***
Кроули распахнул дверь и выгнул бровь. Ему ещё пару дней назад сказали, что его нового подопытного суккуба уже доставили и разместили в смотровой номер семь. Он знал, когда, во сколько и в каком пиджаке окажется здесь ещё полгода назад, задолго до появления Азирафаэля. Демон давно подписал план обустройства комнаты — высокий стол с толстым двухотсековым дном, матрас и автоматический дезинфектор воздуха. Конечно, со встроенной камерой. Ангел несколько замедлил ход работы — всего ничего, по меркам ада, но всё же простоев у них не любили. У Кроули была работа, после заявки которой скоро должны начать задавать вопросы о её продвижении. Демон изначально не собирался располагать подопытного в квартире. Суккубы иногда всё же бывают несколько умны и придумывают, как разобраться с закрытыми дверьми. А теперь там был ангел — не лучшая встреча при любом раскладе. Если подопытный начнёт угрожать Азирафаэлю, заставлять выпустить или же плакаться о нелёгкой судьбе — демон не собирался проверять ход мыслей ангела в ситуациях особой деликатности. К тому же с их последней встречи Азирафаэль мог на многое пересмотреть свои взгляды — ему было интересно слушать о том, как ангел рассуждает о безысходности при любом из вариантов завершения войны. До войны он любил отрицать тот факт, что побеждённых уничтожают. Каким бы то ни было способом. В любом случае Кроули не планировал, чтобы его работа хоть как-то касалась ангела. Не нужны ему сейчас лишние переживания. Он и так едва-едва даже с ним на контакт идёт, хоть иногда и бывает в состоянии высказать своё мнение. А демон всё же хотел, чтобы ангел восстановился. У них было много времени — как и у него работы. Кроули распахнул дверь и поджал губы, сжимая в руке чёрно-тряпичную обложку. Дьявол его лично вызови, что у Вельзевул в последнее тысячелетие творится с кадрами? На полу, швыряясь от одной руки к другой коротковатым хвостом, развалился с вытянутыми ногами суккуб, больше похожий на чертёнка. Мелкий — чуть ли не в пол-Кроули, хотя это может вполне быть влияние первого впечатления без особого впечатления. Ад не располагал к светлым оттенкам, но суккуб был белый-белый, с прямыми клочкастыми волосами и бледно-поджатыми губками. Чертёнок поднял глаза без цвета и одного зрачка, не вздрогнув, и растянул губки. — О, герцог Кроули! — визгливый, громкий — демон не успел увернуться от рикошета от быстро запертой двери. — А я думал, меня снова в какой-то клоповник пихнули, а тут, оказывается, почти царские хоромы. Меня ещё с таким серьёзным видом тащили — только едва товар не попортили, — суккуб отбросил хвост, вскочил, не выправляя ступни, кинулся к Кроули и оказался слипшимися кроткими прядями ниже груди. — Но я тщательно отбивался. Всё лучшее для вас. Чертёнок прищурил разнозрачковые глаза и, цепляясь за чужие брюки, оказался на коленях. Он смотрел на Кроули нагловато и снизу в слишком большой для двух комнате. Суккуб тут же сжал пальцы на бёдрах под белым-белым даже за веками светом. Прежде чем Кроули отшвырнул его за невысокий гладкий лоб, он подумал, что Азирафаэль почти на голову выше. И плечи у него шире и сутулее — демон пнул суккуба, попадая по локтям и немягкому животу. — Закрой свой рот и убери от меня грязные ручонки. И я бы тебе советовал сейчас внимательно меня послушать. Чертёнок завалился на спину, выставляя назад локти и продолжая смотреть на Кроули весело и как будто бы сверху. Шипя и щурясь, демон хотел узнать, сколько ударов понадобится, чтобы улыбка стала долгим монотонным воем. Только Вельзевул вряд ли так быстро выдаст второго подопытного. Даже с указанием причины в виде несчастного случая не по его вине. — О, да, да, конечно, я всё понимаю: трудный день, усталость — я подожду, — чертёнок подтянул к себе ноги и с усилием закивал. Всё продолжая улыбаться. — И сохраню вашу тайну. Кроули хотелось узнать, как эти жёсткие выцветшие патлы будут сминаться в руке, когда он подмигнул и вскинул узкие брови. Тонкие и на пару оттенков темнее волос. Для любого демона было очевидно, что в смотровые редко отправляют без веских причин. Каждый кому-то да придётся не по душе. Кроули был уверен, что этот чертёнок — результат нескольких переломанных рыбьих позвонков и парочки раздавленных мух без крыльев. — Я что-то неясно сказал? — А я так надеялся, что мы сработаемся, — чертёнок уронил колени и ухватился за голые ступни. Хвост, асимметричный кожаный пласт на конце, поочерёдно касался плеч. — Ты, что, правда эксперименты надо мной ставить будешь? А я так верил, что эти смотровые — это просто прикрытие для того, чтобы хорошенько поиметь соблазнительного суккуба. Кроули почти был доволен, что тот смял губки, — почти сетовал, что только словесно к этому причастен. В аду никто не должен был знать, чем занимаются на седьмом этаже, и в каждом офисе снова и снова появлялись слухи о новых неудачах в смотровых. Невернувшихся суккубов не было принято жалеть — только пересказывать, как громко тот выл и сколько раз бросался на толстую закрытую дверь. Если честно, суккубы не самый лучший материал для его работы. Всё же дело тонкое, искушение. А суккубы и так почти на всё готовы. Но, конечно же, и у них есть слабости до соплей и сопротивления. — Будешь сюда каждый час записывать, что чувствуешь, — Кроули швырнул блокнот с ручкой подопытному, думая о том, что когда-то там, ещё на Земле, Азирафаэль таскал с собой записную книжку. В театры, новые библиотеки, даже концерты — и никогда не давал ему посмотреть, даже когда просил не двигаться, опираясь для записи на его спину. — Как это заботливо с вашей стороны, — чертёнок выдавил сморщенную улыбку и, не отводя глаз, подтащил к себе блокнот. Почти в его ладонь и с таким хорошим контрастом. — А будут хоть какие-то условия? Мне тут будет несколько скучно, а я плохо скуку переношу. Слишком просторная комнаты не равно делилась натрое выбеленной и сутуло-тонкой фигурами, когда демон чудом оставил в руках суккуба мерный стаканчик. Желтоватая неплотная жидкость облизала стенки и осталась на дне, не выкрасив тонкую пластмассу. Сцеженный концентрат яда. Не причиняющий физического вреда. Воздействие только на душу. — Выпей это. Суккуб поднял стаканчик на уровень глаз и легко крутанул. Кроули не планировал задерживаться в пустой даже с ними комнате слишком долго. Гораздо приятнее для него была теоретическая часть проекта — с практикой всегда появлялись лишние капризы и бесполезные угрозы. — А что это? Я не откинусь? — Открой рот и молча выпей. Чертёнок приподнял слева верхнюю губу — острый, если смотреть сбоку, нос снизу чуть сплющился, пока хвост соскользнул с левого плеча. — Вы недавно говорили его закрыть, — Кроули негромко зашипел — звук плотным слоем лёг на узкие светлые плечи. Вряд ли Вельзевул было правда так жаль своих мух — всего лишь вовремя подвернулся. Всё равно большинство ждало результаты больше для формальности. Не все верили в прогрессивные способы искушения, даже когда на бумаге всё так хорошо ложилось. Главное, что не стоило слишком много душ. — Ладно-ладно. Я всё понял, — бледные губки обхватили тонкий пластик и чуть приоткрылись, совсем не становясь жёлтыми. — Меня, кстати, Аллаги зовут. Это так, к слову.***
