Keep silence

      Когда Антон пришел домой, мама была если не в ужасе, то в глубоком шоке. Он зашел на порог, в который с улицы уже успели ворваться хлопья снега, так как началась метель. Она пошла встретить его, пока он закрывал дверь, стоя к ней спиной. Когда Антон повернулся к ней, мама вскрикнула. Вокруг носа у него были кровяные разводы, которые он безуспешно пытался стереть рукой всю дорогу до дома, но они так или иначе были заметны. Разбитая губа, синяк на скуле и, что ужаснуло её больше всего, длинный, прямой разрез на щеке, из которого текла кровь.       Он давно не видел маму такой изумленной. Брови её взлетели вверх, придавая вечно строгому, усталому лицу испуганный вид, а сама она, будто громом пораженная, стояла и смотрела на его побитое лицо. Глаза у Антона были красные, а сам он отводил взгляд, будто совершенно не хотел, чтобы мама его таким увидела. Он выглядел даже раздосадованным, будто хотел пройти в дом так, чтобы его никто не заметил, так что теперь стоял, как смертник, ожидающий расстрела. На синей куртке виднелся влажный след, а если присмотреться, то можно было увидеть очертания грязной обуви.       — Антон! — мама подбежала к нему, положив свою теплую ладонь на лицо. Она осторожно очертила рану от лезвия ножа-бабочки пальцем, но даже от этого аккуратного касания Антон поморщился. Он чувствовал себя так, будто ему глубоко нездоровилось, — Что случилось?! Ты весь избитый!       — Я… — его голос стал таким хриплым от недавних криков, что сорвался на первой же гласной. Антон поспешно прочистил горло и таким же, неустойчивым, срывающимся голосом продолжил, — Мам, это долго объяснять…       Она внезапно разозлилась. Её брови сошлись на переносице, а губы изогнулись строгой линией. Мама встала напротив него, уперев руки в бока, и произнесла достаточно грозно:       — Сейчас же снимай куртку, мой руки, и быстро дуй на кухню. Объяснишь все там.       Её тон, не терпящий возражений, взбодрил Антона, пребывавшего в каком-то аморфном, обозленно-апатичном состоянии. Он поджал губы, отвел взгляд и начал раздеваться. Когда он снимал куртку, плечо прострелило болью, и он на секунду остановился, стиснув зубы от неприятных ощущений. Судя по всему, когда он бил Ромку, размах был слишком сильный, а растяжка у него все же недостаточно развитая. Антон посмотрел на сбитые костяшки собственной ладони и, прикрыв глаза, вновь пересмотрел момент удара в своей памяти.       Как только он восстановил отрывок с падающим от его удара на снег Ромкой, внутри словно свернулся в комочек кот и заурчал. Удовлетворение затеплилось в груди. Бить других людей — плохо, но Антон не выносил насилия над слабыми. А особенно над животными, которые ничего не могли с этим сделать. Так что Рома, так или иначе, заслужил это, и он надеялся, что след от его удара тот носит на щеке так же, как Антон на своей.       Он посмотрел в зеркало и едва ли не ахнул. Увечья были действительно заметными и достаточно серьёзными, чтобы удивить неподготовленного к этому человека. Антон мысленно помолился перед своей экзекуцией, и, помыв руки, направился на кухню к маме. На столе уже стояла аптечка с вынутыми из неё перекисью, ваткой и небольшим мотком бинта. Антон понял, что мама так просто это оставлять не собирается, и обреченно сел на стул.       — Ну? — холодно произнесла мама, закончив мыть посуду и повернувшись к нему. Она вытерла мокрые руки полотенцем и, приблизившись к Антону, аккуратно обхватила его подбородок пальцами и осмотрела лицо с разных сторон на наличие других повреждений, — В школе или…?       — В школе-школе… — устало перебил её он, — Просто разбирательства между парнями.       — Таких разбирательств, Антон, у тебя ещё никогда не было, — отрезала мама, смачивая ватку в перекиси, — Из-за чего?       — Мам, я не думаю, что нам стоит это обсуждать, — он внезапно почувствовал себя глупо. Это так странно: будучи шестнадцатилетним, говорить маме, за что тебя побили и жаловаться, словно ребенок. Он уже давно вырос из того возраста, когда прячутся за мамину юбку. Антон посмотрел на неё пронзительно, надеясь, что она поймет его, но мама, судя по всему, явно думала об обратном.       — Ничего плохого в этом нет, — она положила ему руку на плечо, — Да, ты стал взрослым. Но это не значит, что теперь ты не можешь ничего сказать мне.       — Но все-таки о некоторых вещах я умолчу, хорошо? — он посмотрел на неё так, словно умолял не развивать тему дальше.       Мама бессильно вздохнула и опустила голову, а потом заговорила уставшим, грустным голосом:       — Ну вот что мне с тобой делать…       Антон закусил губу, силясь подавить желание рассказать обо всех несправедливостях, что сегодня на него свалились, но только не маме. Если бы она ещё могла быть его ровесницей, то может быть, но прежде всего у неё будет работать инстинкт защитить Антона, помочь ему. А меньше всего он сейчас нуждался в её жалости. Вот папа бы ещё мог вместо нотаций сказать Антону «Не терпи и ударь его», но как прискорбно, что сейчас его тут нет.       — Мама, а кто пришел? — хриплый голос послышался на пороге кухни, и Антон, обернувшись, увидел Олю. Она была растрепанная, закутанная в свое любимое пуховое одеяло, и Антон, смотря на неё, сразу почувствовал прилив спокойствия и тепло на душе.       — Привет, Оль, — он улыбнулся, отчего разбитая губа неприятно натянулась и защипала.       — Тоша! — она заулыбалась и радостно побежала к нему, но глаза её расширились при виде его ссадин и синяков, — Что с тобой?! Ты все-таки подрался с теми хулиганами, да? — она не могла справиться с собственным волнением и тем самым выдала Антона.       Мама скрестила руки на груди.       — Ага-а, — протянула она, простреливая Антона взглядом, — Так значит хулиганы, Оля?       Она закивала головой и, прокашлявшись, воскликнула:       — Ужасные и страшные! Я видела их вчера, они рядом с Тошей стояли! Там один огромный, толстый, — Оля прижала ладони к щекам и надула их, изображая лицо Семёна, — И весь в прыщах! Фу! — она сморщилась.       — И что дальше?       — Они попрощались с Тошей, но я как знала, — Тош, скажи, что я знала, что они не закончили.       Неудивительно, что мерзкий видок Семёна произвел на Олю неизгладимое впечатление.       Антон отвел взгляд в сторону, стараясь делать вид, будто все вышесказанное относилось не к нему.       — Мам, я же попросил…       — Послушай, Антон, — голос мамы внезапно резанул сталью, и она посмотрела на него не терпящим пререканий взглядом, — Я всегда понимаю, когда стоит умолчать о своих личных конфликтах. Но если кто-то там, в этом гадком классе, смеет травить тебя, то я…       — Мам, успокойся, — он чуть повысил тон, стараясь отвлечь её от громогласной тирады, — Никто меня там не травит. Они и сами от меня получили…       — Ещё и кинулись толпой на тебя, значит, — процедила мама и начала обрабатывать его раны, — Смирно сиди, — наказала она ему и продолжила даже с какой-то целью наказания прикладывать ватку к щипающим ссадинам, — Драться, может, и весело, а с перекисью мучаться уже совсем нет. Будешь думать в следующий раз.       — А что ты мне приказываешь, стоять и принимать удары? — Антон огрызнулся. Почему мама была так несправедлива? Она же должна понимать, что не все должно решаться мирно. И даже не по той причине, что Антон такой. Как раз-таки напротив, он таким не был. Вся эта драка — исключительно инициатива Ромы и его банды. Антон едва не заскрежетал зубами от несправедливости.       Мама вздохнула и положила ему руку на плечо, привлекая его внимание:       — Твой отец в молодости тоже любил помахать кулаками, — заговорила она чуть мягче, чем до этого, и это сразу остудило пыл Антона, — Однако это не значит, что нужно устраивать драки, после которых ты приходишь такой побитый. У тебя синяк на скуле и щека припухла уже, хотя прошло не так много времени, это не появляется от простого удара. Тот мальчик должен был ударить очень сильно.       Антон предпочел умолчать о том, что ударили его в это место дважды, поэтому лишь отвел взгляд.       — Поэтому я прошу тебя не бежать в драку чуть что. Может, тебе стоит пойти к учителю или спросить у отца…       Антон резко приподнялся со стула, вмиг возвысившись над мамой. Он едва ли не кипел от обиды и произнес монотонно, стараясь не сорваться в злостные рассуждения:       — Нет. Я ни за что не пойду к учителю. Я вырос достаточно, чтобы не идти к учителям жаловаться. Чтобы проблемы свои тоже решать самому. И я надеялся, что ты это тоже понимала.       