Осколки • Соглашение Трёх II

Бэкхён вдавил педаль газа, вырываясь на проезжую часть. Размазывая по лицу слёзы, он зло скалился вслед взбешённым его наглости водителям, плевать он хотел, что сейчас творит беспредел на дороге, вырываясь вперёд. Перед глазами до сих пор стоял эпизод у входа в ресторан, как Линь уверенно, собственнически обхватывает руку Чанёля, и они не спеша, идут вперёд, как омега чуть запрокидывает голову вверх, словно верный пёс заглядывает в глаза и растягивает улыбку, до омерзения притонную во весь рот. Бэкхён всё ещё пытается убедить себя в том, что тот поцелуй ничего не значил, но сердце на бешеной скорости врезается в бетонную стену и крошится от удара в крошку. Горло сковывают спазмы, дышать практически невозможно. Чанёль открывает перед Линем дверь, и перед тем как зайти, укладывает свою руку на поясницу омеги и мягко подталкивает вперёд. Почему-то Бэкхён не брал в расчёт такой исход событий, наивно полагая, что он, Бэкхён, и после развода останется единственным и рядом с Чанёлем никто не появится. Глупо и самонадеянно было на это рассчитывать. Чанёль продолжает жить дальше и это у него скажем так, отлично получается. Со стороны складывается именно такое впечатление. Хотелось орать во всю глотку до срыва связок, какого чёрта творит тот, кто ночами клялся в любви, божился, что ни с кем не сможет, если не с ним, Бэкхёном. Здравый рассудок ещё способен мыслить, и Бэкхён последний кто в чём-то имеет право упрекать Пака, но пожирающей его изнутри ревности на это плевать. Дорога начала петлять, машину тряхнуло. Бэкхён в последний момент успевает вывернуть руль и ударить по тормозам. Его выталкивает с дороги, а от столкновения с бетонным столбом отделяет каких-то несколько сантиметров. Что он творит, едва не угробил себя. На спине и на лбу выступает холодный пот, а перед глазами чёрные круги и противный шум в ушах. Ещё немного и черепная коробка разлететься от давления, незнакомый жар поднимается от ног, расползаясь по всему телу и устремляясь в голову. Но ничего не происходит, сердце продолжает биться, хоть и с усиленной частотой и он всё ещё дышит. Мысленно призывает себя успокоиться и не паниковать раньше времени. Возможно, что-то не так понял, а дружба Чанёля с Линем приобрела характер некоторых привилегий. Пак здоровый и молодой альфа, глупо считать, что столько времени он обходится без секса. Но Линь? Как это возможно? Он младше Чанёля практически на двадцать лет! Справа на приборной панели раздаётся жужжание смартфона. Бэкхён сейчас не в том состоянии, чтобы вести задушевные беседы, но взглянув на экран, всё же принимает вызов. -Слушаю, — голос дрожит, даже несмотря на все усилия, подавить в себе всхлипы. — Бэкхён, что у тебя с голосом? Ты где? — Слышится в динамике обеспокоенный голос отца. — Сейчас буду, — и отключается. Отсюда до дома минут сорок и за это время у него получится, обязательно получится взять себя в руки и успокоиться. Отец не должен видеть его в таком виде. Алые пятна, последствия истерики, так и не сходят с лица, когда он заезжает на территорию дома. Распахивает перед собой дверцу и буквально вываливается из салона. Когда в дверях показывается Кюсон со следами явной тревоги, Бэкхёна начинает снова трясти, и он быстрым шагом пока ещё есть силы, спешит в дом. Из холодильника достаёт уже вскрытую бутылку вина, по пути подхватывает бокал и возвращается в гостиную. Диван мягко пружинит под ним, Бэкхён забирается на него с ногами и нервным движением наполняет бокал. Руки трусит и на стеклянной поверхности появляются несколько бордовых клякс. Одним глотком вливает в себя половину бокала. Щёки