⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
Стены отцовского кабинета были красного цвета с золотыми вкраплениями, что соответствовало геральдическим цветам нашей семьи. В этих же цветах была выполнена и мебель в кабинете. Кто-то скажет, что находиться целый день среди огненно-красного и золотого тяжело, что это бьёт по нервной системе и излишне раздражает ум, но мне нравилось. До сих пор помню тяжёлые парчовые шторы, перевязанные золотыми лентами. Раз в два-три месяца служанка приносила в кабинет высокую лестницу и снимала эти шторы. Они с шелестом падали на пол, поднимая в воздух тучи пыли, а в кабинет моментально врывались лучи света, разгоняя извечно царивший там полумрак. Почему-то от этого кабинет моментально терял своё очарование и загадочность. Словно свет разгонял всё, что мне было так дорого.⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
Обед подавался в час после полудня и ни минутой позже. Какой в этом был сакральный смысл я не знаю до сих пор, но отец настаивал, что минутой позже садиться за стол вредно, а минутой раньше — бесполезно. Этому закону подчинялись все: слуги, я и даже мать, которой полагалось обедать вместе с нами, хотя завтрак и ужин ей подавался отдельно. Дядя Алекс был единственным, кто рисковал время от времени нарушить это правило. Он приходил тогда, когда все уже доедали свой обед, улыбался и говорил что-нибудь вроде: «какая жалость, кажется, я опоздал». На самом деле на его лице не было в этот момент ни намёка на эту самую жалость, а сам он, скорее всего, был занят своим излюбленным занятием — скачками на лошадях — и попросту не счёл необходимым отвлекаться. Отец молча хмурился, но прощал. Каждый раз прощал со словами, чтобы впредь брат был более внимателен ко времени, даже к нашей семье оно может быть беспощадным. Дядя уверял, что больше подобного не повторится, и месяц спустя снова умудрялся пропустить обед.⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
Ребёнком, утренние часы я любил больше всего. Отец вставал необычайно рано для монаршей особы. Тихонько, чтобы не разбудить меня, он заходил в детскую, стоял пару минут рядом с кроватью и смотрел на меня. Потом так же тихо уходил. Никогда он не желал мне доброго утра и не целовал меня в лоб, как это делают другие отцы, но от этого менее ценными эти минуты не становились. Многим позже я понял, что это был тот максимум проявлений любви, который он мог себе позволить. А тогда мне просто нравилось это ощущение, когда я просыпался от скрипа двери и сквозь остатки сна смотрел на отца. До сих пор иногда рано по утру мне кажется, что он где-то здесь. Много раз отец говорил слугам, чтобы в моей комнате смазали дверные петли, а я подбегал и находил с десяток причин для того, чтобы они этого не делали. Потом отец махнул рукой и оставил всё как есть. Утро, рассветная зябкость, скрип двери, шаги отца… Наверное, это осталось для меня чем-то вроде высшей формы отцовской любви.⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
Императорский сад я считал своей личной вотчиной. Всё, что там имелось, по моему мнению, принадлежало лично мне, начиная от кустов с кремовыми и красными розами и заканчивая маленьким прудиком, где плавали огромные серебристые карпы. Розы полагалось выращивать только двух цветов, тут никогда не было ни белых, ни розовых кустов. Отец всегда с большой ответственностью относился ко всему, что касалось семьи и права на власть. Красные розы символизировали цвет герба, а кремовые… Это было единственное послабление для моей матери и его жены. Она любила розы кремового цвета. Но больше всего мне нравился пруд. Когда светило солнце его поверхность казалась голубовато-изумрудной, а спины рыбин серебрились у самой поверхности воды. Если же небо было хмурым, то водная гладь становилась мутно-серой, словно поверхность старого и потемневшего от времени зеркала. Вообще-то вокруг пруда стояли скамеечки и хорошим мальчикам предполагалось сидеть на них, созерцая красивый пейзаж… Но кто в десять лет хочет быть хорошим мальчиком? Пока никто не видит я забирался на ствол старой ивы, склонившийся к самой воде. Сидеть на нем было удобно и по-своему уютно. Но, если меня успевали заметить за этим занятием, то вечером непременно следовал отцовский выговор. Ведь маленький принц мог упасть, а империя лишиться наследника. По мнению отца, это был крайне дурной поступок, но серьезного наказания так ни разу и не последовало.⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
«Должен». Это слово висело над моей головой с неизбежностью фатума. Я даже не помню, когда впервые услышал его, но с самого детства оно преследовало меня. «Наследный принц должен слушать ментора и не отвлекаться на птиц за окном, » — говорил мне мой ментор. «Мой сын должен вести себя так, как того требует этикет, » — убеждал меня мой отец. «Ты же будущий император, ты должен быть сильным, » — легонько журила меня мать. А я ненавидел это мерзкое слово. Но вот ведь какая нелепость: именно это слово спасло меня, когда моя жизнь рухнула, и я сам едва не покончил со своей жизнью. Должен… Я был должен выжить и впервые я сделал именно то, что должен был.⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