Азирафаэль помнил, как Кроули использовал на нём свою силу, чтобы ангел его узнал. О, в аду хорошо умели стирать любые различия, кроме чужой и хозяин. Дихотомия всегда была наиболее простым вариантом — если не брать в расчёт общественных рабов, которым не имело смысла всматриваться в лица. Азирафаэль почти не видел других рабов — Небирос не любил его выгуливать. Но всё же он успел хорошо разглядеть, как вопили ангелы, когда их касались чужие демоны. Иногда переигрывая даже до раздражения. Уважение к хозяину, страх хозяина, необходимость сделать всё для хозяина. Помнить только одно имя и не знать больше ничего. Чаще всего Азирафаэль не помнил, как засыпал. У его тела, слабой беспомощной оболочки, почти не было терпения — ангел безвольно тяжело вваливался в сон. При таком слишком редко бывают сны, и он ценил это. Как ценили внимание своего хозяина рабы после часов дружеского обмена игрушками. Или же он просто не помнил, о чём были его сны. Он многое предпочёл бы забыть. Иногда Азирафаэль думал, что жизнь до даже легче. Ведь когда нет того, с чем сравнивать, границы всё больше стираются. Всего лишь злиться и мечтать перегрызть артерии на шее тем, кто выше, а не помнить, какого быть по ту сторону. Это легче, это спокойнее, это рождает иллюзию будущего. Хозяин ждёт, хозяин не любит ждать, хозяин недоволен, хозяин не будет доволен, будут последствия, последствия, последствия плохо плохо плохо У него было всего два сна за то время, как в этих нескольких комнатах у него появилось право стать равным с демоном. Он видел рыдающего Гавриила, вырывающего раздробленные падением крылья и снова клянущегося кому-то в верности. И Кроули. Который ставил его на колени и предлагал отплатить своим ртом за спасение. нельзя нельзя нельзя плохо плохо плохо будет больно хозяин поднимает руку Кроули говорил ему стараться лучше, заставлял держать руки за спиной и давил подошвой едва касавшиеся пола пальцы. Кроули подтягивал его наверх и обещал отдать Небиросу, если тот не постарается плакать натуральнее. Кроули отшвыривал его и плевал, говоря, что ему гораздо больше идёт реветь от боли, чем смущаться и отказывать много веков подряд. Кроули ни разу не назвал его по имени. страшно страшно страшно только хозяин может разрешить жить. умирать страшно хочется жить жить жить Азирафаэль старался не спать двое суток. Не закрывал глаза, больше умолял, чем просил, Кроули разрешить ему остаться с ним рядом, хоть молча, хоть будучи полезным. И он думал, думал, думал — обжигался, как о баланду, и вспоминал всё, что мог достаточно точно разглядеть на чёрном фоне. Чтобы даже желания пытаться уснуть не было. Чтобы снова не видеть, не запоминать, не знать и не пытаться выяснить о том, что сильнее — страх или прошлое. Видеть — страшнее, чем думать. Фелл не смог больше открыть глаз через двое суток, дрожа и не произнося ни звука, — и не видел ничего под веками. Или не помнил. Это почти не имело значения. Видеть — страшнее, чем думать. Фелл дважды убеждался в этом, а потом просыпался без сна или памяти. уберут уничтожат откажутся. Бояться боли глупо глупо глупо. Что страшнее что будет хуже никогда не закончится хозяин ждёт и требует И он снова думал, думал, думал — мысли по форме глазного дна, ноздрей, ушных раковин. Они выстилали его изнутри целиком, точная его копия. Шевелящаяся, голая, голодная. От него скоро-скоро ничего не останется — у неё хороший аппетит. Ещё там, наверху, у Фелла была достаточно хорошая память, чтобы не заглядывать в справочник во время споров об особенностях либретто раннего Вагнера или по чьей системе работает Кэти Митчелл. Он хорошо помнил почти каждый век — однажды даже купил учебник всемирной истории, чтобы показать Кроули, к чему приводят его шалости с источниками. Ангел только иногда любил черкать после спектаклей пару слов об эмоциях на кульминации — возможно, что всё же больше для того, чтобы поддразнить Кроули. Которому, конечно же, было запрещено читать. Только это было так давно, что Азирафаэль не успевал дойти последних дней на поверхности — его начинало тошнить за пару лет до этого. Часы налипали друг на друга, путались в волосах, которые Небирос любил драть и коротко состригать. Минуты раскалялись и ползли по пищеводу, воспалённому, язвенному. Секунды врастали в глаза, как свёрнутые ресницы, — ангел тёр глаза. Сухие-сухие. бесполезный ненужный выбросят хозяин швырнёт и будет смотреть как его раба убивают медленно чтобы было больно для себя бесполезный раб Он не помнит и половины этих четырёх лет. Шевелящееся месиво без контуров и приглушённым светом под кожей. Знал только самое важное — как и завещали. Небирос должен быть довольным — раб был выучен хорошо, почти отлично. хуже хуже хуже снова покорность Фелл всегда, падая, поднимал голову, чтобы соль не падала на открытые раны, раздирая кожу. Чтобы не вопить, не умолять и всегда помнить две вещи: имя хозяина и желание выжить. Он всегда хотел жить. Выбраться, открыть рот, чтобы давление в грудной полости всасывало воздух, открыть снова глаза, распахнуть крылья, чтобы бить ими о пол и стены, ползти, тянуться, без звука выть — жить. Он никогда не умолял о смерти — только о том, чтобы всё прекратилось. Его слабость, его признак живого. Ангел боялся боли и новых мыслей — и не хотел умирать. Когда Азирафаэлю приснился уставший Бог, гонящий остатками рук серый глаз на коленях, он постучался в кабинет. больно больно руки страшно нельзя Дверь выше его макушки и интуитивный страх не вовремя появиться. нельзя нельзя зачем только