жжёт от слёз, светодиодные огоньки на потолке превращаются в мелкие звёзды, когда он смежает ресницы. — Где ты был? — Звучит осторожный вопрос от отца и он устраивается напротив. Руки альфы покоятся на подлокотниках, а в лице… лучше бы Бэкхён не смотрел на него, потому что в глазах напротив, читается жалость. — Ездил к ресторану. — Зачем? — Хотел увидеть сына, — произносит в нос, допивает остатки и наливает доверху новый бокал. Глядя на всё это Ом тяжело вздыхает. — Чанёль и Линь — они… — слёзы снова застилают глаза и уже бессмысленно их прятать. — Бэкхён, у Чанёля с Линем отношения, — омега одним глотком выпивает бокал вина. Он больше не чувствует себя цельным, болит каждый сустав, мускул, а в грудине нестерпимо ждёт. Ожидаемый эффект анестезии так и не наступает и Бэкхён снова тянется к наполовину пустой бутылке, но его тормозит рука отца. — Почему ты мне сразу не сказал? — Произносит зло, с укором. На последних словах он чувствует, как голос начинает срываться и из него вырываются всхлипы. Бэкхён злится на отца и не пытается этого скрыть. То, что теперь уже единственный близкий человек, всё знал и скрыл от него словно удар в спину. — Чтобы ты не наделал глупостей, не хватало ещё разгребать последствия твоей импульсивности. С этого дня без моего ведома за порог ни ногой. С завтрашнего дня начнём тренировки, тебе нужно вернуть прежнюю форму, — уверенный, колкий взгляд скользит по Бэкхёну, в котором нет ни намёка на нисхождение, нет теперь и жалости. В Оме чувствуется давно ему знакомый директор национального. Приходится подчиниться, проглотить непрошеную обиду и заткнуться. И так тошно от этого ледяного взгляда, без намёка на сопереживание и сочувствие. Бэкхён чертовски изголодался по душевному теплу и ласке. Так хочется уткнуться отцу в колени, свернуться клубочком рядом и выплеснуть всю боль, что скопилась в нём. Ощутить грубые пальцы у себя в волосах, вдыхать родной запах, почувствовать себя защищённым хотя бы этим вечером. Он смертельно устал. Но вместо этого, Ом смотрит холодно, а в тёмных кофейных глазах неприкрыто читается разочарование. И снова доказывать, что он не слабак, не тряпка. Приходится подняться, встать под ледяной душ, чтобы прийти в себя, запереть свою боль и отчаяние. Отключить слабость, отключить эмоции, натянуть ледяную маску безразличия, что он уже делал до этого, когда принял самое тяжёлое решение в своей жизни. И кого ему винить? Если только суку жизнь, что не оставила ему выбора. Хотя выбор как раз и был, но Бэкхён взвалил на свои плечи больше, чем оказывается был в состоянии вытянуть. Не рассчитал, был уверен, что сможет, а оно вон как. Ноша оказалась невыносимой и неподъёмной. «А раз ты, сделал свой выбор, сцепи зубы и терпи. Взгляни прямо в глаза, что легла на твои плечи после принятия тобой, а не кем-то другим, ответственности. Отец, мог бы облегчить последствия принятого тобой решения, только ни за что не станет этого делать. Испытывает. Испытывает он тебя, проверяет, где та грань, после которой ты сломаешься. И вот тогда и никак не раньше вмешается. А чего ты вообще ждал? Это твоя война и ты уже слишком много потерял, чтобы идти на попятную, да и куда теперь идти? Чанёля ты уже потерял, но сына ты им не отдашь. Он твой, твоя кровь и плоть. Без него ты загнёшься, дышать не сможешь, сдохнешь от боли и тоски». Ледяные струи, словно осколки льда царапают кожу. Бэкхён закручивает вентили, клацая от холода зубами. Пальцы онемели от холода, с трудом удерживают широкое мягкое полотенце. Быстро сушит волосы, а после накидывает длинный до пят махровый халат. В комнате кромешный мрак, на ощупь