Антон с трудом осознавал себя. Он даже не был уверен, находился ли в сознании, или же плыл бесконечно сквозь темные, туманные воды беспамятства. Было страшно по той причине, что он слышал, что творилось там, за тяжестью прикрытых век. Крики, какие-то деловые причитания, всхлипы и буквально тонна вопросов, заданных то дрожащим, то срывающимся на злостное шипение голосом. Ему хотелось сказать, что с ним все в порядке, и ему просто следует подремать в тепле и спокойствии, но каждая клеточка его тела налилась таким свинцом, словно его буквально прибили к земле гвоздями без шанса оказаться на свободе.
Грудную клетку разрывали в клочья два не дающих ему покоя чувства. Первым из них было волнение. Причем не столько за себя, сколько за людей, которым он доставил проблемы своим отвратительнейшим состоянием. Наверняка они все будут беспокоиться. И скорее всего, Антон немало шуму навел… Думать об этом не хотелось, но порой эти мысли разъедали его, как кислота, и он мучился от того, что не мог проснуться и оказаться, наконец, там, где ему уже давным-давно следует быть. Оказаться там и не тревожить больше никого, объясниться и успокоить каждого, кого он заставил поволноваться.
Второе чувство превосходило волнение в разы. Оно разрасталось в нем, не давало простора для остальных мыслей, и от него даже будто дыхание перехватывало. Холодная и черная, как деготь, ненависть. Это было одним из тех чувств, что двигало Антона к пробуждению, к желанию скорее посмотреть в глаза человеку, что вызывал такую негативную реакцию, но все шло так медленно, что Антон вскоре попросту потерял счет времени, пока рвался к свету.
Неизвестно, сколько он пропадал, бродя в темноте, но пробуждение было далеко не самым приятным. Головная боль и мерзкий привкус во рту было первым, что он ощутил, раньше, чем сумел открыть глаза. Там, где он находился, было светло, но не пронзительно, правда взгляд все равно был затуманенным и слезящимся. Тело было таким тяжелым, таким неподъемным, что каждый вдох был испытанием. Антон протяжно выдохнул, с дрожащим, тихим стоном и попытался восстановить хронологию событий, которые могли бы привести его в это место. Взгляд выхватил пару пустых кроватей, а вернувшееся обоняние защекотал запах спирта и порошка, в котором выстирали постельное белье. Больница.
События закрутились в голове со скоростью калейдоскопа и разваливавшиеся по частям фрагменты, наконец, обрели четкую форму. Антон начал вспоминать, как все развивалось. Как ему было плохо, как он заплутал в бесконечной роще, не имея возможности найти выхода, как склонялась над ним до смерти перепуганная Полина и каким был взгляд Ромы перед беспамятством…
От такого большого количества мыслей и воспоминаний голова Антона раскололась ещё сильнее, и он, зашипев болезненно, откинулся на подушки и устремил свой взгляд на чистый потолок, стараясь отвлечься на него и успокоить бушующие, бурлящие думы в своем сознании.
Его очень терзало беспокойство о том, знают ли родители и Оля о том, где он. Не переживают ли они, или, может быть, уже давно поставлены в известность и идут к нему? Знать бы, сколько времени он находится в больнице.
В палате никого не было, но за окном вечерело, и стены желтели в свете закатных лучей. Уже сумерки. Вряд ли сегодня понедельник. Когда он потерялся в роще, было уже темно. Сколько же дней он был без сознания? Антон ощутил острую необходимость в наличии врача или хотя бы свидетеля, который мог бы ему объяснить, как долго Антон здесь находится и что успело случиться за время его отключки.
Как сквозь ватную прослойку он слышал звуки, доносящиеся по ту сторону двери в его палату. Голоса, имеющие спокойный оттенок, даже деловой, редкие смешки, шарканье обуви по линолеуму. Скорее всего, никого из его родных и близких там нет, поскольку он мог пролежать здесь немалое количество дней. Он с трудом подавлял в себе желание выйти в коридор и просто подать элементарные признаки жизни. Но это было бы глупо, поэтому Антон для себя просто решил дождаться того момента, когда к нему придут.
Ему пришлось подождать и, дабы не кривить душой, подождать пришлось немало. Прошло, наверное, около полутора часа, прежде чем к нему пришла медсестра. До того момента Антон успел ненадолго задремать, но полноценно уснуть не вышло. Он столько времени томился в беспамятстве, что погружаться туда снова не хотелось. Антон провел все время так, выныривая из дремы и забываясь обратно. Каждый раз он просыпался в холоде и, подрагивая, натягивал повыше больничное одеяло, только вряд ли от него было много толку. Видимо, вновь настали лютые холода, и до нового года ждать улучшений точно не понадобится.
