***
Представь, что тебя вызывают из кабинета. Ты заходишь в лифт. Нажимаешь на кнопку требуемого этажа, проведя перед этим по двум предыдущим. Тебя немного забавляет тот факт, что введённый в твои потовые железы прозрачный пигмент теперь всюду оставляет видимые сканерам EMS следы. Но никого не волнует, где ты ходишь и чего трогаешь. Всех волнует – кого – ты больше не трогаешь. Словно не помнят про то, что твой ключ-модуль давно заменён на гражданский протез. А твоё оружие охолощено до состояния макетного образца полувековой войны: не только железом, но и мозгом – оно апатично, безразлично, не зажигается больше запал. За открытыми дверями лифта тебя встречает множество глаз. Свистящая, громыхающая, непроглядная шумовая завеса. А затем эта толпа единым одноклеточным втягивает тебя в свой хоровод. И вот уже у тебя на голове колпак. Перед тобой торт. Счастливые лица. Фотография на память, на которой ты взбеленившийся и оглушенный деревянным прикладом открываешь рот в немом: что происходит? Твоя мятая рожа и глаженый костюм многих смешит. Ты и сам смеёшься с этой фотографии. Но в тот день ты отрубаешься от хлопушки, обдавшей блёстками по затылку.***
Джузо удовлетворённо хмыкает: – А, вспомнил чего. Но ты же поставил меня в ту же ситуацию. В тележку летят коробки хлопьев. Мюсли. С педантично проверенным сроком годности, целостностью тары. Джузо любит порядок. Зачеркивает наименования в списке, проворно и шутливо выуженном из кармана, пока Суйсо отвлёкся. Суйсо же Джузо напоминает порядочного семьянина, который уточнил у всех всё необходимое, и теперь с одинаковым упорством орудует во всех отделах. Даже далёких для него самого. – Думал. Тебе будет приятно, – вздыхает Суйсо. – Я предупреждал, что это плохая идея. А ещё я был уверен, что ты больше никогда не сунешься на корпоративы.***
Представь, что ты проигрываешь спор. Ты – грозное оружие победы, засунутое из приятно-враждебной кобуры войны в положительно-позитивный офис. А теперь дополнительно втиснутое в обстоятельства, к которым ты – готовый к апокалипсису – не был готов никогда. Ты шёл на этот спор в уверенности собственной победы. Тебя направляло внутреннее чувство и точный расчёт, не подводивший до этого – ты всё ещё жив. А теперь ты видишь обтирающую стенки причину твоего проигрыша – он пришел на предрождественский корпоратив. Не утихли ещё шуточки про увезённого с собственного дня рождения на скорой. И теперь тебя больше не беспокоит ничего: ни то, что ты при исполнении, ни выпавшая неудачная смена. Ты даже не смотришь, как твои подчинённые – деваха и бугай – дербанят фуршет со скоростью диких голодных зверей. Она, забравшись ему на спину, орет поздравления в неразборчивом хрипе. Это никого не беспокоит. Все упиты в усрачку в этот поздний час. Ты предстаёшь перед своим кошмаром – офис сужается до вас двоих, – а он, улыбаясь сонной от транквилизаторов улыбкой, говорит тебе: – Вот я здесь, Джузо. Наверно, на тебе было написано маркером: зачем. И молниеносно стёрто хрустом стекла – Седьмой разбил лампу. Никого не беспокоит. Совершенно никого. Свои и чужие проблемы. Гнилые трупы тараканов в башке и затхлые скелеты закрытого на тысячу засовов шкафа. Не беспокоят. Ты волочишь Седьмого за шкирку в осознании: нельзя игнорировать спор. Ты смотришь на Седьмого, представляешь это на нём – в тебе щёлкает до рвотного позыва. Провалиться бы сквозь все этажи этой чертовой башни. Провалиться под город и не отсвечивать. И, пройдя все стадии вплоть до принятия, пытаешься разобраться в таблицах размера с видом «мне для женыдочерилюбовницы». Читать тебя мало кто может – верят на слово и на угрожающую внешность. С лживой улыбкой – теперь в ней ты видишь его – вручают брендированный крафтовый пакет, шуршащий под твоими нервно сомкнувшимися пальцами. Грубо сомкнувшимися и замкнувшимися за грубой благодарностью. Этот пакет «доходит» несколько дней, спрятанный на дальних полках. Где-то между смазкой для твоего бесполезного ствола и формой с работы. Не носишь её. Вдруг пригодится, директор скажет не: меня всё устраивает, в том комбинезоне хуже видно ваше тело. Понимаете. Выбираешь день. Никого нет. Набираешь номер. Знакомый. Говоришь: – Приезжай, – и больше ничего. Опускаешь жалюзи от лишних глаз. Без сомнений. Достаёшь с полки пакет. Из пакета – пока ничего. Откладываешь. Раздеваешься, замечая, что забываешь себя – в однотипных буднях человека среди людей. Что под гражданской одеждой маскируешь оружейную начинку закрытого каркасом хребта, перерезанных хирургом нервных связей от подавляющих модулей в руках. Приезжай, дорогой стрелок, – злишься. И эта злость разливается в тебе опаляющим жаром давно не переживаемого. Изъятого. Заменённого. В иное красивое название той же начальной гибернации. Одинаковые они. Одинаковые. Ты рвёшь упаковку. Возишься