***
Свою так толком и не разобранную сумку Гром перебирает без особого энтузиазма, запихивая туда испачканную в крови футболку с джинсовкой и вытягивая им на замену свитер. Кобуру с пистолетом он тоже решает убрать — лишний раз светить оружием в доме Анны Петровны так себе идея, оттого табельное теперь мирно дожидается своего часа на дне дорожной сумки. Игорь надеется, что не воспользуется пистолетом в ближайшее время, тем более в Топях, ведь задерживаться дольше необходимости в пределах этой деревни мужчина не хочет; у него нет особой охоты пересекаться с Разумовским, как и нет желания выслушивать очередную волну упрёков о том, что он нос свой суёт далеко не в свои дела. Чертыхаясь и дергая молнию на сумке, майор проводит рукой по влажным волосам на голове и взъерошивает их в слепой надежде на то, что этот жест как-то сможет привести его мысли в порядок, но только рану на затылке бередит ещё сильнее. Умыться Гром успел прямо по возвращению в дом: плескал из алюминиевого тазика ледяную воду себе в лицо, смывая кровь и дорожную пыль. Процесс этот немного отрезвил мужчину, сгоняя тяжесть бессонной ночи и скверного настроения, и дал примерное представление о том, что же ему дальше делать. Отхлебнув из графина, так и оставшегося стоять с самого утра нетронутым в выделенной им с Разумовским комнате, Игорь почти опустошает сосуд, ощущая дичайшую жажду. Он и не заметил, как та давила на него весь день, а сейчас, добравшись всё же до воды, наконец, чувствует это в полной мере. Его горло сжимается при каждом жадном глотке, а губы сохнут, сколько бы по ним ни стекало влаги. Грому не просто хотелось пить. Ему нужно было пить. Это небольшое с точки зрения грамматики различие в эту секунду выглядит в глазах майора незначительным, а потому игнорируется им, заталкивается куда-то вглубь подсознания. Сейчас же Игорь, вдоволь напившись воды, фокусирует внимание на окружающих его вещах и оглядывает висящие над комодом на стене фотографии; чёрно-белые портреты и снимки, сделанные на какой-нибудь «Зоркий» или «Зенит», как кусочки былых времён этой совсем незнакомой ему семьи. Молодые черты женщины, в которой мужчина без труда узнаёт Анну Петровну, фото мужчины в форме, эти кадры вроде и такие знакомые — советские фотоателье почти везде по одному принципу снимали, — но всё же чужие. Гром только в этот момент понимает, что мужа хозяйки дома так до сих пор и не видел. Подхватывая свои достаточно скромные пожитки, майор бросает последний взгляд на постель миллиардера — аккуратно заправленная старым покрывалом с узором в бледно-зелёный цветок, она кажется будто бы и вовсе нетронутой, хотя Игорь сам видел Сергея, спящего прямо на ней, но сейчас, глядя на кровать, мужчину сковывают сомнения. «Ты правда видел, как он спит?» Гром спешно отворачивается, направляясь в сторону двери, чтобы миновать коридор и через скромную кухоньку выбраться на улицу, не желая больше задерживаться и надеясь при удачном раскладе успеть на вечерний поезд, когда его вдруг окликают. — Это куда ж? Уезжаешь уже? Анна Петровна отлавливает его почти в дверном проёме в момент, когда Игорь успевает снять с крючка куртку, и смотрит на мужчину достаточно странным взглядом, который Гром никак не может считать. На её вопрос он сдержанно кивает и быстро говорит о том, что «не хочет никому доставлять неудобств» и что «дома давно ждут», а сам следит за плавными движениями женщины, вернувшейся к столу и теперь раскладывающей что-то на нём. — Но как это… А Серёженька знает? — с глухим стуком поставив последнюю тарелку, взволнованно спрашивает баб Нюра. — Расстроился, поди, он же совсем один, а тут друг приехал и… Как же так! А ты голодный, небось? А ну-ка, садись с нами обедать. Составишь старикам компанию и поешь перед дорогой. Она приманивает Игоря рукой, жестом приглашая сесть за