Keep silence

Ромка заржал так бессовестно громко, что Антон на секунду даже не поверил своим ушам и подумал, что он окончательно спятил. Он содрогался в приступах смеха, время от времени заходясь в хриплом, гортанном кашле, присущим людям, которые курят много, долго, а иногда и нервно. Температура в склепе будто упала на несколько градусов вниз, и Антон буквально почувствовал, как исчезает без следа былая злость, оставляя лишь холодную пустошь. Почему этот урод смеется? Неужели во фразе, сказанной Антоном в порыве злости, даже не в порыве — на каком-то новом уровне нездоровой ненависти, было что-то настолько увеселительное, что Ромка заливается хохотом, словно Антон только что выкинул отменную шутку? Почему ему весело? Ромка, словно отвечая на мысленный вопрос Антона, выдавил сквозь приступы смеха: — Ты после этого, — он пытался продышаться, — Ждешь, что я начну в дверь долбить и звать мамку? Антон даже не смог ничего ответить. Даже не потому, что не знал, что можно было бы рявкнуть достаточно едкое и провокационное в ответ, нет. Он просто был опустошен. Все эмоции, все силы, которые он скапливал, были вложены в последнюю сказанную им фразу. А теперь не осталось ни сил, ни желания хоть что-то произносить, поэтому он мог лишь ощущать, как хладеет кипевшая мгновения назад кровь, и как затопляет холод его пустеющие жилы, как тяжелеет тело и как на смену ярости приходит апатия. У него уже не осталось сил, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, чтобы хоть ненадолго расслабиться и успокоиться. Сейчас он находится в одной ледяной коробке вместе с человеком, которого он не переносит на дух больше всего на свете. Сейчас обстоятельства сложились хуже некуда. Он внезапно почувствовал, как плечи каменеют от разом на него взвалившихся проблем. Он уже с ужасом представлял себе, с какими последствиями ему придется столкнуться: как он будет объясняться перед мамой, как ему не сгинуть в таком жутком холоде, как не убить Ромку или в худшем из вариантов — себя. Больше всего остального его волновал другой вопрос: как долго понадобится ждать помощи? Если проблема только в том, чтобы притащить какой-нибудь инструмент и отпереть захлопнувшуюся дверь, то в целом — недолго. Инструменты по-любому нашлись бы в школе в кабинете какого-нибудь трудовика. Если расклад выходил такой, то все было ещё не так плохо. Им бы предстояло побыть в абсолютной темноте в не самой приятной компании не больше получаса. Но если дверь захлопнулась намертво — то все куда хуже, и одними инструментами не обойтись. Антон тихо выдохнул, стараясь отрезвить находящийся в сонной апатии рассудок. Последствия удара до сих пор преследовали его. Голова все ещё раскалывалась, а при любой попытке поджать губы или запрокинуть голову разбитый подбородок напоминал о себе. Ромка, как назло, и не думал затыкаться. Помолчав пару секунд, он произнес охрипшим, уже не таким довольным голосом: — Че молчишь? Антон предпочел сохранять молчание до последнего. Для себя он сделал вывод, что не позволит провоцировать себя до того момента, как они не выберутся из склепа окончательно. Ни за что. Это никогда хорошим не кончалось. — Че молчишь, я спрашиваю? — внезапно Антон услышал какое-то шарканье со стороны Ромки и весь напрягся. Он внимательно вслушался в его голос, стараясь по звуку отследить, в какую сторону тот перемещается. Судя по всему, тот как раз понемногу поднимался, — Уже не такой дерзкий, а? Молчать. Ни слова. Ромка рассмеялся тихо, стараясь перемещаться аккуратно: — Нет-нет, не думай даже, — его обувь хрустела по обледеневшему полу, на котором стыл иней и валялись мелкие камешки, — Что выкрутишься теперь. Как ты там сказал? Убьешь меня? — в его голосе звучал едкий сарказм, однако интонация была столь елейной и миролюбивой, что Антона передернуло, — Ну так, а зачем нам ждать, когда выберемся? Давай прямо тут все и решим. Антон стиснул зубы. Ромка, судя по всему, был настроен решительно. И пока не добьется от него более-менее вразумительного ответа, то уж точно не отстанет. — Бля, неужто мне сегодня везет, и ты все-таки сдох? — Ромке явно надоело искать ответа, и он будто увлекся воображаемым диалогом, задавая вопросы самому себе. В его голосе появилась наигранная беспечность и радость, и Антон едва ли не хмыкнул нервно от того, насколько это слышится дурно и странно, — Да вроде нет… Слышу, как ты дышишь тут… — голос его был похож на эмоциональные качели: веселье шло в одну ногу со злобой и агрессивной усталостью, — В угол забился и молчишь, как ссыкло последнее. Антон сглотнул и перевел дух. Мало того, что определить местоположение этого клоуна было невозможно, так он ещё и знатно подстегивал свой гнев без всякого действия со стороны Антона. Провоцировал на какую-то агрессию, но вместо этого лишь злил самого себя. — Ну, базарило, куда угрозы подевались твои, спрашиваю? — к радости Антона, Ромка видимо не собирался идти до него, а просто лишь наворачивал круги вокруг одного места. Зачем — было решительно непонятно. Либо ему не сиделось из-за переизбытка эмоций, либо он пытался нагнать напряжение на самого Антона. И у него это неплохо получалось, — Ну не-ет, в этот раз не проканает, — елейные нотки в голосе Ромки сменились на какие-то рычащие, на грани надрыва, — Раз уж мы оба оказались в этой дыре, то давай по-пацански перетрем, а? Я уже заебался тебе с рук все спускать. — И че ты мне с рук спускаешь? — эта