хуже только больнее потом будет зачем зачем зачем уйди умоляй извиняйся нельзя хозяин увидит узнает избавится Хотя демоны и прекрасно знали срок запугиванию — Фелл не потянулся к Кроули, когда тот вышел к нему, тут же прикрывая за спиной дверь. У него слишком много времени, чтобы дать мыслям заскучать и найти новое топливо; слишком мало, чтобы забыть о сне. — Кроули? — уйди спрячься нельзя закрывай голову вырвут крылья и забьют рот перьями кровью больно. — Можно? Я на минуту. — Что случилось, ангел? — тёмные стены впитывали свет, и руки демона расчерчивались всё сильнее. — Можешь и не на минуту. Отчёт подождёт. Я и так к ним безостановочно мотаюсь, потерпят. Ангел, заводя руки за спину, с задержкой кивнул. бесполезно глупо будет хуже Официально Кроули был его новым хозяином — метка о принадлежности заживала, гноясь, медленно, расползаясь и не оставляя до полного заживления четкости букв. Кроули слишком много раз спасал его жизнь — и до, и даже сейчас. Только неровные сточенные ногти медленно отрастали с оставшимся страхом — много месяцев, почти лет, будет в крови, лимфе, волосах, слюне. Кроули делал всё, чтобы его вспомнили, но ангел мог только заново выносить, вырастить, обучить желание самому смотреть в глаза и протягивать пальцы. И он хотел — почти так же, как и жить. — Я знаю, что вы предпочитаете бумажную документацию, поэтому я уверен, что у тебя достаточно много бумаги, — Азирафаэль слабо упёрся основанием ладони в переносицу. — Ты же герцог. Не мог бы ты мне дать хотя бы пару листов? Пожалуйста? всё будет так же больно страшно не нужно плохо плохо плохо Небирос тащил по коридорам ошейник стёр кожу красно красно больно — Хочешь сам написать для себя романы? Кроули негромко усмехнулся, облокачиваясь плечом о дверь. Звук остался размазанным по стенам и высокому потолку. — Скорее, вести записи. Я помню, что люди так делали, когда им было тяжело оставаться со своими мыслями наедине, — Азирафаэль никогда не говорил Кроули об этом. Ни разу за месяц, проведённый в его квартире. — Они говорили, что это помогало им. Кроули избавиться вышвырнет бесполезность он хозяин он имеет право вышвырнет отдаст Аластору Небирос не спасёт никому не нужен плохо плохо больно больно смерть Азирафаэлю показалось, что язык плавится, прилипая к дёснам в несвежем адском воздухе, — Кроули осторожно коснулся его плеча. Тут же, конечно, убирая руку. Кажется, ангел слишком надолго позволил мыслям хватать себя за швы черепа и возится под костями. Небирос обещал что каждый ангел сдохнет и бог больше не поможет трупы газеты боль боль боль Кажется, демон смотрел, приходясь зубами по губам и не готовясь к крику и шипению. — Ты же знаешь, что всегда можешь поговорить со мной? О чём хочешь. Я выслушаю тебя, обязательно. нет нет нет нет нельзя черный черный черный демон понравиться чтобы выжить до ничего не было ничего не было всегда был тут выжить жить жить больно — Конечно. Просто я не уверен, что могу рассказать тебе всё, — Азирафаэль поднял глаза и едва показал несколотые зубы. Без ответа — Кроули молча кивнул, поворачиваясь к двери. — Не потому что я тебе не доверяю. Я не уверен, что даже написать это смогу. Прости. это ждёт всех Кроули кивнул и открыл дверь.***
Восемьсот девятый день.
Это тяжело.Восемьсот десятый день.
Я не знаю. Это плохая идея. Почему я думаю, что от этого станет лучше? Глупо глупо глупо глупоВосемьсот одиннадцатый день.
Нет записей.Восемьсот двенадцатый день.
Нет записей.Восемьсот тринадцатый день.
Нет записей.Восемьсот четырнадцатый день.
Я не знаю, зачем я проставил так далеко вперёд даты. Может, мне стоит начать описывать всё, чтобы потом когда-нибудь написать что-то правда нужное. Люди говорили только о том, как это хорошо.Восемьсот пятнадцатый день.
Спал. Проснулся. Обработал метку. Ел. Не обжёгся. Стирал одежду. Ждал пока высохнет. Не знаю сколько. Может, час или два. Сидел с ней в ванной, не выходил. Оделся. Спал.Восемьсот шестнадцатый день.
Кроули уходил. Он уходит каждый день. Ему шлют записки. Он герцог, наверное, это много забот. Он всегда был умным, хорошо, что его оценили. Спал. Ел. Не обжёгся. Ждал. Спал.Восемьсот семнадцатый день.
Спать тяжело. Приснился сон. Половину не помню. СлишкомВосемьсот восемнадцатый день.
Нет записей.Восемьсот девятнадцатый день.
Нет записей.Восемьсот двадцатый день.
Мне страшно. Я хочу жить.***
Цербер был выбран задолго до начала Апокалипсиса. Сука, его мать, плевалась кровью, крупными ошмётками, и последние часы лежала молча и неподвижно. К ней никто не подошёл — только смотрели, как из разорванной промежности полз главный трёхголовый щенок. Он не был ни слепым, ни беспомощным — он драл плоть матери восьмьюдесятью четырьмя зубами и рычал, пинаясь неубранными когтями. Демоны прятались за толстым стеклом, единогласно решив называть его Цербером и смотря, как он лениво пережёвывал пуповину. Остальных мёртвых щенков вытащили гораздо позже — Цербер успел наесться распухшим прорванным пузом суки и уснул в чистом углу, где была видна сморщенная морда матери. Некоторые его братья даже не успели сформироваться — им почти повезло. Остальные были изодраны и сточены о едва прорезавшиеся зубы. Никто даже не сомневался, что это тот самый пёс, которого призовёт Антихрист. Единственный, кому Цербер не посмеет раздробить пальцы и будет вылизывать руки. Через пару месяцев иридиевая клетка была заменена на камеру, а к расходам на пса добавилась ежегодная замена двери. Мало чего и кого опасались также — его этаж, всего на один выше кабинета и покоев Сатаны, опустел на пару веков. Обычно щенкам давали имена — невозможно каждого называть по его адской породе. Но никто не стал бы спорить, что именно тот пёс был достоин называться Цербером, — он поднял головы, когда его окликнули новым именем, отрывая от раскроенного голого пуза матери. Собак в аду любили и были готовы поддерживать их разведение. Породистые щенки всегда ластились к высшим чинам на больших открытых собраниях и пытались прогрызть перчатки — ядовитослюнные ценились больше всего. Как и появление псов на еженедельных зрелищах. Когда Аластор ударил одной из цепей об арену, гул трибун смялся и с запозданием на пару секунд хлынул шёпотом ему под ноги. Такое случалось редко, и об этом писали в «Вестнике»; толстые полированные звенья по очереди вздыбливались в петлю. В последний раз Аластор выгуливал