Keep silence

«Что мне сказать?» Антон широкими шагами рассекал полуосвещенный коридор, едва успевая разглядеть за поворотом Ромкину спину, за которую цеплялся взглядом, как только мог, чтобы не упустить. «Стоило ли вообще за ним идти?» Очень кстати в голове всплыло оскорбленное, полное гнева и унижения лицо Ромки сразу же после того, как тот парень по имени Дима обрушил на него свои жалкие, неуместные комментарии. «Стоило остановить его» Определенно. Антону было стыдно, что он стоял в тот момент, подобно безэмоциональной статуе, не сумев даже и слова вставить во время этой разборки. «Сказать заткнуться или просто оттащить Ромку от него» — Подожди! — внезапно крикнул Антон, пытаясь догнать Ромку и даже перейдя на бег, чем, естественно, не облегчил себе задачу, потому что тот явно не собирался останавливаться. До ушей Антона донеслось гневное ругательство, которое Ромка пробормотал себе под нос, прежде чем дернуть на себя дверь, судя по всему, туалета. — Блять… — выдохнул Антон, когда Ромка скрылся за дверью, и, недолго думая, зашёл в туалет вслед за ним. Плиточные стены с узорами, чистый, вымытый пол, выстроенные в небольшой рядок кабины. Все, как по театральным стандартам, с иронией подумал Антон, переводя взгляд на Ромку, который, подойдя к раковине, резко выкрутил рычаг на полную, из-за чего струя с громким шипениям хлестнула из крана, в то время как Ромка начал агрессивно мылить руки, точно хотел смыть с себя конфликт… Или успокоиться? Так или иначе, движения были отточенные, заученные. Антон сделал шаг ближе, встав напротив и растерянно произнеся: — Ром… — Че? — спросил он, не отрывая взгляда от рук и глядя, как стекает к сливному отверстию мыльная пена, — Нахуй ты вообще за мной пошёл? Я тебя просил? — его голос звучал немного приглушенно из-за звуков воды, но даже так было слышно, как Ромка сплевывает каждое слово. Антон сглотнул. — Я просто… И в самом деле: а зачем он за ним пошел? Что мог сделать такого Антон, что он вдруг так внезапно сорвался за Ромкой? Успокоить? Ну, это вряд ли. Сказать утешающие слова? Тоже полный бред. Рома не был маленьким ребёнком, не было необходимости носиться с ним и сюсюкать, но по какой-то же причине Антон за ним пошёл? Ромка выключил кран и, прошествовав к бумажным полотенцам, резко крутанул рулон, вытащив квадратика четыре, если не меньше. Скучковав их в один большой ком, вместо того, чтобы сложить, он грубыми, небрежными движениями обтер собственные руки. — Ты просто что, Петров? — холодно спросил он у Антона, и от такой интонации внутри что-то опасливо напряглось, как в самые первые дни в школе. Он точно рефлекторно настроился на агрессивный конфликт. Нет, так не пойдет. Нужно было найти другой путь решения проблемы. Антон вновь обратился к своему сознанию. Почему он побежал за Ромой? Все же Антон не был так глуп, он уже принял подсознательное решение, но все ещё не догадывался, какое же оно. — Я хотел с тобой поговорить, — произнес он чуть медленней, чтобы утихомирить бушующий ураган из чувств как у себя, так и у Ромки. — О чем нам с тобой перетирать-то? — иронично усмехнулся тот, наконец, повернувшись к Антону, — Сам все видел. — Это было действительно хреново, — подтвердил Антон, а затем добавил, — Но ты в этом не виноват. Он не успел закусить язык прежде, чем эта фраза вырвалась из его рта. Нет, не так. Блять, он не должен был это говорить! Сказанное, судя по всему, Ромке не понравилось в равной степени. Покачав головой и поморщившись он кивнул в сторону двери: — Не нужны мне утешения твои. Пиздуй, я сам разберусь. Антон тут же смягчил интонацию, но шага назад не сделал. Он не собирался отступать так плохо. — Слушай, — его голос прозвучал хладнокровно, спокойно, но не участливо, чтобы настроить Ромку на какой-никакой, но конструктивный диалог, — Да, я это видел. Я не собираюсь говорить, что ты вообще ни в чем не виноват… — Ты уже это сказал, — нахмурился Ромка, скрестив руки на груди, и Антон яростно замотал головой: — Забудь об этом, я просто дурак. Последовавшее молчание немного подтолкнуло Антона действовать дальше. Если Ромка не стремится вытолкать его за дверь туалета, то это уже к лучшему. — Я видел, что тебя, — он стремился подбирать слова, деликатно избегая таких понятий, как «обидела», «расстроила», — Огорчила и разозлила эта перебранка. Да, может быть, ты был неправ в какие-то моменты, может, тебе не стоило хватать его за воротник, может, не стоило обращать внимания на них, — голос понемногу креп, — Но то, что они сказали… Знаешь, я не думаю, что по-настоящему интеллигентные люди так себя