стол, а когда отходит чуть в сторону, то майор видит, что один из стульев уже занят пожилым мужчиной, с высушенным будто у мумии лицом и при этом таким знакомым. Гром прокручивает в памяти те старые фотографии в комнате — неужели перед ним сейчас тот некогда крепкий молодой парень? — Это Веня мой, — мягко представляет супруга Анна Петровна и с блаженной улыбкой разливает по тарелкам борщ, а Игорь смотрит на всю эту семейную «идиллию» и хмурится, потому что надеялся уйти, ни с кем не прощаясь. Он ведь был уверен, что в доме никого нет, ещё десять минут здесь никого не было, когда мужчина вернулся из храма, но… — Ты ешь давай, пока не остыло. Женщина хлопочет у старого кухонного гарнитура, нарезает ржаной хлеб, сметаной заправляет нехитрый салат из овощей и наливает воду в электрический чайник. Она продолжает сетовать на то, что Гром так и не притронулся к своей порции супа, подставляет ближе к нему солонку и постоянно переводит взгляд на циферблат часов. И пока Анна Петровна нервно всплескивает руками, переживая, что Разумовский опаздывает на обед, майор её толком даже не слушает, устремив взгляд на мужчину, сидящего напротив него. Старик глядит в ответ не менее заинтересованно, но выглядит несколько самодовольно, будто в силу своих лет открыл разом все тайны мироздания. — Игорь, — не выдержав пристального взгляда, мужчина, наконец, протягивает ладонь и пожимает сухую и тонкую руку хозяина дома. — Вениамин Алексеевич, — тон его голоса вызывает у Грома смешанные чувства — в нём сквозят сдержанная любезность и словно бы лёгкая тень надменности, характерная для пожилых людей. — Ты ешь, не стесняйся. Борщ у моей Аннушки отменный. — Не сомневаюсь, — майор выдавливает вежливую улыбку и опускает глаза вниз. В ярко-алой поверхности бульона, через ароматный пар, пробуждающий жуткий голод, что до рези скручивает все внутренности при виде горячей еды, Игорь на секунду улавливает своё отражение; искажённое, расплывчатое, иное. Будто кто-то другой сейчас видится ему, и этот другой в эту секунду берёт со стола ложку, тянет её в рот и говорит: — Очень вкусно, спасибо. — Кушай, кушай, — Анна Петровна касается его плеча пару мгновений, мимолётно поглаживая, и вновь возвращается к своим делам, в то время как её супруг неотрывным взглядом наблюдает за Громом. — Что? — откусывая кусок хлеба, интересуется майор, ощущая, как волна мурашек, вызванная пристальным вниманием, начинает ползти вверх по позвоночнику. — Ты ж какого у нас в ебенях забыл, сынок? — спрашивает с отчаянным вздохом старик, и Игорь медлит секунду, а затем спокойно пожимает плечами. — Можно подумать, вы не знаете, — фыркает в ответ майор, размешивая густой наваристый бульон и зачерпывая его ложкой. — А сам-то ты знаешь? Мужчина замирает на мгновение, застывает прямо так, с ложкой в руке у самого рта, не совсем понимая, как реагировать на брошенную фразу, но вопрос этот уже отпечатался у него на подкорке голосом Разумовского в монастыре. Действительно, а что Гром здесь забыл? Когда он доедает последний ломоть хлеба, встать из-за стола мужчине не дают — баб Нюра тут же заменяет опустевшую тарелку на блюдце с баранками и гранёный стакан ещё тёплого компота, в котором плавают кусочки яблок. — Свеженький, я только утром сварила, — довольно произносит Анна Петровна, а Игорь смотрит застывшим взглядом на этот напиток, раздумывая, стоит ли оно того, и подумав, что хуже уж вряд ли станет, майор сдаётся и делает большой глоток, почти опустошая стакан. Тёплый напиток кажется пресноватым, недостаточно сладким на вкус, да и вообще, по мнению Грома, мало что общего имеет с компотом. Светлая вода с тонким ароматом яблок и брусники, но с достаточно кисловатым послевкусием, от которого мужчина невольно морщится. — Зачем же уезжать? — негромкий вкрадчивый вопрос усевшейся на соседний с