Успело окончательно стемнеть, и ему даже сделалось несколько жутко, одному в палате, тихой и обледенелой. Лишь когда медсестра шагнула в помещение, он почувствовал облегчение, правда, до этого чуть не получив сердечный приступ из-за внезапно открывшейся двери. Включенный свет так резко ударил в глаза, что Антон весь скукожился, превратив своё лицо в апельсиновую кожуру. Медсестра обратила внимание на то, что Антон в сознании.
— О, — ровно выдала она, подойдя к нему, — Проснулся, живчик, — заметив, что он ни слова не произнес, она нахмурилась и озадаченно спросила, — Чувствуешь себя нормально? — дождавшись неуверенного кивка, она задумчиво промычала. Её ладонь опустилась Антону на лоб, отчего он вздрогнул, — Так, температуры вроде нет, но сейчас узнаем точно, — она встряхнула градусник и требовательно вскинула брови, — Ждем чего? Ручки поднимаем, — Антон, тупо уставившись на неё, приподнял конечности и тут же зашипел, почувствовав, как градусник обжигает холодом кожу. Тело, которое он с таким усердием пытался согреть, тут же начало замерзать снова, кожа покрылась мурашками и волоски встали дыбом.
— А я… — он заговорил, и, ужаснувшись от того, какой у него каркающий голос, поспешил прочистить горло, — А я тут давно? — прохрипев этот вопрос, он выжидающе уставился на медсестру, которая, уперев руки во внушительные бока, ответила:
— Второй день пошел. Вчера как тебя привезли, бездыханного, так и не просыпался, — она подошла к окну и пробурчала, — Вот гадюка, продувает…
— А что со мной было? — Антон лишь мысленно порадовался, что не слишком долго находится здесь. Возможно, все ещё не так плохо.
— Сотрясение у тебя, — пожала она плечами, проходя через всю палату и направляясь к выходу, — Сейчас позвоним твоим родителям. Скажем, что ты в порядке.
Почему-то от мыслей о родителях внутри все заскреблось, будто отчаянно воспротивилось их появлению в стенах больницы, но ничего нельзя было поделать. Антон должен был столкнуться с тем фактом, что они, скорее всего, будут страшно обеспокоены, если не в ужасе, и даже немного злы. Мама, по крайней мере, абсолютно точно примет решение забрать документы из школы и продолжить обучение Антона дома.
Он бы поддержал эту мысль, на самом деле. Он чертовски устал. Ему надоело вечно участвовать в Роминых играх, вставать напротив него на шахматную доску и ходить по заранее продуманным его врагом ходам. Бессмысленно и глупо, разве стоит этому посвящать время, калечить себя и постоянно чувствовать переживания за себя и свою безопасность? Может, на самом деле стоит согласиться с мамой и уйти из школы?..
На Антона напала какая-то тоскливая апатия вперемешку с каким-то притупленным раздражением. Хотелось дать себе хотя бы один день, когда он сможет не беспокоиться ни о чем, не терпеть чьи-то нападки или же вечные расспросы, что так его тяготят.
— Так, родителям мы твоим позвонили, — медсестра снова вошла в палату и направилась к Антону, — Они скоро к тебе приедут, — он немного поморщился, но она, к счастью, этого не заметила, только вытащила градусник и прищурилась, вглядываясь в цифры, — Температуры нет, вот и прекрасно, — удовлетворенно кивнув, она поинтересовалась у него на ходу, — Как ты себя чувствуешь?
— Тошнит, — пожаловался он, прикладывая руку ко лбу, — И голова все ещё побаливает.
— Видать, сильно ты приложился, раз уж до сих пор болит.
Антон предпочел смолчать о том, что острая головная боль сопровождала его чуть ли не с самой пятницы, и просто кивнул, согласно промычав что-то невнятное. Медсестра чертыхнулась себе под нос и вышла в коридор.
— Ничего, к завтрашнему дню на ноги встанешь, — заверила его медсестра, вскрывая конвалюту с таблетками и вынимая одну. Она поднесла ему стакан и лекарство, — Пропей-ка.
Антон послушно проглотил таблетку и запил водой, чуть поморщившись от горького привкуса, оставшегося во рту. Он безуспешно попытался выпить больше воды, чтобы избавиться от неприятного ощущения на языке, но этим, кажется, сделал только хуже. Видимо, его скривившееся лицо развеселило медсестру:
— Уже такой взрослый, а как ребенок морщишься.
— Так ведь горько, — возразил он.
— Горько голове потом будет, если пить лекарство не будешь, — отчитала его она, забрав поднос со стаканом и таблетками, — Сейчас немного в сон начнет клонить. С родителями поговори немного, постарайся не засыпать.
Вряд ли это будет сложно, в конце концов Антон провалялся в отключке весь вчерашний и почти весь сегодняшний день. Но уже через минут десять, когда таблетка начала действовать, Антон понял, что глубоко заблуждался. Он стал зевать через каждые пять минут, а спустя ещё какое-то количество времени — через каждую минуту. Хотелось закутаться в одеяло и забыться ещё одним сном, который, учитывая его сильную сонливость, будет очень сладким и долгожданным. Антон заставил себя выпутаться из одеяла и сидеть в прохладе, которая не дала бы ему уйти из реальности так быстро.