ведут. — Да что ты? — практически любая сказанная Ромкой фраза уже заведомо звучала, как вызов. — Посмотри даже на нашу Полину. Я думаю, она самая интеллигентная в классе. Да что там в классе — в школе! А я не припоминаю, чтобы она хоть раз вела себя как этот… Дима. — Понятное дело Полинка так себя не поведет, — отрезал Ромка, из-за чего заявление прозвучало категорически, — Я её знаю уже сколько времени… Она не станет говнить меня, потому что она уже к этому привыкла, да и не хочет, поди, расстраивать… — внезапно Ромка вскинулся, — Вот ты видел, что она сейчас сказала? — он кивнул в сторону двери, точно Полина стояла за ней, — Её парил не этот франт ебаный в рубашечке, а то что люди на нас, видите ли, смотрят, — Антон чувствовал, как в Ромке снова продолжает вскипать злоба, — Она так себя не ведет, потому что не хочет, бля, обижать… — Нет! — грубо вскрикнул Антон, упрямо стоя на своем, — Полина никогда не умалчивает о чем-то из жалости. И это хреново, если я об этом знаю, хотя я тут недолго, а ты — нет. — Да что ты говоришь? — съязвил Ромка, а Антон продолжил: — Да, Полина себя так не ведет. Она спокойно реагирует, если ты чего-то не знаешь, всегда о чем-то рассказывает, делится какими-то умными фактами. Знаешь, кто являются представителями интеллигенции? Ученые, мыслители, образованные люди… — Антон буквально цитировал папу, который как-то раз объяснил ему значение столь заумного слова, — И на них держится общество. Они и в политике, и в университетах. Вот в чем разница между настоящей интеллигенцией, как Полина, и между такими, как они, которые только думают, что они такими являются. Интеллигенция просвещает, а не «говнится». В этом-то и дело. Ромка посмотрел на него, и в его глазах впервые с начала разговора Антон увидел что-то вроде сомнения. Это дало надежду: — Так что вообще не стоит воспринимать всерьёз то, что тебе там сказали. Потому что они сами не знают, о чем говорят. Почему ты вообще даешь им право залезть тебе в голову? — Петров, — Ромка грустно усмехнулся, — Ты много говоришь, а сам нихера не понимаешь. — И в чем же я не прав? — с вызовом бросил Антон, но Ромка, судя по всему, был слишком уставшим, чтобы продолжать разбор полетов. Того хватило только на то, чтобы небрежно бросить: — Давай, иди. И дверь прикрой за собой. — Я не собираюсь никуда идти, — гневно произнес Антон, — Почему ты меня не можешь услышать, а этого говнюка до последнего слова послушал, так ещё и воспринял это? Тебя что, настолько это задело? Судя по всему, слово «задело» было для Ромки фатальным, поэтому он гаркнул так, что Антон еле сдержал себя, чтобы не подскочить на месте: — Да! Я, блять, это запомнил! Знаешь почему? Ты че, думаешь, этот уебан был единственным, кто так говорит? Ты думаешь, я в первый раз это слышу? Да я даже от тебя, мудака, это слышал! — Когда?! — А ты мозгами пораскинь, — Ромка внезапно ядовито улыбнулся, — В склеп мы с тобой что, не падали? Как ты там сказал? «Тупой, грубый и максимально ограниченный»? Ты че, думаешь, что я это не запомнил? Антон чуть было воздухом не подавился. Ромкины слова резанули по его чувству справедливости конкретно, заставляя почувствовать вину за сказанное. Тогда Антон не мог это контролировать. Тогда он изнывал от боли, злобы и чувствовал, что на грани того, чтобы кинуться на Ромку и перегрызть ему горло. Тогда этими словами хотелось сделать больно. Его будто скинули в море зимой, а он оказался совершенно беззащитен перед воспоминаниями, которые окутали его. Сразу вспомнилась кромешная тьма, из-за которой Антон чувствовал, будто сходит с ума, потому что кроме плоскости пола он не ощущал ничего. Вспомнилась ослепительная боль, вызванная падением с лестницы. И, конечно же, вспомнилось, как отвратительно много всякой дряни они наговорили друг другу, плевались словами, как ядом, как сцепились, силясь причинить друг другу как можно больше боли. Он старался не думать об этом с самого того дня, и, возможно, это было ошибкой, потому что его точно парализовало, пока он пытался понять, о чем говорит Ромка. Много времени на это не понадобилось, но Антон был поражен тем, что действительно так сказал. — Потому что в тебе ничего нет, — последующие слова были довольно жестокими, но Антон не жалел ни об одном, и даже будь у него возможность переиграть все на новый лад, он бы не изменил последовательности событий. Он перебил Ромку, и поэтому их голоса слились на какую-то крохотную секунду, и Антон повторил, — Ничего. Не из-за меня твои проблемы происходят. Ты сам все знаешь. Тебе нечего ей дать, — Антон говорил в пустоту гадкие