Keep silence

      Оля и в самом деле заболела на следующий день. То, что так и случится, Антон понял, пока читал книгу накануне вечером. В комнате царил полумрак из-за тусклого света лампы, он сидел ссутулившись за столом. Разумом он полностью старался погрузиться в содержание повести, но уши сворачивались в трубочку от хриплого дыхания сестры, перерастающего в приступы кашля. Он был очень надрывным, и в итоге пришлось идти за мамой, которая единственная во всем доме знала, где лежат лекарства. Весь оставшийся вечер она ворчала, пичкая Олю таблетками и микстурами. Та лишь недовольно морщила носик и капризничала, когда приходилось пить горький сироп. Но, так как никто из ныне живущих не хотел сталкиваться с гневом мамы, она послушно замолкала и, зажмурившись, принимала что «гадкие таблетки», что «вонючий сироп».       Однако к утру ей лучше не стало, кашель только ухудшился. Сестра лежала на кровати с горящими от жара щеками и ворочалась в полудреме. Антон убедил маму, что он чувствует себя хорошо, и поэтому безо всяких проблем может отправиться в школу. На самом деле, он мог бы и остаться, но после того инцидента и обещания Ромки продолжить начатое на следующий день, никто не усомнится в том, что он трусишка, если не придёт в школу. Антон, позавтракав не самой любимой манной кашей, которую с возрастом научился терпеть, стал надевать верхнюю одежду. Мама стояла напротив него, ожидая, когда сможет закрыть за ним дверь:       — Почувствуешь себя плохо — сразу иди к медсестре, а потом домой. Нечего там сидеть, лучше дома отоспишься.       Пускай мама говорила по-прежнему строго и чаще всего олицетворяла собой усталость, Антон все равно чувствовал в её тоне проскальзывающую заботу. И на душе сразу становилось тепло. Мгновенно вспоминались те времена, когда Антон был младше, когда мама с папой не ругались, когда она заботилась о его чувстве комфорта и интересовалась всем, что могло хоть как-то его тревожить. Она и сейчас делает так, но очень, очень редко. Поэтому, когда такое происходит, Антон чувствует себя счастливым. Он не сдержал улыбки:       — Да хорошо всё, мам, — она немного смягчилась и приподняла бровь.       — Смотри у меня.       — Ладно, я пошел, — Антон подошел к ней и обнял. За годы мама для него становилась все ниже, хотя он не замечал, что сам вырастает. Теперь она казалась ему хрупкой, а не как в детстве — самой сильной в мире.       Мама внезапно заулыбалась и словно скинула с себя пять лет усталости. Глаза засияли, и сама она будто бы стала такой девочкой, какой Антон её практически никогда не видел.       — Удачи в школе, Тош.       — Спасибо, — он махнул ей рукой на прощание и вышел во двор. Щеки щипало, изо рта вырывались большие клубы пара. Казалось, что они вот-вот замёрзнут в воздухе и с треском разобьются о землю. Сегодня было очень холодно, и Антон надел перчатки на заледеневшие вмиг пальцы.       Снег хрустел под ногами, точно кости. Антону вновь вспомнилось рукопожатие Ромки, который едва не сломал ему пальцы. Он надеялся, что больше не ощутит такого неприятного чувства. Хотя, с учётом того, что вчера ему едва удалось уйти мирно, и то с помощью Оли, сегодня ему точно следует быть готовым не к одному, и даже не к двум таким «рукопожатиям».       Когда он шел по лесной тропинке, то услышал тявканье. Вчерашняя дворняжка закружилась перед ногами, напоминая маленький мохнатый шарик. У Антона губы сами по себе расплылись в улыбке. Оля вчера не проболталась о собаке, и хорошо, потому что мама могла бы начать читать лекции в духе: «Собаки — не веселые игрушки. Они могут укусить человека, даже не зная, как это для него больно. Они же ничего не понимают, а вы идете их гладить и кормить. А если пристанут?». Эта дворняжка почему-то врезалась ему в память. Антону понравился её умный взгляд и игривая натура. Так почему бы не подкормить безобидную собаку?       