своих любимцев, когда с приготовленным рабом уже наигрались до выжранного языка и вислого лоскута под рёбрами. Он бы с удовольствием спустил бы гончих и на приставленную к рабу охрану, но это не та форма справедливости, которую нужно ожидать на этой арене. Во славу Владыки, конечно. Аластор позволил двум сукам размяться, стравливая их за юнца кобеля. — Για μένα, — низковато просипел Аластор, легко дёргая цепь на себя. Справа от него, в неровной черноте, когти проскребли по арене. Бесшумные головы, одни силуэты, дёрнулись влево — и вновь к центру, когда к толстым подошвам демона вывалилось три коротких бесшрамных языка. — Μπράβο, Αμίν. Всех породистых псов по памяти первых в роду церберов обучали командам на греческом и тренировали слух. Пёс, оставивший непрозрачную рваную полосу слюны под лапами, мог услышать хозяина даже с поверхности. Аластор лениво вытянул руки, натягивая узкие плотные перчатки по локти, и только после этого опустил руку на плоское влажное темя, поднятое выше двух других. Привскинутая голова прижималась к холодной резиновой коже. Пёс, тёмный, без вьющейся шерсти, с силой вдавливал длинноватые для бега, но удобные для охотничьего броска когти в арену. Шесть глаз медленно рассматривали трибуны — три сектора, три полосы, три группы демонов. В каждом секторе по несколько опасных, пара провокаторов и факторов отвлечения. Если повезёт, конечно. Каждый из секторов смотрел широко и лупоглазо — Амин моргал неочерёдно и наклонял выкругленные головы. Три головы — втрое больше веселья. Ядовитого, громкого, рваного. Аластор свистнул. Громко, чтобы первые ряды отпрянули от бортов и сморщили бесцветные за прожекторами лица. С другого конца арены к его ногам ринулась вторая гончая, низкая и хрупкая, когда оставалась без движения. Цепь вилась за ней, не душа и не путаясь. — Καλό παιδί, Αττίλα. Аттила был одноголовым, но достаточно крупным — почти три четверти Цербера. Короткая светлая шерсть липла к горячей коже и быстро высыхала. От крови или же слюны. Он оказался выше колен Аластора, когда осклабился спиной к хозяину. У Аттилы не было впечатляющей многоголовости, ядовитой слюны или выдавленных черепным давлением глазных яблок, но ни один из зала не захотел бы оказаться рядом без особо расположения у Аластора. У таких больших псин, выродившихся от тщательного отбора сук и кобелей, всегда была огромная слишком сильная пасть. Оттуда несло дерьмом. И Аластор приказывал вычищать подбродившее мясо между крупных резцов разной формы. Они выросли немного внахлёст, но вряд ли это портило вид толстых всё же немного желтоватых клыков. Они легко могли бы разорвать губы пса, если бы росли, ещё сильнее отклонившись. Длинные — больше мизинца хозяина. Оба пса замерли, до блестящего чёрный и холодно бежеватый, громко выдавливая языки и щура морщинистые веки. В каждом секторе демоны уже знали не один способ, как можно развлечься с этими кобелями. Насколько быстро они раздирают плоть, если лапами прижимают её к полу. Или как кидаются на напряжённые голени, чтобы оставить след и толчком свалить жертву. Аластор давал им время, чтобы перебрать все варианты — и, конечно же, ошибиться. Раба выпихнули с той стороны, откуда выбежал Амин. Путаясь в слишком длинной робе, ангел падал на колени и, отдёргивая ладони, едва кривил губы над мокрым слюнявым полом. Его явно слишком долго держали голым, чтобы раб не успел привыкнуть к новой одежде. Конечно же, белой. Псы были достаточно хорошо обучены, чтобы не броситься к жертве сразу же, — они ждали приказа хозяина. — За что? Что он натворил? — сектора смотрели, как раб сдирал до кистей кожу и продолжал падать, пока шёл. Кислота в слюне Амина не была достаточно сильной, чтобы уничтожить ангела сразу. Всё-таки слюна — это не чистый концентрат продукта. Вода, соли, остатки еды — это давало шанс рабу молчать и идти. У неё были другие побочные свойства. Когда демоны позволяли незнакомым псинам вылизывать ноги и шею, после они редко появлялись перед другими без печаток и длинных штанин. Кому хочется демонстрировать собственную глупость. Бог не решился проклинать животных — у них, несинтетических тварей, не было в железах ни капли Аделаиды. Конечно, демоны были восприимчивы гораздо меньше — Падение дало неплохую резистентность ко многим химическим способам пыток и уничтожений. Но ангелов, существам без мозолей и псориазов, всякая дрянь портит гораздо сильнее — и приводит к не самым приятным последствиям в особых обстоятельствах. А игрушки с проблемами мало кому нравятся. Если только не предлагается смотреть на их переработку. Раб не сплюнул ни одного звука, пока подтягивал ноги и выталкивал тело наверх. Быстро надоедающее зрелище — левосекторный провокатор швырнул что-то комканное и слипшееся и не попал. Псы едва дёрнули головы. Но это уже традиция — Аластор знает, что делает, и обычно не оставляет голод без внимания. Пряча ладони в тонких ошмётках кожи за спиной, ангел встал лицом к демону. Раб был высоким — босым почти равнялся с Аластором на широких высоких подошвах. Демон выгнул бровь, подбрасывая на чёрной ладони цепь, и медленно обошёл раба, оказываясь за его спиной. Ангел не шелохнулся — как и псы. Амин вывалил слева пористый длинный язык, позволяя шерсти на выгнутой груди мокнуть. Глупых псов редко выводят на арену: они знают, что тех, кто швыряется ядовитыми приманками с мясным запахом, выволочат из любого сектора, и что перед ними их добыча. Которую они уже заслужили. Ангел не показывал больше личика трибунам. Он не горбился и стоял неподвижно. Он смотрел на свою последнюю причину — и не шёл этой робе-мешку. Наверное, когда его брали в плен, он вскидывал голову, но рук вырвать не пытался. — Στα γόνατα, μπάσταρδε. Παρακαλώ τα σκυλιά μου, — Аластор негромко и отрывисто свистнул. Вольно. Аттила был первым. Чуть смелее и наглее, когда это было позволено. Пёс выставил зубы, сильнее натягивая кожу над дёснами. Розоватую, блестящую. Он проскрёб устойчивыми лапами, почти тыча мордой в бёдра рабу. Ангел медлил пару секунд и два шага: он ухнул вниз, тяжело наваливаясь на выставленное колено и почти сразу же подтягивая вторую ногу. Неустойчивая низкая фигура заинтересовала и Амина достаточно быстро. Уже четверо оскалов тыкались в его обесформленное тело. Несколько секунд, наклонённая голова, и ангел опускается на локти. Одну руку он сразу же протянул