В этот раз ему пришлось сопровождать Кристин. Это была встреча, направленная на благотворительность — можно было приобрести идею или разработку, а деньги за это направлялись на строительство района для рабочего класса. Дешевое жилье — лакомый кусочек для тех, кто не может позволить себе больше. Отец вывозил древесину за границу, и разрастающееся поселение, способное трудиться на благо его семьи, было ему только на руку.
Несмотря на то, что никто, кроме отца, в бизнесе семьи не участвовал, Том все равно почему-то обязан был присутствовать на большинстве мероприятий. Так повелось с самого детства: он был самым старшим ребенком в семье, но дело даже не в этом. Мать говорила, что внешность Тома располагает к доверительному и благосклонному отношению у окружающих к его семье. Проще говоря, Том был достаточно красив, чтобы торговать лицом и рекламировать деятельность отца, как богоугодную (выражение матери, выросшей в семье священника) и частично благотворительную.
Все это была чушь собачья, конечно.
— Ну же, Том, — сказала Кристин, кивая в сторону открытого выставочного зала.
Бенджамин, по привычке пытающийся схватить Тома за руку, но каждый раз отдергивающий ладонь в последний момент, скромно сжимал ручки в кулаки. Он не был приучен к долгим встречам, и наука с ее достижениями его не интересовали, но не взять с собой своего младшего ребенка Том не мог — иначе это вынужденное посещение скучного мероприятия грозило обернуться очередным семейным скандалом. Доказывать Кристоферу, что он не гуляет по другим мужчинам, было утомительно и глубоко оскорбительно. Том устал носить скрывающую все тело одежду, а рубашки выбирать такие, чтобы рукав был длиннее, чем нужно. Даже сейчас он чувствовал себя неуютно, особенно когда Бенджамин, забываясь, хватал его руку. Приходилось то и дело поправлять рукав, дергая его вниз к пальцам.
Они прошли в выставочный зал. Кристин хлопала глазами; Том, смотря на нее, не понимал, для чего она здесь: перспективного жениха не найдется, да и сама тематика встречи была откровенно чуждой сестре. Кристин увлекалась парфюмерией и косметикой, но недостатком ума не страдала — иначе родители давно махнули бы на нее рукой. Как они махнули рукой на самого Тома.
— Кристин, что мы конкретно ищем? — спросил Том, уже порядком утомленный хождением без определенной цели. Улыбаться сил не было никаких. — Бен устал.
Кристин, обернувшись, посмотрела на племянника и улыбнулась.
— Бен, ты ведь сможешь еще немного потерпеть, да? — сладким голосом спросила сестра, чуть наклонившись к внимательно слушающему ее ребенку. — После я угощу тебя шоколадным тортом, идет? Твой дедушка приедет за нами.
— Не обещай ему, — прервал Том и, глядя, с каким энтузиазмом закивал его сын, вздохнул, — мы сразу поедем домой. Кристофер ждет нас.
Сестра выпрямилась и криво улыбнулась, бросая вполголоса перед тем, как развернуться:
— Лучше бы устроился на вторую работу, больше бы было пользы.
— Он старается, — без эмоций и особого желания парировал Том. Сестра презрительно хмыкнула, после чего посмотрела в сторону и вся как-то сразу подобралась. В той стороне стояло несколько молодых людей — настолько молодых, что Тому они казались почти детьми. Всякие сомнения по поводу причин нахождения Кристин здесь сразу отпали, все стало ясно, как день. А еще Том не сомневался, что сестра воспользовалась духами с феромонами, хоть сам омега их на Кристин не чувствовал.
Сестра подхватила ручку Бенджамина и медленно, но точно зашагала в сторону молодых людей.
— Кристин…
— Я здесь для знакомства, — остановившись на мгновение и обернувшись, проговорила сестра. — И я займусь тем, зачем пришла. Можешь стоять тут, если хочешь. Или поехать к Кристоферу, если так по нему скучаешь.… Но ради Бога, Том, неужели тебе не надоело?
— Мама бы не одобрила твои слова, — Том слабо улыбнулся. Он слишком устал бороться с убеждениями своей семьи насчет его мужа, а еще бороться с убеждениями мужа насчет его семьи. Тома словно разрывало на части, и продолжалось это уже больше десяти лет. — Она бы сказала…
— Что не нужно упоминать Бога без надобности, — сестра закатила глаза. — Как бы то ни было. Пойдем, Бен, мой ангелочек.
Сын беспомощно взглянул на Тома напоследок; омега коротко помахал ему рукой, и именно в этот момент это и случилось. Он ощутил на себе чужой взгляд, да еще так явно, что стало не по себе. Повернув голову, омега посмотрел на компанию, к которой направилась Кристин, и заметил рассматривающего его молодого парня. На вид ему было не больше двадцати; вихрастый, в очках в модной оправе и рубашке с коротким рукавом — все это выглядело настолько умышленно по-бунтарски, что было даже смешно.
Том слишком поздно понял, куда направлен чужой взгляд. А, поняв, поспешил опустить руку и одернул рукав пониже, скрывая свежие синяки на запястье. Чужой взгляд тут же переместился на лицо омеги, и Том ощутил себя совсем глупо, осознавая, насколько истеричным вышло движение. Плевать. Он этого любопытного юнца видит в первый и в последний раз.
Кристин к этой секунде дошла до компании и уже завела разговор, привлекая к себе всеобщее внимание. Она была красивой, его сестра, и хорошо умела говорить. В отличие от Тома, давно признанного главным позором семьи, Кристин еще имела в глазах родителей шансы на нормальную жизнь.
Несмотря на то, что вся семья догадывалась о положении, в котором Том находился, живя со своим мужем, никто не стремился ему помочь. Так было правильно, это был своеобразный урок; он, самый старший ребенок, на которого возлагалось так много надежд, в которого вкладывалось так много сил, в итоге залетевший в восемнадцать от сына экономки и выскочивший замуж, едва не стал причиной сердечного приступа собственной матери. Та открестилась от него и внука сразу, заявив, что Том никогда не сможет вернуться в семью. Она также сказала, чтобы Том не смел жаловаться или приходить и плакать возле нее. Будучи молоденьким влюбленным омежкой, Том ощутил лишь глухую досаду и обиду. С годами обида улеглась, не оставляя после себя ничего. С каждым годом Том чувствовал себя все более и более оцепеневшим, будто видя свою жизнь со стороны. Первое время после рождения первенца было совсем тяжело: отлученный от семьи, Том съехал к молодому мужу, который зарабатывал ровно столько, чтобы они не умерли от голода. Родители перестали упоминать Тома, и на время омега полностью исчез с глаз своей семьи, словно его никогда и не существовало. Несколько лет спустя у него родился второй сын, и тогда-то мать оттаяла, а за ней и отец. Скорее, не оттаяла даже, а смирилась. С тех пор отношения с семьей были восстановлены, но отпечаток на них остался неизгладимый.
Том никогда не жаловался семье и кому-либо еще на свое положение. Он просто не смел. Оставаясь в одиночестве, в минуты особого отчаяния он закрывался в ванной комнате. Детские голоса за дверью приводили его в чувства, и он возвращался в клетку, в которой оказался сам и добровольно, а вот выйти не мог.
Чужой взгляд по-прежнему ощущался, поэтому Том обернулся и прищурился, готовясь встретиться глазами с нахальным бунтарем. Только вот парень уже не смотрел на него, он разговаривал с Кристин и белозубо улыбался. Омега вздохнул. На шее парня на длинном шнурке болтался именной бейдж, прямо-таки кричащий, что парень — важная персона. У Тома такого не было: в руках лишь обычный гостевой бейдж без имени. Непонятно, почему, но именно этот бейдж как-то оттолкнул Тома от этого парня. Парень, вероятно, заинтересовался им, потому что не понимал, что такой, как Том, забыл у научных стендов с большими вывесками со сложным текстом. Из всего написанного выделялась и была знакомой только фамилия:
Аккерман.