реплика вырвалась непроизвольно, и Антон достаточно быстро успел пожалеть о содеянном. Только вот сожалений было недостаточно: снежный ком, начало которого положила эта фраза, начал набирать обороты, — Раз уж ведешь себя, как полный мудак, то на меня это даже не переваливай. Ромка резко обернулся, и Антона обдало небольшим потоком ветерка от этого телодвижения. От Ромки пахло холодом, табаком и удивительно непривычным и неподходящим для человека, ведущего такой образ жизни, запахом свежести. Антон даже на секунду потерял ход мыслей. Поэтому прежде чем ответить на выпад Ромки, он попытался привести в порядок свою рассеянную голову: — Ну? — голос постепенно креп, — Перетереть хочешь? Ну давай. Только ты мне ничего не предъявишь. — Пиздишь, — злобно выдохнул Ромка. — Да с чего бы? — Антона самого понемногу начинало одолевать раздражение. Этот грубый разговор действовал на него, как крепкий алкоголь в зимнюю ночь для пьяницы. Внутри разгорался пожар, гневные слова рвались наружу, а кровь, бежавшая по артериям и венам, будто раскалилась до сотен градусов, — Как раз-таки наоборот. Это же не я веду себя, как конченый урод! — злая улыбка так и напрашивалась на лицо, и Антон старался подавить её всеми силами. Нет. Тот факт, что он радуется, если ему удается переспорить морально гораздо более низкого, чем он сам человека, ужасен. Антон должен перестать вестись на это, будто мальчишка. Он ведь должен быть рассудительным, более ответственным и серьёзным… Ромка злобно хохотнул: — Ну ты и трепло вшивое! …Но явно не сегодня. Как раз-таки в этот момент Антон чувствовал себя обязанным поставить этого мудака на место. Ромка правильно подметил: сейчас у них есть замечательная возможность поговорить действительно наедине, без вмешательства Бяши или Бабурина, даже без той же Полины, которая, возможно, сгладила бы острые углы. Сейчас они могут поговорить на равных, а темнота делает свое дело лучше чего-либо ещё, ведь Антон был однозначно уверен в том, что ему не понадобится следить за своей мимикой. Он может полноценно скалиться, беситься, сводить брови и не держать холодную маску безразличия, что делать становится с каждым разом все труднее и труднее. А что ещё лучше — так это тот факт, что даже если Ромка захочет прекратить спор в том случае, если начнет чувствовать скорый проигрыш, то он не сможет все остановить привычным способом: силой. Он буквально не сможет найти Антона в такой тьме. — Ха-ха-ха! — Антон рассмеялся от абсурда, — Да ты никак себя не оправдаешь. Факт остается фактом: ты просто конченый урод, — помойные слова лились из его рта так естественно, что самому Антону, начитанному и воспитанному в семье, где предпочтительнее была более интеллигентная речь, стоило бы ужаснуться. Но в тот момент ему было глубоко наплевать. Хотелось задавить Ромку на его уровне речи, хотелось просто морально закопать его, — И у тебя не найдется причин, почему это не так. Ромка резко остановился, и подошва его ботинок неприятно шаркнула по каменному полу, отчего Антон поморщился с неприязнью. — Чё?! — агрессия Ромки лила через край, а в его голосе слышался практически рокот, — Какого хера ты мне затираешь?! Ты даже месяц тут не проторчал, а уже пытаешься мне вякать? Постоянно вьешься рядом с Полинкой, строишь из себя добренького пидора-фею, а я теперь урод? Безнадежный идиот. Он даже готов закрыть глаза на все бесчестные и мерзкие вещи, которые он позволял себе совершить в отношении Антона, поскольку это все обнулялось под действием того факта, что он, экая тварь, дышит в сторону Полины. У Антона не находилось и слова для того, чтобы описать, насколько это поведение было упрямым, и тупым, таким безумно тупым и глупым, что они буквально говорили на разных языках. — Я не строю из себя кого-то, а просто не веду себя, как быдло. То есть как ты, — цедил Антон, — А ты походу такой ущемленный, что боишься, даже когда я к ней просто подхожу. — Бабке своей свисти, обмудок! — рявкнул Ромка, — Я же вижу, как ты на неё смотришь! — Придурок, — с какой-то усталостью прохрипел Антон. Не в его целях сейчас было разубеждать Ромку в том, что он не является угрозой их счастью с Полиной. Раз уж этот идиот выдумал себе такие больные фантазии, то пускай и развеивает их сам, — Я к ней ничего… Она моя подруга. — Харе заливать мне! Я все вижу. И вижу каждый день. И ты ей тоже нравишься… — По-твоему это что, моя вина?! — гаркнул Антон, на секунду ощутив яростное смущение. Неужели он нравился Полине? Не хотелось бы, чтобы все так оборачивалось, они же друзья. Хотя, Ромке могло и показаться. Ему же чудилось, будто и Антон влюблен в Полину, — Делать мне больше нечего — отбивать её у тебя! Ты ей не нравишься, а к этому я руку не прикладывал! Антон пожалел о своих словах, едва заслышал растерянное молчание со стороны своего собеседника. Возможно, этой фразой ему действительно удалось сделать Ромке больно. Он далеко не этого хотел, но ситуация только начала набирать обороты. — Рот закрой, — процедил Ромка, и Антон, понемногу остывающий, взвился повторно: — Знаешь что… — стоило пытаться начать приподняться, как в глазах все зарябило по новой. Антону стоило больших усилий не повалиться навзничь, не удержавшись на дрогнувших ногах. Едва чувствуя какой-либо ориентир, он распрямился, пронзая взглядом чернильную тьму, примерно в том месте, где должен был стоять Ромка, — Не закрою. Мне это надоело. Ромка фыркнул, приняв