Громом стул женщины застаёт его врасплох; она смотрит на майора насторожённым взглядом, словно понимая то, чего сам Игорь не в силах понять, и на Вениамина Алексеевича поглядывает, будто тот тоже разделяет с ней это понимание. — Разве ты всё уже тут сделал? Получил то, зачем приехал? Сюда ж никто просто так не едет. Мужчина вскидывает голову, прерываясь в разглядывании золотистых баранок и поднимая взгляд на Анну Петровну. Смысл её слов доходит до него не с первого раза, как будто все фразы растворяются туманной дымкой и кажутся ненастоящими, нереальными, словно и не она вовсе их произносит, хотя Гром видит, как шевелятся губы женщины и как она меняется в лице. Слова оседают у Игоря неприятным жгущим пятном в голове и застревают комом в горле, которым он давится и ничем не может запить. — Никто, — откашлявшись, майор согласно кивает и трёт горячими ладонями своё лицо, словно это как-то сможет прогнать накатывающее волнами головокружение. Не прогоняет, только больше давит тяжестью на плечи, умножая усталость, свалившуюся на него за последние несколько дней, отзываясь бессонной ночью и горьким вкусом разочарования от сегодняшних событий. Их слишком много за одно утро, их необъятное количество даже для пары дней, чтобы Гром мог решить, что со всеми ними делать. Он словно был всегда здесь: в этой деревне, в этом доме, за этим столом. И в эту самую секунду Игорю так чертовски сложно вспомнить, что было в его жизни до Топей, а в голове только образ Разумовского, чьи резкие высказывания не хуже острых бритв рассекают как по-живому. Мужчина помнит про благие намерения, но всё равно продолжает лезть туда, где ему быть не следует. Дебил, не иначе. — Тебе, наверное, лучше отдохнуть, — голос баб Нюры звучит еле слышно, и Гром её почти не видит, он даже не сразу замечает, как поднимается из-за стола, осознавая это, лишь стоит ему ухватится за дверной косяк кухни, чтобы не споткнуться о собственные ноги. — А то куда ж ты в таком виде поедешь? Игорь ничего ей не отвечает, прислоняется плечом к стене в прихожей и даёт себе мгновение собраться, потому что, кажется, из-за усталости его попросту повело, разморило от горячего и сытного обеда. Спустя пару глубоких вдохов становится немного легче, мужчина даже выдыхает облегчённо, когда окружающий мир перестаёт расплываться, но облегчение быстро сменяется напряжением, стоит ему заметить на пороге Сергея. Парень замирает, расширив глаза в удивлении, но тут же сводит брови к переносице и с силой поджимает губы, и Грому от его сурового взгляда хочется головой приложиться о стену — майору стоило уйти раньше, сразу отправиться на станцию, чтобы не пересекаться лишний раз с программистом, — но от удара его удерживает пульсирующая боль в затылке. Вместо этого Игорь с трудом отталкивается от стены, проходя в комнату, вот только голос Разумовского его быстро догоняет, вынуждая остановиться. И мужчина не знает, что с ним, сука, такое, потому его будто вновь ведёт, словно вокруг всё зыбучее и ускользающее от его понимания, и Гром проваливается куда-то вниз, а слова миллиардера колят до странного больно, пронзая до костей: — Почему вы ушли? Мне пришлось потратить столько времени, чтобы понять, что вас уже нет в монастыре. Я искал вас и… — Игорь слышит в чужом голосе явную обиду и толику раздражения, а сам разрывается между тем, чтобы проигнорировать Сергея, не давая больше поводов для неприятных разговоров, и тем, чтобы сорваться и хмыкнуть на этот нелепый упрёк в свою сторону — разве тот не провожал его взглядом, стоя у выхода из храма? Впрочем, в своих претензиях парень быстро сникает, когда его взгляд тормозит на дорожной сумке, которую майор держит в своей руке. — Вы уезжаете. Тон его голоса вмиг теряет обиду, а какие-либо ещё эмоции вычислить у Грома не выходит. Был ли сейчас Разумовский доволен