между лап к промежности Аттилы, пока Амин обходил раба и ненадолго вжимал лапы в бело-испачканные бока и спину. Аттила оскалился быстро и широко — раб первый раз двинул кистью. Резковато, дёргано, не слишком умело, но так старательно. Как будто от этого правда что-то зависело — от того, как плотно будут пальцы прилегать к оболочке, насколько много будет слизи от движений и как быстро головка покажется из сумки. Он не вёл себя, как тот, кто ещё надеялся на быстрое избавление. Тех, кого сдавали Аластору, старались держать не слишком вместе, но и не предельно далеко. Слухов, правил и советов о том, как следует вести себя на арене, в стенах четвёртого этажа за Вторым залом накопилось достаточно, чтобы питаться ими до того, как появится новый Владыка. Постные, сырые, высококалорийные, пачкающие уши и руки и сытные — каждый выбирал тот вариант, что успокаивал сильнее всего. Но через каждые прутья совали и на каждый квадрат метра швырялись одним и тем же — чем больше шоу, визга и крика, тем меньше придётся компенсировать интересным финалом. Вопи громче — прикончат обычнее. Хнычь и умоляй — закон программы с одним главным акцентом. Этот раб не пытался спорить, умолять, просить, совать пальцы и язык — он делал всё, без уверенности, но с усердием. Обычный рабочий день, обычная просьба, обычное извращение. О, как будто из его негнущейся робы не вымылась гордость. Ангел прижал ладонь плотнее и нарастил темп. За что его швырнули сюда, такого хорошего и правильного? Рука дрогнула, сжимая член чуть сильнее, — и Аттила рванулся вперёд, сжимая зубы и прорывая плечо. Сектора — двое опасных, пятеро провокаторов и три фактора отвлечения на весь зал — втянули воздух чуть активнее. По трибунам пополз запах окисляющегося железа. Медленнее, чем там, наверху, где давно никто не бывал. Пятно поползло от плеча на спину — Аластор дёрнул ассиметрично наклонившегося раба с другой стороны, чтобы показать залитую грудь и колени до бёдер. Аттила не расслаблял пасть, тычась боком мокрой морды в щёку раба. — Αφήστε. Аттила молча подтянул пасть и лапы, смотря на заваливающегося раба. О, он слишком гордый, чтобы кричать, веселить, развлекать, напоминать о жалости всего его ошибившегося рода. Он медленно выпрямлялся, не трогая рану руками в слюне и предэякуляте, и не поворачивался к Аластору. Соскребая с прутьев по камерам, можно много чего узнать о том, почему демоны носят перчатки рядом с суками. Амин уже успел залить весь пол вокруг них слюной — три дёргающихся от зубов наружу языка. Аттила всегда слушался хорошо — Амин сдвинул его тёмным боком и пошёл ближе, подволакивая лапы и едва поросший хвост. Туда-сюда. От одного бедра раба к другому. Амин легко прижал ангела к арене за негладкую ткань, нависая сверху и вытягивая коротковатые языки. Они хорошо умели отличать сук, которых не следовало калечить, от расходного материала с мягким глубоким ртом. Пёс не интересовался тем, как порванная ткань налипала на мясо, как кровь пенилась и густела в лужах слюны. Его не слишком занимала сходящая тонкими скатанными нитями кожа или как его цепь билась по подбородку. Широко расставляя лапы, Амин шагнул вперёд и двинул тазом вперёд ровно тогда, когда его бугристо-нежный член оказался над лицом раба. Головка почти без водянистой смазки шершаво сдвинулась от носа к векам. Ангел, не закрывая глаза, чуть опустил голову и шире открыл рот — пёс попал не с первого раза. Толкался, пристраивался, скользил и бил по короткой щеке. Раб ждал — только сильнее растягивал розоватую кожу. Аластор отошёл наискосок, вперёд, ближе к трибунам, и потянул за цепь. Амин небыстро развернулся и толкнул за собой тело с размятым широким ртом. Его глоткой и связками, между которыми можно оставить зреть узел. Заливать до пищевода сперму, горячее, чем стенки. Обжигать, позволять кислоте под лёгкими жрать воду с небольшими сухими примесями. Сколько успеет — перистальтика захлебнётся непереваренной собачьей спермой. Потом разбухнут, навлекут насекомых, жирных и едва позавтракавших, и будут ждать распределения, пока газы из животов будут толчками выходить и стелиться по полу. Сжечь, чтобы прокормить Коцит, или кинуть в Стикс. Может, кто-то из больших выкупит — инсценировка охоты для придворного пса. Раб несильно отталкивался руками, чтобы пёс не цеплял его когтями, волоча за собой. Аластор умел подбирать лучший ракурс — Амин толкался в раба с боку от зрителей. Чтобы каждый видел, как морщатся и слезятся мелковатые серые глаза. И как выдавливаются повышающимся кровяным давлением большие и чёрные. За головой раба растекалась лужа слюны — пёс скалился, выдавливал трое языков. Слюна затекала за русые волосы, мусолила уши, пропитывала робу у плеч. Немного боли, пикантное зрелище, когда раб двигает головой навстречу члену с достаточной амплитудой, чтобы размозжить затылок. Короткое бессловесное отвлечение. Когда Амин выдернул член, ангел впервые внятно сморщился — снова молча. Он вряд ли пользовался популярностью как способ расслабиться — изначальное послушание слишком скучное. Он не щурил глаза, когда ненависть распирала сосуды, он не выделял жертв глазами, которых мысленно пытал, долго и бесцельно. Чтобы потом сереть сломанностью и блевать покорностью до сутулости. Амин плюнул средней мордой в раскрытый по привычке рот — он драл его почти на сухую. Только его смазка, горькая и тухловатая. Она впечатывается в горло и скатывается струпьями до трахеи. Слюна забрызгала щёки, смочила разорванные губы и впиталась под распухшим языком. Что-то произошло. Дёсны намокли, щёки вздулись, зубы сомкнулись. Под белым и вымокшим хрустнуло, лопатки двинулись друг к другу, локти упёрлись в арену. Одно вещество слилось с другим. Реакция. Уголовный кодекс добра оказался нежизнеспособным. Раб закричал, царапая пол и выгибаясь в спине. Крик хлестал на трибуны, за ним не было слышно, как зацарапал когтями Аттила после короткого свиста. Как демоны завопили, а Аластор щелчком пальцев снял цепи с ошейников. Ангел не чувствовал, как Аттила врезался лапами в скрытые робой бёдра, как сунул морду под край и двинул им наверх, отодвигая. Не видел, как слюна Амина от собственнического рычания брызнула на его ресницы и как тот топтался в густой крови. Не заметил, как крайние головы пытались за волосы оттащить тело ближе к себе. Вой стал тише, только когда Амин лапой запрокинул его