***
Издание «Адский вестник», 5 год новой эры, 3 месяц, 10 неделя.
Еженедельное зрелище уничтожения ангельского рода во славу Владыке пройдёт на Второй арене. Сегодня в программе… Когда раба вышвырнули на арену, он уже едва стоял на ногах. Скорее всего, его решили употребить с пользой сразу после отказа — чтобы не залежался. Или бывший хозяин позаботился. Ангел даже не пытался коснуться размозжённых запястий — они волочились у бёдер безжизненным тряпьём. Рабов редко оставляли в оковах. Только самых буйных. Или когда само действо подразумевало обездвиженность. Но аду куда больше нравилось чавкать по вечерам чужим отчаянием, чем воплями навязанной покорности. Ангела не переодели: видно, что прошлый хозяин поскупился. Это считалось откровенно дурным тоном, и если прознавали, чьим рабом тот был, то ещё долго припоминали вонью позора и пренебрежения. Всё-таки приятнее смотреть, как белоснежную рубашку до колен рвут, сминают или по ошибке выдирают вместе с куском мяса. Не самый плохой симулятор невинности, на который, по самому большому секрету, вставало у большей части преисподней. Как безусловный фетиш или что-то наподобие. Ангела даже вычистить не сумели: единственное чистое место было на шее, где ещё пару часов назад был ошейник. Без него раб терял принадлежность — как и защиту от того, кто им обладал. Часто после потери ошейника ангелы пытались покончить с собой и, умирая в изуродованном теле, думали, что адское пламя — вполне гуманный способ избавления от ненужных вещей. Сегодня был почти разгрузочный день: преисподняя не скупилась на зрелища, но не доводила до постных кадров перед сотней склер. Сегодня с рабом обещали сделать что-то средней категории. Например, выпустить пару гончих. Почти сострадательно — им быстро надоедало играться с вырванными кусками плоти. А некоторые и вовсе хватали за шкирку и сильно встряхивали до смещения атланта. Главное, чтобы после они не отвлекались, потому что, разбалованные, гончие теряли интерес к задеревеневшему мясу, а те, кто хотел устроить оргии, несмотря ни на что, всегда находились даже после. Не то чтобы руководство сильно одобряло подобную самодеятельность. — Отвратительнейшего вам вечера, — следом за ханжески ласковым голоском по арене прокатился хлопок кнута. По трибунам разметалось одобрительное ехидство — давно Аластор не выгуливал своё умение доставлять боль точным ударом. А кто-то уже успел пустить слух о том, что он просто разучился и даже, папаша-Дьявол упаси, начал страдать жалостью к своим жертвам. К счастью, Аластор в жизни не мог подобным похвастаться — сочувствие вызывало в нём отторжение на физиологическом уровне и выходило непереваренными кусками через так и не зажившие дыры в глотке. Возможно, поэтому ему и доверили развлекаться с общими. Он и раньше проявлял неплохую сообразительность в вопросах пыток, поэтому против его кандидатуры особо никто не выступал. Хотя, какой может быть ад без попыток выжить кого-то с его места. Аластора привычно ненавидели — скорее, даже больше, чем других, за успех там или умение применять сообразительность на практике, — но терпели. Уж слишком иногда хорошо выходило заставлять покричать блядских пернатых. — Посмотрите, какой хорошенький у нас сегодня ангел, — тонкие нити губ расползлись до острой усмешки, когда несколько демонов выкрикнули ему самые прямые доказательства для опровержения его слов. — Думаю, каждому здесь будет страшно приятно посмотреть, как он насладится сегодня моим кнутом. Таким быстрым, таким длинным, таким тонким. Я уверен, что даже ему понравится. Ангел не поднимал голову — первые ряды бесновались, вопили, но раб не двигался. Демонам жутко не нравилось, когда их зрелище не реагировало на речь палача. Он почти не дёрнулся, даже когда кнут прошёлся между лопатками, едва не задевая неправильно сросшийся верхний пояс. Но крылья вывалились незамедлительно — грязные, с вырванными рулевыми и сальным пухом. То ли освещение