начинавшуюся тираду Антона за приступ истерии, словно у девчонки. Эта мысль раззадорила воспаленное сознание, и Антон, пошатываясь, рокотал, как обезумевший: — Меня задрало твое поведение, — он завалился назад, но был рад тому, что интонация осталась ровной, без лишних срывов на фальцет, — Ты постоянно ведешь себя, как самый несчастный, самый, блять, обиженный всеми, — Антон буквально плевался ядом — будь здоров. Можно было выжимать по кувшину из каждого слова, — Постоянно каким-то понятиям следуешь, нигде не прописанным, и вместо того, чтобы соперничать нормально, как последний мудак кидаешься на одного втроем, со своими уродами, — у Антона как на черно-белой пленке полезли картинки произошедшего, и они подстегнули его продолжать, — Спасибо, что хоть не при сестре моей кинулся. — Спасибо в труселя себе сунь и натяни на шакалью свою башку, франт херов, — рыкнул Ромка, и Антон буквально почувствовал, как тот распрямляет свой гибкий стан, натягивая эфемерную черную оболочку этого склепа, — Ты ничего не знаешь. Ничего, а ведешь себя как самый умный. Приперся сюда и начал корчить из себя интеллигента, нас пытаться строить, да и Полину настраивать против меня. Да кем ты себя вообще возомнил? Не лезь в это. Антона будто кипятком ошпарило. Он почувствовал, как нездорово подрагивают пальцы, а верхняя губа против воли обнажается, кривя лицо в злобном оскале. Что-то темное забурлило внутри, грозясь вот-вот выплеснуться через края. Злость настолько переполнила его, что Антон, чувствуя себя так, будто он осторожно проходится бритвенным лезвием по венам, сделал широкий шаг в абсолютную пустоту, идя прямо к источнику звука. А именно — к Роминому яростному сопению. — Я все вижу и понимаю, — рокотал Антон, — Ты прозрачный и абсолютно пустой. А знаешь почему? — Ну давай, спиздани что-нибудь в твоем стиле, педик… — Потому что в тебе ничего нет, — последующие слова были довольно жестокими, но Антон не жалел ни об одном, и даже будь у него возможность переиграть все на новый лад, он бы не изменил последовательности событий. Он перебил Ромку, и поэтому их голоса слились на какую-то крохотную секунду, и Антон повторил, — Ничего. Не из-за меня твои проблемы происходят. Ты сам все знаешь. Тебе нечего ей дать, — Антон говорил в пустоту гадкие слова, которые, без всяких сомнений, приносили Ромке боль, и чувствовал, как урчит удовлетворенно внутри то самое темное и злое, ждавшее этого момента, — Ты тупой, грубый и максимально ограниченный, ты изъясняешься, как быдло, ничего не умеешь, не знаешь, и хорош только в драках. И дело уже даже не в Полине… — Антон перевел дыхание, и буквально услышал, как хрипит и гудит его грудная клетка, — Кто вообще тебе сказал, что ты чем-то меня лучше?.. На секунду перед глазами Антона возникла белая вспышка, и он едва ли не ахнул позорно, заваливаясь назад. Лишь потом, ощупывая языком наливающуюся тяжестью внутреннюю сторону щеки и ощущая металлический привкус, он понял: Ромка все-таки нашел его в темноте. И ударил его. Но почему-то этот вывод вызвал даже какую-то радость на грани абсурда: значит Антону удалось задеть его этими словами, значит он всё же смог полоснуть по самому больному, и судя по тому, каким нестабильно звучащим был голос Ромки на следующих словах, он попал в яблочко: — Заткнись, — Ромка попытался грубо пихнуть его, но Антон, только и ждавший этого, перехватил его ладони и, поняв, что кожа не обтянута перчатками, впился в них до крови, не давая и шанса на освобождение, — Руки, блять, убрал! — А тебе что, сказать больше нечего? — Антон так зашипел, что самому стало неуютно. Он отклонился чуть назад, а затем резко подался вперед, с силой пришибая лоб Ромки своим. Голову, и без того раскалывавшуюся, пронзило очередным приступом боли, но Антону было восхитительно наплевать на это. Вскрик Ромки лился для него соловьиным пением в весенний день. Он был рад тому факту, что сумел сделать Ромке больно, — Не ливнешь теперь! Отвечай давай! — он рявкнул, буквально выплюнув два последних слова, и Ромка, рывком высвободив одну руку из мертвой хватки Антона, закрыл ему рот, с силой надавливая подушечками пальцев на лицо, вызывая тем самым острую боль: — Закрой рот свой, гнида! — мертвенным голосом выдохнул Ромка, приблизившись к нему так, чтобы Антон слышал каждое слово, даже сквозь прерывистые, судорожные вздохи, — Никто перед тобой объясняться не будет, понял меня? — он толкнул Антона, сильно, так, что он повалился на пол. Череп тут же раскололо болью, и он едва нашел в себе силы, чтобы не сложиться пополам прямо здесь и не закричать, — Я тебе уже сказал кажется: ты не знаешь нихера, а с таким умным видом мне всякую чушь заливаешь, что аж тошнит от тебя. Сидел бы тихо — и не было бы ничего… Антон тихо, как мышь, осел на полу, выслушивая все эти помои и выжидая лучшего момента. Он почувствовал, как нездорово затряслись конечности, словно его совершенно покинули силы. В противоположность этому, адреналин бежал по венам, как жидкий металл. Хотелось рявкнуть Ромке что-нибудь колкое, что сразу же выбило бы почву из-под его ног. Но пока он выслушивал его злобную тираду, в воспаленной голове запульсировали мысли: а вдруг все действительно могло бы быть так, что Антон что-то мог не знать? Мог ли он, при всем своем желании поступать по совести, сделать Ромке больно, полоснуть по болезненной ране, которая терзала его не один месяц? Нет. Даже при