голову и, усаживаясь рядом со лбом, вогнал член в смазанный рот. Шесть дюймов, вылизанных начисто уродливыми языками без шрамов. Крик не прекратился — просто стал глухим мычанием. Бессвязным, бессмысленным и рвущим кожу до клетчатки. Аластор усмехнулся и отошёл к тёмному краю арены — его любимцы прекрасно справлялись и сами. Он смотрел в правый сектор. Аттила держал раба крепко, то и дело подтягивая его ближе к себе, из-за чего член второго пса постоянно вываливался из мягкого рта. Крика становилось чуть больше. Из-под робы торчали полосы без крови от когтей и вдавленных лап. Мягкий-мягкий живот. Наверное, он перепутал, кому так упорно и с должным усердием служить. Сектора пропустили этот момент. Что произошло раньше. Слишком быстро — секунды, сокращения мышц, рык и отодвинутая кожа. Аттила оказался внутри одним размашистым рывком, а раб вцепился не расслабляющимися пальцами в заросшие прямым коротким волосом бёдра Амина и рванул на себя. Член выдавил хрящи из гортани, раздувая шею в ритмичном темпе. Амин заскулил правой пастью — но выбираться не стал. Только заливал раскрасневшееся личико с дёргающимися ресницами слюной. Длинные-длинные нити, от зубов и до пенящейся кожи. Член стал гонять быстрее и легче, когда выгнутая грудь дёрнулась и изо рта сдавленными толчками полилась пёстрая комкастая рвота. Амин спустил в булькающее желудочным соком и криком горло, едва Аттила успел сделать пару толчков без особой амплитуды. Его узел, плотный и горячий, едва-едва начал формироваться в тёплом бьющемся местечке. Расползался, душил. Растягивающийся пищевод не выдерживал, рвясь и цепляясь за хрящевые полукольца. Сперма, смешанная со склизким зеленоватым застоем, обволакивала горло плотно и густо. Раб пытался елозить горлом по раздувающемуся члену, но тот едва мог продвинуться в рваной трахее. Он всё полз, полз ближе к члену, чтобы насадиться сильнее, получить больше, больше, больше. Аттила незамедлительно сомкнул пасть шириной почти в весь его оголённый спавшийся живот около его пупка. Раб впервые заметил его — и тут же дёрнулся назад, чтобы член Аттилы врезался в его дырку сильнее, чтобы пёс рычал злее и оставлял меньше места между смыкающимися зубами. Рваные мышцы легко выдержали бы и второй узел — жаль, что Аттила не любил оставаться в дырке дольше, чем требовалось. Ангел рвал своё тело, дёргаясь вперёд и тут же назад, притягиваемый ещё и зубами. Амин, развяленный, довольный, пытался лениво распластаться рядом, выворачивая следующую за ним голову и разрывая горло. Ангел извивался, скрёб руками, хватался за лапы — когда чувствительный пёс бросался на его пальцы и тут же проглатывал отлетавшие от резцов фаланги. Его кости перегрызались почти бесшумно. Когда Аттила отшвырнул плоть ангела и бросился вперёд, раб измазывал едва густеющей кровью голени разморенного пса. Ангел замотал головой и горло задребезжало сильнее, когда на его лоб посыпалась красновато-белая каша. Амин, укушенный Аттилой за опущенное правое горло, скулил и дёргался, раскрывая все пасти. Аттила рвал его кожу с короткой шерстью на себя, всё вдалбливаясь в извивающееся тело. Он хотел, чтобы эта игрушка был только его и не пыталась вывернуться ко второму псу. Сопернику. Раб возился спиной, стирал робу о ядовито-красную арену и шерудил обглоданными вспухшими руками, пронизанный двумя членами. Аластор уже успел дойти до правого края арены, смотря на свой прекрасный фактор отвлечения. Сероватая кожа и бархат. Любимцы справлялись сами. Аттила рванул голову на себя — и зубы остались красными, пока Амин выскуливал поочерёдно тремя горлами и пытался вытянуть разбухший узел из горла. Член никак не выходил, сдавленный размозжёнными стенками. Ангел рыдал, нелепо раскрывал рот шире и всё тянулся беспальцевыми ладонями к тазу Амина. А пёс всё лил на его скручивающуюся кожу кровь и тремя челюстями одновременно пытался выгрызть свой член из горла. Трахея поддалась быстро — и несвязный негромкий вой потёк с хрипами в прокушенные дыры. Вся грудь, шея, голова — всё дёргалось вперёд, ближе к вытягивающемуся узлу. Аттила не хотел снова делиться. Он вогнал член поглубже — и вырвал зубами бок раба. Из розоватых клыков вывалилось мясо и шлёпнулось без формы и места на арену. Новый толчок — пёс отшвырнул проткнутый парой позвонков новый шмоток. Кровь хлынула между мышц и костей. Третий удар бёдрами — Амин легко оттащил на себя половину раба, нетерпеливо дергая дутым узлом в рвоте между не сходящимися стенками ротоглотки. И стало тише. Аттила совсем негромко зарычал, переступая едва-едва обожжёнными скользкими лапами и всё выталкивая тонкую порванную кишку с комками печени из своего неподвижного обрубка. Тело расслаблялось, но псу хватило вбить таз до упора несколько раз и размазать белёсую сперму по крови и вываливающейся следом за членом прямой кишкой. Аластор обернулся и сморщился, видя вырванный клок тёмной шерсти между кусками тела. Хотя это вполне оправданные риски, когда ядовитая слюна псов оказывается афродизиаком, смешиваясь с ангельской слюной. — Η παράσταση τελείωσε. Καθαρίστε τον εαυτό σας, — Аластор щёлкнул пальцами, и света стало меньше, чтобы быстро высыхающая бежево-розовая шерсть не так сильно бросалась в глаза.***
— Лучше бы у тебя сейчас нашлось объяснение тому, почему ты пишешь такую чушь в отчётах, иначе у меня не будет ни единой причины не проломить тебе череп и не заставлять тебя вылизывать всю грязь. Кроули снова встряхнул улыбку с зазорами за ломкие волосы — не будь под ней шеи, удержать одной рукой голову было бы куда сложнее. Не будь у суккуба тухловатого желания привлечь к себе внимание, его бы не звали чертёнком, а Кроули не оказался здесь так скоро. Он устроил порядочно работающую систему выдачи концентрата — так люди, когда он ещё работал на Земле, кормили рыбок в аквариумах. Автоматическая подача пищи, и корм медленно планировал на мозговые коробки под чешуёй. Чертёнок исправно тянулся к трёхнедельному запасу яда, ежедневно выдаваемого из полости стола. И, о, как живописно он описывал последствия. А ещё свалянный матрас. И свет с неправильным тоном излучения для нежно-ночного зрения суккубов. И, конечно, про то, что его Аллаги зовут и за что так сильно любят в аду. — Ты не заходил ко мне больше недели, — чертёнок смотрел разморенно, сыто. Только личико немного посерело. Не слишком заметно, но Кроули приходилось