***
Игорь просыпается в достаточно скверном настроении; все мышцы ноют от неудобной позы, в висках неприятно пульсирует, и в горле так сухо, что каждый его вдох режет болью. Он тянется за водой, стоящей в кувшине на прикроватной тумбочке, и, пока пьёт, смотрит на соседнюю кровать. Пустая. Кажется, будто и не тронутая вовсе со вчерашнего дня. Потерев переносицу, майор поднимается на ноги, разминает плечи и, отдёрнув футболку, — он плохо помнит, как снимал куртку и джинсовую рубашку, вообще нихуя не помнит окончание вечера, напрягаясь от этого ещё сильнее, — подходит ближе к чужой заправленной кровати. Он видел здесь вчера Разумовского. Да, возможно, что-то из увиденного им было навеяно странным бабкиным чаем, но Сергей был здесь. Игорь уверен. Он сдёргивает покрывало на пол, стягивает старое лоскутное одеяло и поднимает подушку — старается найти что угодно, хоть какие-то следы, но даже рыжего волоска не обнаруживает на белоснежной наволочке. Опустившись на колено, Гром заглядывает под кровать и недовольно рычит. Потому что ну так быть просто не может, чтобы вещей никаких не было и никаких следов присутствия. Он даже под матрас заглядывает! А матрас холодный, словно не спал тут никто ночью, хотя Игорь уверен, что в комнате был не один. Взяв со стула свою аккуратно сложенную рубашку, мужчина спешно выходит за дверь, надеясь переговорить с Анной Петровной, вот только дом явно пуст. Утреннее солнце пробивается сквозь цветочные занавески, из распахнутого окна поддувает ветерок, впуская свежий воздух в запрелую кухню, где Игорь обнаруживает заваренный чайник и уже знакомую ему тарелку с конфетами. От чайника ещё идёт белёсый дым, намекающий, что приготовили чай не так уж давно, но наливать себе напиток Гром не рискует. Вчерашнего ему хватило с головой. Обойдя дом, но так никого и не обнаружив, Игорь подхватывает куртку и кепку с вешалки и торопливо выходит на улицу. Взгромоздив на себя головной убор, он отворачивает кепку козырьком назад, тут же внимательным взглядом оглядывая двор. Пусто. Раздражение снова просыпается в нём, завязываясь узлом, пока майор шагами меряет чужой участок, ища уже даже не Разумовского, а хотя бы кого-то. Терпения настолько катастрофично мало, что мужчине хочется начать выбивать ответы на свои вопросы, да только на бабку руку не поднимешь, хотя и той сейчас здесь нет. Гром делает глубокий вдох, когда ни у колодца, ни в бане никого не обнаруживает, и потерев колючую щеку, решает бросить эти нелепые поиски и отправиться, наконец, в монастырь — уж где, а там-то он Разумовского найти должен, ведь так? Дорогу он выбирает интуитивно, припоминая слова Харитона, и, пока проходит остаток деревни, продолжает поражаться её запустению. Будто все в деревне умерли ещё с полвека назад. Игорь думает о том, что всему этому должно же быть какое-то логичное объяснение, но вот прийти к нему у него пока никак не получается. Как и понять, для чего Разумовский решил остаться в этой дыре, к тому же ещё и на целый месяц. И эти объявления о пропавших людях всё не дают Игорю покоя, да и самого Сергея до сих пор не удалось встретить или удостовериться, что тот здесь был. И это уж очень сильно настораживает, а Гром своей чуйке доверяет всегда. Про ночные видения мужчина думать не хочет — если его и накачали чем-то, то всё увиденное было просто бредом наяву. И Разумовский, беспокойно спящий на кровати, и он же, но уже глядящий в самое нутро янтарными глазами и прижимающий Игоря сверху, выдавливая воздух из лёгких. Это всего лишь отравленные грибы, не иначе. Гром чертыхается, подпинывая носком ботинка камешек на земле и отправляя его в полёт, и с облегчением замечает, что с поворотом дорога заканчивается, ведя на открытую местность прочь из лесной чащи. Впрочем, радость его не длится долго, сменяясь разочарованным негодованием и циничной насмешкой. Как будто ему стоило ожидать чего-то иного, а не полуразрушенного старого монастыря.Глава 2
12 июня 2021 г. в 17:00
Топи встречают его отрешённостью, запустением и холодом, отчего в этих с виду давно заброшенных местах легко начинаешь ощущать себя маргиналом, вторгшимся в чужие владения. Поселение будто серым пятном выделяется на фоне дикой природы севера, и покорёженные временем деревянные дома с покосившимися заборами наводят на гнетущие мысли. Время здесь словно замерло когда-то давно, застыло вместе с деревней, что даже ветер теперь перестаёт шелестеть в листве, и затихают все звуки. Атмосфера начинает давить тяжестью чего-то неведомого, оседая при каждом вздохе, едва кто-то только ступит на развороченную в грязь дорогу.