собой, спровадив доставучего мента, или здесь нечто иное? На волне негодования мужчина выбирает первый вариант, как наиболее логичный, а потому расстояние до программиста он преодолевает в пару шагов, бросая сумку на пол. — Как видишь. Так что можешь расслабиться — скоро здесь всё будет как и раньше, — Игорь не смотрит в глаза Сергею и думает, что, возможно, это даже к лучшему — у мужчины будто бы горизонт заваливается, и эта слабость явно сейчас будет не к месту. Оттого он одёргивает себя, отворачивается и хочет уже свалить, когда его вновь тормозят вопросом. — А как же ваше расследование? — по голосу Разумовского кажется, что парень действительно спрашивает об этом с интересом и волнением. — Разве вы не хотели опросить местных жителей? — Ты издеваешься? — но у Грома нервы ни к чёрту, как и терпение, ровно как и состояние в целом, потому вновь обернуться ему стоит больших усилий, чтобы не пошатнуться, и поэтому майор даже особо не уверен, схватился ли он за плечо миллиардера, чтобы найти для себя опору, или же чтобы тот не сбежал во время его гневной тирады. — Сначала посылаешь меня куда подальше, затем снова делаешь вид, что тебе не плевать на всех кроме себя. — Но я не… — Сергей, к удивлению, не сбегает, не сбрасывает с себя чужую руку и лишь хмурится в непонимании и растерянности, продолжая говорить, но Игорь его совершенно не слушает. — И если уж сам Сергей Разумовский считает, что такому дуболому как я в этих сраных Топях делать нечего, то смысл здесь оставаться? — с особым раздражением бросает мужчина и, наконец, устремляет взгляд на замершего программиста, тут же неминуемо сожалея об этом. Внезапная близость удивляет Грома; ему в нос бьёт терпкий запах церковных свечей, дешёвого цветочного мыла, явно принадлежащего Анне Петровне, и чего-то ещё, приторно-тёплого. И выражение замешательства на лице миллиардера читается куда более явно. — Возможно, мы знакомы с вами не так много времени, Игорь, но я иного мнения о вас. И я вовсе не считаю, что вам нечего здесь делать, — осторожно произносит Разумовский, а когда замечает, что волна негодования с майора спала, добавляет уже более уверенно: — Всегда есть повод остаться, а в Топях столько всего удивительного, поверьте. Если бы вы остались, я смог бы показать вам… Парень прерывает себя на полуслове, едва скосив взгляд куда-то за плечо Игоря, и разом теряет весь запал, который у него был. Выражение тревоги на лице Сергея мужчине совсем не нравится, и он, зажатый в этой удушающей ауре чужого беспокойства, старается как ищейка взять след — понять, что именно было не так. Гром хмурит брови и пытается оглянуться назад, узнать причину вынужденного молчания Разумовского, но Игорь думает, что знает ответ ещё до того, как успевает задаться вопросом. Вероятно, виной этому Титов. Только у Дениса была возможность убедить Сергея разыграть ту нелепую сцену в монастыре, и он же мог пригрозить чем-то миллиардеру. Гром ведь не слепой, прекрасно видел, что между этими двумя что-то происходит. Но если этот московский сучёныш и впрямь угрожает Разумовскому, то… Игорь неловко дёргается и замирает, когда ощущает на своём лице чужие ладони, ловко разворачивающие его обратно и не дающие разглядеть фигуру за спиной. Ему правда хочется сбросить с себя руки Сергея, развернуться и припечатать Титова к стене, чтобы тот даже не вздумал больше лезть, но вместо этого майор лишь судорожно выдыхает и плывёт. Встревоженный взгляд Разумовского и прохладное прикосновение его пальцев будто отрезвляют, собирают беспорядок мыслей воедино, и Грому кажется, что дышать становится легче. Хотя ощущение этого умиротворения длится совсем недолго, рассыпается с чувством, будто за его спиной всё ещё кто-то стоит, опаляя дыханием рану на затылке, и мужчина плечом поводит, отгоняет это чувство, проваливаясь случайно