Тело лежало на припорошенной снегом земле, как черная трещина на белом. Больше ничего не имело значения. Эрвин смотрел на неловко вывернутую тонкую руку и ощущал, как сердце в груди бьет молотом. Он знал, что сердце отбивает свои последние удары.
Вспышка.
Леви жив. Пригладив растрепавшиеся волосы, омега растерянно рассматривал кровь на своих пальцах. На заднем фоне Элайджа громко выяснял, кто прав, а кто нет, с водителем старенького Форда, улетевшего в кювет.
Эрвин потянулся к мальчишке, желание коснуться его во что бы то ни стало было попросту нестерпимым. Будто жизненно важно удостовериться, что Леви настоящий, что это не какой-то фантом. Альфа протянул руку и уже почти дотронулся до худого плеча — но Леви отпрянул в сторону, едва не валясь с ног.
— Не нужно меня трогать, — безэмоционально сказал подросток, — мне больно.
Эрвину тоже было больно.
Вспышка.
Леви Аккерман смотрел на него так сосредоточенно, что Эрвин не сомневался: в этой маленькой головке роятся какие-то умные мысли. От младенца пахло молочной смесью, от светлой и мягкой детской одежки какой-то приятной чистотой, порошком. Леви был теплым и легким, но Эрвин, держа его на руках, чувствовал себя так, словно у него на плечах была тяжесть всего мира.
— Кажется, я ему нравлюсь, — неловко пошутил Смит, и Элайджа по-доброму усмехнулся. Именно этот момент омега выбрал, чтобы внезапно сердито закряхтеть, закрутившись и пытаясь вырваться из чужой хватки, а затем заголосить во всю мощь своих маленьких легких.
Эрвин, не зная, как себя в таких ситуациях вести, сконфуженно передал ребенка родителям. Элайджа, наблюдая за другом, рассмеялся. Не то чтобы Эрвину приходилось взаимодействовать со многими детьми, но с теми, с кем довелось, проблем не возникало. Непонятно, почему, но с Леви все было как-то иначе. Вероятнее всего, дело было в его родителях и многолетней дружбе Эрвина с одним из них.
Маленький омега — ни в спокойном, ни в кричащем виде — не вызывал у Эрвина особого восторга.
Вспышка.
Его руки крепко держали худые дрожащие бедра. О, как это было приятно — отдаваться во власть другого существа. Эрвину нравилось вести в сексе; видеть, как чужое тело изгибается в его объятиях, как черты красивого лица искажаются — это тоже своего рода удовольствие.
Но это… Это было чем-то совершенно иным. Его брюки болтались в районе колен, жутко стесняя движения, но снять их совсем не было ни сил, ни желания. Рубашка расстегнута лишь наполовину, оголив грудь, а сдвинутый вправо галстук туго давил на шею, мешая дышать. Он был ослаблен лишь одним небрежным движением чужих пальцев в тот момент, когда Эрвина заставили наклониться, и тонкие губы впились в его собственные.
Быть распластанным в рабочем тесном кресле было не очень-то удобно. Кажется, все происходило в кабинете Элайджи: уж слишком вокруг было светло. Сидящий на нем человек пытался подпрыгивать, и это прекрасно получалось первые минуты. Эрвин помогал ему, как мог, придерживая бедра; пальцы альфы совсем не по-джентельменски стискивали маленькую задницу. Мягкая, такая приятная кожа, казалось, сама ласкала его пальцы, а не наоборот. Нетерпеливые прыжки перетекли в ленивые покачивания, и сконцентрированное внизу живота напряжение, до этого острыми волнами прокатывающееся по всему телу, теперь ощущалось почти болезненным, но болезненным сладко. Эрвин хотел и одновременно не хотел достигать финишной черты, это было как качаться в теплых волнах, пытаясь не утонуть и достигнуть берега. Стиснутый в жаркой глубине член не покидал худое, раскачивающееся на коленях Эрвина тело, и казалось, что два идеально подходящих друг другу тела срослись вместе. Это была химия, что-то настолько правильное на уровне инстинктов, что Смит предпочел бы остаться в этом кресле навсегда.
Тихий вздох раздался над ухом, и любовник спросил, щекоча сбившимся дыханием:
— Так хорошо?
Мог бы и не спрашивать. Обычно холодно-сдержанный Эрвин едва контролировал собственные стоны, грозящие вырваться из пересохшего рта. Альфа повернул голову и посмотрел в серые глаза, наблюдающие за ним. Хитрая искринка светилась в глубине зрачков, словно Леви Аккерман и так знал ответ наперед. Взрослое омежье лицо имело хищное, самодовольное выражение, то самое, от которого у Эрвина терялся всякий самоконтроль, но разгоралось дикое желание завалить омегу на первую попавшуюся поверхность и трахнуть так, чтобы стереть это выражение. Чтобы исказить тонкие черты, заставить сладко вздыхать и сжиматься. Прямо, как сейчас — медленное раскачивание, движение назад и вперед, и напрягшиеся внутренние мышцы сковывают естество альфы. Находящийся на грани оргазма из-за такого омежьего коварства Эрвин сильнее стискивал чужое тело, руки залезали под расстегнутую рубашку и ласкали спину. Чертовы костюмы Леви, которые тот так любил носить.
Чертовы советы Майка. Что, если они были не такими уж странными? Эрвин Смит, резким движением обхватывая худые бедра и с силой насаживая охнувшего омегу на себя, ткнулся лицом в мелькающие перед глазами ключицы и зажмурился. Что-то внутреннее и инстинктивное требовало от Эрвина заставить тело Леви понять, что ему предстоит жить на этом узле всю оставшуюся жизнь.
В очередной раз в голову пришла навязчивая мысль.
Я женюсь на тебе.
Вспышка.
— Мы пойдем танцевать или нет? — недовольно спросил Леви Аккерман, и Эрвин внезапно обнаружил себя посреди большого зала, заполненного молодежью. Альфе окружающие казались почти детьми: разрумянившиеся естественным и неестественным образом лица, улыбки, какие-то футуристические наряды. Огромные гирлянды свисают с темных штор, украшающих зал. Леви протянул ему руку, а Смиту отчего-то жутко неуютно и неловко, и через мгновение причина становится очевидной. На Эрвине широкие джинсы и футболка, это что-то из его юности, альфа поражен, что вещи сохранились. Джинсы коротки ему и врезаются в пах, футболка едва прикрывает живот. Туфли на ногах явно на несколько размеров меньше необходимого, грубая кожа стесняет пальцы. Эрвин знает, что имеет настолько неподобающий и смехотворный вид, что от стыда ему хочется провалиться сквозь землю.
— Леви, мне бы отойти переодеться… — ощущая, как стыдливо горят щеки, сказал альфа. Он поднял взгляд на протянутую ладошку и увидел перед собой Леви Аккермана, которому явно не больше десяти. Одежда Леви слишком велика ему, и Эрвин понял вдруг, что на этом танцевальном школьном вечере они самая странная парочка.
Через мгновение Эрвин почему-то оказывается рядом с красивой девочкой, светлые волосы которой украшены искусственными цветками. Лицо девочки странно знакомое, и Смит, чувствуя на себе все взгляды зала, протянул ей руку, как к чему-то спасительному. Девочка снисходительно рассмеялась и отказала ему в танце.
Вспышка.
