Ты даже не представляешь себе, насколько ты очарователен.
Хидето Мацумото — человек-комплекс, вечно недовольный самим собой. В это необычайно тяжело поверить, да и не поверишь, пока не пообщаешься с ним лично и очень близко. Йошики раньше не особо обращал внимание на его поведение, некогда было, учитывая, что их общение сводилось в основном к работе и совместным посиделкам по барам, после чего они разбегались по домам, и он не замечал этих странностей. Теперь же Хиде постоянно рядом с ним, и эти самые странности цветут просто махровым цветом. Вне сцены Хиде всегда выглядит так, что ни одна живая душа не заподозрит в нём айдола, рок-звезду, модного лид-гитариста популярнейшей группы, по которому сходит с ума как минимум половина девушек Японии возрастом от тринадцати до сорока лет. На самом деле Йошики кажется, что его тяжёлый сценический макияж с чёрными тенями и помадой — это неплохой способ маскировки: Хиде достаточно смыть косметику, нацепить очки и шапку, и его уже гарантированно никто из случайных прохожих не узнает. Но Мацумото ведёт себя так не из-за желания спрятаться от слишком навязчивых фанатов, которые порой — Хаяши по себе знает — просто прохода не дают. Нет, он прячется, но скорее от самого себя. Стесняется сам себя. На голове — всегда либо шапочка, натянутая почти до самых бровей, под которую с трудом впихиваются его роскошные волосы, либо смешная панамка, опять же почти целиком закрывающая лицо. Во времена «Saver Tiger» и ранних «X» Хиде носил шляпы, причём он был буквально помешан на этих самых шляпах, но с некоторых пор с этим покончено, надоело ему. — У меня уродская форма черепа, — на полном серьёзе поясняет Мацумото, когда Йошики в недоумении пытается спросить у него, зачем нужны эти шапки. — Её лучше прятать. Хаяши пожимает недоуменно плечами — череп как череп, ничего необычного и тем более уродливого. Но если Хиде что-то вбивает себе в голову, сдвинуть его с этой позиции очень трудно, он не принимает никаких разумных доводов. На его глазах в любой ситуации вне сцены, на интервью в том числе — огромные чёрные очки. Независимо от обстоятельств, погоды и времени суток, даже если солнца нет и прятаться не от чего. — Глаза маленькие, — злится Хиде, если Йошики спрашивает у него, почему он нацепил очки в пасмурный дождливый день, — и блёклые, никому не дам их увидеть без теней. На лицо, опять же в любых обстоятельствах, Хиде толстым слоем наносит почти белый тональный крем. И на это у него есть очередное идиотское, как кажется Хаяши, оправдание: — Кожа паршивая, в юности от угрей замучился, теперь следы, и родинок куча, гадость. И бесполезно говорить, что кожа у него нормальная, светлая и без каких-то критичных недостатков, а то, что с некоторыми неровностями — это совсем даже не страшно, идеальных людей ведь не бывает. А ещё Мацумото всегда натягивает на себя ворох одежды — до того, как они начали встречаться, Йошики ни разу не видел его в шортах и футболке вне сцены, да и на сцене лишь несколько раз, на сольных концертах, когда Хиде красовался в майке, открывавшей его шею и плечи. Даже когда они делили комнату, Хидето всякий раз ухитрялся вывернуться так, чтобы не показаться лидеру обнажённым или даже полураздетым, в качестве домашней одежды он всегда носил широкие фланелевые брюки и кофты с длинным рукавом и спал в тёплой пижаме. Йошики даже посмеивался и говорил, что он несколько раз видел нижнюю часть тела своего гитариста, но ни разу не видел верхнюю. Теперь же Хиде надевает на себя футболку, сверху толстовку, на неё ещё частенько куртку, мешковатые джинсы, которые туго стягивает на тонкой талии ремнём. Как капуста, у которой пока до серединки доберёшься, кучу листьев ободрать придётся. А его костюмы, сшитые для концертов по его