Он пролежал на кровати около четверти часа, и этого времени, видимо, хватило для того, чтобы родители пронеслись сквозь поселок в больницу и немедленно оказались у него в палате. Вместе с юркнувшей туда перепуганной Олей. Антон не успел даже и слова вымолвить, как мама тут же подлетела к его кровати.
— Тоша! — от её какого-то надорванного голоса и залегших кругов под глазами у Антона внутри что-то заныло отчаянно, напоминая, что виновник всех этих переживаний, в которых она пребывала остаток вчерашнего дня и сегодняшнюю ночь — именно он.
— Мам, — прохрипел он, и она тут же сжала его в крепких, удивительно крепких для её тонких рук объятиях.
По усилившейся хватке Антон понял, что в объятия их заключил отец и подбежавшая Оля. Он внезапно почувствовал себя в самой настоящей безопасности, однако внутри кололо какое-то чувство вины. Отстранившись, он заглянул в мамины глаза, подозрительно блестевшие в свете больничных ламп.
— Как же ты нас напугал, — на выдохе проговорила она, огладив ладонями щеки Антона, а он инстинктивно потерся о них, увидев в мамином строгом образе ту самую слабую, робкую искру того, какой она была: заботливой, мягкой, в меру строгой.
— Прости, я не хотел, чтобы так вышло, — глухо произнес он, чувствуя странное чувство внутри: похожее на трепет вперемешку с болью.
— Тоша, тебе уже лучше? — Оля прижалась к нему, уже не сдерживаемая ни папой, ни мамой, и Антон обвил её руками, прижимая к груди, словно желая, чтобы она слышала стук его сердца и знала, что он в порядке.
— Гораздо лучше, Оль, — мягко произнес он, легонько чмокнув её в пушистую макушку.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил папа, до того момента не произносивший ни слова. В нём не было и намека на какую-то мягкость, он выглядел суровым, серьёзным, словно готовым прямо сейчас пуститься на поиски обидчика Антона, и, как папа выражался только в крайних случаях, «морду ему набить».
— Со мной все хорошо, — Антон чуть улыбнулся, когда почувствовал, как мама мягко оглаживает его волосы и поспешил заверить отца, — Мне дали таблетку, головная боль прошла.
Мама, дернувшись, точно от заряда тока, обратилась к нему, внимательно вглядываясь в глаза, словно убеждая не лгать, так как она различит даже крохотную толику лжи.
— Антон, — её голос менял окрас, переходя с обеспокоенно-теплого на стальной, холодный и очень серьёзный. Первая волна заботы накинулась на берег маминого хладнокровия и суровости, омыла его мягко и вновь растворилась в песках, не оставив за собой и следа, — Что с тобой происходит?
Оля застыла в руках Антона, а у него кровь в жилах заледенела. Стараясь совладать с голосом, взглядом и мимикой, он произнес робко:
— Что ты имеешь в виду?
— Что происходит с тобой, — повторила мама, теряя последние крохи ласки. Теперь даже её рука на плече казалась какой-то холодной, неродной, — Что дело дошло до больницы?
— Я же тебе сказал, что со мной случилось, — по сравнению с маминым стальным тоном, собственные реплики казались блеянием глупой овцы, — В пятницу ещё.
— То есть ты с пятницы ходишь с сотрясением? — папа успел задать вопрос прежде, чем его озвучила мама, уже открывшая рот.
Он присел на кровать, так же, как и мама, только с другой стороны.
— Я… Нет, я не знал, — попытался собраться с мыслями он, — Мне было плохо, но я думал, что простудился… Или вроде того.
Судя по тому, как прищуривались мамины глаза и поджимались губы, она не верила ни единому его слову.
— Антон, — сдержанно произнесла она, и это почему-то будто сорвало последний вентиль в сознании Антона, и плотину прорвало:
— Почему ты мне не веришь? — голос все-таки сорвался на последнем слове, но Антону уже не было до этого дела. Радость от прихода семьи сменила совершенно иная эмоция. Его переполняла злоба, которую он не мог подавить в себе: на маму, за то, что она не верит ему, на папу, который, скорее всего, поддерживает в этом её, на Олю, которая оказалась здесь и слышит, слышит каждое слово мамы, пропитанное осуждением и суровостью, в адрес Антона, на медсестру, которая взялась за этот треклятый телефон, чтобы дозвониться до его родителей.
На Ромку, по вине которого он оказался здесь. По вине которого в целом вся его жизнь катится куда-то не в ту сторону.
Мама видела все это в его глазах, он был перед ней открыт, как и перед отцом. Но искренность взгляда ему не воздалась. Мама говорила спокойно, с расстановкой:
— Я бы
хотела тебе верить, будь бы твои доводы вполовину так убедительны, какими ты их хочешь сделать.