пробирается к кровати и падает в её манящее тепло с одним лишь желанием заснуть и не думать, только не думать о нём. Утро бесцветное, раскрашенное в один цвет — серый. От злости и бессилия сжимает одеяло и хмурится от треклятого звонка будильника. Шесть утра. У него час на душ и завтрак до начала тренировки с отцом. Поблажек тот не делает. Наслышан о его жёстких методах тренировок. И пусть Ому седьмой десяток, но отец до сих пор в отличной физической форме. В состоянии загонять до отключки и адской мышечной боли. И это как раз радует, ему необходимо, жизненно необходимо заглушить душевную боль физической. К адским тренировкам ему не привыкать, Пак в своё время жёстко его тренировал, не делая поблажек, напротив, был куда жёстче, чем с остальными. Это дома он был ласковым и нежным, а на тренировочном поле лютый зверюга, не знающий пощады. Но именно благодаря тем изматывающим тренировкам Бэкхён приобрёл отличную физическую форму, от которой сейчас практически не осталась и следа. В чём собственно он и убедился после пробежки по горному ландшафту, куда его привёз отец. Дистанция в десять километров — ерунда — далась с большим трудом, мышцы горели, будто никогда и не испытывали на себе подобных нагрузок. Сил не было даже на то, чтобы оторвать свою тушу от влажной земли. Так и лежал раскинув в стороны руки и жадно хватал ртом свежий воздух, пропитанный хвоей. И только чертовски злой взгляд Ом Кюсона, пробивающий нутро и отвращение к своей слабости, заставили подняться и взять в руки привычный глок, чтобы безостановочно палить по мишеням в течение двух часов. Интенсивность тренировок с каждым днём становилась всё жёстче, что тренировки в академии были похожи на лайтовые прогулки по тренировочному полю. Ом гонял с утра до вечера, после они возвращались домой и расходились по своим комнатам. На вопрос, когда он, Бэкхён, сможет увидеться с сыном, отец не считал нужным отвечать. Отмалчивался. Испытывал нервы на прочность. Бэкхён чувствовал себя оторванным от мира, зверушкой, которую целенаправленно тренируют, заперев в клетке. И он целыми днями бегает по замкнутому кругу, беспрекословно выполняя команды, как качественно выдрессированный породистый пёс. День сменял другой, изнуряющие тренировки и никакой связи с внешним миром. Не знал, какую цель преследует отец, но Бэкхён всё глубже уходил в себя. Начались нервные срывы, запирался по вечерам в душе, выкручивал вентили на полную и рыдал, пока не приходило чувство опустошения. Бэкхён безропотно как обезумевший тренировался на протяжении месяца, а пресловутое «немного потерпи» для встречи с сыном так и не произошло. Не знал, сколько ещё выдержит в этой вынужденной изоляции, в которой его держал отец. Он не видел ни целей, ни мотивов этой мучительной дрессировки. В комнате было темно, но не настолько, чтобы не разглядеть очертания отца в кресле у зашторенного окна. Бэкхён приблизился, тихо, практически бесшумно ступая по мягкому ворсу ковра. Ом Кюсон сидел откинув голову на спинку кресла с закрытыми глазами, но не спал. Так же бесшумно опустившись напротив в кресло, наблюдал за расслабленной мимикой, мысленно собираясь начать разговор. Нужно было отодвинуть желание высказать все накопившиеся обиды в лицо, только не хотелось выглядеть в глазах старшего тем вспыльчивым и глупым мальчишкой, коим он давно не был. Которого он давно в себе спрятал. Обида, глупая детская обида клокотала, показывала свои щупальца, заглушая здравый рассудок. — Я давно усвоил, что на всё есть свои причины, отец. У меня было достаточно времени, чтобы многое обдумать. Не понимаю одного, какие причины у тебя держать меня на