Он вытащил уже заготовленные на этот случай бутерброды, и дворняжка, учуяв запах еды, завертелась пуще прежнего:       — Ай какая, — приговаривал Антон, смеясь, — проголодалась, да? Сейчас-сейчас, будет тебе колбаса утренняя… — он развернул пакет и положил бутерброды на землю, на съедение тут же кинувшейся к ним собаке. Наблюдая за ней, немного озябшей и голодной, он вздохнул. — Надо будет принести тебе хоть что-нибудь теплое, а то заледенеешь тут… — Антон запнулся и издал смешок. — Даже и не знаю, как к тебе обращаться. Кличку бы тебе дать, что думаешь? — ему стало не до смеха, когда собака, будто поняв, о чём он говорит, приподняла голову, смотря на него, и тявкнула. — Н-да, если ты меня ещё и понимаешь, то у меня правда крыша едет… — он помолчал пару секунд.       В голове пронеслись всевозможные варианты собачьих кличек, от Шарика до Бетховена, но все казались либо до ужаса банальными, либо до той же степени заумными. Эти имена совершенно не подходили крохотной собачке, которая ёжилась от холода у его ног и все так же робко, но с большим аппетитом поедала обыкновенные бутерброды. Антон вспомнил прочитанную в детстве книгу и кличку собаки оттуда. Она ему крайне приглянулась и показалась идеально подходящей для шустрой дворняжки.       — Ну что, Жулькой будешь? — он слегка склонил голову вбок, заглядывая ей в глаза. Собака ничего не ответила и лишь лизнула его протянутую ладонь, но, наткнувшись на перчатки, стала отфыркиваться от комочков пуха. Антон прищурился и закусил губу, стараясь не рассмеяться. Ему казалось, что он до жути нелепо выглядит со стороны, сидя на корточках, подкармливая собаку бутербродами и всерьёз с ней разговаривая, но на душе всё равно было тепло. Ему нравилось чувствовать, что собака симпатизирует ему, пусть даже и прошёл столь короткий срок. И даже если это из-за бутербродов. Антон вдруг понял, что хоть кому-то из этого унылого места, пусть и не человеку, он нравится. Хотя, в Жульке человеческого по-любому больше, чем в Бабурине. Или в Бяше. Или в Роме.       Антон призадумался, вспомнив, как Рома вчера предпочёл отпустить его с сестрой и не стал устраивать драку у неё на глазах. Что же было не так, или у него все же существовали какие-то собственные мотивы? Как бы то ни было, в Ромке человеческое тоже есть. И Антон даже не погнушался признать это. Есть-есть. Пусть и очень, очень мало.       Он оставил Жульку доедать свой завтрак в одиночестве, а сам направился в школу. Теперь забот у него стало куда больше, чем одна домашняя работа. Нужно было зайти к классному руководителю Оли и забрать домашку с учебными материалами для неё, затем разрешить конфликт с Семёном раз и навсегда, попробовать завести друзей (если таковое ещё возможно) и зажить спокойной жизнью, как раньше. Он едва ли не выл от тоски по старому городу. Особенно острой и тягостной она стала в последние дни, потому что, как бы Антон ни отнекивался, одиночество душило его как никогда, и он чувствовал, как тяжело сносить все невзгоды без поддержки. Даже среди членов семьи он не может сыскать помощи. Папа не всегда советует что-то дельное, а иногда и вовсе слушает вполуха, мама отчитывает, а Оля… Да разве ей расскажешь такие проблемы?       Вот так и получалось, что Антон был одинок в гораздо большей степени, чем он предполагал. Даже у урода Бабурина есть своя собственная шайка. Пускай и не безусловная поддержка, но хоть какой-то круг сверстников, а Антон уже сейчас не уверен, сможет ли он найти общий язык с кем-то, кроме детей, которым много-то и не надо.       От тревожных раздумий приход в школу, смех на школьном дворе, лестничные пролеты, толпы галдящих школьников и прочие воспоминания казались размытыми, но стоило Антону оказаться у входа в кабинет, мысли сразу же разбежались, оставив голову чистой, как стеклышко. В горле встал ком, ладони прошиб холод. Пальцы задрожали и задеревенели, из-за чего дернуть ручку стало несколько проблематичным, но, к счастью, с этой задачей справиться удалось.       Антон вошел в класс и из-за пульсации крови в висках поначалу подумал, что просто ничего не услышал в свой адрес. Но это оказалось так. На него оглянулись, но никакой реакции не последовало. Лишь Катя отвела взгляд, презрительно поморщившись, демонстрируя всё своё возмущение от присутствия Антона здесь. Ни Семёна, ни Бяши, ни уж тем более Ромы здесь не было, от чего, как ни странно, легче не стало, волнение начало бить через край. Откуда ждать удара, если поле чистое? Враги, возможно, наслаждаются его неведением, потому что знают, что сейчас не время атаковать? Антон, будучи жертвой, готов был метаться, не понимая, где, когда и как произойдёт их стычка.       