Антон двинулся с кухни, игнорируя мамино «Вернись, Антон!». Она достаточно обработала все раны, ничего ужасного не случилось. Просто пара ссадин. Но на душе было так гадко, так плохо, как не было уже очень давно. Удовольствие, которое он испытал при драке, отбиваясь от этих уродов, исчезло безо всяких следов. Даже изумленное лицо Ромы и картина его, летящего в снег и оглаживающего свою челюсть пальцами, теперь не вызывала никаких эмоций, кроме глухой тоски и сожаления. Лучше бы он не шел той дорогой. Лучше бы он проводил Полину, предложив ей пойти какой-нибудь другой дорогой, где они бы их не нашли.       К чему был этот героизм, если Антон в итоге никому и ничего не смог доказать?       Он зашел к себе в комнату, хлопнув дверью. В ней было светло и внутри витали пылинки, поскольку дом был уже старый. Антон внезапно почувствовал, что все это ненавидит. Ненавидит это место, в которое вынужден был переехать, ненавидит этот старый, пыльный, вечно скрипящий дом, ненавидит эту зиму, холодную и колкую. Даже к собственной семье, такой обычно любимой несмотря на все ссоры и обиды, пробивалась гадкая ненависть. Антон поджал губы, чувствуя, как глаза снова начинает жечь.       Он думал, что он сильный, но больше всего он ненавидел именно себя. Он никого не победил, не защитил и даже за себя не постоял. Он просто ничтожество.       Страшное последнее слово звучало в сознании мерзким, ехидным шепотом, от которого Антон закусил нижнюю губу едва ли не до крови, чтобы не позволить отчаянным эмоциям хлынуть наружу.       Он рухнул на кровать и тут же сжался в комок, простонав что-то нечленораздельное. Боль в ребрах была отчетливой и сильной, отчего приземление выдалось настолько болезненным, что Антон зажмурился до красных пятен перед глазами. Он тут же перевернулся на спину и начал сверлить потолок взглядом, словно стараясь одной только своей злостью и апатией разложить неровно наложенную белую краску на атомы.       Хуже стало только когда на лестнице послышались шаги. Слишком легкие и частые для грузных папиных и резких маминых. А судя по приглушенному звучанию, ноги были явно облачены в три пары пушистых зимних носков, припасенных как раз для болезни.       — Тоша… — раздалось робкое из-за двери.       Антон прикрыл глаза, стараясь не сказать ничего резкого. На Олю он прикрикивал только пару раз в жизни, и эти моменты настолько отпечатались в его сознании, что он жалел о них слишком сильно, несмотря на то, что простодушная и доверчивая Оля простила его уже давным-давно. Просто её ошарашенное лицо, а потом наполнившиеся слезами глаза и тихий выдох запомнились ему слишком сильно. Если он и сейчас её обидит, то этот день точно можно отметить красным маркером в календаре, как один из худших в его жизни.       — Да, Оль? — он приподнялся на кровати и едва не застонал от острой боли. Он чуть сморщился, а потом изогнул губы в робкой, усталой улыбке.       — Тош, я, наверное, зря это маме сказала, да? — Оля нерешительно зашагала к нему, а в её взгляде плескалось такое глубокое сожаление, что Антон невольно растаял.       — Нет-нет… — он тут же разубедил её. Оля присела на кровать вместе с ним, раскрыла призывно руки, и он тут же заключил её в объятия. Оля была теплой, пахла своим любимым печеньем и домом, отчего Антон сразу же почувствовал себя спокойно и умиротворенно.       — Они тебя так побили… — Оля, разомкнув объятия, посмотрела на лицо Антона, и её губы дрогнули, — А ты даже…       — Оль, — Антон ласково потрепал её по макушке, — Парни иногда дерутся. Такое бывает, если им нужно… выяснить отношения, — он старался подобрать слова максимально правильно, чтобы донести до неё свою мысль, — Так что… Ты не удивляйся, если иногда такое будет случаться, хорошо?       Когда Оле было грустно, она смотрела так, что у любого человека, имеющего каплю сострадания в душе, разрывалось сердце. Вот и сейчас, взгляд у неё был такой одинокий и просящий одновременно, что Антон ощутил глубокую вину перед ней, хотя ничего не сделал. Она медленно кивнула, и он улыбнулся, осознав, что у него, возможно, самая добрая и замечательная младшая сестра на свете.       — Как ты чувствуешь хоть себя? — Антон, пытаясь сменить тему, прислонил ладонь к её горячему лбу, и она выдохнула:       — Уже лучше. Но мама заставила меня пить много таблеток. Они такие ужасные! — потихоньку растворяющаяся в глазах Оли грусть дала понять Антону, что продолжения сложного разговора не состоится, поэтому подхватил он её реплику с гораздо большим энтузиазмом:       — Потому что не нужно было вчера носиться в снегу.       — Тоша, ты говоришь прямо как мама! — Оля звонко рассмеялась, но это дорого обошлось ей, поскольку она зашлась в кашле.       — А ты не думай, мама всегда полезности говорит, а ты её не слушаешь.       Оля надула губы и скрестила руки на груди, как бы показывая, что при продолжении этой темы она выйдет из диалога.       — Кстати… — Антон подошел к своему портфелю и выудил оттуда завернутые в пакет, все ещё мягкие плюшки, — Вот, твоя учительница передала. Сказала — к чаю, — он усмехнулся, завидев её довольное и счастливое лицо, — А ещё ты мне ничего не рассказала про своих одноклассников. Мне вообще-то интересно.       У Оли тут же засияли глаза, и она, взяв его за руку, повела его вниз, на кухню, обратно к маме, на ходу приговаривая:       — Расскажу-расскажу! Пойдем чай пить!       Оля рассказала в мельчайших подробностях про каждого, пока они чаевничали на кухне. Антон достаточно терпеливо беседовал с мамой, и ближе к вечеру вся напряженность пропала, поскольку Оля могла соединить две абсолютных противоположности в диалоге без всяких на то усилий. Мама заварила им чай и даже вытащила другие вкусности, например, печенье или обожаемый Олей хлеб со сгущенкой. Такие приятные мелочи согрели Антону сердце, поэтому слушал он сестру с большим удовольствием, уплетая сладости с чаем.       К концу вечера он уже знал, какие длинные косички у Лены Синицыной и какие куклы у Маши Кулеминой. А ещё что Оля очень подружилась с Настей и Дашей, с которыми, судя по всему, и играла в снежки. Пересказывая этот эпизод, Оля то и дело взрывалась смехом, и это не могло не заставить Антона улыбаться.       Какие-либо печали понемногу стали сходить на убыль. Драка перестала казаться каким-то позорищем. Разве есть вина Антона в проигрыше против троих далеко не слабых парней? И разве проигрыш — это конец? И стоит ли так заморачиваться, ведь Антон не вел себя жалко или трусливо. Он дрался на полном серьёзе, и самолично ударил каждого. Сидя в компании Оли и иногда присоединяющейся к ним мамы, Антон чувствовал себя хорошо и уютно.       Разморенный после сладостей и горячего чая, он чувствовал усталость. Глаза слипались, а сытый желудок тяжелил его по пути в комнату. Он пообещал Оле посмотреть с ней что-нибудь. Далекая привычка смотреть старые кассеты с мультфильмами Оля пронесла через года, и каждый раз пересматривая, она находила что-то новое для себя, делилась этим с Антоном, и он с удовольствием смотрел с ней выученные назубок мультики, пытаясь и для себя что-то подчерпнуть.       Антон взял с собой учебники и тетради, чтобы делать домашнюю работу, как часто он это делал, если Оля упрашивала его пойти с ней пересматривать свои затертые кассеты. Это оказалось достаточно удобным, да и сестра в целом не обращала внимания, если он параллельно что-то делал. Усевшись в удобном положении, Антон разложил свои учебники и хотел было уже приняться за работу, как наткнулся на смятый комочек бумаги. Тот самый, который ему кинули Рома с Бяшей на первом же уроке сегодня.

После школы свидимся, Гандон

      Да уж. Свиделись, ничего не скажешь. Настроение испортилось, когда Антон вспомнил свою беспечность, думая, что сможет вызвать их по одному хотя бы на честный бой. Как он вообще мог думать, что они захотят драться с ним честно? Он покачал головой и, чтобы не привлекать внимание Оли, просто положил записку между страниц учебника, как ни в чем не бывало продолжая домашнюю работу.       Для себя он решил, что ни в коем случае не позволит как-либо издеваться над собой завтра. Лучшим вариантом остается сделать вид, что ничего не случилось. Не давать им повода подумать, что эта драка как-либо повлияла на него. Нет уж. Дракой больше, дракой меньше, Антон не собирается распускать нюни и становиться козлом отпущения. И если его попытаются ударить снова — он не подставит вторую щеку.       