Общество становилось прогрессивнее, законы стремились установить полное равноправие, но экземпляры, считающие себя лучше других только из-за каких-то природных особенностей, до сих пор находились. Вероятно, это был тот самый случай. Том, решив удалиться в соседний зал, еще раз посмотрел напоследок на компанию, в которой теперь находилась Кристин. Бенджамин выглядел довольным жизнью и плакать явно не собирался, а сестра смеялась, прикрыв рот рукой. Том без всякого интереса еще раз скользнул взглядом в сторону ранее разглядывающего его парня.
Парень, смотря прямо на него, подмигнул, и на секунду Том застыл, не понимая, померещилось ему или нет.
Одиннадцать дней спустя
Первое впечатление было обманчивым. Элайджа Аккерман оказался человеком либеральных взглядов, а еще младшим наследником известной фамилии, работа которого и была представлена на стендах. Неглупый, но слегка взбалмошный альфа себе на уме, упрямый и своенравный, избалованный вниманием; Том понятия не имел, что в нем самом так привлекло этого альфу: внешность или внешняя холодность. Притворяться Том умел лучше всего, спасибо воспитанию.
О, как это было глупо; Том и сам не знал, что же он, черт возьми, делает. Это была их вторая встреча, и состоялась она в доках. Том сам так решил — через три дня после первой встречи, хотя с нее уходил уверенным, что больше наедине с Аккерманом никогда не окажется.
Визитка Элайджи, которую молодой альфа практически насильно всучил Тому при их знакомстве, до сих пор хранилась в кошельке. Крис нашел ее, и именно из-за нее омега оказался прижатым к стене и схваченным за горло. Бывало, в порывах бессильной злой ревности муж переходил все границы, так случилось и в этот раз. Том едва смог уверить его, что визитку взял для Кристин. Вспышка быстро погасла, словно ее и не было, и Кристофер искренне попросил прощения. И Том простил до следующего раза.
Том был достаточно опытным, чтобы понимать, чего хочет Элайджа Аккерман. Только вот сам омега понятия не имел, что именно заставило его набрать номер с визитки в первый раз. А уж что заставило прийти во второй, да еще вот так, как скрывающегося подростка…
Том не понимал сам себя. То ли последняя ссора с Кристофером довела его до этого, то ли общая утомленность жизнью заставляла его совершить хоть что-то безумное, хоть что-нибудь выбивающееся из этой опостылевшей рутины с любимыми, но слегка поднадоевшими детьми, ссорами с вечно недовольным собой и им мужем. Хоть что-нибудь, чтобы не чувствовать себя никем. Единение душ в браке давно прошло, стерлось под недопониманием и взаимной усталостью друг от друга. Но Том и помыслить не мог, чтобы уйти. Да и куда бы он пошел? Какой бы ни была его жизнь, она была наполнена хоть каким-то смыслом. Кто он без той реальности, что создал сам в восемнадцать лет по собственной глупости?
И неважно, насколько у Элайджи Аккермана красивые глаза, и что его древесный естественный запах ощущается, как сама свобода.
Три месяца спустя
Это была катастрофа. Большая глупость, совершенная им, привела к поистине чудовищным последствиям.
— Папочка? — позвал Бенджамин, неуверенно поскребшись в дверь. — Ты там?
Весь последний год Том думал, что его жизнь невыносима. Он, конечно, ошибался. Вот
теперь было невыносимо.
Чудовищная ошибка. Лишняя полоска на тесте буквально разделила жизнь на до и после, и Том ощущал самого себя внезапно разбитым, расколовшимся. До — детский смех, близкий человек, которому можно доверять, рядом, устоявшийся быт — все словно превратилось в пыль. Том не мог поверить, что это происходит с ним.
Просто ошибка. Этот роман, ставший для Тома глотком свежего воздуха, чем-то новым, невероятно динамичным, должен был закончиться так же быстро, как начался. Искра безумия погасла, Том просто не мог себе позволить увлечься этим всерьез. И неважно, что он чувствует или думает — важно лишь то, что у него уже было.
Том был в положении. Снова. И на этот раз не от мужа, не было никаких сомнений. Он заперся в ванной комнате, чтобы никто не заметил его отчаяния. Дети развлекали себя сами, но младший, теряя родителя из виду, звал его.
У Тома уже был достаточно крепкий брак и трое детей. И он бы хотел ненавидеть себя за то, что сделал — что делал много раз — но почему-то не ненавидел. Да, именно так; он смотрел на себя в зеркало, отмечая проступившие на похудевшем лице скулы, и улыбка то и дело растягивала саднящие губы. Интересно, что сказала бы мать, если бы узнала обо всем этом? Стал бы он еще большим разочарованием для своей семьи?
Этот ребенок не мог появиться на свет. Кристофер далеко не дурак, он сразу поймет, что к чему, как только заметит в малыше чужие черты. Светловолосый Том, у которого от шатена Кристофера появлялись светловолосые дети, не сомневался в своем решении ни секунды.
Он даже не мог обратиться к семейному врачу, прекрасно осведомленному о его здоровье. В какую клинику он с этим пойдет? Как ему это выдержать, еще и в одиночку? Элайдже тоже не нужен будет этот ребенок — кто для него Том вообще? Молодой альфа не давал ему прохода, но все благоговение может сразу же испариться, если речь пойдет о чем-то настолько серьезном.
Боже, о чем Том вообще думает? Разве он собирался говорить Элайдже об этом? Аккерман всего лишь молодой любовник, в интересах которого были только странноватые исследования, и явно живущий под гнетом своего отца. Они оба, Том и Элайджа, словно сошли с ума, когда решили, что имеют право на порочную связь.
И этот малыш, плод порочной связи, не мог родиться. Том просто не мог себе этого позволить, он знал это точно. Он сполз по стенке на пол и сидел, смотря на мерно журчащую воду из открытого крана. Шум воды заглушал вырывающиеся из груди сухие рыдания. Том еще не обратился к врачу, но ему уже было больно. И невыносимо страшно, словно он вернулся на десяток лет назад.
Решение, которое он принял, сохранит существующую реальность, но уничтожит всё человеческое в самом омеге.
Шесть месяцев спустя
Знакомство с Эрвином Смитом вышло смазанное. Это был первый раз, когда Тома пригласили на встречу с друзьями Элайджи.
— Ханджи, — представилась одна из подруг и посмотрела на круглый омежий живот так, словно Том носил не ребенка, а мешок с золотом. — Прекрасно, просто прекрасно.
Ханджи оказалась чудаковатой, но совершенно безвредной. В этот день она отвечала за готовку, поэтому все в итоге пахло вкусно, но на деле было несъедобным. Ее муж пытался спасти положение, но без толку; Тома искренне забавляла эта пара, и очевидным было то, что Ханджи дожила до своих лет только благодаря участию Моблита.
Нанаба представилась достаточно холодно. С короткими светлыми волосами и с зеленым платьем она была похожа на лесного эльфа. Казалось, Том и его положение ее интересовали не так сильно, как ликер.
Эрвин Смит улыбнулся перед тем, как назвать свое имя. Номинально Том уже был знаком с ним, ведь Элайджа много рассказывал о своем лучшем друге. Омега относился к этим рассказам снисходительно, потому что звучали они по-детски, так, как будто Элайджа пытается удержать детство, в котором он и его друзья — все вместе и неразлучны.
Эрвин был высоким альфой с редкой породой внешности. Даже достаточно внушительный Элайджа был на полголовы ниже лучшего друга и на десяток килограммов меньше. На первый, да и на второй взгляд Эрвин казался отстраненным человеком без особого желания знакомиться близко. Том воспринял его, как данность. Элайдже было комфортно, и это главное.