Игорь на ощущение хмурится, стряхивает воду с ботинка, случайно ступив в особенно глубокую лужу, и внимательно всматривается в тёмные окна. Никакой привычной сельской жизнью тут и не пахнет, смердит лишь чем-то неживым и уже давно забытым — не гнилью, а скорее пустотой. И Гром искренне не понимает, с чего вдруг миллиардер-программист вообще решил задержаться в таком месте несколько дольше, чем следует.
Ступая вдоль пустынной улицы, мужчина чувствует, как в нём постепенно растёт раздражение и сворачивается колючим узлом в груди; это всё, должно быть, какая-то шутка. Туристы? Разумовский, решивший устроить себе некое подобие духовного просветления? В этих топях да болотах? Здесь можно только мистику снимать для ТВ-3, и Игорь даже версию с сектой отметает на мгновение, потому что где ей тут быть, только слепой не поймёт, что вокруг все дома заброшенные. Но с очередным шагом в лужу с холодной водой он будто приходит в себя, подавляя свой пыл и собираясь с мыслями. В первую очередь ему нужно искать в монастыре.
Майор немного ускоряет шаг, надеясь быстрее миновать безлюдную местность, но невольно всё же притормаживает у единственного дома, где из трубы в посеревшее вечернее небо рвётся дым очага. Кто-то живой здесь, кажется, всё ещё есть.
Оглядывает двор он недолго: участок без калитки, небольшой огород с овощами, которые ещё не успели собрать, сухая яблоня, а дальше небольшой сарай и колодец. Рядом с ним Гром и замечает хрупкую старушку, которая в этот момент с большим трудом поднимает железные вёдра. Игорь почти в два шага добирается до неё, поворачивая кепку козырьком назад, и улыбается как можно более доброжелательно.
— Давайте я помогу, чего вы одна такую тяжесть… — он легко перехватывает ношу, встречая её чуть хмурый взгляд смело. — Неужели некому помочь?
Гром смотрит на пожилую женщину, — жилистую, с тонкими руками, выступающими под почти прозрачной кожей венами и настороженным взглядом, — и терпеливо ожидает, пока она ему одобрительно не кивнёт. Вот только она лишь устало вздыхает и тоже внимательно оглядывает мужчину в ответ; чужих здесь сложно не признать.
— Старый мой давно уже не ходит, — наконец, подаёт она голос, указывая на тропку к дому, — а больше и просить некого.
Игорь кивает и снова быстрым взглядом осматривает территорию. В одном тазу он замечает собранные накануне огурцы, в другом — кабачки, а на дне небольшого пластикового ведёрка лежит всего пара яблок, словно кто-то начал, но бросил это дело на полпути.
— Одни здесь живете? И что, никто не приезжает? — майор глядит на женщину краем глаза, пока та вытирает руки о подол халата и головой качает.
— Одни, вот, — кивает она. — Сынок наш, Виталик, в Москве живёт, да только некогда ему к нам, а больше и некому. Сам-то ты к кому тут приехал?
Гром сгружает вёдра, куда ему показывают, и с ответом медлит около нескольких секунд. Невольно оглядывается на дорогу, по которой до этого шёл, и, потирая ладони, качает головой.
— Ну, не то чтобы... Я в монастырь ваш, который в Спас-Прогнанье… Хотел вот дорогу спросить, может, есть какой короткий путь?
— Ох, и куда ж ты на ночь глядя собрался? Темнеет здесь рано, заплутать по лесу можешь, да и зачем святые места ночью тревожить? — старушка суетливо оглядывается на дверь в дом, машинально поправляя на себе вязаную кофту, и размышляет вслух: — Я у старого своего спрошу, может, у нас заночуешь, а утром уже сразу туда пойдёшь.
— Не стоит, правда, — неловко почёсывая затылок, произносит мужчина, явно не ожидая такого внезапного гостеприимства.
— А тебе зачем в монастырь? Умер кто? — вопрос, заданный женщиной, звучит неожиданно, и пока хозяйка прижимает руки к груди и смотрит на него взволнованно, Игорь хмурится и сжимает челюсть, но торопливо качает головой. Надеется, что пока умереть ещё никто не успел.