— Ты думаешь, мне
это надо? Говоришь с таким осуждением… Думаешь, мне это нравится? — голос стал каким-то слабым, дрожащим и немощным, и мамин взор наполнился сожалением, но недостаточным, чтобы смягчить твердость её голоса:
— А ты думаешь,
мне нравится смотреть, как эти мерзавцы калечат моего сына? Как он приходит, иногда побитый, иногда нет? А потом попадает в больницу, невесть как, невесть с чем, а за пару дней до этого приходит домой, с очередными синяками и ушибами? И прикрывает этих ушлепков… — мама начинает говорить с запинками, словно пытаясь подавить ярость, — Говорит, что все решит сам, или что он упал, а ушибы не от драки. Что, думаешь, я охотно в твоем театре участвую?
Он замолчал, глядя на неё так, словно увидел впервые в жизни.
— Антон, — папа произнес чуть мягче, однако каждая реплика родителей наждачкой проходилась по его сердцу, — Мы дали тебе время решить все самому. Ты сказал, что проблем больше нет, и мы расслабились. Как ты думаешь, мы должны себя чувствовать, когда нам звонят и говорят, что ты в больнице?
— Хотя бы ради своей безопасности, — говорит мама, убрав из голоса холодный приказной тон, теперь там слышится уже какое-то отчаяние вперемешку с мольбой, — Забери документы из этой школы. Мы готовы обеспечить тебе домашнее обучение.
Антон молчал.
У него больше не осталось доводов, почему ему стоит продолжить обучение в школе. Раньше он бы поскупился таким простым и все легко расставляющим по своим местам решением, ведь он так отчаянно желал, чтобы его не сочли трусом. Он хотел, чтобы все знали, что для него ничего не значат конфликты с Ромой и его компанией, что это никак не отражается на его школьной жизни, и Антон намерен продолжать свою учебу в прежнем ритме. И он хотел этого даже в те моменты, когда был побит. Но теперь все иначе. Антону уже наплевать.
Тот факт, что Рома действительно оказался полным мудаком, сделал все потуги Антона к мирному существованию бесполезными и заведомо глупыми. Какой смысл был тягаться с ним, если Антон все равно останется в дураках? Если ему все равно запудрят мозг и заставят
думать, будто все хорошо, а на самом деле уже будут продумывать очередной план, какой капкан поставить в этот раз?
Антон просто устал. Ему надоело бороться против соперника, половина действий которого для него оставалось загадкой. Ему уже наплевать, что скажут Ромка или Семён, как отреагирует Полина или что Катя с радостью подхватит слухи и приправит их своими доводами, распространяя по школе. Ему просто хотелось спокойствия, не загружать вспухшую от долгих рассуждений голову мыслями о том, как выбраться на этот раз, что сказать и что придумать.
Антон с какой-то горечью про себя подумал об этом. Он сделал последний для себя вывод и едва ли не усмехнулся, ведь узнай он об этом неделю назад, то скорее всего, воспротивился бы люто, но сейчас все иначе.
Его, кажется, все-таки сломали.
Мама, заметив его долгое молчание, поняла, что ей все же удалось заставить Антона задуматься о домашнем обучении и выдохнула, произнеся уже чуть более тихим голосом:
— Послезавтра мы вместе с тобой пойдем к директору и заберем документы, — она чуть вымученно улыбнулась, — В конце концов, вряд ли мы здесь задержимся, — в этот момент взгляд её метнулся к папе, словно он должен был подтвердить её слова, но папа был непроницаем и молчалив, как холодные тени леса, — Так что нет смысла оставаться в этой школе.
Антон выдохнул, чувствуя, как горло сжимается в какой-то судороге и на лицо просится болезненная гримаса, сохранил спокойствие и кивнул. Кажется, его покорности оказалось достаточно, чтобы усмирить мамин горький гнев, и она расслабилась, словно скинула с себя тяжкий груз. Оля замерла в руках Антона, а потом заговорила нерешительно:
— Мама…
— Что такое, Оль?
— А если Тоша не будет ходить в школу, то как мне быть? Я не хочу там без него… — тут у Антона в голове пронеслись обрывки воспоминаний, связанных с этим… Беловым из её класса, и как Оля, судя по всему, была затравлена этим засранцем. И даже сейчас она говорит с каким-то отчаянием, словно единственная её опора уходит из школы. Оля, скорее всего, тоже это понимает, как это звучит со стороны, и поспешно исправляется, — Ну, как мне без него ходить туда и возвращаться? Не переведете же вы и меня домой учиться? Я же только…- она старательно придумывала доводы, идущие вразрез с теми, что она приводила до этого, но мама, успокоенная тем, что Антон согласился с её решением уйти из школы, ответила мягко:
— Я думаю, папа сможет возить тебя в школу и забирать оттуда, Оль. Или Тоша, если что, будет за тобой приходить…
Антон ощутил притупленное из-за таблетки недовольство. Вот ещё! Возвращаться в школу после того, как он трусливо убежал оттуда, поджав хвост…
На выручку поспешил прийти папа:
— Этот вопрос мы ещё успеем решить, — он посмотрел с беспокойством, — Антон, ты сонным выглядишь. Ты точно в порядке?