Вопросов было куда больше, чем имеющихся у него данных, поэтому он, смирившись с тем, что его рассуждения останутся без ответа, выгрузил учебники из портфеля на парту и уселся за неё, с обреченным вздохом кладя на руки отяжелевшую голову. По мере увеличения количества приходящих в класс галдеж становился всё громче и громче, но это его не раздражало. Раздражало, что он не слышит среди этого обилия голосов натужный тон Семёна, повизгивающий хохот Бяши и Ромины хмыканья на пару с ехидной речью. Выводило из себя, потому что, черт возьми, где они?       Антон понимал, что это как минимум глупо — переживать из-за такой ерунды, но он не мог найти себе места и сосредоточиться на чём-нибудь другом. Мысли о том, что не стоило сегодня идти в школу, исправно возвращались к нему и не давали покоя. Не может быть, чтобы они трое разом решили прогулять, поскольку, если не Рома, то Семён уж точно захочет поквитаться с ним. Он был готов сделать это даже вчера, при Оле, так с чего бы ему упускать возможность сделать это сегодня?       Он так внимательно вглядывался в тёмно-зелёную доску, на которой виднелись следы мела и разводы от тряпки, что чуть не пропустил мимо ушей робкое: «Привет». Антон едва подавил в себе порыв позорно подскочить на стуле и резко развернуться в сторону. Вместо этого он выдохнул и, посмотрев в сторону, чуть не обомлел.       Перед ним стояла та самая темноволосая девушка, которая приветливо улыбалась ему вчера. Теперь, когда она стояла так близко, Антон мог различить мельчайшие крапинки в её тёмно-карих глазах и уловить аромат ежевики, исходящий от её волос. Он почувствовал, что щеки краснеют, и на него напало отчаяние, так как он попросту ничего не мог с этим поделать и продолжал заливаться краской все больше и больше по мере разговора. Он надеялся, что она этого не замечала.       Девушка, по крайней мере, старалась не замечать.       — Привет, — он улыбнулся в волнении, заламывая пальцы, и хотел было задать какой-нибудь дежурный вопрос по типу: «Как дела?» или «Холодно сегодня, да?», но она его опередила:       — Ну, как тебе тут?       Антон удержался от нервного смешка. Как ему тут? Кажется, ей и так должен быть известен ответ на этот вопрос. Он бы и ответил ей с сарказмом, но его захлестнуло чувством вины. Она же просто хочет поговорить с ним, найти точки соприкосновения. Так почему бы не пойти на диалог, тем более если она вызывает у него симпатию.       Он отвёл взгляд в сторону и вздохнул.       — Я думаю, ты и сама знаешь. Пока что я себя тут чувствую совсем не в своей тарелке…       — Да, я тебя так понимаю! — она закивала головой и, оглянувшись по сторонам, едва слышно произнесла так, будто хотела поведать ему тайну. — Я вообще поначалу ненавидела тут всех…       — Ты что, тоже не отсюда? — он слегка удивился, а потом и сам призадумался.       Эта девушка правда выглядела так, будто она нездешняя. У неё явно было другое мировоззрение, учитывая её поведение и сдержанную реакцию на шутки Кати и Семёна. А может, дело в том, что она просто вежливая и добрая.       — Да, мы с дедушкой переехали сюда… — она будто погрузилась в свои воспоминания. — Это было очень давно... Мне лет восемь было. Или девять… Да я и не помню уже. Но помню, что была зима, — она заулыбалась. — Я тогда поскальзывалась раза три за день и проклинала всё на свете.       Антон усмехнулся, глядя, как она веселеет:       — Да, зимы тут очень жёсткие. Я уверен, что если чихну — это замерзнет и упадет на землю.       — Ха-ха, да-да! — она засмеялась, а Антон зачарованно слушал её смех, похожий на перезвон колокольчиков. — Ты же в школу через лес идешь, да? — лицо девушки приняло оттенок беспокойства. — Там наверняка жутко.       — Не настолько, на самом деле, — признался он. — Разве что темновато бывает, но в остальном никаких проблем. Лешего, по крайней мере, я там ещё не встречал.       Она усмехнулась, а затем протянула ему руку:       — Меня, кстати, Полина зовут.       Антон не отказал себе в удовольствии пожать её ладонь. Она была прохладной и очень аккуратной.       — Ну, мне смысла представляться, наверное, нет.       — Да, ты прав. Ты уже вчера это сделал. Здорово ты, кстати, с Катей и Семёном держался. Обычно, Катя на словах старается тебя уделать или угрожает. А ты вон как, опередил. И молодец, что не позволил себя разозлить.       — Да ладно… — Антон почувствовал, что вновь заливается краской и чуть отвёл глаза в сторону. — Не думаю, что это что-то невероятное.       Внезапно его чуть не пронзило. Он опять почувствовал взгляд, причём на него не просто смотрели, в него буквально впились. В груди защекотало и он, растерянно оглянувшись, увидел Ромку, который в этот раз не стал отводить взгляд и будто хотел проникнуть через глаза Антона в его душу. Антон чувствовал, что просто на физическом уровне не может отвести взгляда. Рома будто подцепил и поймал его, потому что взгляд у него был такой…       Он вдруг ощутил, что ему становится хуже, потому что смотрел Ромка злобно, даже яростно. Причём гнев был не ледяной, как, например, вчера. Нет, это была чистая, незамутненная, яркая злость. Антон почувствовал себя крошечным под силой его звериной агрессии и на секунду даже прослушал, что Полина ему говорила. Он сидел, точно в прострации, пока Рома не отвернулся от него. В голове роились тысяча мыслей, каждая мелькала так быстро, что Антон совсем растерялся.       Что он успел ещё сделать, чтобы заслужить порцию такого яростного взгляда? Он же только что пришёл в школу! Неужели вчера он просто не заметил, насколько зол Рома? Возможно, он так отвлекся на Олю… Вполне может быть, что тот не в духе из-за того, что Антон благополучно смылся прошлым днем. Но он же сейчас здесь, прямо перед глазами, не сбежал, а пришёл! Так к чему теперь эта злость?       — В этой школе это определенно было здорово! Но у нас Семён очень агрессивный, а с Ромкой вообще лучше не связываться, он опасней, чем Семён. Гораздо… — она ушла в свои рассуждения. — Но девочек они никогда не трогают. Даже дразнят редко, представляешь?       — Да? — Антон рассеянно влился в диалог, но, поняв последние несколько предложений, изменился в лице. — Очень благородно с их стороны.       Действительно, вот это кодекс чести! Девчонок не трогать, а про младших ребят ничего сказано не было. Антон не любил избиения, дразнилки и прочие школьные гадости. Он считал, что нельзя бить никого, а не только девчонок, поскольку сам факт насилия остаётся на поверхности. Точно также, как и верил, что характер может быть мерзким у кого угодно. К сожалению, на примере Кати он в очередной раз убедился, что девочки далеко не сахарные, и любая из них может оказаться задирой похлеще того же Семёна.       Он предпочёл не озвучивать свои мысли вслух, продолжая прислушиваться к голосу Полины:       — Ну, да, они из-за этого не становятся святошами. Но согласись, не всё так плохо, — Полина ободряюще улыбнулась, и Антон против воли улыбнулся в ответ.       Повезло ей. Она, судя по всему, не знает, каково это — сидеть на иголках в ожидании атаки.       — Хорошо, соглашусь, — он подпер щеку рукой, смотря на неё. Она, судя по всему, хотела сказать что-то ещё, но звонок оборвал её реплику на полуслове, отчего Полина улыбнулась как-то виновато, словно урок начался по её воле.       — Ладно, — она будто замялась и с какой-то надеждой посмотрела на него, — поговорим на перемене?       — Конечно, — заверил он её, и она, солнечно улыбнувшись, кивнула ему. Развернувшись, Полина зашагала к парте, и её смоляные волосы блеснули в свете ламп. Антон невольно залюбовался ею и обнаружил себя таким неловким. Он завидовал людям, которые двигались и разговаривали так, будто они заучивали и репетировали свои движения сотни раз. Эти идеально отточенные жесты, уверенность в голосе и взгляде — всё вызывало в нём восхищение, ведь это так контрастировало с ним, неловким и нескладным. Руки вечно некуда деть, походка рыхлая, а взгляд всегда неуверенный. Эти пессимистичные мысли могли бы и дальше разъедать его многострадальную голову, если бы не прилетевшая спустя пятнадцать минут урока записка. Смятый комок бумаги сначала врезался ему в висок, из-за чего он дёрнулся и услышал смешки с другого конца класса. Оглянувшись, Антон увидел Бяшу, который прижал ладони ко рту, силясь подавить хохот, а за ним Рому, который улыбался, но улыбка его не таила в себе ничего весёлого.       Развернув записку, Антон обмер.

