***
— Ну не знаю, Антон, — произнесла Полина задумчиво, и ему буквально виделось, как она накручивает телефонный провод на палец, — По-моему, это не очень хорошая идея. Зачем тебе идти в школу? Твоя мама правильно говорит, столько всего случилось, а тебе дома не сидится. — И ты туда же? — вздохнул он, косясь на свое отражение в зеркале. Царапины со вчерашнего дня почернели и выглядели даже хуже, чем раньше, и он поспешил натянуть ворот кофты повыше, но это мало чем помогло. — А что, она разве не права? У тебя есть уважительная причина оставаться дома. Так и оставайся. — Не хочу, — упрямо произнес он, а затем, растерянно осознав, как наивно и по-детски это звучит, поспешил исправиться, — Не могу. Мне и так две недели предстоит торчать дома после Нового года. Я должен напоследок выбраться в школу. — Ты такой странный. — Не страннее некоторых. — Знаешь, даже я бы на твоем месте старалась отлеживаться как можно дольше и не идти в школу. — Я бы мог так сделать, но только проблем себе доставлю. Придется писать контрольную одному, и в тетрадку подглядеть тогда будет вообще невозможно. Так ещё и заставят либо убирать класс отдельно, либо и вообще с весенней группой отправят. — А что, весной класс убирать уже не модно? — фыркнула Полина. — Не знаю насчет «модно», но я буду счастлив убирать класс с Бабуриным, — съехидничал Антон. Полина издала смешок. — Мне кажется, что с масштабом проблем ты немного преувеличил. Я точно буду убирать класс весной. Да и с контрольной могу помочь. Никто не заставит тебя через каторгу проходить, лишь бы ты выполнил все долги. Ты же не просто так все это пропустил. Да господи, — её интонация повысилась, — Антон, я вчера думала, что ты вообще умрешь, как ты можешь меня вообще спрашивать, что странного в том, чтобы почти сразу пойти в школу? — Я и не сразу, — пожал плечами он, — Я сегодня очень честно отдыхал. Даже кипяток себе в кружку наливал не сам. — Антон… — по голосу Полины было слышно, что эта словесная перепалка понемногу её выматывает. — Полин, — Антон почувствовал, как в нем постепенно зреет сомнение по поводу правильности принятого им решения. Вдруг это действительно со стороны выглядело таким странным и нездоровым, что Полина и мама пытаются отговорить его от этого, — Я всю ту неделю провалялся дома, а тут атмосфера неважная… — он запнулся, немного увильнув от полноценной картины, — По некоторым причинам. Я больше не могу сидеть в четырех стенах, — он это практически прошептал в трубку. — Послушай, — устало произнесла Полина, — Я тебя отговаривать не буду. Захочешь — пойдешь. Пойми просто — ты же достаточно понятливый, чтобы догадываться, что это очень рискованно. Твой организм в шоке с тебя: сначала с лестницы упал, потом сотрясение, потом ты задыхался. Так ты чего ждешь? Что ты завтра в школу без последствий пойдешь? Лучше ты отсидишься дома на день больше, а не неприятности будешь на себя навлекать. Он замолчал, не в силах придумать никакого ответа. Обычно, так строго Полина его не отчитывала, поэтому он даже не нашелся с ответом. — Я уже и сам вообще ничего не могу понять, — глухо произнес он, потирая лоб, который побаливал от напряженных мыслей, — Уже даже не знаю, где правильно, а где полный бред. С её стороны донеслось молчание, и он продолжил: — Я просто точно знаю, что с ума сойду, если дома останусь. — Слушай, — произнесла Полина, — В любом случае, я не знаю: пойдешь ты в школу или останешься. Тут уже как получится. Но пообещай мне, пожалуйста, — Антон тут же напряг слух, пытаясь разобрать все, что она скажет, как если бы от её слов действительно зависело, пойдет он в школу или нет, — Если ты вдруг действительно пойдешь в школу — не отходи от меня, пожалуйста. Хорошо? Он затих, вслушиваясь и усваивая все вышесказанное. — Антон? — растерялась Полина, не услышав его ответа, — Ты мне обещаешь? Он тихо выдохнул, ослабляя хватку на трубке, которую, как оказалось, он все это время стискивал в побелевших от напряжения пальцах. Он действительно опасался неправильности принятого им решения. И более того — боялся последствий, которые могут за ним последовать. И если раньше он был убежден в справедливости собственных поступков, и рационально взвешивал каждое действие, то сейчас в нем роились сплошь и рядом одни сомнения. Однако сомнения не дали ему промолчать или отпустить ситуацию. Он негромко произнес в трубку, оглядываясь на кухню, из-за двери которой доносились звуки: — Обещаю.***
— Скажи мне честно, — папа отложил в сторону записную книжку и, потерев переносицу, посмотрел на Антона с выражением лица, в котором читались как и набирающий обороты гнев, так и разочарование, — Тебе делать нечего? Или тебе так нравится играть на чужих нервах? Стоя перед ним сейчас, Антон ощущал себя чуть ли не раза в три меньше, крошечным и беспомощным. Сейчас он виделся себе ребенком, боязливым и робким, каким он всегда становился, стоило папе начать его отчитывать. — Нет, — глупо выдавил из себя он, заламывая окоченевшие пальцы, — Я просто хотел… — он выдохнул: все те аргументы, приведенные и маме, и Полине, стремительно выветривались у него из головы, и Антон почувствовал себя настолько глупо, насколько это вообще представлялось возможным. Однако папа никуда не делся. Он был здесь, перед Антоном, раздраженный и недоумевающий, и если Антон не заговорит, то вряд ли папа станет слушать дальше его неубедительные блеяния, поэтому он взял себя в руки и продолжил чуть поувереннее, — Завтра последний день перед двухнедельными каникулами. Я хотел сходить… — он выдохнул, — Там две причины. Я не хочу, чтобы у меня оставались хвосты: завтра будет контрольная, которую специально поставили на последний день, чтобы её никто не пропустил. А ещё я был записан на зимнюю группу, которая должна будет привести класс в порядок перед Новым Годом. Не схожу — придется писать контрольную одному, а класс убирать с другой группой. А там есть… Люди, с которыми я бы не очень хотел пересекаться, — он был благодарен за то, что папа очень терпеливо выслушивал его до момента, пока Антон не выскажется полностью, — А вторая причина… Я бы хотел выйти из дома хотя бы на чуть-чуть, — он посмотрел на папу взглядом, полным горечи и мольбы, — Мне очень это нужно, правда. И я был бы очень рад, если бы ты мне это позволил. Мне ведь ещё две недели сидеть дома, — закончив говорить на выдохе, он замер, с внутренним содроганием ожидая папиного ответа. — Что сказала мама? — только и спросил он, спустя секунд десять молчания, которые оказались для Антона пыткой без единого прикосновения. — Она сказала, что все будет зависеть от тебя, — тихо произнес Антон, глядя на отца с ожиданием. Тот факт, что папа продолжал молчать, немного приободрил. Если он не дает однозначного запрета, если он не остановил Антона в тот же момент, когда он начал приводить свои аргументы, то это значило, что его решением не является стопроцентный отказ. Иначе Антона бы никто не слушал. Видя молчаливые рассуждения папы, он все-таки попытался в последний раз добиться того, чтобы его услышали: — Пожалуйста, — отец даже не посмотрел на него, но Антон прекрасно знал, что его слышат. И, возможно, даже слушают, — Пусти меня завтра. А потом я буду все каникулы сидеть дома и не выйду до полной реабилитации. Взгляд у папы был тяжелый и долгий, он сверлил им Антона, словно пытаясь проверить его на прочность, и Антон выдержал это испытание не дрогнув. Если у него была возможность пойти завтра в школу и хоть ненадолго оказаться вдали от суеты и гнета, то он не собирался её упускать. Секунды долго тянулись, вязкие и липкие. Антон буравил взглядом обивку кресла, чувствуя, как внутренний трепет понемногу съедает его с головой. И только он уже хотел перевести взгляд на отца, не в силах терпеть мучительное ожидание, как тот заговорил первым. Сказал, как отрезал: — Нет, завтра останешься дома, и точка. Антон посмотрел на него стеклянными глазами, и во взгляде папы все же прорезалось мягкое сочувствие: — Антон, мне жаль, что так получается. Но твое здоровье мне важнее всего на свете, понимаешь? Хоть кол отхватывай по этой контрольной или изгадь весь класс на уборке: если ты останешься здоровым, мне не надо больше ничего. Он с силой сжал упрямый рот, посмотрев на отца исподлобья. Антону не хотелось начинать перебранки с папой, он и так был сыт ими по горло, так что, кивнув, он просто молча вышел из зала и направился к себе. Внутри бурлила злоба, и непонятно даже, на кого: на папу, который все-таки его не услышал, или же на самого себя, ведь Антон так отчаянно надеялся, что его глупейшая задумка проскочит и родители, на самом деле, как ни в чем не бывало отпустят его в школу? Тучи сгущались, и Антон, тяжело вздохнув, уселся за скрипнувший стул, включил мигнувшую настольную лампу и начал выводить карандашом агрессивные, грубые и жирные линии, измываясь над альбомным листком как ему только вздумается. Он и сам, безусловно, понимал, насколько детской и беспочвенной была его обида на родителей в конкретной ситуации, однако он не мог подавить собственных негативных чувств. Он был уже на той грани, когда решения принимались порой глупые и незрелые, но рассудок все равно стремился к рациональному мышлению. Так что Антон разрывался между обидой на родителей и недоумением по отношению к собственному дурацкому решению идти в школу завтра. Ещё больше он упал духом, когда понял, что придется звонить Полине и сообщать, что в школе его ждать завтра не стоит. Нет, она, может быть, даже обрадуется, ведь с самого начала отнеслась к идее Антона скептически. Но вот он радости не испытывал никакой. Как бы он ни был рассудителен, какая-то часть его все равно отчаянно желала отправиться в школу и на мгновение позабыть о суете дома и увидеться с одноклассниками, с Полиной… Он теперь даже не мог сказать с уверенностью, пустят его в поездку или нет, ведь она будет совсем скоро, и он к тому моменту может ещё не оправиться полностью… От этих мыслей он сжал карандаш в руке ещё