— Это лекарство, — первая волна злости схлынула, и он понял, что пока что все ещё страшно слаб. В конце концов, сотрясение настигло его вместе с утомленностью и переохлаждением, — Мне таблетку дали, а от неё сонливость.
— Ох, — мама растерялась, — Что ж ты не сказал? А то я сразу… Со школой этой…
— Все в порядке, — Антон её перебил, и мама, на удивление, даже не поджала губы, как всегда это делала, если подобное происходило.
— Я думаю, нам пора ехать. Оле тоже завтра в школу, — все трое поднялись с кровати Антона, и мама кивком головы указала на плотный пакет, который она опустила на прикроватную тумбу.
— Мы тебе принесли твой альбом и карандаши. И книгу. Здесь же делать толком нечего. И, если ты вдруг проголодаешься… Здесь фрукты, хлеб. Папа шоколад принес, — на лице мамы мелькнула скромная улыбка, незаметно посланная отцу.
— Ты же его любишь, — отец раздулся от гордости, вспыхнувшей от маминого одобрения, — А я сто лет шоколада в дом не носил.
— Ух ты… — Антон выдохнул, удивленный и даже немного обрадованный не столько наличием шоколада, который он действительно любил, сколько взаимодействием родителей, которых его плохое состояние внезапно объединило, — Спасибо огромное.
— Проси медсестер звонить нам, если что, — наказал отец, и Антон кивнул, крепко обняв родителей и сестру.
— Спасибо, что пришли, — кинул он на прощание.
Медсестра, подошедшая вскоре после ухода родителей, погасила свет и пожелала Антону сладких снов.
Он лежал на больничных подушках и всматривался в окно, за которым разыгралась метель. Под одеялом было тепло, и тело купалось в предоставленном комфорте. Однако в сознании была какая-то горькая пустота, словно не так давно он рыдал взахлеб, а теперь просто лежал, измотанный. В некотором смысле чувства были схожи.
Сколько проблем его уход из школы мог бы решить. Стычки с хулиганами, слухи, перешептывания и насмешки… Все это просто кануло бы куда подальше. Он бы был дома, в комфорте, тепле и спокойствии. Он мог бы проводить больше времени с Олей, помогать маме, может, даже смог бы помочь им с папой помириться…
А с другой стороны… В школе были и проблески хороших моментов. Связанных в большинстве случаев с Полиной, конечно, но в любом случае, было бы достаточно сложно объясниться перед ней. В конце концов, она столько оберегала его для того, чтобы он просто ушел?
Интересно, что она сейчас делает? Приходила ли она к нему после того, как его привезли в больницу? Скорее всего, да… Она так переживала, когда нашла Антона. Её слезящиеся глаза врезались ему в память, и он даже запомнил их перед пучиной беспамятства…
Как раз в этот момент ласковые путы сна настигли его убегающее сознание, и Антон уснул крепким сном, позволив себе забыть обо всем на свете.
***
Утро началось не с самых приятных моментов. Например, с ударившего в глаза света лампы и голоса медсестры, буднично напевающего «Подъем-подъем». Антон хотел по привычке накрыться одеялом, как если бы он был дома, но сделать ему это не позволила медсестра, подошедшая к его койке.
Антон, недовольно сморщившись, смог осесть на матрасе и растерянно покоситься на медсестру. За окном все ещё было темно, а самого Антона пробирало дрожью от того, что в палате было прохладно.
— Вставай, голубчик, — бодро произнесла она безо всякой жалости, и он хмуро пригладил вихры волос, не найдясь с ответом, — Сейчас приведем невролога, проверим, как у тебя состояние.
— Я сегодня поеду домой?.. — произнес Антон с потаенной надеждой в голосе.
— Пока нет. Тебе понадобится поспать ещё раз, а потом за тобой приедут родители. Только они могут забрать тебя. Ты пока ещё несовершеннолетний.
— Хорошо… — скромная радость немного сдулась, но он прилежно сложил руки, ожидая прихода врача.
Процедуры были самые стандартные. Ему замерили температуру, потом пришел невролог. Постучал молоточком по коленям и рукам, посветил фонариком в глаза и напоследок громко хлопнул в ладони. Антон чуть вздрогнул и недоуменно покосился на него, но врач, кажется, остался доволен. Приговаривал, что ни светобоязни, ни раздражимости, ни непереносимости громких звуков уже нет, и Антон здоров.
Ему дали ещё одну таблетку и уложили спать, что его очень обрадовало, поскольку из-за раннего пробуждения глаза все ещё слипались. Он крепко уснул и проспал вплоть до обеда. Ему даже не снились сны, или, может быть, он их попросту не запомнил. В любом случае, как выключило.
