Договориться с собой

Сначала Сакура ощутила под собой мшистую, влажную землю, а затем с усилием открыла глаза. Лес Шиккоцу был словно другим измерением: приподнявшись на локте, Сакура осмотрелась, и от вида деревьев, высоких настолько, что почти не было видно неба, закружилась голова. Сквозь плотную, темно-зеленую листву верхнего яруса пробивалось яркое солнце — такое бывает только летом; а у земли, среди зарослей, было почти темно. Пахло недавно прошедшим ливнем и немного — гнилью. Сакура стряхнула с форменных штанов землю и поднялась, озираясь в поисках Кацую. — У нас нет времени, Сакура-сан, — она услышала нежный, тихий голос, и увидела у своих ног небольшого слизня. — Нужно приступать к тренировке. Если вы ее пройдете, значит, вашей духовной силы окажется достаточно, чтобы принять природную энергию. Иначе не стоит и пытаться. — Что я должна делать, Кацую-сама? — тело противно ныло из-за перемещения, каждый вдох отдавал тяжелой сыростью. — Вам предстоит дойти до центра этой раковины. Только сейчас в царившем полумраке Сакура заметила то, о чем говорила Кацую — будто бы огромный вход в пещеру оказался отверстием древней окаменевшей раковины. Учитывая ее размеры, идти к центру по спирали наверняка придется долгие часы. — Что меня там ждет? — Сакура сглотнула. — Никто не знает, пока не начнет путь. Вы столкнетесь с тем, что мучает вас сильнее всего. Это может быть горечь утраты, внутренний разлад, сокровенные желания... или все сразу. Но помните: то, что вы увидите, происходит только в вашей голове. Вы должны будете искренне принять самое болезненное из того, что таится в вашем подсознании и прийти к согласию с собой. И только внутреннее равновесие позволит вам овладеть сендзюцу. — А что, если я не смогу? — Сакура зябко поежилась. — Не смогу принять то, что увижу? — Тогда вы не сможете выйти из лабиринта. И будете оставаться там до тех пор, пока у вас не получится. К решимости Сакуры начали примешиваться сомнения. Она одновременно знала и не знала, что ей доведется увидеть. — Мы с Цунаде-сама верим в вас, Сакура-сан, — Кацую, это было слышно по голосу, всерьез беспокоилась. — Но подумайте еще раз: Цунаде-сама поняла когда-то, что не сможет справиться. Редкому человеку такое под силу. Она тогда наверняка все еще не могла принять смерть возлюбленного и брата, поняла Сакура. — Я пойду, Кацую-сама, — Сакура опустилась рядом с ней на корточки. — Но если вдруг меня долго не будет… Передайте, пожалуйста, Цунаде-сама, чтобы она сказала… Сакура думала секунду, две, три, но вдруг резко поднялась: — Знаете, не нужно ничего передавать. Я справлюсь. Она должна помочь Какаши, и другого способа нет. Земля была вязкой, слякотной — Сакура не смотрела под ноги, но наверняка ее сандалии оставляли глубокие следы. Чем ближе она подходила к раковине, тем более нереальной та казалась. За свою жизнь Сакура видела немало поразительных вещей — в основном созданных техниками, но эта гигантская раковина была настолько величественной, что захватывало дух. Должно быть, когда-то здесь было дно древнего, доисторического моря. Сакура прикоснулась к щербатому каменистому краю и явственно ощутила, что время здесь — во всем Лесу Шиккоцу — течет иначе. Будто она перенеслась на миллионы лет назад, когда еще не было ни людей, ни их распрей. Вокруг было до того спокойно, что на мгновение Сакура ощутила желание остаться здесь навсегда, лечь, врасти в землю… Отчаянно замотав головой, она согнала с себя морок и вошла в лабиринт. Когда за спиной сомкнулась тьма, Сакура будто ослепла и поежилась прежде всего от этой мысли, вспомнив сразу о Какаши. Любого шиноби тренировали действовать в условиях полной темноты, полагаясь на другие органы чувств, поэтому ни явной, ни подступающей паники не было. В нос ударил отчетливый запах костра и свежесваренной похлебки — привычный. Такой обычно стоит на привалах во время миссий. Сакура все ещё не могла ничего разглядеть, но упрямо шагала вперед; ощущала, как влажную землю под ногами сменяет каменистая