После школы свидимся, Гандон.

      Кулаки сжались, а сам он, стиснув зубы, не ощутил ничего, кроме бессилия. Сегодня он шел в школу, уверенный в своем спокойствии, но сейчас, судя по тому, что он не мог найти себе места, у Антона никакого иного слова для описания самого себя не находилось.       Трус.       Остаток учебного дня прошел как в тумане. Учителя пока не стали заваливать Антона, поскольку были убеждены, что, с учётом недавнего прихода в класс, он только осваивается, поэтому старались его не напрягать. Антон был благодарен за это, поскольку свободное от записи конспектов время он посвящал рассуждениям.       Сбегать он точно не станет, но что делать, если они устроят драку? Один против троих Антон не справится, а если попытается прижать их словами, то получит в глаз уже на первом предложении. Нужно было попытаться вызвать их на какое-то подобие боя один на один. Хотя, даже если у этих уродов есть кодекс каких-то понятий, вряд ли там есть пункт «Не бить одного толпой».       Полина подходила к нему на перерывах и продолжала вести с ним диалог. За завтраком они также сидели вместе, а Антон во время общения с ней ловил на себе всё более злые и обжигающие взгляды. Зато он узнал о девушке много вещей.       Например, что Полина занимается скрипкой. Что ей это очень нравится, а учитель её хвалит. Что она не очень любит и побаивается собак из-за того, что они напали на её дедушку. Что она любит шоколад и на дух не переносит бананы. Антон смеялся, таращился и оживленно беседовал с ней, но на душе скребли кошки. Он злился на себя за то, что не может наслаждаться общением полноценно из-за возвращающихся мыслей о том, что ему делать.       Под конец дня ему, к счастью, удалось охладить рассудок, успокоиться и мыслить логически. В целом, невозможной задачи перед ним не стояло. Если он предложит бой хотя бы один на один, то у него есть все шансы закончить все благополучно, отделавшись лишь фингалами, царапинами и сбитыми костяшками, но это и не было столь высокой платой, так что в целом всё было хорошо.       Когда после уроков он собирал рюкзак, к нему подошла Полина, улыбаясь, отчего его щеки привычно порозовели. Она кокетливо заправила прядь волос за ухо и спросила:       — Тебе не было бы сложно проводить меня?       Антон бы рассеянно улыбнулся ей в ответ, если бы текст полученной записки не был буквально выжжен в памяти, словно клеймо. Нет, допустить подобного нельзя было ни при каких обстоятельствах.       — М-м, — он неловко потер затылок, — Полин, ты не обидишься, если я сегодня не смогу? Я обещаю, что как-нибудь в другой день… Просто… — мозг лихорадочно работал. — У меня сестра заболела, а она всегда грустит, если я задерживаюсь. Она заигралась в снежки и теперь лежит дома, одна… — отчасти сказанное было правдой, но растерянное лицо Полины все равно заставило чувство вины сжать сердце когтистой лапой.       Долго её удивление не продлилось. Улыбнувшись, как и всегда, она завела руки за спину, придерживая лямки сумки обеими ладонями:       — Да что ты, все в порядке! Конечно, пойдем в другой день. Ты же ещё новенький в посёлке, тебе надо будет всё показать, так что я этим займусь, — с показушной ответственностью она благородно приложила руку к груди и засмеялась.       Выдохнув с радостным облегчением, Антон дружелюбно усмехнулся:       — Обязательно всё покажешь. Посмотрим, какой из тебя проводник, — он хихикнул, отчего она подняла кулак с отставленным указательным пальцем и кинула с задором:       — Даже не сомневайся во мне, Петров!       Распрощавшись с ней, Антон поднялся на третий этаж, забрав учебные материалы для Оли от её преподавательницы. Добрая женщина пожелала ей скорейшего выздоровления и даже вложила ему в руки пакет с плюшками, шепнув: «Это к чаю!». Антон, в чьём доме сладости водились не часто, почувствовал такую благодарность, которую едва смог облечь в слова, но учительница лишь рассмеялась и отпустила его, пожелав хорошего дня.       Он с улыбкой спустился вниз и, переодевшись в зимнюю одежду, вышел из школы довольный. Мысли о предстоящем разбирательстве практически полностью осели на дно, особо не возникая, отчего самочувствие резко улучшилось. Он даже позволил себе задуматься о том, что и этот день пройдет благополучно.       