Когда он проснулся, то, несмотря на самое, что ни на есть, поганое настроение, он почувствовал себя таким бодрым, отдохнувшим и не испытывающим ровно ни-ка-ких болезненных ощущений, что успел растеряться. В первое пробуждение он не успел обратить на это внимание. За эти дни он успел позабыть, каково это — чувствовать себя здоровым. И это было просто потрясающе.
К нему вернулся потерянный аппетит. Он с удовольствием съел яблоки, запакованные бутерброды и на конец оставил самое сладкое — плитку шоколада, на которую он буквально бросился. Сытый желудок довольно урчал, и Антон даже почувствовал себя относительно счастливым. По крайней мере, с физической стороны он был полностью удовлетворен. Ну… Почти полностью.
Выйти в коридор в поисках туалета оказалось не таким сложным, как найти этот загадочный туалет. За то время, что он лежал, будучи в отключке, ноги успели отвыкнуть от движений, так что он чувствовал себя ещё более неуклюжим, чем обычно.
По пути он наткнулся на медсестру, которая была вчера вечером и будила его сегодня утром.
— Уже проснулся? Чего по коридорам ходишь? — тут же осадила его она.
— Да я это… — он осекся и заблеял как-то жалобно, словно отчитывался перед злющим родителем, — Найти не могу…
— Прямо идешь, последняя дверь справа, — понятливо закатила глаза она, и Антон кивнул с благодарностью, — Кстати, Петров, чуть не забыла! — он обернулся, — К тебе девочка пришла. Мы ей сказали, что ты пока спишь, но скоро тебя будить будем. Попросили подождать.
— Полина? — выдохнул он.
— Алёна! — раздраженно рявкнула она, — Мне что ль знать ваших Полин? Темноволосая такая.
— Да, это Полина! — он почувствовал непонятное волнение и трепет тела, точно от предвкушения, — Пустите её, пожалуйста!
— Да уж куда денемся. Дела свои иди делай, Донжуан, — буркнула медсестра, и Антон, стушевавшись, засуетился, подходя к туалету.
Спустя какое-то время он внимательно оглядывал свое отражение в зеркале, стараясь примерно оценить себя. Н-да уж, по десятибальной шкале он с натяжкой тянет на пятерку. Волосы в каком-то хаосе, под глазами залегли мешки, щеки, несмотря на его сытный завтрак, впали, а кожа нездоровая, бледная. И сам он весь какой-то изломанный и больной. Неужели таким его сделала школа? Или Рома?
Он старался не думать об этом, когда заходил в палату. И в целом, ему это далось даже с относительным успехом, поскольку Полина, сидящая на стуле рядом с его кроватью, вмиг сменила курс его мыслей. Она заулыбалась и тут же шагнула к нему, заключив в объятия, которые он принял с охотой и готовностью. Её аромат мягко пощекотал нос, и он ощутил своего рода эмоциональный подъем и безопасность. От Полины пахло зимой и свежестью. Он был так рад, что она неизменно переживала за него, помогала ему, делала тяжкие школьные дни чуточку проще.
— Как ты себя чувствуешь? — негромко произнесла она, отстранившись и позволила Антону присесть на койку.
— Гораздо лучше, чем вчера, — его ответ вызвал мягкую улыбку на её лице, и Антон непроизвольно изогнул губы в ответной улыбке.
— Сейчас же полдень, как ты ушла из школы?
— Сказала, что себя плохо чувствую. Ты же знаешь, это не очень сложно, — Полина усмехнулась как-то до смерти очаровательно, и Антон хмыкнул.
Как только он видел Полину, то казалось, что все неприятные моменты отходят на второй план. Он соскучился по таким замечательным и легким диалогам.
— В школе такой переполох, — разводила Полина руками, словно пытаясь описать масштаб происходящего, — Все очень волнуются.
— Прям что ли все? — Антон захихикал.
— Конечно. Лилия Павловна отказывается вести уроки без твоего присутствия. Все плачет и плачет в учительских… — причитая, веселилась она.
— О, ну, ради неё я обязан явиться, — Антон сердобольно приложил руку к сердцу.
— Явиться и утешить её, — подметила Полина.
— С цветами.
— И с конфетами. Будь практичнее.
— А серенады петь?
— Ей достаточно будет просто взглянуть тебе в глаза и почувствовать…
— Все, прекращай, а то я слягу по-новой, — усмехнулся Антон, вторя громкому Полининому смеху. Казалось, что он не слышал её и не говорил с ней целую вечность, и поэтому его душа, до этого напоминавшая штормовое море, превратилась в тихую водную гладь.
Все могло бы продолжаться в таком прекрасном ключе, но первой на опасную тропу шагнула Полина. Выдержав паузу, она серьёзно посмотрела на Антона и произнесла осторожно:
— Антон…
— Что такое? — желудок опасно сжался внутри, но он мужественно проигнорировал трусливый позыв и взглянул на Полину открыто.