слова, которые, без всяких сомнений, приносили Ромке боль, и чувствовал, как урчит удовлетворенно внутри то самое темное и злое, ждавшее этого момента, — Ты тупой, грубый и максимально ограниченный, ты изъясняешься, как быдло, ничего не умеешь, не знаешь, и хорош только в драках. И дело уже даже не в Полине… — Антон перевел дыхание, и буквально услышал, как хрипит и гудит его грудная клетка, — Кто вообще тебе сказал, что ты чем-то меня лучше?.. Если вспомнить, что последовало дальше за теми словами, то не стоило удивляться тому, что Ромка это запомнил. Антон действительно тогда сказал много гадкого. Пусть даже и казалось в тот момент, что Ромка этого заслуживал. — Зачем ты это запомнил? — глухо спросил Антон. — Я че, думаешь, специально это делал? — огрызнулся Ромка, — Я просто запомнил… Так что ты вообще не первый, от кого я это слышу. — Я так не считаю, — сглотнул Антон. Нет, нельзя было отвлекаться на какие-то обрывочные воспоминания. Он должен был доказать Ромке собственную позицию. — Н-да? — Ромка едко усмехнулся, — Тогда мне так не казалось. — Тогда все было по-другому. А ещё я потерял сознание через несколько дней, думаешь, я мог соображать здраво? Ромка ничего не ответил, но Антон по его глазам понял, что тот все равно ему не верит. — Слушай, — Антон вздохнул, — Ты можешь вообще это все прослушать, но тогда все правда было иначе. Мне казалось, что ты полный мудак, раз решил в крысу столкнуть меня со спины. Я разбил подбородок, было холодно и больно, — он слегка улыбнулся, — А ещё я хотел тебя голыми руками задушить. Но тогда я тебя совсем не знал. — И что с того? Сейчас что-то поменялось? Ты считаешь, что я умный и дохуя шарю за этикет? Да вот нихера подобного, ты при своем мнении остался, но просто не говоришь уже так, потому что мы типа кореши с тобой… — Да что с тобой не так? — возмутился Антон, — Почему ты так думаешь? Да, может, ты не самый умный человек, которого я знаю. Но подумай сам: стал бы я с тобой «типа корешами», если бы ты продолжал оставаться таким? Если бы ты был тупым и ограниченным, то ты бы ничем не отличался от того же Семёна, которого я на дух не переношу, — Антон поморщился, — Я же тебе ещё первого января у Полины сказал, не помнишь? Я сказал тебе, что не считаю, что ты глупый. Я же не шутил! Почему ты умудрился запомнить все, что угодно, кроме тех моментов, когда я тебе действительно говорил то, что я думаю? Ромка вздохнул, а потом внезапно сел прямо на пол. Сел и так по-детски поджал ноги к себе, обвив их руками и уставившись в пустоту, что Антон замер, и от копившегося в нём недовольства не осталось и следа. — Петров, — начал тот хрипло, и Антон напряг свой слух максимально, стараясь уловить хоть малейший оттенок любой эмоции, звучавшей в Ромкином голосе, и сейчас его просто сбивало наповал количество разочарования и горечи, с которым звучали дальнейшие слова, — Ты мне можешь хоть все уши обоссать и говорить, что ты так не считаешь. Но даже я кой-чего вижу, — Ромка поднял на Антона глаза, — Я действительно быдло, я реально глупый, я ниче вообще по жизни не знаю, я книжек в жизни, бля, нормально не читал, и все, что я умею — это пиздиться за гаражами и ножичком по дереву резать. А знаешь, что самое стремное? — Ромка улыбнулся уголками губ, — Я в этом сам виноват. Меня никто таким не делал, я сам выбрал быть быдларем, а теперь сижу тут с тобой, в толчке, и ною, что это так. — Ты не ноешь, — негромко возразил Антон, — И это правда не так. — Вот, — Ромка поерзал на месте, — Ты ж бывал в таких местах, как театры эти? Мне Полинка рассказывала, что ты в Москве был. Был когда-нибудь на Красной площади, м? — Был, — кивнул Антон, не совсем понимая, к чему тот ведет. Ромка кивнул: — Во-от. Наверняка ты видел там вот таких же, — он вновь кивнул в сторону двери, намекая, на этот раз, на Диму, — Хлыщей холеных, такую же интеллигенцию, которые там с таким видом ходят, будто это все они купили. Антону вспомнилось, что он частенько проходил мимо богато и красиво одетых парней и девушек, которые на фоне его самого казались куда более яркими и интересными, чем он. Он наблюдал, как подружки выходили из одной машины, заходя в красивые магазины. Вспомнился мужчина с дорогими часами и его избалованные дети, которые прошли мимо него, когда Антон с семьей был в Центральном детском магазине, где родители не могли позволить себе даже одной куклы для Оли. — Так вот когда на них смотришь, — продолжал Ромка, — Ты сразу же вдупливаешь, какая разница между вами. Так что даже этот франт ебаный, Дима — точно такой же. Их всех, этих модников и хлыщей, так