Шесть месяцев спустя
У Леви были черные волосы, кукольное личико и беспокойный сон. Ему требовалось так много внимания, что Том буквально не мог отойти от него. Детский крик казался почти злым, когда Том отлучался куда-то надолго, а на детском лице омега замечал по-настоящему обиженные черты, хотя ребенок был еще слишком маленьким, чтобы проявлять эмоции так явно.
Том любил Леви. Все вокруг любили Леви; семья Элайджи отнеслась к его появлению с каким-то изначальным принятием, что ли, как к чему-то неизбежному. Понятно было, что дело в нем, в Томе. Именно он и его присутствие в жизни Элайджи смущало родственников альфы, и омега не мог их в этом винить. Он был сомнительным подарком жизни, но Леви…
К Леви отношение было совершенно иное. Даже родители Тома приняли его, даже родной брат Элайджи, осмотрев племянника с легкой, почти нескрываемой брезгливостью, только хмыкнул, воздержавшись от комментариев и отказавшись подержать его на руках. Леви, казалось, такое решение поддерживал: он предпочитал руки Тома или Элайджи, хотя к отцу обычно шел менее охотно. Элайджа же искренне радовался каждому проявлению сына, сам выглядя в такие моменты, как ребенок.
Все вокруг любили Леви. Скряга Кенни привозил Леви самые лучшие, самые дорогие игрушки, хотя почти ни разу не дарил их сам, просто оставляя в доме.
Том, ухаживая за ребёнком, старался не думать о своих старших детях. Не потому, что не хотел о них думать — мысли приносили лишь боль и невыносимое чувство вины. Каждая встреча с ними сопровождалась присутствием Криса, а сами дети были неразговорчивы и угрюмы. Даже нежно любящий его Бенджи закрылся, не позволяя прикасаться к себе.
За всё это Том ненавидел уже не только себя, но и бывшего мужа. Жизнь омеги перевернулась с ног на голову, и самым ужасным было то, что ему было достаточно комфортно. Он играл с Леви, радостно обхватывающим его палец своими маленькими пальчиками, и ловил себя на мысли, что временами попросту забывает прежние годы.
Чувство вины было настолько тяжелым, что Том не делился этими мыслями ни с кем.
Два года спустя
Отношение к Леви, однако, никак не распространялось на самого Тома.
— Я одного не понимаю, Том, — начал Кенни, сидя в кресле с газетой в руках. Маленький Леви сидел на ковре между креслом и журнальным столом и играл с машинкой. Тихое бормотание доносилось до чуткого слуха Тома, и он время от времени отвлекался от книги, которую читал, удобно расположившись в другом кресле, и поглядывал за действиями Леви.
— Что именно? — спросил Том без всякого интереса. От внимания Кенни ничего хорошего ждать не приходилось.
Кенни, вздохнув, опустил газету пониже, взглянул на копошащегося у его ног племянника и сказал так, что стало ясно, зачем он вообще завел этот разговор:
— Как у такого эффектного омеги, как ты, мог получиться настолько невзрачный ребенок.
— Почему бы тебе не спросить у Элайджи?
— Он слишком эмоционален и, боюсь, обидится, — Кенни пожал плечами, неприятно улыбнувшись. Газета вернулась на место, закрывая лицо старшего брата мужа Тома. — В нем же и его гены… Наверное.
— Так невзрачный Леви из-за меня или из-за Элайджи? Определись уже, — Том, совершенно не тронутый этой направленной провокацией, отвернулся. — Кстати, с учетом того, что вы братья, а ты намного менее привлекателен, догадываешься, какие дети будут у тебя?
— Поэтому их у меня нет, детка.
Кенни с самого начала относился к Тому с оскорбительной снисходительностью. Как к симпатичной, но не очень умной собачке, которую пришлось приютить — и в чем-то это была правда. Тому банально некуда было пойти после болезненного развода на поздних сроках беременности.
Ситуация в семье стала гораздо хуже, а атмосфера в доме мрачнее, после большого внутреннего скандала с распределением наследства. Кенни, будучи старшим и попавший в общественно резонансную драку с применением холодного оружия, лишился всяческих привилегий и оказался в конце списка. Звездой внезапно стал Элайджа, в которого отец вцепился с желанием сделать из него хорошего управленца.
Конечно, это задело Кенни. А уязвленные гордость и самолюбие Кенни задевали всех вокруг; Тому доставалось больше остальных, и он сразу понял, почему. Во-первых, он был самым бесправным членом семьи, с которым можно было, по сути, не считаться, хотя открыто Кенни никогда Тома не трогал. Во-вторых, отвратительная история с дракой началась с какого-то гуляющего омеги, к которому Кенни не посчастливилось иметь чувства. Том догадывался, что его вторичный пол теперь играет для Кенни особую роль.
Вопрос наследства все еще оставался открытым. Омега знал, что неприятности из-за этого только начинались.
Полтора года спустя
Споры, разгорающиеся тогда, были подобны лесным пожарам — затихнет один, вспыхнет другой. Бесконечная рутина, длившаяся до тех пор, пока Кенни не разорвал этот порочный круг, со скандалом выйдя из него и проклиная всех ненавистных ему родственников. Тогда-то уже все было решено и ясно, исход событий ни для кого не был секретом.
Кажется, это был понедельник. Том запомнил это, потому что посещал своих родителей именно в понедельник. Элайджи, как обычно, не было, Леви оставался в доме с проверенной няней, и Том был спокоен. Спокоен ровно до того момента, пока не вернулся домой и не понял, что Леви пропал. Няня рассказала, что Кенни, направляясь куда-то, просто забрал племянника с собой. Он также не оставил никакого адреса.
Том едва с ума не сошел. Местоположение Кенни выяснилось через Элайджу и достаточно быстро — уже через пару часов Том влетел в дом одного из друзей Кенни, куда альфа обычно ходил играть в карты и заправляться крепкими напитками. Хотя хозяин дома встретил его с пьяной улыбкой и радушием, атмосфера с появлением Тома была испорчена, но омегу это не волновало; Леви нашелся в соседней комнате с раскраской и карандашами и, кажется, с ребенком все было в порядке. Рядом лежали почти пустой пакет из-под чипсов и пустая пачка с яблочным соком. Руки Леви были в липких крошках.
— Я что, не могу брать племяшку с собой? — спросил Кенни с искренним возмущением. Он был слегка навеселе, но еще нормально стоял на ногах. — Что, блядь, такого? Ты мне не доверяешь?
Кажется, в тот день Том отвесил ему пощечину при друзьях, а Кенни, сжимая кулаки, едва сдержался от ответа. Его щека с аккуратной щетиной покраснела от ярости.
Покидал этот дом омега так быстро, как только мог. Леви, которого Том с лишней силой прижимал к себе и даже пару раз на эмоциях хорошенько встряхнул, словно ребенок был виноват в том, что дядя забрал его с собой в гости, безутешно разрыдался. Он продолжал рыдать всю обратную дорогу домой, а Том даже не слышал его воплей. Взрослого омегу трясло от пережитого стресса, внутри все клокотало от злости и чувства надвигающейся опасности. Ощущение было такое, словно омега оказался на пути разрастающегося торнадо.
Том не был идиотом. Истинные мотивы поступка Кенни он легко прочел между строк. Это была скрытая, но при этом явная угроза, и самое страшное — очевидно, что этому не будет конца. Том должен приложить все усилия, чтобы уберечь Леви. Защита младшего ребенка — единственного, что остался с ним — стала приоритетом.
Все угрожающие Леви элементы Том обязательно устранит.
Пять лет спустя
У Элайджи была странная и интересная привычка хранить все, что имело для него хоть какую-то ценность. Все документы, бумаги, выписки, чеки — весь этот хлам бесконечной грудой складывался в шкафы, в рабочий стол, на полки. Кабинет Элайджи требовал уборки постоянно, иначе хозяин мог попросту задохнуться в оседающей повсюду пыли.