собственным эскизам — глухие, закрытые со всех сторон, видно лишь лицо, кисти рук и шею: Хиде частенько жалуется, что в них к середине выступления становится невыносимо жарко, но раздеваться подобно Йошики и Тоши отказывается наотрез. — Я толстый! — огрызается Мацумото, одёргивая толстовку. — Жирный, уродливый, смотреть на себя не могу, отвратительно! И это при том, что, как знает Йошики, Хиде частенько, ходя по магазинам, отоваривается в женских отделах одежды, потому что мужские футболки и водолазки попросту велики ему в плечах — до того он тощий. У него просвечивают абсолютно все кости, рёбра торчат, плечи и локти острые, а ноги чуть толще, чем у Хаяши руки. Словом — горе луковое, а не парень. Даже если он и впрямь был когда-то гадким утёнком, этот самый утёнок давно уже вырос и превратился в лебедя, но, как и в сказке, совершенно не осознаёт собственную красоту. Не хочет осознавать или же не может. Йошики порой всерьёз становится любопытно: Хиде и впрямь сам про себя так считает, как говорит, это часть его кривоватого внутреннего мира, или же эти дурацкие заветы вбил ему в голову кто-то другой, а он поверил и никак не может теперь абстрагироваться? Но Хаяши молчит, понимает, что спрашивать бесполезно: Мацумото всё ещё не раскрылся ему до конца и вряд ли об этом расскажет, только рассердится и попросит не лезть в душу. Злить и обижать его Йошики совсем не хочется, поэтому он обычно лишь горестно вздыхает. В конце концов, вкусы у всех разные, Хиде волен выглядеть так, как ему захочется. А Йошики кажется, что Хиде очень симпатичный, особенно когда улыбается искренне и весело или смеётся над чем-нибудь. У него красивые волосы, густые и блестящие, красивые глаза, светло-карие и, вопреки его собственному мнению, большие, распахнутые, окружённые длинными пушистыми ресницами, красивая кожа. Да и фигура хорошая, хотя, конечно, слишком уж он тощий и острый. Причём Хаяши сейчас понимает, что он всё это отмечал даже тогда, когда не знал Хиде толком и только начинал с ним общаться. Тогда, во времена их знакомства, у Хидето были короткие светлые волосы, выкрашенные в розовый цвет на кончиках, он не прятался за очками и ворохом одежды, а между передними зубами у него проглядывалась маленькая щербинка, он походил на робкого и слегка неуклюжего ребёнка. Хаяши обнимает его, пока он в очередной раз ворчит перед зеркалом, улыбается и про себя думает, что когда-нибудь обязательно осмелится спросить, почему Хиде такого плохого мнения о самом себе. И, естественно, он не догадывается, что ему и так совсем скоро предстоит узнать правду. Вечером они гуляют по центру. Бульвар Сансет горит и переливается множеством огоньков под ярко-синим вечерним небом. Лето, темнеет поздно, а воздух кажется влажным и каким-то сладким. Йошики нравится гулять здесь, ещё с тех самых пор, как он впервые побывал в Лос-Анджелесе. Свободного времени на подобные походы хватает далеко не всегда, но если уж свободная минутка выдаётся, то он не упустит шанса вот так сбежать сюда вечером. Это даёт возможность почувствовать себя на какое-то время самым обычным человеком, весело и напоминает времена весёлой бурной юности. Ярко светятся витрины многочисленных бутиков, вдалеке на высоком здании горят буквы «Hollywood Palladium». И Хаяши невольно улыбается, вспоминая, как они с Хиде несколько лет назад впервые оказались здесь и привлекли внимание нескольких парней, которые что-то искали и принялись у них выспрашивать. У Йошики тогда было совсем плохо с английским, он едва мог общаться с сотрудниками студии без переводчика и в итоге даже не сообразил, что этим странным личностям было нужно. Зато Хиде, великолепно понимавший и говоривший на английском, злобно сверкнул на них глазами и быстро что-то шикнул, отчего