Надежды, теплившиеся в груди, оказались если не глупыми, то уж точно напрасными. Уже на лесной дороге по пути к дому его настигли. Сквозь хруст снега прорезалась ехидная, изрыгающая яд одной только интонацией фраза:       — О, пацаны, смотрите! Наш очкастый любимчик идет! Куда топаешь такой довольный, Антошка?       Голос Семёна словно поставил пластинку радостных мыслей на паузу, отчего Антон изменился в лице, заставив его ехидно гоготнуть:       — Ссышь, чмошник? А вчера-то сколько сме-елости было! Чё, пургу нес? — Семён подошел к нему, а из-за плотных ветвей сосен показались ехидно скалящиеся Бяша и Рома. Антон почувствовал, как ком встал в горле, но не успел толком ответить. Семён сделал резкий шаг вперед и пихнул Антона собственным телом. От неожиданности он едва не упал и с трудом сохранил равновесие, но начавшийся становиться огромным шаром снежный ком остановить уже было нельзя.       — Глядите на него, на, — Бяша захихикал, обнажив свои зубы, а потом заговорил, обращаясь уже к нему. — Не ссы, сильно бить не будем.       — Все-таки втроём на одного пойдете? — не смог не вставить эту фразу Антон. Он сам не знал, чего хотел — пристыдить банду или же оттянуть время собственной экзекуции, но цеплялся за возможность сделать хоть что-нибудь в любом случае.       — А твоей смелости, — протянул Ромка, схватив его за шиворот куртки, — и на пятерых хватит, Антошка. Чего притих-то?       Он еле вырвался из ладони Ромы, схватившей капюшон куртки, как капкан: сильно и намертво, но не успел обрадоваться долгожданной свободе. В живот впечатался кулак Семёна, и даже сквозь слои ткани этот удар оказался болезненным. Антон задохнулся. Не в силах контролировать слюноотделение, он позволил ниточке слюны стечь по подбородку и едва ли не осел на землю.       — Смотри, как согнулся, сучонок… — ехидно хмыкнул Семён.       Антон соображал, вернее, пытался соображать, что делать. Сердце так билось в груди, что он ничего не слышал, кроме своего бешеного пульса. Очень болезненные импульсы пробежали по телу от удара, и он, едва с трудом вставший на ноги и до сих пор пытающийся отдышаться, подумал, что его сейчас может вырвать.       Но, к счастью, он этого избежал. Правда, не лучшим образом.       Следующий удар пришелся по лицу, и вместе с тем неприятно саданул по носу. Голова отклонилась, а мир Антона на секунду вспыхнул красным. Он услышал стук зубов друг о друга и обрадовался, что язык не был зажат между ними, а иначе бы Антон все залил кровью. Он повалился на снежную землю, и тут же сжался от прилетевшего в бок пинка. И, опять же, от Семёна.       «Лежачих не бьют»       В голове вспыхнула мысль, которую когда-то давно озвучивал папа, и Антон, стараясь подавить пульсирующую боль, смаковал её на вкус. И в самом деле, лежачих не бьют. Каким бы крутым перцем ты ни был, бить человека, который валяется и никак не может защититься — удел вонючей крысы.       Внутренности захлестнуло чистым гневом. Никто не смеет избивать его без шанса на защиту. Никто не смеет нападать на него скопом и любоваться на его избиение. Никто не смеет загонять его в угол. Антон, издав звук, природу которого он сам не мог понять: то ли шипение, то ли рык, извернулся, как мог, и изо всей силы пнул Семёна по ногам. Удар, к его успеху, оказался неожиданным, поэтому тот рухнул на землю, подбитый, издав какой-то жалобный стон. Антон, чувствуя, как враз обострились все его инстинкты, резко вскочил на ноги, чувствуя льющийся по венам адреналин и злостное наслаждение от взгляда на толстяка сверху-вниз.       Торжество продлилось несколько секунд, за которые Ромка успел сориентироваться. Он быстрым и легким движением подкрался к Антону за спину и, не дав ему развернуться, с силой схватил за плечо и спокойно произнес на ухо:       — Не рыпайся, а то хуже будет.       Антон, вначале решивший поступать совершенно противоположно, вздрогнул и весь будто заледенел. Перед глазами блеснул искусно крутанувшийся в ладони Ромы, а после и приставленный в опасной близости к горлу, нож-бабочка. Он с трудом сглотнул и просипел:       — А без ножа… — перевел дыхание, — Ссышь?       