Именно благодаря этой привычке Том узнал, что вся его жизнь оказалась сплошной иллюзией. Ложью, в которую он так хотел верить. Все кончено, у Тома не было сил даже для того, чтобы сдержаться от прилюдного скандала. Никаких доказательств больше не требовалось: на руках у Тома была информация о маленькой девочке, а также несколько фотографий. На одной из них был его собственный муж.
Том ворвался в кабинет Элайджи, как вихрь, и устроил страшное выяснений отношений. Тому было все равно, чем это закончится; казалось, все уже завершилось, весь этот идиотский брак был сплошным цирком. У Тома не сложилось ни с первым, ни со вторым мужем. С ним точно что-то было не так.
Кажется, Том много кричал. Впоследствии он не смог вспомнить, что происходило в период между моментом, когда он швырнул опешившему Элайдже бумаги о дочери в лицо, и моментом, когда Элайджа, прогнав заглянувшую на звон от разбитой лампы домработницу, попытался схватить его и успокоить.
Кажется, они даже подрались. По крайней мере, лицо у мужа потом приобрело слегка лиловый оттенок, а щека была глубоко расцарапана. Том вообще не помнил, что делал: настолько сильного нервного срыва у него никогда не было.
Самое ужасное, что Элайджа даже не отпирался. В какой-то момент Том понял, что лежит спиной на полу, а раскрасневшееся лицо мужа, прижимающего его, находилось рядом. На мгновение перед глазами вспыхнуло лицо Кристофера, и это видение заставило омегу еще сильнее забрыкаться.
— Я развожусь с тобой, — свои слова Том помнил почему-то гораздо лучше, чем действия. — Я, блядь, не останусь тут больше ни минуты… Я…
— Прекрати, — вторил ему Элайджа, держа его, как обезумевшее животное, — успокойся, и мы поговорим нормально.
— О чем? — прорычал Том, чувствуя себя обессиленным. Ноющее сердце бешено билось в груди, а в висках стучало. Вероятнее всего, Том не переживет всего этого. — Об обрюхаченной тобой шлюхе из китайской забегаловки?
— Закрой рот, Том.
— Сколько Леви тогда было? Год? Два? — омега истерично и хрипло рассмеялся. Голос был сорван, а дыхания не хватало. — Боже, как же я жалею…
— Прекрати, прекрати это, Том, прошу тебя. Тебе нужно успокоиться, иначе я…
— Что ты сделаешь? — Том улыбнулся. — Что ты еще можешь мне сделать? Ты уничтожил всю мою жизнь, ты меня убил, ты понимаешь?
— Я не хотел, чтобы все так вышло, — сказал муж просто, и омега вновь засмеялся, настолько глупо это звучало. Элайджа смотрел на него с широко распахнутыми глазами, а по щеке у него текла кровь. Глядя на это, Том спросил то, что, пожалуй, интересовало его почему-то больше всего:
— Ты жалеешь об этом, Элайджа?
Не интересовало, почему. За что. Зачем. Нет, эти вопросы вспыхнули в голове Тома в первые минуты после снизошедшего до него озарения, но быстро погасли. Вероятно, потому, что никакого значения ответы уже не имели.
И Элайджа, не отводя взгляда, подумал и ответил:
— Нет.
Мир Тома был разрушен.
— А я жалею, — омега все-таки выбрался из-под придавившей его к полу руки и неловко сел, отползая подальше. Спиной он уперся на стенку, рядом валялись осколки от разбитого графина, мокрый ворс ковра противно лип к саднящей коже ладоней. — Жалею, что связался с тобой. Жалею, что ты вообще есть в моей жизни…
— Закрой, блядь, рот, я уже просил! Успокойся и дай мне сказать!
— Жалею за все годы, что потратил на тебя. Ты ничтожество. Ты… Ты просто… Ты никто без своей фамилии, — Том уже не мог остановиться, не понимая даже, откуда берутся эти слова. Словно все это время он знал их, думал их, но никогда не смел произносить. Невероятно странным ощущалось говорить то, что хочется. От свободы и ранее полученного удара кружилась голова. Элайджа молча смотрел на него, взгляд альфы умудрялся быть укоризненным. — Как же я жалею, что связался с тобой, ты не представляешь…
— Том.
— Жалею обо всем, что сделал из-за тебя, — бормотал омега. — Лучше бы я не встречал тебя совсем.
Со стороны двери что-то зашуршало, и оба человека, находящихся в комнате словно в каком-то коконе, объединившим только их двоих, вздрогнули. Том медленно повернул голову; Леви, прижавшись к правой стороне дверного проема, смотрел на них блестящими глазами.
— Леви, — тон голоса Элайджи переменился. — Малыш, ты что здесь делаешь?
— Вы шумите, — просто ответил Леви, выглядя совершенно растерянным.
Ребенок перевел взгляд на Тома, и взрослый омега ощутил настолько подавляющее чувство вины, что почти задохнулся. А потом Леви ушел.
Три недели спустя
Том остался. Примерно через месяц после того, как их с Элайджей разняли подоспевшие на звонок от домработницы родственники, омега узнал, что муж дал девочке свою фамилию.
И в тот же вечер Том, поймав Элайджу пытающимся покинуть дом в очередной раз, абсолютно спокойно сказал:
— Эли, давай разведемся.
Элайджа почему-то думал, что чем меньше он присутствует рядом с Томом, тем быстрее тот все забудет. Увы, но не все можно было починить или восстановить. Элайджа извинялся всю ночь. Он сидел рядом с Томом и говорил и говорил, не затыкаясь, пытался хватать его за руки или погладить по спине. Том слушал, пропуская половину слов мимо ушей: хотелось спать, успокоительные лекарства всегда действовали на него так. В какой-то момент он действительно уснул, а утром, проснувшись и обнаружив Элайджу спящим рядом, растолкал его и повторил:
— Мы разводимся.
Элайджа, глянув на него красными глазами, молча кивнул.
Все бумаги оформляли на дому и тайно. Сначала составили договор по имуществу, а далее пошел разговор о гораздо более болезненных вещах. Том уже проходил через это, и в первый раз все было решено практически добровольно и по согласию сторон. А вот второй…
Леви. Элайджа категорически отказался отпускать ребенка, а Том, в тот момент мало понимающий, что делает, согласился. Леви решено было оставить с отцом, так и прописали; Том даже подписал это, а вот Элайджа нет. До реального разбирательства дело так и не дошло: через несколько месяцев они помирились, хотя примирением это состояние было назвать сложно. Скорее, Том, немного придя в себя, одумался и решил терпеть. Да, это он умел так же хорошо, как притворяться. Все, что он мог — это улыбаться и играть роль счастливого семьянина.
Из-за разрушительного чувства вины Том все больше времени проводил в своем кабинете. Музыка успокаивала его. Омега запирал дверь, сам не понимая, зачем. В нее неуверенно постучались всего несколько раз, а после перестали.
Дурная привычка Элайджи хранить все документы поставила в их непростой семье последнюю точку несколько лет спустя, когда Леви, находящийся под домашним арестом из-за истории с Эрвином Смитом, залез в рабочий стол отца и нашел тонкую папку с бумажкой по несостоявшемуся разводу.
Из-за нее-то Том окончательно потерял последнего сына. Больше нечего было сохранять, и семья, потеряв самое главное связующее звено, окончательно распалась.
Наши дни
— Мы приехали, — сообщил водитель очевидное. — Подождать вас?
Том вздохнул, кинув взгляд на вход в ресторан.
— Нет, не нужно. Спасибо.