крепче, мысленно удивившись тому, что, к счастью, не сломал его. Однако, опасаясь того, что все-таки испортит вещь, он ослабил хватку и карандаш с негромким стуком покатился по столу, к бумаге, на которой грубые линии очерчивали непонятный силуэт. Хоть и в глубине души он понимал, что ему, вероятнее всего, откажут, даже этот факт не позволил ему быть в достаточной степени готовым, чтобы услышать «нет». Антон потер висок, вглядываясь в рисунок обоев перед его глазами и словно пытаясь уловить там новые линии, не замеченные им в предыдущие долгие часы разглядывания. Однако ничего иного найдено не было, а его заранее обреченная на провал попытка утихомирить гнев, как ни странно… провалилась. Антона, пребывавшего в отстраненных и все ещё немного агрессивных мыслях, застало врасплох робкое покашливание, доносившееся с дверного проема в его комнате. Резко развернувшись, он растерянно воззрился на стоящую на входе, неловко переминающуюся с ноги на ногу, Олю. Её взгляд бегал практически по всем предметам в комнате, и только в тот момент, когда она поняла, что Антон все же развернулся к ней и обратил на неё свое внимание, она решилась посмотреть на него. Уже по её взгляду, неловко сцепленным в замок рукам и общему стеснению, которое в ней было видно невооруженным глазом, Антон понял, зачем сестра пришла к нему в комнату. В душе затеплилось приятное чувство, что, возможно, исчезнет сегодня хоть одна из проблем, которая тяготит его и от которой он уже очень давно хотел избавиться. Оля сминала маленькими пальцами рукава своего свитера, и она казалась Антону настолько маленькой и даже болезненно-хрупкой, что у него внутри все сжималось. Он не хотел, чтобы сестра чувствовала зажатость или стыд, идя на перемирие с тем, кто, по сути и был виноват в конфликте между ними. Он решил не тянуть время, чтобы не спугнуть сестру, поэтому произнес очень мягко и располагающе к себе: — Привет, Оль. Несмотря на его ожидания, ответ последовал практически сразу. Оля словно колебалась, желая выдавить из себя хоть что-нибудь, но стоило Антону сказать хоть слово, как она незамедлительно последовала за ним. — Привет, Тоша, — Оля практически прошелестела ответ, но Антон уже был рад услышать привычное, ласковое обращение сестры к нему. Она чаще остальных так называла его в семье. Внутри заструилось тепло, и он почувствовал, как тоска и злоба даже понемногу отступают. Антон попробовал начать очень аккуратно. — А зачем… — нет, не так! Он осекся и хотел было продолжить, но Оля обогнала его: — Ты не хочешь поиграть во что-нибудь? В уток, может быть… Хочешь? На удивление, она не выпалила это. Произнесла очень спокойно, хоть и интонация была неровная. Произнесла это так, будто много… репетировала. Или вынашивала эту мысль в своей голове. Почему-то от этой мысли у Антона чуть не разорвалось сердце. Он кашлянул, растерянно смотря на карандаш, который успел упасть на пол за то время, что он размышлял. На самом деле, в конкретный момент у Антона не было настолько азартного настроения, чтобы играть с сестрой. Он в очередной раз был в конфликте с родителями, поездка с классом, похоже, накрылась медным тазом, как и семейный Новый год… Но, какая вообще разница? Какая разница, есть ли у него желание или настроение играть, если его сестра, которую он обидел, набралась смелости и сама пришла к нему, в то время как он только и терзался по поводу себя? Никаких сомнений по этому поводу у него оставаться не могло. Сейчас у него есть шанс хоть как-то исправить положение дел в иную сторону. Антон слегка улыбнулся и, чувствуя внутри что-то вроде теплого солнечного света, произнес доверительно: — Конечно, очень хочу! У Оли на лице появилось что-то вроде облегчения на пару с радостью. Привычная интонация, мягкая и одновременно живая, как ручей, постепенно начала прорезаться в её голосе. — Я чай нам могу заварить, хочешь? У нас, может, сладости даже остались… Она засуетилась, как это бывало всегда, если вечером они планировали посидеть вместе, поиграть или просто посмотреть какую-нибудь кассету. В её движениях появилась энергичность на пару с нетерпением, и она стала похожей на маленький попрыгунчик. Антон был очень рад тому, что они смогли найти общий язык. Но просто так пустить все на самотек он тоже не мог. Все же была одна вещь, которую он должен был сделать со стопроцентной вероятностью, иначе он самого себя не простит. — Подожди, — он встал из-за стола и подошел к Оле, которая послушно остановилась, ожидая его дальнейших действий. В её глазах не было ни подозрения, ни паники. Одно сплошное доверие. Он вспомнил, с какой обидой она смотрела на него, когда он повысил на неё голос, обвинив в том, что она умолчала о травле со стороны Белова. Вспомнил, сколько злости и горечи было в её словах, когда она говорила с ним. Вспомнил, и ему стало почти что физически больно. Он и в самом деле все это время был слишком зациклен на самом себе. Антон присел на одно колено и, смотря на сестру снизу вверх, произнес тихим, ломким голосом, в который он вложил искреннее сожаление: — Оль, прости меня, пожалуйста. Она ничего не произнесла в ответ, но в её взгляде произошли перемены. Она посмотрела на него блестящими глазами, слегка поджав губы, и он продолжил: — Мне так стыдно, что я на тебя накричал. Я больше никогда так не сделаю, хорошо? Я тебя больше никогда не обижу. После того, как Антон это произнес, он почувствовал, что на него как будто накладывается какой-то отпечаток, след… Точно теперь он действительно несет ответственность за данное им обещание. Но он не почувствовал какой-то тяжести от этого. Напротив: он будто встал, наконец, устойчивей. Его заверения смогли забраться в самую суть Олиной головы. Они звучали очень искренне и от всего сердца, и она, возможно, тоже это поняла. Поэтому, тихо шмыгнув носом, Оля, наконец, произнесла: — Я на тебя не обижаюсь, Тоша, — она немного улыбнулась, но голос у неё дрогнул, выдавая, насколько сильно её растрогали извинения Антона. Её руки потянулись к нему, и он практически сразу заключил её в объятия. Уткнувшись щекой в её мягкие волосы, Антон почувствовал такое умиротворение, которое ждал, наверное, очень долго. Они постояли так какое-то время, успокаивая разбушевавшуюся внутри бурю, и Антон, наконец, отстранившись от Оли, произнес голосом, к которому постепенно возвращался будничный тон: ласковый, спокойный, малость веселый: — Так, ты, вроде как, хотела поиграть в уток? Или посмотреть что-нибудь? Оля хмыкнула, взяв в плен один из своих хвостиков и начав по привычке его закручивать. Улыбнувшись до ужаса очаровательно, она произнесла: — Ну, я вообще хотела что-нибудь посмотреть, но ты просто в уток играть больше любишь. Антон издал смешок: — Ладно уж, давай сегодня будем смотреть кассету. Папа, кстати, новые принес недавно. Так что, вдруг там что-то интересное найдем. — Ой, да, я забыла! — Оля произнесла чуть громче, чем это требовалось, но Антона это даже повеселило: насколько её может обрадовать какая-то приятная мелочь, — Пошли тогда, выберем что-нибудь! Антон улыбнулся: — Пойдем.***
Из немногочисленных кассет выбор пал на Геркулеса, которого Оля настойчиво уговаривала взять на просмотр. Антон, поглядывавший на другие возможные фильмы, все же сдался под уговорами сестры. Они, вставив кассету в проигрыватель, направились вниз, и уже там Оля унеслась на кухню, заваривать чай, а Антон, урвав момент, быстро скользнул к домашнему телефону. — Алло? — раздался в трубке голос Полины, и Антон, даже не сказав «Привет», поспешил сразу поделиться вердиктом родителей, чтобы не тянуть время почем зря. Он выдохнул: — Все-таки не пустили. Полина помолчала с секунду, обрабатывая информацию. — Ну, не могу сказать, что они неправы, — несмотря на это, в её голосе звучало разочарование. Видимо, она все же хотела увидеться с Антоном в школе, — Зато так всем будет спокойней. — Может, — он вздохнул и зарылся пальцами в волосы на затылке, прикрыв глаза, — Мне просто грустно, что я тебя в последний день не смогу увидеть. — Я тоже расстроилась, — не стала юлить Полина, — Но мне твое здоровье важнее. Он криво улыбнулся, как если бы она могла почувствовать эту улыбку сквозь телефонную трубку, а затем произнес чуть ломким голосом: — В таком случае… увидимся после новогодних каникул? Полина ответила незамедлительно: — Я так не думаю, — не успел Антон толком разочароваться, как она тут же продолжила, — Все-таки, можно будет хотя бы один день собраться, выйти пройтись. — Думаешь? — поинтересовался он, обвивая телефонный провод вокруг пальца и оглядываясь на дверь в кухню, на которой суетилась Оля. Его нос пощекотал приятный аромат: сестра уговорила маму пожарить гренки. В животе Антона заурчало. Он даже успел подзабыть, что проголодался. — Ну, конечно! — заверила его Полина, — Я думаю, что уж это не будет для тебя такой уж проблемой. Тем более — вдруг ты уже будешь чувствовать себя намного лучше к тому моменту, а? — Может быть, — он почувствовал прилив радости от того, насколько уверенно и твердо звучала Полина, поэтому сам невольно воспрянул духом, — Это было бы здорово! — Столько всего можно будет сделать! — Полина уже пустилась вразнос, — В снежки поиграть, есть горки в поселке… Снеговика слепить ещё можно… Точно! — Антон даже вздрогнул от того, как её внезапно осенило, — У нас же каток есть на озере! Ты на коньках кататься умеешь? — Не очень хорошо, — как-то глупо произнес Антон. — Отлично, потому что я катаюсь ещё хуже. Будем позориться вместе, — несмотря на такие мрачные прогнозы, в голосе Полины звучала улыбка, — Там очень красиво, а зимой лед такой толстый, что хоть на грузовике туда въезжай. Можно падать, сколько влезет. Вокруг только лес… Ой, и я нам термос могу взять с какао. Оно очень вкусное, самое то, когда накатаемся. Антон слегка рассмеялся, уже почти что окрыленный красочными описаниями Полины. Он действительно вдохновился этим и почувствовал приятную щекотку внутри: трепет от ожидания. — Хорошо-хорошо, — заулыбался он, — Ты