Ананкаст

День третий начался с доставки, и отнюдь не еды. Фелл открыл дверь, принимая из рук коробку, обмолвился парой слов на пороге, закрыл. Пронес в гостиную, водрузил на журнальный столик. Из спальни, зевая, показался разбуженный Килгрейв. — Ты специально решил не дать мне выспаться? — Нет, что ты, мой дорогой, — виновато ответил Фелл. — Прости, меня не предупредили, а «не позднее утра» восприняли слишком буквально. — Что это? — хмурый мужчина подобрался ближе, наклоняясь над коробкой. — А. Выудил свой ноутбук, с ходу попытался включить, но мало того, что не преуспел, так чуть не выронил устройство, спотыкнулся об столик, и только в последний момент был подхвачен под локти. Килгрейв не сразу сообразил, дернулся выпрямиться и по касательной столкнулся лбом с Феллом, который его и удержал. Впрочем, тот тут же отпрянул, извиняясь. Наверное, все-таки недостаточно быстро, чем-то еще задев бедолагу, и совсем не материальным. Растяпа повел ноздрями, подаваясь ближе, но вовремя остановился, довольно плавно и не теряя достоинства вернув исходное положение. Возможно, подспудно уловил опасность? Килгрейв вынужденно отвел глаза, после чего, деловито перехватив ноутбук, сел. Принялся рыскать в коробке, узнавая аппаратуру. А Фелл, все еще чувствуя тепло на пальцах и искры в ушибленном лбу, не шевелился. Но тактильная память иссякла, и он тоже сел, загибая края коробки, чтобы Килгрейву было удобнее там возиться. — Здесь больше, чем я просил, — заметил тот, бросая подозрительный взгляд на англичанина. — Ты не уточнил, вот я и взял на себя смелость… — начал было Фелл, но его резко перебили. — Спасибо. Я… Буду у себя. Позовешь, когда там привезут обед, хорошо? — Хорошо, — эхом откликнулись ему, внутренне удивляясь. Фелл проводил взглядом удаляющуюся напряженную спину, которой заслонился картонный ящик. Все еще не доверяли. А ведь ему не приходило в голову даже близко интересоваться нынешними делами выжившего злодея, что уж там говорить о шпионаже. И он надеялся, его равнодушие истолкуют правильно, без накручивания себя и нелепых выдумок в духе «мафиозного барона». Он скромный библиотекарь… в командировке. Фелл округлившимися глазами повернулся к стеллажу и горестно застонал. Подскочил с кресла, торопясь, но тем не менее аккуратно снимая с полки ветхий томик, затем взял его под мышку и почти бегом покинул квартиру, оставляя Килгрейва наедине с собой и своим прошлым. Технически Фелл был даже не библиотекарем, а консультантом, сопровождавшим из Лондона ценный экспонат. Который при разборе багажа по привычке поставил на полку вместе с собственной коллекцией, щеголявшей и не такими раритетами, да и забыл о нем. А теперь вместо приличной упаковки у него был бумажный пакет, прихваченный по дороге, и неутешительные выводы касательно собственных приоритетов в довесок. Конечно, ему уже давно никто не устраивал выволочку, брызжа слюной, или попросту делал строгий выговор. И не сможет впредь. Разве что у всякого правила найдется свое исключение, но здесь его оказаться не могло, стало быть, можно не стеснять интенции. Улыбнуться на ресепшене, отправиться затем напрямую к старшему библиотекарю, а оттуда — в хранилище, непринужденно обмениваясь с коллегой новостями о последних аукционах. В общем, все то же самое, но без предварительных неприятных минут. Едва ли взятая на себя бюрократическая волокита была чем-то важнее формальности, куда более незаметной причиной въезда в страну, чем покупка недвижимости на кругленькую сумму. Однако среди прочих вариантов Фелл остановился именно на этом не только из-за прикрытия. Вся завязавшаяся кутерьма с героями, злодеями и вмешательством в их разборки утомляла, а потому было стратегически важно хотя бы ненадолго вернуться в привычную среду многостраничных отчетов, летописей и поэтических сборников. Туда, где можно без оглядки погрузиться в наслаждение по-настоящему красивыми вещами вне времени, растягивая минуты на долгие часы, безопасную вечность, прикасаясь к ним — умом и телом. Сущее меркло, оставляя лишь сцену воспоминаний, не умолкающих, ярких. Он делал это для человека его положения даже слишком часто, иногда теряя связь с реальностью в самые неподходящие моменты. И восстанавливал ее с большой неохотой. Всю земную жизнь он был не в своей тарелке и оставался по сей день, неспособный вырваться из круговорота борьбы собственных начал. Не телесных и не душевных, что суть Зло и Добро, — свобода творит с ветхозаветным порядком страшные вещи. Впрочем, апломб и белые одежды, как давно выяснилось, энергичному рассудку не товарищи. Никогда не были. Мог ли звать себя ангелом тот, кто остался без демона, чтобы хоть как-то сиять на его фоне? Так ли был страшен Сатана, если человечеством больше никто не интересовался? Этот мир достался похожим, слишком похожим на предыдущий, чтобы забываться, так как, все же, не был тем самым. А немногие, но разительные отличия корежили разум, заставляя сражаться с собой отчаянней, чем когда-либо. И эфирный чужак бы рад выговаривать себе как встарь, по привычке удерживая за волосы от ереси, да только ни к чему, хулить было некого. Никого не было. Ни ангелов, ни демонов. Херувим, запретивший себе вспоминать свое имя, остался при твердой памяти и в добром человечьем здравии. И лучше бы действительно один. — Прошу прощения, — звонок прервал отвлеченные думы Фелла и тираду нового знакомого о трактатах Агриппы Неттесгеймского. С какой охотой он бы продолжил эту дискуссию, перескакивая с натурфилософии на медицину, благо, собеседник выдался сведущий в обеих темах — эх, не на то отвлечение он рассчитывал. Пришлось спешно сворачиваться, а ведь только вошел во вкус приятной беседы за чашкой кофе, жаль, чая в кабинете не нашлось. Фелл, отклонив на полуслове эмоциональное и нескромное предложение в свой адрес, выскочил в коридор, прикладывая телефон к уху: — Алло? — Где тебя носит? — донесся оттуда всполошенный голос Килгрейва. — Ты на часы смотрел? — Да прошло ведь всего… — англичанин все-таки взглянул на часы, и что-то резкое, наверное, шестое чувство, огрело его. Виновник сглотнул, по горячим следам оценив ущерб своего промаха. Искренне, конечно, пожелал, чтобы замечательный библиотекарь, имевший несчастье с ним встретиться, все-таки оправился. Но и только. — Пять часов. Прости. Ты обедал? — Какой обед?! Я не мог до тебя дозвониться! Фелл мысленно выругался, ероша волосы. — Я был в хранилище, то есть в библиотеке, — бросился объяснять он. — Там связь не очень… Приношу свои извинения, виноват, увлекся экскурсией, а потом пока документы оформили, пока отчитался начальству в Лондоне, так и остался на чай, то есть кофе, и… — Какие-то придурки заявились под дверь и начали играть в телохранителей! Угроза, мол, извольте проехать с нами! Какого хрена?! На этот раз то самое предчувствие обрушило на