— Я бы хотела разъяснить кое-что, — Полина суетливо разгладила ткань школьной формы, смахивая только ей одной заметные пылинки.
Он промолчал, и она, увидев в его взгляде немую готовность отвечать на все, произнесла негромко:
— Ты помнишь, что было, когда мы тебя нашли? Что ты говорил?
Он напрягся.
Да.
Он помнил. Прекрасно. И даже не столько то, что он говорил, а то, сколько черной ненависти вкладывал в каждое слово, исторгаемое из его глотки хриплым рокотом. Он все помнил, но для него оставалось непонятным, к чему Полина решила поднять этот вопрос. Надеясь не отвечать на него слишком развернуто, Антон кивнул ей.
Полина восприняла его напряженный ответ с волнением.
— Прости, если заставляю тебя вспоминать не самые приятные моменты. Просто я бы хотела, чтобы ты знал, что…
— Полина, — он её перебил, устало потирая переносицу, а потом произнес — ровно, спокойно, медленно, — Тебе Рома что-то говорил после этого, что ли?
Она растерянно замолчала, отводя взгляд, и Антон едва ли не простонал обреченно. Прекрасно. Рома, даже находясь за тридевять земель от этой больницы, умудрился испортить визит единственного человека из школы, кого Антон был бы рад увидеть. И умудрился испортить не только своим упоминанием, но и наплел что-то Полине, пытаясь хоть как-то оправдать себя. Неужели она действительно поверила ему?
— Антон, пока ты себе ничего не напридумывал, сразу скажу — это не Рома мне что-то сказал. Это я его заставила объясняться, — выпалила Полина, и свою задачу — вытащить Антона из стога его мыслей и обратить его внимание на себя — она выполнила с блеском.
Он отбросил терзавшие его до этого думы и тупо вытаращился на неё.
Заставила объясняться? Как это понимать? Объясняться в чем? В конце концов, Ромка продумал свои идеи до мелочей, и алиби у него было безупречное. Так как же Полина?.. Нет, было решительно непонятно.
— Как это? — переспросил он недоуменно.
Полина, увидев его заинтересованность, чуть облегченно улыбнулась.
— Давай по порядку, хорошо? — он кивнул, и её голос окончательно обрел твердость и ясность, — Когда ты упал в обморок, я была в шоке от твоих слов. Вообще не могла поверить в то, что Рома мог так сделать. Да, у нас бывали нешуточные ситуации с ним, но вы же вроде как даже… — она старалась подбирать слова, — …К миру пришли, так что это было бы просто мерзко — делать такое с тобой. Тогда у меня не было времени допрашивать его, потому что нужно было помочь тебе. И вот тогда Рома меня удивил, — Антон непонимающе выгнул бровь, и Полина пояснила, — Он
действительно захотел тебе помочь. Он раздавал указания, объяснился перед учителем, — она выдержала паузу, — И до школы нес тебя тоже он.
— И это, по-твоему, его оправдывает? Я после этого должен к нему побежать, дружбу предлагать? — Антон говорил едва ли не с возмущением. Он вел себя, как глупый, капризный ребёнок и, наверное будучи более рассудительной версией себя, он бы ужаснулся такому поведению. Но пока что вся его жизнь будто по наклонной катилась, и держать себя в узде постоянно уже совершенно не хотелось. При этом его отчаянно душило какое-то дурацкое постыдное смущение от того, что его злейший враг тащил его, максимально в тот момент уязвимого, до школы.
— Конечно нет! — горячо возразила Полина и продолжила, — Просто… Он вел себя так, будто старался искупить что-то, понимаешь? — Антон скептически посмотрел на неё, и она терпеливо продолжила, — Когда тебя в больницу увезли — только тогда я смогла с ним поговорить. Спросила, зачем он это сделал… — Антон почувствовал, как внутри все, только было оттаявшее от появления Полины, вновь покрывается льдом. Причина его полного отторжения от сказанного заключалась в том, что это банально
не было правдой.
Полина сама не подозревала об этом, зато Антон об этом знал просто безупречно. Причина в
ней. Ромка не стал говорить ей правду. Конечно же, не стал. Он ни за что бы не позволил своему образу очерниться в её глазах. Но от чего было только горьше — она ему верит. Смехотворно, но грустью пробирает до костей. Она ему
верит, и даже больше — пришла сегодня, ушла с уроков, и, зная, насколько велико недоверие Антона к нему — стала заверять его в невиновности Ромки.
— Полина, — он тихо произнес, боясь, что не сможет совладать с дрожью в голосе, — Я понимаю, что ты хочешь до меня донести. Но проблема в том, что я в это
не верю, — его речь перешла на срывающийся шепот, — И не верю я не тебе, а ему. Я просто
не могу поверить. И не хочу. Не хочу я верить тому, что он тебе сказал. Откуда ты знаешь, что это правда?