— Нет, туда знакомый мой отправился около месяца назад, но так и не вернулся. Вот приехал за ним. Рыжий такой, может, видели?
Женщина едва заметно щурится, будто солнце бьёт ей по глазам, но то давно уже скрылось за облаками и явно не являлось причиной подобному взгляду. Гром от этого слегка напрягается, чувствуя на коже неприятные мурашки, но до конца не понимает причину их появления. То ли взгляд бабки так подействовал, то ли чей-то другой, ощущение которого внезапно охватило майора. Он оглядывается, но ничего не замечает — позади была всё та же пустынная, вымершая деревня.
— Рыжий, значит? А имя у твоего друга есть? — спрашивает женщина, поднимаясь по скрипучей лестнице ко входу в дом.
Игорь на вопрос мнётся, прячет замерзшие руки в карманы и кивает; конечно, имя есть. И целая папка с личным делом в сумке, и взволнованная помощница миллиардера, и с десяток теорий о том, что с тем могло здесь произойти.
— Сергей.
Женщина в ответ утвердительно кивает, будто только этого и ждала, улыбается мягко, будто по-матерински, но всё же как-то отстранённо, и замирает на ступенях.
— Так ты про Серёженьку? — говорит она спокойно, и Гром подступает на полшага ближе. — Такой хороший мальчик. Комнату у меня снял, правда почти не живёт тут. Весь день в монастыре проводит.
Мужчина глубоко вдыхает носом воздух, чувствуя зацепку в деле и прилив адреналина в крови, ловко сокращает расстояние между старушкой и вглядывается в её лицо — не бредит ли, не врёт? Та, впрочем, выглядит более чем уверенно в своих словах, и Игорь вновь оглядывается на дорогу.
— А ты тоже питерский? Тебя хоть как звать? — окликает его женщина, то и дело теребя края своей кофты. — Анна Петровна я, но можно просто баб Нюрой.
— Игорь, — Гром улыбку для неё выдавливает и нетерпеливо переминается с ноги на ногу, прежде чем вновь спросить: — Так как к монастырю пройти?
Он косится на дорогу, внезапно замечая, как быстро здесь всё затянули сумерки; смеркаться начало буквально с полчаса назад, а лес, что был в километре от них, уже почти нельзя было разглядеть. Анна Петровна его внимание тоже замечает и хватает за локоть цепкими пальцами, будто поймала в капкан. И пока мужчина старается освободить свою руку, озадаченно оборачивается на неё — и откуда в ней такая сила, — а женщина всё не отпускает, удерживая на месте.
— Куда ж собрался, обожди! Темно уже, не дело это — по лесу бродить, да отца Илью тревожить! А Серёжа вернётся скоро, тебе только подождать его нужно.
Но Игорь никогда не отличался особым терпением, да и времени у него нет на то, чтобы просто ждать, но всё же на секунду задумывается. Вдруг, если он уйдёт, то с Разумовским разминётся и снова потеряет в этом богом забытом месте. Вдруг, если останется, то так и не дождётся его, потому что парень заблудился где-то в лесу.
— Пойдём, я чаю поставлю сейчас, с травкой разной целебной, вместе Серёжу твоего дождёмся. Он будет рад приезду друга, — мягким, успокаивающим голосом щебечет Анна Петровна, утягивая Грома за собой в дом. — Идём же, идём.
Игорь сдаётся неохотно и с извинением за неудобства улыбается старушке, а та лишь рукой машет, мол, ничего, пустое это, да в чайник воды из ведра черпает. Она суетливо кружит вокруг майора, расставляя на столе сахарницу, пару чашек с рисунком тюльпанов, маленькую тарелку с бутербродами, которые были приготовлены утром, — колбаса местами уже успела заветриться, — и блюдце с «коровками». А мужчина смущённо кивает, стягивая кепку с головы, но не упускает возможности оглянуться, надеясь взглядом зацепиться за что-то, связанное с Разумовским. Безрезультатно.
— Серёжа, кстати, не говорил, что к нему кто-то приехать должен, — продолжает женщина, заливая в заварочный чайник кипяток. — Он же здесь совсем один…
— Он не знает, — наблюдая за выверенными движениями Анны Петровны, произносит Игорь и с сомнением смотрит на чашу, что она ему едва ли не в руки пихает. Ему было некомфортно от такой заботы, но мужчина не хочет показаться грубым, а потому покорно принимает напиток. — Задержался он тут, а его давно дома ждут, — Гром делает глоток и чуть морщится на терпкий вкус то ли зверобоя, то ли ещё какой травы. — Значит, Сергей всё время в монастыре проводит? Что ж он там такое делает?
