21 грамм сосновых иголок

У человека есть всего три реакции на опасность: бей, беги или замри. Ни один из них не является неправильным, ведь при определённых обстоятельствах может спасти жизнь. Нападение может спровоцировать события хуже, чем бездействие, а бездействие может усугубить ситуацию больше, чем малейшее действие. Новость Джисона вызвала у троих подростков разные реакции. Зависело ли это от жизненного опыта или травм — неизвестно до сих пор. — По-понимаете… Мы шли ко мне домой дворами, как всегда. Болтали, сплетничали… А когда проходили мимо края парка… Ну, знаете, там же обычно освещение не работает, даже трезвым не разберёшь дорогу… И вдруг из темноты кто-то выскакивает и сразу на меня… Джисон не выдержал и снова заплакал — животный страх до сих пор парализовал его конечности, сводил судорогой спину. Его вновь начало потряхивать; Феликс всё время сидел рядом и обнимал парня, чувствуя, как под руками трясётся перепуганное нутро. Хёнджин стоял напротив дивана со сложенными на груди руками и нахмуренно слушал, не перебивая. Бабушка сидела в кресле рядом. Все они ждали подробностей инцидента, чтобы понять, как действовать дальше. Потому что первые минуты после беспорядочных фраз на пороге Джисон не мог ничего произнести, заикаясь и рыдая. Даже сейчас слова давались ему с трудом. — Так, — наконец собравшись и глубоко выдохнув, произнёс он. — Мы шли мимо парка неподалёку, как вдруг на меня напали из темноты. Кажется, это был взрослый мужчина, — парень нахмурился и поднял неуверенно глаза на бабушку. Они сверлила его нетерпеливым и встревоженным взглядом. — Он потянул меня за волосы в кусты, закрыл рот и пытался обездвижить, но Минхо за меня вступился и напал со спины. Он очень быстро отреагировал, хотя ещё и был пьян. Как только я освободился, я отбежал, чтобы хоть что-нибудь увидеть, но эти двое остались в темноте, а потом… Мужчина, видимо, как-то вырубил Минхо и унёс куда-то… Я не увидел. Было очень темно, а ещё слёзы мешали и всё произошло так быстро… — рот Джисона снова изломался в приступе плача. — Я сразу побежал что было сил к тебе, Феликс, ведь ты ближе всего. Собственное имя Феликс пропустил мимо ушей, уставившись в тёмное окно. Его словно тяжёлым одеялом накрыли, не позволяя двигаться и кричать. Парень чувствовал, как быстро и больно бьётся сердце, и ощущение нависшей опасности атаковало его с новой силой. Мысли заменились на мягкую серебристую вату, перекрывшую способность к рациональному мышлению. Ли сидел на диване и ощущал, как безразмерная пустота поглощает его полностью: тело, чувства, мозг и душу. Он проваливался в эту чёрную дыру и никак не мог осмыслить происходящее, постигнуть его умом. Он не слышал, о чём говорили бабушка и Хёнджин, и опомнился лишь в тот момент, когда хлопнула входная дверь, и он остался наедине с Джисоном. Парни продолжали сидеть с обнимку какое-то время, рассматривая пустыми и бестолковыми глазами обои на стенах и мебель в гостиной. Вскоре Феликс всё же встал, дал другу бумажные полотенца, а сам отправился на кухню — ставить чайник на огонь. Непонятно зачем: это была привычка, или ритуал, или просто рефлекс? Все его действия были механическими, бессознательными. Он не слышал собственных шагов, не чувствовал жара от голубого огня, видел окружающий мир с постоянной задержкой. Даже дыхание своё Ли разобрать не мог. Дышал ли он вообще? Что происходит? Когда обессиленный Джисон зашёл на кухню, он увидел, как Феликс сидит на полу, опираясь спиной о кухонную тумбу, и смотрит в пустоту перед собой. Мёртвый взгляд. Джисон вздрогнул и приблизился к парню. — Куда ушла бабушка и Хёнджин? — прохрипел Ли и переместил взгляд на парня. — Ты разве не услышал? Твоя бабушка ушла в участок, будет пытаться достучаться до полицейских, чтобы они взялись за пропажу, пока следы горячие. Но она сама сказала, что толку может быть мало, потому что любой уголовный процесс