темя пару книжных, определенного раздела, полок, без суда и следствия врубая тревогу. Еще один бесперебойный и не очень тонкий механизм из начального комплекта. — Кейдж! — со злостью понял Фелл. — Дьявол и вся его свита! Ты в порядке? Скоро буду, никому не открывай! — Я, по-твоему, сраная девица в беде? Это было час назад, — зашипели в трубку. Добавили уже спокойнее: — Я разобрался. — Сколько? — убито спросил англичанин. — Чего сколько? — Тел. — Каких тел?.. А-а, — Килгрейв слышно усмехнулся. — Не спеши лить слезы, горе луковое, все живы. Это ж надо было мне подумать… Ангел, ты, по всей видимости перестраховываясь, нечаянно натравил своих людей на моих, и первые чуть не вынесли нам дверь. Ладно бы твои и правда телохранителями были, а то вообще головорезы какие-то. Ты знаешь, как я испугался, пока не понял, что к чему? Хорошо, что твоих я развернул, а мои и так дрессированные. Погоди, что там Кейдж? У Фелла отлегло, с глаз спала пелена. Он, все еще чувствуя пульс в висках, справедливо возмутился: — Если ты все разрулил, мог бы и не пугать так меня! — А ты — не устраивать за квартирой слежку! Мы же, кажется, говорили о доверии? И знаешь, я не зря решил… — Кейдж мне угрожал. — …съехать. Стоп, что? — Что? Килгрейв, — Фелл, наконец дождавшись такси, ввалился на заднее сиденье, и торопливо, но внушительно улыбнувшись водителю, вынудил того вжать педаль газа в пол, — прошу, не усложняй нам обоим жизнь, у меня действительно нормальные на тебя планы, и никто не собирался посягать... — Как и посвящать меня в них! — Я не виноват, что ты интерпретируешь мои намерения неправильно! И никто не виноват. Нужно просто выслушать друг друга с глазу на глаз и… — Я придумал, куда тебя послать. Иди к черту, Фелл, — сообщили ему и оборвали связь. Англичанин запнулся, сглотнув весь заготовленный для пикировки воздух, и медленно отнял от уха бесполезный, словно кулак после боя, телефон. Некоторые вещи в этом мире возвращались к нему бумерангом, надо было признать. К худу или к добру? В любом случае, сейчас он вряд ли сделает из этого верные выводы — как, впрочем, и без того частенько бывало. Он еще и, к списку провинностей, листал в голове почему-то змеиные атласы, хотя подобным сантиментам было не место и уж тем более не время. Вспомнив об этом, хороший теоретик, но не очень расторопный практик перевел взгляд на окно, где по стеклу начал бить мелкий дождь. — Еду, дорогой мой, — только и сказал он. — Еду. Выйдя у дома, Фелл поднял воротник пальто, чтобы не задувало капли за шиворот, и тут же наткнулся на тех самых «головорезов». Говоря начистоту, они фактически таковыми и были, доставшись ему «по наследству» через третьих криминальных лиц от Фиска. Битые ребята. Они сидели в минивэне поодаль, а их главарь вместе с ответственным за все безобразие, не по погоде одетым распорядителем вышли навстречу, понурив головы. Англичанина их настрой не впечатлил: — Он тут? — с ходу начал допрос он. — Процедуру делали? — Нет, сэр. Да, сэр. — Уехал, номера записали, но тачка арендная, двое наемников «контакты», остальные вроде чисты, — подхватил второй, но под взглядом начальства умолк. — Уехал, — проронил Фелл. Помолчал. Произнес тихо: — Куда, вы, разумеется, не знаете. — Выясним, как только доберемся до безопасного места, — с жаром принялся заверять тип в костюме. — Мы не стали препятствовать цели, как было оговорено. Сэр, прошу вас… — Нет, — отрезал англичанин. — Идеи, почему все пошло псу под хвост? — При всем уважении, это была провокация, сэр. Серые глаза метнули на помощника заинтересованный взгляд. — Хотите сказать, я неверно расставил приоритеты? — Фелл задумчиво потер бороду, оглядываясь. Конечно, свидетелей не было, дождь. Мужчина вздохнул: — Нет, это был бы уже не он. Я сам виноват. Ничего, — взглянул невидяще в сторону наемника, говоря тихо, — от меня еще никто не скрылся. Один почтительно склонил голову, второй пялился на обоих по очереди, недоумевая. — Отвезти в точку «семь» или «одиннадцать», сэр? Я вызову машину. — У нас же есть место, — удивился боевик. Костюмчик обернулся на него со смесью шока и презрения. — Нет, никуда я с вами не поеду, — выставил ладонь вперед Фелл, пресекая зарождающуюся свару. — Оставайтесь здесь, в квартиру ни ногой. — Но куда вы, сэр? Дождь усиливается. — Прогуляюсь, — ответил наниматель с холодной задумчивостью. Дождь полил ровной стеной, ветер стих. В серых глазах же что-то назревало. Разбиваясь градом о макушку, с тронутых сединой волос по затылку катились капли, собираясь на кончиках прядей, чтобы прокрасться, впитаться и прилипнуть промозглостью к спине. Мужчина развернулся, не обращая на погоду внимания, и пошел в одном ему известном направлении. — Может, хотя бы зонтик… — хотел было окликнуть того помощник, но рука, вдруг опустившаяся на худое плечо, остановила молодого мужчину. Главарь боевиков, на которого что-то, или даже нечто, нашло, медленно убрал зачем-то вытащенный пистолет в кобуру и мудро покачал головой, будто и не был собой вовсе. — Ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее — стрелы огненные; она пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее*, — зловеще промолвил он, после чего моргнул, добавляя, — куда там дождю, — и задумчиво вытащил из кармана сигарету. *** Повернув ключ и открыв дверь четыре часа спустя, Фелл не удивился свету ламп в гостиной. Скинул обувь, отбросив ногой, и пошел внутрь, капая промокшим насквозь пальто на чистый пол. Его водянистые глаза, казалось, собрали по дороге все тучи с неба, темнея, за долгий путь скопив электричество для настоящей грозы. — О, а вот и ты! — радостно воскликнули ему с насиженного места. Заскучавший домочадец приветливо поднялся с дивана, снимая с колен ноутбук. — Обыскался меня, поди, бегавши? Улыбнулся торжествующе, с невозмутимостью нашкодившего кота двигаясь навстречу, руки в карманах. — Каковы были мои шансы с самого начала? — приблизился со своей стороны Фелл, вскидываясь в шаге от врага. Что-то в его негромком голосе было от далекого рокота за окном. Килгрейв пожал плечами: — Ну, если честно… Эй, не смотри так разочарованно. Ты хотел меня — вот он я! — вдруг в мгновенной метаморфозе подался ближе, злобно клокоча: — Весь внимание. Или ты думал, я развлекаюсь с игрушками иначе? Что ты особенный? Маска безобидности с медовыми глазами разорвалась жесткой гримасой, отравляя ауру злом. Самодовольство и бешеная оживленность в мимике не давали соврать, хоть сколько-нибудь обмануться. Фелл спас чудовище. И убедился в этом эмпирически, дав в челюсть собственным, скрыто теплившимся надеждам. Тяжесть, повисшая между ними, начала потрескивать, каждый пытался занять больше пространства. Впрочем, Фелл в себе был уверен, так что Килгрейв мог биться гневными волнами об молнии сверкающих глаз сколько угодно. — У нас был договор. — И, гляди, — отступил