В гостевой спальне было одиноко и прохладно по ночам. Эрвин спал здесь уже месяц, переехав в один день молча и не устраивая ссор. Раздражать и так постоянно недовольного им Леви не хотелось. Не хотелось больше сухо поджатых губ и пустого взгляда, равнодушно провожающего его по утрам на работу. Не хотелось ночью осторожно придвинуться в общей постели, притиснуться грудью к теплой спине и с вожделением и тайным страхом ткнуться губами в черноволосый затылок — и получить очередной ранящий самолюбие отказ и движение подальше от него, на край кровати. Не хотелось знать, что супруг больше не интересуется, как Эрвин себя чувствует.
Чтобы не вдумываться в происходящее, альфа занимал работой почти все свободное время. В конце концов, это было то, что он умел, то, что он делал лучше всего. Это было единственное, в чем он не проебывался.
В отличие от собственного брака.
Эрвин вернулся очень поздно. Леви уже должен был спать, если, конечно, он проводит ночи в супружеской постели — Эрвин не проверял, потому что не мог, и в глубине души боялся удостовериться, найдя постель пустой.
Леви не спал, он, казалось, ждал его возвращения. На заправленной постели еще не успевший сменить костюм на домашнюю одежду Эрвин нашел какую-то папку с бумагами. Он даже не успел открыть и прочитать, что это такое: Леви, одетый в футболку и шорты, появился на пороге гостевой спальни, когда Смит, хмурясь и глядя на брошенную подозрительную папку, начал расстегивать пуговицы на рукаве рубашки.
— Я подал на развод, — сказал омега тихо, но твердо. Уставший после долгого дня и разбитый происходящим в его жизни альфа вдруг забыл, как дышать. Он повернулся, чтобы посмотреть Леви в лицо. Равнодушное, словно омега сообщал о прогнозах синоптиков на завтра.
— Когда? — так же тихо спросил альфа, отворачиваясь и продолжая методично расстегивать пуговицы одну за другой.
— На прошлой неделе, — продолжил Леви, теперь уже по-настоящему ошарашивая. — Я уже виделся со своим адвокатом, так что осталась только твоя подпись. Все документы готовы.
— Я ничего не подпишу.
— Все уже решено, твои капризы только оттянут неизбежное.
— Нас не могут так развести, — сказал Эрвин, хотя не был так уж в этом уверен. Он вообще уже не был ни в чем уверен. — Близнецы еще маленькие…
— Детей я заберу, конечно. График твоих с ними встреч я приложил к бракоразводному документу, ты увидишь. Если у тебя будут возражения… поговори с моим адвокатом. Но ты должен понимать, что будет так, как я хочу. Не забывай, кто я и кто ты.
— Буду видеть близнецов раз в неделю?
— Раз в две недели будет достаточно. Ты все равно видишь их редко, постоянно только работаешь, — безжалостно отрезал омега. Эрвин, помолчав, обдумал поступившую информацию, а после сказал, стараясь сохранить лицо:
— У меня в портфеле есть направление к одному хорошему специалисту. Я взял на себя смелость записать нас, не спросив тебя, но раз ты меня тоже не ставишь в известность заранее… Специалист по семейным делам. Мы сходим?
— Зачем? — Леви с недоумением нахмурился. Морщина на красивой переносице стала глубже, чем еще несколько лет назад. — Какой в этом смысл, Эрвин?
— Я не знаю, когда и почему все пошло наперекосяк, и что я сделал, в чем виноват, я… Я все делал ради вас. Ради тебя. И я не хочу терять тебя, возможно, мы можем все исправить? — Эрвин никогда не говорил настолько откровенно. Чтобы выдать такое в лицо человеку, решившему лишить его самого дорогого — семьи — понадобились все внутренние силы и храбрость. Какая-то часть альфы кричала схватить омегу и требовать объяснений, но Эрвин не давал ей выхода. Он слишком устал. — Я все, что нужно, сделаю. Все, как ты хочешь, только не разрушай нашу семью. Я буду меньше работать, если это поможет, только скажи. Я не… я не могу потерять моих детей.
Голос предательски дрогнул. Леви усмехнулся.
— Эрвин, ну что тут исправлять? Ты посмотри на себя.
И Эрвин посмотрел: из зеркала на него взирал стареющий альфа с заметно проступившей сединой на висках и усталыми глазами. Повзрослевший Леви позади него выглядел великолепно. Он выглядел красивее, чем Эрвин его помнил, как какая-то иная версия супруга. Как лебедь, выросший из утенка.
Когда Эрвин успел так постареть? Он не помнил своей жизни, как не помнил, из-за чего начались такие фатальные проблемы. Это из-за старости тело ощущается таким слабым, а головные боли настолько сильные, что таблетки не помогают? Что вообще произошло? И что это за гребаный стук?
— Просто отпусти меня, — сказало ему отражение Леви Смита, и…
Эрвин проснулся, чувствуя, как бешено колотится сердце. Он резко сел; боль настолько сильно стиснула голову, что альфа простонал. В глазах потемнело, хотелось пить и отчего-то мутило. В целом состояние было такое, что в ту же секунду желание лечь обратно и закрыть глаза стало нестерпимым. Суровая реальность, упавшая на него, как монолитная плита, не позволила: брошенный на полу телефон разрывался от звонков, настойчивый стук в дверь, казалось, мог перебудить весь дом. Повторно открыв глаза, Эрвин, наконец, осознал, кто он и где находится.
Реальность его не обрадовала, она оказалась настолько же болезненной, насколько неприятно-навязчивыми и зыбкими были сны. Мелодия вызова раздалась снова; тяжело вздохнув, Эрвин потянулся за телефон, едва не переваливаясь с дивана на пол. Тут же рядом обнаружились полупустая бутыль с водой и пустой блистер из-под таблеток для сна, которые он принимал еще нынешним летом, и такая же пустая упаковка с болеутоляющим. Альфа, сощурившись, забыл про телефон и осмотрел предметы, пытаясь вспомнить, что же с ним такое произошло. Нигде в квартире не горел свет, Эрвин лежал в кромешной темноте.
Со следующей серией ударов в дверь он вспомнил. О, черт возьми.
Леви.
— Эрвин, — раздалось за дверью так громко, что даже Смит, бессильно опрокинувший собственное тело на диване в большой комнате, услышал. Каждый звук отдавался режущей болью в висках. — Я слышу твой телефон. Лучше бы тебе открыть мне прямо сейчас.
Альфа узнал этот голос. Вздохнув, Эрвин собрался с силами и подтянулся, чтобы подняться на ноги. Тело ныло и плохо слушалось, но Смит, тяжело перебирая ногами, дошел до двери в квартиру и рывком открыл ее, чтобы прекратить этот бесконечный шум. Майк, занесший кулак для нового удара, замешкался и опустил руку. Мужчины с недоумением уставились друг на друга.
— Прекрати стучать, Майк, ради бога, — начал было Эрвин, но друг, выглядевший так, словно его практически выдернули из теплой постели и заставили мчаться куда-то в ночь, нахмурился и прервал его:
— Ты все-таки жив, Эрвин. Выглядишь крайне хреново.
Подтолкнув слегка заторможенного Смита в сторону, Майк твердым шагом прошел в квартиру. Эрвин заметил наблюдающую за ними с любопытством пожилую леди, живущую с ним в одном подъезде, и сделал неутешительный вывод, что буйство Майка привлекло ненужное внимание.
— Извините, — сказал Эрвин женщине, — больше не будем шуметь.