опять было хуже, чем в котлах, то ли правда, что единственные белёсые участки были спермой. Одно крыло плашмя рухнуло на пол, едва не сбивая с ног запястными судорогами, и ангел беспомощно выставил руки вперёд. Демоны никогда не стеснялись в выражениях, рассказывая, насколько им нравится, что ангелы абсолютно не контролируют свои крылья при сильной боли. Аластор улыбнулся, меняя кнут на шпицрутен вальяжным щелчком. Конечно, он не забыл и позаботился заранее о том, чтобы вымочить его в солёной воде. Мелочь, но ощущения куда острее. После первого же удара спине раба следом за кровью полилась мутноватая вода. Она терялась между рассечённой робой, заставляя ткань мокро липнуть к ранам, и вилась по ногам, падая на скользящие по арене ступни. Выбить сустав одним метким движением всегда было особым учением Аластора — второе крыло выгнулось, и ангел едва удержался на ногах от хлёсткого удара растрёпанных перьев. Его спина быстро — даже слишком — становилась розовато-алым месивом без формы и бывших телесных признаков. Раб горбился, дрожал в расползающейся судороге мышц и только слабо раскрывал рот, хватая протухший воздух. В размётанных ошмётках кожи, мяса, торчащих костей нельзя было узнать бывшие аккуратные плечи. Ангел когда-то был даже по демоническим меркам красив, но им слишком нравилось уничтожать всё приятное заплывшим обыденной жестокостью глазам. Ангел упал, когда Аластор замахнулся между его ног. Раб с короткой задержкой рухнул на уже залитые кровью колени, а после завалился набок, задевая и давя слишком сильно обмякшим телом лучевую кость. Обломок продрал истончившуюся кожу и кремовым выростком выделялся между перьевыми прорехами. Он, кажется, даже не заметил этого. Он до сих пор не издал ни единого звука. — Молчит, скотина. — Детка, спой, порадуй нас. — Раскрой свою блядскую пасть, а то твои последние минуты превратятся в вечность ебаной агонии. — Тише-тише, господа, — Аластор обернулся на размноженную недовольством и рёвом толпу и улыбнулся до морщин над гнойными дырами щёк. Он постоянно цеплял черт знает что от разлагающихся подопечных, а после скандалил с Вельзевул насчёт нового тела, швыряя ей на стол отваливающиеся от особо резких движений пальцы. — Найдите немного терпения для нашего пернатого друга. Не то чтобы его слова сильно подействовали. Ангел обессиленно сжался, вновь спрятав лицо. Хотя вряд ли это было осознанно. Его голова дёрнулась, когда спину начали вновь быстро вылизывать удары. Обязательно внахлёст и глубже. С особым усилием на конце, чтобы прут сминал уже израненную плоть, рвал и отлетал назад после едва ощутимой задержки, пропитанный последним отчаянием. Оно ценилось дорого — не каждый палач, проработавший десятки веков с людским страхом боли, мог довести ангельскую жертву до тошноты от страха перед своим новым движением. У Аластора получалось чаще всего. Ещё один повод, чтобы терпеть его. Когда раб перестал рваться на полу и пытаться оттянуть себя в сторону от нового удара, толпа успела перебрать все известные проклятия в сторону оставшихся пернатых и выдумать несколько новых специально для палача. Демоны всё же заткнули пасти, когда ангел замер и новый удар вывернул его лицом наверх. Тонкий кончик почти в тишине ещё несколько раз встретил его грудь и бёдра. — Сдох уже, блядина? — Кажется. — И даже голосок нам не явил? Аластор подтянул к себе шпицрутен и со скучающей гадливостью начал осматривать его, пока за его спиной решали вопрос о его некомпетентности. — Битос, это же твой был? — палач вновь щёлкнул пальцами, чтобы освободить руки. — Ты же ему ещё тогда связки вырвал, помнишь? — Аластор брезгливо пнул носком раба под подбородок, открывая исполосанную рваными шрамами шею. Он специально не тронул её, оставляя чистой на всеобщий суд. — Ага, — гаркнул граф, расчёсывая тупыми обломками пальцев разной длины толстую шею. — Совсем запамятовал. Тело ангела уже успели убрать под заливистый смех какого-то мелкого суккуба и подвывания о том, что даже высокопоставленные — дерьмовые хозяева. … не пропустите, а то будете дьявольски жалеть! Postscriptum: закон о невозможности умерщвления раба посторонними лицами, не являющимися назначенными палачами, всё ещё действителен.***