так это все замечательно расписываешь. Я почти готов забыть о том, что мы будем все время падать. — Падать будешь ты, а я аккуратно заземляться, — съехидничала Полина. — Ну, спасибо, — нараспев произнес он, — Твоя поддержка ободряет и мотивирует. Наверное, только благодаря этому я и не расплачусь на этом катке. — А это уж как пойдет, — деловито произнесла Полина, — Вдруг ты мне наврал и на самом деле на коньках ковыляешь лучше, чем на лыжах? — Лучше, — подтвердил Антон, усмехнувшись, — Но не слишком хорошо. Только если ты начнешь падать, я тебя поднимать не стану, — он подавился смехом, услышав возмущенный голос Полины: — А это ещё что за перлы? Если уж падать, то только вместе! — Ага, чтобы ты меня под лед утащила? — у Антона даже щеки разболелись от широкой улыбки. — Ой, ну не сахарный, не растаешь, — хмыкнула Полина. — Растаю-растаю, не вытащишь меня потом, будешь плакать, звать на помощь, а никто не придет, только распугаешь всех несчастных белок криками, — закривлялся Антон, а затем оглянулся на дверной проем, в котором стояла радостная Оля, — Ладно, — продолжил он, как только Полина отсмеялась, — Мне сейчас надо идти, я тебе быстро позвонил, чтобы сообщить… А то меня тут, — он намеренно повысил голос, иронично глянув на неё, — Ольга, напарница моя, заждалась, — сестра приложила ладони ко рту, стараясь подавить хихиканье. — О-о, — важно прогудела Полина, — Ну, я смотрю вы там серьёзные дела делаете. Иди, конечно, не заставляй её ждать. — В таком случае… до скорого? Мы ведь встретимся? — Конечно! — тут же подтвердила Полина, а потом произнесла чуть ниже, — Антон. — Да? — спросил он. Полина помолчала с секунду, а потом произнесла так, будто давала обещание: — Раньше, чем ты думаешь. Не падай духом, ладно? Он улыбнулся, ответив с теплотой в голосе: — Не буду. Спасибо тебе за поддержку. — Всегда пожалуйста, мой хороший, — с практически материнской любовью произнесла Полина, и Антон закрыл глаза, позволив себе прочувствовать этот момент: насколько же у него замечательная подруга, — Отдыхай. Хорошего вечера тебе. — И тебе. До скорого, — ласково произнес он и отключился. Было чувство, будто дыра, зиявшая в нем последние недели, уже практически заросла. Многие из навалившихся проблем стали казаться не настолько фатальными на фоне более-менее ровных отношений с родителями, примирения с Олей и осознания того, насколько хорошего друга он имеет. Положив трубку, он расправил плечи и выдохнул, расплываясь в легкой улыбке. А после полностью обернулся в сторону Оли, обратившись к ней: — Ну, что? Идем с тобой смотреть и чай пить? Оля просияла: — Идем!***
Вопреки собственным ожиданиям, Антон «Геркулеса» посмотрел с удовольствием. Он был впечатлен гущей событий, интересной мифологией, а картинка даже на их телевизоре выглядела очень красочной. И, возможно, это был первый раз, когда он искренне насладился каждой песней, прозвучавшей в мультфильме. В некотором смысле он вдруг почувствовал себя мальчишкой, который впервые попал в кино с родителями. Возможно, сказалось то, что он долгое время не смотрел ничего нового. Но того факта, что «Геркулес» был отличным мультфильмом, это не меняло. Если Антон был впечатлен, то Оля была просто в восторге. Она даже почти что не отвлекалась на разговоры во время мультфильма, только молча уплетала гренку со сгущенкой и запивала её чаем, практически не отводя взгляд от экрана. Она от души смеялась на моментах, для этого предназначенных. Уже по окончании мультфильма она потягивалась и зевала, прикрывая рот ладонью. Но несмотря на свое разморенное состояние, Олин восторг было не унять. — Я так давно не смотрела мультики новые, — она лежала на кровати, забросив обе ноги на стену, — Мне очень понравилось. А тебе понравилось, Тоша? — Оль, — Антон хмыкнул, — Я же тебе раз пять сказал, что понравилось. Все никак не наслушаешься? — Не наслушаюсь, — подтвердила Оля, хихикнув, — Я рада, что тебе понравилось. Там ещё кассеты четыре было, посмотрим ещё что-нибудь новое! — Сейчас? — переспросил Антон растерянно. — Нет, конечно! — округлила глаза Оля, повернув голову к нему, — Я точно усну в начале! — Спать хочешь? — Немного, — негромко ответила сестра, потерев глаз. Антон усмехнулся, а после, спустя несколько секунд тишины, посерьёзнел. Между ним и Олей оставался только один нерешенный вопрос, и Антон все же был настроен идти до конца. — Оль, — обратился он к сестре, и та, сразу же распознав в голосе Антона серьёзный настрой, тут же осела на кровати, подогнув ноги на себя. — Что? — тихо поинтересовалась она. — Мне нужно, чтобы ты мне кое-что пообещала, — Антон посмотрел ей в глаза, но стараясь не принудить взглядом или заставить напрячься, а напротив — чтобы расположить, — Если этот идиотский карлик… — Оля не сдержала смеха, и Антон, фыркнув вместе с ней, а потом продолжил, уже более непринужденно, — Если этот придурок Белов посмеет тебя обижать, сразу говори мне, ладно? От меня это не скрывай. Вокруг них установилась гнетущая тишина, плечи Оли напряглись, но взгляда от Антона она не отвела, поэтому он попросил её ещё раз: — Ты мне пообещаешь? Она действительно поколебалась, и Антон ощутил что-то вроде настороженности. Но не по причине того, что Оля не хотела ему что-то обещать, а, возможно, потому что на секунду ему показалось, что задирать его сестру Белов не перестал. И эта мысль опалила его внутренности кипятком, он едва подавил в себе желание сжать пальцы на её плечах. — Оль, — позвал её он, — Он что, тебя дразнит опять… — Нет! — Оля так это выкрикнула, что Антона даже покоробило. Она растерянно замолчала, видимо, не ожидая такого всплеска эмоций от самой себя. Увидев, что она застала Антона врасплох, Оля спешно пояснила, — Он даже не говорит со мной… Дразнить-то уж точно не станет! Ты его так встряхнул, и этот… который хулиган, из класса твоего. Вы его припугнули, Белов потом ещё два дня в школе не появлялся! — Рад знать… — оторопело произнес Антон, и Оля посмотрела на него со скепсисом во взгляде. Он решил попытаться ещё раз, — Тогда почему, когда я попросил тебя пообещать мне, ты вдруг так засомневалась? Оля выдохнула, и Антон, наверное, впервые в её взгляде увидел что-то, похожее на… раздражение. Или утомленность. Непривычно было видеть такие эмоции на Олином простодушном лице. Он задумался на секунду, что пропустил тот момент, что его сестра меньше, чем через пару лет уже будет подростком. Возможно, ещё и тем самым, «проблемным» подростком, настоящей головной болью родителей. Почему-то эта мысль Антона не шибко обрадовала. Но он поспешил вернуться к диалогу с Олей. Его сестра, поджав под себя ноги, заговорила, немного подрастеряв свою решительность: — Помнишь, когда ты домой пришёл побитый? В первый день? Антон нахмурился, поскольку сестра, видимо, решила начать издалека, и спросил очень терпеливо: — Так? — Или когда ты пришел с синяками ещё раз? Или когда у тебя сотрясение было? — Оль, а к чему ты это все ведешь? — решил поинтересоваться Антон. Она посмотрела ему в глаза серьёзным, удивительно взрослым для неё взглядом, и произнесла очень спокойно: — Те хулиганы тоже тебя дразнили… Били тебя, там… подставляли. Только ты тоже никому ничего не говорил. Антон вначале подумал, что сестра хочет упрекнуть его за то, что он не стал никому об этом говорить, а теперь просит её делать абсолютно противоположное. Он уже хотел было ей возразить, но она продолжила: — А потом один из них вроде помог, когда тебе плохо было, и на лыжах ещё… — у Антона пробежали мурашки при воспоминании о том дне, — И-и они ещё!... — Оля щелкнула пальцами, — В лесу меня нашли! — Я все ещё не совсем понимаю… — растерянно произнес Антон. — Они стали помогать тебе! — сделала выводы Оля, — Потому что они тебя стали уважать! И ты об этом не сказал маме с папой… Что они тебя задирали. И все равно каждый день ходил в школу. Ты не жаловался… Ты все сделал сам! И только глядя в уязвимые Олины глаза, Антон, наконец, понял, к чему она ведет. И как бы её рассуждения ни были глупы или самонадеянны, он все равно почувствовал братскую гордость за свою сестру. Потому что у неё был такой внутренний стержень, что аж дух захватывало. Даже подвергаясь таким неслабым нападкам со стороны своего одноклассника, она мало того, что сохраняла молчание, так ещё и не хотела просто так отдавать свою проблему на решение взрослым. Она хотела разобраться во всем самостоятельно. Потому, что видела, как это делает Антон. Он выдохнул, а потом заговорил очень осторожно и ласково. — Оль. Она, находясь под натиском захлестнувших её чувств, посмотрела на Антона. Он положил ей ладонь на голову и погладил. — Есть… одна причина, по которой я все-таки не хочу, чтобы ты так поступала. Я не стану тебя заставлять, но все равно хочу, чтобы ты знала, ладно? — дождавшись её робкого кивка, он продолжил, — Я все решил сам и никому об этом не говорил, ты права. Только вот я ходил весь в синяках, получил сотрясение мозга и паническую атаку, — увидев её вопросительный взгляд касаемо последнего понятия, он кратко объяснил, — Паническая атака — это когда тебе очень плохо и страшно и очень трудно дышать, — глаза Оли округлились, — Да, именно так это бывает. И я не хочу, чтобы ты даже и половину этого прочувствовала. Это не потому что что-то не так с тобой, — он выдохнул, — Я просто хочу, чтобы тебе никогда не приходилось… выбивать себе место. Я хочу… — Оля посмотрела на него пронзительным взглядом, — Я хочу, чтобы тебе никогда не было больно или страшно, понимаешь? Чтобы ты была счастливой. Глаза у Оли заблестели, и она поджала губы, будто она вот-вот расплачется. Её голос слегка подрагивал, когда она заговорила: — Но я же не могу всю жизнь так… Вечно всем говорить, как у меня все плохо, а самой ничего не делать. У Антона аж дыхание перехватило от удивления. «Вечно всем говорить, как у меня плохо…» Он не мог избавиться от этого сравнения, но в этой детской, упрямой фразе, ему вдруг настолько отчетливо виделся он сам, что стало даже не по себе. Ведь