наличии самых абсурдных оправданий, он никак не мог себе представить, что мог что-то сделать не так. Он не сделал ничего, чтобы спровоцировать на себя этих уродов. Антон бросился на Ромку, почувствовав, как чертики заплясали перед глазами от такого резкого движения. Но желание всыпать своему оппоненту по первое число было куда сильнее какой-то боли. — Сука! — заорал Рома, когда понял, что он, из-за того, что Антон кинулся на него, благополучно летит вместе с ним. Антон опрокинул его навзничь, оказавшись сверху. Он наугад замахнулся и, судя по раздавшемуся звуку — попал куда нужно. Пощечина эхом отразилась от каменных стен и растворилась, как кубик сахара в стакане чая, — Блять! — Ты совсем что ли охерел?! — Антон в жизни не подумал бы, что умеет так кричать, но по мере того, как долго он оставался с Ромкой наедине, открывал для себя все новые и новые горизонты, — Решил, что ты тут жертва? — Ромка попытался сделать рывок, но Антон, схватив его за воротник и в темноте как следует царапнув ногтями подбородок, припечатал обратно к полу, вызвав с его стороны задушенный выдох сквозь зубы, — Бабке свисти своей! — перекривил он недавние слова Ромки, — Ты все из-за спины делал, даже сюда из-за спины толкнул, чтобы я сделать ничего не успел. И втроем на одного пойти драться тебе тоже честным показалось! — уже с гораздо большим трудом, Антон подавил второй рывок Ромки. Руки ослабли, а голос стал сиплым, но Антон старался держать планку громкости, — Я, может, и не все знаю, зато в одном точно уверен: ты просто крыса. Ромка, сориентировавшись, пихнул Антона ладонями, отчего тот завалился назад и с трудом сохранил равновесие, упираясь руками в ледяной пол. Он все же сполз с Ромки, поэтому тот воспользовался шансом и немедленно осел на полу, вырвавшись из-под хватки. Антон, уловив его взбешенное настроение, поспешил рвануться в сторону, и это оказалось самым правильным решением за последние минут десять. Над виском просвистел кулак, а Ромка, поняв, что не смог достать до него, заорал в яростном отчаянии: — Ну и куда ты смылся?! Что, спизданул пару фраз заумных и сразу пятки унес?! И кто после этого крыса ещё?! — Ромка резко поднялся на ноги, судя по всему, решительно настроенный найти Антона даже будучи слепым в тот момент. Антон судорожно включил слух и прислушался к звукам, доносящимся со стороны Ромки: надрывное дыхание, шарканье его обуви о пол, хруст подошвы о кристаллики снега, шуршание одежды… Нужно было понять, где он, иначе Антон просто не сможет уворачиваться от его атак, даже не зная, где находится его соперник. Антон сейчас не сможет подняться, иначе точно упадет в обморок. Хоть они и были в полной темноте, на несколько секунд перед глазами Антона возникало настоящее фаер-шоу самых красочных оттенков, а конечности уже не просто подрагивали — тряслись полноценно, как у наркомана, и в последние минуты Антон с трудом удерживал голос ровным, чтобы не сорваться в надрывное и дрожащее блеяние. Ромка, очевидно, был полон энергии и злобы, а Антона силы уже понемногу покидали. — Я от слов своих не отказываюсь, — выдавил он, — Если бы не ты, то мы бы здесь не оказались. — А ты хорошенько головой приложился, я смотрю, — произнес Ромка, возможно обрадованный тем фактом, что услышал Антона, потому что можно было буквально услышать, как цедил он эти слова сквозь злобный оскал, — Тебя Семён толкнул, так его бы и утащил… Антон сотрясся в приступе смеха. Его грудная клетка дрожала, а в горле стало проступать такое чувство сухости, что стало понятно: лучше бы ребятам скорее вытащить его… их, отсюда, иначе Антон точно откинется прямо здесь. — Ты думаешь, я совсем тупой? — прохрипел он, — И не понял, что вы все это планировали? Семён бы сам такое делать не стал. По крайней мере, без твоего приказа, ха… Скажи-ка, а историю вы тоже придумали? А этот склеп тоже нашли? Ромка сделал шаг. Услышав, что он пришел в движение, Антон поспешил отползти в сторону, лишь бы не попасться ему. Замах пронесся совсем рядом, справа, над кистью. — Вылезай! — крикнул Рома, явно раздражаясь все больше из-за своих бесплодных попыток достать его, — Что забился в уголок, прям как крыса? — слово, которым Антон окрестил его, явно задело громадное Ромкино самолюбие. — Интересно, что Полина скажет, когда мы отсюда выберемся? — Антон, перемещаясь по ограниченной площади этого помещения, продолжал дергать за струны Ромкиных чувств, безжалостно провоцируя его, — Мне кажется, что ты её разочаровал… — Ну ты и сука, Петров, — выдохнул Ромка, и Антон буквально слышал, как натягиваются и кровоточат ранки на сбитых костяшках из-за стиснутых кулаков. — Я бы в жизни себя так не вел, если бы ты не дал мне повода, — обрубил Антон. — Ха-ха-ха! — Ромка хохотнул, — Могу сказать тебе то же самое… — было очевидно, что Антону он ни на грамм не поверил, — Если бы ты, блять, не показывался лишний раз и вел себя… — Вел себя КАК? Ты и сам понимаешь, что это все бред, — Антон чувствовал, что слабеет уже и голос, — Тебя не поведение мое раздражает, а мое существование рядом с Полиной. Хотя я тебе, кажется, сказал: я к ней ничего… — Да наплевать мне, что ты там пиздел! Твою мать. Антон слишком заболтался. И Ромка этим воспользовался охотно. Его пальцы сгребли капюшон куртки, и резко потянули на себя. Не понимая, что происходит, Антон отлетел и сильно впечатался ребрами в пол. На секунду ему показалось, что все голосовые связки