Азирафаэль едва слабо успел подумать, что лучше бы ему послышалось. Он уже почти не помнил, кто такой Кроули на самом деле. Его снова дёрнули за кольцо на шее, перемолов рваньё мыслей до необходимости оказаться у ног хозяина. Чем ближе, тем лучше. У него ещё будет время переползти к чужим ступням, которые с большой вероятностью тут же врежутся в живот или тощие бедра. У него не осталось сил думать о том, что это был Кроули. Куда безопаснее всегда ждать удара. — Твой? — после нескольких дежурных вопросов о том, как служба и насколько кто верен Владыке, Кроули кивнул в сторону раба. Коснуться себя не позволил — куда вероятнее помнит о чинах и заслугах нежели о наличии личных границ. У него был голос едва теплее Коцита. — Да, моё, — командир лениво потряс цепью — Азирафаэль инстинктивно поджался. — Неплохая блядь, но, честно, я бы поменял уже — приелась, да и видно, что устала. Всё-таки я её лично выцепил, ещё на битве. Сколько этой уже? Четыре года? Точно уже менять пора. Агарес, вон, чуть ли не каждый месяц их меняет. И что-то мне кажется, что это не из-за его положения, — Небирос опустил ладонь с громким присвистом. Азирафаэль знал, что означает «раб устал». Каждый день, проведённый без Бога, он открывал глаза и не знал, кому молиться сегодня, чтобы хозяин не решил избавиться от него. — А что мешает? — Кроули оказался куда ближе, чем ангел предполагал. Будто нависал над беззащитной спиной. — Да, в целом, ничего. Только возня с документацией на общих, наверное. Там же тоже заморочиться надо. А тебе-то что? — Я мог бы забрать его, — рабу уже почти не требовалось предельно задумываться, чтобы с точностью до тяжести увечий опередить настрой по одному голосу. Кроули не был настолько спокоен, насколько хотел казаться. Его слова стыли ещё на губах и грузно падали вниз под конец фраз, чтобы обжечь колошматящимся нутром. — Зачем оно тебе? Там что старых, что новых полно — тебе же как герцогу любого почти дадут. Ты же герцога ещё тогда получил, да? — Небирус говорил о чужом чине куда более заинтересованно, чем о судьбе раба — всё равно знает, что итог один. — Он был моим врагом ещё во времена Земли, — Кроули игнорирует вопрос командира — тяжело водит взглядом по сгорбленным плечам. — Правда? Этот? А почти не сопротивлялся на присвоении, — Азирафаэль едва смог удержаться на прямых локтях — презрение со скисшим отвращением тяжелым ударом падало на суставы. — Но раз так, то забирай хоть сейчас. Я тебе потом на него бумагу занесу — черканёшь там, что это теперь твоё. Ангел безропотно пообещал себе, что после, когда новый хозяин впервые покажет, что для него значит обыденная жестокость, он сможет осознать это не только сменой локации и насилующих рук. — А не жалко уже всему обученного отдавать? — Азирафаэль помнил главное: Кроули — такой же демон. Всё приемлемое — хорошее — в этом мире — выдумка. — Ты думаешь, я нового не обучу? Ты себе представить не можешь, как их, свежих, ломать приятно. Все сначала гордые такие, а чуть надавишь — и всё. Уже воет и в ногах валяется. Ты с ним просто пожёстче будь — он уже точно не будет сопротивляться. Да, дрянь паршивая? — командир дёрнул на себя цепь, и Азирафаэль не успел выставить руки, падая грудью и лбом на ледяной камень и быстро кивая. — Вот, видишь? Всё он знает. А если что — сразу же к общим. Даже без предупреждений — не заслужил. Карниван всегда приветствует новых отбросов. Тебе, кстати, обязательно надо будет заглянуть на то, что они с Аластором творят. — Конечно. Спасибо, Небирос, — Кроули поймал кожаное кольцо на конце цепи, которую ему швырнули в руки, и кивком приказал ангелу ползти за ним. Азирафаэль уже давно