в другое, неизвестное, где ладони Сергея не спасают, а словно бы топят. Игорь утопает в этой странной близости с Разумовским. У Грома в ушах шумит, как когда он мчит на отцовском «Минске» без шлема, и ему хочется это прекратить, отстраниться, чтобы выйти из дома и задышать нормально, а не дышать сейчас Разумовским, который одними только голубыми глазами сковывает и завораживает. Игорь думает, лихорадочно и неосознанно, о той блядской фразе, что этот рыжий, наверняка, с подачи Дениса кинул ему в монастыре. О том, что он, майор Игорь Гром, действует в собственных интересах. Мужчина прокручивает эту фразу в голове снова и снова, ощущая, как комнату начинает кружить. Гром думает о сказанных Сергеем словах, и чувствует, как тяжесть, словно чьи-то ладони, давит на его плечи, жмёт на его лопатки, рывком толкая вперёд, ещё ближе в чужое личное пространство. Прерывистое дыхание Разумовского на собственной коже ощущается чем-то странным, необъяснимым, и Игорь ртом ловит его, настойчиво прижимается своими губами к чужим и почти тонет в этом приторно-тёплом запахе, напоминающим подогретый на солнце орешник. Прохладные ладони отстраняют его спустя, кажется, вечность, хотя на деле и пары минут не проходит, но у мужчины все плывёт вокруг, и ему невыносимо херово, до мельтешащих белых точек перед глазами, а выражение лица Сергея легче не делает, и Гром сам спиной отступает к двери, надеясь, что сонный морок спадёт, а свежий вечерний воздух его сможет отрезвить. — Игорь? — Разумовский окликает, когда майор уже толкает входную дверь, но ступить следом не решается, видимо, всё ещё оставаясь под впечатлением от произошедшего, а мужчина его и не слышит почти, вываливаясь на крыльцо дома и жадно вбирая в себя кислород. Игорю почти физически больно, внутри всё будто дерёт от каждого резкого вдоха, и щёки горят в тех местах, где были руки Сергея, и в груди всё как-то трещит и ломается, будто старое засохшее печенье — в мелкую крошку. Грому кажется, будто это какой-то дикий сон, хаотичный и резкий, потому что всё это нереально, а его точно чем-то накачали в очередной раз. Ведь он уснул там за обеденным столом, и, значит, ничего этого нет. И Разумовского тоже нет. «Ты так уверен в этом?» Едва не скатившись по лестнице с крыльца, Игорь бредёт к чану с водой, быстро плескает себе в лицо и в сумерках не замечает своего отражения, будто и нет его вовсе. Давящее ощущение нереальности немного отступает, но майор до сих едва стоит на ногах, когда уходит прочь со двора — здесь его что-то душит, а удавка на шее с каждым разом затягивается всё крепче, и мужчина пытается сбежать, цепляясь руками то за покосившийся забор, то за проржавевшие калитки. Одним усилием воли удерживая себя в сознании, с кипящей головой и пеленой накатывающего сна, Грому видится в окне одного из домов обнаженная девица, та самая, мёртвая. Воспалённое сознание заводит его вглубь леса, где он, прижавшись виском к коре одного из деревьев, видит мелькающий в темноте жёлтый дождевик с чем-то бледным, перекинутым через плечо. «Тело» подсказывает Игорю его собственный разум, когда он замечает белые тонкие руки и русые волосы, прикрывающие лицо жертвы. Та самая верхняя половина тела, которую майор не смог найти ночью на месте преступления.Глава 9
14 августа 2021 г. в 17:00
Люди считают, что хотят получить ответы на свои вопросы и добиться желанных разъяснений, которые смогли бы внести ясность в их жизни, облегчив существование. Они наивно полагают, что это каким-то образом сможет решить все их проблемы в одночасье. Но в действительности всем просто хочется узнать определённые ответы, надеясь услышать только ту правду, которая им наиболее предпочтительна. Проблема заключается лишь в том, что правду никогда не выбирают. И единственный выбор, который есть у человека, — это верить или нет.