рассыпались в пыль, потому что он не смог издать и звука, поэтому он лишь молча распахнул рот, впившись пальцами в пол. А потом взвыл позорно, потому что под удар попал разбитый подбородок. Боль была такой сильной, что Антон просто не смог сдержаться. Голова раскололась, и было такое чувство, будто все его тело погрузили в серную кислоту. — А-а-а! Он сложился пополам, и звуки его криков, судя по всему, были такими громкими, что даже Ромка застыл, не подходя к нему и не продолжая. Не решался? Или понял, что перегнул палку? Антон не мог нормально приподняться, ощущая, как пальцы уже просто коченеют от соприкосновения с ледяным полом, а грудная клетка вздымается так, будто он пробежал километр. И что самое позорное: от боли на глаза набежали слезы, которые покатились по щекам. Они были такими горячими, что Антон едва не зашипел от того, как они обжигают оледеневшую кожу. Только бы не выдать это. Он и без того уже развопился так сильно, что уже точно не может себе позволить проявить хоть ещё один признак того, что ему больно. Антон с рваным выдохом перекатился на спину. Голова заныла ещё сильнее, но хотя бы чувство тошноты отступило, а мир перестал вращаться с такой силой. Это чувство даже можно было сравнить с опьянением, но помимо всего этого можно было прибавить и боль в голове, подбородке и ребрах и плюс ко всему горящую губу. А холод уже настолько окутал его, что Антон бы сейчас с радостью уснул на каменном полу склепа, лишь бы не испытывать больше всё это. Зайдясь в кашле, Антон зажмурился, ощутив острый приступ боли в ребрах, но сумел сдержаться и выдохнуть достаточно ровно, не издав лишних вскриков. Ноющие ощущения чуть притупились под воздействием холода, но Антон все равно чувствовал себя ужасно. Ему казалось, что он — это один сплошной синяк, изнывающий от каждого движения. Любой вдох заставлял горло покрыться коркой льда, а выдох превращался в снег, настолько холодно было здесь, в черноте. В ушах стоял перезвон, поэтому он не сразу услышал шаркающий звук шагов. Вначале он отстраненно подумал, что Ромка, поняв, что Антон больше не встанет, решил отойти в другую часть склепа. Но вскоре понял, что ошибался. Он уже подумал, что совершенно точно и безнадежно спятил, но нет, ему не показалось: по его руке осторожно прошлись чужие пальцы, будто пытаясь понять, он это или нет. А потом, убедившись, что это точно Антон, пошли вслепую вверх, к плечам. Жестко ощупывали, изучали, будто проверяли… Нет ли на нем ран? Воспаленная голова лихорадочно заработала, и Антон, будто очнувшись, понял изумленно. Рома. Он дернулся, будто в панике, но его тут же жестко припечатали и отбрили грубо: — Смирно, блять, лежи. Антон, послушно замер, до сих пор не соображая, что происходит. Неужели Ромку насторожили его вскрики, и он заволновался, что это было для Антона слишком? Или Антон настолько затих, что тот забеспокоился и решил проверить, жив ли он? Хотелось горько рассмеяться от абсурдной мысли, что Ромка решил обчистить его, обрадовавшись тому, что Антон умер. Продолжая пребывать в крайнем удивлении, но уже отойдя от шока, он нашел в себе силы спросить хрипло, шевеля одними губами: — Ты что делаешь?.. — Мне не хватало, чтобы ты сдох ещё здесь, тогда я точно в мусарню попаду, — хмуро отозвался Ромка, прощупав ему ребра, и Антон зашипел, почувствовав колкую боль в том месте, где прошлась Ромина рука. — А я-то думал, что ты оттуда не вылезаешь, — болезненно усмехнулся Антон, и сказанное Ромке вряд ли понравилось. — Петров, я сейчас тебя чисто по доброте душевной проверяю, так что заткнись. У тебя ребра сломаны могут быть, и тебя сейчас только это и спасает. Будешь пиздеть много — остальные ребра переломаю. — Лучше бы и не помогал тогда. Меня от твоей доброты душевной воротит, — Антон закрыл глаза, но толку-то? Тьма как и стояла перед глазами, так и не отступает. Ему даже не хотелось как-то продлевать то недолгое затишье между ним и Ромкой, возникшее только лишь в результате того, что тот запереживал: не сломал ли он что-нибудь Антону? — А меня от тебя воротит, — процедил Рома, наверняка хмурясь. — Какого хера ты вообще проверяешь, сломано у меня что-то или нет? — Антон озвучил так внезапно посетившую его мысль, — Когда Бабурин толкал меня сюда, вы как-то не шибко об этом беспокоились. — Да потому что ты сюда не должен был падать, щегол херов. У этого барана вообще все тормоза слетели, — Ромка явно имел в виду Семёна. — Вы ржали, как кони, когда я начал падать, ты сейчас серьёзно? — холодно поинтересовался Антон. — Я, блять, перед тобой ещё и оправдываться должен? — А я тебе что — верить? Ромка медленно выдохнул, а потом произнес медленно, с расстановкой: — Я допер, что ты тогда падал, когда мы покатились оба по лестнице. Это Сёма тебя толкнул. А я ему не это делать говорил. Внезапно до Антона дошло. Действительно, теперь некоторые детали пазла складывались в полноценную картину. Понятно было, почему Ромка в первые же секунды после их падения разразился громкими ругательствами в сторону Семёна. Возможно по той причине, что все планировалось не так, и толкать Антона в кромешную тьму, так ещё и с лестницы, на которой он наверняка бы сломал себе шею, никто не собирался. Но стоило ли ему верить? — Да что ты говоришь? — Антон даже нашел в себе силы добавить яда в свой голос, — И что же он должен был сделать? — Хуй тебе с маслом, — отрезал Ромка, — Я тебя посвящать ни во что не