уделять это чёртово внимание всей его персоне. Хвост лениво щекотал неправильно выстроенной верхушкой его пальцы. — Я же говорил, что плохо переношу скуку, а ты меня бросил. Как мне, прикажешь, достучаться до тебя? «Кроули, я твоя Джу, приходи и спаси меня, иначе яд сожжёт меня заживо, о, такой участи ты мне желаешь?» «ладно в целом сойдёт но я так заработаю сколиоз замени матрас» «Кроули, мне ужасно плохо. Причина? Потому что здесь нет тебя. Я такой преданный» «ничего не болит вроде хотя нет глаза ноют из-за этого беляка замени лампочки» «Кроули, сегодня моё сердце точно не выдержит. Новый день — и снова ты не заглядываешь» «хочется лечь и не вставать» «Ау, ау, ау, Кроули, приём» «Я обещаю, что буду хорошим, Кроули, мне так скучно» «немного ломит под ключицами неприятно» «Я Аллаги, ты Кроули, приём, как слышно, срочно требую лично связи с базой» «слабо себя чувствую такое себе» «Умер от скуки и злостного игнорирования, на поминки только с пожертвованиями» «не почесал ногу с зудом решил что и так хорошо лежится» — Мне ничего не стоит сейчас превратить твой курорт здесь в муку на пару веков, — демон сильнее оттянул патлы, перекручивая в кулаке. Чертёнок безголодно уставился на него. Ожидая и не делая ставок на следующее слово. — Это тебе не наскучит? — Смотря, какую именно, — суккуб поджал губки, подминая верхнюю губу нижней. Он ежедневно складывал во второй отсек пустую баночку и тут же сканировал отчёт. Конечно, Кроули мог смотреть в камеру, но, Сатана на меня отвлекись, у него не было столько свободного времени. И всё же стекла не отражали самочувствие в полной мере. Кроули планировал появиться здесь недели через три, когда тело суккуба основательно будет пропитано концентратом, — но чертёнок безостановочно писал ему послания, идиотские и совершенно не отражающие суть его состояния. Пару минут с задержкой связи, и у него в кабинете оказывался отчёт. — Я видел, как мучают души. Сатана меня прости, но это же один из смертных грехов в чистом виде. Кроули, прижав язык к передним зубам, несильно сплюнул воздух — чертёнок даже глазки не прикрыл. Вяло. Последние его отчёты состояли не больше, чем из трёх слов — «Аллаги очень скучно», «где же Кроули», «умираю», «плохой матрас», «когда заплатят». Наблюдая за подопытным через камеру за дезинфектором, демон уже начал догадываться, что лично увидит, почему характер отчётов изменился. — О, герцог Кроули, ты такой скучный? — чертёнок начал лениво мотать головой, пытаясь высвободить волосы из пальцев Кроули. — Я надеялся, что ты хотя бы заметишь мою грубейшую ошибку. Разве ты не должен как герцог следить за порядком? А я его так вероломно нарушил. Скука — это же не смертный грех, ну ты чего. Давай, накажи меня. Развлеки хотя бы себя. Я же знаю, что тебе жутко скучно со своим поганым ангелочком. Ладонь от кистей до фаланг закололо — суккуб смеялся, как будто икал. И не тянулся к краснеющей щеке — били с не самым удачным замахом, потому что быстро, сиюминутно, концентрация эмоции до действия. Сработавшая уловка — чертёнок сминал поцветневшую кожу улыбкой и больше не пытался выбраться. — Наконец-то, герцог Кроули! Я знал, что в вас ещё осталась хоть капля веселья. О, Кроули знал, что суккуб пойдёт на что угодно, лишь бы демон обратил на него внимание. Исцарапал злостью, выскреб кожу ненавистью. Даже сейчас, в таком состоянии. Знал — в аду, где пониже, любили развлекаться подобным образом. Неплохая проверка готовности на пост повыше. Только Кроули знал кое-что ещё. Что-то ужасно простое, очевидное, понятное, развязывающее руки каждому в этой комнате, — суккуб не выйдет из этой смотровой. Каким бы ни был результат. И чертёнок знал это, когда наугад подбирал имя его ангела. Знал, когда Кроули вжимал волосы в пальцы сильнее. Знал, когда демон позволял рту дёргаться — но не рукам швырять его. Знал, когда после слишком много раз повторённой первой буквы алфавита Кроули вытряс из ладони его голову. Брезгливо и с уменьшенной амплитудой. О, нет, больше он не поведётся на это. Как бы он ни был уверен, что все оттенки, от красного до чёрного, пойдут его наглому чертёнку. О, как бы это было. В комнате на вырост хрустнуло от потолка до пола. Смято и коротко. Волосы набухали от крови, а она всё лилась на плечи, на наклонённое лицо, губы, ушную раковину, подборок. Кровь сушила кожу, веки, налипала на ресницы, медлительно скатывалась со скул. Кровь бы могла точить все кости — точно бы добралась до них через пару лет. Она бы потеряла вкус, цвет, растворяя этот рот, зубы и белые волосы под носом. Вся белая рубашка в красном, красном, красном под мятой стойкой. Сосуды под сломанным пазлом-черепом тошнило кровью, темной и густой. Суккубы не следят за здоровьем — аорта едва выдерживала давление. Чертёнок дышал сипло, плевался воздухом, и кровь летела от губ мытыми слюной каплями. Это цвет ему шёл. Как идёт молчать. Быть раненным. Подчиняться Кроули в испачканном белом. Хрупкая беспомощная оболочка. О, как это было бы сладко. Суккуб распластался на слишком белом полу, не пытаясь ни встать, ни пальчиков к нему протянуть. Слишком белый и чистый. И почти не разочарованный. Только вялый и слишком ленивый. Кроули коротко оттряс рукой — чистой-чистой. Кровь бы отлетела хорошо. Он, кажется, понял. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы забрать оставшиеся восемь концентратов. — Поднимись и жди следующего приёма. Потом нормально опишешь своё состояние. Иначе я здесь больше не появлюсь. — Угрозы и шантаж? Это по мне, — хвост размашисто прошёлся вверх и ослабленно рухнул вниз. — Но это правда жутко страшно. Вы хоть и не самый приятны собеседник, но хоть что-то. Ладно, так и быть, всё будет в лучшем виде. Кроули не ответил, голо смотря на вялые подтягивающиеся к тельцу руки. Он никогда не надевал очки, приходя сюда. Герцог-змий, великий и хитрый до звания отважности. Он вдруг подумал, что Азирафаэль вряд ли бы перенёс подобное. С кровью и всем подобным. Как и почти любой другой ангел. Обмороки, тяжёлое восстановление, неработоспособность — это было пройдено ещё в самом начале, когда о функции рабов после победы только начинали задумываться. Их было так много — предложений об использовании на столе Занозы ещё больше. Суккубы быстро вернулись на должность подопытных — едва-едва тела без ноздрей и суставов раскидывали ссохшиеся руки перед псами. Но чертёнок так же знал, что без его участия мало что выйдет. И что ему замену удастся найти не слишком скоро. Это сильно продляло его пребывание в смотровой — и усугубляло возможности получения внимания. Кроули тряхнул стаканчиками с неправильно рассчитанной дозой и молча развернулся. — До встречи, герцог Кроули! — крикнул чертёнок, слабовато кидаясь голосочком на его спину в дверном проёме. — Уже ужасно скучаю. Кроули нужен был податливый материал, чтобы сам шёл, почти без толчка, — а не развяленное месиво конечностей без воли и желаний.***