Антон все то время, что велось его противостояние с Ромкой, напоминавшее какой-то ад на земле, думал точно так же. Какой смысл всем жаловаться на свои проблемы, ведь они не решатся от этого, а если и решатся, то кто Антон после этого? Нытик и слабак, который не в состоянии сжать руки в кулаки и пробивать себе путь самостоятельно. Оказавшись теперь со стороны наблюдающего за таким поведением, он вдруг понял, какую важную истину он упускал все то время, что был занят вечным самобичеванием за собственную слабость, за агрессией или страхом. — Оль, — почти что прошептал он, — Нет абсолютно ничего плохого в том, чтобы попросить о помощи. Она всем нужна, понимаешь? Это как, — Антон защелкал пальцами, пытаясь придумать сравнение, — Да тростинка та же. Если её все время гнуть, она рано или поздно сломается, а вот две или три тростинки сломать уже сложнее. Иногда тебе просто нужно, чтобы тебе помогли. И стыдиться тут вообще нечего. — И что, всю жизнь так что ли делать? — отчаялась сестра. — Ты и не будешь делать так всю жизнь, — Антон обнял её, и она доверчиво уткнулась носом ему в плечо, — Конечно, тебе придется быть взрослой, принимать потом решения, отвечать за эти же решения. Но не бери такую ответственность, когда тебе только десять лет. И тем более когда с тобой поступают нечестно. — Только десять лет… — пробубнила Оля. — Не цепляйся за это, — ласково пожурил её Антон, — Тебе некуда торопиться. Будешь скучать потом по детству. — Вот уж не буду, — сестра фыркнула, и он, потрепав её по макушке, отстранился и спросил на всякий случай: — В общем, если с Беловым что-то такое повторится, говори мне сразу же, хорошо? На этот раз её кивок был более, чем отчетливым.***
Оля заболтала его практически до ночи. Под конец её рассказов Антон уже немного клевал носом. Сестра рассказывала абсолютно обо всем: как прошла новогодняя елка в школе, как в классе ей все завидуют из-за того, какой у Оли брат, как шли уроки в последние дни учебы и, естественно, о большом чаепитии в честь окончания четверти. Первое время Антон искренне слушал её, задавал вопросы, искренне удивлялся и радовался её рассказам, но потом он почувствовал, как дикая сонливость буквально подкашивает его. Да и сама Оля под конец стала зевать слишком часто, растерянно смаргивая сон. Уже почти что к полуночи они разошлись по комнатам, и уже у себя Антон наспех переоделся в спальную одежду и забрался под одеяло, ежась от прохлады. Спать хотелось неимоверно, он даже не стал идти умываться перед сном, сразу же уснул, как только устроился поудобнее. Ночь прошла более-менее спокойно, и никакие странные или глупые сны не терзали его. Напротив, он даже видел что-то хорошее, убаюкивающее, как мягкая вата. И пробуждение было таким же, ненавязчивым, ленивым. Он потянулся на простынях и, глядя на пробивающиеся сквозь шторы лучи солнца, расслабился. Уже завтра Новый год. С ума сойти можно. Время пролетело очень быстро. Для Антона последний год слился в одно марево, состоящее из сборов, переездов, деревьев, мелькающих за окном машины и холода. Все эти двенадцать месяцев выдались какими-то жесткими и тяжелыми и по-своему сказались на каждом из членов семьи. Ещё лет, может быть, пять назад у них был такой же Новый год, которого ждут все дети с большим нетерпением. Уютный, семейный праздник, с большим количеством вкусностей, в том числе и сладостей, подарков, курантов и песен, а самое главное — хлопушек и бенгальских огней. В последующие годы у Антона этот праздник ассоциировался с чем-то тусклым и достаточно отстраненным. Привычной радости от приближения Нового года он не чувствовал, а в Деда Мороза верить перестал уже давным-давно. Да и постоянные разборки родителей тоже делали свое дело. Он свернулся калачиком на кровати, укрывшись как следует одеялом и позволил себе притвориться бабочкой в коконе, отрезанной от внешнего мира. Он чувствовал себя практически прекрасно, не считая легкого чувства голода и безупречного аромата во рту. Но это была малая плата за возможность провести так весь день. Антон прикрыл глаза, устраиваясь поуютнее в своем тихом мирке, рассчитывая продлить возможность поспать ещё ненадолго. — Тоша! — дверь в его комнату распахнулась так, как будто её выбили, — Просыпайся! — бодрый голос сестры, эхом пронесшийся по всей комнате, не вызвал у Антона никаких положительных эмоций. — Да что же это такое? — почти что захныкал он, укрываясь одеялом с головой. Радостная Оля буквально вспорхнула на его кровать, забравшись на него сверху и начав в шутку бить отобранной у него, возмущенно мычащего, подушкой. Руки Антона беспомощно трепыхались в воздухе, вслепую пытаясь отобрать вещь у сестры, пока та, выбивая из него дух, приговаривала: — Давай, Тоша, просыпайся, ты уже все утро проспал! — Оля, перестань, — простонал он, перестав сопротивляться и уже просто принимая все удары с мужественным равнодушием, — Почему ты вообще дома?.. Ты разве не должна быть в школе? — У младших классов каникулы раньше начинаются! — заявила Оля. — А вот очень жаль. Лишний раз сходить в школу не помешает… — Антон протяжно зевнул. — Давай, вставай! — не терпящим возражений тоном произнесла сестра, принявшись тормошить его, — Мы сегодня едем в магазин! Новый год же скоро! — В какой магазин, блин… — выдохнул он, потирая глаза. — Оля, перестань мучить его, а то он точно не встанет, — тут к голосу сестры присоседился ещё один, безупречно распознаваемый. Он резко осел на кровати, наблюдая, как Оля, встрепанная и все ещё в пижаме, послушно прекращает свои попытки добить его окончательно и садится на кровати, с легкой улыбкой глядя на стоящую в дверном проеме маму, которая, скрестив руки на груди, наблюдала за ними с едва заметной усмешкой. — Да и тем более: ты забыла про то, что я тебе говорила? — мамин взгляд сделался немного строгим, — Антон, скорее всего, не сможет поехать с нами. — Может быть, он все-таки пойдет с нами? — Оля расстроенно посмотрела на неё, и тут в дело вмешался Антон, озадаченно поинтересовавшись: — Может скажете мне, что вы в магазине брать собрались и когда ехать вообще? Они странно покосились на него, но мама все-таки решила пояснить: — Хотели купить продукты к столу. А ещё неплохо бы пару украшений взять. Тут очень их мало. Мы все остальные на старой квартире оставили, — мамин взгляд сделался стеклянным, как это случалось каждый раз, когда она вспоминала о той жизни, которую они уже не имеют. Порой Антону казалось, что мама до сих пор не могла смириться с тем, что они живут иначе. Но она старалась держаться молодцом. — Я просто думал, — он рухнул обратно на свою кровать, зевая и натягивая одеяло до подбородка, — Что ты уже все купила. — Все, да не все, — фыркнула мама, — Без машины много не унесешь из магазина. Да и в холоде таком идти себе дороже. — А нас там очередью не задавит? — обратился к ней Антон, — За день до праздника не очень хорошая идея ехать. Ещё бы тридцать первого и заехали. — Перестань колкостями тут кидаться, — мама сурово посмотрела на него, а потом добавила чуть мягче, — Может, очередь и будет, но она не помешает нам что-нибудь выбрать. В такой глуши в ближайшем большом магазине не будет много народу. Антон пожал плечами, обозначая неуверенность касательно этого. А потом спросил ещё раз: — Так когда, все-таки, ехать надо будет? — Ну, — мама заламывала пальцы, — В районе пяти-шести вечера. Как только отец твой с работы освободится, по нему и будем ориентироваться, хорошо? — Да, я понял, - глухо отозвался он, — И ты не хочешь, чтобы я ехал? — Я не знаю, если честно, — вздохнула мама, — Мы, конечно, сто лет вместе никуда не выбирались, будь то обычный магазин… Но я все ещё не уверена, хорошо ты себя чувствуешь или нет… — Чувствую хорошо. Мама посмотрела на него скептическим взглядом: — Я веду к тому, что там тебе может стать хуже. Вдруг там правда так много народу будет, и тебе в такой тесноте просто станет плохо? Он растерянно посмотрел на неё, затем на взволнованную Олю, и призадумался сам над сказанным мамой. Он постарался быть более терпеливым, более внимательным после вчерашнего разговора с Олей. Он не хотел воспринимать все однобоко, так что мамины беспокойства он проанализировал с тщательной скрупулёзностью. — Я и сам не уверен, стоит ехать или нет, — тихо произнес он, — Я тоже очень хочу пройтись с вами там, но сам вообще ничего не понимаю: подведет здоровье или нет… Рисковать не хочу, но и дома сидеть… Мама, на удивление, выслушала его очень внимательно, и заговорила даже мягче и спокойнее, чем до этого: — Я все-таки думаю, нам нужно дождаться, пока папа с работы вернется. Думаю, он уже и скажет, что к чему. Антон кивнул, слегка приобняв успевшую расстроиться Олю. — Но я думаю, что можно ориентироваться на то, что я, скорее всего, могу с вами поехать. Чувствую я себя хорошо, да и… Лучше мне там станет плохо, но мне кто-то поможет, чем дома, одному. — Может быть, — мама пожала плечами. Она отстранилась от дверного косяка и, уже уходя в коридор, произнесла, — Идите завтракать, время уже одиннадцать почти. — А что на завтрак? — полюбопытствовал Антон, вставая с кровати и застонал обреченно, когда мама довольным голосом крикнула ему из коридора: — Каша!***