забыл, как сопротивляться. Да его и почти не тянули — почти с осторожностью вели за собой. Ангел уже почти не мог оценить разницу — всего-то перепачкал голени и ладони в безысходности с подошв нового хозяина. За четыре года он так и не смог выучить и одного крыла адских коридоров. Его слишком редко выпускали — если подобное перемещение можно так назвать — так ещё и демоническая недоверчивость сильно влияла на постоянную изменчивость в поворотах и изгибах проходов. А о побеге Азирафаэль перестал задумываться ещё года два назад. Гораздо легче — да и на этом пути вариантов, где его существование совместимо с новой реальностью, побольше — стать слишком приятным развлечением для своего хозяина. Настолько, что жалко избавляться. Зачем ему нужно было подобное существование, ангел не задумывался — эта не та мысль, которая помогает не потерять сознание, когда едва зажившие мягкие ткани снова рвут. — Мы пришли, — Азирафаэля остановили натяжением и оттащили назад, чтобы дверь смогла пройти, не задевая его лица. Из выбора реакции на тему благодарности у ангела был более сильный наклон головы. В аду было холодно. Да и командир любил холод, поэтому облизавшее его плечи тепло не было тем, что он ожидал. Подталкивающая рука хлопком по спине в очередной проём — уже более привычно. — Прости, я не мог иначе разговаривать с ним и вести тебя, — голос накрыл Азирафаэля сразу же после отрывистого щелка закрывшейся двери и сменившегося на плитку камня под коленями — по звуку скользила поздняя оттепель. — Это нужно было, чтобы высвободить тебя. — Как мне Вас называть? Я полностью в Вашей власти, — слова мертвенной тяжестью повисли около щиколоток демона. Это должно понравиться — покорность ведь им льстит. Вряд ли Кроули отличается. Ангел даже смотреть не будет. Кроули. Кроули, о котором Азирафаэль ни черта не знал. Кроме того, что это его новый хозяин. Земли ведь больше для них не существовало. Как и сочувствия или организованного погребения. Разницы уже не было — только умение играть в покорность имело значение. Когда Кроули оказался рядом, ангел почти удивился отсутствию желания отпрянуть. Даже с полной чувственной атрофией на зарубцевавшихся ощущениях он всегда чувствовал хотя бы подобие страха, когда бывший хозяин дарил его своим друзьям на ночь. Новый демон — новое способ доставить ему боль. — Дьявол, — размозжив буквы жестким языком, выплюнул Кроули. — Что, что они с тобой сделали? Это, может, какая-нибудь ошибка? И ты не Азирафаэль? — ангел помнил дни, недели, месяцы, когда он по буквам пытался вспомнить своё имя вместо рельефных картин детализированного насилия. Ему даже приказывать не надо было, чтобы он забыл себя. Он больше не был уверен, кто он. Ему почти страшно от этого имени — его столько никто не называл так. Ни один язык легко не касался нёба, не проскальзывал по зубам, не вымазывал губы звуками. Всего четыре года, длившиеся дольше шести тысяч, а ангел успел потерять отклик на чужой голос. Навык ублажения ртом был куда полезнее. — Вы можете дать мне любое имя. Я буду носить его с благодарностью, — Азирафаэль чувствовал, как дрожь напряжения бьёт наотмашь по щиколоткам, бёдрам, голеням. Он знал, что это значит, к чему приведёт и какие последствия будут — о масштабе точно догадывался. Дальше — только чужое настроение и частота повторений играли роль. Если бы у него из-под незажившей кожи не вытекло чувство жалости к себе вместе с кровавым гноем, он бы посетовал о не самом лучшем исходе присвоения. Только упасть ему не дали — схватили гораздо раньше. Даже не чтобы швырнуть об пол — его понесли куда-то. Ангел не решился уповать на то, что держали его с аккуратностью. Может, это чтобы товар не портить. Хотя вряд ли за него дадут хоть что-то стоящее. Кроули так легко держал его под тут же согнувшиеся колени — точно не поднял попытки вновь задуматься о природе подобного обращения. Хотя Азирафаэль уже мог почти дословно предсказать ход своих