Игорь мрачно думает об этом, пока сжимает в кулаке ключи от машины, чувствуя, как быстро нагревается металл в его руке, и разглядывает незнакомого парня. На вид тому не больше тридцати; не спортсмен, но тело достаточно подтянутое, и под загорелой кожей легко различаются крепкие мышцы, когда молодой человек проводит ладонью по чуть влажным кудрявым волосам.
— Опель? — переспрашивает парень, едва улыбаясь, но продолжает держать дистанцию между ними, стоя на месте. — Да вроде мелькал тут один на районе пару раз. Та ещё развалюха.
Он хмыкает и, закинув полотенце себе на плечо, бросает беглый взгляд в сторону дома. Гром машинально смотрит в том же направлении, но ничего, кроме пыльного окна, не видит и хмурится до глубоких морщин между бровями. Ему вовсе не хочется стоять здесь и говорить с кем-то, ощущая странный кислый привкус во рту. Ситуация выглядит донельзя абсурдной, неприятной — его, будто пса нашкодившего, носом изрядно потыкали в провинность и выпроводили за дверь, и вроде бы даже по делу всё, но какое-то стойкое, жгущее ощущение в груди не отпускает и словно выжигает всё изнутри. И оттого нахождение здесь, в этом чужом дворе, кажется неправильным, будто искаженным, смешавшимся вместе с этими ключами от машины и видением мёртвой девушки в окне. Мужчина с силой потирает висок, словно стараясь выскрести оттуда все непрошенные мысли. Он не знает, почему находится сейчас здесь, ведь приехал Игорь сюда совсем не за этим. И пусть ещё пару часов назад ему казалось важным докопаться до того, что творится в Топях, теперь майор не знает точно, с какой именно целью он это делал.
— А зачем тебе тачка? — вновь продолжает незнакомец, обращая на себя внимание Грома. — Уехать отсюда хочешь?
Вместо ответа мужчина усмехается и резким движением бросает парню ключи, которые тот ловко подхватывает налету. И добродушное выражение его лица вдруг сменяется на каменное, стоит ему только взглянуть на пойманную им вещь.
— Хотел вернуть хозяину, — произносит Игорь, когда парень медленно поднимает на него взгляд. — Скажешь, как мне его найти?
Мужчина ждёт, когда на лице молодого человека наступит рассвет осознания, но тот медлит, смотря на майора каким-то расплывчатым взглядом, будто потерявшись в своих мыслях или, наоборот, сопоставляя что-то в своей голове. И Гром старается понять, какие именно размышления захватили парня, но догадок у него не так уж и много, чего нельзя сказать об ощущениях. Игорь уже чувствует, как его тело от долгого ожидания сковывается, а плечи начинают болеть от статичного бездействия, и даже на секунду ему кажется, что ноги его обвиваются корнями, а ступни обрастают мхом, удерживая на месте. И после минутной паузы, когда парень кидает ключи обратно майору, который настолько погрузился в омут собственного сознания, мужчина успевает их подхватить в самый последний момент.