расстоянии от Пака и моего сына, — Кюсон лениво, словно сытый кот приоткрыл один глаз, мазнул с той же леностью по Бэкхёну и снова смежил веки. — Долго ещё намерен меня дрессировать? — Молчание. На губах омеги блеснула горькая ухмылка. — Что же, в таком случае я буду действовать по-своему, — Ом распахнул глаза, сфокусировал взгляд на сыне, а тот демонстративно помахал перед его лицом ключами от машины и сразу же спрятал их во внутреннем кармане утеплённой куртки. — Не делай того, что может помешать нашему делу. — Вот как ты заговорил? А знаешь, в чём ваша проблема — твоя и Чанёля? Вы всегда относились ко мне как слабому, неспособному принимать решения, омеге. Да-да, не удивляйся. Вы почему-то считали, что нужно следить за каждым моим шагом и направлять, без вас же я ни на что не способен. Вы же у нас альфы, сильные мира сего, а кто я? Чертова омега, априори слабый пол, которым нужно управлять. — Это была простая забота. — Удушающая, навязанная псевдозабота. Забота, которой ты более тридцати лет душил своего мужа, и он просто смирился и позволял тебе это. Я — другой. Мне нужно равенство — на меньшее не согласен. — Как не умел брать ответственность за свои поступки, так и не научился. Ты не в состоянии нести ответственность. Вспыльчивый, эмоциональный и глупый мальчишка. — Думай, что хочешь, но это всё не обо мне. — В таком случае ответь мне, почему ты принял именно такое решение? Тогда? — Если однажды я исчезну, они смогут продолжать жить дальше. Они уже сейчас справляются, будто меня никогда не существовало. Я ответил на твой вопрос? — Не дожидаясь ответа от Кюсона, Бэкхён резко развернулся и направился на выход.

***

За окном непроглядной стеной, опустошая тяжёлые, свинцовые нависшие над загородом тучи, хлестал дождь. В свете уличного фонаря угадывался знакомый силуэт, который несмотря на непогоду, продолжал стоять у забора, терзая кнопку вызова домофона. В доме было тепло и уютно, за спиной из гостиной доносился треск горящих поленьев. Чанёль не знал наверняка, но почему-то был уверен, что они уютно потрескивают. Заложив руки в карманы домашних брюк, он продолжал смотреть на незваного гостя. Внутри ничего не ёкнуло, наблюдая за промокшим насквозь бывшим мужем. Тот прибился к воротам его дома как бездомный пёс, измокший до нитки, стоял под проливным дождём уже около получаса, и судя по всему, уходить не собирался. Чанёль продолжал смотреть, крепко сцепив зубы, жёстко до противного скрежета. Сжимал руки в кулаки, впиваясь до жжения в кожу, отросшими ногтями, царапая снова и снова появившиеся ранки, на которых уже скорее всего выступили мелкие капельки крови. А он всё стоял и стоял, и уходить не собирался. За спиной стоял Линь с немой мольбой во взгляде, держа за руку Чжуна. Сын с толикой испуга смотрел ему в глаза, не понимая, что или кто так разозлило отца. Сделав несколько шагов в сторону гостиной, Чанёль подхватил на руки Чжуна. Чай уже остыл, и альфа с равнодушным видом отставил чашку в сторону. Чжун уселся рядом, разложил на коленях книжку и спокойно рассматривал иллюстрации. До Линь молча собрал на поднос чашки и через несколько минут вернулся, расставил на столе чистые чашки и начал разливать свежезаваренный с ароматом бергамота чай. Насыщенный, терпкий. Такой какой любил альфа в хмурые осенние дни, согревая тело и душу. Хотя в последнем сам Чанёль сомневался, уже ничто не сможет отогреть ту пустоту, то кровавое месиво — остывшее и мёртвое, что оставил после себя Бэкхён. Потоптавшись и раздавив перед своим уходом. Уже не цельный, осталась лишь часть его. Раны зарубцевались, жить можно, но по-прежнему напоминали о себе