дохуя, что чувствуешь себя говном на ферме. Такие реально правят всем миром, и перед ними все дверки сразу открываются, понимаешь? Вот в чем проблема, Петров. В этом и дело. Ты и Полинка, да даже Бяшка. Вы, может, и пойдете дальше, может, в Москву эту переедете, работать там будете, а вот я… Я останусь здесь, потому что мне дороги закрыты. Я не умный дохуя, не богатый, так что для меня уже решено все. — Ты хочешь сказать мне, что готов похоронить свою дальнейшую жизнь заранее, уже сейчас? Ты же не знаешь, как все сложится… — Я не знаю, как сложится, тут ты факты говоришь. Но я знаю, что ничего хорошего мне ждать не надо. Я знаешь, типа… — Ромка глубоко вздохнул, точно старался унять разбушевавшиеся эмоции, — Юностью своей наслаждаюсь, пока она есть. На каток с вами хожу, летом в речке купаюсь… Но когда сталкиваюсь с такими интеллигентами, сразу понимаю все. — Что ты понимаешь? — Антон сел напротив Ромки, безо всяких волнений и причитаний опустившись на прохладный кафельный пол. Ромка никак его действия не прокомментировал, а лишь посмотрел в глаза и будто припечатал: — Что я — часть массы, которой они правят. Они — особенные, даже если ещё не стали взрослыми, а я — нет, сколько бы не въебывал. И мы сейчас все пиздюки, так что ни ты, ни Бяша, ни Полинка — никто из нас не особенный. Мы просто живем свою жизнь, пока они берут от неё все самое лучшее. Так что когда я сталкиваюсь с ними, я понимаю, что мы пиздец какие неравные. Антон пораженно молчал. Он бы никогда не подумал, что Ромку тяготят столь сложные и глубинные мысли, о которых Антон, например, в жизни своей не задумывался. Точнее, ему порой так казалось, но он слишком быстро выбрасывал это из своей головы, чтобы ударяться в какой-то анализ, в то время как Рома был обработан такими сложностями с головы до ног и варился в этом соку уже черт знает сколько времени, подхватывая любую, уличающую его в глупости или невежестве, фразу. — А что в твоем понимании особенный? — уточнил Антон, вглядываясь в узорчатый пол, и ответил Ромка не сразу: ему понадобилось около нескольких секунд, чтобы ответить со вздохом: — Так сразу и не скажешь. Не все, у кого есть бабки, особенные. Но большинство — точно. Они живут так, как в фильмах крутых, ездят на машинах охуительных… Не все интеллигенты, конечно, пиздато живут, но я сейчас про тех затираю, с которыми мы сегодня столкнулись. Я уже сказал, ни ты, ни я — не особенные. А я плюс ко всему ещё и быдло. От этого не легче, потому что прорваться по жизни сложно. А тупым ещё сложнее. Антон медленно выдохнул, силясь сдержаться. Удивительно, насколько же категорично и абсолютно Ромка был уверен в собственном невежестве и быдловатом характере. И какой по счету гвоздь своими фразами забил парень по имени Дима, для которого Ромка какое-то время будет существовать лишь не самым приятным воспоминанием и скоро рассеется, в то время как Ромка запомнит его очень, очень надолго, если не навсегда. — Я тебя сейчас только об одном попрошу, — тихо произнес Антон, положив подбородок на колени подогнутых к корпусу ног, — Услышь меня, пожалуйста, очень внимательно, и постарайся мне поверить, потому что мне нет смысла тебе врать. Ромка ничего не ответил, но по его взгляду Антон понял, что тот открыт и услышит то, что до него пытаются донести. — То, что я сказал в склепе — это одна большая ошибка. В целом то, как мы начали — это большая ошибка. Ты и сам многое мог сказать, но сейчас я знаю, что ты хотел это сделать, чтобы побольнее задеть. Я делал абсолютно то же самое, поверь мне на слово. На самом деле, — Антон поднял на него взгляд, стараясь говорить как можно четче и уверенней, — Я уж тем более не считаю тебя глупым. Знаешь почему? Да потому что есть разница между «умный» и «дохрена знает». Можно быть всезнайкой и при этом никому не нравиться, ничего не уметь, потому что кроме знаний у тебя ничего нет. А быть по-настоящему умным — это уметь применить в нужный момент то, что ты знаешь. А знания приобрести не сложно. На самом деле несложно. Можно читать, можно чуть больше прислушиваться к учителям в школе, — Антон улыбнулся, — Когда у тебя кругозор широкий — сразу находится дело жизни. Мне так папа рассказывал. Если у тебя действительно познания неплохие, ты уже знаешь, что тебе нужно. — Были бы познания… — Для того, чтобы много знать, особого таланта не нужно. Ромка лишь что-то невнятно хмыкнул на это заявление, и Антон, вдохнув, перешёл к тому, что беспокоило его больше всего: — И насчет особенных людей. Я не стану говорить тебе, что я один прав, а твоя точка зрения — полная хрень, но