из-за идиотских правил и протоколов идёт в сто раз медленнее, чем преступление. Поэтому Хёнджин побежал за ребятами. Будут своим поисковым отрядом обрыскивать районы. Феликс взглянул на парня как на глупца, сказавшего самую большую чушь. Его вдруг прошибло волной сумасшедшего гнева. — Разве это не очевидно?! Нам нужно выбивать двери Паку-мудаку и высвобождать Минхо! — его голос пронёсся по дому, как рёв взбесившегося хищника. Ли едва удержался на ногах о количества ярости, накрывшей мгновенно, а глаза его застелила красная пелена. — Феликс, ты в своём уме? Мы не можем ничего предъявить ему, кроме слухов, уж он позаботился. У нас нет никаких официальных оснований для того чтобы его обвинять. А вести дела кулаками ещё бесполезнее — он же больше и сильнее каждого из нас. Мы его не одолеем. Это очень и очень опасный человек. — Но… На грудь надавило со сверхъестественной силой — это было отчаяние. Бессилие. Это точно Пак. В этом городе только один монстр способен на подобное. Одинокий в своём просторном доме, покинутый женой и маленькой дочкой, обозлённый на взрослых за несправедливость и на детей за их привилегию быть наивными и чистыми. Своей уродливой сущностью он старался поглотить хорошее, из чувства невежества стремился испортить красивое. Он – мужчина, который касался сестры Минхо, который дружелюбно просил помощи у маленького Феликса и почти завёл его к себе домой. Которого ужасно боится Чонин. Потому что люди, проявляющие нездоровый интерес к детям, отвратительны. Мужчины, которые считают себя всесильными и безнаказанными в отношении детей, отвратительны. Но он это делает на протяжении множества лет и не сталкивается с последствиями. Что могло заставить его подумать, что он действительно никогда не получит по заслугам. Будет продолжать спокойно жить и поглощать счастье окружающих людей, всё больше утопая в собственном разврате. Он наивно думал, что только жертвы будут помнить его истинное лицо, а общество останется в благости неведения. — Но почему Хёнджин не взял меня с собой? Я должен помочь… — Феликс растерянно перевёл взгляд на руки. Он не может бездействовать в ситуации, где должны быть задействованы все. Это его моральная обязанность. — Ты буквально за последние десять минут не произнёс ни одного слова, почти не моргал и не двигался. Ещё и, похоже, не слышал ничего. Ты не сможешь быстро действовать сейчас. И это нормально. Ты, как и я, в панике. Давай просто доверим это дело сильным, а потом присоединимся сами. Феликс закрыл глаза, мысленно согласился с Джисоном и встал с пола. Достал кружки с полок, выключил чайник и залил кипяток в заварник. Для него перестали существовать родители в Сеуле, Сынмин в Тайланде со своим патлатым другом, воспоминания о килотонной нагрузке в школе. Он забыл о прошлом и не мог понять, что происходит в настоящем. Даже стены бабушкиного дома, давно знакомые и выученные наизусть, стали казаться картонными, ненастоящими. Они не имели тех красок, которыми полнились раньше, были похожи на некачественную декорацию детского спектакля. Феликс и Джисон сидели друг напротив друга у кухонного окна и пили чай. В доме звучал только стук кружек о стол — остальные пропали, исчезли, вымерли. Будто их украли. Глаза ребят не отрывались от телефонов, лежащих на столешнице. Там было открыто одно и то же — общий чат тусовки, в котором раз в пять или десять минут появлялись однотипные сообщения. «Возле парка никого нет». «По моей улице пусто». «По моей тоже никого». — Я хочу помочь. Я не могу просто сидеть и смотреть как на моих глазах происходит кошмар, — Феликс закрывает ладонью глаза и зажмуривается посильнее. Хочется выбежать из дома и заглядывать в каждую улочку, за каждый куст или мусорный контейнер. Искать до рассвета, но обязательно найти — целым и невредимым. Он не понимал, почему это произошло именно сейчас? Почему именно в такой хороший и полный света день? В