буду, понял меня? Антон предпочел промолчать, для себя решив, что ему, возможно, и этих крохотных фактов хватит, чтобы остудить свой пыл. Что бы там Ромка не собирался с ним сделать, всяко было лучше, чем сталкивать кого-то с лестницы. Это могло значить, что, возможно, Пятифан хотя бы немного, на какую-то крохотную частичку своего характера, не являлся абсолютно конченым человеком, но Антон пока не спешил ставить галочку под этим пунктом. Так или иначе, до этого тот натворил много мерзости, так что его оправдание не могло сразу стереть всего того, что он делал. — Петров, на ноги вставай, — внезапно подал голос Ромка, и Антон растерянно уставился в темноту, туда, где он должен был быть. — Я сейчас даже сесть не смогу. — А я говорю, что надо встать, — чуть раздраженнее повторил Ромка, — На полу этом лежать будешь — сдохнешь потом на раз два. И отморозишься, — Антон рассеянно молчал, и того это явно взбесило, — Алё, блять! Я какого хера тут бегаю над тобой?! Ты меня слышал вообще? — Слышал, — глухо произнес Антон, — Но я тебе уже сказал — просто так не встану. — Ох, бля-ять… — Ромка запрокинул голову, протянув гласную с максимальным раздражением. Потом, выдохнув, вернулся в обратное положение и произнес практически спокойно, — Цепляйся. — За что цепляться? — как-то тупо переспросил Антон, просто желая уточнить: за плечо или руку. — За жизнь, еблан! — Ромка обозлился практически мгновенно, — За руку схватись мою и поднимайся, что непонятного ещё? Антона почему-то передернуло от такого обращения к нему. Внезапно все это: все, что происходило на ледяном полу, в «склепе», показалось Антону дурным, неправильным, а главное — унизительным. Он позволял себе принимать помощь от Ромки, которого не мог терпеть, позволял говорить с собой в снисходительной манере, словно Антон — максимально тупой. Почему они, без пяти минут злейшие враги, общаются практически нормально? Почему Антону вообще это казалось нормальным несколько мгновений назад? Ему захотелось обособиться от Ромки, хоть как-то оградиться, и даже темнота не позволяла ему это сделать. Проклятье, Антон не был бы в таком уязвимом положении, не окажись они в этом склепе. Ему не приходилось бы корчиться на полу, прекрасно демонстрируя Роме, как ему плохо и больно. Все было бы совершенно иначе. И Антон бы не чувствовал себя так неловко и унизительно от того, что его злость и ненависть уменьшалась в масштабах, а желание контактировать с Ромкой нормально — увеличивалось. Такого не должно было быть. Он сразу вспомнил свои мысли в начале недели. Им не быть друзьями. И как бы Антон не стремился к этому — Ромка просто не поймет все эти попытки. И сейчас он помогает ему из чистой выгоды, а может, и жалости. Жалости, которая Антона просто вымораживала. Он грубо отбросил руку Ромки и холодно процедил. — Обойдусь. Однако желание отказаться от его помощи растворилось без следа, как только он осел на полу, и Антон сразу же пожалел о том, что движение было слишком резким. Боль прострелила его от ребер и надежно зафиксировалась в чуть было успокоившейся голове. Антон с трудом подавил вскрик, но болезненного шипения сдержать не смог. — Блять, я тебе что делать сказал?! — рявкнул Ромка и грубо схватил его за руку. — Убери руки, — просвистел Антон, — Мне инструкции не нужны твои. И помощь твоя мне не нужна. «И сам ты мне не сдался» Такая глупая, но самая отчетливая за последние пятнадцать минут мысль, посетила его мозг, и Антон, едва не озвучивший её вслух, возблагодарил все существующее на свете и отложил её далеко и надолго, не желая даже после этого инцидента к ней притрагиваться. — Пиздец ты ебнутый, — гневно выдохнул Ромка, и Антон только выдохнул с облегчением, что он, наконец, уйдет, как его вздернули за руку и грубым рывком поставили на ноги. Антон задохнулся от боли, но не смог не признать, что ему стало немного лучше, когда он оторвался от обледенелого пола. Ромка подхватил его за руки, чтобы он не повалился на пол обратно. И почему-то Антона это только огорчило. То, что Ромка зачем-то продолжает помогать ему, не вызывало ничего кроме сожаления. Сегодня… Даже не сегодня, а те жалкие двадцать минут, что они торчат в этом склепе, они практически нормально контактируют друг с другом, а один даже помогает второму, только вот завтра они снова станут врагами. Все это бесполезно. — Помогают — прими, блять, молча помощь и не ной, — устало произнес Ромка. Как иронично слышать это от него, когда он сам, чуть больше двух недель назад, оставил Антона в сугробе снега, избитым и явно слабым. Как иронично, что Ромка вообще после этого говорит что-то о помощи. Но Антон лишь выдохнул и прикрыл глаза, уже не найдясь с ответом. Всю злость и желание спорить он выплеснул в первые десять минут их нахождения в склепе. Сейчас он был измотан и пуст. — Выравнивайся давай, харе раком стоять, — тихо произнес Рома, подтягивая его вверх, чтобы Антон распрямился. Ему оставалось лишь молча подчиниться и сделать так, как его просили. Все равно вернуться обратно в лежачее положение не получится: только больнее будет. А стоять так все время, за счет Роминой помощи — и того хуже. Они стояли молча, и тишина давила на Антона, однако он не решался произнести и слова. Да и был ли в этом какой-то смысл? Сейчас их вытащат, и они оба забудут об этом отрывке времени, проведенном здесь, как о ночном кошмаре. И Ромка опять будет исходить злобой, стоит лишь Антону