Сказанное Ромке явно не понравилось, судя по сжавшейся на плече ладони. Антон поморщился, потому что хватка была очень болезненная. По-любому останутся синяки на плече, но эта была меньшая из проблем.       — Лучше пизди поменьше, на, — перед лицом появился ухмыляющийся Бяша с его раскосыми глазами, — А то на ножичек-то реально напорешься.       Антон почувствовал, как злость разрастается все больше. За спиной шепелявого поднимался Семён, со злобным кряхтением и выражением крайнего негодования на лице.       — Пацаны, дайте-ка мне его сюда… — прошипел он, потирая кулак.       Антон уже было приготовился к тому, что его покорно швырнут в лапы озверевшего от гнева Семёна, но ничего такого не произошло ни через секунду, ни через две. Над ухом лишь раздался ленивый голос Ромы:       — А тебе уже зачем? Ты его уже и отпинал, да и сам пизды получил. Теперь-то моя очередь.       Его фраза застала врасплох, и у Антона против воли расширились глаза. У него теперь и с Ромой личные счеты? Он не успел что-то толком сказать, как почувствовал, что лямки рюкзака съезжают вниз по рукавам куртки, и сам ранец летит в ближайший сугроб.       — Чтоб не мешалось, — услышал он, а потом Антона толкнули, отчего он едва не упал и спешно развернулся назад. Рома стоял, беспечно покручивая свой нож в руке и глядя на Антона сквозь полуприкрытые веки, — Без ножа я не ссу, Антошка, но так сечешь ты быстрее.       Он двинулся вперед раньше, чем Антон успел среагировать. Удар пришелся прямо в челюсть, отчего в ушах образовался пронзительный свист. Он со вскриком повалился на землю, вмиг потеряв ориентир. Очки едва не слетели, и Антон рассеяно поправил их рукой под аккомпанемент Бяшиного смеха.       — Гляди как стонет, ну конченая девчонка, на! — провизжал он сквозь приступы, — Да ты не гандон, а педик!       — Базаришь, — довольно протянул Рома, и Антон, почувствовав, как с него слетает шапка, с трудом подавил болезненный стон, когда его волосы сгребли в ладонь и притянули голову кверху, — Не секретничай, Антошка. Педик?       Он не понимал, что от него хотят. Над ним просто издевались, а он ничего не мог сделать. Рома отпустил его волосы, и Антон повалился на землю. От собственного бессилия хотелось завыть. Он полагал, что теперь все закончится полнейшим избиением, но сквозь свист в ушах и ехидный гогот хулиганов он различил лай. Его щеку лизнули горячим, шершавым языком. С трудом приоткрыв глаза, Антон различил мордочку напротив.       Жулька.       — Антошка, подруга твоя пришла? — издевательски заржал Ромка. Жулька залаяла и стала кружиться вокруг него. У Антона едва нашлись силы, чтобы сесть, но его пихнули ботинком, — Лежи-ка давай, — властно рыкнул Ромка, а потом, с интересом посмотрев на дворняжку, присел на корточки, — Ой кака-ая, — произнес он на её лай и внезапно поманил её, протянув ладонь, — Иди-ка сюда… Иди-иди, нечего бояться… — Антон слышал едва ли не нежные нотки в его голосе, и это звучало так мерзко и неестественно, что у него голова шла кругом. Он наблюдал за происходящим. Жулька, навострив уши, стала робко приближаться к нему. Антон понял намерения Ромы, когда увидел занесенную ногу.       — Не… — крикнул он, резко сев, но было уже поздно. Схватив дворняжку за холку, словно голодный коршун, Ромка с силой пнул её. Глухой звук удара эхом зазвенел у Антона в ушах, а картина, открывшаяся перед глазами: Жулька, с визгом летящая в снег под всеобщий гогот — оказалась для него слишком ужасной.       Антон застыл.       С самого детства, с самого того момента, как Антон стал осознавать себя и принимать самостоятельные решения, он не помнил, чтобы когда-нибудь испытывал какого-то ненормально сильного чувства за всю свою жизнь. Теперь, глядя на этот живодерский поступок и Ромкин оскал, Антон, почувствовав что-то безумно сильное внутри, наконец, понял, что это за чувство.       Это была острая, невыносимая ненависть.       Внутри него будто что-то взорвалось. Ядерная бомба послала импульсы жара по всему телу, отчего Антона повело, и он как-то нездорово и свирепо заскрежетал зубами.       Он не успел понять, что сделал. Лишь помнил, что конечности, все тело налилось упругой силой, которая заставила его резко встать на ноги и изо всех сил толкнуться от снега. Каждая клеточка, каждая капля крови приказывала двигаться вперед. Антон почувствовал, что если он сейчас ничего не сделает, то попросту спятит. Чувство праведного гнева выжгло весь страх, всю боль. В тот момент он казался самому себе неуязвимым. И при взгляде на растерянное Ромино лицо, он ощутил животное удовлетворение внутри.       