тот момент, когда жизнь достигла пика в своей красочности, словно расцвёл диковинный цветок. Зачем реальность сотворила подобное? — Нет, Феликс, нет… Останься со мной. Я с ума сойду, если останусь один, — Джисон хватает его за руку. Ли смотрит ему в глаза и видит там отражение крушений всего дорого, что их двоих окружает. — Я такое ничтожество… Мой лучший друг неизвестно где, и я не знаю, что с ним происходит, даже повлиять на это никак не могу. Даже сдвинуться с места не могу. Его руки задрожали, а из глаз снова полились слёзы. Феликсу сводит сердце от вида Джисона на нервном пределе. Он, вечно весёлое смеющееся солнце, сейчас не может унять грудь от вырывающихся всхлипов, прячет своё лицо за ладонями, потому что не хочет запомниться таким — разбитым. Ли встал и, подойдя к стулу друга, прижал его к себе. Загородил руками от всего внешнего мира. Джисон упёрся лбом ему в живот и продолжил тихо плакать. На телефон пришло сообщение. Это был Хёнджин. «Нашёл какую-то пачку сигарет. Но вряд ли подходит, Минхо же не курит». Сердце Феликса, не удержавшись на артериях, грохнулось к ногам. Он тут же принялся печатать, ошибаясь и промазывая по кнопкам. «Курит он Какая марка?». Да, это просвет. Это надежда. Они поймали ящера за хвост и скоро вытянут на свет — на всеобщее обозрение. Феликс почувствал на себе эффект бабочки в полной мере: если бы сегодня Минхо не подошёл к нему, если бы они не разговорились, сейчас бы эта деталь прошла мимо них, как малозаметная тропа в лесу. Все парни сразу бросились в нужный район, как гончие, обнаружившие зайца. Осталось немного. Они исследовали каждый угол улицы, все возможные укрытия и скрытые зоны. Это было место в двух улицах от Феликса — ровная середина между частными домами и многоэтажками. И было не понять, в какую сторону пошли дальнейшие следы. Они промаялись полтора часа, бегая в слепых попытках отыскать хоть что-нибудь. Но больше улик не было, и оставалось только мучительно дожидаться полицию. Феликс чувствовал, как стрелки на часах препарируют ему вены — минутная вспарывает кожу, а часовая потрошит содержимое. Но он не чувствовал своего тела, только пульсирующая голова заставляла его думать, что он ещё материален на этой земле. Ли как мог отвлекал Джисона от происходящего, забалтывал его темами-пустышками, включил телевизор, даже достал свои детские книжки из шкафа в углу гостиной. Он и сам успокаивался, суетясь и думая о состоянии друга. Неизвестность подкашивала ноги и заставляла встать на колени в бессилии перед миропорядком. Феликс успел забыть, что это не они властвуют над своими жизнями, это череда совпадений и случайностей формирует судьбу и заставляет переживать даже самые свои неудачные творения. Без разбора складывает друг за другом даже самые нелогичные события, как ребёнок скидывает все ненужные игрушки в дальний ящик. Заставляет чувствовать себя муравьём в собственной зоне комфорта, которого в любой момент могут выхватить из строя, переместить, даже просто раздавить. От скуки. От чувства всевластия. Это жизнь, с непредсказуемостью которой можно только смириться. Феликс дал Джисону успокоительное по указанию бабушки, так что вскоре друг обессиленно обмяк на диване и только слушал, как парень нервно щебетал ему о сериалах, о своём первом впечатлении о каждом человеке на поляне и прочих пустяках. Его глаза покрылись непрозрачной плёнкой, из-за чего Ли иногда пугался при взгляде на Джисона. Это было кошмарное зрелище, словно он сидит возле умирающего человека и старается отвлечь его от гнетущего приближения к смерти. К неизведанному посмертию. Не выдержав, все парни бросились в участок на подмогу бабушке. Они заполнили коридоры запахом ночной улицы, грязными следами и злостно-тревожными голосами. Вскоре полиция сдалась и взялась за дело, увидев всю серьёзность ситуации. Они отправили бесполезный патруль, но всё было, в конечном итоге, ради одного