застаревшей болью. Ни о ней нужно было думать сейчас, когда самое страшное позади, впору радоваться, сука судьба не столь бездушна оказалась к нему. Он смог выбраться, побороть болезнь. Он всё ещё полноценный, уже практически здоровый альфа на руках с малолетним сыном. Позади ад, тот чёртов ад и практически утерянная надежда на положительный исход операции. Жизнь в стране глухих и пожирающий страх больше никогда не услышать голос сына, навечно погрязнуть и существовать в безмолвной тишине. Прогнозы врачей не оправдались ни через неделю, ни через месяц ремиссия не наступила, звукопроведение не восстанавливалось, а восприятие звуковых частот так и оставалось в тяжёлой степени. И только спустя полтора месяца после операции очередное тестирование выявило положительную динамику. Она развивалась медленными темпами, врачи молчали, не решаясь делать дальнейших прогнозов. Была вероятность так и остаться с тяжёлой степенью глухоты, что в корне не устраивало Чанёля. Он продолжал пичкать себя препаратами и неукоснительно соблюдать этапы терапии, которую уже почти забросил до ремиссии. Сильнейший гормональный сбой и высокий уровень стресса — такой вердикт вынесли медики о причинах его приобретённой глухоты. «Болезнь полностью не изучена» — опостылевшая фраза, читаемая им уже по губам. И он был готов биться головой о стену, разбивать кулаки в кровь, но выторговать у всевышнего шанс для себя, хотя бы на несколько лет. Смириться с неизбежным? Не в правилах Чанёля. Он настолько привык бороться, хитрить с судьбой, уклоняться от шальных пуль, безрассудно идти напролом. И кто бы ему сказал, что собственное тело предаст его, взбунтуется. Ресурсы организма так быстро израсходуются и он? Ещё молодой и здоровый будет стоять на пороге инвалидности. После пережитого пришла мысль, что пора в своей жизни что-то менять и менять кардинально. Да, с появлением Чжуна он уже не пёр напролом, не бросался под пули, но служба была всё ещё одним из важных приоритетов. Сейчас же хотелось тишины и покоя, без эмоциональной встряски. Но стоило Бэкхёну появиться на пороге его дома, как всё спокойствие покатилось ко всем чертям. И к слову, не только у него. — И какого лешего сюда принесло этого ненормального? Совести у него нет. Гнать его нужно отсюда, Чанёль, гнать поганой метлой. Слышишь меня? — Да, стоило ожидать этой пламенной речи от папы. Которую бы стоило пропустить мимо ушей, спустить на тормозах, только вот Чжун испуганно жался к подлокотнику и подрагивал всем телом. — Сынок, ты куда? — Чанёль пошёл следом за умчавшимся сыном. Тот цеплялся за ручку входной двери. Поджимал губы, пыхтел, но та не поддавалась. — Сынок, — что-то ёкнуло в груди, заныло. В глазах напротив стояли крупные с бусины слёзы, грозясь сорваться в любую минуты и прозрачными лентами расчертить детское лицо. Взъерошенный, испуганный взгляд. Чжун опускает взгляд вниз, наматывает рукава кофты на кулачки. Шмыгает носом, но продолжает молчать. И понимание всё стремительнее накатывает на него. Он настолько был сосредоточен на себе, что не замечал того, что творится у него под носом. — Любимый, кто тебя так напугал? — Чжун утыкается ему в шею, но молчит. Порывисто сопит, обвивает руками, стараясь прижаться как можно ближе. Вскользь брошенный на папу взгляд, не предвещающий ничего хорошего, и они поднимаются на второй этаж в спальню сына. В комнате царит приятный полумрак, за окнами слышится умиротворённый стук дождя. Переодевает сына в пижаму, укладывает в кровать и сидит рядом. Сидит долго, пока Чжун успокаивается, и обнимая любимую игрушку постепенно начинает засыпать. Предстоящий разговор будет не