— Уж постарайтесь, молодые люди, — ответила женщина, не меняя сурового выражения лица, и пошла по лестнице вниз, к себе в квартиру. Эрвин, проводив ее взглядом, сделал шаг назад, закрыл дверь и внезапно оказался с Майком лицом к лицу. Друг включил свет, заставляя Эрвина сощуриться от режущей боли в глазах, и осмотрел его. На Майке была расстегнутая куртка, надетая поверх обычной домашней футболки, и спортивные брюки, не сочетающиеся с тяжелыми ботинками. Вид у Захариаса был настолько несуразный, что Смит в очередной раз словил ощущение ускользающей реальности. Возможно, он все еще находится в бредовом сне?
Бредовое видение искренне обеспокоенно нахмурилось:
— Господи, Эрвин, что с тобой случилось? Какого хрена происходит со всеми вами?
Эрвин не нашел в себе силы даже горько усмехнуться. Неопределенно махнув рукой, Смит зашаркал обратно в большую комнату, чтобы вернуться на удобную горизонтальную поверхность, способную вынести вес его едва живого тела. Не получивший ответа Майк последовал за ним, тыча пальцем в каждый выключатель, от чего холостяцкая смитова квартира уже через несколько секунд осветилась окнами на весь спящий район. Спящий, потому что время было пять утра — Эрвин, с тяжелым вздохом сев на край дивана, проверил телефон. Экран гаджета любезно подсказал, что хозяин пропустил двадцать один звонок. Этой информации было достаточно; глаза болели так, что Смит не мог смотреть на черные буквы при ярком освещении.
Майк притих, и Эрвин, подняв взгляд, проследил за вниманием друга: тот разглядывал опрокинутую навзничь ель. Гирлянда Нанабы безжизненной грудой грустно окружала примятые ветви, аккуратно распутанные Аккерманом-младшим звезды на нитке теперь больше всего напоминали бесполезный мусор.
Друг вскинул брови и проговорил непонятным тоном:
— Если бы я знал, как ты будешь с ней обращаться, то не предложил бы ее забрать.
— Ох, это… — Эрвин запнулся. При виде беспорядка и когда-то хоть и неуклюже, но заботливо украшенного деревца, альфу охватили вина и стыд. Видел бы Леви, как обошлись с его трудом. Мотнув головой, чтобы отвлечься, Смит вновь посмотрел на застывшего рядом друга: — Майк, что ты вообще здесь делаешь?
— Отличный вопрос, Эрвин. — Майк задумчиво потер подбородок, окидывая помещение внимательным взглядом. Вздохнув, Захариас подтянул брюки на коленях и с обессиленным видом сел на диван. — Элайджа звонил мне ночью и попросил удостовериться, что ты, цитата, не сдох. Я звонил тебе, но ты не отвечал, поэтому решил приехать сюда. Честно, я уже думал, что Аккерман пырнул тебя и ты лежишь тут в луже крови, пока я названиваю, как идиот. Но я рад, что мои ожидания не оправдались. Так что случилось?
— Надо же, какая забота, — невесело усмехнулся Эрвин. — Потрясающе. Интересно, что ж он сам не приехал, раз его волнует мое здоровье. Элайджа… Он что-нибудь говорил о Леви? Хоть что-то?
— Нет.
— Черт.
— Эрвин, — серьезным тоном позвал Майк, привлекая внимание к себе. — Я слушаю. В чем дело?
Тут в гудящую голову пришла мысль: забота Элайджи. Какая забота? Элайджа, очевидно, думает только о себе и своей семье, о своем ребенке, которого он у Эрвина отобрал. Если Аккерман и переживает о чем-то, так это о собственном благополучии. Эрвин догадался — скончайся он от полученных Элайджей травм, тот вряд ли выйдет из этой истории абсолютно сухим. А Эрвин, умри он этой ночью, озлобившимся призраком бы преследовал Аккермана до конца его дней.
В голове была такая мешанина из мыслей, воспоминаний и образов, что даже думать об этом было больно.
— Блядь, Майк, — вырвалось у Эрвина, и Майк досадливо поморщился. — Так сразу и не расскажешь. Спасибо, что приехал. Что тебе конкретно сказал Элайджа?
— Что тебе, вероятно, не слишком хорошо, и что мне стоит проверить, не сдох ли ты, если ты хоть сколько-нибудь мне дорог. Я подумал, что это шутка какая-то, но ты это… в следующий раз отвечай на звонки.
— Следующего раза я, наверное, точно не переживу. Обойдемся без него.
— Эрвин, — еще серьезнее. — Что случилось? Почему мне пришлось ехать из другого конца города в такую рань? Ты выглядишь так, будто вот-вот откинешься, прости, друг.
И с чего Смит мог начать? Вся эта история плохо пахла, ужасно, до обидного несправедливо. Чувство потери и иррационального страха за то, чего Эрвин никак изменить не мог, давили так, что дышать было тяжело. Проведя ладонями по саднящему лицу, альфа зажмурился на мгновение, стараясь прийти в себя. Четырехчасовой сон плохо на нем сказался, совсем не помог. Казалось, стало только хуже. По крайней мере, засыпая, Эрвин все еще чувствовал играющий в крови адреналин, и тело не ощущалось умирающим от боли то тут, то там. Почему-то сильнее всего болели правый бок, рука и голова, конечно же — в том месте, где череп силами заботливого Аккермана встретился с внедорожником. Действие обезболивающих прекращалось, а новая упаковка валялась где-то в коридоре в аптечном пакете. Путь до нее сейчас казался бесконечно тяжелым и долгим, поэтому Эрвин не двигался, откинувшись на спинку дивана и прикрывая глаза ладонью.
Разочарованное выражение маленького лица, кровь на пальцах и холодный взгляд серых глаз будут преследовать Эрвина в кошмарах. Эта сцена представала перед внутренним взором, стоило закрыть глаза.
Понимая, что примчавшийся к нему на выручку верный друг ждет объяснений, Эрвин заставил себя сложить руки и посмотреть в знакомое лицо. Майк выжидающе смотрел на него и, кажется, торопить не пытался. Повинуясь какому-то внезапному порыву, Смит медленно проговорил:
— Я спал с Томом Аккерманом.
Друг приоткрыл рот, словно намереваясь что-то сказать, но прошла секунда, другая, но так ничего и не было произнесено. Майк сощурился, повел носом, как бывало в минуты глубокой задумчивости, а после неопределенно выдал:
— О, вау.
— Много раз и с давних пор.
— Что ж, он великолепен, тебя можно понять.
Эрвин вскинулся:
— Серьезно, ты даже не усомнишься в моих словах?
Майк пожал плечами:
— Черт знает, на что ты способен. Леви Аккерман, Том Аккерман. Ты в высшей лиге, не так ли? Это у вас игры такие? Если что, четвертым не претендую. Или пятым? Неважно. Меня интересуют только традиционные ценности.
Тут-то до измученного сознания Эрвина дошло, что друг попросту издевается над ним. Захариас говорил нарочито серьезно, но блеск в глазах выдавал его. Это неожиданно отрезвило, словно привело в чувства, и Смит ощутил смутную благодарность к своему старому другу, всегда умеющему осторожно и завуалированно поставить его на место.
— Ну, спасибо, — проворчал мрачно позабавленный Эрвин. — Слушай, ты не поверил бы в это?
— Не уверен, — теперь уже без иронии ответил Майк. — Просто… это было бы странно. Ты недавно распинался мне здесь, как тебя безрассудно тянет к сыну Эла. А теперь вдруг Том Аккерман? С чего бы? Я имею в виду, каждый сходит с ума по-своему, но зачем Леви, если есть Том? Это странно.
Смита по-глупому, но неприятно задело, и он не смог смолчать:
— Но Леви куда лучше Тома. Чище….