компания мигом испарилась. Инцидент вроде бы оказался исчерпанным, даже не начавшись, но, едва они прошли ещё несколько шагов вперёд, Мацумото вдруг начал хохотать как сумасшедший. А когда Йошики в недоумении спросил, что его так рассмешило и что было нужно этим ребятам, ответил, что они искали наркотики, а у самого Хиде в это время в кармане лежал маленький пакетик с амфетаминами. Вот и сейчас Хиде рядом, воодушевлённо рассказывает что-то и время от времени пытается будто случайно уцепиться за его пальцы. И самое главное — никому здесь нет до них дела, можно не прятаться за очками и шапками. В Токио вокруг них мигом собралась бы толпа папарацци с фотоаппаратами, а наутро все журналы бы с пеной у рта обсуждали, по каким причинам лид-гитарист и ударник «X Japan» разгуливают по центру почти что под ручку, с нежностью поглядывая друг на друга. И это ещё одна вещь, за которую Йошики больше любит Лос-Анджелес. Слава славой, но порой это постоянное всеобщее внимание и невозможность даже в нерабочее время расслабиться очень сильно раздражает его; Хаяши такой человек, которому нужно хоть время от времени побыть с самим собой наедине. А ещё он очень не хочет впутывать посторонних в свою личную жизнь, чтобы кто-то знал, каким образом он проводит свой досуг. Для всех они с Хиде коллеги и лучшие друзья, и всем этого хватит, а уж кем они становятся, оказавшись за закрытыми дверьми спальни, как прикасаются друг к другу и сходят с ума, касается только их двоих. — Всё-таки грустно немного, что американский дебют с треском провалился, да? Мацумото поправляет извечные огромные очки на носу и в своей манере смешно морщит нос. Йошики улыбается краем рта. — Я предпочитаю считать, что он не провалился, а просто отложился на неопределённый период. Вот запишем американский вариант альбома, и всё у нас получится. Хаяши едва удерживается, чтобы не фыркнуть горько на свои же слова. О чём он? Для Японии бы альбом сначала записать нормально, а потом уже об американском издании думать. Потому что если дело будет продвигаться такими темпами и с таким же «рвением» со стороны остальных, как сейчас, об этом и вовсе придётся навсегда забыть. — Вот как. Хорошо, что ты так оптимистично мыслишь, Йо-чан, — Хиде смеётся и запрокидывает голову назад. — А я вот всё ещё мечтаю собрать группу и здесь. У меня есть некоторые планы, я даже название ей уже придумал, «Zilch»… — Что-то мешает этим планам? — Йошики покачивает головой, тянет было руку, чтобы приобнять, но вспоминает, что они на улице, и испуганно отдёргивает кисть. — Время, которого мне на всё точно не хватит, — Мацумото морщит нос. — Мне нужно тридцать часов в сутках, чтобы всё успевать. Нет, тридцать пять даже. Боюсь, совмещать это дело с «X» и с сольной карьерой будет тяжело, да ещё мотаться без конца между Лос-Анджелесом и Токио. — Мы и так в последнее время постоянно мотаемся туда-сюда, — Хаяши дёргает плечом. — Я думал, ты к этому уже привык. Хидето беззаботно улыбается ему. — Нет. И никогда не привыкну. Я не люблю постоянные переезды. В идеале хотелось бы осесть где-нибудь. Вот только я пока не решил, где. Йошики всё-таки нащупывает его ладонь; пальцы, горячие и шершавые, слегка сжимают его руку в ответ. — Меньше всего представляю тебя в роли домоседа, — со смехом констатирует он. И слегка задумчиво поднимает взгляд к темнеющему небу. — Помнишь, как, когда мы первый раз сюда приехали, мы всерьёз строили планы, чтобы остаться здесь навсегда? — Ну, это ты их строил. А я не думал об этом, Йо-чан, — мягко поправляет Хиде. — Мне нравится здесь, музыку здорово писать, студии оборудованы гораздо лучше, но, думаю, я никогда не смогу считать это место своим домом. И переезжать сюда на постоянное жительство не хочу. Как бы там ни было, я