Здесь так долго друг друга искали мы

Как воды поток, утром к тебе спешит Скомканный листок рваной моей души. Выслушай, прошу, жажду мою утоли Я еще дышу, только надолго ли Утро-акварель скрасит мою печаль. Раньше костер горел, а теперь свеча. И снова луна спешит с неба кивнуть отбой. Мне все равно где жить, только бы жить с тобой Уматурман

Он стоит, прижавшись губами к ее коротко стриженному затылку, чувствует каждый миллиметр спины прижатой к его груди и морзянку сердца бьющегося между лопаток прямо в его душу. И пальцы. Тонкие длинные пальцы, заплетающиеся с его пальцами на ее талии. Так бы и стоять вечно в замершем времени. Слушая сбивчивый рассказ ее взволнованного сердца его истерзавшейся душе. - Этири?!- звонкий голос разгоняет время до обычных скоростей, и в грудь ему легко толкается тихий женский смех. Еще секунду, пока она не сделал чуть заметный шаг вперед и не сняла его ладони своими руками. - Маша, я на кухне! Папа приехал! А теперь - доброе утро, дорогая реальность. Тебя не ждали, а ты приперлась. **** Если б можно было подталкивать самолет в хвост, он бы этим занялся, но оставалось только нервничать, сидя в кресле бизнес-класса и вспоминать. Этот вечер. Знакомый голос, словно слегка пересыпанный белым песком тропических пляжей, оттого теплый и шершавый. Как же ему хотелось попросить дочь развернуть телефон, чтобы снова увидеть ее домашней, крутящейся по своей квартире в обычных заботах окончания дня. Такой, которую знали только немногие, которую он не мог забыть даже по прошествии всего того времени, что видел лишь официальную версию: всегда подобранную внутренне, строгую, так быстро бронзовеющую для публичных выходов. С замерзшим надменным выражением лица, когда она знала, что на нее смотрят десятки безразличных камер, десятки таких же безразличных режиссеров трансляций и операторов, миллионы слишком небезразличных поклонников и ненавистников. Как он всматривался в каждую черту ее улыбающегося и успокаивающего изображения, пока решался вопрос с устройством Маши на ночь, когда нес стандартную чушь про “компенсацию” и “затруднения”. Взгляд успел проскользить по тонким морщинкам под уставшими глазами, мысленно чмокнуть в кончик носа и горько-сладко утонуть в воспоминаниях о теплых мягких губах, каждое прикосновение которых было сейчас залито медовой смолой его обожания и стукалось янтарнми камешками в памяти при любом взгляде на ее лицо. Так что, если б можно было толкать самолет в хвост, он бы его толкал, несясь к иллюзии любви и счастья, которое ему, сказать по совести, никто и не обещал на той стороне. Всерьез он сейчас думал лишь об одном, стоило ли выписать премию няне, которую с острым аппендицитом увезли прямо из их квартиры и тут же отправили на операционный стол? Судьбу ведь нужно поощрять? С одной стороны, конечно, дорогая женушка проклевала ему мозг до глазных яблок, когда отчитывала за такой безалаберный подбор персонала. А как можно предугадать приступ аппендицита? С другой - ему все же удалось уговорить ее не нестись в Москву с гастролей по Италии. Если вдуматься, супруга не так и сопротивлялась. К счастью, эта женщина любит свою работу, музыку и выступления. Очень кстати в сложившейся ситуации. Огромный плюс ранне-утренней Москвы - отсутствие пробок. Собственно, это единственное время, когда можно хоть что-то положительное сказать о трафике столицы. Из года в год градоначальники обещают решить вопрос, но пока из решений, как обычно, запрещать и не пущать. Поток автомобилей в городе, где живет уже почти 50 миллионов, жуткий. Но в 6 утра можно насладиться каким-никаким, а движением к цели. Сколько же раз он ехал этим маршрутом к дому, который за годы вместе стал считать и своим? Не счесть. И память быстро выстраивала давно забытые, казалось, алгоритмы движения, вспоминала повороты и спуски. И лишь иногда он удивлялся поменявшимся знакам, точно помня, что было иначе. Больше года они с Машей Москве. Опять падает снег, белыми хлопьями прилетающий в темное ветровое стекло. Он снова успел врасти в эту школу. Переобнимал и наполнился своими девочками и мальчиками, которых когда-то учил. И даже стал таскать с собой коньки, если вдруг надо будет помочь. Счастливым щенком бежал на зов своих бывших учениц, помогая разбирать и переделывать фрагменты программ. Наверное, все это было непедагогично, непрофессионально и даже просто неправильно, но так приятно, что плевать на правила. Он любил эту школу, этих девчонок-тренеров и их одну на всех снежную королеву. И никогда б не ушел, если бы были силы выносить ее морозное отстранение. Мужчина пересекает темную парковку у ее дома, подсвеченную по периметру фонарями. Забегает под козырек и жмет на домофон так и незабытого номера квартиры. И именно в этот момент соображает, что приходить в гости в 7 утра в ноябре, когда за окнами еще полноправная ночь, а у женщины, так любящей поспать и так редко имеющей возможность это сделать, выходной - вообще-то, хамство. Голос в домофоне заспанный. Вид тоже умильно-неразбуженный. Во взгляде страдание от того, что ее подняли так рано. И сам взгляд с сонной поволокой. Такой, который он видел у нее утром, будя первым поцелуем и предлагая до завтрака еще вспомнить, что мир ярок и ежеутренне созидаем. Такой, который от его прикосновений становился сначала ясным, а потом темным, наполненным густым-тягучим возбуждением. - Глейхенгауз, ты бы хоть кофе что ли в аэропорту выпил перед тем, как ехать сюда и будить нас,- шепотом ворчит Этери, разрушая сладкие воспоминания о чудесных пробуждениях в ее объятиях. Кайфоломщица! - Прости, я не сообразил с перепуга!