А потом это же удовлетворение разрослось до невиданных масштабов. Антон, не помня себя, подлетел к Роме так быстро, как только мог и с размаху ударил прямо в челюсть. Кулак прострелило болью, однако чувство нездорового и прежде незнакомого удовольствия захлестнуло Антона. Он жалел, что в тот момент за этим наблюдали только оторопевшие Бяша и Семён. Хотелось, чтобы это видел весь мир. Видел, как Рома, сдавленно выдохнув, летит в снег, как вылетает из его рук нож-бабочка и как Антон, с кровью, которая все-таки полилась из носа, на лице стоит и смотрит на него звериным взглядом.       — Урод, — сплюнул Антон с отвращением.       — Ах ты, уебище, на… — тут он услышал сбоку от себя шипение Бяши. Антон понял, что тот кинется на него в мгновенье. Инстинкты немедленно подсказали, в какую сторону следует отскочить. Антон резко сделал шаг назад и ударил вслепую, уже не так сильно, но достаточно ощутимо, чтобы заставить растеряться и Бяшу.       Тут до его ушей донесся утробный смех. Рома, оседая на снегу, смеялся, отирая пальцами челюсть. Но взгляд при этом его запылал такой жестокостью, что на некоторую секунду распалившегося Антона остудила хлесткая волна страха.       — Ну какая же гнида, — тут он встал и посмотрел на Антона исподлобья. Бяша резко притих, Семён, до этого что-то невнятно лепетавший, и вовсе не подавал признаков жизни.       Антон зашелся в крике:       — Я гнида?! — он злостно ударил себя в грудь, — Столько выпендрежа и для чего? Чтобы ударить собаку?! Да ты хуемразь последняя!       — За псину ссышься? — усмехнулся Рома, — О себе лучше подумай, фраер.       Антон не успел опомниться, как тот кинулся на него. Он резко присел, чтобы избежать удара кулаком, но Рома, очевидно, только этого и ждал. Он с силой пнул его, и, подходя к отлетевшему телу Антона, шипел:       — Ну теперь ты за все расплатишься, Гандон. И за Сёму, и за Бяшу, и за Полинку, — Рома запнулся на секунду, а затем продолжил, — Лежал бы себе смирно, а потом бы и ушел домой… Псину хотел защитить, пидорас? — он склонился над ним, и Антон прорычал с ненавистью, дрожа всем телом:       — Тебе собака в жизни сдачи не даст, урод, — у Антона отнялось все, что рождало здравую речь. Он чувствовал себя измотанным, печальным, и на него напала какая-то гнусная злоба, — А ты её… — Антон развернул голову вбок и сплюнул сгусток крови, — Ну что, потешил самолюбие, а?!       На лице Ромы появилось выражение бессильной злости. Он словно заколебался, словно слова Антона и в самом деле заставили что-то внутри него дрогнуть и ощутить жгучий стыд. Или хотя бы чувство вины. Он наступил ногой на грудь Антона, и тот болезненно вскрикнул.       — Заткнись, — прошипел он, склонившись ещё ближе, — Послушай сюда, педик. В этом городе тебе лучше раскрывать рот поменьше, — он крутанул ножичек, который успел поднять с земли и поднес его к лицу Антона. Он тут же вздрогнул всем телом и начал вырываться, но Рома с силой впечатал свой ботинок в его грудную клетку, — Без лишних движений, а то будет больно, — Антон поморщился, когда почувствовал, как лезвие надрезает его щеку одной тонкой, ровной линией. Ромка отстранился и довольно хмыкнул, — Вот так-то лучше. Будешь строить из себя хуя мыльного — порезов на тебе станет гораздо больше.       Антон лежал на земле, смотря в белое небо и проклиная его отчужденность. Несмотря на то, что каждый из этой банды получил от него, он не чувствовал себя победителем. Далеко нет.       — Пойдемте, пацаны, пускай лежит, отдыхает… — донесся до него насмехающийся голос Ромки. За ним последовал какой-то лепет Бяши и хрюкания Семёна, но Антон уже не мог их услышать: они были слишком далеко.       В начале дня он задавался вопросом: есть ли в Ромке что-нибудь человеческое? Теперь, лёжа в снегу, с ноющими конечностями и собственной кровью на лице, он был готов едва ли не выть от отчаяния.       Потому что нет.       Ни капли человеческого. Даже самой маленькой.       Антон накрыл лицо ладонью.       Но в глазах все равно жгло.