японец. И в Токио мне лучше. Йошики тихо вздыхает. Ещё одно серьёзное их различие. — Тогда может статься так, что встречаться нам станет весьма проблематично… Потому что я планирую остаться здесь, если дебют состоится. — Йо-чан, ты что это, намекаешь на нашу совместную жизнь? — Хиде вдруг усмехается краем рта. — А что, ты против? — не смутившись, бросает Хаяши. — Собираешься до конца жизни пробираться ко мне под покровом ночи, чтобы папарацци не поймали? — Может, и не против, только вот скажи, оно нам надо? — Мацумото пожимает плечами. — По-моему, нам и так хорошо. Знаешь, со мной тяжело жить, — он тихонько фыркает, — у меня есть совершенно ужасные привычки. В голове мигом всплывает тот давний разговор с Хироши, и Йошики невольно вздрагивает. — Например? — хищно спрашивает он, решив, что сейчас наконец он вытянет из Хиде всё, что тот так тщательно от него скрывает. Мацумото слегка спускает на нос очки. Светло-карие глаза весело поблёскивают из-под них. — Я думал, ты уже заметил часть из них. Я очень много курю, пью, матерюсь частенько. По ночам храплю иногда, как мне говорили. И ужасно выгляжу по утрам, — он фыркает, — особенно с бодуна. Йошики прыскает со смеху. — И ты считаешь это ужасными привычками? В таком случае у меня они ещё хуже, я ещё и забываю обо всём на свете, когда пишу музыку. А по утрам я тебя уже видел не один раз и что-то ничего ужасного не заметил. Мало того, — Хиде кривит губы и отводит в сторону глаза, а Хаяши трогает его за руку и улыбается, — ты мне таким нравишься даже больше. — Лохматым, ненакрашенным и небритым? — Мацумото ухмыляется краем рта. — Странные же у тебя фетиши, Йо-чан. Йошики пожимает плечами: — Фетиши скорее у тех, кому ты нравишься только накрашенным. Потому что они видят тебя не как живого человека, а как картинку идеальную. А ты же у нас не картинка, верно? Ты живой, Хиде-чан, — он всё же, осмелившись, легонько дотрагивается пальцами до щеки, — и плевать, что неидеальный. Идеальных не бывает. Хиде молчит, а Йошики внимательно вглядывается в его лицо. Чёртовы очки, не дают нормально увидеть глаза и понять, что он думает обо всех этих словах. — Не скажи. Ты вот идеальный, Йо-чан, — вдруг тихо произносит он и кусает губу, а Йошики вскидывает брови. — Всегда, сколько я тебя помню. Даже после концертов, с утра и с бодуна. — Глупости. Ты прекрасно знаешь, что это не так, — Йошики раздражённо запускает руку в волосы. — Нет, так. И нечего спорить, мне со стороны лучше видно, — Мацумото поджимает губы. — Я видел это… Ещё тогда, Йо-чан. Они всегда делили гримёрку и комнату в гостиницах во время туров. Видели друг друга такими ещё до того, как начали встречаться. И Мацумото и впрямь тогда смотрел на своего лидера, как на божество. Йошики невольно вспоминает об этих моментах, прокручивает их перед глазами. И только сейчас ему в голову приходит простая мысль: а эта восторженность в глазах Хиде, только ли восторженность это была? Может, в ней с самого начала было нечто большее, а он тогда просто не хотел замечать? Хаяши так и не находит, что ответить на такое заявление, и просто тихонько цепляется за его пальцы. — …И да, я считаю свои привычки ужасными, — тихо продолжает Хиде. — Тебе они такими не кажутся как раз потому, что мы с тобой не живём вместе. Поверь, стоит только нам съехаться, и уже спустя неделю они начнут тебя выбешивать. Поэтому давай не будем об этом. — Ну хорошо, раз тебя это так беспокоит. Кстати, Хиде-чан, — он вздрагивает и поворачивает голову, — ты не храпишь. А вот орёшь от ужаса по ночам то и дело. Не хочешь рассказать, что тебя так пугает? Мацумото сжимает губы в нитку. Молчит несколько секунд и наконец сердито отрезает: — Это неважно. Кошмары всем время от времени снятся. И Йошики только тяжело вздыхает. Ну конечно, это же Хиде. Странно было бы от него ожидать пространного рассказа о жутких снах с перечислением всех страхов. Хидето всё ещё не доверяет ему. И осознание этого факта неприятно колет лидера в сердце.***