День получался какой-то вялый и сонный. Он помог маме с некоторыми делами по дому, сделал с Олей её творческий проект, заданный на каникулы, испоганил все пальцы в клее и бумажных обрывках и даже сделал часть собственных заданий. Потом, когда все задания были выполнены, Антон умудрился где-то проворонить пару часов, в течение которых он просто валялся в кровати. Вначале он искренне захотел прочесть какую-нибудь книгу, но быстро понял, что большого смысла в этом нет, потому что суть улавливать он перестал на первой же странице. Время близилось к четырем, и на улице уже начало темнеть, поэтому он отложил книгу и просто устроился на кровати поуютнее, всматриваясь в очертания своей комнаты. Антон даже смог в ней прибраться, к своему собственному удивлению. Книги на полке лежали в ряд, стол был протерт, и на нем лежали аккуратной стопкой пара учебников и лампа, которая немного освещала комнату. За окном выла вьюга, и свист ветра эхом разносился по всему дому, но под одеялом было тепло и безопасно. Он не чувствовал себя уставшим, но ленивая и уютная атмосфера разморила его и подействовала, как снотворное. Глаза слипались, и он не отказал себе в удовольствии задремать, погрузившись в сон очень мягко. Антон будто плыл по течению реки, очень медленно и спокойно, поэтому когда он почувствовал легкое прикосновение к плечу, то ему показалось, что это всего лишь закономерная и вполне логичная часть его сновидения. Но потом прикосновение стало более ощутимым, и сквозь ватный покров дремы он даже смог различить зовущий его голос. Долго сон не продлился. Антон с трудом приоткрыл глаза и увидел маму, которая прохладной, приятной рукой слегка погладила его по волосам, а другой — легонько тормошила его за плечо. — Что случилось? — рассеянно произнес он, оседая на кровати. Он ощущал себя точно вареным и, хоть у него не было возможности увидеть себя со стороны, совершенно точно знал, что у него наверняка на щеке остались следы вмятин от подушки. Судя по всему, он спал где-то минут двадцать, потому что в комнате не стало темнее. Мама посмотрела на него взглядом, в котором было заметно чувство вины из-за того, что ей пришлось будить его. Однако было кое-что ещё. Предвкушение на грани с хитрецой, как будто ей невтерпеж было что-то продемонстрировать ему. — Прости, что разбудила, — тихо произнесла она. — Ничего… что такое? — он протер глаза, и на её лице появилось что-то, напоминавшее улыбку, после чего она мягко настояла: — Тебе надо кое-что увидеть. — Что? — он непонимающе нахмурился, — Ты о чем… — Спускайся и увидишь, — произнесла она и вышла из комнаты, оставив Антона сидеть на кровати в полнейшем недоумении касательно происходящего. Он, взяв с тумбы очки, надел их и непонимающе уставился в окно, словно там мог бы быть ответ на его безмолвный вопрос, однако единственное, что он для себя вынес, посмотрев туда: вьюга кончилась и только снежинки, кружась, опускались вниз. Откинув одеяло и слегка поежившись, Антон встал с кровати и, сладко потянувшись, все же решил не сильно задерживаться и спуститься вниз, чтобы удовлетворить свое любопытство. В коридоре было темно, в Олиной комнате горел свет, наверное, они с мамой смотрели телевизор, пока он спал. Но что такое могло быть внизу, что мама внезапно пошла его будить? Уже спускаясь по лестнице, Антон почувствовал прохладный ветер, который пробежался по его ногам: входная дверь, кажется, была открыта. Да что происходит? По затылку пробежались мурашки: ему стало жутко. Сразу вспомнилась та ночь, когда Оля убежала в лес. Он тогда точно так же ходил по едва освещенным коридорам и почувствовал гуляющий по конечностям холод от приоткрытой двери, ведущей во двор, усыпанный следами Олиных ботинок… Желудок сжался, но Антон мысленно заставил себя успокоиться: Оля была у себя, а мама, когда звала его посмотреть на «кое-что» не выглядела встревоженной ни на грамм, так что плохого ничего точно не произошло. Однако вопросы от этих мысленных заверений не поубавились в своем количестве и никуда не пропали. — Мама, что случилось?.. — он завернул за угол, задав этот вопрос, но не успел толком и осмотреться, как его тут же сжали в медвежьих крепких объятиях. Он удивленно приоткрыл рот, потому что обнимавший его человек не был в обыкновенной домашней одежде, так что холодная ткань куртки тут же обожгли его голые руки холодом, и Антон растерянно выдохнул. Он и не понял сразу, что вообще происходит. Ошарашенный взгляд успел выцепить маму, скрестившую руки на груди и облокотившуюся на стену. Больше Антона удивило её довольное лицо, на котором была легкая улыбка, точно она, наконец, получила давно желаемое. Лишь только когда он услышал довольное хихиканье, и в поле его зрения попали блестящие, черные волосы, от которых пахло снегом и холодом, он, наконец, понял, о каком «сюрпризе» шла речь и кто пришел к нему в такой одинокий день. В груди будто взорвали хлопушки, и конфетти вместе с завитыми ленточками посыпались красочным водопадом, вызывая чувство искристой, даже немного щекотливой радости. — Полина! — к своему собственному удивлению, наивно выкрикнул он, изумленно сжав подругу в объятиях, — Ты чего тут вообще… И как ты сюда вообще дошла? — Со школы! Как уроки кончились — сразу к тебе, по сугробам! — она рассмеялась, — Я же запомнила, где ты живешь! Антон буквально слышал широченную улыбку в её голосе. И сам невольно заулыбался. — Я думал, что мы раньше Нового года точно не встретимся… — растерянно пробормотал он. Его челюсть невольно свело, было такое чувство, что на пару с радостью на него наваливается чувство свалившегося с плеч груза тоски, в которой он топил себя последние несколько дней. Он осознал, насколько сильно успел заскучать по её обществу, и как сильно ему не хватало просто вот таких вот мелочей. — Ты что, думал, что я тебя одного тут оставлю? — радостно произнесла она, от души раскачивая его в объятиях. Антон ощущал себя ребенком, который бежал утром первого января к ёлке: проверять, не завалялся ли там подарок, принесенный Дедом Морозом. То же чувство головокружительного счастья опьянило его, и он, отстранив Полину от себя, невольно засмеялся, позволив себе с головой окунуться в эти эмоции. — Эх, ты! — он стряхнул с волос Полины осевший на них снег, и тут в разговор вмешалась мама, показавшаяся из кухонного проема, в котором она успела скрыться, пока они обнимались: — Полин, не стой на пороге. Разувайся и проходи, я тебе сейчас чай заварю, ты с холода же, — крайне гостеприимно предложила мама, но Полина, к удивлению Антона, очень вежливо произнесла: — Спасибо большое, тетя Карина, я бы с радостью, — она нерешительно помялась, — Просто я не одна пришла, поэтому, не стоит, наверное. А то неловко. — Как это: не одна? — мама непонимающе нахмурилась. Первые предположения уже зародились в сознании Антона, но он поспешил их пока не озвучивать, хотя бегающий взгляд Полины, то и дело налезающая на лицо усмешка, когда она оглядывалась в сторону забора во дворе, уже о многом могли сказать. — Да, как это? — точно с таким же вопросом обратился к Полине Антон, и она, тихо улыбнувшись от их с мамой схожей мимики и интонации, произнесла чуть тише: — Со мной пришел мой одноклассник, он предложил проводить, чтобы я потом в темноте не шла, — по лицу Полины было заметно, что ей не просто неловко, а даже немного стыдно. При словосочетании «мой одноклассник», Антон обернулся к ней и выгнул бровь, посмотрев на Полину с таким скепсисом, что она пихнула его в плечо. Конечно же, он понял. Конечно же, ему стало очевидно, чья тень отбрасывалась на снег из-за калитки. Конечно же, Антону было очевидно, кто сейчас морозится в своей кожанке за забором его дома. — Что ж, — мама озадаченно посмотрела на неё, уперев руки в бока, — Пускай он тоже зайдет. Не надо ему на холоде стоять. Вежливая улыбка Полины стала практически натянутой. Она пыталась быть как можно более тактичной, но было заметно, что она с трудом держит смех, поскольку и она, и Антон уже все поняли, в то время, как мама была в неведении: — Ох… Ну, мне кажется, что он не захочет. Антон посмотрел на неё уже с откровенной усмешкой, а мама выпала в осадок, зацепившись за сказанное. — «Не захочет?» — переспросила она, упирая руки в бока, но потом что-то вроде понимания начало проявляться и в её глазах, и выражение её лица несколько смягчилось, — А не тот ли это мальчик… — Именно, — подтвердила Полина, и по её лицу было видно, что ей откровенно смешно, да и по маминому, теперь, стало тоже, — Это он. Просто стесняется. Не хочет беспокоить. Все трое подскочили от внезапно раздавшегося: — Чепуху не неси, Полин! Никого я не стесняюсь! — глухо прикрикнули со двора. Полина и Антон разразились хохотом, потому что эту интонацию, в которой сочеталось и раздражение, и смущение, и грубость, он мог выцепить из многих. Лишь отсмеиваясь, он не смог не удивиться тому, насколько же острый у Ромки был слух, что он смог различить то, о чем они трое говорили, даже находясь на другом конце двора. На секунду он весь заледенел, предположив, что Ромка, возможно, в день пропажи Оли, его перебранку с родителями слышал прекрасно. От этого стало не по себе. Он постарался отмахнуться от этого чувства и не выпадать из реальности. Мама фыркнула, не сдержав смешка, но в открытую веселиться над и так смущенным Ромкой не стала. — Да что ты? — озорно прикрикнула Полина, оборачиваясь к распахнутой двери, — А что же ты со мной не зашел? — Да ты троих болтливостью заменишь, че уж мне за тобой тащиться-то? — Выходи, шпион! — даже не обидевшись, произнесла Полина. Антон не стал смотреть, покажется Ромка или нет. Вместо этого он обернулся к маме, заранее сделав самый просящий взгляд из всех возможных, на которые ему бы хватило ресурса и гордости — не очень-то ему хотелось отпрашиваться у мамы погулять, как мальчонке: — Мам, если Полина не зайдет, можно тогда я выйду? Ну, шапку с курткой надену — и выйду?.. — робко поинтересовался он, заламывая пальцы. — Ага, ещё чего, — хмыкнула мама, — Чтобы ты там весь отморозился, и потом лекарствами тебя отпаивать? Он даже не почувствовал никакого стыда из-за того, что его так контролируют перед Полиной. Возможно, потому что он был слишком взбудоражен возможностью побыть вне дома хоть и немного. Или же потому, что не ощутил в этой маминой реплике какой-то серьёзности или ревностного контроля, напротив — ему казалось, что мама говорит это по большей части с напускной строгостью. Да и тот факт, что Полина это видела, не подлил масла в огонь. Он уже заранее знал, что она не придаст этому какого-то большого значения. Однако это не значило, что она не собиралась брать ситуацию в свои руки: — А можно Антон будет только во дворе? — спросила она едва ли не более жалобно, чем он сам, — Рядом с