Полина нахмурилась, и Антон впервые за все время общения с ней увидел, как грозно темнеют её глаза:
— Антон, — её голос был твердым, — Неужели у тебя столько поводов не поверить в то, что он этого не хотел?
— Чтобы доверять — поводов ещё меньше, — Антон прикрыл глаза, чувствуя, что на душе опять погано, опять холодно и сыро,
проклятье. Как будто он никогда не сможет избавиться от обуревающей его тоски и одиночества. Сейчас, когда Полина была на стороне Ромки, он чувствовал себя как никогда одиноко, — Взять хотя бы то, что его здесь
нет, — Полина растерялась на мгновение, и уже с готовностью распахнула рот, чтобы ответить на это, но Антон продолжил, — Если бы он действительно раскаивался и жалел о том, что это случилось, он был бы здесь. Но его нет. Вместо него здесь ты. Оправдываешь его. Это хорошо, что ты ему веришь и хочешь поддержать, — у Антона все-таки дрогнул голос, за что он был готов крыть себя последними словами, — Но я ему не верю. Мог бы. Но не стану.
Почему-то после произнесенных слов Антону стало ещё хуже. Он почувствовал себя так, будто собственноручно обрубил каждую ниточку, связывающую его с Полиной. Так было бы проще. Проще хотя бы проститься с ней, когда он уйдет из школы. Но все равно он чувствовал себя так, будто теперь точно потерял её.
Полина помолчала недолго, а потом произнесла — глухо и немного отстраненно:
— Антон, если ты не хочешь об этом говорить, я не стану, конечно… — он измученно посмотрел на неё, и она выдохнула, — Прости, просто я хотела хоть немного разрешить эту ситуацию.
— Ты не виновата, — у него немного защипало в глазах, от того, какой расстроенной Полина выглядела сейчас. Ему было почти что физически больно от того, как он с ней говорил и как этот разговор закончил, — Это я вспылил. Не обижайся на меня, ладно? — в его голосе была практически скорбь, и Полина едва заметно улыбнулась, присев на кровать и обняв его:
— Конечно, я не обижаюсь на тебя. Это мне должно быть стыдно. Ты столько мучился, а я тебя опять тащу в это пекло.
— Все в порядке, — он вздохнул.
Они поговорили ещё немного, кардинально сменив русло диалога, лишь бы не ощущать неприятный осадок после их разговора. Антон более-менее пришел в себя и смог улыбаться, говорить непринужденно и легко, что на деле оказалось совершенно нелегким. Но Полина, судя по тому, как она быстро подхватывала его реплики, не догадывалась о том, что Антон был задет.
Уже прощаясь, Полина ещё раз обняла его и произнесла будто бы мимолетом:
— Если ты все же захочешь узнать, о чем мы говорили с ним, побольше, то ты всегда можешь спросить у меня. Я понимаю, что ты не веришь, но со стороны все выглядит совершенно иначе, — она улыбнулась едва заметно, словно с опаской наблюдая за реакцией Антона.
Но он не стал раздувать из мухи слона, как сделал это в тот раз. Ему просто не хотелось в очередной раз так грубо обрубать все её доводы. Из-за незнания Полина не делается виноватой. Она даже не подозревает, насколько все неоднозначно. Не стоит винить её за это.
Он кивнул, и Полина, махнув на прощание рукой, покинула палату.
Антон обреченно прикрыл глаза, откидываясь на кровать. Все было так сложно, так запутанно. Антон действительно был сыт всем этим по горло. Ему просто хотелось как-то отстраниться от мира и быть в своем, уютном и спокойном. Где нет хулиганов, драк, подстав и конфликтов…
Он позволил себе задремать ненадолго.
***
Сны были размытые и неспокойные. Сознание плыло, разваливалось на фрагменты, и это все напоминало какую-то нескончаемую адскую карусель. В конце последнего видения прибавился отрывистый стук, который был таким назойливым и неприятным, что Антона подбросило на простынях.
Голова все ещё немного кружилась, и он рассеянно понял, что жутко взмок. Затылок был влажным, одежда в некоторых местах налипла, и он с неприязнью откинул одеяло с себя, чувствуя, как прохладный воздух в палате тут же забивается под одежду.
Когда он услышал звук, напоминавший глухой стук по стеклу, он испугался.
Вначале Антон подумал, что рехнулся, ему даже стало страшно, но нет. Он не сошел с ума. Звук был слишком отчетливым и хаотично-непрерывным, чтобы быть плодом воображения.
Стук повторился.
Прежде чем повернуться к окну, Антон судорожно припомнил, на каком этаже была расположена его палата. То, что этаж был первый, не принесло ровно никакого облегчения, потому что Антон все равно не понимал, что происходит. Он сглотнул и крайне медленно приподнялся с кровати, силясь совладать со страхом.
И лишь робко подойдя к окну, он почувствовал чистейшее
изумление, глядя в чужие глаза, полные злости и какой-то отчаянной горечи.
Ромка.