конкретного дома. Они не могли пропустить его. Хотели просто постучать в калитку и дежурно спросить, не видел ли мужчина парня, который не вернулся сегодня домой. Но всё оказалось куда хуже. Пак настолько одичал в своём животном голоде, что не позаботился о секретности, не испугался, даже не подумал о том, что может быть обнаруженным. Поэтому Минхо нашёлся сразу же — на газоне под окном дома, практически на самом видном месте. В тот момент Феликс и Джисон успели прибежать на место после сотни сообщений обезумевших парней. Они увидели патрульные машины, разбросавшие безжизненные красно-синие лучи по стенам небольших домов. На улице всё ещё было темно, но ночь подходила к концу. И в тёмный час перед рассветом этот неоновый свет был вестником неизбежного. Феликс подбежал к суматохе и встал напротив дома, растерянно наблюдая за действиями взрослых. Джисон остался позади. Один из пробегавших мужчин в спешке не закрыл калитку до конца, и она медленно, словно живая, отворилась. Картина, открывшаяся перед Феликсом и Джисоном, не должна быть доступной никому, кроме сотрудников полиции. Однако в следующие мгновения Феликс просто не мог оторвать взгляда от того маленького клочка земли, заметного в проёме. Животный ужас парализовал его, не позволяя даже вздохнуть. Минхо… Его друг Минхо. Которому тоже нравились молочные конфеты. Который преодолел наркотическую зависимость в рекордные сроки ради своих друзей и продолжал бороться с ней, несмотря на тяжесть соблазна. Который был тайно влюблён в Джисона и собирался ему признаться. Парень — разбитая мечта. Сейчас истерзанное тело Минхо лежало на газоне настоящего монстра. На мраморно-белом лице беспорядочного лежали слипшиеся грязные сосульки волос. Они скрывали глаза, но его тонкие тёмные губы были видны. Одежда изорвана и испачкана, а на открытых участках тела бурыми разводами засыхала кровь. Его нога… Её не осталось. Начиная от раздробленного колена, лежала сырая куча измолотой конечности. Были видны красные мятые мышцы, остро во все стороны торчали белые раздавленные кости. Это была измятая кровавая рвань, кое-как державшаяся на ошмётках жил. Феликса затошнило от увиденного, он никак не мог вдохнуть воздух, не мог отвести взгляда от щели в приоткрытой калитке. На эти несколько секунд время намертво остановилось, создало вакуум, заковавший всех на участке. В следующее мгновение у парня подогнулись ноги от нечеловеческого крика, раздавшегося за спиной. Калитка тут же захлопнулась, отгородив безмятежную жизнь маленького городка от кошмара, о котором должны знать только спецслужбы. Феликс обернулся и увидел Джисона, рыдающего на коленях. Он трясся всем телом, задыхаясь, и ударял кулаками асфальт от безысходности, от бесчеловечной реальности. Ли упустил момент, когда оказался рядом с парнем, когда обхватил его всем телом в попытках остановить его муки. Он молча сидел на земле, поглаживая трясущуюся спину, и чувствовал, как его сердце мясорубкой раздрабливается от истошных криков Джисона. Как бы он хотел защитить парня от той картины на газоне, чтобы он всю жизнь помнил своего лучшего друга как сильнейшего человека, скрывающего за ехидством зарубцевавшиеся шрамы от жизни. На мгновение Джисон умолк. Феликс тут же поднял голову с чужого плеча и увидел, как из приоткрывшихся ворот вышли два высоких человека. Перед собой они вели арестованного мужчину. Его голова расслабленно висела на шее и покачивалась от шагов, а глаза были закрыты. Ли ещё крепче обнял друга, нервно вцепившись в его рубашку. Мужчина, будто почувствовав ауру страха и боли, оживился и посмотрел в их сторону. На его лице появилась довольная улыбка, дающая понять, что он чувствует себя победителем. — Я всегда хотел убить этого сучонка. Ему не место среди вас, чистых и невинных детей, — пронеслось чёткое и уверенное, когда он проходил мимо сжавшихся подростков. В глазах Пака блестело возбуждение, а