злодей, разводя руками, — я его не нарушил! Никто не пострадал. И вообще, ты начал вовлекать посторонних первым! Терпеть не могу дилетантов. Серые глаза были неумолимы. — Я мог зайти в квартиру. Мог сесть в машину. — Но не стал же! Умница, — насмешливо приободрил его маньяк. — Кстати, как догадался? — без опаски повернулся спиной, буднично возвращаясь к излюбленному дивану, чтобы развалиться на нем с ухмылкой. Фелл остался стоять. — По твоим словам, — сообщил он. — Насколько мне известно, ты не мог «развернуть» без прямого контакта. Отчего заодно и не вытрясти информацию — иначе это был бы уже не ты. Это во-первых. Во-вторых, ты оставил бедняг в живых, значит, решил ими воспользоваться. Наверняка узнал, что первую группу «отменят» свои же, потому обманом заманил и обезвредил остальных. После чего устроил небольшой «сюрприз». Зайди я в квартиру, они бы уничтожили себя, а сядь в машину — меня. Я не прав? — Недурно, — кивнул тот. — Ну что, я все еще бью наугад, ангел? Признавайся. Фелл, промокший до нитки, вспотевший, голодный, задышал неглубоко и ровно. Качнулся вперед, делая шаг, затем еще. Прямиком подойдя к дивану, оперся рукой на спинку, наклоняясь к замершему от неожиданности манипулятору. Мурлычаще-мягко поинтересовался: — Так ты хотел всего лишь поиграть со мной, дорогой? — тот неосознанно вжался под ним в обивку. — Тебе стоило лишь попросить... Я знаю много других игр. Захватчик всем телом впитал чужой неловкий выдох, без улыбки подмигивая. Не разрывая зрительный контакт, отступил, оставляя холодные капли на сухой коже по обе стороны от сидящего. Теперь был его черед неторопливо отворачиваться, лениво стягивая верхнюю одежду и стряхивать морось с кудрей, зарываясь в них пятерней. Он знал, что на него смотрят. Судорожно переоценивают, додумывают. Нервно усмехнулся, пользуясь передышкой, заодно пряча тремор под пальто, и, собравшись, понес одежду сушиться. Если в его обиталище и заглядывали, то делали это с осторожностью сапера. Думать о любопытных кареглазых взглядах, крадущихся носках и пальцах на своих вещах было по-своему трогательно. В плане искусства покушения на частную жизнь с Килгрейвом мало кто мог соревноваться, и раздражение сведущего на профанацию было вполне понятно. И покушался бы тот только на секреты — милый пустячок, так нет же. Тяжело перебороть себя и не распушивать перья при виде ядовитых клыков; трудно верить в лучшее, когда остывшие воспоминания так сильно разнятся с действительностью, а условное своеволие соседствует с безусловным фатализмом. Страшно простереть крыло над самозванцем, но именно сильный должен начать с себя. Если не он, мира не увидит никто. Его ждал еще один бой. Под твердой рукой хлопнула дверца шкафа. Выйдя из своей комнаты, свежий и почти прежний Фелл устроился в традиционное кресло, занимая вторую половину поля брани. Почти, потому что так и не смог выветрить остатки своего безумия, сколько бы ни бродил по парку, несколько часов пытаясь вспомнить, что же его там когда-то успокаивало. Всегда успокаивало. — Твоих увезли спустя полчаса. Что ты делал так долго, да еще и промок весь? — Килгрейв решил сам завести диалог. Ноутбука рядом не было, а сам он тасовал карты. — Перетаптывался, — после недолгого наблюдения за ловкими пальцами откликнулся Фелл. Пояснил заломленной брови: — На меня, бывает, находит. Дурное. — С ангельского на общий, «мучился в раздумьях, набить ли морду за дурацкие забавы, но в итоге постеснялся»? — со смешком раздал карты дилер. — Ничего, ты не первый желающий. — А их много? Еще живых, то есть. Преувеличенно-невинный тон заслужил одобрительное хмыкание Килгрейва. — Ты один такой оригинал, — наполовину недовольно, наполовину восхищенно поделился он. — Если, конечно, Джессика мне действительно больше не страшна. Выразительный взгляд должен был вытянуть из Фелла всю горькую правду прямо здесь и сейчас. И он, на удивление, сработал. Пришлось ответить как есть: — Не уверен на все сто процентов. С ней получилось немного… — Только не говори, что у нее и на тебя иммунитет! — переполошился злодей, чуть не рассыпав колоду. — От этого не может быть иммунитета, — поморщился Фелл. — Просто на всех влияет по-разному. Зависит от частоты контакта, длительности… настроения. — Твоего, — не спросил, а утвердил Килгрейв кивком. И тут же засомневался: — Ты что, муза, что ли? Или шедевры сподвигнешь на салфетке увековечивать, или в петлю лезть — такой принцип? Рано взбодрился англичанин, думая справиться на этот раз без обычной долгой моральной подготовки. Неосмотрительно решил, что сюрпризов на сегодня хватило. Устал. Просчитался. И вот случайная догадка попала не в бровь, а в глаз. Напастись бы этих глаз теперь, потому что точность, судя по расчётам Фелла, планирует возрастать с каждой минутой выдавшегося перемирия, чтобы раскусить и, коль сердцевина окажется не по нраву, уничтожить. Выбросить. — В чем-то ты угадал. К сожалению, даже я до конца не понял всей механики воздействия. Однако, большинство наблюдаемых мной случаев было соотносимо скорее с первым вариантом. Как правило, в результате моих положительных эмоций. Я удовлетворил твое любопытство? — Значит, на Джессику ты разозлился, — сделал свои выводы Килгрейв. И помрачнел. Воспоминания нагнали его, пробуждая горестные морщинки на таком разном, но всяко не привыкшем сдаваться лице. — Знаешь, я уже примерно представляю тебя в гневе, и… — Не представляешь, — вдруг мягко, по-доброму прервал его Фелл. Как от сахара в чай отказался. Он чувствовал, что его становится слишком много, что карие глаза слишком доступны, что сам он тянется, и, если сейчас же не прекратит, цели достигнет; но как же сильно хотелось дать понять ему хотя бы тенью намека, а себе крохотный шанс на отклик позволить. Хотя бы надежду. Он не имел на нее права. Потому опустил взгляд на худые колени, а затем и на карты, почти позабытые. — Техасский Холдем? — Я уже придумал, что будем ставить, — загорелся организатор и ловко вернул с небес на землю было соскочившего с темы оппонента. — Вопросы. Точнее, ответы на них, честные и развернутые. — Но нас всего двое, — «да и выиграю я немного, в отличие от рисков проигрыша» — мысленно добавил Фелл, но вслух сказать не решился. Неудержимый энтузиазм злодея чуть ли не строил щенячьи глазки, в то же время противовесом занеся лезвие меча над канатами шаткого веревочного моста доверия, по которому с упорством одержимого и ловкостью напёрсточника к нему пробирался — и почти добрался единственный и последний паломник. Ждала ли в итоге его сомнительная Шамбала или объятия пропасти? — Будем раздавать по очереди. У каждого по шестнадцать ответов. — Шестнадцать? — О, да брось, ангел, с твоей изворотливостью добро, если узнаю половину! — Ладно. Тогда ответ можно обменять на желание. — Даже так? — язык на мгновение