Это ведь правда, кошмары и впрямь время от времени снятся каждому человеку. Вот только явно не каждого человека они доводят до слёз. Хиде же каждый раз, проснувшись с криком, долго потом жмётся к Йошики и бессильно всхлипывает ему в плечо, и на коже остаются его слезинки. И, кажется, он почти каждый раз плачет так до самого утра и не спит больше. А потом опять глотает амфетамины, чтобы не упасть от усталости. Хаяши опять просыпается около четырёх утра, сквозь сон услышав судорожные всхлипы. Дом погружён в тишину, сероватый свет и утренний туман заполняют его, и эти тихие звуки разлетаются подобно выстрелам. В теле ощущается привычная ломота, на плече саднит укус, оставленный недавно Хиде. Открыв глаза и сонно хлопнув ресницами, Йошики поворачивается на другой бок. И тут же испуганно вздрагивает. Хиде сидит рядом, согнув спину и упершись лбом в колени. Трясётся весь, как будто его выставили голым на мороз; его ладони с силой зажимают уши. И в серой полутьме едва видно, как он с силой стискивает зубы, а по щекам скатываются мелкие слезинки. — Хиде-чан, — Йошики приподнимается и робко трогает его за плечо. — Хиде-чан, ну ты чего опять? Мацумото дёргается, как ошпаренный, и поднимает на него больные, воспалённые глаза. Зрачки сужены до размеров крохотных точек, а сосуды вокруг полопались, сделав белки ярко-красными. Пересохшие губы трясутся, нос покраснел и распух. И щёки так и блестят в сером свете от слёз. Встретившись взглядом с Йошики, он громко всхлипывает, кривится и судорожно сглатывает. И, трясясь, позволяет обнять себя и прижать к груди. Йошики знает, что говорить ему что-то в такой ситуации бесполезно, он попросту не услышит. Хаяши может сделать только одно — дать Хиде понять, что он не один. Поэтому Йошики просто прижимает рыдающего Мацумото к себе, гладит по встрёпанным розовым волосам, целует в макушку. Обычно Хидето, прижавшись к нему, быстро успокаивается. Но сегодня что-то не так, как обычно; кажется, что он начинает от этого плакать только ещё горше. — Я не могу так больше, Йо-чан!.. — сдавленно, чуть слышно, и Йошики опускает на него глаза. Хиде захлёбывается, цепляясь за его шею, ткнувшись носом куда-то в грудь. — Не могу, не могу, не могу… Мне нужны мои таблетки… Хаяши нервно дёргается и сильнее прижимает его к себе. — Никаких таблеток. Хиде-чан, антидепрессанты от кошмаров тебе не помогут. А амфетамины — тем более… — его шершавые пальцы до синяков сжимаются на плечах, Йошики слегка кривится от боли и утыкается лицом в его волосы. — Ну же, успокойся… Я здесь, с тобой. И я никому не дам тебя обидеть, обещаю. Но даже привычные слова не действуют на Хиде, он продолжает всхлипывать и бормотать что-то о лекарствах. Похоже, сегодня ночной кошмар оказался особенно болезненным, напрочь выбил его из равновесия, в котором он с таким трудом держался эти дни. — У меня есть идея получше таблеток, — Хаяши целует его в лоб и осторожно тянет к краю постели. — Ну-ка, вставай, пойдём вниз. Хиде не выпускает его ни на секунду, судорожно держится за него, пока они спускаются по лестнице на первый этаж. Словно боится, что Йошики может исчезнуть, раствориться. Усадив его на диван и с некоторым трудом отцепив от себя, Йошики идёт на кухню. …Он наблюдает, как Хиде сжимает пальцами тонкую фарфоровую чашку, над которой поднимается полупрозрачный пар. Отставив собственную полную чашку на журнальный столик — самому не до этого — Йошики бережно убирает с его лица пряди волос и смахивает слезинки, пальцами чувствуя тлеющий под кожей щёк жар. Чай