Конечно, Элайджа обнаружился у входа снаружи. Словно Том — маленький ребенок, который не сможет найти дорогу сам и нуждается в провожатом. Бывший муж даже не удосужился одеться, как следует, перед тем, как выскочить из помещения наружу. Из верхней одежды лишь плотный пиджак был накинут на плечи. Том, оказавшись на холодной улице, поежился и зашагал в сторону входа. В сторону стоящего и ожидающего возле него Элайджи.
Бывшему мужу хватило наглости пригласить Тома на ужин. Семейный, так он его назвал. Какое громкое, а главное, разграничительное слово. Том ведь теперь не часть семьи, а просто гость, правильно?
Увидев его, Элайджа убрал телефон, в котором до этого что-то печатал, в карман, и коротко улыбнулся. Том уловил в этой улыбке нотку облегчения.
— Том, — поприветствовал его Элайджа, сделав широкий жест рукой, который вышел слегка снисходительным. Теперь-то Том точно ощущал себя лишней деталью в уже сложенном пазле. — Я рад, что ты здесь. Как добрался?
— Оставь это, — холодно попросил Том, не нуждаясь в церемониях. Их было предостаточно в его родной семье, в доме родителей, где он сейчас жил. — Я же сказал, что приеду. Пошли, не будем заставлять Леви ждать. Уверен, он не в восторге от этого мероприятия.
Элайджа бросил на него странный взгляд.
— Может и нет, — ответил бывший муж и повел его в ресторан, обходя и становясь так, чтобы защитить от ветра. Будь Том лет на тридцать моложе, он бы, вероятно, зарделся от такой заботы.
Только вот Том был слишком взрослым, опытным, и слишком хорошо знал Элайджу Аккермана. Элайджа не просто так встречал его в дверях и точно не просто так звонил по вечерам, словно они старые друзья. Конечно, они были старыми друзьями, глупо отрицать. Только вот действия Аккермана были направлены только на одно, и Тому это было настолько очевидно, что становилось тоскливо.
Что бы ни случилось между ними, они оставались близкими людьми. Существовал кое-кто, связавший их крепко-накрепко навсегда.
— Здесь только Леви? — спросил Том, позволяя снять с себя светлое пальто. Элайджа, передавая вещь для хранения, покачал головой. Том вскинул брови, сохраняя равнодушное выражение лица. — А кто еще? Надеюсь, понятие семейного ужина не включает в себя твоего брата?
— Кенни? — казалось, Элайджа искренне удивился. — Нет, Кенни нет. Пока нет.
— Чудесно, — откликнулся омега и последовал за бывшим мужем к закрытой зоне. — Значит, в состав твоей семьи уже вошел кто-то еще. Догадываюсь, кто.
— Том, — этим своим особым тоном сказал Элайджа. Бывший муж обернулся и раздраженно, но как-то устало посмотрел на Тома. — Я просто хочу провести вечер спокойно, хорошо? Разве не ты просил меня о встрече с Леви?
О, это по-настоящему задело. Том кивнул, молча снося обиду, еще одно доказательство того, что он лишний. Элайджа, изучивший его, как свои пять пальцев, знал, как уколоть побольнее. Том вынужден был просить о встрече с младшим ребенком — и это было истинным унижением. А еще это была правда, но Элайдже не обязательно было упоминать об этом.
Леви действительно был не один. Когда Том прошел к заказанному столу, его младший ребенок сидел спиной и первые несколько секунд не замечал его присутствия. Эрвин Смит, вполголоса что-то говорящий, сидел с правой стороны от Леви. Том готов был поклясться, что их руки под столом переплелись — обзор на это невинное, детское и одновременно шаловливое действие с такого ракурса был прекрасный. А затем Элайджа, который, казалось, ничего не заметил, прошел дальше и закрыл обзор на картину, от которой у Тома что-то оборвалось внутри.
Какого черта здесь происходит?
Леви, заметив, наконец, его присутствие, повернул голову. Взгляд сына был непривычно теплым, искрящимся, словно ребенка только-только отвлекли от веселой беседы. Вероятно, так оно и было. Спустя секунду в серых глазах уже проявлялась привычная для Тома холодность, а рука, которая до этого покоилась в большой ладони чужого альфы, поднялась на стол. Леви весь как-то выпрямился, приобретая защитную, слегка надменную позу.
Том, взяв себя в руки, перевел взгляд на другого человека, сидящего за столом. Эрвин Смит посмотрел на Тома, как всегда, коротко и настороженно. Этому альфе всегда словно было стыдно смотреть Тому в глаза, в его присутствии Эрвин замыкался в себе, выглядя, как нашкодивший ребенок.
— Папа, — все-таки соизволил поздороваться Леви, — неожиданный сюрприз.
Том промолчал, принимая помощь от Элайджи, чтобы удобно сесть. Он не отрывал взгляда от бесстыжего лица Эрвина Смита. Альфы, который прицепился к Леви и вот уже год как не мог прекратить эти свои совершенно идиотские поползновения в его сторону. А теперь он сидел здесь, на семейном ужине, с явного одобрения Элайджи — иначе он бы попросту не попал сюда — и держал руку Леви в своей руке.
Голова от этого шла кругом. Том едва сдерживался от прямого колкого вопроса. Настороженный взгляд младшего сына останавливал, Том решил немного повременить. Однако хороших ожиданий от ужина у него уже не осталось.
Почему Эрвин Смит вообще здесь? Как он приблизился к Леви настолько? Элайджа решил, что пригласить этого человека за один с Томом стол — хорошая идея? Том перевел тяжелый взгляд на бывшего мужа, делающего заказ. Элайджа улыбался.
Атмосфера до прихода Тома явно была достаточно теплой. Именно осознание этого не позволило взрослому омеге сдержаться. Отложив меню в сторону, Том спросил прямо:
— Элайджа, что твой друг делает здесь, уточни? Вы обсуждаете деловые вопросы, мы с Леви не помешаем вам?
— Папа, — тут же вскинулся Леви, который просто не мог не говорить что-нибудь Тому в отместку. — Вообще-то мы…
— Не помешаете, — прервал сына Элайджа очень спокойным тоном. Взгляд его, брошенный в сторону Эрвина Смита, был слегка насмешливым. Эрвин смотрел на Элайджу в ответ с каменным выражением лица. — Я надеялся, что…
— Мы встречаемся, — закончил Леви Аккерман, которому присутствие отца и этого проходимца явно придавало смелости. — Поэтому он здесь.
За столом все замолчали. На каменном лице Эрвина Смита проявилась смесь эмоций. Альфа выглядел так, будто удивлен заявлением юного омеги, а еще ощутимо напрягся после прозвучавшей и повисшей над ними громкой фразы. Элайджа насмешливо вскинул брови.
На мгновение перед глазами все побелело. Том криво улыбнулся.
— Ох, — вырвалось у него. — Понятно. И тебе нечего к этому добавить, Элайджа?
Бывший муж пожал плечами:
— Они не встречаются. Но Леви может думать так, если хочет.
Леви неприязненно хмыкнул.
— Тогда что он здесь делает? — терпеливо повторил Том, заранее предчувствуя, какой ответ получит. И он не прогадал: Элайджа, вздохнув, посмотрел на него и примирительно проговорил:
— Давай обсудим это позже, хорошо? Спокойный вечер, мне нужен только
один спокойный вечер, Том. Леви, тебя это тоже касается.
— Тц, — бросил Леви и повернул голову к сидящему рядом альфе. Эрвин Смит, найдя, наконец, в себе хоть какое-то мужество, посмотрел Тому в глаза.
Я не готов отказываться от Леви, ты понимаешь?
Твой сын нравится мне… Да, у меня есть чувства.
Том, по-прежнему не прикасаясь к меню, медленно перевел взгляд на своего ребенка. На маленьком лице застыло недовольное выражение, но больше Леви в споры не вступал. Том вообще не знал, что чувствует, глядя на открывшуюся перед ним картину. Не было ни злости, ни раскаленного раздражения, мучавшего его многие месяцы до этого. Эрвин Смит прекрасно играл роль головной боли, от которой невозможно избавиться.