От одной мысли об омежке тянуло разбить что-нибудь или пнуть. Как елку, например, хотя Эрвину теперь и стыдно из-за этого яростного желания крушить и уничтожать все, что попадется под руку. Основная часть разрушительной агрессии покинула Эрвина еще вчера, во время откровенно идиотской потасовки с Элайджей, едва не обернувшейся вселенской катастрофой. Альфа не мог вспоминать этот момент без содрогания. Если бы с Аккерманом-младшим что-то случилось, как бы он жил дальше? И как бы жили дальше вообще все? Казалось, планета должна была остановиться, ведь все светлое исчезло бы с ее поверхности.
Эрвин рассказал Майку о случившемся. Он рассказал, как остановившее драку происшествие с Фордом и Леви заставило Элайджу переключить слегка несправедливый гнев на ставшего совершенно случайно участником их передряги человека, что едва не закончилось новой, уже более массовой потасовкой. Благо, Элайджу, как и Эрвина, больше волновало состояние подростка, поэтому водитель Форда получил визитку Элайджи. Леви с его физическими травмами — кровь на пальцах, болезненная краснота щек на фоне мертвенной бледности, неловкая походка — и Эрвин с глубокой моральной травмой даже не успели соприкоснуться. Смит, чувствуя себя, как в плохом сне, направился к Леви, как только Элайджа аккуратно поставил того на снег, на устойчивое место с проглядывающимися островками голой земли. Аккерман-младший, однако, не позволил к себе прикоснуться. Стоило Эрвину протянуть руки, как омежка шарахнулся от него в сторону, поднимая на него
тот самый взгляд, и в душе альфы все словно оцепенело. Ранящая обида зародилась внутри из-за того, что самое дорогое существо не верило ему. Смит понимал, что Леви испытывает стресс, он запутался и ему, вероятно, очень больно, поэтому воспринимать его действия на свой счет не стоит. Даже обычно уютный запах Леви отдавал чистым отторжением, от того Смит больше не предпринимал попыток приблизиться.
Эрвин чувствовал себя бесконечно виноватым. Мальчишка пострадал в очередной раз, и опять по его вине. Смит, поддавшись на провокации старшего Аккермана, устроил на глазах Леви настоящий кошмар. Трудно было даже представить, что себе надумал и что пережил омежка в этот день. Столько информации, лживой и не очень, и опять Эрвин выставлен не в самом лучшем свете и оказался в ужасном положении вечного лжеца и предателя. В тот момент альфа не думал об этом, он вообще не был способен мыслить разумно и придумывать новые оправдания и доказательства своей невиновности в выдвинутых омерзительных обвинениях. Упоминание рехаба, как крещендо, ударило силой нарастающих тяжелых эмоций. Смит не был способен воспринимать ситуацию, как адекватный взрослый человек, он утратил контроль — и в итоге сорвался вниз со скалы собственных попыток все уладить. Это было личностное и социально-дружеское дно, потому что Эрвин потерял не только себя и нескольких друзей, но и Леви.
И он понятия не имел, как вернуть в глаза Леви ту беззащитную теплоту, что Эрвин замечал в последние недели.
— После Элайджа просто усадил Леви в машину и увез его, — продолжал Смит свой невеселый рассказ. — Мы не стали ждать никаких служб, не знаю даже, как они решат все это между собой. Леви ничего не сказал мне больше, даже не посмотрел в мою сторону, как будто я…. А я поехал на такси в больницу. У меня так кружилась голова, что я собственные мысли уловить не мог.
— Так ты все же был там, в больнице? — участливо спросил внимательный Майк. — А я-то хотел тебя везти туда сейчас. Вид у тебя совсем неважный.
Эрвин криво улыбнулся:
— Был. Ты представляешь, что такое государственная больница с неотложной помощью? Я едва вырвался оттуда, пришлось подписать кучу бумажек.
— Так что диагностировали?
— Подозрение на легкое сотрясение мозга, — Эрвин махнул в сторону журнального столика, на котором лежали длинные белые листы выписок. — Лишь подозрение, но, честно, ощущения не из приятных. Выписали кучу таблеток и постельный режим. Еще многочисленные ушибы, но ничего серьезного. И рожа еще разбита, но это ты и сам видишь.
— Постельный, — повторил Захариас, окидывая друга, одетого во вчерашние джемпер и темные брюки.
— Я приехал домой только к двенадцати, — Эрвин прикрыл глаза, чувствуя себя бесконечно уставшим. — Не было сил ни на что, выпил только таблетки и лег.
— Где тебя мотало столько времени?
— Я ездил к Аккерману. Конечно, не попал в дом, но мне нужно было…. Мне важно узнать о состоянии Леви. Элайджа заблокировал мой номер. Слушай, ты ведь можешь позвонить ему и уточнить? Я не знаю пока, что еще я могу сделать. Нанаба… не отвечает на звонки. Я звонил в пару клиник, где, как я помню, мог лечиться сам Элайджа, но там, конечно, глухо. Никто ничего мне не скажет.
— А как же Ханджи? Разве она не крестная мать Леви или кто она там?
Имя подруги резануло слух. Эрвин, опустивший некоторые подробности своего с Элайджей разговора, помолчал. Он не был готов думать и говорить о Ханджи, слишком много вопросов возникало к ней.
Эрвин предпочел бы встретиться с ней лично перед тем, как делать какие-то выводы, хотя они сами собой напрашивались уже сейчас. Все было очень, очень плохо. Вопреки собственным ожиданиям, Смит не чувствовал больше той всепоглощающей паники, что одолевала его вчера, заставляя думать и действовать лихорадочно и безрассудно. Теперь он даже жалел, что поддался безумной идее приехать к дому Аккерманов в надежде застать приезжающего или уезжающего хозяина дома — и, конечно, его сына. Это было лишним не только потому, что он простоял у закрытых ворот черт знает сколько времени, потратив до этого целый час, чтобы забрать свою машину, но еще и из-за торопливой абсурдности этого действа. Хорошенький случай, ничего не скажешь: Эрвин, алкоголик и лжец, мнущийся у ворот. Что бы подумал Леви, увидь он его в таком унизительном положении?
— Нет, конечно, — устало выдохнув, Смит отвлекся от воспоминаний о вчерашнем дне. — Я бы не хотел ее впутывать. И тебя тоже, если уж на то пошло, но так уж вышло.
Майк помолчал, обдумывая его слова. Так прошло около минуты или чуть меньше. Наконец, друг отвел взгляд, приобретая задумчивое выражение, и заговорил:
— Начнем с того.… Если я начну задавать такие вопросы, Аккерман сразу все поймет. Это для меня нетипично. И, если говорить откровенно, Эрвин, ты уж извини, но я бы предпочел не вмешиваться в эти ваши разборки Ромео с Джульеттой. Если тебя интересует мое мнение…. — Майк дождался сдержанного кивка и вкрадчиво продолжил: — Я допускаю, что поспешил с мнением. Эрвин, ты не думаешь, что это стало слишком серьезным?
— Это всегда было серьезным.
— Ты спал с Томом Аккерманом или нет? — неожиданно прямо спросил друг.
— Я думал, мы выяснили, что нет, — холодно ответил Эрвин. — Это же, блядь, просто смешно.
— Тогда почему Эл не смеется?
— Потому что давно не верит мне. Еще после истории с Леви это началось, а то, что было вчера… Как ебаная вишенка на этом ебаном торте. Что мне делать, Майк?