мне кажется, что одну деталь ты упустил, — Антон пытался говорить как можно аккуратнее, — Я не уверен, что особенные люди существуют. — Существуют, — по-детски возразил Ромка. — А если и существуют, — продолжил Антон, — То как все поняли, что они особенные? Один человек добился больших денег, другой увидел, как он это сделал, повторил то же самое и тоже добился денег. Так кто же из них особенный — тот, кто первым это сделал или тот, кто додумался перенять стратегию? — Ромка скептически посмотрел на него, и Антон продолжил, — Да, ты прав. Ни ты, ни я — мы вообще не особенные. И никто не особенный. Ты не можешь стать особенным в мире, понимаешь? — Нахуя ты мне сейчас это говоришь… — Подожди, не перебивай меня, — строго отбрил Антон, — В том-то и дело, что ты особенный. — Пиздеж. — Почему? — Потому что пиздеж. В каком месте я особенный? — Ну, для Бяши ты, например, особенный. Ромка посмотрел на него так, будто Антон на его глазах откусил себе руку: со смесью катастрофического непонимания и озадаченности. — Ты это… — Нет, я ничего такого не имею в виду, — Антон покачал головой, едва не рассмеявшись от абсурдности того, как прозвучала сказанная им фраза, — Короче говоря, для Бяши ты особенный, потому что ты его лучший друг. Он не станет дружить с Семёном, например, или с кем-то ещё из класса, потому что он хочет быть друзьями именно с тобой. Ему не нужен кто-то другой, ему нужен ты, потому что ты для него — особенный. Такого другого нет. — Ты меня понял не так… — Нет, я все правильно понял, — покачал головой Антон, — Я имел в виду как раз то, что ты и есть особенный. Просто особенный на том этапе, на котором ты сейчас находишься. Ты особенный для Бяши. — Ну, понятное дело, у Бяшки-то помимо меня друзей не так много. — Дело не в этом. А в том, что он не хочет дружить с кем-то другим. Будь бы ты посредственным, неинтересным, тогда он бы не колебался. И он не единственный. Ты особенный для твоей мамы, она ни на кого другого тебя не поменяет ни в коем случае, ты особенный для Полины, ты особенный для своих сокомандников по волейболу. Понятное дело, ты не можешь быть властителем мира, — Антон этим предложением немного заземлил собственные слишком пышущие пафосом фразы, — И вряд ли им когда-нибудь станешь. Но когда ты будешь лучше, старше, умнее — станешь особенным для очень многих, а это важнее, чем править. Просто даже сейчас, когда тебе кажется, что ты в выгребной яме, даже тогда кто-то будет помнить о тебе. Ромка неопределенно пожал плечами, но что-то в его глазах переменилось, как будто он действительно услышал что-то, что слегка пошатнуло его устоявшееся мнение. Антон решил добавить ещё немного, чтобы окончательно заверить его. — Ты лучше, чем самому себе кажешься. Да, может быть, это незаметно с первого взгляда, потому что я много плохого о тебе успел надумать. Но я же по какой-то причине забираю свои слова назад. Я же почему-то побежал за тобой сюда и сижу здесь, на полу? — Жалко стало? — грустно ухмыльнулся Ромка, словно до последнего стараясь отшутиться, прежде чем ему пришлось бы столкнуться лицом к лицу с реальностью, в которой большинство его установок и представлений о людях не всегда работают. Антон едва не возмутился, но все же смог ответить вразумительно и спокойно: — Нихера. Я сюда пришёл, потому что не считаю правдой то, что тебе там сказали. И Полина не считает, и Бяша. Если бы ты таким был, то вряд ли у тебя были бы друзья. Но оглянись: люди к тебе тянутся, твоя мама все за тебя отдаст, твои сокомандники готовы слушать тебя. Неужели ты готов на все это закрыть глаза просто из-за одной стремной ситуации? — Знаешь, это типа, — Ромка махнул рукой в неопределенном направлении, — Рассуждать-то легко. Я ни на что глаза не закрываю, — он поднял на Антона взгляд, — Но когда повторяется одно и то же, ты все равно это запоминаешь. Да и в принципе… Память у людей так работает — мы только обидную и злую херь помним, Тоха. Я думаю, что и ты такой же. Чему тогда удивляться? Антон застыл, напряженно поджав губы. Кое в чем Ромка был действительно прав: плохие события в голове отпечатывались действительно намного ярче и острее, чем хорошие. И, более того, Антон был уверен в том, что он сам абсолютно точно такой же. Он помнил много плохого: конфликты в семье, дурацкие ситуации и стычки со сверстниками, конфликты с тем же Ромкой или те моменты, когда несправедливость, как ему казалось, хлестала через край. Антон тряхнул головой. Нет уж. Нельзя позволять так легко отвлечь себя и вывести из какого-никакого, но состояния равновесия. — Да, я тоже помню много