из приятных. И Чанёль летит вниз, словно раненный зверь, срываются тормоза. — Ко мне в кабинет — живо, — рявкает он в стороны Ли Ёна. Замечает, как дёргается на месте Линь. Но молчит, опускает взгляд. Явно ощущая себя лишним посреди семейной сцены. Именно поэтому Чанёль зовёт к себе в кабинет, а не начинает разговор в гостиной при свидетелях. А ещё потому, что знает, как любит заламывать пальцы и играть на публику папа. Всегда был таким, сколько себя помнит Чанёль. Сейчас он уже не уверен правильно ли поступил, когда вызвал отца с Чёчжу. Куда проще было бы нанять няню, только не хотелось всё взваливать на плечи Линя. А по сути, так и вышло. Ли Ён разменял шестой десяток, а без своего мужа и шага не мог ступить, ну или по крайней мере, таковым хотел казаться. Взаимоотношения родителей всегда вызывали в Чанёле недоумение, но себе было дороже соваться со своим мнением, раз их обоих всё устраивало. Отец был обычным трудягой, владел фермой. Достаток в семье был средним и на жизнь хватало. Отец с утра до вечера пропадал на ферме, а папа… Папа целиком и полностью всё время посвящал себе любимому. Было время, когда отец Чанёля вылавливал мужа по кабакам, а однажды практически из постели какого-то альфы. Практически волоком тащил за волосы. Чанёль с братом ещё полгода не могли поднять от стыда головы перед соседями, а Ли Ёну хоть бы что. Проспался, вымолил прощения у отца, правда с гулянками сразу завязал. Как таковым воспитанием сыновей он никогда не занимался. Чанёлю было восемнадцать, когда он уехал из дома в академию, считай, сбежал из родительского дома. С братом общался, отцу время от времени звонил, а отношения с папой почти свёл на нет. И поэтому Чанёля злило, до сведённой от ярости челюсти злило, как тот упрекает Бэкхёна. Бэкхён стал плохим ровно в тот момент, когда Ом лишился должности, а до тех пор его всё устраивало. И теперь при каждой удобной возможности ставил на пьедестал образца и примера подражания Линя. А сам Чанёль недоумевал, в чём собственно причина. За Линем ведь никто не стоял. — Сынок, — невинно хлопая ресницами, папа устроился в глубоком кресле, в смиренном жесте сложив руки у себя на коленях. Что ещё сильнее разозлило Пака. Метал гневные взгляды в родителя, ноздри вздулись. — Сейчас ты мне как на духу расскажешь, что ты сказал Чжуну, что ребёнок сам не свой. — О чём ты? — Не прикидывайся дурачком! — Рявкнул Чанёль. –Я тебя предупреждал, чтобы ты не смел настраивать ребёнка против Бэкхёна? Предупреждал? — Предупреждал, но Чанёль, сынок, я… — Что. Ты. Ему. Сказал? Чёрт тебя дери! — Ничего я ему не говорил и не надо на меня орать, ясно тебе? — Ён вспыхнул, позабыв, что минуту назад блеял при сыне аки ягнинец. — Ребёнок понимает, что его папаша яшкался с каким-то альфой. Разве не поэтому он на дух его теперь не переносит. Раньше, Чанёль, раньше нужно было думать и смотреть, что муженёк твой слаб на задок. До тридцати всё выбирал, выбирал и довыбирался. Так довыбирался, перед соседями теперь стыдно. — С меня хватит. Сейчас ты собираешь вещи, и завтра же утром я везу тебя в аэропорт. — Я как лучше для тебя хочу, а ты, неблагодарный. И кого мы с отцом вырастили! Забыл из-за кого ты чуть инвалидом не стал? Скажешь не так? — Причём здесь Бэкхён? — А при том, что из-за него у тебя здоровье пошатнулось, виданное ли дело, чтобы здорового мальчика так от стресса и переживаний подкосило. Я говорил с твоим лечащим врачом, у тебя был сильнейший гормональный сбой, вызвавший аномальный процесс гона. И кто в этом виноват если не он? И запомни мои слова, если ты снова приведёшь в дом эту шалупу, упустишь Линя, будешь полным