Друг развел руками, словно пытаясь подобрать слова. Эрвин не винил его в отсутствии лишнего такта: в это время суток все нормальные люди, у которых такие же нормальные друзья, спят. Или работают, если не очень повезло. Темные тени под глазами Захариаса намекали: их обладатель тоже не против поспать еще несколько часов.
— Наверное, ничего.
— Ничего?!
— А что ты можешь? — прозаично поинтересовался Майк. — Давай начистоту. Одно дело, если бы твой Леви с чего-то решил вдруг, что ты прав, а все остальные лгут. Но в ином случае, в твоем случае, он слушает родителей, потому что, черт возьми, еще ребенок. Ты ничего не сможешь сделать.
— А как же те твои слова про женитьбу и кучу детей?
— Ну, теперь-то все иначе. Новая переменная в лице мужа Эла внесла коррективы. Да и потом, Эрвин, — Майк окинул его взглядом с непонятным выражением, будто бы снисходительным и настороженным одновременно, — ты себя видел? У тебя же глаза горят, как у одержимого. Возможно, стоит остановиться?
— У меня сотрясение мозга, ты хоть знаешь, что это такое? И, я думал, ты за то, чтобы идти напролом.
— Знаешь, если бы моя теща пыталась отравить меня за обедом, я бы, вероятно, развелся быстрее.
Друзья замолчали, с взаимным недовольством разглядывая друг друга. Сжав губы, Эрвин вновь откинулся на спинку дивана, перестав пронзать друга свирепым взглядом.
— Ты прав, — признал Эрвин нехотя. — Я ничего не могу сделать. Но я уже не могу остановиться, не теперь, когда меня выставили человеком, который занимается такими вот вещами. Мне бы адрес Тома Аккермана…
— Оставь ты этого омегу. Тебе лучше не встречаться с ним, тем более, наедине.
— Верно, — повторно признал Смит, ситуация его казалась все более поганой. — Неизвестно, как это бы обернулось для меня с учетом того, что он уже сделал…. Но очная ставка с ним и Элайджей вместе, думаю, меня бы спасла. Конечно, Том на такое не пойдет.
Майк вздохнул, бросив на окончательно сокрушенного Смита неодобрительный, но сочувствующий взгляд. Друзья помолчали; тишина благословенной завесой легла на Эрвина, только свет мешал снова окунуться в небытие, да и чужое присутствие. Даже головная боль, казалось, немного отступила, или альфа лишь придумал себе это, путаясь в иллюзиях. Сны хорошенько сбили его с толку.
Наконец, друг задумчиво почесал взъерошенный затылок, хлопнул ладонями по коленям и встал. Эрвин посмотрел на зашевелившегося Майка, и тот сказал в ответ на его взгляд:
— Поеду я, пожалуй, домой. Может, еще отхвачу пару часов сна, у меня есть планы на сегодня.
Смит неуверенно предложил:
— Можешь остаться у меня, если хочешь. Спальня свободна.
Майк криво улыбнулся:
— Не хочу потом стать частью твоих хроник, большое спасибо.
— Да брось, там ничего не было же…
— Обойдусь и без подробностей, — перебил Захариас как-то совсем безобидно и не зло, так, что Эрвин лишь махнул рукой в ответ, даже совершенно не задетый. — А ты, Эрвин.… Подумай немного о себе и отдохни, приди в себя. Проведи этот свой постельный режим и восстановись. И, насколько я знаю, Пик приглашала тебя, так что приходи, если будешь нормально себя чувствовать. Не нужно сходить с ума.
— Но Леви…
— Если Аккерман так шустро утащил его, я уверен, что с Леви все в порядке. Если он и получил пару царапин, то прямо сейчас лежит в лучшей клинике страны, поверь мне. Ты пытался ему звонить?
— Да. Телефон выключен.
— Тем более. Надеюсь увидеть тебя скоро и в лучшем состоянии, — сказал друг напоследок перед тем, как уйти. Эрвин проводил его до двери, а затем, выключив свет, завалился обратно на диван, не найдя в себе сил раздеться или перелечь на кровать. Диванная подушка хранила в себе пряный запах, и альфа, глубоко вздохнув, вновь погрузился в вязкий, тяжелый сон.
* * *
На белом снегу, в том месте, где ранее развернулась смертоносная битва, остались маленькие пятна крови. Взгляд Эрвина зацепился за них, а в голове пробежала шальная мысль: а чья это кровь? Подумалось, что она принадлежала Аккерману, визуально пострадавшему больше. Тот стоял, как-то сгорбившись, слегка неестественно подвернув ногу, а мальчишка висел на нем, вцепившись пальцами в ткань куртки на плече.
При виде хорошенько получившего по заслугам Элайджи Эрвин почему-то не чувствовал никакого былого злорадства. Не осталось ничего, кроме чистого страха. Так продолжалось секунду или две; время остановилось для Эрвина Смита, оцепеневшего в нелепой позе. Затем все вновь задвигалось, закружились шины проносящихся мимо машин, полетел легкий снежок, а Элайджа, развернувшись, громко и с чувством сказал:
— Ты!
Сначала Эрвин подумал, что обращаются к нему. Но взгляд Аккермана был направлен не на него, а как-то сквозь — и точно на водителя старенького Форда, невольного участника этого кошмара. Стылые глаза Леви были прикрыты, омежка зажмурился, втиснувшись лицом отцу в плечо, перестав прожигать Эрвина ледяным взглядом. Это немое выражение так напомнило омегу постарше, что альфа с досадой стиснул зубы. Леви жался к отцу, как к чему-то спасительному; он жался к отцу, а не к нему, Эрвину, и это было правильно и логично, но отчего-то все равно неприятно царапало. Все существо альфы требовало вжать омежку в себя, пощупать, убедиться, что с ним все нормально. По тому, как Леви держался, можно было судить, что он целехонький, но жутко перепуганный.
Жутко разъяренным был отец омежки. Гнев Элайджи внезапно сменил направление, найдя другого виновника, нанесшего вред драгоценному человеку ненароком. Водитель Форда замолчал, широко распахнув глаза и переводя ошеломленный взгляд от Эрвина до Аккерманов. Элайджа, отойдя со своей ношей на несколько шагов от дороги, зайдя за внедорожник — туда, где было более устойчиво, на островок прикрытого снегом асфальта — аккуратно поставил Леви, подержав того еще несколько секунд за предплечья, чтобы удостовериться, что мальчишка крепко стоит на ногах. Продолжая придерживать Леви, Элайджа открыл автомобильную дверь, водитель Форда растерянно топтался на месте.
— Я сбил человека, — убито сказал невольный участник вакханалии, звуча как законопослушный гражданин, против воли совершивший преступление.
— Ребенка! — процедил Элайджа, не оборачиваясь. Через секунду он повторил: — Ты сбил моего ребенка!
Окончательно оклемался Эрвин только к четырем часам дня. Приняв душ и смыв отвратительную смесь из холодного пота и крови, альфа осмотрел себя в зеркало. Выглядел он скверно: разбитая губа, припухшая скула, свезенная кожа на виске, ссадина, переходящая во вполне ощутимую под пальцами шишку. Под глазами красноречивая синева, а сами глаза горят, как у дикого, смертельно раненного животного. Эрвин понял, что Майк имел в виду, и грустно хмыкнул. Весь правый бок пошел синеватыми пятнами, придавая Смиту и вовсе разбойничий вид.
У Эрвина был больничный лист, выписанный на неделю — таким образом он был свободен вплоть до Рождества и праздников.