плохого, — подтвердил он, не став юлить, — И такие события хуже забываются, чем что-то хорошее. Но в критические моменты лучше обратиться к хорошему, чем вечно топить и говнить себя. Если будешь только в плохом вариться — жизнь будет проходить мимо. Ромка выдохнул и слегка прикрыл глаза. — Мне кажется, что она все равно мимо пройдет. Не я один такой гений, который по жизни хочет чего-то добиться. Таких пруд пруди. Дохуя просто. Так что я, скорее всего, тупо нишу свою займу. — Нишу? — Ну, блять, буду работать физруком каким-нибудь в дыре. Или, бля, алкашом стану. — Ты же не пьешь регулярно. — Ну, бля, значит запью. Или охранником стану где-нибудь. Ну, короче, то, на что я гожусь. — Мне кажется, что ты немного утрируешь, — Ромка посмотрел на него недоуменным взглядом, и Антон поспешил исправить, — Перебарщиваешь. — Я просто хуй знает, чего от жизни ждать. Если так продолжу, то реально на дне окажусь. — Ты можешь готовиться к худшему, — кивнул Антон, — Но хоронить себя заранее не стоит. Вначале попытайся. Начни с чего-нибудь. — Да с чего? — Есть уйма вариантов. Начни разговаривать перед зеркалом и дикцию тренировать, попробуй начать рисовать и излагать мысли на бумаге, напиши сказку, сочини свою песню на гитаре. Ромка выглядел так, что Антону действительно полегчало. Что-то зажглось в его глазах: — Звучит действительно… Но перед зеркалом пиздеть — моя мать подумает, что я окончательно ебу дал. Антон подавил смешок. — В любом случае — начни с чего-то творческого. Заставь свой мозг время от времени работать, тогда остальное пойдет легче. Ромка прикрыл глаза. — Может, и пойдет. — Знаешь, — негромко произнес Антон, вглядываясь в узор стен, окружавших их, — Я думаю, что к тебе будут тянуться и дальше. Для тебя это не сложно — вести людей за собой. На тебя будут равняться. Ромка слегка вздрогнул, а потом, хмыкнув, посмотрел Антону в глаза и произнес задумчиво: — Что ж для этого сделать-то надо? Антон пожал плечами: — Не менять себя. Наверное. В Ромкином взгляде ничего особо не поменялось, но его напряженные в течение всего этого диалога плечи, наконец, расслабились, из-за чего его тело перестало казаться напряженным, как затаившийся в высокой траве зверь. Антона и самого понемногу начало отпускать, и он впервые за эти минут пятнадцать, что они с Ромкой сидят на кафельном полу и разговаривают, понял, в каком напряженном состоянии пребывал все это время. — Только я не имею в виду, — поспешил дополнить Антон, — Что теперь вообще ничего не надо делать, и все само к тебе привалит, — Ромка усмехнулся, — Тебе так или иначе придется чему-то учиться, быть хорошим собеседником, развиваться. Иначе дальше пойти не получится… Но менять себя не надо. Ни в коем случае. Оставайся при своем: будь грубоватым, громким, может, слегка бестактным. Идеальных людей не бывает, так что не стоит себя сдерживать. — Думаешь? — Знаю. Потому что хуже глупости и жадности, наверное, только лицемерие. Рома, глядя на него, задумчиво кивнул, наверное, в первый раз за их дискуссию, и это как никогда доказывало, что Антон действительно все сделал правильно и хоть как-то смог если не развеять его тревожные, отчаянные мысли, то хотя бы ненадолго попридержать их в дальних уголках сознания. — Полегчало? — поинтересовался он у Ромки и, дождавшись от него неуверенного, но все же кивка вместе с утвердительным мычанием, едва ли не просиял, осознав, что, наконец, смог оказать Ромке ответную помощь, как делал тот прежде по отношению к Антону. — Харе лыбиться, уебан, — лениво огрызнулся Ромка, и Антон с громадным чувством неловкости осознал, что просиять-то он не просиял, зато улыбку от уха до уха ему скрыть не удалось, так что он явил свое довольное лицо Ромке во всей красе. — Я и не собирался… — растерянно пробубнил он, потирая нос, тем самым вызвав у Ромки усмешку: — Да-да, не собирайся и дальше, — он отер затылок ладонью, а потом произнес глухо, — Но с Полиной я всрато поступил. И с Бяшкой тоже. На неё наорал, а его — кинул. — Они не будут на тебя злиться, — заверил его Антон, — Бяша — тем более. Он вообще посоветовал мне оставить тебя в покое и дать самому в себя прийти. Ромка внезапно улыбнулся: — Бяшка меня знает. Я с ним с началки дружу. Но откуда ж он бля знал, что ты тот ещё психолог, а? — Да я сам не знал, — хмыкнул Антон. — Я в ахере, что терапию ты проводишь, а с паничкой к хуям все равно свалился. — Так со стороны чужие проблемы-то легче решить, чем свои, — вздохнул Антон. Ромка вздохнул, а потом вновь ощетинился: — Не, ну и она хороша, ниче не скажешь. Я че, виноват был? — Был, — кивнул