в широкой улыбке виднелась утолённая жажда мяса. Его тут же толкнули сзади, заставляя ускориться. Как только его спина скрылась в темноте полицейской машины, Джисон ослаб и свалился в объятья Феликса. Он положил голову на грудь друга, зацепился руками за его футболку и продолжил бесшумно плакать, изредка всхлипывая. Через какое-то время к ним подошла перепуганная тётушка Джиын, живущая в двух домах отсюда, и с тихими причитаниями помогла подняться на ноги. Даже предложила проводить их до домов и лично сдать на руки родителям, но они отказались. Они больше никому не доверяли. Феликс вёл Джисона домой, крепко взяв за руку, и пустым взглядом оглядывал безлюдные сумрачные улицы, расходящиеся прожилками между участками земли. Во всех окнах горел свет, там прятались люди — испуганные, переговаривающиеся теперь вполголоса. Все здесь боялись полицию, а ещё больше — проишествий. Они боялись не людей, которые прячут за маской добросердечности бесчеловечность и гнилую душу, а событий, рушащих их безмятежный уклад жизни. Здесь никогда не происходит трагедий, все соседи верят друг другу настолько, что могут доверить присмотр за детьми или уход за растениями в отсутствие. Теперь же всё изменилось. Вереница последующих дней превратилась в кошмар наяву. В будущем Феликсу тяжело будет установить хронологию событий, потому что он помнит всё пятнами, непонятными и несвязными обрывками. Джисона увезли в соседний город для приёма у психолога, потому что после увиденного он попросту не мог разговаривать. После смерти Минхо Джисон сделал то, что он умел лучше всего – безвылазно ушёл в себя. Смотрел пустыми глазами на мир, ел раз в день и неотрывно глядел в окна. Словно ждал кого-то. Ли находился рядом с ним ежедневно, даже ночевал в гостевой комнате, но это не помогало парню прийти в себя. Иногда Феликс не очень удачно заводил тему для одностороннего разговора. Он вспоминал прогулки с Сынмином по торговым центрам, поездки с семьёй к побережью и неизбежно касался воспоминаний о каникулах у бабушки. И тогда на неподвижном лице Джисона, словно капли по холодному кафелю, текли горькие слёзы. Следом таял и Ли. Бан Чан тоже каждый день приходил к нему, приносил вкусную еду, старался разболтать, но не выходило даже у него. Старший превратился в тень прошлого себя. Он мучался, но делал это молча. Ежедневно бледнел, наполнялся серыми оттенками, худел. Феликс видел, что внутри Чана разверзлась огромная дыра после исчезновения важной частички его жизни. И он старался компенсировать потерю одного лучшего друга другим. Приходил к Джисону, растрёпанный и опухший, садился на диван возле кровати и в тишине успокаивался. Присутствие знакомого тела рядом подталкивало его к самовосстановлению. И когда Джисона увезли, они остались наедине со своими мыслями и болью. Феликс тоже остался один. Потому что на следующий день после похорон Хёнджин пропал. Просто исчез, не оставив после себя ни слова, ни письма, ни объяснений. Для Ли это было настолько ранящим событием, что после безрезультатных звонков и сотни сотен сообщений он ушёл в лес на сутки. Оборвал все связи, как и Хван. Бабушка, и так седая, кажется, поседела после этого ещё сильнее. Хотела снова бежать в полицию для поискового патруля, но Феликс нашёлся сам — просто вернулся на следующий день домой, поднялся в свою комнату и не выходил оттуда до вечера. И только Богу известно, что творилось у него на душе. Куда мог пропасть человек, который был его крепкой опорой всё это время? Не попал ли в беду он? Почему в момент, когда всё стало настолько плохо, что им жизненно необходимо держаться вместе, он решил сбежать? Феликс не спал ночами, чувствовал, как в комнате, до краёв наполненной ночной субстанцией, неторопливо волочилось время. Считал часы, минуты, счастливые моменты. Разговаривал с собой, размышлял масштабно, думал о большом и малом, всё глубже погружался внутрь себя. Как