- оправдывается он. И тут же на его губы ложится длинная ладошка, а взгляд становится яростным: - Да не ори ты! Ребенок спит!- шипит женщина. Интересно, она точно не понимает, что творит? Единственное, на что способен его мозг в эту секунду - представлять, как он вопьется поцелуем в ладонь лежащую на губах, сгребет в объятия это утреннее тело в халате между полами которого виднеется голая нога до середины бедра. И добавит в свою коллекцию эротических воспоминаний еще одно утреннее. Не давая ему говорить, женщина указывает за спину и произносит все так же шепотом: - Иди на кухню! Минут пять он просто сидит на стуле, озираясь и понимая, что, как минимум, кухня изменилась мало. Точно меньше, чем хозяйка. Если присмотреться, видно, что много обновлено, но все ровно в том же стиле и цветах. А потом решает, что, если уж за два десятка лет она не поменяла кухню, то и привычку хранить кофе - тоже. И впрямь, запасы находятся ровно на той же полке и, кажется, даже в той же банке, лишь чуть пообтрепавшейся за время. Еще через 10 минут, когда он допивает вторую чашку кофе, хозяйка возвращается на кухню. Привела себя к презентационному виду. Накрасилась. Теперь под халатом еще и летящие длинные пижамные штаны. Кайфоломщица же! Зачем спрашивается косметика, если у него единственное желание - разрушить этот арт-объект своими губами, руками и, возможно даже, наволочками и простынями, в которые она будет умолять его не останавливаться. Пока фантазия разыгрывает на редкость неприличные сцены, Глейхенгауз ухаживает за дамой, наливая кофе и передавая ей: - О да, ты лучший!- произносит она с такой интонацией, что фраза отлично вписывается в центр того самого сюжета с возрастным ограничением 21+, которым наслаждается его мозг в эту минуту. - Доброе утро, Этери!- почти шепчет он, когда она отставляет чашку с выпитым на две трети кофе. - И тебе того же, Данечка,- улыбается она в ответ,- сейчас соображу ребенку завтрак какой-нибудь и тебя накормлю, а то ты и правда примчался сюда как на пожар. Куда спешить? Все хорошо у нас. - Что же мне делать с Машкой,- озабоченно мнется Даня,- как оставлять с няньками? У нас в этом городе теперь и нет никого, чтобы присмотреть! - Глейхенгауз, ты дурак?- недовольно оборачивается от холодильника, куда забралась за продуктами для утренней готовки, Этери,- в “Хрустальном” толпа взрослых людей, которые по гроб жизни тебе обязаны. И это не считая того, что ты последний год им делаешь, исправляя за “большое спасибо” программы… - Предательницы!- смеется Даня,- Донесли на меня все-таки! - Они сдались под нечеловеческими пытками! И тяжестью неопровержимых улик!- улыбается Этери, разбивая в миску яйца на омлет. - Думаешь, нормально будет попросить?- все еще сомневается Даня. - Я сама скажу им. В конце концов кто-то из них всегда в “Хрустале”, да и я, когда не на этапах, тоже могу помочь. Справимся,- молоко вливается в миску. Когда она протягивает руку к солонке, то чувствует его губы прислонившиеся к затылку. Тело, словно магнит к листу металла притягивает к мужской груди, а его руки знакомо и уверенно ложатся на талию. Надо убрать эти руки и отодвинуться. Но все, на что согласно тело - сплести свои пальц с его и спиной чувствовать, как через лопатки стучится ей в душу частым ритмом его нежность. - Этири?!- звонкий голос разгоняет время до обычных скоростей. Она чувствует, как его руки еще плотнее прижимают ее в тот же момент и тихонько смеется. Еще секунду, пока она не сделал чуть заметный шаг вперед и не сняла его ладони своими руками. - Маша, я на кухне! Папа приехал! А теперь - доброе утро, дорогая реальность. Тебя не ждали, а ты приперлась. - Кайфоломщица,- едва слышно шепчет ей в затылок Даня, непонятно кого из них двоих, старшую или младшую женщину, имея в виду. **** Всю дорогу до дома он словно плывет над реальностью, до конца не расставшись с теми минутами, когда держал ее в объятиях и слушал бешеный стук сердца, а музыкальне ладони прижимались к его рукам. Он больше не желает думать, что это не более чем минутная, ничего не значащая, слабость. Он не желает больше верить ее всегда таким разумным и таким безразличным словам. Только ее телу. Только колотящемуся сердцу. Только отвечающим губам. Дома, не замечая ничего вокруг, мужчина бросает дорожную сумку, устало снимает куртку… и на вешалке рядом видит знакомое пальто. - Мама! Мамочка!- весело верещит Маша, в ботинках пролетая через коридор и кидаясь на шею жене. А вот теперь и правда, здравствуй, реальность, твою мать!