Такой настрой помог ему взбодриться в достаточной мере, чтобы, выполнив домашнюю работу и досмотрев мультфильм с Олей, лечь спать, будучи готовым к следующему дню идти в школу как ни в чем не бывало.       На следующее утро в ванной, глядя в зеркало, он обнаружил, что ссадины потемнели и выделяются на его лице чуть больше, чем вчера. Болят, кстати, тоже сильнее. Да и черт с ним. Использовать косметику, чтобы это скрыть, как делали это приятели в старой школе, Антон совершенно не хотел. Пускай лучше так и остается. Гораздо более заметно выглядела на его щеке тонкая, ровная красная линия. Порез казался ему до жути непривычным, неудобным и чертовски заметным. Возможно, стоило наклеить вчера пластырь, но зачем? Не слишком ранка была глубокой, чтобы заклеивать ее. Просто царапина.       Мама сказала, что Оле ещё нужно отлежаться дома несколько дней, поэтому Антон спокойно воспринял новость о том, что сегодня он так же, как и вчера, идет один. Почему-то после вчерашнего дня он чувствовал себя гораздо более уверенным и спокойным. Волнительно или как-то не по себе уже не было. Облачившись в школьную форму и наспех перекусив завтраком, Антон пошел в коридор и столкнулся с папой.       Вчера тот увидел его ссадины, однако ничего не выдало его удивления, кроме приподнятых бровей. Он лишь прошелся по нему взглядом сверху-вниз и уточнил «Ничего не сломали?». Добившись неуверенного кивка, он произнес «Ну хоть так. Не переусердствуй, Антон».       — Тебя подвезти? — спросил он, выискивая свои ключи.       Антон призадумался. Не хотелось, конечно, вешаться папе на шею, так ещё и рядом со школой, но почему бы и нет. В любом случае, это будет лучше, чем идти через лес, который, пока ещё зима, был очень темным и тихим, будто в чаще сидят звери, готовящие засаду.       — Да, давай… — бросил он, надевая куртку. Папа кивнул, и на пороге появилась мама.       — Тош, аккуратней в школе будь, — она посмотрела на него очень испытующе, внимательно, словно пыталась одним только взглядом вытащить из него все мысли, непроизнесенные вслух. Он лишь выдохнул тихо:       — Хорошо.       Они вышли с отцом во двор, где, казалось, было ещё холоднее, чем вчера. Казалось, что даже когда Антон засыпал, было светлее. Снег мягкими хлопьями оседал на землю, и он подумал, что ещё несколько дней, и в снегу он уже будет по пояс. Внушительные сугробы окружали со всех сторон, что значительно усложняло передвижение.       — Антон, ты чего застыл? — из-за спины раздался голос папы.       Он обернулся и немного растерянно посмотрел на него, а отец, не поняв этого взгляда, пожал плечами и произнес:       — Садись, поехали.       Антон по полной программе оценил удобство машины. Она вдвое сократила путь до школы, поэтому долго ждать этого момента не пришлось. Поначалу внутри было очень холодно, от дыхания шли клубы пара, на стеклах мерцал иней, но потом стало гораздо лучше по мере работы печки, и Антон, уже расслабившийся в уютном тепле, досадливо поджал губы, увидев, что они приехали.       — Антон, — он повернул голову и столкнулся с папиным взглядом. Тот всегда смотрел на него так, когда хотел дать какое-то напутствие или поучение, — Пусть я к дракам отношусь спокойней, чем мама, но все-таки, — он ненадолго замолчал, а потом продолжил, — В обиду себя не давай, но если поймешь, что парни перегибают палку — не смей даже много думать и сразу скажи мне, ты меня понял?       Внезапно Антон вспомнил о ноже-бабочке и обещаниях Ромы понаставить на нем большее количество порезов. Щеку, по которой лезвие вчера прошлось, обожгло приступом легкой боли от воспоминаний… Нет, чепуха. Если бы Рома и в самом деле выполнял все свои обещания, то давно бы уже отсиживался в колонии, а не шатался по лесам с Бяшей и Семёном.       Эта мысль, которую он себе внушил, слегка успокоила разбушевавшееся внутри на секунду волнение.       Антон робко кивнул, и папа слабо улыбнулся, слегка похлопав его по плечу, чтобы приободрить:       — Удачи тебе в школе.       — Спасибо… — глухо произнес Антон и вышел. После тепла отцовской машины по коже сразу же табунами пробежали мурашки от неожиданно накрывшего, как резкий туман, холода. Школа выглядела точно так же, как и вчера. Сероватое здание с неприличными надписями на стенах сбоку и сзади и окнами, в которых ярко горел свет от ламп. Он вздохнул и неспешно зашагал туда.       