с тонкой тканью. И, наконец, медленно раскатываешь первый чулок по ноге. Пыхтя от всей невыносимости. Его невывозимости. Садишься на диван. Ложишься на диван. Снова садишься, непрезентабельно опираясь локтями на широко расставленные колени. Горбишься от собственного бессилия. Кипучей злости. Сорванных с корнем тормозов где-то внутри. И, когда приезжает он, и вы обмениваетесь любезностями: – Я думал, – вздох, – что ты уже забыл. Очень официальный — видно, что прямо со встречи: пиджак, галстук, запонки, деловой донельзя, хоть отправляй на очередное совещание. – Ты забыл, не я! – Красиво… – Да как тебе это в голову могло прий!.. Он кладёт руку тебе на бедро, оглаживает по краю, где гладкая ткань переходит в обшивку. Ведёт выше. В полумраке в его глазах ты видишь опаску. И участность: ты только скажи «нет», я остановлюсь. Но ты уже не в состоянии сказать «нет». Ты не в состоянии говорить, соображать, агрессировать на его дурацкие идеи. Ты заваливаешься на диван, а он привычно оказывается сверху. В его руках ты становишься чем-то примитивным. И в этой примитивности самый сок. А потом светишься на сканерах EMS рождественской, чтоб её, ёлкой. – …Тяжело.***
– Какой славный, – воркует Кристина. – Джузо, почему ты раньше его к нам не приглашал? А? Джузо ставит пакеты на стол, буркнув: – Приглашал. – Как я могла не заметить, – ласково говорит она, страдальчески приложив руку ко лбу. С приветливой улыбкой и лихим задором Суйсо откланивается ей. Снимает шляпу – выбившаяся из пучка челка падает ему на глаза. Гуся из такси нёс именно он, и этот гусь стал приятным дополнением к его старомодному образу. Совершенно бестолковый в быту, он для Кристины – такое же украшение стола, как салат в идеальной сервировке, который никто не ест из-за странного привкуса, а не из-за его красоты. – Твой друг очень похож на Тэцуро, – замечает Кристина, когда Суйсо выходит. – Он его… родственник. Тэцуро же тоже – вырастет, будет работать на компанию. Тэцуро же тоже – невольник, выданный страховкой Джузо от тюрьмы. А он к нему прикипел, иногда успокаивая себя: потому что они похожи, это вшитое, это системное. Это не смотря ни на что. Оберегать. Защищать. Отзывается в нём приятной теплотой, когда они спорят с Мэри, когда Тэцуро спорит – с консервативным-ним. И, к сожалению, Тэцуро всё прекрасно понимает. Наряжая ёлку, Джузо позволяет себе забыться и веселиться. А Тэцуро иногда перевешивает выверенный как по линейке строй больших стеклянных шаров. Забирается к Джузо на плечо и ставит звезду на макушку. Всё блестит. Блестит тёмная ель. Блестит отставленный в угол цветок. Телевизор. Телефон. Блестит морда Джузо с намотанным на неё «дождиком» – он отчаянно-долго пытается счистить с себя этот праздничный блеск. Когда они садятся за стол. Когда надоедает коситься друг на друга Тэцуро и Суйсо: он старый, поломанный, не трогай его. Когда Мэри влетает в дверь с работы: вы чуть не начали без меня! Звякает о бокал Кристина. В такие моменты их можно спутать с семьей. Но их ничего не объединяло раньше или не объединяет теперь, кроме офиса в башне.***
Представьте, что вы – солдаты в отставке. Или ветераны на беспокойном покое. Вяжете свитера по наставлению психотерапевта – убивая рефлексы об монотонную неторопливую работу. И даже получается ровный одинаково затянутый ряд петель. Теперь уже весёлый орнамент из белых танков на красном – никто не вспоминает. Нет символа. Просто танки. Просто на красном кровавом небе над дымящейся грудой тел. Одного монотонность раздражает. Другого – вводит в транс. В итоге запала хватает на шарф. В итоге запала хватает на огромный свободный свитер. Вы сидите поодаль друг от друга, изредка перекидываясь результатами. О вас тяжело говорить как о двух разных организмах, потому что вы приспособлены друг для друга силами, равными естественному отбору. Вы обточены друг для друга и являетесь друг другу недостающим куском пазла. Но вам пообломали фрагменты, разбили ключи, рассоединили – признав каждого личностью. Каждый решает за себя, для себя. Но не разомкнули раз и навсегда, раскидав по отдалённым городам, лишь по одной причине – влиятельность покрывающей вас организации. Нерушимые кровные узы любимца директора. Для успокоения помимо сеансов – один зависает в баре с проститутками, второй пытается достичь нирваны в йоге – вы смотрите друг на друга как на чужаков. И только в точках соприкосновения, в общих делах вы находите ваше общее «я». Заматывая вокруг шеи в желто-белый одуванчиковый орнамент шарф, натягивая совершенно не колючий свитер, вы скалящейся улыбкой благодарите друг друга. И радуетесь собственной нелепости. Горит свечами Рождество. Пахнет сладким воском, яблочной корицей его утро. Впервые за несколько лет вы провели его вместе. И терапевт говорит, что ваше состояние приближено к норме.