Леви, заметив внимание, направленное на него, обернулся. Официантка молча стояла рядом, ожидая продолжения заказа.
Не лезь в мою жизнь, папа! Я сам решаю, что для меня лучше. Ты вообще ничего не понимаешь!
Не смей говорить о моих чувствах! Ты даже не знаешь, что это такое.
Тебе всегда было плевать на меня.
Том устал, о, как он устал, видят боги; как много он отдал этой семье, как сильно пытался защитить Леви. На Элайдже тоже была ответственность за этого ребенка, но в чем же дело? Том знал, что бывший муж всегда слишком благосклонно относился к Эрвину Смиту. Эта зависимость вызывала недоумение и даже легкое презрение. Том уже был слишком разочарован в собственной жизни и неудавшихся браках, и разочароваться в Элайдже повторно не мог — но горечь от поступков близкого человека все равно мешала спокойно дышать.
Ощутив на себе пристальный взгляд, Том вернулся во внешний мир и понял, что уже целую минуту смотрит в одну точку. Элайджа, непонятно на что рассчитывающий, приглашая его сюда, выглядел обеспокоенным.
Тому не хотелось ничего сильнее, чем просто встать и уйти. Только вот… Только вот он не видел Леви уже долго, и глубоко затаенная тоска не позволила ему так быстро прервать встречу с ребенком, обращающим на него нарочито мало внимания. Ребенок был увлечен иным.
Том, ощущая себя оцепеневшим, ровным тоном сказал:
— Давайте ужинать.
Элайджа наклонился ближе к нему и проговорил вполголоса:
— Том, заказ.
— Что?
— Ты ничего не заказал.
Ох, точно. Ловя на себе взгляды всех сидящих за столом — от обеспокоенного до деланно равнодушного — Том выпрямился, заставляя себя вынырнуть из собственного мира, куда предпочитал уходить в минуты отчаяния, и взял в руки меню.
Тут-то Эрвин Смит и вспомнил, что обладает даром речи. Прочистив горло, альфа вздохнул и предложил так, словно готов был уступить:
— Я знал, что это плохая идея. Том, если тебе неуютно из-за меня, я могу уйти, никаких проблем.
— Оставайся, — без каких-либо эмоций бросил Том, не поднимая взгляда. — Как великодушно с твоей стороны.
Так они и остались за одним столом. Тому принесли пасту; тот посмотрел в свою тарелку и внезапно вспомнил, что, кажется, не заказывал ее. А что он вообще заказывал? Взгляд Элайджи, то и дело возвращающийся к его лицу, становился все более обеспокоенным. Так Том понял, что заказ за него сделал бывший муж.
Омега посмотрел на Эрвина Смита, что-то тихо говорящего на ухо Леви. Сын со скептическим выражением на лице покачал головой, а затем уголки его губ дернулись так, словно Леви сдерживался от улыбки.
Эрвин Смит, воспользовавшись тем, что Леви отвлекся на вопрос отца, посмотрел Тому прямо в глаза, и омега вдруг разглядел в них скрытую насмешку. Ему, конечно, показалось. Ему хотелось думать, что показалось, только вот ощущение отчужденности больно ранило. Леви почти не смотрел на него.
Этот альфа, вероятно, считал себя победителем. Том, который много времени пытался бороться с ним и одновременно сохранить спокойствие в семье, был практически бессилен.
Но разница между Томом в семье и Томом без семьи существовала. Только Эрвин Смит, с какой-то умиленной улыбкой выслушивающий глупые высказывания Леви, еще не догадывался об этом.
* * *
— Я заберу тебя завтра?
— Ладно. Какие у нас планы?
— Как насчет кино? — спросил Эрвин Смит, поглядывая на сеансы. Экран компьютера освещал темную комнату, из-за искусственного света приходилось щуриться. Еще немного, и Эрвину точно потребуются очки. — Романтическая комедия про пса, говорящего, как человек…
— Романтическая? — хмыкнул омега. — Про пса? Сомнительно.
— Да, и правда, как-то странно. Здесь еще есть продолжение культового блокбастера про человека-обезьяну. Как тебе такое?
— Звучит, как претенциозная чушь. Что-нибудь нормальное там есть? — спросил Леви Аккерман. Даже на расстоянии Эрвин ощущал, что настроение у подростка подавленное, но тот тщательно это скрывал. Эта закрытость даже как-то ранила, но альфа не смел давить. — Я бы сходил на фильм ужасов, например.
— Хорошо, будут тебе ужасы, — легко согласился Смит, кликая на нужный жанр. На экране отобразилась схема зрительного зала. Подумав немного, альфа осторожно добавил: — Билеты будут на последний ряд.
Омега помолчал пару секунд, после чего по-доброму насмешливо прокомментировал:
— Фильм ужасов и последний ряд. Думаете, чем дальше, тем менее страшно будет?
— Нет, вообще-то я думал, что там мы сможем спокойно общаться, — спокойно ответил альфа. — И держаться за руки, например.
На линии повисло тяжелое молчание, от которого так и веяло укоризной.
— Вы… — омега запнулся. — Вы стесняетесь меня?
Эрвин тут же напрягся.
— Нет, конечно. Дело не в этом, как я могу стесняться тебя?
— Тогда в чем?
— Ну, Леви… — Смит не знал, как объяснить то, что чувствует. Эти чувства словно были недостойными, даже стыдными для взрослого альфы. Но, именно потому, что он был взрослым альфой, эти чувства и мучали его иногда. — Разве тебе не будет неловко из-за меня? Я просто хочу, чтобы тебе было комфортно, и не хочу, чтобы связь со мной хоть как-то навредила тебе или расстраивала тебя.
— Что? — в омежьем голосе зазвучало искреннее возмущение. — Мне не стыдно, мистер Смит. Я не понимаю, сколько раз я еще должен сказать это. Такое ощущение, что это вы не хотите показывать отношений со мной. Со мной что-то не так?
Я не достоин тебя. Эрвин понятия не имел, что у него присутствует такой комплекс. Никогда ранее он не замечал за собой таких сомнений. Не то чтобы он считал себя идеалом красоты и пределом мечтаний кого угодно, но подобный комплекс неполноценности — это что-то совершенно новое. У него, Эрвина, было достаточно минусов. Начиная с природной холодности, из-за которой распалось большинство отношений, и заканчивая не самой красивой формой носа. Но чтобы такое…
— Ты идеальный, — выдохнул альфа с абсолютным обожанием. — Знаешь, даже наоборот…
— Что? — с прежней холодностью спросил омежка, но лед чуть-чуть тронулся. Альфа продолжил, чтобы закрепить эффект:
— Мне жаль тех, кто увидит нас и поймет, какие отношения нас связывают. Это же… Все вокруг будут завидовать мне, а мое эго достигнет своего максимума.
— Как глупо! — отозвался Аккерман-младший насмешливо, и Смит понял, что бравадой он достиг желаемой цели. — Завидовать, но чему?
— Тому, что ты мой.
— Вот как.
— Именно.
Они помолчали несколько секунд. Эрвин ощущал связь между ним и Леви почти физически. Интересно, ощущал ли ее сам Леви? Эрвин от всей души хотел, чтобы было так, и постоянно поддерживал связь — сообщениями, звонками и встречами.
Присутствие Леви не только дурманило, внося во все обыденное нотку безумия, но и придавало сил. К ноябрю Эрвин вообще забыл, каково это — просыпаться без нежелания жить, но теперь все было иначе. Словно источник неиссякаемой энергии находился рядом, словно наступили все праздники разом. Словно выйти на потрепанном суденышке из шторма в спокойные воды. Это было, как глоток свежего воздуха после удушья, или как сильнейший оргазм.