— На ней Серёга последний раз ездил, — голос незнакомца звучит напряжённо и натянуто, словно говорить или вспоминать о владельце авто ему не особо неприятно. — Он там дальше по улице живёт.
При упоминании имени миллиардера Гром хмурится ещё больше, пытаясь проглотить эту информацию, что с огромным трудом складывается в его голове, и решает уточнить:
— Ты о Разумовском?
— О нём самом, — взгляд парня слегка расслабляется и смягчается, и он, наконец, делает несколько шагов вперёд. — Я, кстати, Макс.
— Игорь, — он кивает молодому человеку, но глазами скользит по двору за его спиной, выискивая какие-то детали, которые могли бы что-то подсказать, иметь значение, — действие уже профессиональное. — Откуда ты знаешь Разумовского?
— Самого популярного после президента человека в стране? — парень смеётся, а Игорь чуть морщится на его сарказм. — Мы с ним не общаемся, если ты об этом. Морозится слишком сильно и торчит постоянно в своём монастыре. Замкнутый эгоцентричный мудак.
Макс произносит слова о Сергее беззлобно, даже мягко в какой-то степени, будто в этот момент безбожно лжёт Грому и на самом деле общаются они вполне неплохо, но майор знает, что слышит сейчас правду, потому что Разумовский и впрямь замкнутый — такие не то что с журналистами не контактируют, а вообще людей избегают. И программист поступил именно так: сбежал в деревню под Архангельском, где его, как он думал, никто не сможет найти. А одиночество, как правило, всегда приводит к эгоцентризму, ведь времени для самоанализа и размышлений у Сергея было предостаточно. Вот только всё же было во взгляде Макса что-то такое, отчего Игорь замирает, пока нервы до напряжения натягиваются один за другим.
— А что насчёт его друга?
— Дениски? Да, тот тоже недавно уверовал в спасителя нашего Иисуса Христа, — парень ухмыляется, а мужчина, чтобы скрыть своё появляющееся раздражение от неуместных реплик, проводит ладонью по лицу. — Может, объяснишь уже в чём дело? Они снова во что-то вляпались? — он быстро окидывает Грома взглядом. — А то расспрашиваешь про них как какой-нибудь ментяра.
Майор выжидательно смотрит на Макса из-под кепки и только качает головой в ответ; вряд ли то, что он скажет правду, сыграет ему сейчас на руку — подобным тоном интересуются не для того, чтобы донос сделать или выдохнуть облегчённо, оказавшись под надёжным крылом сотрудников правоохранительных органов. Уж Игорь знает, слышал не раз, прежде чем преступнику по лицу костяшками пальцев проехаться. И хотя мужчина прекрасно понимает, что на лицо он голимый мент, всё равно решает скрыть свою должность, спрятав ладони в карманы куртки и оглянувшись на дорогу.
— Так похож? — хмыкает Гром и глаза чуть щурит, будто приглядываясь. — Нет, я, вообще-то, спецкор у «Собаки», как раз готовлю статью о Разумовском. Еле нашёл его в этой глуши.
Макс вскидывает голову, и выражение на его лице приобретает удивлённый вид, а губы чуть подрагивают и расплываются в странной улыбке. Он подступает ещё на полшага ближе, трёт, кажется, успевшую вспотеть ладонь о джинсы и протягивает Игорю. Мужчина смотрит на руку, широкую и шершавую, несколько мгновений и неохотно принимает рукопожатие — проигнорировать данный жест здесь, в Топях, у него не получается, да и заводить очередного «врага» среди обиженных жителей деревни хочется в последнюю очередь. И без того список растёт с каждым часом.
— Мужик, моё почтение, — на улыбку парня Гром тоже вынужденно растягивает губы, чувствуя, как Макс слишком крепко сжимает его руку. — А я в «Моське» работаю, но недавно ушёл на фриланс.