сладкий, с карамельными нотками; Йошики помнит такой ещё из своего детства, мама заваривала такой, когда он болел и мучился кашлем. Такой напиток всегда хорошо успокаивал его, помогал крепко заснуть. И Хаяши надеется, что и Хиде это сейчас поможет. — Спасибо… — сдавленный сип, и он, вздрогнув, выныривает из своих мыслей. Хидето кидает на него мутноватый взгляд. — Йо-чан сегодня такой заботливый… — О чём ты? Я всегда о тебе забочусь, — Йошики слегка обиженно поджимает губы и гладит его по волосам. — Да, но чаем отпаиваешь в первый раз, — Хиде слабо улыбается и вновь прикладывается к чашке. — Вкусный… Йошики невольно кусает губу, наблюдая, как он, стараясь не обжечься, прихлёбывает напиток. И чувствует, как за сердце неприятно кусает жалость. Неужели никому до этого в голову не приходило вот так успокоить Хиде? Если это правда, то отчасти понятно, из-за чего Мацумото хватается за антидепрессанты при любой ситуации, которая вызывает у него стресс. — Что тебе снится, Хиде-чан? — Хидето вздрагивает и поднимает глаза. — Не вздумай опять говорить «неважно», из-за неважного ты бы так не плакал. Ну же, расскажи мне, — Йошики гладит его руку. — Ты ведь знаешь, я никому не разболтаю… Глаза Мацумото темнеют, он морщится и опускает взгляд, явно не желая встречаться глазами с Йошики. — Неужели ты настолько мне не доверяешь? — вкрадчиво спрашивает Хаяши, слегка прищурившись. — Обидно даже, знаешь ли. Хиде молчит, кусая губы, но всё же потом отставляет почти опустевшую чашку и обнимает себя за плечи. — Прости, Йо-чан. Дело не в том, что я тебе не доверяю… Просто такая мерзкая история, что вспоминать противно. Йошики пододвигается поближе к нему и обнимает. — Я могу побыть твоим антидепрессантом сегодня, — тихо произносит он, наматывая мягкие розовые пряди волос на пальцы. — Выговорись, Хиде-чан. Увидишь, тебе сразу станет легче. Хиде тяжело вздыхает. — Не отстанешь ведь, а? — поймав взгляд Йошики, он морщится. — Ладно, всё равно рано или поздно пришлось бы тебе об этом рассказывать… Он замолкает, прикусив губу, а затем поднимает на Йошики влажно блестящие глаза и вдруг спрашивает: — Йо-чан, скажи, у тебя было нормальное детство? — Детство? — вздрагивает Йошики. Увидев кивок, он слегка задумчиво хмурится. — Ну… Нормальное, наверное. До того момента, как папа с собой покончил, так уж точно… Хиде широко распахивает глаза: — Твой отец покончил с собой? — Да, — коротко отвечает Йошики. Он терпеть не может мусолить эту тему, слишком много болезненных воспоминаний она вызывает. У него каждый раз слёзы наворачиваются, стоит ему только вспомнить, как он, десятилетний, вернулся из школы и увидел любимого отца лежащим неподвижно на футоне. Мать, правда, дрожащим голосом попыталась сказать, что папа просто заболел, через какое-то время проснётся, и всё будет хорошо, но Йошики, догадливый не по годам, сразу понял, что это ложь. — Правда, мама только недавно об этом рассказала. А так мы с Коки были уверены, что у него случился сердечный приступ. Мацумото нервно кусает губу. — Прости, пожалуйста, я не знал… — Ничего. А с чего ты вдруг решил о детстве поговорить? — Да я просто думаю, как бы получше тебе объяснить свои кошмары… — Хиде морщится. — А в школе? Одноклассники тебя не обижали? — Ну… Бывало, — Йошики пожимает плечами. — Я был самый маленький в классе, да ещё болел постоянно, наверное, был бы хорошим объектом для насмешек. Но меня почему-то не трогали особо, только дразнили «неженкой». И говорили, что я слишком избалованный, потому такой слабый. Если честно, я почти не обращал на это внимания. А в старших классах драться научился, и любой, кто пытался что-то про меня вякнуть, живо получал в нос. Пару раз начистить морды хватило, чтобы одноклассники от меня отстали. — Вот