Освещение на секунду ослепило его, и он зажмурился, однако тепло школьного коридора, которое было куда более приятным, понравилось ему даже несмотря на гомон, громкий смех и возмущения гардеробщицы.       Поднявшись на второй этаж и выудив взглядом в расписании строчку с его классом и кабинетом, Антон направился туда, и по мере приближения все больше потели пальцы, а ноги и вовсе будто превратились в дерево. Он зашел в класс, и по привычке все обернулись к новоприбывшему. Быстро осмотрев все лица, Антон понял, что ни Бяши, ни Ромы, ни Семёна здесь нет. Глянув на их парты он также заметил, что рюкзаков там нет тоже. Так что скорее всего они не успели растрепать всем о вчерашнем инциденте и, возможно, даже наклеветать. А может и не сильно им это нужно было.       Антон спокойно прошел к своей парте, и как только все присутствовавшие смогли разглядеть его получше, на весь класс раздался хохот Кати:       — Петров, что это с тобой? — явно глумилась она, — Ты сегодня сбитый какой-то.       Он посмотрел на неё максимально выразительным взглядом, который буквально можно было облечь в слова «Боже, просто заткнись, Смирнова». Говорить с ней не особо хотелось, поскольку он чувствовал себя усталым и каким-то апатичным уже в самом начале дня.       Антон обернулся к плакатам и просто разглядывал их молча, пока Кате не надоело травить настолько идиотские фразы, являющиеся то эвфемизмами, то завуалированными насмешками над лицом Антона, что смех понемногу стихал. Вскоре и сама Смирнова успокоилась, тем самым дав ему чуть-чуть расслабиться.       Однако какие-либо крохи спокойствия растворились, как только он услышал реплики Семёна, сопровождающиеся голосом Ромы, который буквально был выжжен клеймом в сознании Антона. И что заставило его волноваться куда больше — среди голосов хулиганов он услышал Полину. Она направлялась в класс с ними.       После дверь открылась, но Антон предпочел не поворачиваться, уставился в учебник долгим, напряженным взглядом, словно стараясь впечататься в буквы, слиться с ними. Стыд пронзил его до самых кончиков пальцев. Почему он чувствует себя так неловко, хотя ничего не сделал? Неужели драка и в самом деле так повлияла на него, сломав окончательно все его сопротивление? Эта мысль остудила.       Нет, дело было в Полине. Если бы не был риск того, что она увидит его ушибы и, возможно, начнет жалеть его, то он бы чувствовал себя гораздо спокойней. Стоило все-таки что-то сделать с ссадинами. Антон размышлял об этом, пока вкрадчивый мягкий голос не раздался над самым ухом, что было сравнимо со снегом на голову:       — Привет.       Антон буквально на физическом уровне почувствовал, что Рома совершенно точно наблюдает за этим. Догадка, ещё вчера затаившаяся в груди, подтвердилась окончательно, но Антон ещё не спешил её использовать. Лучше дождаться удобного момента. Он вздохнул, расправив плечи и, осознав неизбежность грядущего, улыбнулся и посмотрел на неё:       — Доброе утро.       Реакция не заставила себя долго ждать. Глаза Полины округлились, а лицо вытянулось. Она тут же пораженно выдохнула и, не в силах перестать рассматривать лицо Антона изумленным взглядом, в котором вскоре заплескался гнев. От неё пахло ягодами, и этот аромат заставил его тотчас расслабиться и почувствовать такое умиротворение, словно он лежал у моря на теплом песке во время заката.       — Что с тобой случилось?! — она произнесла достаточно сдержанно, чтобы не поднять крик на весь класс, за что Антон ей был благодарен, но менее шокированной Полина не была, — Откуда у тебя такие ссадины?       