приблизиться к Полине, так что сейчас нет никакого стремления в этом разбираться. Антон выдохнул и, сняв очки, потер глаз. Внутри появилась горестная мысль: а что, если он сломал окуляры? Тогда все очень плохо, мама не сможет купить ему новые, у них пока нет денег на лишнюю пару, а старые совершенно плохи… Да что же за день сегодня такой… И как он будет перед матерью объясняться? Антону даже зеркала не нужно было, чтобы знать: он по-любому выглядит паршиво. У него разбит подбородок, Ромка сам успел понаставить на нем синяков. И что ещё хуже — у него страшно болят ребра, и ему повезет, если это просто сильный ушиб. А состояние одежды и того хуже… Антон внезапно горько засмеялся, и Ромка, заслышав звуки его смеха, дернулся и, обернувшись, вначале втянул воздух, будто хотел что-то сказать, но все же смолчал. Однако вопрос так и остался витать в воздухе, и Антон на него ответил: — Только сегодня, — несмотря на приступы боли в ребрах, он не мог прекратить приступ смеха, какого-то истерического, — Матери сказал, что все нормально будет. Просто думаю, что она скажет, когда я приду… Ромка фыркнул что-то неясное, но Антон не стал вдаваться в подробности. Ему хотелось лишь выбраться отсюда как можно скорее. Теплый дом и кровать виделись ему чуть ли не раем на земле, а склеп так давил на него, что никаких сил уже не оставалось. — …ка!.. Эти мысли были сильными и, как оказалось, даже материальными, поскольку Антон так этого желал, что подумал, что это очередной глюк, когда услышал крики Бяши за дверью: — Ромка, на! Ты там живой?! Но это оказались не глюки. Вполне живой и реальный голос Бяши, преисполненный испугом, сотрясал воздух снаружи, и Антон был почему-то рад услышать его. Этот звук казался самым замечательным на свете. Это был сигнал спасения. — Бяша! — Рома крикнул так, что у Антона чуть все барабанные перепонки не лопнули, — Вы, блять, куда за помощью шли, в другой город?! Дверь открывай, скорее! — Сейчас! — голос Бяши был полон облегчения и энтузиазма, — Сёма, тащи давай! Дверь жутко заскрежетала, и Антон понял, что вот-вот, с минуты на минуту их освободят. И почему-то именно эта мысль вдруг отрезвила его. Он колебался долго, но все же нашел в себе силы решиться. Ему хотелось, чтобы время, проведенное в этом склепе, зря не прошло. И что он хотя бы попытался в последний раз предпринять хоть что-то. — Эй, — он коснулся Роминого плеча, и тот, чуть дернувшись, отозвался грубовато: — Чего тебе? Антон выдержал пару долгих секунд, а потом тихо произнес: — Полина мне правда не нравится, а я — ей, — Антон сказал это честно, спокойно и уверенно, как человек, делающий вполне осознанный шаг в пропасть: без паники, стыда и гнева. Его голос прорывался сквозь жуткий скрип петель, — И уводить её я не собирался. Мы с ней друзья. Ромка молчал, и прежде, чем дверь открылась, Антон посмотрел в сторону, откуда раздавалось его тихое, медленное, как у зверя в засаде, дыхание, и произнес: — Я тебе не врал. И он был готов поклясться, что чувствовал, буквально каждой частичкой своего тела чувствовал Ромкин взгляд. Внимательный, острый. И Антон, наощупь высматривая в абсолютной черни его лицо, был почему-то уверен в том, что в тот момент они смотрели прямо друг на друга. Глаза в глаза. Когда дверь открылась, то Антон едва не ослеп от света фонарей, который казался ему таким ярким, что глаза вмиг заслезились. Он поспешил закрыть рукой лицо. Голова все ещё болела, ребра ныли, а подбородок буквально сводило от боли, но почему-то он был счастлив, как никогда раньше, стоило ему услышать встревоженный, на грани слез крик Полины: — Рома, Антон! — Живёхонькие, на! — радостно крикнул Бяша, освещая им лестницу, чтобы они могли подняться, видя ступени перед собой и не спотыкаясь. Путь наверх оказался в разы легче, чем то, через что Антон прошел, просто когда из лежачего положения перешел в сидячее. Ребра практически не болели, подбородок напоминал о себе лишь в некоторые моменты, а ноги, целые и бодрые, преодолевали ступеньку за ступенькой. Лишь голова судорожно пульсировала каждый раз, стоило посмотреть на поток света. Видимо, он просто слишком долго был в темноте. Как только он оказался снаружи, то взглядом выцепил обеспокоенные до смерти лица одноклассников. Даже Катя смотрела на них с заметным волнением, и лишь только когда они оба шагнули из чернильной тьмы склепа, выдохнула тихо, сжимая судорожно пальцами воротничок пальто: — Как же вы оба потрепали мне нервы… Бяша, радостный и взволнованный донельзя заключил Рому в крепкие объятия, громко причитая: — Ну ты и ебалай! Я там чуть не обосрался, на! Подумал, что ты там сдох уже! — Ага, мечтай-мечтай, — хмыкнул Ромка, обнимая друга в ответ и хлопая его по спине. Свежий воздух забился в легкие, и Антон вдыхал его, наслаждаясь свободой и спокойствием. Все, они отсюда выбрались, и он, даже несмотря на боли и тонну проблем, которая появится после этого, чувствовал себя замечательно. Все тревоги и беспокойства ушли на второй план, оставив лишь какую-то безмятежность. — Антон! — Полина возникла перед ним, в её глазах стояли слезы, и Антон почему-то почувствовал себя страшно виноватым за все её переживания, — Как ты себя чувствуешь? — она внимательно осмотрела его, на ходу продолжая чуть дрожащим голосом, — Когда мы сюда подошли, тебя совсем не было слышно, я боялась, что ты упал в обморок или вроде того… — она выдохнула, завидев его лицо, — Да у тебя