как… Значит, тебе повезло. Хиде тихонько вздыхает и, отстранившись от него, опять обнимает себя за плечи. — …А меня в школе травили, Йо-чан. Вплоть до старших классов. И никакие драки не помогали, хотя я много раз пытался отбить свои права на спокойствие кулаками. — Травили? — Йошики чувствует пробежавший по спине холодок и уже понимает, что сейчас услышит нечто ужасное. — Но за что? — А за всё хорошее. За то, что я учился отлично. За то, что был любимчиком учителей. За то, что сидел тихо и старался ни к кому не лезть. Но главным образом за то, что я был ужасно толстым. Почти восемьдесят килограмм весил, — Йошики изумлённо кашляет, и Мацумото ухмыляется, — да-да, я был раза в полтора толще, чем сейчас. И во столько же раз меньше ростом. Можешь себе представить, как я выглядел. Арбуз на ножках! По-другому, блять, и не скажешь. Я чего только не делал тогда, даже бегал по утрам и вместо ланча, чтобы похудеть, но это было бесполезно. А дети жестокие создания, они всегда охотно задирают тех, кто хоть в чём-то от них отличается, я же отличался во всём, за что и огребал. Наверное, если бы не Хироши и бабушка, я бы сошёл с ума. Он поджимает под себя колени, лихорадочно кусая губы. — Сначала только оскорбления были, на словах. Это кое-как можно было перенести, хотя обидно до слёз было, как будто я виноват, что родился таким. Но потом и колотушки начались. Дошло до того, что я к старшим классам составил о себе полное мнение: жирный, уродливый зубрилка, всеобщее посмешище, и это навсегда. И я всерьёз о самоубийстве задумывался. Даже резался пару раз, — Хиде поворачивает руку запястьем вверх, показывая два рубца возле кисти, тонкие, но тёмные и приметные. Йошики и до этого их замечал, но не осмеливался спрашивать, откуда они. — А потом бабушка это увидела случайно, заметила шрамы. А бабушка у меня — ух, с ней не забалуешь, она просто за шкирку меня схватила и живо к психотерапевту поволокла. Тогда-то и появились антидепрессанты, мне их этот врач прописал. И так я на них и сижу все эти годы, причём только они меня в стабильном состоянии и держат. Через некоторое время моя жизнь начала меняться, я увлёкся рок-музыкой, стал частенько на улицу Добуита мотаться. Познакомился поближе с алкоголем, курить начал. А затем узнал и об амфетаминах. Естественно, все эти удовольствия очень недёшево обходились, карманных денег на всё не хватало. В итоге я стал от еды отказываться в их пользу и за пару месяцев порядка двадцати килограмм сбросил. Знакомые и родные удивлялись, бабушка сердилась, говорила, что такое резкое снижение веса для организма не сильно-то полезно, но мне, если честно, тогда плевать было, волновало только то, что теперь меня точно никто не посмеет свиньёй назвать. И вроде бы всё и вправду налаживалось… Хиде медленно приподнимает руки и зажимает ладонями уши. — Я… Я не знаю, почему мне снятся эти сны и когда это началось, Йо-чан. Не помню. Но я всё ещё слышу эти слова. Отвратительный. Свинья. Жирдяй. Урод. Зубрилка. Подлиза. Вижу школьную уборную, я там постоянно на переменах прятался. И смех слышу, они хохочут надо мной. Почти каждую ночь. Я так хочу забыть об этом, но как забудешь с такими кошмарами? И я каждый раз невольно думаю, — он поднимает на Йошики опять налившиеся слезами глаза, — а что, если они были правы? Вся кровь разом бросается Йошики в голову. — Интересно, в чём это они могли быть правы? — еле сдерживая гнев, Хаяши тянет дрожащего гитариста к себе и обнимает. — В том, что я урод, — тихо отвечает Хиде и трётся носом о его шею. — Нет дыма без огня. Тебя ведь так не дразнили. И никого из моих знакомых не дразнили. Я знаю. Спрашивал. Йошики только тихонько скрипит зубами от злости. Ему и самому несколько раз в старшей школе пришлось пережить публичное