почва. Все это казалось смутно знакомым, хотя вроде бы и ничем не примечательным — Сакура могла назвать, не силясь вспомнить, как минимум несколько мест только на границе Стран Рек и Ветра, где жарким летом под ногами даже через толстую подошву сандалий ощущаются такие же трещины. А по ночам становится так холодно, что приходится разводить костер, если, конечно, это не слишком рискованно — в крайнем случае можно перетерпеть ночь и в спальном мешке. С каждой секундой Сакура понимала, что не просто могла бывать здесь, а точно так же ступала по потрескавшейся земле; точно так же в обувь забивались мелкие камешки и песчинки. Она уже знала, что выйдет к гроту; знала, что там увидит. Света здесь было только от костра, но в его пламени четко были видны двое: она сама и Саске. На их лицах плясали тени, и другая она по обыкновению бросала на Саске украдкой взгляды, а он смотрел в огонь, будто что-то там видел. Со стороны они смотрелись рядом до того странно, что защемило сердце. Сакура остановилась на расстоянии, окаменевшая, и стала жадно выхватывать детали. Это только сначала ей показалось, что выглядят они с Саске так же, как и в реальности. Другие их версии были повзрослевшими, может, на пару лет старше сегодняшних: у Саске немного иначе лежали волосы, прикрывая Риннеган, на плечах — тяжёлый плащ, похожий на тот, что Какаши дал ему в дорогу. У Сакуры из несвершившегося будущего оказалась ладная, утратившая угловатость фигура, и глаза — с втравленной печалью. Эти двое долго молчали, не замечая подошедшую Сакуру. Она поняла — и не заметят. Спустя минут десять-пятнадцать Сакура, устав ждать и немного успокоившись, опустилась прямо на землю. Ночь была красивая, почти романтичная, явно летняя; над головой — бесконечное полотно неба. Сакура редко видела, чтобы звезды были такими яркими, будто находились совсем близко. Казалось, если протянешь руку — сможешь дотронуться. Она поняла, что смотрит вверх, лишь бы не продолжать смотреть на себя и Саске. Но когда он повернулся к этой другой, знакомо-незнакомой Сакуре, она уже не могла отвести глаз. Сначала она решила, что Саске, сняв с себя, просто предложит плащ — несмотря на жар костра, от неподвижного сидения все-таки могло быть холодно. Но вместо этого он расстелил плащ на земле, и на секунду Сакуре почудилось, что темная ткань его отражает звездное небо. Она смотрела перед собой и не верила глазам: Саске придвинулся к этой другой Сакуре и, приобняв уцелевшей рукой, целовал. Осторожно, почти аккуратно; даже почти нежно, но все же — нет, нежностью это назвать было нельзя. Сакура была так уверена в этом, потому что сама будто бы ощущала его губы на своих. Будто это все действительно происходило — когда-то давно, прямо сейчас или в будущем, — а, может, во всех линиях времени разом. Эта другая Сакура была ее частью, куском подсознания, и она ощущала все, что та сейчас проживала. Сердце билось в горле — от глубокого, пронизывающего восторга, смешанного с горечью, — сколько же пришлось ждать! — голова кружилась так, что земля и небо поменялись местами. Сакура, которую целовал и раздевал Саске, была нетрезвой от счастья; Сакура, за ними наблюдавшая, давилась слезами — горячими, крупными, застарелыми. Они забегали за воротник водолазки, срывались с кончика носа, впитывались в землю. Сакура плакала беззвучно, содрогаясь всем телом, почти не моргая. Ей было больно, но оттого и необходимо все видеть. Хотя на самом деле нужды в этом не было — она ощущала прикосновения Саске, слышала, как он стискивает зубы и шумно выдыхает, кончая в нее. Один короткий выдох, означающий, что ему хорошо — куда больше, чем ее собственный оргазм. Другая Сакура легла на его грудь, прижалась — жадно ловила каждую секунду хрупкой близости, запах его тела, старалась не шевелиться, пока он засыпает — лишь бы не потревожить. Как только они устроились рядом, Саске укрыл ее краем теплого плаща, не настаивая на том, чтобы одеться. Обе Сакуры знали — это редкий, исключительный момент, который после она