скользнул по нижней губе. — Но два за один — железно. — В любом случае победитель получает все. — Хмпф, в ком-то проснулся азарт? — Килгрейв подсмотрел свои карты. На совершенно не покерном, к утешению Фелла, лице отразился весь набор комбинаций. — Ставлю 4. — Колл, — посмотрел на свой расклад англичанин. — Не боишься все быстро закончить? — Это тебе стоит бояться. Я обыграл мафиозников всухую, — самодовольно подмигнули ему и выложили первые три карты. Под конец, впрочем, не особо красуясь. — Рейз до 6, — Фелл безуспешно давил смех, глядя, как оппонент смотрит на лакированные карточки, будто те предали его после пятнадцати лет верной службы. — Представляю. Килгрейв закусил губу, косясь на непроницаемый вид соперника, который тот вовремя успел принять. — Ты блефуешь. — Или у меня две пары. Как думаешь? — Колл, — прищурился взятый на слабо дилер и срезал карту. — Выкладывай уже, — вздохнул Фелл, и, без особого беспокойства дождавшись финала, побежденно сбросил карты. — Ха! — запрыгнул на жалобно скрипнувший диван с ногами Килгрейв. Скрестил их затем перед собой, не зная, куда деть. Да и думал он явно не об удобстве. Этот выигрыш ему по очевидным причинам понравился куда больше предыдущего. — Еще пару заходов, и ты банкрот! Фелл сделал озабоченное лицо. Взял со стола колоду и окончательно нахмурился, когда попытка совершить рифленую тасовку обернулась провалом: в тот момент рука подвела его, что не укрылось от глаза оппонента. Немой вопрос было охватил злодея, но был тут же отложен до момента неизбежного выигрыша. Вместо этого длинные пальцы медленно потянулись за колодой, чтобы быть гордо, даже немного сердито отклоненными. Дилер довел тасовку до конца, дал срезать оппоненту карту и, успокоившись, начал второй раунд. Закончившийся разгромом недавнего победителя. Судя по его насупившимся бровям, обоим предстояла гонка ноздря в ноздрю, как было с морским боем. Совпадение ли? Даже если и нет, злодея это тогда мало заботило. Килгрейву очень скоро надоел их неторопливый обмен половиной импровизированного капитала, и он начал ходить ва-банк. И если в первый раз он сделал это с флэшем, оставив Фелла с какими-то четырьмя условными единицами, то во второй — пошел в финальную атаку с двумя парами. И сам не заметил, как остался с шестеркой на счету. После они уравнялись, и карие глаза начали о чем-то догадываться. — Ты через раз сбрасываешь карты рубашкой вверх, — произнес Килгрейв, даже слишком тщательно тасуя колоду. — Правилами это не запрещено, — чинно кивнул собеседник. — Знаешь, я понимаю твое нежелание усугублять проигрыш, но тут явно есть… — Обвиняешь «ангела» в жульничестве? — не скрыл насмешки в голосе Фелл, заставляя оппонента фыркнуть и скрестить руки. — Раздавай, — приказал тот, и ему подчинились с прежним лукавством в глазах. — В этот раз я покажу карты, — пообещал Фелл. — Этот — последний, — буркнул Килгрейв. — На все? — замер с уголками карт на большом пальце англичанин. Дождался слишком равнодушного для правды кивка и все-таки посмотрел на выпавшую долю. — Будь по-твоему. Три улицы легли на стол. Килгрейв медленно, закусив губу, перевернул свою руку. С раскладом ему не повезло, но старшая была королем. Фелл бы даже сдался, глядя на это напряжение в челюсти, на серьезность, с которой злодей хотел впервые в жизни заполучить желаемое не с помощью надоевшей и несчастливой способности. Он бы так и поступил, и пропади оно все, но дал ведь до того обещание. А потому лишь вздохнул. Вскрыл двойку. И туз. Проигравший на пике нервов разразился стоном, немногим уступающим воплю, и откинулся на диван. Сжал челюсти, чтобы, видимо, не ляпнуть чего-нибудь со зла. Фелл не выказал ни радости, ни сочувствия. Знал, что одно из них точно его сейчас погубит, а потому выбрал бдительное ожидание. — Ты… Это не просто везение, — вдруг каким-то мистически убежденным тоном произнес Килгрейв. — Ты играл в покер раньше? — Ровно с той же целью, что и ты, — позволил себе выдохнуть англичанин. И, обнаружив на чужом лице больше милости, чем гнева, как можно деликатнее сознался: — Но, к сожалению, моя способность не дает мне таких же гарантий. Приходилось… рассчитывать. Злодей молча посверлил его взглядом, ища подвох, и, не найдя, сдался. — Ясно, ангел, выбрал я на свою голову, — пробурчал он. — Тебя на небесах учили математике, что ли? Да и глаза для этого нужны, каких у книжных червей не бывает. — Достаточно линз по спецзаказу от Старк Индастриз, мой дорогой, — глядя, как чуть ли не подскочил на своем месте Килгрейв, Фелл поспешно заверил: — Я оставил их в спальне, правда. Просто сказался опыт, и… — И я, по-твоему, дурак?! — Тасовать эффектно обычно не равно эффективно, да и колода та же… — С ангелочками! А ты даже не заметил! — Я заметил, — дрогнул ресницами Фелл. Неосознанно сцепил руки на животе, и тут же опомнился, да только поздно — его разгадали. Прищурились гневно, занимая агрессивно-раскованную позу, подбирая одну ногу и откидывая вторую, а руку забрасывая на спинку дивана. Англичанин не шелохнулся, заканчивая: — И не претендую на выигрыш. Он сжался, готовый к чему угодно. Но удара не последовало. — Я знаю, — серьезно и почему-то тихо ответил ему Килгрейв. Что-то в его глазах разрешилось. Или разрушилось, как знать. Он покачнулся на месте — хотя, казалось, уже было застыл античным воином на фронтоне Парфенона — решительной рукой творя что-то новое с их судьбой на ходу. — Мне есть, что тебе предложить. За сегодняшнее. Фелл на каких-то пару сантиметров подался вперед, бессчетный раз влекомый этой пластикой, сухими мышцами под тонкой тканью рубашки, легкостью, силой. Не той, что выбивает челюсти или швыряет через полкомнаты. Ускользающей. Совершенной. Он готов был сдаться ей на потеху, преклонить колени и пасть ниц, целуя ступни, пустить все на самотек — не знай он только, как хрупка эта сила для самой себя, не помня, что гнется она и извивается, рождая грацию, под весом собственной боли и обиды. То, что правило им сейчас, было выше морали, выше ветхих заветов, выше эгоистичных желаний — то, ради чего его создали. Защищать этот прекрасный мир. Целую вселенную в сияющих глазах. — Пойдем, — решительно поднялся Килгрейв. Сторона, которую он выбрал, в первую секунду напрягла Фелла. — Ну? — Я думал, ты никого не пускаешь на свою территорию, — англичанин, подойдя, с опаской заглянул в черноту спальни из-за плеча ее хозяина. — По крайней мере чужаков. — Так сложи два и два, ангел, — невесело усмехнулся злодей. Он пропустил гостя своей же квартиры вперед и щелкнул пальцами, свободной рукой закрывая за собой дверь. Вздохнул, когда инородный субъект зацепился за провода, чуть с оханьем не растянувшись на полу, и пояснил: — Серьезно, одна розетка — и та за тумбочкой — это, по-твоему нормально? — Я не задумывался об этом, когда!.. — выпалил Фелл, стряхивая