Антон отмахнулся, пытаясь всем своим видом продемонстрировать спокойствие и уверенность, чтобы не дать Ромке повода поглумиться над ним. Он подпер щеку ладонью и, улыбнувшись уголками губ, произнес:       — Все в порядке, Полин…       Однако она, вопреки прогнозам Антона, не собиралась так просто мириться с этим. Превратившись буквально в фурию, Полина осторожно замерла, присматриваясь к его щеке. А точнее, к порезу. Ей понадобилось около нескольких секунд, чтобы осознать, чьих это рук дело. Молниеносно распрямившись она четко обратилась к сидящим неподалеку за партами хулиганам:       — Это твоих рук дело, Рома? — в её голосе сквозила сталь, однако Антону от этого не стало легче. Он думал, что она не станет впрягаться за него, и это подлило масла в огонь. Ему вдруг стало стыдно от мысли, что он прячется за её спиной. Но не жаловаться же ей на них! Нет, это точно последнее дело…       — Да нет, Полина, ты просто… — Антон уже решил до последнего придерживаться легенды, что с Ромкиной бандой судьба его совершенно точно не сводила вчера после школы, но тут его оборвали на полуслове:       — А чего это «нет», Антошка? — Ромка внезапно заговорил, и от последнего слова у Антона словно начался нестерпимый зуд. Такое обращение заставляло его чувствовать себя максимально беспомощным и недалеким, — Очень даже моих рук дело, — Полина уже хотела кинуться на него с обвинениями, но оказалось, что он не планировал заканчивать, — Как самочувствие? Судя по роже твоей — не очень, — Ромка оскалился, и Антон внезапно пригляделся к мелькнувшей из-под высокого ворота спортивной одежды области кожи бледно-синего оттенка.       Антон тут же поспешил проверить свою догадку, сложив руки на парте, он миролюбиво заметил:       — А сам как? Не болит? — он кончиком пальца постучал себя по нижней стороне щеки, там, где увидел синяк у Ромы, показывая где именно должно «болеть».       Удар в челюсть, который нанес Антон вчера ему точно не мог остаться без последствий. Он бил максимально сильно, Ромка даже упал в снег. Соответственно болезненные ощущения по сегодняшний день не должны были схлынуть точно.       — Болит? — Полина переспросила непонимающе, а потом произнесла гораздо тише, обращаясь к Антону, — Ты его что…?       Судя по потемневшему взгляду Ромки, у Антона получилось. Он смог дать Полине понять, что вчера избиение не было односторонним и что Рома так же получил по заслугам. Да и не только Полине. Весь класс наблюдал за происходящим, и, судя по тишине, с большим интересом.       — Ты чё воду мутишь, педрила? — в разговор внезапно включился молчавший до этого Семён, и это так разозлило. Разозлил даже сам звук его надутого, мерзкого голоса. Бабурин вовсе должен был заткнуться после своего вчерашнего позора. Он упал от руки, а точнее ноги Антона, на снег первым.       — Во-во, забыл как повизгивал вчера, на? — он вдруг понял, что срочно нужно что-то сделать, чтобы заставить замолчать сразу обоих.       — Повизгивал вчера Семён, когда так задницей упал на снег, что я подумал, что будет обвал, это да, — Антон понимал, что все в замешательстве и не понимают кому верить. Чаша весов отклонялась с одной стороны на другую. Изумленное лицо Семёна и вытянувшееся Бяши придало ему уверенности и пошевелило удовлетворение, то самое, пережиток вчерашнего дня, — А тебе рот вообще открывать не стоит, — Антон обратился к Бяше и поморщился, будто последний вызывает у него чувство глубокой неприязни, хотя оно было почти так.       В один момент Рома просто молча встал из-за парты и направился к Антону. Внутренности тут же покрылись слоем льда, а он сам мог лишь сидеть на месте без лишнего движения, способный только наблюдать за приближением своего личного палача этой тайги. Крепкие пальцы, от которых остро чувствовался резкий запах табака, сомкнулись на воротнике рубашки Антона и, сжав сильнее, потянули наверх, вынуждая его встать из-за парты и практически сравняться с ним. Полина в тот же момент попыталась вмешаться, остановить эту закипающую, как чайник на огне, опасность:       — Рома, прекрати! Отпусти его!       — Постой-ка пока, да не вмешивайся, Полин, — процедил Рома, пытаясь взглядом если не уничтожить Антона, то заставить чувствовать себя некомфортно под прицелом своих звериных глаз определенно. Он хотел его раздавить. Но Антон не хотел подчиняться, не хотел сдавать позиции. Внутри бурлило желание стоять на своем до последнего, не ломаться под натиском этого волчьеподобного парня, каким бы слабым ни был сам Антон. Более того, ему хотелось отыграться. Почувствовать триумф, когда видишь побежденного соперника, когда ненадолго, но все же одерживаешь верх. Полный огненной колкой злости взгляд Ромки полностью блокировался ледяным, но преисполненным такой же ненавистью взглядом Антона, — Я тебе, кажется, говорил, мудила, что с тобой будет, если продолжишь вести себя как падла последняя.       — А я тебе, кажется, не успел сказать, что мне насрать, ты ушел слишком рано.       Антон осознавал, что он не любил насилие, не любил помойные слова, предпочитая решать конфликт умным и спокойным образом. Однако сейчас он крайне четко и ясно осознавал: нет, никакие острые подколки, с помощью которых можно было словесно унизить своего соперника, здесь не сработают. Нужно было учиться говорить на их языке, учиться драться, прогрызать себе туннель, наверх, к заветному месту под солнцем. Он понимал, что только так, что миролюбию в конфликтах с такими ребятами нет места. Поэтому когда Рома замахнулся на него кулаком, Антон был готов.       Вопль Полины «Прекратите!» практически потонул в свисте, который образовался в ушах. Антон почувствовал себя зверем, ему хотелось рычать, рвать на части, грызть, просто уничтожить, добраться до самой сути этого урода, до самого его черного сердца и уничтожить.       Рома, судя по всему, дошел до той же кондиции злости. Антон понял, что в конфликт попытался вмешаться Бяша со вскриком «Э, на! Ромка, тихо, на, ты чего?!», но почти схлопотал от одного из них по лицу, из-за чего вмешиваться дальше не стал. Бабурин, чья трусливая натура была ещё очевидней его неприятного нрава, не попытался остановить драку тем более.       Её прервал стальной, жесткий и агрессивный голос учительницы:       — Это что здесь происходит?! Живется вам скучно, что ли?! Разошлись быстро! Быстро, я сказала! — Лилия Павловна рявкнула так, что Антон услышал это и подчинился даже вопреки звериному шепоту в голове, который приказывал драться дальше, — Пятифан, на цепь тебя посадить?! Уже третий конфликт за месяц! — она встала между ними, и тяжело дышащий Антон до сих пор ловил на себе взбешенные взгляды Ромы, — А ты, Петров?! Перевестись не успел, и уже драться?! — она не срывалась, но почему-то её голос казался Антону таким громким и опасным, что вся спесь тут же схлынула, — Раз в драку так охотно лезете, то и кабинет драить так же будете сегодня! Дежурные! Оба! И чтобы ни единой пылинки в классе не осталось, поняли меня?!       Антона будто парализовало. Худшего наказания и придумать нельзя было, поскольку это ни в коем случае не приведет ни к чему хорошему. Они с Ромой либо попросту убьют друг друга, либо Рома повторит сценарий вчерашнего дня, позовет Семёна с Бяшей и просто забьет его прямо в кабинете.       Рома, судя по всему, так же не мог поверить в сказанное и пребывал в таком же яростном шоке. Он посмотрел на учительницу возмущенно и крикнул повышенным тоном:       — Лилия Павловна, но Вы!...       — Ты мне ещё перечить будешь?! — она резко обернулась к нему, и Антону показалось, что если Рома сейчас не заткнется, то от него ничего не останется. Тот досадливо закусил губу и склонил голову, признавая собственное поражение в этом коротком споре с Лилией Павловной. Она, увидев это, произнесла уже спокойней, но до сих пор строго, — То-то же. Хулиган нашелся… В моем классе не будет никаких потасовок! Расселись по партам.       Антон чувствовал, как ненависть бежит по венам. Рома раздражал его всем. Своим мерзким, хамским поведением, чувством превосходства над слабыми, желанием подчинять этих же слабых и непосредственная вражда с теми, кто хочет жить спокойно и не подчиняться. Рома вызывал в нем жгучую ярость одним только своим видом: от макушки до кончиков пальцев на ногах.       Злобный взгляд вновь почувствовался, когда Антон сел за парту. Он знал, что Рома смотрит на него со злобой и такой же неприкрытой ненавистью, и это осознание вызывало в нем какую-то агрессивную удовлетворенность. Он ещё стоит на своем, не сдает позиции. И он все ещё может идти с Ромой равным шагом.       Вдох.       Антон начал думать, какие действия стоит предпринимать во время дежурства, чтобы не превратиться в объект посмешища, как это почти произошло вчера. Нет. Пора обрастать панцирем, пора становиться хитрее, сильнее, умнее и, как ни странно, жестче. Но главное сохранить рассудок, нравственность, первичные ценности. Защитить себя и не пропасть. И ни за что, ни в коем случае не позволять этому зверю видеть его слабость и поражение.       Выдох.       Пока не сломлен.