Антон, усмехнувшись, — Все равно тебе стоит научиться решать проблемы словами. — А я решал, — Ромка вскинул указательный палец, посмотрев на Антона так, словно следующая фраза окончательно привела бы его к победе в суде, — Заметь, ни одного удара. А я ведь мог. — Мог. — Не, но орать на неё тоже не надо было… — Ромка, невзирая на пассивность Антона в этой части диалога, продолжал рассуждать сам с собой, напрочь игнорируя не особо содержательные реплики Антона, — Она ж добра хочет. — Вы раньше никогда, что ли, не ругались? Ромин взгляд на секунду застекленел, а потом он произнес как-то глухо и огорченно: — Ругались. Но давно. А до этого — ни разу, — он хрустнул пальцами, — Мы с ней вообще огонь и воду прошли. Она мне помогала, блять, столько раз… Антон сразу вспомнил разговор с Полиной по телефону, из которого ему удалось немало узнать. — Она не хотела, чтобы Рому били, но оставить его папу тоже не могла, — с горечью произнесла Полина, — Она так боялась, что в поселке все будут знать, что Ромин папа — сумасшедший, что даже не могла попросить у кого-то помощи… Хотя все знали. И молчали. — Неужели никто вообще… — Совсем никто. Только когда Рома подрос более-менее, он оставался вместе с тетей Аней. Он был уже достаточно сильным, чтобы подавить все эти приступы. А до этого он всегда убегал из дома. — Куда?.. — К нам. Ко мне и дедушке. — Как… к вам? — тупо переспросил Антон. — Вот так, — с горечью произнесла Полина, — Хоть днем, хоть ночью… В любое время года. Иногда он прибегал зимой, на нём тонкая кофта какая-то, штаны… Как его тогда колошматило… Мы с дедушкой поили его чаем, он иногда ночевал у нас. Но когда ночевал, ему было очень плохо. Ему почти всегда было плохо. Он боялся, что тетю Аню просто убьют… А ещё ему было стыдно, что он отсиживался у нас, пока с тетей Аней что угодно могло случиться. У Антона пробежали мурашки. Уже давно он не чувствовал так много чужой горечи, чужой скорби, чужого страха и боли. Пропуская это через себя, он испытывал чувство, по уровню страдания схожее с потерей близкого. — Дедушка все понимал. Он всегда был рад Роме, всегда старался ему помочь. — Подожди… — осекся Антон, — А сколько вам было лет? — Лет по десять… — пробормотала Полина, — Может одиннадцать. Так и не вспомнишь сразу, он часто к нам прибегал. Практически каждую неделю, — она простонала, — Господи, почти каждую неделю… Да, это действительно не тот случай, когда человек бьет себя в грудь и говорит о вечной дружбе. Здесь связь куда более личная, крепкая. И наверняка Ромка не раз пресекает себя, прежде чем сказать Полине хоть что-то, что может её потенциально задеть. И многие вещи становятся очевидными: его переживания за неё, когда он вступал с Антоном в постоянные переделки, его желание слушать её, помогать ей. Ромка напротив Антона вдруг показался ему ребёнком, который снова бежит по заснеженным дорогам в дом Полины, где для него всегда горит свет и открыты двери. Так что, возможно, если небольшую стычку с Бяшей Ромка ещё способен снести, то с Полиной — нет. Все равно этот момент сложнее и больнее. — Я хоть Бяшку знаю дольше и лучше, чем Полинку, все равно я с ним не могу перетереть за такие темы, ну… — Ромка раздраженно защелкал пальцами, силясь подобрать слово. — Личные? — подсказал Антон. — Вот! — Ромка кивнул, — На личное с ним не побазаришь. У Бяши самого говна много, мне вообще неохота его ещё своим грузить… Ну, не, — Ромка мотнул головой, — Не то, чтобы Полинка теперь охуеть какой пиздатый терапевт, но просто… Она, короче, была готова меня послушать. Да и ныл я ей недолго. Потом уже вырос, — Ромка пожал плечами. — Ну, так или иначе, — Антон пожал плечами, — Я не думаю, что теперь она на тебя обидится за то, что ты на неё повысил голос после стольких лет терапии, блять, — Ромка и сам прыснул, но потом, собравшись с духом, произнес: — Я все равно не люблю, когда веду себя, как уебан. — Да-а? — Антон выгнул бровь, и Ромка с жаром запротестовал: — Ну, на тебя-то похуй было тогда! Ты был левый мутный мудила хер пойми откуда. Че мне, надо было о твоем душевном равновесии-то париться? — Я ничего и не говорил, — Антон хмыкнул, неопределенно махнув рукой. — Ещё бы ты… Не успел Ромка договорить, как внезапно дверь распахнулась, отчего они оба вздрогнули так, словно их неслабо шандарахнуло током. Антон, почему-то, начисто забыл о том, что туалет — место не менее посещаемое в театре, чем сам зал представлений, так что не было ничего удивительного в том, что кто-то сюда зашёл. Однако удивительным было другое. Например, реакция вошедшего. Мужчина уставился на них так же