с ноги удлинитель, и тут же прикусил язык. — Когда делал ремонт, в общем. Из меня вышел небольшой специалист, уж прости. Килгрейв пожал плечами, уже у кровати замечая: — Ничего страшного, — присел и любовно огладил покрывало, мазнул пальцем по змейке-ночнику, после чего обернулся к гостю похлопал рядом с собой. — Забирайся на борт. Да не стой ты там, не укушу я тебя! — Смотри, рука тяжелая, — с серьезным лицом предупредил Фелл, бочком осваивая новое место. Злодей расшумелся в выражении скепсиса, попутно выжидая, пока фигура рядом расслабится в окончательном удобстве, и только потом придвинулся, забираясь на кровать с ногами. Оба подышали плечом к плечу, оценивая новое расстояние — хотя, если честно, необходимости в нем ввиду масштабов кровати как таковой не было. — Чем займемся? — снова попытался разрядить обстановку нервничающий не меньше хозяина гость. — Ужастики, — все еще неуверенно, но уже затейником отозвался Килгрейв и подхватил телефон, что-то на нем листая, попутно выдвигая пультом экран и настраивая проектор. Фелл настороженно повернулся к нему, гадая, что же его ждет. Было ли это неким ритуалом «посвящения» в злодейские приспешники, ответным жестом? Или все, как всегда с ним, не так просто. Темнота и стереосистема, погрузившая комнату в атмосферу далекого космоса, вкупе с мерцающим полом сделала свое черное дело, пробирая Фелла до мурашек. Неторопливое движение камеры по коридорам и бьющее набатом понимание, что очень скоро все будет плохо, заставили англичанина напрячься, выжидая. Он не любил фильмы за погружение — это особенно касалось блокбастеров со спецэффектами и таких вот кинолент. Механизмы, заложенные в нем со времен, когда времени толком не было, с готовностью обманывались, лязгая сочленениями не хуже космического корабля на экране. Фильм был хорош — и серые глаза следили за ним неотрывно. Килгрейв в какой-то момент совсем приткнулся под бок, хотя, помимо гробницы пришельцев в воющей холодом атмосфере планеты, еще ничто не предвещало беды. Ну, разве что, человеческая глупость. Да и ужастик до него, определенно, уже смотрели — чего бояться? Фелл не знал, но ему безотчетно стало легче. А дальше он перестал думать, потому что внутренний голос лишь отвлекал от просмотра, не в силах докричаться и хоть что-то изменить. Как подсказал ему давным-давно один человек, паниковать в таких случаях тем более не стоило. Выдуманное, но кажущееся до чертиков реальным, чудовище на экране таилось в тенях — вездесущее — подкрадывалось, безжалостно убивало. И не было надежды. Люди, добравшиеся в своем развитии до такого высокого уровня, освоившие криогенную заморозку, поставившие космические путешествия на поток, все еще оставались детьми, и это удручало. «Не зря все-таки Земля разрабатывалась замкнутой экосистемой», — подумал Фелл, с печальным сочувствием наблюдая за борьбой людской смекалки и смертоносного совершенства. Встали ли бы Высшие силы на защиту Венца Творения, напади подобное извне? Не в этом мире уж точно. Каким-то чудом уцелевшие члены команды и даже кот в конце фильма значительно облегчили душу Феллу, позволив наконец разжать кулаки и вырваться из жуткого зрелища. Килгрейв, как оказалось, бодрствовал вполглаза, немного сполз, пригревшись, и вряд ли сопереживал героям уже с середины просмотра. Все с ним было понятно, и с «испытанием» тоже. Нашел себе подушку-обогреватель. — Вторую часть? — нехотя взбодрился он, пытаясь принять сидячее положение. Англичанин, скрепя сердце, согласился, в полумраке сочувственно приласкав изобретательного плута взглядом. Тот вяло потыкал на кнопки и откинулся в свой теплый уголок, наслаждаясь. Фелл покачал головой, надеясь, что тот уснет раньше, чем кончится фильм; сам собирался поспать сегодня, может, и не так сладко, но хоть бы в принципе. Подобные сеансы на ночь глядя были ему противопоказаны. Уняв тахикардию после прошедших следом двух часов впечатлений — все-таки побоялся разбудить пригревшегося соседа внезапной тишиной — Фелл с профессиональным стыдом посчитал у себя пульс. Кардионевроз он считал своим старым врагом, но, конечно, знал, что тот вряд ли сможет нанести удар со спины, даже если англичанин немного себя распустит. Тем не менее, встряхивал порой баночку с пароксетином. Свет инфаркта в конце туннеля стресса выключал щелчком, тремору упрямо давал психогенный характер — и не проявлялся же тот прежде почти никогда. А потом Фелл переехал в Нью-Йорк. Он глубоко вдохнул и, как учили йоги, выдохнул в четыре этапа. Килгрейв тут же подал признаки бодрствования, хватаясь за плечо Фелла, и поднялся, позевывая. Планы на сон обратились в пыль. — Кажется, мы дошли до кондиции, — кивнул он. — Ты о чем? — искренне не понял его собеседник. — Гвоздь программы, — перекроив зевок в ухмылку, ответил зачинщик культурно-нервотрепочной деятельности и встал на кровать, втыкая в проектор флэшку. — Я действительно не понимаю, о чем ты… — начал было Фелл, но звук мгновенно отвлек его внимание от подтянутых икр. Мальчик с электродами на голове сидел за столом, отвечая на вопросы и указания врачей отрицательным кивком. В его темных глазах обитала застарелая обида и страх. Он привык к тому, к чему привыкнуть невозможно, пока голоса за кадром — родителей, очевидно — просили потерпеть, побыть хорошим мальчиком. Но ради чего? Малолетний пациент не верил ни единому их слову. На его лице отразился ужас. — Зачем ты мне это показываешь? — практически прошептал Фелл, сообразив. — Разве не этого ты хотел? — с ледяным спокойствием устроился рядом Килгрейв, водя большим пальцем по кнопке паузы. — Дополнить свою драгоценную коллекцию знаний обо мне. Наслаждайся выигрышем, доктор. — Ничего подобного, — судорожно попытался расстегнуть непослушную пуговицу на рубашке Фелл, скрывая одышку, но чужой крик оглушил его. Мужчина резко поднял голову, чтобы запечатлеть в памяти перекошенное от ярости и боли детское лицо. В голове раздался в унисон лязг цепей. Защемило в груди. Он накренился вперед — треснувшая горгулья на фасаде, лодка на краю водопада. Перестал чувствовать руки, опавшие плетьми. Нечто первобытное поднялось в нем, идентифицировав, воспряв, как выбирается мертвец из могилы, как взбрыкивает единорог, бросаясь прочь, в пустыню. Дыхание обожгло губы — веки, дрогнув, застыли по-кукольному. Он должен был сделать что-то ради этого мальчика. Нечто простое и правильное, как взмах белых крыльев. Но он был заперт в теле, их лишенном. Ампутант. Больное сияние показалось из-за горизонта сознания, фрагментами выхватывая для себя жесткую фиксацию, давление на детский затылок и спину, будто на хребет зверька ногой. Если невозможно было сделать, всегда оставался другой вариант. Причинить. Душераздирающие крики раздавались снова и снова, оживая в воспалившемся сознании новыми подробностями, будто смотрящий