Его лёгкую насмешку в тоне баб Нюра пропускает, занимая стул напротив и оглядывая взглядом резким и холодным.
— Просит, — отвечает она сухо. — У каждого из нас есть о чём просить.
Гром хмурится, делает очередной глоток заваренного чая и кивает, когда женщина поднимается из-за стола. Она вновь убеждает, что Серёжа скоро придёт, — он всегда приходит едва смеркается, — как бы невзначай касается плеча мужчины и удаляется подготовить ему место для сна. Игорь же, оставшись в одиночестве, сверлит взглядом едва допитый напиток, кожей чувствуя, как на его теле оседает что-то тяжёлое, мрачное и душное. Он думает о том, что ему всё-таки стоило идти сразу в монастырь, попробовать поискать сначала там, а после вернуться сюда. Думает, пронизывая взглядом чашку, что это определённо секта, потому что всё указывает сейчас именно на неё.
Допивая горьковатый чай и отставляя от себя посуду, мужчина откидывается на спинку стула, взъерошивает волосы и ладонями трёт лицо, ощущая, как после горячего напитка начинает расслабляться напряженное тело. Усталость вдруг разом обрушивается на него, напоминая о бессонной ночи в поезде, о тяжёлом дне на ногах, и только сейчас у него появляется возможность сделать перерыв, задержавшись под крышей чужого дома, пропахшего пылью и рыхлой огородной землей. Прикрывая на мгновение глаза, майор чувствует, как тонкие ладони ложатся ему на плечи, сжимают, поглаживают, а голос Анны Петровны будто откуда-то издалека шепчет о том, что ему нужен покой.
Игорь не согласен — он ведь дождаться Разумовского должен, убедиться лично, что с тем всё в порядке, и поставить перед фактом их срочного возвращения в Питер. Он отвечает женщине, что посидит здесь ещё, выпьет чай, подождёт, но до чашки никак дотянуться не может, будто той уже нет на столе. Да и стола больше нет, только кровать; металлическая, с панцирной сеткой, на каких он в детстве спал в лагерях и в юношестве в казармах, с продавленным матрасом и перьевой подушкой, а сверху ватное атласное одеяло. Гром хочет подняться, но что-то давит на него, не пускает, и мужчина сдаётся, думая, что обязательно поговорит с Сергеем утром.
Глаза получается открыть лишь с третьего раза, приложив при этом немало усилий; воздух в комнате густой и влажный, а темнота поглощает в себя всё вокруг, оставляя после тяжесть. И Гром сам ощущает тяжесть — та в районе груди обосновалась и давит, жмёт на рёбра, словно проломить их как ветки хочет, а мужчина даже подняться не может, чтобы избавиться от этого. Его будто придавило к кровати, вжало в сетку, что и рукой не двинуть, а в голове какая-то путаница, всё плывёт и размывается в сознании. «Думай-думай-думай». Игорь думает, что бабка опоила его чем-то, может, грибы с псилоцибином были в чайной заварке, и сквозь зубы рычит, вновь прикрывая глаза на мгновение — и Разумовского, без сомнения, накачали, оттого и застрял тот здесь так надолго.
Тяжесть на груди немного смещается, словно двигается, и мужчина вздрагивает, вновь распахнув глаза, и старается в темноту вглядеться невидящим взором. Не видит он почти ничего, а затем, к своему ужасу, всё же различает вырисовывающийся во тьме контур. Человек. Кто-то сидит сейчас прямо на нём и на грудь давит всем своим весом.
Привыкнуть к темноте не получается, глаза с трудом фокусируются на предметах, но спустя мгновение Грому удаётся поймать взгляд золотых глаз прямо перед собой, увидеть контур челюсти и скул, узнать в затаившейся тени Разумовского, за которым он сюда приехал. Тяжесть чужого тела почти удушает, и майор уже хочет дёрнуться и попробовать оттолкнуть его от себя, когда боковым зрением замечает движение справа. Там, на кровати под висящим на стене ковром, свернувшись, спит Сергей — лунный свет из окна падает на его рыжие волосы, тревожно сведённые брови у переносицы и чуть приоткрытые губы, шепчущие что-то. У Игоря холод по всему телу прокатывается волной, будто он в ледяную воду с обрыва прыгнул, и обернуться к горящим во тьме глазам он не решается, ощущая лишь, как от нехватки воздуха он вновь проваливается в забвение.