После освежающего душа в голове выстроилась логическая цепочка. Леви забрали, и сам омежка, явно находясь в стрессовом состоянии, не очень-то этому сопротивлялся. Вернуть Леви себе будет очень непросто. Не хотелось допускать, что это попросту невозможно — одна мысль о том, что подросток больше никогда не войдет в эту квартиру, не появится в жизни Эрвина, что альфа не сможет наблюдать, как этот вчерашний ребенок вырастет — приносила почти физическую боль. Эта связь была сильнее предрассудков, суждений, общественных ожиданий. Она была сильнее даже прежнего, теперь уже разбитого мировоззрения альфы, а также его принципов и устойчивости привычной жизни. Жизнь раскололась, и осколки ее глубоко ранили; Эрвин предпочел бы, чтобы Леви Аккерман не топтался по ним, но когда, черт возьми, мальчишка его слушался? Он проскакал по ним, а альфа оказался в настолько глубокой яме, что, казалось, выбраться из нее не выйдет.
Выхода нет.
Цепочка вилась. Эрвин не знал, где проживает Том на данный момент, какие места он посещает, и где его можно искать. О, Эрвин многое хотел сказать этому омеге, и он не был уверен, что сможет (и захочет) держать себя в руках. Связи с Томом не было, с Элайджей тоже — и, откровенно говоря, Смит не видел смысла пытаться говорить с обезумевшим бывшим другом. Тот так и не услышал, что Эрвин пытался донести, бороться с этим бесполезно. По крайней мере, в ближайшие дни, пока Элайджа, как подстреленный вепрь, по-настоящему опасен. Даже с Леви лучше пока не контактировать, хотя это звучало и ощущалось, как некое предательство и трусость. От этого на сердце было тяжело; если бы Эрвин мог, он бы осмотрел Аккермана-младшего, осторожно потрогал тонкую ногу, на которую омежка неудачно приземлился, коснулся коленки. Если бы альфа мог, он бы прижал мальчишку к себе и извинялся и объяснялся столько раз, сколько понадобилось бы, чтобы Леви услышал.
Далее цепочка, раскручиваясь, вела к истокам проблемы. Нехорошая осведомленность Элайджи о темной стороне жизни Эрвина не могла оставаться без внимания, а это вело к встрече с единственным человеком, с которым Смит сохранял связь, пока прятался от остальных. Человек, который видел в нем самое худшее, и не ушел — Ханджи Бернер. Нельзя решить проблему, не понимая причин ее возникновения, ведь это все равно, что лечить лишь симптомы.
К дому Ханджи он подъехал в восемь вечера. Это было время, когда вся семья должна была быть в сборе, включая мать, обычно пропадающую в лабораториях. Эрвин не стал даже предупреждать о своем приезде заранее, считая, что после произошедшего Ханджи, как одна из главных подозреваемых в предательстве, попросту должна ему кое-что.
Садиться за руль ему не рекомендовали как минимум еще пару дней, но на эти предписания было наплевать, как и на постельный режим. К концу дня Эрвина переполняла дурная сила, двигающая тело вперед. Боли уже не было: таблетки отлично справлялись с этим. Видимые ссадины беспокоили лишь частично; Смит не смел жалеть себя, вспоминая, что Леви, должно быть, гораздо хуже. Смит-то сам полез в драку, и ему не пришлось наблюдать, как на него летит визжащая шинами машина.
На улице у дома обнаружился Моблит, чистящий лопатой подъездную дорожку от снега. Эрвин припарковался на противоположной стороне улицы, неподалеку от чужого дома, посчитав, что никому не помешает в то время суток, остановившись тут ненадолго. Что-то ему подсказывало, что разговор с Ханджи выйдет короткий.
Моблит заметил его почти сразу. Остановившись, он оперся на лопату рукой и ждал, пока Смит выйдет из автомобиля и зашагает к нему. Сизые сумерки и плохая освещенность скрывали очевидные следы побоев, поэтому Эрвин приблизился без какой-либо реакции со стороны мужа Ханджи, но подойдя почти вплотную, получил недоуменный взгляд на свое лицо.
— Эрвин? — вместо того, чтобы поздороваться, выдавил Моблит. — С тобой-то уже что случилось? Ты откуда такой?
— Я неудачно поскользнулся и упал, — отмахнулся Эрвин, не имея желания объясняться перед человеком, испытывающим к нему непонятную антипатию. Помявшись под внимательным взглядом, альфа продолжил нетерпеливо: — Ханджи дома?
Моблит внезапно вздохнул очень утомленно. Так вздыхают только люди, которых ну очень сильно что-то достало, достало до такой степени, что терпеть нет сил. По крайней мере, никогда ранее Моблит не позволял себе настолько открытого проявления собственных чувств, и это даже удивило, но отчего-то совсем не задело.
— Конечно, — проворчал Моблит. — Пыталась отдохнуть, но уже, видимо, не выйдет.
— И что это значит? — прямо спросил альфа.
— Неважно. Просто, Эрвин, я был бы признателен, если бы
друзья Ханджи хоть иногда оставляли ее в покое. Правда, хватит, — серьезным тоном то ли попросил, то ли предъявил претензию Моблит, а после вновь вздохнул: — Пройди на кухню, я позову жену.
— Да я виделся с ней в последний раз… — начал было объясняться Эрвин, но после махнул рукой. — А, ладно. Я понимаю тебя, Моблит, и надолго не займу время Ханджи. Мне не доставляет удовольствия причинять кому-то неудобства.
— Отлично, ты всегда был умнее Аккермана, — пространно бросил Моблит, и знакомая фамилия тревожно царапнула. Муж Ханджи отставил лопату в сторону, прислонив ее к заборчику, отвернулся и пошел к входу в дом. Эрвин молча последовал за ним.
В небольшом домике, как всегда, было тепло, пыльно, захламленно, но уютно. Разуваясь, Смит снес стопку журналов с какого-то маленького столика на колесиках, по какой-то одним Бернерам понятной причине стоящего в коридоре. Зимняя обувь была свалена в кучу, с детских ботинок натекло растаявшего снега, образовалась небольшая лужица. Дочь, очевидно, переняла способности Ханджи к порядку.
Эрвин прошел, куда было предложено. Моблит поднялся на второй этаж, туда, откуда слышался шум то ли включенного телевизора, то ли игровой приставки — так просто и не разберешь. Различим был какой-то другой звук, едва слышно играла музыка.
Ханджи спустилась через пару минут. В домашнем махровом халате, с небрежным пучком на голове и очках с толстыми линзами, подруга выглядела откровенно не готовой принимать гостей. Спустилась она одна, без мужа, оставшегося на втором этаже. Эрвин повернул голову, услышав приближающиеся шаркающие шаги, и выражение лица Ханджи, до этого сонное, переменилось за секунду.
— Привет, Ханджи, — поздоровался Смит вежливо. — Как дела?
— Эрвин, — Ханджи, казалось, не могла подобрать слов. Приоткрыв и закрыв рот, женщина подошла ближе и разглядела его лицо, осторожно подцепив подбородок пальцами. Альфа позволил. Завершив осмотр, Бернер вздохнула как-то обреченно, а после спросила: — Что случилось?
— Я надеялся, ты мне расскажешь.
— Не поняла.
— Элайджа знает про мою реабилитацию. Про это знала только ты. Откуда у него эти сведения?
Ханджи помолчала, разглядывая его, а потом сказала с искренней виной:
— Прости, Эрвин. Подожди минуту.