был свидетелем, вхожим в шкуру несчастного, потерянного дитя. Золотым львом, заступающим агнца. Непроизвольные судороги в мускулах, нервный тик на лице — сведения поступали в мозг отдаленно, толчками, теряясь в очереди где-то между затылочной долей и лимбом. Команды бодались, перебивая друг друга, старое и новое не уживалось во всем, кроме одного. Но оно пока застревало на полпути к осуществлению. Ненадолго. Сердце замедлилось, беря какой-то особый ритм. Вставая на старые, надежные рельсы. Кем он был? Кто он есть? Что он сделает с теми, кто причинил этому мальчику боль? Как же звали его — его дорогого, изобретательного, улыбчивого мальчика — что-то на «К»… — Эй, — встряхнул его за грудки Килгрейв, чье испуганное лицо наложилось на мальчишеское, а затем еще раз. — Что с тобой? Очнись! Машинист дернул гудок, трубя из рога. Пар заклубился, ринувшись ввысь, где его уже ждали. Ворочались атмосферные массивы, сталкиваясь в смерчи, швыряясь молниями и проливались дождем. Перспективы были не радужными. — Ты плачешь… Эй, посмотри на меня! — крикнули куда-то, где не было солнца. — Я здесь. Живой и здоровый. Ну же! Лицо расплывалось, подменяясь куда более настойчивой памятью. Тряска стала качанием на волнах бескрайнего колеблющегося полотна. Было одиноко и нерадостно, разбивающиеся друг о друга толщи вод давно присмирели, поглотив. Было темно. И тихо. Лился дождь. Где-то далеко вычерпывало воду одинокое судно, исполинское, неуклюжее. Держащееся на милостивом обещании. Для них нашлась жалость, а для первенца — нет. Да что там, пощада половины Сынов в План не входила, детей второй половины уж тем более. Крылья намокли от долгого планирования, тяжелее металла вода их сделать не могла, а потому лишь разочарованно скатывалась по твердым маховым вниз. Осоловевшие от усталости глаза искали, высматривали. Они были хороши в этом. Даже творили чудеса. Но те прекратили свое существование под первой же каплей вынесенного приговора. Негласный закон коснулся всего, что застряло между беспокойными стихиями, без исключений. Пересохшие глотки издавали звуки по очереди, экономя силы, ни на что другое их уже не оставалось. Едва ли он мог перекричать бурю. Но не сдаваться же, не после стольких дней в воздухе. К несчастью, воспоминание о том, сколько их было, подвело его — как подводят путника онемевшие ноги, стоит ему лишь на секунду дать себе поблажку и остановиться. Безвольные конечности отдали последнее, чтобы туловище не пошло ко дну, парой финальных судорожных взмахов опуская тело на холодный, переливчатый гребнями общий склеп. Ноги ушли под воду. Крылья расползлись на поверхности, распределяя вес по площади. Глаза закрылись, поддаваясь качке дрейфа. Было тихо и мокро, лишь небольшой шум — волнение пульса в ушах. Крохотное скольжение по запястью. Гладкость. Тепло? — АНГЕЛ! Фелл резко вдохнул, выходя из транса. Очередной защитный механизм — сколько еще он выдержит? Не находя ответов, все еще безмятежно заглянул в глаза тут же отстранившемуся Килгрейву. — Я не думал, что ты настолько чувствительный, — пробормотал тот и воровато утер ему слезы со щек. Успел до того, как пришедший в себя кудрявый мужчина заморгал, оглядываясь, попутно разбирая всю накопившуюся информацию. — Реальность страшнее ужастиков, — неловко ответил он, собиравшись, наверное, пошутить, но не очень преуспев в этом. Зато вспомнил, что, вообще-то, ему никоим образом не было положено так бурно реагировать, да и попросту вредило репутации. Он приложил ладонь к груди, деловито собираясь с кровати. Сердце было в относительном порядке. Как и мальчик с видео. Сделали пункцию — ничего приятного, конечно, но вряд ли без взятия ликвора можно обойтись, когда имеешь дело с мозгом. Было очень жаль утерянных документов, ведь кроме них о ситуации пациента ему, видимо, уже никто внятно не расскажет. — Я готов досмотреть, — осторожно сообщил Фелл, преодолев головокружение. Килгрейв посмотрел на него с осуждением. С растрепанной укладкой, помятой рубашкой и лишенными сна глазами. Любому на месте собеседника стало бы совестно. — Прямо так, стоя? — шевельнул плечом он. — Я в порядке. — Нет, ни разу. Фелл сверкнул глазами, молча протестуя. Карие были непреклонны, как и опустившиеся уголки губ. Их игра в гляделки могла затянуться. Наконец Килгрейв выдохнул: — Послушай. Ты знаешь, почему я затеял все это? — Решил довериться мне? Ему кивнули. — Да. А знаешь, почему? Англичанин начал подбирать слова, осторожничая. — Возможно. Но хотел бы услышать это от тебя. Килгрейв несчастно и вопросительно свел брови, цепляясь за соломинку. Как гласила пословица, взялся за гуж — говори и «Б». Фелл был уверен, что говорилось именно так, хотя даже в противном случае его некому было исправить, как некому было выручать и несчастного злодея. К чести оппонента, тот оказался способен на откровенность без долгих сожалений: — Ты настойчиво и вполне осознанно делаешь для меня то же, что я уже сделал раз для Джессики, — произнес он с сочувствием. — У меня тогда не вышло. Но, в отличие от нее, ты не ушел, когда я чуток перегнул — и не оставил других вариантов, кроме как дать тебе шанс. Чтобы не уподобиться, и все такое. Знаешь, когда она взяла и разворотила гнездо, которое я так усиленно для нее вил, было неприятно. Очень. Так что, в целом, я тебя понимаю, и, насколько смог рассудить… ты не заслуживаешь такого холодного приема. Оба отвели глаза, хотя в словах не было ничего особенного. — Спасибо. Я так… — серые вдруг заволоклись беспокойством, почти страхом. — Тронут. Их обладатель вдруг зашагал по комнате, заламывая руки. Его собеседник с кровати наблюдал за нервными передвижениями с одинаковой напряженностью. Судя по застучавшему пальцу, картина ему не понравилась. — Так когда ты начнешь доверять мне? — сорвалось с тонких губ. Фелл остановился. Будто боялся этого вопроса больше, чем ножа в спину. Мелкая мимика замешала легкую панику на решительности, граничащей с отчаянием. — Это не приведет ни к чему хорошему, — вдруг сказал он. — Все, что я затеял. Ты слишком сильно отличаешься от моих представлений. И сам не понял, что ляпнул, пока не заметил перемену на чужом лице. Килгрейва его слова поразили. Прошлись болезненной судорогой по телу, метя в самое уязвимое. Он дернулся, коченея в осмысливании, чтобы лишь спустя долгие секунды отпустить мрачную усмешку: — Значит, я все-таки безнадежен? Жестоко с твоей стороны, ангел. — Что? Нет! О Господи, нет, я имел в виду совершенно обратное! — подлетел к нему тот, замирая у края кровати — последней и довольно внушительной преграды. — Видишь? Я не имею права так поступать с тобой, даже случайно. Не я. — Как «так»? И что значит «не ты»? — прищурился собеседник пуще прежнего. — Ты прекрасно понимаешь, как! Сам же хотел сбежать — и я тебя не осуждаю. Слежка, непонятный сосед, правила и