мыслей, где от него до трупного окоченения получают максимум выгоды в любой из сфер. Когда его опустили на кровать, ангел тут же был готов к тому, что его одежду раздерут или заставят самостоятельно снимать, прикажут не позволять себе выть от боли или будут кончать с рыком о том, как тот сладко плачет. Он уже ко всему готов — лучшая тактика, когда выбора нет. Может, всё и вовсе пройдёт не так уж и плохо. Всё-таки его до сих пор даже не ударили. И, о пустые небеса, подняли на руки. Ангел не мог отрицать, что это мог быть обморок с забытьём, — он забыл, когда привкус реальности заменился привкусом крови, если коснуться языком нёба. Не мог, но всё же хотел думать, что Кроули, который встряхнул одеяло и опустил его на Азирафаэля, был с ним по одну сторону картинки сознания. — Спасибо, господин, — то ли голос был порван в разреженном унижением воздухе, то ли он размяк в прижавшеся к телу ткани. То ли Азирафаэль слишком сильно сжал пальцы на одеяле, до дрожи, до судороги — даже если знал, что в любом случае не сможет удержать. Он не знал, готов ли он ради того, чего не было даже в его прошлой жизни, после пытаться срастить переломы быстрее появления новых. — Чем я смогу отплатить Вам за Вашу доброту? Я как Ваш раб готов на всё, я выполню все Ваши приказы. — О чём, черт подери? Ты, ты, Азирафаэль, разве можешь мне, Кроули такое сказать? Ты, Сатана все наши души побери, — у Кроули дыхание колотилось в каждом слове, почти шипело, нервничало так, что могло броситься и до кости вцепить клыки. — Нет, ты не можешь быть кем-то другим, что за бред, — Энтони сипло сплюнул воздух и высвободил край из крюков пальцев, натягивая одеяло чуть выше и скрывая дрожь ещё сильнее. Азирафаэль не посмел снова вцепиться в ткань — даже если разведённый в усталости страх, что исчезнет, до боли ломил в фалангах. — Ты Азирафаэль, страж Восточных врат, ангел. Тот самый ангел, которого я знал. И который однажды пропал. Ангелу не разрешили отвечать и смотреть в глаза — он слишком хорошо запомнил это, вправляя вывихи окоченевшими пальцами и поскальзываясь в собственной крови. — Ангел, ангел, — позвал Кроули. Тише — как будто ладонью под кожей провёл. Азирафаэль знал — догадывался — что для демона это значит гораздо больше констатации факта. Знакомое слабой тупой болью ошпарило грудь изнутри. Знакомое, но как будто уже почти не его. Он привык подчиняться, помнить как кличку и быть послушным. — Пожалуйста, скажите, что Вы хотите, господин, — ангелу так и не сказали, как называть нового хозяина, поэтому тот пришёл к формальности. Их не учили этому — разбивали в крошево пальцы за неуважение. Даже если оно тухло по периметру зрачка. — Нет-нет, Азирафаэль, блять, что ты несёшь, — его образ, слова, звуки с кончиков губ и что-то нервное в каждом движении — всё за пределами новых границ. Кроули где-то слишком далеко — его и нет почти. У ангела не было приказа, поэтому он замер рельефом простыни. — Какой господин? Это я, я, Кроули, помнишь? Энтони Кроули? Демон-искуситель? Я шесть тысяч лет был с тобой, ты просто не можешь меня забыть. Если только тебе не стёрли память. Но они же к такому почти не прибегали. Только самых буйных и то — почти ничего. Этим ублюдкам же нравится ломать. Когда злость на грани паники пошла пузырями, Азирафаэль выдохнул и подумал, что у Кроули есть способ успокоиться. Покорный и услужливый. Поэтому потянувшиеся к нему руки стали не болезненной неожиданностью, а не подтверждением. Его схватили за плечи быстро удлиняющимися когтями — Азирафаэль только едва сжал полотняную складку под собой. Одним разом больше, одним меньше. Какая разница, если он сбился со счёта ещё в первый год. Его обожгло демонической силой так, что шрамы начали изгибаться по телу. Кровь хлынула на язык и обожгла щёки изнутри. Она кипела, задевая дёсны. Ангел почувствовал, как темное, адское, мерзкое полилось между швами черепа, порвало диафрагму, закупорило горло. Чужая