дураком! Дураком, ты понял? Имей в виду, если он уже раз спутался с каким-то альфой, и во второй раз ляжет под другого. — Сейчас я с Линем и ничего менять не собираюсь, — а по правде говоря, хотелось, ой как хотелось тыкнуть носом папу, уколоть той старой изменой отцу. Но истерика с привычной сценой повышенного давления и заламыванием рук, меньшее что ему было нужно. Вот тебе и выполнение предписания медиков — никаких стрессов. Когда в собственном доме нет покоя, травмируют ребёнка, ради чего? Ради чего собственно? Ли Ён обиженно вздёрнул подбородок и отвёл взгляд в сторону. Понравилось ему жить в шикарном доме на всем готовеньком, с утра до вечера пялиться в телевизор. Чанёль уже с неделю подумывал отправить папу домой, да всё тянул. Перед Линем было неудобно. Мало того, что во время лечения все заботы о ребёнке легли на плечи До, так ещё папу повесил на его шею. Вырвал в Сеул на помощь с ребёнком, только зря было надеяться, что Ли Ён проникнется болезненным сыном и отпустит свою эгоистичную натуру. Годы не изменили омегу и любовь к себе любимому была превыше всего. А Линь разрывался между службой и его, Чанёля семьёй. И как только не сбежал сломя голову. Молодой парень, который только начал по-настоящему жить для себя оказался вовлечён в заботу о чужом ребёнке и взрослом самостоятельном омеге. И зачем ему это всё, чужие трудности и проблемы. Линь сидел в гостиной напротив камина, блики от огня причудливо касались вихрастой макушки, окрашивали медными всполохами выгоревшие за лето пряди. Омега сосредоточенно скользил взглядом по сцепленным между собой канцелярской скрепкой документам. Задумчиво покусывал губы и не сразу заметил появление Чанёля. — Что случилось? — Подобрав под себя ноги, уселся почти впритык к Чанёлю, устроив одну руку на бедре альфы. — Снова папа, — вздыхает Чанёль. — Чжун в его присутствии стал вести себя странно. — Думаешь, он понял, что приходил Бэкхён? — Думаю, да. Я сейчас кое-что скажу, только не злись, хорошо? — Чанёль внутренне напрягся, начало разговора его уже настораживало и тут же взяв себя в руки мягко улыбнулся Линю. — Дети более тонко воспринимают окружающий их мир. Ранимые, каждое слово и поступок воспринимают на веру. Чжун хоть демонстрирует сильнейшую обиду на папу, но он его любит так же как и тебя. Я уже говорил с твоим папой, но видимо, он так и не прислушался. Попрошу и тебя, Чанёль. При Чжуне будь аккуратнее, когда речь заходит о Бэкхёне. Ты для него главный авторитет, он прислушивается к каждому твоему слову, подражает тебе. И если в твоих словах, интонации он поймёт, что папа плохой эта информация глубоко засядет у него внутри. С каждым днём уверенность в этом будет только крепнуть, а пропасть между ними только расти. Ребёнку необходимы оба родителя. Я понимаю, насколько у вас трудная ситуация, но попытайся сделать шаг к нему навстречу ради Чжуна. Он сделал тебе больно, но переступи через себя ради сына. — Вопрос нужно ли это Бэкхёну. — Нужно, обязательно нужно. Ни за что не поверю, что он охладел к Чжуну. Он его папа, он носил его девять месяцев. И поверь мне, у Бэкхёна сильно развиты родительские чувства. Иначе зачем он сюда приходил? — Откуда я могу знать. Да зачем угодно, — прорычал Чанёль, поднимаясь с дивана. Между лопаток горело, он чувствовал на себе взгляд Линя, но так и не повернулся. — Давай закончим этот разговор. Мне неприятно говорить о нём. — Хорошо, как скажешь. — Отлично, не будем ругаться, — уже чуть мягче и спокойней. Подойдя ближе, он клюнул омегу в лоб, благодаря за понимание. — Придёшь сегодня? — В ответ утвердительный кивок. — Тогда жду тебя. — Только душ приму.