Игорь непроизвольно поднимает брови в лёгком удивлении — значит, тоже не местный, из столицы, скорее всего. Но это открытие не вызывает у майора облегчения и наводит на острую как игла мысль о том, что из местных тут, быть может, уже и не осталось никого. У нового знакомого мужчина ничего не уточняет, лишь с лёгкой заинтересованностью спрашивает:
— И о чём пишешь? — этот вопрос кажется донельзя правильным, потому что Макс выглядит именно тем человеком, кто в любую дырку пролезет без смазки, и наверняка заметил бы что-то необычное.
— А о чём, по-твоему, можно в России писать? — посмеивается в ответ парень. — Либо политика, либо секс.
— Криминальная хроника, например, — стараясь плавно подвести журналиста к нужной теме, интересуется Игорь и будто невзначай добавляет: — Видел те листовки на станции?
— Да, полный пиздец, — кивает Макс, переступая с ноги на ногу, и быстро оборачивается к дому, словно проверяя что-то. Впрочем, говорить он продолжает довольно непринуждённо, что Гром невольно вновь вслед за ним переводит взгляд на входную дверь и пыльное окно. — Здесь ещё в лесу зэки живут, ты знал? Откинувшиеся, правда.
— Думаешь, их рук дело? — спрашивает мужчина, но не получает внятного ответа, лишь молчание и неопределённое, чуть нервное пожатие плечами. То ли парень отвечать не хочет, то ли ответить ему абсолютно нечего. По правде говоря, Игорь от этого диалога ничего конкретного уже и не ждет, хочет просто уйти и начать собирать вещи, ведь дело своё он сделал, но медлит немного, прежде чем спросить: — Сам-то почему в Топях остался?
— Я в этой дыре из-за Титова застрял. И никуда не уеду без своего репортажа для федерального, — Макс недовольно морщится и глядит на главную дорогу, будто надеясь кого-то или что-то там разглядеть. — Ну, а ты что будешь делать теперь?
— Вернусь обратно в Питер. Мне здесь больше ловить нечего.
Майор проводит ладонью по шее, соскребая ногтями уже запёкшуюся кровь, и на хмурое выражение лица журналиста обращает внимание краем глаза, больше погружаясь в собственные мысли. Что бы тут не творилось, лезть во всё это ему теперь не нужно — не его это дело, чтобы носом землю рыть, пытаясь понять, почему в Топях вообще кто-то хочет задержаться больше одного дня, не говоря уже о том, чтобы остаться здесь жить. Свои предположения о секте Гром откинул ещё в монастыре, но сейчас, ведя этот странный диалог, он задумывается вновь о том, что, возможно, в деревне есть отголоски некоего культа. Вроде религиозной общины, где во главе находится кто-то с отличным даром убеждения, склонный к психологическому насилию и манипулированию, с характерной для основателей подобных сект харизматичной открытостью. Кто-то удерживает людей, Игорь в этом уверен. Но, может быть, люди сами хотят, чтобы их удерживали здесь?
Собравшись, наконец, уйти, Гром тормозит на мгновение, оборачивается к тут же будто оживившемуся Максу и спрашивает:
— Ты не замечал ничего странного с тех пор, как сюда приехал? Из местных никто не пропадал?
Игорь не знает, для чего интересуется этим — ему бы сейчас собирать свои вещи, а не новые бесполезные показания, но, к сожалению, у него не получается, не выходит бросить всё вот так, забыв обо всём. Он не может не думать, и как бы Разумовский или все остальные не пытались убедить майора, что всё здесь прекрасно, мужчина нутром чуёт неладное. Макс же на заданный вопрос хмыкает, смотрит немного лукаво и отвечает в какой-то своей шутовской манере, внезапно звучащей так резко и раздражающе:
— Да куда они денутся? Всё равно все дороги ведут обратно в Топи.