домом как раз. Если холодно — сразу можно будет отогреться. Мама долгим взглядом смотрела на них обоих, и Полина, пустив в ход самую тяжелую артиллерию напоследок, произнесла: — Мы максимум снеговика слепим, и Антона я сама отправлю домой, он не будет там стоять и морозиться. Мама вздохнула и потерла переносицу, как будто бы ужасно устав от этих игр в умоляющие взгляды. Она махнула рукой, как будто бы дав добро, но тут же осеклась и строго пригрозила им пальцем, едва они успели обрадованно вскинуть руки: — Не долго. И не валяйся в снегу. — Обещаю, не долго! — тут же отзеркалил Антон, подхватив с тумбы шапку и впопыхах надев на себя куртку. — Не навернись от счастья, — съехидничала мама, потихоньку направляясь к лестнице. Полина хихикнула от этой реплики, с улыбкой наблюдая за Антоном, который, как обезумевший лось, носился по коридору, выискивая перчатки, в которых ему было бы тепло. Они с Полиной вывалились во двор: веселые, довольные и очень радостные. Снежинки приземлялись Антону на шапку, куртку и ресницы, и он смаргивал их, с улыбкой зажмуриваясь. На улице было так тихо и спокойно, что он был готов остаться тут надолго, вопреки наказу мамы. Полина, очевидно, была рада не меньше, чем сам Антон. Её волосы были аккуратно заправлены под шарф, и лишь несколько прядок выпирало из-под шапки. — А про снеговика ты серьёзно? — уточнил у неё Антон, и Полина посмотрела на него с видом величайшей оскорбленности: — Ну, конечно, — она скрестила руки на груди, — Я хотела слепить его после школы где-нибудь, но так даже лучше. Пускай у тебя во дворе стоять будет. Заодно и атмосфера праздничная будет. — Тогда… — Антон покосился в сторону Олиного окна, где приглушенно горел свет от телевизора, который она смотрела с мамой. Убедившись, что оно наглухо закрыто и никаких звуков слышно не будет, он развернулся к Полине и, усмехнувшись, спросил, — Чего ждем? Давай лепить. — А вот хера с два. Меня вы ждете, — от внезапно раздавшегося за спиной голоса, он подскочил и резко обернулся назад, к говорившему. Вот уж что было действительно непривычно — так это увидеть Ромку после того телефонного разговора с Полиной. Теперь, зная, через что ему пришлось пройти, Антон с трудом мог вообще относиться к нему, как прежде: к хулиганистому, глупому, ленивому индюку. А что удивляло его ещё больше, так это тот факт, что этот самый «индюк» додумался припереться с Полиной к нему в дом, и Антон не был шибко уверен, точно ли Рома проводил её по такой недолгой и умеренной дороге чисто из-за беспокойства? Либо Ромка был просто рыцарем на белом коне, либо… В любом случае, Антон был слишком взбудоражен и весел, чтобы сейчас думать об этом. Образ Ромки, который он представил в своей голове, когда Полина сказала, что она пришла не одна, был практически идентичен с реальностью. Он действительно был в своей кожанке, черных штанах, с черным шарфом… Он мог выглядеть, как ворон, на фоне белоснежного двора, однако на его голове разместилась немного притупляющая образ хулигана, но массивная и теплая даже на вид шапка-ушанка. Единственной её примечательной деталью были размеры, она была едва ли не больше Ромкиной головы. — Покоряешь Сибирь? — поинтересовался Антон, тронув свой затылок и кивнув в сторону Ромы, как бы намекая на его шапку. Тот понял сразу и огрызнулся практически мгновенно, скрестив руки на груди: — Иди нахер, Петров, зато моя башка в тепле. Его лицо, несмотря на бушевавший мороз, было почти что бледным, в то время как щеки Полины и уже ощущавшего мороз Антона раскраснелись. Он едва подавил смешок, глядя на то, как грозно Ромка пытается выглядеть, сверкая глазами из-под меха его шапки. — Ну, я охотно верю, — Антон примирительно вскинул руки, искренне не желая устраивать перебранку, и Ромка, судя по всему, разделял его желание. — Так-с! — Полина хлопнула в ладони, облаченные в толстые даже на первый взгляд варежки и произнесла с плохо скрываемым торжеством в голосе, — Заканчиваем все эти перепалки! В общем, объем работы немаленький… — видя то, что оба продолжают сверлить друг друга взглядами, она встала между ними и взяла обоих под руку, — Так, перестаньте, а то мы время потеряем! У нас есть минут пятнадцать-двадцать, не больше! — она повела от более-менее протоптанной дороги в сторону сугробов, — Значит так. Нас трое, как раз каждый слепит по шару… — А где Бяша? — поинтересовался Антон, поправляя перчатку на руке. — Этот лошпед контрольную по литре переписывает, — фыркнул Ромка, и Полина слегка пихнула его в бок, — А че? — А ниче, — Полина закатила глаза, ответив в его манере, — Между прочим, это больше грустно, чем весело. — Да ладно, — Ромка скрестил руки на груди, — Мы ж все равно за ним после школы зайдем, так что нехер ему там страдать… Да и сам виноват! — Это в чем? — скептически поинтересовалась Полина, и Ромка хохотнул: — Бля, это ж не я додумался контрошу сдать и написать в КАЖДОМ вопросе «не знаю», — Антон и сам не понял, как начал смеяться, и Ромка, увидев это, указал на него рукой, будто бы пытаясь доказать Полине, — Вот видишь? Его тоже с этого разнесло! Так что пускай переписывает! — Ты вообще списал! — возмутилась Полина. — Так не спалился же! — Мог бы и Бяше помочь. — КАК? Его отсадили! — Ты у меня умудрился списать, хотя я сидела через одну парту! — Я че, халявщик по-твоему? Списать и не палиться тоже надо уметь! А этот баран вообще врать не умеет! — Это ты к чему ведешь? — Полина подошла к сугробу и потихоньку начала формировать шар. — К тому, что если его спалит училка, то спалит и МЕНЯ. А потом она зенки свои в меня вперит и пронюхает, что я списываю у ТЕБЯ. И тогда обосремся все трое. — Ух ты, — восхищенно произнес Антон. — Че? — Ромка упер в него хмурый взгляд. — Какая длинная логическая цепь. Не умаялся? — язвительно произнес он и с шутливым визгом увернулся от намечавшегося шара, который Рома кинул в него практически сразу. Полина захохотала. — Рот закрой, не умаялся! Хер ли ты вообще выполз из дома? — хоть и вопрос был задан с явной целью взбесить Антона, ему там привиделось двойное дно. Ощущалось, что Рома спрашивал это не только из чувства злобы, но и по другим причинам, которые он озвучивать вслух не стал. В противовес своим серьёзным рассуждениям, Антон спросил в тон ему: — А хер ли ты сюда приполз? Стоял бы и дальше за забором. Или вообще — в школе бы остался. — А ты тут за меня не пизди, — Ромка зыркнул на него, — Захочу — приду к тебе в дом и навалю кучу тебе в цветник. — У меня нет цветника, — сквозь приступы смеха выдавил Антон. — Да и хер с ним, думаешь, я не найду, куда насрать? — Ромка сузил глаза. — Рома, — Полина осела на колени и подняла руку в жесте поражения, — Ради всего святого, перестань. — А че, он думает — я несерьёзно, а я очень даже серьёзно, — Ромка фыркнул. — Нет, я тебе верю, очень даже, — Антон усердно закивал, — Только демонстрировать мне это не надо. — Вот и все, — подытожил Ромка и прилежно опустился на корточки, начав формировать ком, — Я большой шар сделаю тогда, чтоб держался нормально. — Я тогда средний сделаю, — тут же поспешил взять на себя задачу Антон. Ему тоже хотелось взять на себя немаленький фронт работы. — Ну, так и быть, я тогда верхушку лепить буду, — не стала возражать Полина, и они принялись за работу. Последние дни выдались чуть теплее, поэтому под пушистым, только что выпавшим снегом, был другой слой, который успел чуть-чуть размякнуть и лепился просто чудно. Время от времени они переговаривались с Полиной и Ромой, уточняя, кто на каком этапе работы. И если Полина в своем длинном пуховике, шапке, шарфе и варежках была действительно тепло одета, то на Рому даже смотреть было холодно. Его кожанка была не очень-то и толстой даже на первый взгляд, что уж там говорить про второй и про третий. Единственное, что из этого выглядело действительно теплым — так это его шапка. А уж когда Антон увидел, что Ромка лепит снежный ком голыми, уже покрасневшими руками, то он и вовсе покрылся мурашками. Время было медленным, да и Антон не жаловался, хоть и чувствовал, как щеки щипало от холода. Он уже начал хлюпать носом, но от работы не отвлекался, делал снежный ком крепким, ровным и красивым. В очередной раз поинтересовавшись, сколько кому осталось лепить, Антон повернулся на Ромку и выпучил глаза: — Ты зачем такой огромный лепишь? — А толку-то от снеговика, если он мелкий? — шар, который старательно лепил Ромка, был ему практически по пояс. — А нам ты как предлагаешь сверху твоей махины наши ставить? Да и как это будет выглядеть? Как будто он отожрался на зиму? Полина не сдержала смех, но Ромка, ехидно оскалившись, ответил: — Значит слепи шар побольше. Я свой уже закончил. — И слава Богу, — закатил глаза Антон, — Представить стремно, что было бы, если бы ты его дальше лепил. — Поменьше болтай и лепи лучше, — Ромка скорчил ему рожу, а затем развернулся к Полине, обратившись к ней уже немного другим голосом, с более мягкой интонацией, — Помочь надо? Палки эти, морковка или че там… — Да, вот палочки найди, а морковка нам не нужна, — Полина, скатывая свой шар, хихикнула, — Я её уже взяла. — Откуда? — Антон с удивлением посмотрел на неё. — Из дома, — она широко улыбнулась. — Ты взяла морковь из дома… ради снеговика? — как-то глупо спросил Антон. — Конечно, — как ни в чем не бывало, ответила Полина, а затем, встав и уперев руки в бока, бодро произнесла, — Я закончила! Антон, — обратилась к нему она, — Тебе надо помочь? — Нет, — он качнул головой и, распрямившись и слегка поморщившись от того, как неприятно заныли колени от долгого сидения на корточках, с облегчением подытожил, — Я тоже шар закончил. Можно погружать. — Я сделаю, — кивнул Ромка. Он уже подался вперед, но Антон, ревностно закрыв свое творение руками, произнес с упрямством: — Я сам. — Я сям, — закривлялся Рома, повысив голос на октаву, — Нихера не сам. Ты вначале ручку без инфаркта подними, и потом уже шар, который больше, чем башка твоя. — Эта шапка твоя сибирская больше, чем башка твоя. — Да че ты