зажимает кончик лезвия в руке, чувствуя сочную мякоть, что скатывается в ее ладонь. Но, несмотря на позабытый вкус Джени осознает, что графиня на самом деле пугает ее больше, чем она готова признать. – Ты ведь не расскажешь никому, Джен-ни, что видела меня полураздетую и растрепанную, как я брожу здесь посреди пыльной и пустой залы, словно приведение? – Конечно, нет, госпожа. – Славно, пусть это останется нашей маленькой тайной. – Графиня улыбается, и сейчас ее глаза лучатся теплом. Она делит оставшееся яблоко на две части, и большую вкладывает в ладонь Джени. Девушка чувствует прикосновение липких пальцев. – Будь хорошей девочкой, и мы поладим. – Благодарю вас, госпожа.       Джени быстро расправляется с яблоком, как только Этери покидает зал, и возвращается к своим прямым обязанностям - натирать полы грубой щеткой. Скоро придут проверить и принять ее работу, хотелось бы управиться за один раз, а не перемывать по второму кругу. Мысли о неожиданной встрече оттесняются далеко на второй план, ради дел насущных. Подумать об этом она всегда успеет, а вот получить оплеуху сейчас не хотелось.

Сладок яд для вкусившего плод запретный, Непослушной нитью накинуты петли слов, Из которых искусный узор заветный, Выплетается по канве позабытых снов. Старый, как мир, мотив о злости и доброте, Черное_белое, нить непослушная вся в узелках. Где правда и ложь выбирать предстоит тебе, И выбор этот останется жить в веках.