унижение, когда преподаватели, разъярённые его поведением и внешним видом, обривали его налысо перед всем классом. Та ещё травма для неокрепшей психики подростка. А Мацумото пришлось проходить через нечто подобное постоянно на протяжении всего обучения, да ещё от одноклассников… Понятно теперь, почему Хиде кривится каждый раз, осматривая в зеркале своё отражение, почему нацепляет на себя ворох одежды и никому не хочет без неё показываться. Разумеется, он не сам к этим мыслям о своём «уродстве» пришёл, его к этому хорошо так подтолкнули пинками и тычками добрые одноклассники. Детские кошмары и комплексы живучи, зачастую от них почти невозможно полностью избавиться. — Не смей так говорить, Хиде-чан. Никакой ты не урод, — Хаяши гладит его по голове, целует в макушку. — Это скорее твои одноклассники были маленькие моральные уроды. Хиде тихонько фыркает в ответ. — Ну а если серьёзно, Йо-чан, то вот что ты во мне нашёл? Йошики кончиками пальцев ведёт по его щеке, прикасается, наклонившись, к уголку рта. — Спроси лучше, что я в тебе не нашёл, — с усмешкой произносит он. — Ты замечательный, Хиде-чан. Ты симпатичный, как бы ты ни убеждал сам себя и других в обратном, — Йошики видит румянец на его щеках и улыбается, — ты удивительно талантливый гитарист, ты хороший друг, — Хаяши наклоняется к его уху и понижает голос, — ты офигенный любовник. И ты сам по себе прекрасный человек. Знаешь, я это понял уже в тот момент, когда ты сказал, что тебе плевать на паршивую репутацию, как «X», так и мою лично. Ты не отвернулся от меня подобно другим знакомым. Ты всегда поддерживал меня во всём и продолжаешь поддерживать. Я даже не помню, как именно мы с тобой подружились, на моей памяти это выглядит как «Привет, я Хиде из «Saver Tiger». — Привет, я Йошики из «X», а спустя несколько минут мы уже беседу вели и понимали, что наши мысли совпадают, — Мацумото вдруг слабо улыбается краем рта. — Мне попросту нравится с тобой общаться, и я очень рад, что ты со мной, что судьба вот так нас свела. Без тебя мы бы вряд ли вообще чего-то добились, так и остались бы индисами, или пробились только сейчас. Дальше перечислять? Он касается губами впадинки за ухом, чувствуя, как Хиде вздрагивает, обнимает его обеими руками за талию. — Нет, достаточно… — шепчет Хиде, вскидывая голову и подставляя ему шею. Молчит минуту, а потом так же чуть слышно говорит: — …Спасибо, Йо-чан. Даже если ты всё это говоришь только потому, что я с тобой сплю, это очень мило с твоей стороны… — Мои слова тебя не убедили? — Йошики дёргается. — Ты доверяешь этим своим одноклассникам больше, чем мне? — Нет, — бросает Мацумото почти равнодушно. — Но твоя искренность тоже вызывает у меня сомнения. И я тебе уже говорил об этом. Хаяши чувствует приливший к телу жар. Перехватив его руки за запястья, ловко опрокидывает его на белые подушки. — Вот как. Я тебе сейчас покажу, какой я искренний, — не дав Хиде даже пискнуть и опомниться, наваливается на него и залепляет рот поцелуем. — Сейчас ты у меня всему поверишь! — Нет, Йо-чан! — вяло бормочет Хиде, пытаясь увернуться от него и толкая в плечи ладонями. — Не хочу!.. А-а-ах! И, издав громкий протяжный стон, он перестаёт сопротивляться. — Ну, хочешь ещё посомневаться? Йошики нежно трётся носом о шею тяжело дышащего Хиде, чувствуя, как тот, дрожа, сдавливает коленками бёдра. Гладь бассейна за окном отражает бледно-розовое небо, до слуха доносится истошное чириканье птиц. За этими их разговорами и попытками что-то друг другу доказать незаметно наступило утро. — Глупый способ переубеждения, — Хиде усмехается и целует его в нос. — Знаешь, что я тебе скажу, Йо-чан? Я никогда не поверю в твою искренность. Но я в любом случае очень ценю то, что ты пытаешься придать мне уверенности. Правда.