доебался до шапки-то моей?! Нормальная шапка, блять! — А че ты до шара моего доебался-то?! — Доигрался, сука… — Рома, закатывая рукава, направился к нему, и Антон уже весь подобрался, больше по привычке, чем от искреннего страха, но Полина, подскочив, тут же взяла Рому под руку, отведя его в сторону от Антона. — Дай ты ему положить этот несчастный шар, — произнесла она с напускной лаской в голосе. — А если уронит? — Новый слепит. Если ты вдруг не знал, это очень просто, надо начать катать снег, пока он… — Перестань, — простонал он, вырываясь из её захвата. Полина хмыкнула, а Рома, поймав взгляд Антона, кивнул на его шар, — Че смотришь? Ставь давай свое чудо природы. Закатив глаза, но не сдержав усмешки, Антон аккуратно приподнял снежный ком руками и, стараясь не сломать его излишней силой, неспешно направился в сторону Ромкиного шара, скрючившись при этом почти что наполовину. — Ты бы его ещё за забор поставил! — язвительно кинул он Роме и внезапно услышал его хохот за спиной. Громкий, с перерывами на кашель, но искренний и… пронзительный даже. К нему присоединились старательно сдерживаемые смешки Полины. — Ой, бля! — сквозь приступы смеха провыл Рома, — Ты как рак ползешь! Хуй с тобой, этого стоило ждать! — Ой, да отвали! — беззлобно процедил Антон, наконец, водрузив свой ком снега и для надежности слегка похлопал его сверху, чтобы встал плотно, — Полин, неси свой давай. — Да, сейчас… — она, все ещё посмеиваясь, направилась чуть в сторону и, без лишних усилий подняв свой шар над землей, подошла к пока что безголовому снеговику. «Блин, — с легкой завистью подумал Антон, — Она даже ком снега грациозно несет.» Полина мягко положила шар на основание и, так же осторожно прихлопнув, отошла на шаг назад и радостно запрыгала, хлопая в ладони. От её варежек в сторону летели комки снега, но ей, кажется, было все равно. — Да, мы это сделали! — Сделали, но херово, — Ромка подошел к ним обоим и внимательно оглядел снеговика со всех сторон. Антон непонимающе нахмурился. — Это ещё почему? — поинтересовалась Полина. — А ты сбоку на него посмотри. Антон едва не зашелся в хохоте, когда увидел явную неровность в снеговике. Выглядело так, будто он, выгнувшись, сильно завалился вперед. Он произнес дрожащим от сдерживаемого смеха голосом: — У него будто… — Сколиоз, — они произнесли это вместе с Полиной и расхохотались почти что до слез. — Сколиоз… — запищал Рома, — Пиздец у него со спиной, вот че. Сколиоз, бля… Петров, — обратился он все ещё к смеющемуся Антону, — А это, между прочим, твоя вина. Он даже не обиделся на это веское замечание, веселье было сильнее желания повздорить. — Это ещё почему? — беззлобно произнес Антон, стряхивая комки снега с выбившихся из-под шапки прядей волос. Ромка, проследив за этим движением, фыркнул и произнес: — А вот потому, что нехер самому шар ставить. — А может не надо было ему такое огромное пузо лепить? — Антон указал рукой на действительно немалых размеров ком снега, который был в основании, — Мало того, что сколиоз, так теперь ещё и переедание. — Переедание лучше, чем, бля, искривление позвоночника, — Ромка качнул головой. — Чем это? — Тем, что ты хотя бы пожрал. — А мне нравится, — произнесла Полина, осматривая внимательно их ещё до конца не готового снеговика, — Хоть он и страшненький, зато наш. Мы его сами сделали, — она повернулась к Антону и задорно блеснула глазами, — Теперь во дворе у тебя до весны стоять будет! — Если не растает, — очень кстати вставил Рома, но Полина отмахнулась: — Ну и ничего, ещё одного слепим. Так… — она, сняв варежку, потянулась к карману своей куртки и вытащила оттуда ярко-рыжую морковь и… пуговицы. Антон уставился на все это с открытой челюстью: — Сколько бабушек ты обокрала, чтобы у тебя было столько пуговиц? — Они были в нашей коробке для вышивки, — возмутилась Полина, не оценив его шутки, — Пускай на благое дело пойдут, а то лежат там годами… Она аккуратно вставила морковку в середину своего шара, а сверху, по бокам, расположила две черные пуговички. Финальным штрихом стала улыбка и, вопреки всем жутковатым снеговикам, которых Антону приходилось видеть, лицо у снеговика получилось очень милым. — Прелесть, — хмыкнула Полина, отойдя на шаг назад и рассматривая свое творение, — Ром, ты палки принес? — Ага, — он кивнул и протянул ей две тоненькие, ровные палочки, которые Полина вставила с обеих сторон таким образом, что «руки» снеговика были приподняты точно в очень радостном жесте. — Ай да снеговик, — усмехнулся Антон, — Бодр и весел даже со сколиозом. — А по-моему, выглядит так, будто он танцует, — Полина заулыбалась, и они трое какое-то время стояли, рассматривая снеговика. В чем-то она была права. Кривой, с большим животом, но с очень милым лицом, этот снеговик был действительно их творением. И почему-то он виделся Антону самым замечательным из всех. Замечательным в своем несовершенстве. Он ощутил прилив праздничного настроения, которым успел зарядиться, пока изготавливал снежный ком. Полина внезапно предположила. — Может, назвать его как-нибудь? — Он ж не живой, нахер ему имя? — пробурчал Рома, выпуская клубы пара. — Пускай будет, — мягко осадила его Полина. — Снежок? — с надеждой на быстрое завершение предположил Ромка. — Как собаку, — Антон фыркнул. — Сам котелок свой напряги, раз умный такой! — И напрягу! — заупрямился Антон, однако при рассматривании снеговика, кривого и улыбчивого, в голову приходило все то, что Рома озвучил «снежок», «холодок»… — Э-э… Анатолий? — Заебись, у меня — собака, у тебя — дед, — съехидничал Ромка. — Когда ты вообще дедов с именем Анатолий встречал? — Недавно, вообще-то! — Может, Франц? — спросила Полина, глядя при этом на снеговика, точно спрашивая у него разрешения. Антон и Ромка, скептически переглянувшись, что впервые, наверное, за время их «общения» было их одновременным, согласованным действием, ровно так же, как и следом прозвучавшее синхронное «Э-э…». — Че за имя вообще такое? — спросил Ромка, потирая затылок. — Шуберта так звали, — Полина усмехнулась. — А че нам Шуберт твой? Это Россия! — внезапно патриотически выдал Рома. — Если не Франц, то не Снежок уж точно! — съязвила Полина. — Пускай Снеговиком тогда будет. — Снеговик по имени Снеговик? — Антон мягко засмеялся, — А мы от оригинальности не помрем? — А че ты предлагаешь? — беззлобно огрызнулся Ромка, а потом мечтательно вознес глаза к небу, — Варфоломеем? — Аха-ха! — Полина громко хохотнула, — А мне нравится! Пускай Варфоломеем и останется! — Может, сразу в церковь его с таким именем? — скептически поинтересовался Антон, но улыбки сдержать не смог. Странноватая кличка такому же странноватому снеговику удивительно шла. — А ты не завидуй, Петров, — гордо расправил грудь Ромка, — Сам-то лучше Анатолия ничего не предложил. Антон внезапно почувствовал зудящее внутри желание взять и попросту докопаться до Ромки, как делал это он. Или же взбесить его. В общем, хотелось до жути. И Антон не нашел ничего лучше, чем наклониться, подчерпнуть маленький комочек снега, сжать ладони, тем самым уплотнив его, а затем кинуть снежок в Ромку, который от неожиданности даже охнул, потому что удар пришелся прямо на его шапку-ушанку. Его изумленный вид был настолько комичным, ровно так же, как и глаза, медленно наливающиеся гневом, что Антон расхохотался во все горло, схватившись за живот. — Ты охерел? — гаркнул Ромка, тут же наклонившись, чтобы слепить ответный снежок. Долго времени, чтобы осознать, что его ждет, не потребовалось. Поэтому Антон, все ещё хохоча, тут же пустился в бега по собственному двору, пока Полина громко смеялась. Судя по топоту позади Антона, Ромка решил поиграть в догонялки. Приходилось петлять вокруг да около, надеясь, что если снежок и пролетит — то мимо. Но его надежды были напрасными. Скорее всего, он пытался увиливать с определенной закономерностью, которую Ромка уловил практически мгновенно. Поэтому, когда в затылок ему прилетел снежок, причем с немалой силой, Антон вскрикнул от неожиданности. Его как будто слегка даже ударили, хоть и чем-то мягким. Видимо, Ромка кидал от души. И его месть удалась. Подтаявший снег залетел за шиворот. — С-сука! — зашипел Антон, изгибаясь и пытаясь вытащить эти ледяные комочки, но сделал только хуже. Мало того, что снег заполз ещё глубже под его одежду, неприятно холодя спину, так ещё и за шиворот насыпало того, что он не успел отряхнуть со своих перчаток, — Вот ты сволочь! — крикнул он, развернувшись к язвительно ухмыляющемуся Ромке. — А это ты начал! — развел руками он, будто бы полностью оправдывая себя тем самым. — Я тебе за шиворот ничего не кидал! — Ну, бывают в жизни огорчения, че ныть-то? — несмотря на это высказывание, Ромка все равно улыбался слишком самодовольно, и Антон, намереваясь стереть это выражение, быстро слепил новый снежок и прицелился. То раздражающее выражение лица, к удовлетворению Антона, быстро исчезло. Ромка встрепенулся мгновенно, начав пятиться, — Ах ты ж бля! Петров, попробуй тольк… — не успел он договорить, как снежок пришелся прямо на его лицо. Антон не мог вспомнить, когда в последний раз он смеялся настолько громко, что горло начинало побаливать. Давно забытое чувство оказалось на удивление приятным. Он, несмотря на одолевавшее его чувство веселья, не потерял бдительности. Потому что ему все равно упорно казалось, что так просто ему это не спустят. И не зря. Ромка, стряхнув снег со своего лица, прищурился, посмотрев ему в глаза с таким выражением лица, что Антону вспомнился самый первый день в школе, где он виделся себе беспомощным комком шерсти по сравнению с Ромкой, который своим оскалом напоминал ему волка. — Ну все, — рыкнул Ромка, — Доигрался. Знакомое чувство опасности закрутилось в животе, и инстинкт буквально завопил ему «Беги!» Антон попятился назад, глядя на то, как Рома сделал первый шаг ему навстречу, потом второй… А потом рванул к нему. Едва удержавшись от панического вскрика Антон тут же кинулся бежать, почувствовав, как адреналин толчками