одинокий дайвер, который в тёмной морской глубине находил расщелину и плыл, плыл всё дальше от поверхности земли. Ли лежал на полу в объятиях матраса и одеяла, видел, как над подоконником медленно вставало солнце, понимал, что время снова прошло мимо него, и ощущал странную боль в груди. Было до горького одиноко. То, как он полюбил Хёнджина, было невообразимо тяжело описать другим людям. Он ему доверял. Даже когда Хван был неосторожен в словах и мог ненароком задеть его. Когда злился и был раняще холоден. Потому что он всё равно оберегал Феликса, извинялся за свои слова, старался исправиться. Потому что Хёнджин был преданным. Но в итоге преданным оказался сам Феликс. И когда он это осознал, то стало до странного безразлично. Они вместе гуляли почти каждый день, делились самым сокровенным и доверительным, стали близки до шокирующего быстро. Никто не понимал, как два таких непохожих человека могут вместе быть такими синхронными, взаимодополняющими, комплементарными. Но после пропажи Феликс понял, что даже не знает, где живёт Хван. Он понятия не имеет, где находится его дом, как выглядел его отец, к которому он приехал сюда. Ли обзвонил всех в компании с этим вопросом, но и они не могли ответить. Где жил Хёнджин? Как существовал Хёнджин за пределами поляны? И теперь, когда Хван решил пережить свою боль вот так — самолично, окончательно отрезав всех от себя ножницами, — Феликс понял истинную породу парня. Во время похорон он не сказал ни слова, почти не смотрел на Ли и ушёл при первой возможности. Хёнджин мог как угодно позиционировать свой поступок: как попытку не задеть своей скорбью других, как способ преодолеть потерю друга сменой обстановки, которая многих теперь сводит с ума. Он мог отправиться куда угодно, но он в любом случае сбежал. От проблем, от близких друзей, от протянутой руки. От руки Минхо, который нашёл его одинокую душу в парке и привёл на поляну. Феликс вспоминал свой разговор с Хёнджином после приезда Чонина. Ведь он первый задумался о том, что их отношения не вечны. Что, скорее всего, им придётся расстаться в конце лета, как бы ни хотелось обратного. Иногда он представлял этот момент перед сном и ужасался количеству боли, с которым нужно будет столкнуться. И едва мог сдержать слёзы от несправедливости. Хёнджин же сделал всё гораздо проще – он ускорил процесс, отодрал пластырь мгновенно. Но оказалось, что так не проще, боль оказалась не мимолётнее. И у Феликса теперь кровавые раны от того, что инициатором расставания стал такой неопытный в чувствах человек. Который сделал это по-своему: грубо, самолично, без возможности всё исправить. Жизнь стала не правом, а обязанностью. Феликс чувствовал странную тяжесть, словно ему на грудь сел огромный кот. Пушистой шерстью грел рёбра, но мешал дышать своим неподъёмным весом. А ведь он был не одинок, у него были хорошие верные друзья. Ли вспоминал добрую улыбку Чана, запутанные наушники Минхо, танцы Хёнджина, смех Джисона, задумчивый взгляд Чанбина и долгожданный приезд Чонина. Феликс чувствовал себя так, будто он пригласил всех на день рождения, но к нему так никто и не пришёл. Ведь сейчас он нуждался в поддержке, ему нужны были люди рядом, потому что было горько вспоминать Минхо. Невыносимо было осознавать, что его больше нет, хотелось ощутить чьё-нибудь тепло. Но Ли остался один, а его мечты разбились, как хрусталь. Ведь он так сильно полагался на их дружбу, видел в ней своё ключевое счастье, смысл подъёма по утрам. Он ненароком стал считать этих людей близкими, практически родственными душами. Открылся им, не боясь обжечься, ведь они сделали так же. Их многое объединяло – интересы, проблемы, черты характеров. Подростки видели друг в друге часть своего отражения, поэтому охотно поддерживали, помогали справиться с эмоциями, решить какую-то проблему. Но дружба – понятие странное и понимаемое всеми по-разному. И, возможно, Феликс вложил