Конечно, приходилось подчиняться требованиям Элайджи. Смит получил разрешение видеться с младшим Аккерманом, но сколько же раздражающих условностей это с собой несло. Роль, приписанная ему в ситуации, в которой он оказался, была чужда ему. Он знал, каково быть другом, лучшим другом или любовником; но он понятия не имел, каково быть человеком, пытающимся стать достойной парой юному омежке. Омежке, отец которого его, Эрвина, на дух не переносит.
Смит знал одно: это временно. Законы Элайджи имели силу, пока Леви семнадцать. Но в тот день, когда мальчишке стукнет восемнадцать, злые чары старшего Аккермана спадут. Эрвин больше не обязан будет подчиняться и танцевать под чужую дудку, с него хватит. Он будет жить так, как хочет — и как будет удобно Леви. Пусть Элайджа пока радуется и верит в собственное всемогущество, это временно. Его время почти истекло.
Мысли об этом имели привкус низкой мести, но Эрвину не было стыдно.
— Я, конечно, вовсе не стыжусь тебя, ничего подобного, — продолжил альфа. — И, если и тебе комфортно, то отлично. Сядем впереди всех.
— Нет, последний ряд — это нормально, — внезапно перестал упрямиться мальчишка. Голос его потеплел. — Целоваться будет удобно.
То, как бесхитростно и одновременно целенаправленно на определенную реакцию прозвучала фраза, заставило альфу рассмеяться. На душе стало совсем легко, даже идиотская неуверенность в себе отступила. Все-таки Леви был удивительным созданием: казалось, он совсем не задумывался, как выглядит рядом с ним взрослый мужчина, и что про них двоих могут подумать. Эрвину плевать, кто и что скажет про него самого, но Леви — совсем юный, и последнее, что хотел альфа, так это заставлять подростка сомневаться в их отношениях из-за косых взглядов или чувствовать себя неловко.
Достаточно было и крайне неуютного ужина с родителями омежки накануне. Эрвин не мог его пропустить: Леви встал в упрямую позу, и пришлось уступить. Это была такая мелочь, к тому же, Элайдже полезно видеть Эрвина почаще, ведь Смит собирался остаться в жизни Леви надолго.
— Договорились, — согласился альфа с удовольствием. — Попкорн? Кола?
— Гадость! — из чистой вредности выдал подросток.
— Ладно, решим на месте. Тогда подъеду часам к пяти, да? Ты закончишь к тому моменту?
— Да, так будет хорошо, — Леви зашуршал чем-то, напоминающим фольгу, и Эрвин заподозрил, что подросток собрался наесться шоколада на ночь глядя. — И, кстати, можете посигналить мне. Может, тогда до вас дойдет, наконец, что я ничего не боюсь. И не стыжусь.
Потрясающе.
— Так и сделаю, — деланно недовольно вздохнул Смит. — Надеюсь, после этого ты не развернешься и не уйдешь в другую сторону. С тебя станется.
Леви хмыкнул, звук вышел почти веселым.
— Мне скоро восемнадцать, — зачем-то напомнил мальчишка, и вновь воцарилось молчание. Эрвина эта заветная цифра волновала, как ничто другое. Ответственность была так велика, а грех так сладок на вкус. Оставаться с Леви наедине становилось все сложнее — и только возраст, семнадцать, сдерживал Смита лучше любого поводка. Нельзя было вредить Леви, который абсолютно не был готов к подобного рода отношениям. Как бы доверчиво он ни прижимался и как бы сладко ни вздыхал, как бы притягательно ни пах, все это не более чем игры подростковых гормонов. Стоило сжать худое бедро или прижать Леви к себе покрепче, как тот едва заметно напрягался; Эрвин понял это пару дней назад, когда ему и мальчишке случилось вновь сплестись в объятиях на злополучной тумбе.
Леви был тактильным, ему нравились прикосновения. Но для большего требовалось время.
А еще Эрвин не хотел оказаться в тюрьме.
— Я помню это, — осторожно ответил альфа. — И знаю, что подарю тебе. Надеюсь, понравится. У тебя есть какие-то планы или пожелания на день рождения?
Леви, казалось, обдумывал, что говорить дальше, потому что заговорил несколько неуверенно:
— Отец заикнулся вчера, что на Рождество мы можем отправиться гостить к дяде Кенни.
Ай да Элайджа. Он просто не мог не выкинуть что-нибудь неприятное. Эрвин уже знал о планах Аккермана, но глухое раздражение все равно вновь заполнило все его существо, стоило вспомнить об этом.
Ханджи Бернер добавила вас в чат Тряхем стариной
Ханджи Бернер: Друзья мои! В эти сложные времена не может быть ничего лучше, чем собраться и поддержать друг друга. Например, в Рождество. Какие у вас планы?
Нанаба: Какое говорящее название чата.
Моблит: Кто-нибудь рискнет добавить в чат Аккермана?
Нанаба: Я могу ❤
Моблит: Мы можем проголосовать за это?
Ханджи Бернер: Ладно, народ, давайте серьезно. Кто как собирается отмечать? Эрвин, ты вообще здесь?
Эрвин Смит: Тут. Я пока и сам не знаю ответа на твой вопрос.
Ханджи Бернер: Я знаю, какие вы все деловые и занятые, поэтому и пишу заранее. Чтобы не отвертелись. И чтобы потом не было претензий, что никто ничего не предлагал.
Нанаба: Как мило с твоей стороны!
Ханджи Бернер: Ну, я подумывала Леви забрать к себе на праздник. Софии нравится его компания. Эрвин, напиши, как определишься со своими планами.
Нанаба: Для Эрвина Рождество имеет особое значение.
Эрвин Смит: Не понимаю, о чем ты.
Моблит: Аккерман не будет потом обвинять нас, что мы украли его ребенка?
Нанаба: МОБЛИТ!
Моблит: А что? Мы с этим уже сталкивались.
Нанаба: Элайджа не такой человек.
Моблит: Ты адвокат дьявола, знаешь, Нанаба?
Нанаба добавила Элайджа Аккерман
Моблит: Вот охренеть теперь, Нанаба.
Элайджа Аккерман: Очень приятно, Моблит. И, Ханджи, в это Рождество мы, возможно, погостим у Кенни.
Эрвин Смит: Мы, это кто?
Элайджа Аккерман: Мы — это я и моя семья, конечно же.
Ханджи Бернер: У Кенни? На острове?
Элайджа Аккерман: Да.
Эрвин Смит: А Леви знает об этом? Он этого хочет?
Элайджа Аккерман: Почему бы ему не хотеть быть рядом с семьей?
Ханджи Бернер: Рождество с пальмами? Экстравагантно, Элайджа, кажется, ты готов слушать ворчание Леви бесконечно.
Элайджа Аккерман: Это еще не точно. Скорее всего сам Кенни приедет к нам.
— Не уезжай на Рождество, — быстрее, чем успел подумать, сказал альфа. — Это ведь… особый день, и для меня в том числе.
— Я не поеду, — ответил Аккерман-младший так мягко, что сердце пропустило удар. — Отказался. Дядя Кенни опять напьется, не хочу это видеть.
— Ты только из-за этого отказался? — с деланной обидой поинтересовался Смит. Леви цокнул, но ответил все-таки так, словно делал одолжение:
— Нет, не только.
Большего и не нужно было.
— Я польщен.
— Я не сказал, что дело в вас, — заявил вредный подросток ожидаемо, на что альфа рассмеялся. — После моего отказа отец сказал, что можем отметить у нас дома. И что Кенни тогда приедет к нам, видимо, дядя опять соскучился. Так вот, мистер Смит…
— М?
— Если отец устроит вечер у нас, вы придете?