выбрасывается ему в вены, разгоняя кровь. В бушующем рассудке пронеслась мысль, что это глупо — вот так убегать из-за какой-то детской игры, но сейчас происходящее в последнюю очередь виделось нелепой игрой. Напротив — казалось, что происходит что-то более серьёзное. Сердце билось, как сумасшедшее. Антон пыхтел, как самовар, и был готов поспорить с кем угодно, что лицо его раскраснелось, несмотря на вспыхивавшее в нём то и дело чувство страха, волнения вместе с предвкушением. Что делать? Что будет? Что, если поймает? Он бежал, наворачивая круги вокруг собственного дома, даже не задумываясь, как это могло бы выглядеть со стороны. И уж тем более он не думал о том, что могла бы увидеть мама, которой могло бы взбрести в голову посмотреть в этот момент в окно. Ромка не отставал, и что больше напрягало Антона — так это полное безмолвие между ними. Не осталось ни шуточных фраз, ни подколов, ничего, что могло хоть как-нибудь разрядить обстановку. Даже Полина, стоявшая возле Варфоломея, наблюдала за этим с растерянностью. Долго эта беготня не продлилась. Антону, падавшему с лестницы, лежавшему в больнице с сотрясением, а теперь ещё и после панической атаки, не было смысла тягаться с Ромкой, здоровым и крепким, в беге. Как бы искусно и ловко ни петлял Антон, как бы ни обманывал, скорость и удача была на Ромкиной стороне. Его настигли за домом. Когда сзади на него навалились, заранее скрутив руки, а потом поставили подножку, Антон успел только с полузадушенным криком рухнуть на землю вместе с Ромой, который выдохнул сквозь сжатые зубы что-то вроде «Вот и все». Мир перевернулся, небо и земля поменялись местами. В ушах Антон слышал грохот бегущей крови, а сам никак не мог успокоить собственный рассудок, который метался зверем в клетке. В горле пересохло, он дышал настолько загнанно, что казалось, будто он вот-вот выплюнет собственные легкие. Его взгляд растерянно метался по уже темнеющему небу, пока не смог сфокусироваться на лице Ромки, нависавшего над ним. Тот не дышал так шумно, со свистом, как Антон, напротив его грудь вздымалась, от мерных, глубоких вдохов и выдохов, от его рта шли клубы пара, в то время как сам Ромка смотрел на Антона очень внимательно. В его взгляде не было ни насмешки, ни злобы — вообще ничего из этого. Только одна сплошная серьёзность, которая Антона, в свою очередь смотревшего на Ромку в ответ, была способна вывернуть наизнанку. Шапка слетела с Ромкиной головы, поэтому Антону даже не за что было зацепиться. Все, что осталось в поле его зрения — Ромкино бледное лицо, его глаза, болотные, внимательные, ищущие, хищные. От этого взгляда хотелось спрятаться или убежать, но Антону некуда было деться: он лежал на холодной земле, а над ним нависал Ромка, пугающе-серьёзный в своем молчании. Внезапно он двинулся вперед, и Антон даже вздрогнул от неожиданности, когда Ромка положил ему ладонь на солнечное сплетение. От этого прикосновения, притупленного даже тканью его куртки и домашней кофты, Антона внезапно бросило в жар, и он растерянно уставился на Ромку, безмолвно ожидая его последующих действий. Внезапно в Ромином взгляде что-то поменялось, а рот распахнулся, точно он хотел что-то сказать, но даже если он и собирался, то узнать это уже никогда не получится. Вместо этого, Рома взял горсть снега, лежащую неподалеку от головы Антона и растер по его лицу, улыбнувшись под его недовольный вскрик. — Вот так-то! — торжествующе крикнул он. Когда кожу обожгло холодом, Антон понял, как его лицо пылало всего лишь несколько секунд назад. И как, возможно, хорошо, что Ромка на это внимания не обратил. Антон отпихнул Ромку от себя и осел на земле, убирая комки снега со своего лица руками, с которых он успел стащить перчатки. Пальцы тут же заледенели, и он обернулся к Роме, сверля его недовольным выражением лица: — Ты мудак. — Ты тоже мудак, — в долгу Рома не остался, нахлобучивая на себя свою шапку. — Неоригинально, — закатил глаза Антон, поднимаясь на ноги. — Не ебёт, — Ромка фыркнул, пряча руки в карманы своей кожанки. Антон бы мог сказать что-то едкое в ответ, но тут его прервал голос Полины, раздавшийся за его спиной: — Вы там живы вообще? Она подошла к ним, румяная и растерянная, и Антон, невольно бросив раздраженный взгляд на Ромку, который в шутливой манере широко раскрыл глаза, и поспешил её заверить: — Все в порядке, Полин. Почему мы должны быть не живы? — Потому что бегали-бегали, а потом раз — и перестали, — она всплеснула руками, точно это объяснение полностью могло сойти за аргумент. — Да нормально все, не парься, — ободряюще произнес Ромка. Последующий момент Антон будет ещё долго прокручивать в своей памяти, ровно так же, как и момент, когда они с Ромкой молчали, глядя друг другу в глаза. Будто бы прозвучал никому не слышный щелчок, и в глазах Полины что-то прояснилось. Она окинула их обоих цепким взглядом, и выражение её лица поменялось. Если бы они были в мультике, то над её головой явно появилась бы лампочка. Только эта не та лампочка, которая появляется у героев тогда, когда в их сознании рождается замечательная идея. Напротив, создавалось чувство, будто Полина что-то поняла. Что-то, далекое от Антона и, возможно, даже от Ромки. В её глазах было множество эмоций: от осознания, понимания, до нежности на пару с тревогой. В любом случае, она не спешила озвучивать свои мысли вслух. Но почему-то её молчание только лишь посеяло в Антоне зерно сомнения. О чем она думала в тот момент? Полина не ответила на его громкий, но беззвучный вопрос. Лишь улыбнулась мягко в своей привычной манере, стряхнула с плеч Антона снег, а уже потом обратилась к Роме: — Скоро пять… Я думаю, нам пора идти за Бяшей. Ромка вначале растерялся, а потом кивнул, нахмурив брови. Антон чувствовал себя таким опустошенным, уставшим и почему-то странно смущенным после этой беготни, что даже не нашелся со словами, а просто молча пошел провожать Полину и Рому до калитки забора. Пока снег хрустел под его ногами, он все никак не мог понять, что же с ним происходит. Почему в нем упрямо металось чувство, будто в его разуме бушует буря? Или же это все усталость? Почему к этому чувству радости, почти что эйфории от встречи с Полиной и проведенному вместе с ними двумя времени примешивалось другое чувство: волнения, стыда? При этом эти эмоции, несмотря на свою изначально отрицательную основу… окрыляли его? Ему казалось, что произошло что-то очень странное и по своей важности чуть ли не судьбоносное. Однако Антону очень хотелось отделаться от этих глупых, ненужных в тот момент чувств. Когда они оказались у калитки, Антон произнес с благодарностью, глядя на Полину: — Спасибо огромное, что пришла, — его взгляд коснулся и Ромки, и он поспешил исправиться, — Что пришли. Вы оба. Я думал, что с ума сойду от тоски. Несмотря на все произошедшее, он был действительно счастлив и благодарен за то, что Полина не бросила его в собственной хандре и за эти двадцать минут смогла изгнать всю печаль и вдохнуть в него новую жизнь. — Не благодари даже, — с улыбкой отмахнулась Полина, — Я бы так и так к тебе пришла. Ты не отделаешься, — она хмыкнула, а потом заключила Антона в объятия, — Не грусти. По крайне мере, старайся не грустить, — пробубнила она в складки его куртки, — На новогодних каникулах точно встретимся, я тебе обещаю. — Хорошо-хорошо, — он сжал её в коротких объятиях, а затем отпустил, напоследок послав ей очень искренний, теплый взгляд. Антон, переведя взгляд на Рому, ощутил, как эти дурацкие эмоции вновь овладевают его хладнокровным рассудком. Точно он стоял перед директором будучи младшеклассником, точно выступал на публичном собрании… Что-то странное ощущалось внутри, и Антона это беспокоило. Стараясь никак внешне не показывать своей озадаченности, он протянул руку Роме и тот молча пожал её в ответ, глядя ему в глаза. Антон ещё тогда запомнил, насколько у Ромы была холодная рука, и как сильно это чувствовалось даже сквозь ткань перчаток. — Пока, — практически прошелестел он. И если Антона мотало от волнения до спокойствия, то Ромка на его прощание отреагировал привычно. Слегка хмыкнул, немного нахмурился и, прежде чем развернуться и скрыться за пределами забора, махнул рукой и негромко произнес: — Бывай. Антон растерянно смотрел ему вслед, а затем перевел глаза на Полину. За секунду до того, как она успела затаить это, он успел уловить в её лице то самое выражение, которое он увидел буквально пару минут назад. Что бы оно ни значило, ему не хотелось выпытывать это у Полины. Тем более, если она старалась этого не показывать, значит у неё на то были свои причины. Но для себя Антон мысленно подметил, что ему следует отследить закономерность этих взглядов и сложить дважды два, чтобы определить, в чем причина этих взглядов, и почему Полина остается безмолвной. Она посмотрела на него ласковым взглядом, натягивая ворот своего пуховика чуть повыше, чтобы было теплее. — Увидимся, — с легкой улыбкой произнес Антон. Она кивнула: — Обязательно. И очень скоро, — она шагнула за калитку, — Выздоравливай! И, кстати… — её глаза озорно блеснули, — Присматривай за Варфоломеем! — Безусловно, — вдогонку ей засмеялся Антон, а затем, прикрыв калитку, длинно выдохнул, ощущая в груди полноту жизни. Он весь взмок от долгой беготни, разрумянился, его волосы застыли сосульками от попавшего на них снега, и мама наверняка будет ругаться, увидев, сколько снега у него за шиворотом, но Антон уже очень давно не чувствовал себя таким счастливым. Пройдя мимо Варфоломея, он остановился. Снеговик выглядел очень запоминающимся, и Антон в очередной раз не смог сдержать смеха, глядя на его необычный вид и «сколиоз на пару с перееданием». И, чтобы завершить образ, он снял с себя шарф и, высунув кончик языка от усердия, аккуратно повязал его на Варфоломее. — Теперь тебе точно теплее, а? — со смешком поинтересовался он у снеговика, а затем, кинув на него последний взгляд и увидев ответную, пуговичную улыбку, он направился в сторону крыльца. Дома пахло гренками.