Под недоуменный взгляд мужчины она удалилась, отправившись куда-то в сторону своей крохотной ванной комнаты на первом этаже. Пока ее не было, альфа разглядывал обои на стене напротив — в мелкий цветочек, желтоватые и безвкусные. От чего, несмотря на убранство, дом ощущался таким уютным? Свой собственный дом Смит таким не считал. Возможно, дело в жителях, сплоченной семье?
Вернулась Ханджи с какой-то походной аптечкой. Эрвин вопросительно вскинул брови, и подруга напряженно объяснила:
— Ты вообще обрабатывал лицо, как положено?
— Думаешь, мне не плевать? — холодно спросил альфа. — Лучше ответь на мой вопрос.
Ханджи пожала плечами. Ее ловкие пальцы шуршали в раскрытой аптечке, А после извлекли какую-то небольшую баночку и ватный диск.
— Я понятия не имею, как он узнал, — ответила подруга, наконец, ставя Эрвина в логический тупик. Она приблизилась: — Подними голову, пожалуйста.
Висок защипало так сильно, что глаза заслезились, и Смит зажмурился.
— Я… не могла тебе сказать все это, я надеялась, это никуда не выйдет и замнется само собой, — продолжала Ханджи, не забывая о своей экзекуции. Эрвин послушно сидел, слушал и вообще не понимал, какого хрена, собственно, он чувствует себя таким спокойным. Будто самое худшее предположение оправдалось, и не осталось ничего в душе. — У нас был личный разговор. Расскажи мне, что случилось между вами?
— Элайджа считает, что я имел отношения с его бывшим мужем. Сама понимаешь, какие. Вот поэтому все произошло, и знаешь… Леви пострадал. Он присутствовал при всем этом, — мстительно добавил альфа, и подруга широко распахнула глаза:
— Что с Леви?!
Что ж, это подействовало. С Ханджи слетело напускное спокойствие. Эрвин повторил свой рассказ, отрепетированный еще утром перед Майком. Бернер внимательно выслушала, прижав ватный диск к ссадине на смитовой скуле.
— Малыш, — выдохнула подруга под конец рассказа и осела на соседний стул, словно ее внезапно оставили силы. — Как же так…
— Меня тоже это интересует. Как же так, Ханджи, вышло? Ты виделась с Элайджей или что?
— Да, несколько дней назад.
— Так и?..
— Этот разговор должен был остаться между мной и Элайджей, — начала вдруг подруга, вскинув голову. — Он приходил несколько дней назад, и он уже знал про твой рехаб. Я сама была в шоке, но он знал вообще все. Мне пришлось лишь подтвердить… Да, пришлось. Он ведь мой друг, Эрвин, да и я не думала, что это приведет к чему-то подобному.
— Что он тебе сказал?
— Он знал, что я была указана, как контактное лицо во время твоего лечения. Я не стала отрицать, это же глупо, понимаешь? Да и что это бы дало? Это было очень давно и уже не имеет значения. Я даже не знала, для чего ему это.
— И все?
— Вроде бы, — Бернер замялась. — Но он еще кое-что спросил. Это касается Тома, а я так растерялась…
— Ханджи, что было про Тома? — железным тоном спросил Эрвин, весь подобравшись и наклонившись вперед, чтобы лучше видеть краснеющее лицо подруги. — Что конкретно про него было?
— Элайджа спросил просто, мог ли Том как-то повлиять на то, что ты много лет назад отстранился от него. Я вспомнила, что ты мне рассказывал, и… Ну, знаешь, это было
очень давно, я даже толком не знаю, в чем было дело. В общем, я ответила, что это возможно, но я ничего не знаю наверняка.
— Нахера?!
— Я не знаю, я была сбита с толку, а он был убедителен, и ему очень нужна была правда, — Ханджи вдруг вспылила, отбросила вату в сторону и резко поднялась на ноги, чтобы отвернуться и направиться к раковине, полной скопившейся грязной посуды. — Я предполагала, он ищет компромат на Тома или что-то вроде того, и, знаешь, я была так рада, что они разошлись, вот правда… Знаю, как это звучит. Мне и в голову не приходило, что там что-то еще есть, Элайджа был таким собранным, спокойным.
— Это компромат на меня, а не на Тома, блядь! О чем ты только думала? — Эрвин взорвался, почти не контролируя голос. Было абсолютно все равно, услышит их кто-то или нет. — Он угрожал тебе увольнением, не так ли? Это его обычные методы. Ты испугалась потерять свою высокую должность?
— Конечно, нет! — Бернер обернулась, ее щеки стыдливо краснели. — Ничего подобного! Я просто подтвердила то, что он и так откуда-то знал. Видимо, покопался в твоем прошлом после рассказов Тома. Я не думала, что все так выйдет.
— Ладно, хорошо, но почему ты мне-то ничего не сказала об этом? Не предупредила?
— А что я могла тебе сказать? И зачем? Он просил оставить разговор между нами, — устало бросила подруга, глядя на груду тарелок. — У вас давно плохие отношения, а он мой друг, Эрвин, и я отношусь к нему так же бережно, как к тебе. Ему тоже было нелегко в
тот период.
— Ты подтвердила, что у меня с Томом что-то было, а теперь удивляешься произошедшему? Наши отношения не стали хуже, их теперь просто нет. Как и моих отношений с Леви.
— Я ничего не подтверждала, я сказала просто, что толком ничего не знаю, — вполне серьезно огрызнулась подруга, не поворачивая головы. — Мне и в голову не приходило, что Том уже там постарался. И знаешь, Эрвин, я думаю, мои слова уже мало что значили…
Эрвин обхватил предплечье Ханджи и повернул ее лицом к себе, чтобы посмотреть в такие знакомые, всегда честные глаза. Женщина старательно отводила взгляд, ее щеки алели.
— Ты могла просто сказать
нет, — проговорил Эрвин, отчего-то чувствуя себя преданным ребенком. Столкнуться с осознанием того, что у друзей могут быть какие-то секреты и обсуждения его за спиной, оказалось сложным. Эрвин все-таки был эгоистом, он всегда думал только о себе.
— На что? Отрицать твое лечение? Это глупо.
— Ты должна была сообщить обо всем мне.
— И ты тоже хорош, Эрвин! — Бернер, наконец, перестала отводить взгляд и посмотрела прямо на него с неожиданным раздражением. — Леви еще слишком мал, неужели ты не мог потерпеть?
Эрвин так опешил от непонятного обвинения, что на мгновение даже перестал иррационально злиться.
— О чем это ты? — спросил он, и Ханджи недовольно поджала губы.
— Сам знаешь, о чем! Ты начал спать с ним!
Тон и направление беседы переменились так резко, что альфа, приехавший сюда, чтобы, собственно, обличать неверных друзей, растерялся и отпустил руки Ханджи, позволяя им соединиться в защитном жесте на женской груди. В общем-то, Смит не был обязан отчитываться или оправдываться за свою личную жизнь, это первое. Обвинение, звучавшее в голосе Бернер, сбило с толку. Теперь Эрвин чувствовал себя оговоренным не только в сторону Тома, но и Леви. К тому же…
— Разве не ты поощряла мои с ним отношения? — справедливости ради отметил Эрвин.
— Ухаживания да, внимание, ведь Леви явно оно нравилось. Он был таким светлым, так переменился… Но секс, Эрвин, сейчас перебор. Я в тебе разочарована.
— Что ж, не ты одна. Обидно, ведь я с Леви ни разу не спал. И, наверное, уже и не пересплю… Вашими стараниями.