в это слово слишком много и забыл учесть тот факт, что другие могли относиться к их времяпровождению иначе. Быть может, для некоторых это было лишь общение и весёлый досуг без обязательств и ответственности. Обычное потребительское отношение с целью получения выгоды, как и в любом другом месте. И как только выгода в общении пропала, люди тоже испарились. Феликс много плакал ночами. До звенящей боли в голове рыдал, выдавая свою ношу только молчаливому потолку. Выворачивал ему всю душу наружу, и легче не становилось, но Ли выбирал в пользу своей воли. Он путался и тонул во мраке, но каждое утро выходил на свет, на улицу, к поломанным друзьям. Отец почти силком пытался его увезти в Сеул, но Феликс оставался. Потому что понимал, что дома лучше не будет, что только тут он сможет притупить свою боль, сможет хоть немного исцелиться. Вылечиться страданиями. Ли гулял по городу целыми днями, разглядывал низкие дома, возвращался воспоминаниями к прогулкам в компании. Снова и снова проигрывал их у себя в голове и постепенно забывал о картине на газоне двора. Он самолично подменял свои воспоминания, выкраивал случившееся несчастье, отделял его от общей картины, чтобы не омрачать такие счастливые моменты. Чтобы они остались в целости, не померкли на фоне трагедии. И получалось вполне неплохо. Он даже почти обманул себя. В один из дней Феликс случайно подумал, что Хёнджин ушёл следом за Минхо. Последовал по неосвещённой тропе и исчез вместе с ним. Потом вздрогнул и вспомнил — нет, Хёнджин жив. Тоже где-то бродит, как-то выживает. Не живёт, потому что жизнь после чужой смерти начинает казаться чем-то неестественным, идущим вразрез с логикой. Чем-то, что произошло по непонятной воле судьбы и что на самом деле является чем-то нелепым. После кучи прочитанных энциклопедий Феликс начал понимать, что по своей природе смерть более естественна, чем жизнь. Потому что всё в этом мире конечно: вселенные появляются и уничтожаются, звёзды живут и рано или поздно гаснут, планеты сталкиваются и раскалываются. Все вещи обязательно находят свой конец. А человек — существо, которое появилось из-за аномальных условий в качестве исключения, — боится своей смерти, считает её недопустимой переменной в существовании, даже мечтает о бессмертии. При мысли об этом Феликс думает, как же нелепо ему продолжать здесь находиться. И так прошла неделя. Разрозненные обстоятельствами подростки сделали пару попыток держаться вместе, но всё равно их преследовало тотальное одиночество. У всех был свой способ оправиться от потрясения, но никто больше не покинул город. Даже Чонин, который знал Минхо всего ничего, не возвращался в Пусан. Он даже был на похоронах. Пришёл в тёмной одежде, тихий и безмолвный, подошёл к фотографии в центре зала, пару минут вглядываясь в лицо. Потом осторожно достал из кармана две небольшие сосновые шишки и оставил их возле фоторамки. Это было больно. Все понимали, что им не место в похоронном зале. В любом случае душа Минхо осталась там — в лесу. Спряталась среди стволов и крон, укрылась мягким мхом, припорошенным хвойными иглами, и уснула рассеянно. Она навсегда поселилась там. Минхо будет шёпотом листвы, ветром, проносящимся между деревьев, ворчащим треском сухих веток. Смехом птиц и плачем тонких ручьёв. В городе он практически стал святым. Десятки отцов и матерей выражали благодарность его жертве, молились за упокой его души. Многие знают, что Минхо был не самым прилежным сыном и учеником. Но он был отличным старшим братом, который стал защитником всех детей города. Который предотвратил сотни новых домогательств, сохранил покой многих юных птенцов и кровавым знамением прикрыл их невинность от глаз монстра. Он спаситель детских душ, замкнувший бесконечный цикл страданий. Тот, кто выманил уродливого зверя на свет и позволил совершить справедливый суд. Минхо поставил самую громкую точку на самом долгом деле города.