будет вспоминать снова и снова. Для нее другой эта ночь — подтверждение: Саске не все равно; он ее, наверное — нет, точно!, просто по-своему, — любит. Сакура быстрым, привычным движением утерла продолжающие набегать слезы, но пока не решалась подняться и пройти мимо, отправившись дальше — хотя знала, что должна. Смотря на них, спящих, она испытывала нечто, которому не было названия. Наверное, так чувствуют себя люди, на пару мгновений обретая выстраданное счастье — но яркое настолько, что этого почти хватает, чтобы протянуть всю оставшуюся жизнь. Спустя вечность другая Сакура осторожно приподнялась и, нашарив на земле ципао, оделась. Саске так и не проснулся — она с нежностью посмотрела на него, а затем отошла от костра — прямо к настоящей Сакуре. — Пойдем со мной, — сказала она, улыбаясь и помогая встать. — Я должна показать тебе кое-что. После этой ночи очень скоро я поняла, что жду ребенка. — Ты следовала за ним, куда бы он ни шел, даже когда физически было уже почти невыносимо. На последних сроках страшно отекали ноги, постоянно хотелось спать, но ты целые дни проводила в дороге, никак не показывая, что тебе тяжело. Чтобы он не отправил тебя в Коноху. Она откуда-то, словно на собственном опыте, знала все это. Повзрослевшая Сакура, вновь улыбнувшись, кивнула. — Я была ему нужна. И не только ему — по пути многим приходилось помогать. — Прежде всего, — Сакура ощутила, как задыхается от эмоций, и кричать хотелось так сильно, что мгновенно сел голос, — ты была нужна своему ребенку. Ты же знаешь все риски, и все равно... серьезные нагрузки... Тебе просто повезло, что когда пришло время, рядом оказалась Карин... Как бы ты справилась без нее?! А если бы — осложнения?! Теперь другая Сакура уже не улыбалась — только смотрела на нее все с той же затаенной печалью. — Сарада родилась здоровой. И выросла крепким ребенком. Иди за мной. Они шли недолго. Настоящая Сакура всего раз оглянулась на Саске — он спал крепко, почти безмятежно, и она навсегда запомнила его таким, каким никогда не сможет увидеть. Когда они вынырнули из тьмы, посреди пустоты появилась дверь. Она сразу поняла — в их с Саске дом, где он почти не бывает. Перед тем, как зайти, взрослая Сакура обернулась и приложила палец к губам. — Сарада уже спит, нужно быть потише. Я часто прихожу из госпиталя совсем поздно. Не волнуйся, она не одна оставалась — няня только что ушла. Дома было уютно, но Сакура знала, что этот уют навела не она — некогда. Помогали родители и няня — следили за дочкой, убирались и готовили. В спальню она их не пускала, поэтому там всегда царил бардак. Не хотела, чтобы увидели фотографии на тумбочке и две подушки, одну из которых она по ночам, если Сарада спала у себя в кроватке, обнимала. Ещё Сакура знала, что если откроет шкафчик в ванной, то найдет там новую зубную щетку и кусок непарфюмированного мыла. Саске всегда пользовался именно таким — а от одной мысли о том, что он подумал бы, доведись ему мыться душистым гелем, хотелось глупо захихикать. Сакура ждала Саске всегда. Она была уверена, что он вернется, потому что без этой уверенности уже рассыпалась бы на части. — Она очень красивая, — прошептала взрослая Сакура, присев около спящей Сарады. — И умная. Смотри, как похожа на Саске-куна — иногда замечаю, что взгляд у нее точь-в-точь... Сакура не решилась подойти ближе, но увидела, что у Сарады черты лица и цвет волос действительно совсем как у Саске. От нее самой во внешности дочери не было ничего. — И характер несговорчивый, — тихо добавила другая Сакура, поднимаясь. — Пойдем на кухню — думаю, нам нужно поговорить. Электрический свет больно резанул по глазам. Они уселись за стол друг напротив друга. Стояла оглушительная тишина — за окном было пусто. — Я бы не бросила дочь, которая и так растет без отца, на своих родителей. Не стала бы сбегать в госпиталь вместо того, чтобы проводить с ней время. Тебе больно видеть, как с каждым днем она становится все больше похожа на человека, которого почти не знает. А еще страшно — что