Ханджи сощурила глаза с подозрением. Ее бестолковый внешний вид не мешал исходящей от нее угрозе, глаза воинственно сверкали.
— Как это не спал? — спросила подруга, и тут Эрвин понял, что вообще ничего уже в своей жизни не понимает. Он словно попал в какое-то зазеркалье, другой мир, где есть куда более предприимчивый и ушлый Эрвин Смит, успевший переспать со всеми омегами Аккерманов. — Что значит не спал?
— Это значит, что у нас не было секса, — холодно процедил очевидное Смит. — И ты думала, мы с ним в настольные игры будем вместе играть, когда сойдемся?
— Подожди-ка, Эрвин, со своим сарказмом. Ты прекрасно знаешь, какие именно отношения между вами я
поощряла. Но если ты не спал с ним… Это странно. С неделю назад София случайно нашла в рюкзаке Леви презерватив. Если он не твой, то…
Эрвин молчал, осмысливая услышанное. Ханджи так же молча смотрела на него, выглядя уже более растерянной, чем грозной, перестав напоминать отчитывающую его нянюшку. В голове одно с другим не сходилось. Эрвин знал, что не спал с Леви — точно так же, как знал, что не спал с его родителем. Причина такого выражения лица Ханджи ясна: если Эрвин отрицает эту связь, логично предполагать, что Леви пользуется презервативами с кем-то еще. А это меняло ситуацию настолько чудовищно, что приспособиться к ней не получилось сразу даже у гениальной Бернер.
Смит с мрачным весельем понаблюдал, как подруга теряется в собственных догадках, и продолжил:
— Был бы признателен, если бы рассказала мне все с начала и до конца. Меня достало, что от меня что-то скрывают.
Ханджи посмотрела на него как-то странно, но с готовностью проговорила:
— Это случайно вышло, София хотела достать книжку, что Леви для нее принес, а там в открытом кармашке этот… предмет. София сначала не поняла, что это, достала его. И это еще при Моблите случилось, он был рядом. Леви разозлился и наорал на Софию, мол она влезла не в свои дела. Неловко получилось. И этот презерватив еще, знаешь, специфический. Он для альф. Я думала, черт возьми, что он твой, чей еще?
— Не мой, — искренне заявил альфа, охваченный смешанными чувствами. — И Леви вообще ни с кем не спит, я бы учуял.
Нет, это точно так; пряный запах оставался естественным, девственно-чистым. Эрвин проводил с Леви время и заметил бы сразу, если бы его запах переменился. Ведь заметил бы, правда?..
Как это обычно бывало, на первый план вышла самая отвратительная, вечно неуверенная в себе и сомневающаяся во всем сторона альфы. Что, если Леви имел отношения с кем-то? Что, если резинка предназначалась, например, тому же самому Эрену?
Сжав бессильно кулаки, альфа резко выдохнул. Нет, казалось, в этом не было смысла. Если отмести прочь всех возможных соперников, оставался он один, но и тогда происхождение презерватива оставалось тайной.
Ханджи, еще недавно бросившая ему в лице обвинение, сникла, выглядя совсем растерянной, Эрвину даже стало ее жаль.
— Понятно, почему ты так подумала, ты ведь не чувствуешь его запах, — то ли утешал, то ли вслух рассуждал альфа. — Я не знаю, зачем Леви носит с собой такое, и спросить теперь не могу… Блядь. Как же все плохо.
— Мне жаль, — вполне искренне вдруг выдала подруга. — Что все так вышло. Я этого не хотела и ничего толком и не сказала Элайдже, но мне жаль. Правда. Ох, Леви…
Кое-что пришло Эрвину в голову, очевидное и напрашивающееся само собой. Презерватив Леви мог купить или украсть у отца — не было сомнений, что омежка на такое способен — но вот для чего?
Очевидно, для чего, Эрвин Смит, неужели ты такой тупой? Внутренний голос внезапно приобрел характерные хрипящие нотки Кенни Аккермана, и Эрвин мысленно отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.
Если Леви носил с собой такое, значило ли это, что он хотел, чтобы Эрвин?.. Или подросток просто решил подготовиться к непредвиденному? Он думал, что у Эрвина не хватит ума позаботиться о предохранении, такого Леви о нем мнения? В любом случае, как ни посмотри — какой же умный подросток, просто золото. И какой
глупый, глупый омежка. Отчего-то мысль о том, что Аккерман-младший тайком крадет презервативы у отца, чтобы заняться взрослыми вещами с ним, Эрвином, приносила сладкое, какое-то совсем нестыдное ощущение удовольствия и собственного превосходства, что было отчаянно по-идиотски, ведь ситуация в итоге стала отвратительной. Если Леви и думал о чем-то подобном, что было нормально, ведь он подросток, теперь, наверняка, шансы Смита когда-либо оказаться с ним в одной постели снизились почти до нуля.
Но все-таки, почему вечер вдруг перестал казаться Эрвину совсем уж дерьмовым? Он сошел с ума, не иначе. Но так приятно было думать, что твои чувства были взаимными, хотя бы немного.
А еще стало ясно, наконец, отчего и ранее неприязненный взгляд Моблита стал попросту неприкрыто волчьим.
— Леви, — повторил Эрвин обреченно. Ханджи вскинулась:
— Мне жаль. Прости.
— Не уверен даже, что можно считать тебя виноватой. Твои слова ничего бы уже не решили, Элайджа верит Тому.
— Если я что-то могу сделать для тебя, Эрвин…
— Что еще ты… Хотя, стоп, кое-что можешь. Ты-то еще можешь узнать, как обстоят дела с Леви, и где он. Узнай у Элайджи, пожалуйста. Это все.
На этом цепочка прерывалась. Эрвин Смит зашел в тупик, и никаких ответвлений от него не было — только темная яма без просвета. Забавно, но он даже на Ханджи не злился, настолько был опустошен.
* * *
Не так он представлял себе это Рождество.
День должен был стать особенным во всех смыслах. Леви бы получил свой подарок; Эрвин отчетливо представлял себе выражение маленького лица, когда мальчишка открыл бы заботливо и любовно запечатанную коробочку. Альфа давно ничего не дарил омежке, и этот подарок, как и день, должен был стать особенным. На подарок было потрачено много денег и времени, и все зря.
Еще бы они с Леви, возможно, посетили одну из ярмарок, которые обычно проходят в Рождество в центре города. Все вокруг бы дышало праздником, а Эрвин угостил бы Аккермана-младшего глинтвейном, чтобы посмотреть, как покраснеют симпатичные щечки. А потом Смит сцеловывал бы этот пряный вкус с тонких губ, наслаждаясь пряным запахом – просто потому, что мог. Эту ярмарку Эрвин мог при желании рассматривать из окна собственной квартиры.
Общение вечером двадцать четвертого декабря ограничилось несколькими сообщениями от Анди и еще нескольких знакомых. Новостей про Аккерманов от Ханджи, которая с семьей проводила праздники у родственников, не было. Нанаба по-прежнему не объявлялась, что тревожило, а дружеские чаты молчали. Эрвин был абсолютно один, решив не посещать дружеские посиделки с Пик и ее друзьями, чтобы не выставлять себя кем-то, кем он, по сути, является. Взрослым мужчиной, с незавидной периодичностью вступающим в драки.
Альфу мучили головные боли, осознание собственного бессилия и вид кособокой елки, потерявшей весь свой прежний шарм. Теперь это было просто маленькое, кое-как украшенное дерево. В нем не было ничего от Леви.
Так Леви исполнилось восемнадцать.
