Les yeux

      Меня хватает холодная рука. Черная, покрытая насекомыми, которые вскоре отлетают, не касаясь меня. У меня нет никакого отвращения от них, я слишком шокирован тем, что слышу дыхание напротив меня. В тени я замечаю лицо, и вскоре, мне удается распознать в незваном ночном госте Деку.       Кудрявые зелёные волосы, веснушки, горящие зеленые глаза. У меня перехватывает дыхание, пока парень сжимает руками мою челюсть, не давая издать ни звука. Его глаза кажутся такими холодными, безжизненными и жестокими. Его пальцы выглядят нежнее и красивее, чем руки Бакуго, однако сейчас я был уверен, если бы меня схватил блондин, мне не было бы больно. Деку, казалось, обладал большей силой, был готов меня зажать в тисках.       Не успеваю я опомниться и перевести взгляд на своего соседа, как изо рта старого знакомого, я слышу голос. Он ухмыляется, хищно и опасно, словно волк, игравшийся со своей добычей. Он выглядел как тот, кто замучает до смерти, но не сожрёт.       Меня атаковал страх и боль, ведь я не понимал, как я могу видеть перед собой самоубийцу. Он умер, я был на похоронах. Как он может сидеть и сжимать мой рот?       Я не понимал, как реагировать и, кажется, физически чувствовал, как меня сжимает, как грудь находится в железных тисках, которые не пропускали кислорода. Я задыхаюсь. Я не чувствую рук. Мои глаза и лобная часть болят. Организм отзывается на сильное напряжение болью, которая усиливает шоковое состояние оцепенения.       Я даже не дрожу от незнания, как мне реагировать. Впервые в моей голове не было ничего и я не знал за что зацепиться. В такие моменты, в голове пролетает много событий, разных мыслей, но у меня не было ничего. Просто пустота, которая пугала меня ещё сильнее, чем встреча с той многоглазой тварью во снах про семью. Или это было не сном вовсе.       — Как жалко, тебя подселили к такому грубияну… — шепчет Мидория, хитро и лукаво, словно сам дьявол, улыбаясь. Я не узнаю его. В зеленых ангельских глазах, плясали черти. Они не казались изумрудно зелеными, напротив, они были более блеклыми, болотными, грязными, а лёд во взгляде пугал меня больше всего. Как будто чужой. Как будто он смотрит на животное, а не на человека.       — Такой напуганный, что такое? — усмехается он украдкой, легко, по девичьи, но это никак не спускало моего напряжения, ведь в голове у меня отчетливо слышался тот грубый, животный рык. Как в моих воспоминаниях.       — Тодороки-кун, мне не нравились твои мысли обо мне. Ты хочешь меня забыть? Солнце, ты хоть представляешь чего мне стоило совершить сделку с самой Les Yeux? — медленно переливается его теплый голос в холодный и отвратительно пронзающий желчью мои уши шепот. — Вывести тебя из мира мертвых было тем еще пиздецом, и ты, поганец, собираешься выкинуть меня из памяти? — слышу я. — О нет, детка. Ты моя игрушка, и будешь плясать на костях, ломая ноги. Я сведу тебя с ума, по-настоящему, даже не думай, что это место тебя спасёт. — я не вижу его лица, но я чувствую, как он улыбается во все тридцать два зуба. — Ты заложник моих игр.       — Что значит… что значит вывести из мира мертвых? — не понимая шепчу я дрожащим голосом, и вижу, как зелёные глаза наполняются холодным гневом, от которого я ещё больше сжимаюсь, не находя себе места.       — Времени немного, так как они уже нашли тебя… — шепчет он злобно, словно зверь. Ничего человеческого в нем не было. Глаза, руки, движения, голос. Всё было каким-то адски страшным. Словно звуки шли у него из нутра.       Он ухмыляется, тянясь ближе ко мне, нажимая чёрными ногтями на шею, и вдруг он оборачивается. Он сжимает моё горло сильнее, смотря в сторону кровати Кацуки, заметив шевеление там.       — Блядь. — выругался он, и затем, спрыгнул с кровати, разворачиваясь в рое мух. Мухи. Такие большие, я только сейчас замечаю их и не сдерживаю своего визга.       — Какого хуя? — орёт Кацуки. Я слышу, как он спрыгивает с кровати, и размахивает простыней, смотря на растворяющихся туманом насекомых.       Он… он видит их? Они пропадают, они часть Деку… Бакуго их видит?       — Блядство, тут же не было слепней. — хмурится он, открывая второе окно.       Я не могу успокоиться, чувствуя, как горят лёгкие. Я не могу сдержать себя и дышу часто. Я не вижу Бакуго, но видимо, я привлек его внимание. Когда палата полностью опустела, моё дыхание стало слышно отчетливей, и к моей кровати даже подошёл Кацуки, задумчиво и недоверчиво на меня косясь, словно с опаской, будто бы я мог на него запрыгнуть и возможно навредить.       — Все нормально? Ты разговаривал. — скрещивает руки на груди, строго чеканит Бакуго, от слов которого я вздрагиваю, еще не отойдя от того вида Деку.       — Д-да, да. Всё хорошо.       Мой голос дрожит. Это плохо, но я надеюсь он поверит или по крайней мере ничего не сделает. Я поднимаю взгляд и понимаю, что в красных глазах играет тень недоверия.       Он мне не верит, но тем не менее, он колебается. Я вижу, как он кусает губу, и дёргает бровью, словно решая, что ему со мной делать.       — Если у тебя приступ, я доложу. Если ты видел какую-то хуйню и с ней разговаривал, это может быть приступом, или еще каким-то дерьмо, я не знаю. Но это точно не просто так.       — Пожалуйста, мне нельзя пить таблетки и засыпать. Пожалуйста, я буду молчать, я не знаю что это было… — прижимаюсь к решетке кровати я, хватаясь за нее дрожащими руками. Я боюсь врачей. Боюсь их с того самого момента, когда лежал в больнице из-за ожога на левом глазу.       Может я веду себя как ребёнок, но я точно понимаю, что от таблеток у меня будут побочные эффекты.       Бакуго внешне не меняется, хотя я чувствую, как его эта ситуация очень напрягает. Он морщит нос, смотря на меня, а затем подходит ближе. Садясь на кровать.       — Что видел? — спрашивает он.       — Я… не хочу говорить.       — Что ты, блять, видел. Дай понять масштаб трагедии, идиот! — сдавленно рычит он, не переступая черту крика, чтобы нас не услышали.       Я пошатываюсь от такой резкости, но кусаю губы, смотря в одну точку.       — Мухи, просто… я боюсь насекомых, и не могу успокоиться, когда они рядом. — это правда от части. Верно? Верно. Не обязательно ему знать, что в сопровождении этих мух был Деку. Или не был… я же не мог сам себя сжимать рукой. И сам себя душить. Я чувствовал груз на коленях, чувствовал! Но Бакуго мне не поверит. Он отведёт меня к санитарам, а те сочтут меня за буйного пациента.       — Насекомые? Не знаю откуда они взялись. Ну ты и девчонка конечно, такого испугаться. — фыркает он, опираясь локтями на колени. — Сильно боишься?       — Да. — киваю я неуверенно, приготовившись к какой-нибудь колкости.       — Значит сегодня спишь нормально. Если ты из тех, кто такой хуйни боится больше чем огня, то я не могу на тебя ругаться, или отводить к врачам, которые, на самом деле, не помогут.       — Не помогут? Как это они же специалисты… — непонимающе возникаю я.       — Тц, тебя привяжут к кровати и наколят всякой хуйнёй, от которой ты будешь лежать несколько дней овощем. Говорить можешь, но встать просто никак… беспомощное состояние. — как-то терпко, с личной обидой произносит Бакуго, явно побывавший на этой позиции. Ему явно это не нравится. Он словно на мгновение замирает. — Ты с ними говорил? Не обманывай. — хмурится он, переводя на меня твердый взгляд, который пронзает меня насквозь.       Он словно загнал меня в угол, не дав увести подозрения. Чёрт бы его побрал… хотя. Понять Кацуки можно. Если бы я что-то такое слышал, я бы тоже не успокоился, но он показался весьма понимающим, с учетом того, что он был готов днём меня ударить за любой звук ночью.       — Я видел Деку. — на свой страх и риск говорю я. — Моего бывшего… друга, который убил себя. — неуверенно произношу я, сглотнув вязкую слюну. — Он сжимал мою челюсть и… что-то говорил о загробном мире. — я умолкаю, и чувствую на себе взгляд Бакуго. Меня пугает, что мы молчим, что я не вижу его взгляда, мне неловко поднимать на него глаза.       — «Друг»? — переспрашивает он недоверчиво, уловив неправдоподобные нотки именно на слове «друг». Я не умею врать, от чего сейчас и страдаю. Конечно, мне некомфортно и неловко говорить о том, что моей первой любовью был парень, тем более перед кем-то вроде Кацуки. В последний раз, когда я об этом говорил, со мной говорили о том, что это все лечится. Или «это возраст», все пройдёт.       — Ну… бывший парень… вроде как. — сконфужено произношу я.       — Заметно. — после этого, меня тут же передёрнуло. Я раскрыл глаза шире неуверенно переводя на него взгляд, жаждуя ответа или разъяснений к этому. Почему заметно, что заметно? Бакуго это заметил, и негромко выдохнул. — По голосу заметно. С тоской о нём рассказываешь. — хмыкает тот, на что я киваю, отогнав беспокойства. — Ну и… ты его видел?       — Не просто видел. Я его чувствовал. Понимаешь, он появился со мной. Я не понимаю, в чём проблема, не понимаю, что не так, и как это получается, ведь человек не может пропадать и появляться когда захочет, но он тут был…       — Нежно тебя, конечно, прошлое ебёт. — с сочувствием в голосе произносит Бакуго, шатая головой и отворачиваясь от меня. Я выпрямляюсь от неожиданности после его слов. «Ебёт?» Меня не передёргивало от отвращения, однако интерес пробрал моё тело дрожью, ведь Бакуго всё-таки ничего не сказал о том, что не верит. Напротив, он звучит так, будто пытается меня поддержать. Его манера общения такая не привычна для меня, грубая, но… такая чертовски притягательная. Притягательная своей остротой, грубостью, которую себе не могу позволить я.       Блондин заметив что я вновь пялюсь на него непонимающе, сдержанно цокнул языком, и почесал плечо.       — Ну не в прямом смысле ебёт. Ты выглядишь как девственник, сомневаюсь, что вообще о таких словах знаешь. — ворчит Бакуго, но как-то мягко. — Хуёво что видишь его. Значит не можешь отпустить. Может тебе поговорить об этом с пикачу? — спрашивает он, а я, услышав о зверьке из старого аниме, выпячиваю глаза, смотря на него растерянно. Бакуго закатил глаза, негромко фыркая, и дополняя предложение объяснением. — С Каминари.       — А… у него такие проблемы?       — Блондиночка, то есть Денки, учился в католической школе очень долгое время. Там, до его домогался и насиловал один пастырь. Из-за такого давления, у него проявилась наследственная шизофрения. Под воздействием стресса, переживаний и боли, когда ему никто на свете не верил, сейчас он не может жить самостоятельно и скорее всего проживёт здесь остаток жизни. — пожимает плечами Бакуго. Не без странного угрюмого осадка в голосе. Он переживает за Каминари, это видно по тому, как он сжимает губы и стискивает кулаки.       — Он кажется таким молодым… не может же это… — расстроенно и отчаянно произношу я, тщетно пытаясь найти альтернативный выход, хотя мне это вовсе не свойственно. — Может есть выход.       — Не гони дуру. — легонько толкает меня Бакуго.       Он останавливает навязчивые мысли, и я прикусив нижнюю губу умолкаю.       — Поговори о своих проблемах. Если ты это видишь. Значит это неспроста, и надо работать, но таблетки не пей пока. Сначала они сводят а ума, а ты и без того на вид слабенький на передок.       — Ты… Мне веришь?       — Спать лёг, и лежи. Я покурю и покручусь, уснуть не смогу быстро. — поднимается с места Бакуго, обрывая мой интерес, уворачиваясь от вопроса. Я проводил его взглядом, смотря на то, как парень устало подходит окну.       Он просил не шуметь, потому что плохо спит? Я лёг на спину, смотря на потолок. Завтра терапия. Может Денки тоже видит это, Бакуго первый, кто не назвал меня сумасшедшим и хотя бы послушал.       Может, они смогут мне помочь?