Эрвин задумался. Перспектива провести время рядом с Кенни, а еще с Элайджей, у которого при виде Смита лицо делалось такое, будто он угодил в грязь своей начищенной туфлей, не прельщала. Эрвин обошелся бы без этого, кроме того, у него были немного иные планы, а еще…
— Ну, я не думаю, что твой отец пришлет мне приглашение или что-то вроде того, — честно ответил альфа, оформляя, наконец, покупку билетов на какой-то ужастик. — Я обсужу с ним это чуть попозже. На самом деле, я надеялся, что мы обязательно проведем это время вместе. У меня или еще где… Но в твоем доме меня вряд ли примут. Я бы не хотел, чтобы ты ощущал какой-либо негатив в Рождество. Давай подумаем об этом потом, хорошо?
— Ладно, — после короткой паузы сказал мальчишка. — А это серьезно? Про вместе? У вас?
— Если ты захочешь.
И если Элайджа не устроит истерику. Что-то Эрвину подсказывало, что так просто Аккерман не сдастся.
— Да, хочу, — ответил омега просто, и альфа глубоко вздохнул, переведя взгляд на висящую на стуле олимпийку. Нотки пряного запаха будоражили, от этого мурашки бежали по коже. — Это будет отлично. Я еще… никогда так не проводил Рождество. И день рождения. А что за подарок?
— Потом узнаешь, — Эрвин улыбнулся, — во сколько завтра у вас заседание? Ты ведь тоже туда поедешь, верно?
На следующий день была запланирована последняя встреча по бракоразводному процессу. Он проходил очень тихо, в секретной обстановке даже — и вот, наконец, завершался. На последнюю встречу почему-то требовалось и присутствие Леви, хотя тот уже не был малолетним ребенком. Эрвин, не сведущий в семейных делах, не вмешивался и даже не вдумывался в это. К сожалению, это напрямую затрагивало Леви, а значит, затрагивало и Эрвина.
Альфа надеялся только, что вскоре все станет спокойно, и омежка перестанет испытывать стресс. Леви должен был быть счастлив.
— Да, поеду, к трем, — из омежьего голоса исчезла вся жизнь. — Не знаю, зачем. Придется встретиться с папой, наверное, они с отцом опять поругаются. Неважно… Ерунда. К пяти я освобожусь.
Засыпал в эту ночь Эрвин легко и приятно, безмятежно. Как ребенок со сбывшейся мечтой.
* * *
— А Эрвин все улыбается, — заметила Пик следующим утром с таким довольным выражением лица, что Эрвин не сдержался и улыбнулся шире. — Вот, так и нужно!
— Будто у этого старичка есть повод улыбаться, — проворчал Майк. — Но, правда, чего такой счастливый, Эрвин?
Эрвин Смит пожал плечами; как можно выразить то, из-за чего в груди становилось очень легко, а улыбка так и лезла на лицо? Альфа и сам себя не понимал. То, что творилось с ним, можно было назвать чудом, не иначе. Оказывается, можно просыпаться без нежелания вставать и жить в целом — Эрвин действительно забыл, что такое бывает.
— Просто настроение хорошее, — уклончиво ответил Смит, глядя, как товарищи готовят стол к обеду. Пришлось убрать в сторону все важные бумаги, чтобы расположить на светлой поверхности коробки с китайской едой. Сам Эрвин, как гость, в импровизированной уборке и обустройстве обеденного стола не участвовал, продолжая сидеть на стуле.
Решение заехать на обед к Майку было спонтанным лишь частично; друг давно предложил отобедать вместе как-нибудь, только вот Эрвин постоянно откладывал это мероприятие по понятным причинам. В его жизни все было как-то очень нестабильно, то крайне плохо (в чем альфа не хотел признаваться даже сам себе), то слишком хорошо, чтобы быть правдой. Личные противоречия и сомнения мешали общению с друзьями. Откровенно говоря, Эрвина беспокоила вероятность утомить друзей непростым характером и вечными проблемами. Хватало и уставшего от жалоб на жизнь Анди. Американский омега никогда не показывал этого по-настоящему, но Эрвин знал, что бывал утомительным, особенно в темах, касающихся Леви. Альфа подозревал, что со временем общение с Анди существенно сократится — и это уже происходило — или сойдет на нет. От этих мыслей было печально, а еще стыдно.
Этим утром Эрвин вновь ощущал себя исцеленным. На календаре декабрь, на улице порывистый ветер и мелкий мокрый снег, а на телефоне альфы висело сообщение от Леви Аккермана. Они переписывались полночи о какой-то ерунде, иногда переходя на личную тему, а после так жарко поспорили на тему музыкальных вкусов, что даже поссорились. Из-за этого Эрвин жутко не выспался, но сонным себя совсем не чувствовал.
Посетить Майка и его товарищей во время обеденного перерыва Эрвина подбила Ханджи. Альфа не говорил с Бернер о времени, проведенном Леви в ее доме, когда омега был в побеге. Не говорил он с ней и о ситуации в семье Аккерманов; во-первых, это никого не касалось. Во-вторых, от мыслей о разрушении семьи лучшего друга становилось не по себе. Несмотря ни на что, Эрвин воспринимал Элайджу, как одного из самых близких людей.
Ханджи, почуяв изменения в настроении Смита, казалось, и сама приободрилась, а также посоветовала все-таки увидеться с Майком (хватит затворничества, Эрвин) и начать снова нормально общаться (жизнь продолжается, Эрвин).
Эрвин последовал ее совету и подъехал к Майку в час дня, застав на месте еще Пик и пару других людей. Было решено брать еду на заказ — выходить из теплого помещения под зимний дождь ни у кого не возникло желания. Так и расположились: стол, коробки с едой, не напрягающие Эрвина люди и сам Эрвин, ощущающий странный подъем духа.
Вечером он поедет забирать Леви с учебы. Билеты уже куплены, Эрвин даже заранее заказал большое ведро попкорна и две Колы, омежке назло. Конечно, Смит знал, что Леви, сморщив хорошенький нос, все равно потянется ручкой к ведру.
А сам Эрвин, потерпев несколько минут с начала фильма, потянется ладонью к худой коленке.
* * *
Оказавшись на улице, Том, наконец, мог вздохнуть спокойно. Он отдал этой семье столько сил, что от него самого уже ничего не осталось. Леви, пройдя мимо, холодно бросил:
— Мне пора на учебу.
И пошел дальше к машине, ожидающей его, словно Том вообще не стоил никакого внимания. Элайджа задерживался, а без него уезжать омега не собирался. Он проводил удаляющегося сына взглядом.
Накрапывал мерзкий то ли снег, то ли дождь, настроение — хуже некуда. Элайдже хватило ненормальной дерзости пригласить Тома на Рождество, как на праздник в семейном кругу. Будто бы между ними не произошло всего того, что было. Будто бы все еще могло быть нормальным.
Черта с два. Том, чувствуя себя до пустого свободным, стоял на улице и вдыхал морозный воздух. Элайджа появился минуты две спустя, и выглядел он удивленным, когда заметил, что Том все еще не уехал.
— Все в порядке? — спросил Элайджа, а Том промолчал, глядя на него. Бывший муж помялся и с непривычной нерешительностью произнес: — Я могу тебя подвезти?
— Нет, я… — Том запнулся. Он все еще не принял решение, продолжая колебаться из-за Леви. — Я доеду сам, спасибо.
— Хорошо, — сказал Элайджа, постоял еще несколько секунд, словно ожидая, что Том передумает или скажет что-то еще, а затем, вздохнув, вышел к своей машине.
Омега посмотрел ему вслед. Ощущение было такое, словно прошлое оставляет его. Том отдал этой семье все силы и сделал все, чтобы ее сохранить. У него не получилось.
А еще ему нечего было терять, и именно эта мысль, ударив в голову, заставила его сказать:
— Эли, подожди.