Кроули ждал его — это было очевидно. Обычно демон знал, чем занять себя: отчёты, бумаги, мелкие домашние дела. Конечно, он всегда был готов прерваться ради ангела — накормить, обработать метку, выслушать просьбу. Но Кроули никогда не обводил взглядом вход в гостиную, не мял пальцы и не вскидывал брови с коротким губным «о» при его появлении. — Ангел, ты спрашивал меня тут недавно про Землю, — Азирафаэль медленно кивнул, опускаясь в кресло напротив. — Ты бы хотел туда вернуться? Ангел чувствовал, как кожа липнет к нему, — неудобная, потому что не предназначенная для него. Он тихо выдохнул — после, он позволит себе все мысли позже, на бумаге — и кивнул. Ему даже ничего не снилось этой ночью. А сейчас перед ним Кроули, которому не слишком сильно нравился страх. Земля когда-то была связующей — на ней он обрёл всё и там же потерял. Это глупо, но у него едва хватает сил делать вдохи между мыслями. Сейчас всё упрощается до примитивных метафор и символики. Так бывает, когда от страха не хватает сил на развитие. Знакомое едва-едва, но успокаивает. Земля — встреча в саду. Земля — Кроули. Земля — Апокалипсис. Земля — начало войны. Земля — плен. Конец. Азирафаэль кивнул — посмотрел коротко, чтобы Кроули не успел зацепиться за его взгляд. Голо, без линз. Целью была не сама Земля. Это последняя память, уже без эмоций, почти без контекста. Земля — это единственное новое завтра. У Фелла больше не за что здесь цепляться, чтобы заставить себя в промежутках вдохнуть, чтобы закрыть глаза, чтобы открыть их после нового сна в его коллекции. Земля существует. На Земле можно упасть на колени и быть. Не важно зачем. Просто стремиться к этому — здесь же не будет ничего. Даже у Небироса, ещё там, было, чего ради плакать чуть тише. Повыше, чем просто самосохранение. Он ждал Кроули, его Кроули — которого нельзя сейчас мазать этими мыслями. Они разбрасывают конечности, обжираются конечным мозгом, а потом, не отворачиваясь, плюются рвотой себе на колени. Они жиреют от страха — высококалорийная пища. Особенно сейчас, когда страх так и не находит выхода. Больше времени — больше вариантов развития для мыслей. Эволюция никогда не останавливается и снабжает рядом зубов. А это Кроули, его Кроули — но, боже, их дружба километрами выше. На той самой Земле. Вряд ли ему станет там лучше, вряд ли многое изменится — у него всё равно нет других вариантов. Азирафаэль кивнул. Кроули улыбнулся — чуть больше слева, если смотреть с его стороны. — Не обещаю, что надолго, но, думаю, я смогу это организовать. Высшие чины часто везде берут своих рабов, так что вряд ли это будет слишком подозрительно. — Земля ведь не разрушена, да? Война так и продолжалась в подпространствах? Азирафаэль не мог вспомнить, когда в последний раз думал о том, как сильно они ошиблись с Кроули. От этих мыслей раздражения под язычком и выросты у оснований век — изнутри, чтобы моргать и расцарапывать белок. — Да, людей это никак не коснулось. — То есть мы зря думали, что всё будет уничтожено? — Нас не посвящали в их планы. Нам можно это простить. Кроули смотрел на него слишком долго, слишком прямо — расширенные зрачки. Спокойный голос. Азирафаэль помнил демона, который слишком сильно любил всё земное — и реагировал соответствующе. Это было его слабостью. Как и кое-что другое. Тоже связанное с Землёй. — Ты бы смог простить себе, если бы мы сбежали тогда? На Альфу-Центавра? — Я не мог простить, что потерял тебя ещё в самом начале. Всё было бы по-другому. Феллу казалось, что это спрашивает не он — и отвечают не ему. Он спит, не знает, не чувствует — не он всё пытается расслаивать кости и волосы о не своё прошлое. — Сужаешь весь мир до нас двоих? — Тебе жаль бывших собратьев? Азирафаэль поднял глаза: ему можно, ненадолго, быстро, если это не он. Кроули смотрел на него — покромсанный ангельский взгляд. Что бы ответил именно он, а что тот, кто говорит за него? — Только не говори про План, а то это снова будет бессмысленно, — демон едва-едва сморщился, дёрнулся взглядом по креслу напротив. Ангел замер — и он, и тот, кто был такого же роста, веса и с такими же неровными ногтями, но им не являлся. — Я когда-то думал, что Апокалипсис даст нам хоть немного ответов. Хотя бы про то, насколько План подробный. Может, там вообще только цель. И пометка, что средства — любые, — Кроули дёрнул брови вверх и сжал губы сильнее. Его Кроули всегда любил рассуждать о Плане. В этих нескольких метров, от одной обивки до другой, что-то ползало. Расслоившееся, гадкое. Люди обычно кривят на такое губы и говорят, что это слишком цинично. Особенно, если это не касается их. Кроули хотел сказать что-то ещё, когда ему на руки шлёпнулась записка. Ангел уже видел такие: они приходили почти каждый день. Иногда по несколько раз. Время и место. Сейчас и на шестой этаж. Обычно давали чуть больше времени. — Прости, ангел, — Кроули выдохнул, основаниями ладоней выталкивая себя из кресла. Фелл не знал, хотел бы он слышать продолжение слов демона. — Я скажу тебе, когда смогу выбраться на Землю. Азирафаэль не остался один в комнате, в этом неудобном кресле, с кем-то чужим рядом с собой — почти в нём. Он встал следом за Кроули, всё ещё не зная, как бы хоть кто-то ответил на тот вопрос. Про собратьев, смысл которого был далеко не в этом. Ему не то чтобы стало лучше с появлением дневника — скорее, он научился обещать себе позволить мыслям течь и разлагаться на бумаге, а не под коркой. А потом смотрел на пустые сухие даты. Что-то там, впереди, медленно тлело. Как будто бы специально для него.***
Сжимая в руках жёсткую чёрную мочалку, больше чтобы хоть за что-то держатся, ангел впервые за последний месяц обжигал солью красные зажмуренные глаза. В квартире на пятом этаже было почти тихо. Раздался громкий хлопок, как если бы дверная ручка пробила гипсокартон.