скоро начнет задавить вопросы, на которые ты одна ответить не сможешь. — Но я — это и есть ты. Сакура смотрела в собственные глаза, и возражать сказанному было бессмысленно. Повзрослевшая ее версия, помолчав, продолжила: — Ты волнуешься о том, как все воспринял Какаши? Так он не задал ни единого вопроса, понял все без слов. Бывает, выкраивает полчаса, чтобы зайти и поиграть с Сарадой. Вот недавно на пятый день рождения подарил ей... — Я знаю. Не про подарок, а что он не стал бы ни винить, ни расспрашивать. Но не в этом дело. Я хочу быть с ним не потому, что не хочу быть с Саске-куном. Это не связано. — А я и не говорю, что ты пытаешься заменить Саске-куна. Но ты никогда его не забудешь. — Потому что не буду даже пытаться этого сделать, — глаза болели от слез и света. — Но ты любишь его больше всего на свете. Больше себя, больше Сарады... Даже она для тебя — прежде всего часть него. Это — ужасно. Она увидела, как плечи другой Сакуры поникли — той было больно и стыдно слышать правду. — То, что у нас к нему — в любой из реальностей — не проходит, — помолчав, сказала та. — Хотя это не оправдание. Но даже ты, случается, думаешь о том, что была бы готова на то, что сейчас увидела. Иначе бы здесь не оказалась. Всего месяц назад закончилась война, и в тот же день Саске погрузил ее в гендзюцу. Там она осознала с пугающей ясностью: он может быть как будто бы с ней, но рядом не останется никогда. И все-таки прошло слишком мало времени с тех пор, как Сакура была готова выбирать его всегда и при любых обстоятельствах. — Может, и не проходит, но все же... меняется. Теперь я знаю, что можно чувствовать иначе. Со взаимностью, о которой не приходится только догадываться. Другая Сакура покачала головой. — И все же ты испытываешь перед Какаши вину за то, что в глубине души хотела бы еще одну жизнь, чтобы прожить ее с Саске. Ты думаешь об этом изредка, когда устаешь настолько, что можешь контролировать лишь одно — накапливание чакры в Бьякуго. Но это для тебя уже почти как дышать. И Сакура поняла: она никогда не выйдет из лабиринта, если станет отрицать. Он поглотит ее разум, и она навсегда останется здесь — в самых болезненных, потаенных чертогах подсознания. — Еще одну жизнь... мне кажется, что я уже проживаю ее — здесь. Я знаю, как все было бы. Почти в точности. Мне никогда не стать к Саске-куну ближе. Да и никому этого не удалось бы, кроме Наруто — ты знаешь. Даже Сарада... ее существование ничего не меняет в том, что Саске-кун мог бы ко мне испытывать. — Ты приняла решение, — это прозвучало не вопросом — утверждением. В действительности Сакура приняла решение уже месяц назад, но только сейчас по-настоящему его осмыслила. Вместе они встали из-за стола, который сразу же исчез — как и все вокруг. Сакура поняла, что находится в самой сердцевине раковины. Их обступало безвременье — то самое яркое звездное небо. Больше не было ни тьмы, ни вины, ни боли. — Теперь ты должна запечатать эти чувства и мысли внутри себя — навсегда. Они больше никогда не будут мучить, но останутся твоей частью, — другая Сакура положила ладонь себе на грудь, прямо между ребер. — Вот здесь. Когда Сакура подошла к ней и приготовилась уже использовать технику, само по себе вырвалось: — Спасибо тебе. — Не забывай: я — это и есть ты. Сосредоточившись, чтобы направить в сердце поток чакры, Сакура поняла, что не забудет еще и взгляда другой себя — лишь бы никогда не увидеть такого в зеркале. Сияние чакры и звезд разрасталось, становясь все ослепительнее, пока двойник напротив не исчез. Лабиринт выплюнул Сакуру на мягкий мох, покрытый целительной слизью. — У вас получилось, Сакура-сан! — восхищенно воскликнула Кацую, видимо, поджидавшая ее. — Вы пробыли в раковине четыре дня. Не так уж много для испытания, но теперь вам нужно поспать, вы измотаны... Как — четыре дня? А ведь казалось — всего пару часов... Сакура хотела возразить, продолжить обучение как можно скорее, но не смогла: усталость — такая, что не пошевелиться, нахлынула на нее глубоким сном.