энергия была гораздо больше всей его сути и рвала её под себя, чтобы уместиться. Азирафаэль почувствовал это и не смог закричать. Он не думал о конце, о мире, свете — его едва живое я разворотило чистой, первородной болью сильнее порога осознания. Его время корчилось вместе с ним — не было больше ни секунд, ни вечности. Только он и пальцы по плечам уже на половину ногтевой пластиной в его плоти. Когда его отпустили, воздух не вернулся в лёгкие. Ангел едва мог водить обожжёнными губами и ощущать, как грудная клетка формируется заново из рванья тканей и мышц. — Дыши, ангел, дыши. Я знаю, что это просто отвратительно, но без этого было никак, — звук шёл порезанным зубами гулом, но Азирафаэль слышал. Слышал и пытался вдохнуть. Кроули что-то говорил ему. Долго, успокаивающе — ангел как ориентир взял, когда пересчитывал первым воздухом хрящевые полукольца. — Тебя нужно было немного подлатать — тебя слишком долго ломали. Но ты знаешь, как действуют мои силы на твою благодать. Ангела залило коротким облегчением со вкусом разорванных сосудов, когда он тихо выдохнул, закрыв глаза от резанувшей усталости. Чтобы вновь посмотреть на демона ангелу потребовалось ещё три с половиной вдоха с нарастающим объёмом. — Кроули? — Азирафаэль дёрнулся — слова выходили толстым стеклом поперёк горла. Глаза жгло у краёв зрачка, а кожу разъедало — ангел был почти уверен, что на спине почти до мышц всё слезло. — О, святые, Кроули. Его будто выкинуло на берег. Вымученного, с размякшими и разжёванными солью по форме заусенцев пальцами, но получившего шанс наконец откашляться. Он помнил Кроули отчётливее и яснее намерений расставившего руки по ширине ночного переулка типа. — Тише, тише, — демон аккуратно вернул его на кровать, едва касаясь лба и первыми фалангами убирая мокрые локоны. Они до сих пор вились, хотя и ломкими пучками высыхали каждый раз, когда его окатывали водой из Коцита. Переставая чувствовать руки, ангел благодарил выдуманного по образу и подобию Бога — не Дьявола, потому что лично его так и не узнал, — за то, что это вновь не оказался кипяток. С большей части тех ангелов сдирали кожу, ведь больше хвалёной небесной мягкостью она не обладала. Все остатки швыряли общим — никто не отказывался от нового одеяла или подушки. — Я Кроули, я с тобой, я тебя нашёл. Это я, правда, — демон говорил сбивчиво, но твёрдо — по вернувшемуся тремору было видно, что это стоило куда больше сил, чем среднестатическое чудо. Но он был одним из древнейших — Кроули был способен на многое. — Ты в безопасности. — Кроули, — звуки слишком знакомо облегали нёбо, подходили к сколам зубов; Азирафаэль почти не мог остановиться. — Я думал, тебя уничтожил ад, — Азирафаэль рвал слова стонами, едва сжимая покорёженные демонической силой пальцы. Они разбухли, а суставы смещались сильнее допустимого. — Я думал, что тебя уже давно нет. У меня не было сил ждать тебя, Боже спаси. — Ты ведь знаешь, ангел, — губы Кроули испачкались улыбкой в усталости, почти перебивающей её в растрескавшейся коже. — Знаю, — Азирафаэль поморщился и уронил взгляд. С вывернутым чистой стороной наизнанку сознанием слишком чёткими образами вернулось всё, во что ангел не хотел даже пытаться поверить. — Я могу закрыть глаза? Надолго? — Азирафаэль, — выдохнул Кроули вековой усталостью; но, когда ангел из раза в раз нервно открывал глаза, не позволяя себе держать их закрытыми дольше того, как его успеют обездвижить, демон продолжил, — ты можешь, конечно, можешь. Тебе всё можно. Без вопросов. — Спасибо, — взгляд исчез. — Если захочешь трахнуть меня, пожалуйста, дождись, пока я приду в сознание, — Азирафаэль чувствовал, как грязь закупоривает аорту, едва зародившейся жизнью в личинке ползёт по ранам, устраивается толстым телом в глазницах, — грязь на языке потеряла вкус. Азирафаэль зажмурил закрытые глаза сильнее, когда Кроули сипло зашипел, и почти не заметил, как его мир сплюнул кислотой на простыни позади него.