Судьба не одарила меня братьями и сёстрами, что, впрочем, отчасти объяснялось излишне натянутыми отношениями между родителями. Но кузины в наличии имелись. Одну из них звали Лилит. Невысокого от природы роста, она едва дотягивалась мне до плеча, хотя и была на пять лет старше. С острыми чертами лица, пронзительными глазами и тёмными волосами, она больше всего походила на хищную птицу, да, в общем-то, она и была ею. Всё время, которое мы проводили вместе, превращалось в сплошную пытку: Лилит умудрялась доложить отцу о каждом моём, даже самом мельчайшем, просчёте. При этом сама же постоянно подталкивая меня к ним. Эта хитрая бестия в жизни была куда опаснее, чем могло бы показаться, хотя и внешне она не производила приятного впечатления. Даже обращалась она ко мне не по имени, а «мой бесполезный младший кузен». — Я вырасту, стану императором и прикажу тебя казнить, — надув щеки, сообщал я. Лилит смеялась, трепала меня по голове, до которой доставала только встав на цыпочки, и говорила: — Глупый и бесполезный маленький кузен, это не так-то просто. А если ты всё-таки казнишь меня, то я буду приходить к тебе по ночам призраком и пугать тебя. Я представлял себе её острый нос и тонкие сжатые губы, её пронзительные глаза в ночной темноте и мне и впрямь было страшно. Однажды я даже спросил у отца не может ли он приказать казнить Лилит. Отец рассердился, а я в первый и последний раз в жизни получил три удара розгами. Тогда Лилит опять победила своего бесполезного маленького кузена. Младшая же кузина Симото казалась её практически полной противоположностью. Тоненькая и хрупкая, она была самым тихим ребёнком, какого мне только приходилось видеть. Она старательно выполняла все правила, который только существовали в этом доме, словно они и были смыслом её жизни.⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
Тот день запомнился мне очень хорошо, даже сам не знаю почему. Я возвращался туда бесчисленное множество раз в своих снах, снова и снова переживая события далёкого прошлого. С самого утра я чувствовал себя неважно, вроде бы ничего страшного, но ощущение лёгкого недомогания преследовало меня. Впрочем, с точки зрения отца это вовсе не было поводом для того, чтобы отлынивать от урока верховой езды. Буян, несмотря на имя, был спокойным молодым конём, всегда послушным и снисходительно относившимся к моей скромной персоне. Я оседлал Буяна, взял в руки поводья и натянул их. Конь, послушный моей руке, пошел сначала медленным шагом, потом все быстрее и быстрее, переходя на иноходь. А между тем мне было совсем не по себе. Сложно даже объяснить, что именно произошло, словно страх сковал моё тело, не позволяя двигаться. Как бы я не пытался остановить Буяна, но он только шел ещё быстрее, готовый в любой момент пуститься галопом. Честно говоря, в тот момент мысленно я уже попрощался с жизнью, буквально ощущая как сознание покидает меня, когда что-то всё же заставило Буяна остановиться. — Ой-ей! Кажется, кто-то сегодня не здоров. Я буквально упал на руки дяде, который, поняв, что происходит что-то не то, поскакал за мной и на ходу перехватил у меня поводья, заставляя коня остановиться. У меня был сильный жар. Даже при том, что я рос достаточно болезненным ребёнком, так я никогда ещё не болел. Голова раскалывалась, и даже свет причинял боль, чтобы хоть как-то уменьшить мои страдания, мать приказала задёрнуть шторы, не сказать, что это этого мне стало намного легче, но хотя бы глаза не так болели. Жар накатывал волнами, отчего я всё время мёрз и пытался укутаться в два, а то и три одеяла. Я хотел пить, но даже глоток воды давался мне с трудом. Руки словно выворачивало во всех суставах, а тело болело так, словно меня избили. Иногда я впадал в полусон-полубред, переставая понимать, что вообще происходит. А когда приходил себя то видел мать, которая испуганно хватала меня за лицо и спрашивала как я. — Маленький мой мальчик… — шептала она, страшась побеспокоить меня и в то же время боясь отойти хоть на минуту. Иногда я что-то отвечал, не особо, впрочем, вдумываясь в то, что говорю, иногда просто слушал её голос. Мягкий и безмятежный… Нет, безмятежным он, конечно, не был, голос дрожал и сбивался, но для меня она старалась держать себя в руках и в общем-то у неё получалось, мне тогда сон казался безмятежным. — Я подарю тебе весь мир… Даже больше, мой мальчик! Всё, что лежит до самого горизонта и за его пределами, будет твоим! Ты только выздоравливай, мой хороший.⊱━━━━.⋅ ⋅.━━━━⊰
Послышался стук, заставивший мужчину отвлечься от его занятия, и через секунду в комнате возникла тень. — Господин, все готово. Прикрыв уж слишком потёртый блокнот и заслонив его рукавом черного кимоно, мужчина взглянул на прибывшего и, хмыкнув, махнул рукой, намекая, чтобы тот убирался. Губы произвольно растянулись в едкой улыбке и вновь открыв дневник, он написал последние слова:С ненавистью…
На лице отразилось недовольство, нет, не так.Шахматист.
Глухой удар разнесся по кабинету. Положив потертый блокнот в ящик письменного стола, мужчина подошел к окну. Скоро, скоро все начнётся и так же быстро закончится. Он засмеялся, неприятный, шелестящий смех разнёсся по комнате, а скоро… Совсем скоро он накроет весь континент.