четыре стены — кому понравится такое! Доходит? Кто я, чтобы строить планы на чужую жизнь? Маньяк? — на последнем слове Фелла перекосило. Он опустил взгляд на охваченную дрожью руку, накрывая ее здоровой. Повернулся к Килгрейву боком. — Ты не знаешь меня. И будет лучше, если не узнаешь. — Значит, себе шанса ты решил не оставлять. Ладно, понял. А ты, м-м, не забыл, что я смогу остановить тебя в любой момент? — Я… — замялся Фелл, но не выдержал. — Не знаю, чего от себя ожидать. Для слов может оказаться поздно. Практически шепот в конце заставил Килгрейва тяжело подняться с кровати и подойти к собеседнику вплотную. Он перехватил чужую трясущуюся руку и промокнул ей влажные непонимающие глаза. Мягко успокоил: — Никто не бессмертный, ангел. Ты помнишь, Джессика, причал. И нетрудно догадаться, что конкретно ты обо мне думал, когда все это затевал, и почему выбрал. Но, знаешь, мне ведь в любом случае осталось… — заметил, как Фелл нахмурился, собираясь спросить, и тотчас извернулся. — У меня тоже на тебя планы, как положено самому настоящему маньяку. Злодей усмехнулся и кивнул в сторону кровати: — Ты в деле? Они какое-то время негромко разговаривали: Фелл для приличия, пока Килгрейв заползал в старое прибежище у него под боком, находя ту самую идеальную позу, что-то в ответ бормоча. Уверял, что просто полежит и вряд ли заснет, и вообще, у них ночь ужасов, какой может быть сон? Англичанин с ним соглашался ровно пять минут, пока тот ворочался и, под конец съехав носом к бедру, вырубился. Фелл даже думать не хотел, что творилось в этой бедовой голове, раз для счастья ему понадобилось так мало, а для нормального сна — так много. Что ж, в этом они были похожи. Хотя, в отличие от импульсивного, но довольно сообразительного злодея, хорошей адаптацией Фелл похвастаться не мог. Даже в прошлой жизни. Сейчас, после долгих лет учебы, практики, прорвы учебников по медицине, какие только мог проглотить книгочей вроде него, даже не будучи профильным психотерапевтом, понимал свое нездоровье, начавшееся, да и названное от древнегреческого «принуждение»**. Слово от и до про него. Фелл беззвучно засмеялся, прикрывая лицо рукой. Килгрейв, тут же чутко проснувшись, непонимающе поморгал слезящимися глазами на громкое виноватое сопение кудрявой грелки, посмотрел-посмотрел, и заспанно стянул пониже, после чего с чистой совестью прильнул всем телом, перехватывая изумленного соседа поперек мягкого живота. И сладко уснул. На этот раз, как подумалось полыхнувшему смущением и усиленно заабстрагировавшемуся Феллу, его вряд ли можно будет добудиться раньше полудня. А вот это уже было добрым знаком. Не составило труда обмануть хватку крепко спящего и воспользоваться свободой, чтобы вытянуть из-под худощавого тела покрывало с одеялом, парой нехитрых манипуляций завернуть да подоткнуть норовящие выпростаться пяточки. Англичанин вспомнил о недосмотренном видео. Тихо дотянулся до пульта и вновь включил проектор. Начал листать файлы, присев на краешек кровати, находя не только то, что ожидал — записи с камер похитительницы. Большими трудами угомоненное сердце с готовностью пустилось в пляс, заставляя без раздумий вдавить кнопку проигрывания и выключить на всякий случай звук. Однако он не понадобился. Герметичный, затопленный по щиколотку бокс с прочным стеклом вместо стены — он уже видел его разбитым. Лампы дневного света отражались на металле, служащим неприветливой рамкой прозрачного карцера. Прозрачного и залитого водой — чем не аквариум? Искусственный свет мелькал там и сям, не давая ни тепла, ни уюта. Рябил на воде крошечными молниями, смешивался с голубым и серым, отражал на стекле все, до чего мог дотянуться, сам по себе безликий. Килгрейв загораживал телом единственный предмет, с позволения сказать, мебели в камере, явно тюремного происхождения. Над ним сменялись кадры из детства узника, Фелл слышал их как наяву. Допрос проводился явно с пристрастием, голоса Джессики не услышать, но можно было догадаться о ее репертуаре и так. Читать по скривленным губам ответы. Шансы героини на успех были так малы, что даже в чем-то ее хотелось пожалеть. Запертый душегуб змеился вдоль стекла, перенесший уже раз удар током, но не собиравшийся сдаваться — поразительное мужество для того, кого могли за любое неосторожное слово отправить на тот свет, подняв напряжение. Но его гений должен был справиться. Даже один против всего мира, будь он трижды неладен. Рано или поздно роковое слово должно было случиться, и случилось, вновь обрушив женскую ладонь на красную кнопку. Килгрейв закричал, немного чересчур драматично, Фелл усмотрел перемену реакции. Значит, появился кто-то посторонний. Хогарт, без сомнений. Как могла Джессика решиться на рукоприкладство в присутствии адвоката? Очень даже просто. Фелл уже не мог читать по губам: и Килгрейв, и успевшая закрыться с ним внутри героиня стояли к нему боком. Полуночный зритель с опаской обернулся на спящего и рискнул выставить звук на минимум. Он должен был знать. «Боишься, что я коснусь тебя?» — донесся из динамиков мужской голос. «Нет. А что, если коснусь тебя я?» — томно прозвучал женский голос в ответ. «Я помню, как тебе нравятся прикосновения». Фелл пожалел, что сделал это. Сам не заметил, как стиснул зубы, перетряхнувшись от шока и отвращения, внутренне становясь больше. Будто разворачивая невидимые крылья, острыми перьями целясь в экран. И незаметно для себя закрывая ими спящего злодея, которому эта женщина в данный момент ничем не угрожала. «Хочешь поиграться с моими эмоциями?» «Я дам тебе желаемое… но хочу, чтобы ты умолял». Хлесткая пощечина чуть не вырвала из Фелла гневный возглас, но он вовремя зажал себе рот. Несмотря на протест в каждом перышке, англичанин не позволил себе остановить запись. Несуществующие крылья мстительно зашуршали под мужской крик и шипение: «Если это была прелюдия, я весь горю». «Ты про вялого дружка в своих штанах?» И стыдно, и смешно. Неуклюжий диалог-избиение повергал Фелла в брезгливое негодование — незаметно для себя растягивая губы в хладнокровной усмешке. Избивали тут не кулаками. Джессика в своем умилительном стремлении сохранить превосходящую роль молота правосудия беспомощно хлопала крылышками, как птенец в кольцах удава, с вящим наслаждением которого зритель был полностью солидарен. Килгрейв, даже с разбитым лицом, в клетке, в шаге от смерти, играл на публику, оставаясь на шаг впереди. Англичанин почти искренне старался подавить в себе нехорошие мысли, но кого ему было обманывать? Кровь, как и любой красный, только шла подлецу. Фелл ускорил запись, дабы не растягивать наблюдения на всю ночь и не рисковать сном соседа дольше необходимого. А он мог увлечься, еще как. Впрочем, сейчас он допустил другую крайность, по неосторожности захватив лишний кусок записи. Вышло так, что, хоть доведенную