подбородок разбит… И губа тоже, — её темные глаза внимательно изучали его лицо, и он, до этого не произнесший ни слова, заговорил чуть хрипло: — Полин, все хорошо, не переживай, ладно? — он слабо улыбнулся, чувствуя, как натягивается болезненно губа, — Это лучшее, чем я отделался. — Да все могло бы быть хорошо, если бы не… — Полина нахмурила брови и развернулась в сторону, ту самую, где стоял Рома, все ещё пребывавший в компании Бяши. И внезапно выражение лица Полины приобрело совершенно иной оттенок. Антон изумился её изменениям. Из крайне заботливой и обеспокоенной, Полина вдруг стала другой, преисполненной холодной злобы, и он вдруг понял, что даже под прицелом Ромкиного гневного взгляда чувствовал себя в большей безопасности, чем сейчас, наблюдая за ней. Она обратилась: громко, осуждающе и холодно, к Ромке, стоявшему напротив неё и точно ждавшему этих обвинений, — Зачем ты это сделал? В голосе Полины не было и капли жалости. И взгляд у Ромы сделался робким, и в нем ощущалась такая тонна вины, что Антону действительно стало его жаль: каждое, даже незначительное слово Полины, что она может бросить ему в порыве гнева, может ранить его больнее любой тирады Антона. — Это что, так весело: издеваться над человеком, который даже повода не дал? — Полина приближалась к ним, и Антон впервые в жизни ощутил желание защитить Ромку от неё. Потому что в том, что она собралась рвать и метать, не было никаких сомнений. И сам Ромка сделался таким растерянным и незначительным, как потерявшийся в детском магазине ребёнок, — До этого я молчала, чтобы вы разобрались между собой. Молчала, когда ты с ним дрался, тетрадь его испортил, провоцировал… Но сейчас это последняя капля, Ром, — категорично заявила она. Стоявший неподалеку Семён, которого Антон заметил только что, хмыкнул и пробормотал себе под нос с усмешкой: — Бедненький Антошка. Перепугался, стоит, дрожит… — а потом сказал уже громче, обращаясь к самому Антону, — Ну как тебе, а? Хорошо устроился. Уже и Полинка все решает, вступается за тебя… Тоже мне, мужик, — сплюнул он в отвращении. Полина повернулась к нему, и Антон сглотнул. Она сурово свела брови и поджала губы, и в тот момент до того сильно напомнила ему маму, что он подумал, что окончательно спятил. Вот откуда такой дискомфорт под прицелом её взгляда! — А ты чего рот раскрыл? — процедила она, обращаясь к Семёну, — У него есть хотя бы тот, кто за него заступится, Бабурин, а за тебя никто впрягаться не станет. — Попизди мне тут ещё, коза! — рявкнул он. — Ты рамсы что ли попутал? — внезапно агрессивно вступил в диалог Бяша. — Так с хера ли она заливает мне тут?.. — Заливает по факту, так что ебало на ноль, на, — припечатал он, и Антон почувствовал искреннюю благодарность к Бяше, потому что так красиво и кратко заткнуть Семёна ещё надо уметь. — Полин, — Антон положил ей руку на плечо, — Успокойся, — он сказал это как можно мягче, — На самом деле Рома не собирался толкать меня туда. Это сделал он, — Антон кивнул в сторону Семёна, тактично умолчав о том, что вместо этого Ромка собирался сделать что-то другое, не менее пакостное, — Так что от этого мы оба и пострадали. — Да какая разница? — возразила Полина, — Он все равно и без того много плохого сделал… — Ну, раз уж мы там оказались оба, то воспользовались шансом все решить. Конфликт улажен, все в порядке. Ты как считаешь? — Антон обратился к Ромке практически равнодушно, но ответа ждал с каким-то содроганием. Однако он едва сдержался от облегченного выдоха, когда Ромка кивнул практически сразу: — Вообще без базара. Мы перетерли все, по-пацански. Теперь, вроде бы, в перемирии, — Ромка врал искусно, потому что взгляд у него не бегал, а был направлен точно Антону в глаза, словно они и в правду живут в мире и согласии. И этого было достаточно, — Правда, Полин. Нам-то смысла врать нет. Полина долго и напряженно всматривалась в их донельзя честные лица. Вот что Антону и Ромке однозначно помогло, так это желание успокоить Полину и клятвенно заверить её в отсутствии конфликта и существовании терпимого и мирного отношения друг к другу. Даже если это и было не так. — Да вы меня с ума сведете, — простонала она, хватаясь за голову, и Антон облегченно выдохнул, когда одной проблемой стало меньше. Все, что ему оставалось, так это добраться до дома, как-то объясниться перед родителями и жить дальше, как-то выкручиваясь и справляясь со всем, что будет дальше. Когда они собирались возвращаться к школе, Антон затылком почувствовал на себе взгляд. И не сложно было догадаться, кто на него смотрел. Обернувшись незаметно и быстро, Антон выцепил в кучке одноклассников лицо Ромки. Тот долго и внимательно, буквально пронзая, смотрел ему в глаза. А потом, словно кивнув, вернулся к разговору с Бяшей. Антон, недоуменно выгнув бровь, развернулся обратно и зашагал по снегу, вслушиваясь в хруст. А потом обомлел. Было в Ромином выражении лица что-то, что не давало Антону покоя в последующие несколько часов. Он не понимал, что это было, чем этот взгляд отличался от предыдущих, от всех тех взглядов, какими смотрел Ромка на него до этого. Лишь потом, судорожно роясь в своих мыслях, Антон пришел к какому-то странному, возможно даже бредовому, но единственному из всех возможных выводов. Там не было ненависти. Или злобы. То количество негативных эмоций, что Антон замечал раньше, уменьшилось в разы. Теперь Ромка смотрел на него с толикой принятия.