***

Бэкхён потерял счёт времени и даже примерно не мог сказать сколько он простоял у ворот Пака под проливным дождём. Мокрая насквозь одежда облепила его тело как перчатка. Тело покрывала стая мурашек, а зубы отбивали чечётку от переохлаждения. Отъехав от дома Пака пару сотен метров, припарковался у обочины. Было безлюдно и хоть глаз выколи от черноты над головой. С неба срывались последние капли, пальцы не слушались. В багажнике в дорожной сумке со сменной одеждой, как раз на подобные случаи, нашлись чистые джинсы и тёплый свитер крупной вязки и нижнее бельё. Простуда сейчас никак не входила в его планы. А в такую холодину при плюс пятнадцать можно и что-то посерьёзней подхватить. Мокрая одежда была свалена на заднее сиденье и Бэкхён тронулся с места. Мокрые волосы всё же вызывали раздражение и Бэкхён зачёсывал их назад, лишь бы не лезли в глаза. Включённая печка на полную мощность и автоподогрев сиденья. Озноб долго не отпускал, в глазах чувствовалась резь от жара и духоты салона, а его всё ещё знобило. Крепко сцепленные зубы, готовый стереть их в крошку и пальцы на рулевом колесе до побелевших косточек. Не отпускало. Весело им было наблюдать его унижение? Злорадствовали? Насмехались? Или же им было всё равно, что он обивает порог, трезвонит в проклятый домофон. У них почти семья, с ними его сын. Злило. До чёрных кругов перед глазами. В глотке металлический привкус крови от растерзанной с внутренней стороны губы. Зализывая ранки во рту, щипало, адски щипало, и он намеренно причинял себе боль, чтобы хоть немного прийти в себя. Здание церкви встретило его зловещей тишиной и чернотой. То, что его видно как на ладони и нужный ему человек уже в курсе его визита, сомнений не было. Ждал невыносимо долгих десять минут. Тихое шуршание подошв обуви по влажной от дождя дорожке. Стук трости. Насторожился. Знакомый силуэт замер у калитки и ярким недовольством смотрел в его сторону. Оттолкнувшись от горячего бока своей машины, не дожидаясь приглашения, распахнул перед собой кованую дверцу. У старика были чертовски красивые глаза, насыщенного практически чёрного, как чистый кофе. Удивительно, что с возрастом эти глаза не утеряли своего магнетизма. — Что с ногой? — Доставая из заднего кармана пачку сигарет и с наслаждением прикуривая, интересуется Бэкхён. — Старые кости ноют на погоду, — отмахнулся Чону. — С чем пожаловал, есть работа? — Есть, — выпуская тугую струю дыма в ночное небо, отозвался Бэкхён. Чону был не рад ночному визиту, но всё же повёл за собой. Они обошли основное здание церкви, оказавшись у пристройки. С виду одноэтажное здание служило складом. Внутри чисто и тепло. В дальнем конце дверь, за которой, на удивление приличный такой кабинет с техникой и рабочий стол. Бэкхён устроился в низком глубоком кресле, вытягивая ноги. В руку лёг новый мобильник, восстановленная сим-карта легла в слот. Дав отмашку Чону, Бэкхён отложил телефон на деревянный, покрытый тёмным лаком, столик. — Что со своим стариком не поделил? — Протягивая пузатый стакан с плескающимся на дне виски и несколькими кубиками льда, спросил в лоб Чону. Одним глотком залив в себя обжигающую жидкость, которая тягучей патокой потекла по пищеводу, обжигая, Бэкхён блаженно прикрыл глаза. Чону уселся за столом, сделал мелкий глоток и отставил стакан в сторону. — С чего такие выводы? — Наслышан о тебе, — пожал тот плечами, но вместо ответа Бэкхён потянулся к телефону. На экране незнакомая комбинация цифр. — Скучал по мне, сладкий? — Здравствуй, дорогой.