до ручки Джессику удержали от непоправимого, она отыгралась сполна. Стерла обе улыбки одним махом, пускай друг о друге те не догадывались. Мужчина помертвел, комкая пальцами ткань штанов при виде скрюченного в позе эмбриона на кушетке пленника, закрывшего ладонями уши от собственных детских криков. Беспомощный повзрослевший мальчик с видео пытался стать меньше, прячась от невыносимых звуков, от подавленных воспоминаний, множественных травм, неправильно сросшихся в личность и заново сейчас ломавшихся. Разве не Джессике было первой знать, что такое ПТСР? Что же она наделала. Перья затряслись, воинственно забряцали, укоряя за бездействие. Внутренности скрутило, вызывая рвотные позывы и с трудом подавляемое желание что-нибудь сломать. От чудовищности деяний живого человека, предполагавшегося стороной добра, бросало в отчаяние. Несмотря на проступки, тяжелейшие провинности Килгрейва, такого метода решения проблем с ее стороны мужчина не мог ни ждать, ни признать, в особенности под прикрытием правого дела. Недопустимо. Как же Фелл был задней мыслью рад, что смотрит это уже после того, как пережил первый кризис — подобных эпизодов больше не должно было случиться. Контроль был в его руках, а окружающие в безопасности. Еще бы не пустить в голову «это должно его сломать», позволяя себе вместо этого малодушно освежить память об их с мучительницей втором контакте. О котором не жалел ни минуты. Он снова ускорил запись и случайно остановил на выжидавшем волчьем взгляде пережившего психологическую пытку Килгрейва отнюдь не малой ценой. Подавил гнев. Смотрел на появившихся родителей Кевина Томпсона, замедлив дыхание. Вот-вот должен был произойти тот самый «переломный» момент. «Я спас детей. Было интересно, заставит ли это вас гордиться мной». Так на себя похож. Крылья чуть опустились, позволяя смотрящему податься вперед, еще ближе. Натянуть ограничители до предела. Он вдохнул. «Мы любим тебя». Выдохнул. «ТАК ПОЧЕМУ ВЫ УШЛИ?!» Вдохнул — нервно, прерывисто. «Я больше никогда не оставлю тебя, мой сын». Сын. У его драгоценного мальчика, помнится, была другая мать. «Мне так жаль, что я ранил тебя, мама». Объятия — символ примирения. Выдохнул. Было облегченно прикрыл глаза, но уловил в последний момент движение. Ножницы — из нержавейки, блестящие, как серебро. Сребро… Вымоченное в крови и предательстве. Мать была той же самой. А мальчик, которого он знал, слишком долго прожил без единственного и лучшего друга — или еще его не встретил. Не умел без конца прощать. Мужчина замер, чувствуя нарастающее паническое биение, как удары животного в плотно натянутые шкуры. Он прижал руки к груди, горбясь, оцепенело пережидая боль и панику, не выдавая даже дыханием. Выключил систему. Покосился на спящего, вдруг забормотавшего отдельные звуки. А ведь с чего все началось? Фелл у себя, в Лондоне, поверил, что справится. Оторвет и выбросит. Или наконец похоронит. Ностальгической иронии ради вытащит злого двойника из лап смерти, посадит в клетку, натянет намордник и накормит от пуза, будучи строгим тюремщиком, но при должном послушании неплохим сокамерником — да, жестоко, нет, он больше ничего никому не был должен. Видел бы тот Фелл себя сейчас. Порешил ведь тогда своей одичавшей сволочной натурой и вляпался. Как в первый раз, будто одиночество могло вылечить его — некогда выхоленного, избалованного трепетом обожженных ладоней. Прирученного. Подарил себе гедонист на юбилей бесхозную репродукцию исчезнувшего шедевра, закрыл гештальт, будучи гордым собой мерзавцем. Он помнил неприятную усмешку названого брата и фразы, однажды вздыбившие волосы на затылке. Затем уложившие вновь. С того момента А.З. Фелл признал себя потерянным и, казалось, завершил внутреннюю борьбу. Прекратил строить и оправдывать ожидания, прекратил укорять себя, стеснять, душить старой присказкой в белом пушку. Все это стало бессмысленным. То, чем он жил когда-то так долго, в полумифическом прошлом, стерлось, будто позолота с верхушки пирамиды. Он мог перешагнуть черту, мог дорисовать к ней ножки, мог размазать носком ботинка. Его принципы больше не стоили и ломаного гроша. И даже не потому, что он отныне не служил Небесам или не мог угодить в кипящую серу. Он был воплощением и носителем Божественного, и не оставь меч, не повстречай Соблазн и не поддайся — сейчас и в одиночку справился бы. Но он помнил правду. «Ты жалкое подобие ангела». И не спорил. Обличившая себя ярость оказалась сокрушительна, но недостаточно живуча, как слаб пожар без кислорода. А брошенному затухать небесному огню и того было мало, сколько бы он ни дышал, держась за сердце, жгучий и холодный. Куда ему было до адского пламени. — Аз… ф… — застонал сквозь сон Килгрейв, шаря рукой. Лицо запертого в кошмаре мужчины исказилось страданием, будто леденящее душу пламя плясало вокруг него самого, кружа чернеющими обрывками бумаги. У было отдышавшегося Фелла екнуло. Вот и начинай после такого жизнь без правил. — Я здесь. Кого бы ты ни искал, — мужчина поторопился и присел к метавшемуся во сне скитальцу, украдкой смахивая влагу с глаз, — и кого бы ни искал я. Мы больше не одни. Фелл перехватил тянущуюся руку, сжал покрепче, наклоняясь к лицу, и выверенным звуком, утробно, на грани слышимости, прорычал в чужой кошмар: — Никто не заберет меня у тебя. Чуть испугался, что переборщил, когда спящий замер, но, к счастью, не разбудил. Все еще храбрясь, подвинул собой, забираясь в кровать насовсем, позволяя мигом успокоившемуся Килгрейву пригреться на ходящей ходуном груди. — Никто, — бормотал, грозно таращась в пустой угол, будто там было что-то. — Слышишь? Даже ты. Мирное дыхание, на удивление, творило чудеса со стучащим беспокойством внутри Фелла. Спустя долгие минуты перестав считать ребрами собственный пульс, мужчина почувствовал духовное истощение за весь этот день. Вопреки смущенному разуму, сердцем англичанин был уверен: каким-то непостижимым образом он нашел то, что искал, даже если оригинал был мертв. Одинокий страж скупо вытер глаза, второй рукой неловко гладя нового, но до жути старого друга по спине. Сон начал морить его, развязывая уже и так болтавший вздор язык: — Мне больше некуда отступать, мой дорогой. Совсем, — повторялся он, продолжая тихо вытирать слезы, давя малейший всхлип, — совсем. Позволь успеть, всего раз… — слова умоляли, выветриваясь с губ, веки тяжелели. Наконец он сомкнул их все, проваливаясь в забытье. — Позволь… Безмолвие наконец воцарилось в погасшей спальне. Будто чьей-то сухой рукой оттолкнув веслом от берега тихую лодку в озерный туман. У переправщика не было видно лица, но по склоненному набок капюшону можно было предположить, что спящие в безопасности. По крайней мере до рассвета. Черта подернулась рябью и расползлась по свету тысячей извивающихся правд. Истина, как всегда, осталась где-то посередине.