тупо и ошарашенно, как и они на него, из-за чего ситуация приняла такой оборот, что при других обстоятельствах Антон бы истерически расхохотался. Однако в тот момент, когда их разговор с Ромкой стал настолько личным и сокровенным, резко вошедший в туалет человек казался ушатом ледяной воды, который обрушился на Антона посреди лета. Из-за этого было совсем не до смеха. — Так, — мужчина непонимающе нахмурился. На нём была впритык сидящая одежда, которая подозрительно напоминавшая униформу билетеров, которых Антон краем глаза успел выцепить при входе в театр. Страшная, но от этого не менее нелепая догадка посетила его, отчего он растерянно поджал губы, пока мужчина продолжал их оглядывать. — Молодые люди, — тот скрестил руки на груди, — А я могу спросить вас, что вы тут забыли? — А че сразу… — ощетинился Ромка и, получив от Антона небольшой тычок, все же решил не натыкаться на те же грабли и учиться на собственных ошибках, поэтому вздохнул и спросил уже сдутым голосом, — Что-то не так? — Ну, вы, вообще-то, в туалете для персонала штаны просиживаете, — мужчина усмехнулся в свои длинные усищи, напоминавшие Антону щетку для обуви. Растерянность на Ромкином лице, судя по всему, позабавила билетера достаточно, чтобы всякое раздражение исчезло с его лица. Он, издав смешок, открыл дверь чуть шире и кивнул головой на прибитую к ней блестящую табличку, где было отчетливо выгравировано «Туалет для персонала». А что позабавило его ещё сильнее — так это одновременно «Ой», сказанное Антоном и Ромкой. Стало так глупо и неловко на душе. Как вообще можно было так сглупить и не обратить внимания даже в порыве эмоций на то, что этот туалет не предназначался для посетителей. Или даже на то, что он пустовал такое большое количество времени?! — Извините, — первым опомнился Антон, резво поднявшись на ноги. Ромка вскочил на доли секунды позже, — Мы случайно… Ошиблись. — Да я уж понял, — отозвался билетер и встал в другую сторону, все ещё придерживая дверь, тем самым намекая на то, что пора закругляться. — Я это… — неловко проворчал Ромка, посмотрев на мужчину, — Я если че, только руки помыл. В сам толчок я не… — До свидания и извините ещё раз, — перебил его Антон, обхватив Ромку за плечи и выпроводив их обоих из туалета, смог выдохнуть. Когда дверь закрылась, они очутились в коридоре, в котором был лишь отдаленно слышен гул фойе. Молчание длилось на протяжении секунд, наверное, десяти, в течение которых они тупо уставились в стену напротив, переводя дыхание и постепенно выходя из оцепенения, вызванного неловкостью самой ситуации. Ромка сглотнул, а потом отер ладонью собственное лицо и, посмотрев на Антона, произнес слегка дрожащим голосом: — Я тупой. — Я тоже, — мгновенно отозвался Антон, а дальше сдерживаться становится просто невозможно. Они смеются. Нет, даже не так. Они хохочут до колик. Их сгибает пополам, пока они, точно две каракатицы, идут к выходу из коридора, судорожно всхлипывая, прежде чем зайтись в очередном приступе чуть ли не хрюканья. В настолько ошалевшем от смеха состоянии Антон не видел Ромку никогда за период их знакомства. У него слезятся глаза, его лицо покраснело, а от улыбки, как и у самого Антона, наверняка начали ныть щеки. Да и сам Антон не может остановиться. Абсурд ситуации оказался слишком масштабен, чтобы забыть это было так просто. Сам факт того, что такой задушевный разговор произошёл в туалете персонала, в который они оба зашли, как слепые, так ещё и заставили сконфузиться билетера, просто выворачивал их наизнанку, из-за чего время от времени то один, то другой, как больной, заходился невнятным смехом, а другой — тупо его подхватывал. — А я ещё думаю — охуеть, какой пиздатый толчок — ни души, бля-я! — полузадушенно произносит Ромка. — Я просто охренел, когда этот мужик зашел, — всхлипнул Антон, — Мне показалось нормальным, что там никого нет. — Пиздец… — Надо было получше место для терапии найти. — Ну, в следующий раз, когда кто-нибудь разнюнится, пойдем на улицу. Там и закурить можно! — Я не курю, — хмыкнул Антон. — Похуй, я курю, — фыркнул Ромка, пока они шли по фойе, где все ещё были люди, но не в таком большом количестве, как до этого. Антон задумался. Они с Ромкой пересекли уже половину фойе, и он оглядывался по сторонам, словно пытался понять, в чем же дело и что же его так внезапно напрягло. Ромка рядом сопел, засунув руки в карманы собственных штанов. Тому, судя по всему, было вполне себе нормально, а вот Антона терзало чувство, будто он что-то забыл, поэтому он не мог найти успокоения, постоянно смотря в лица людей, проходящих мимо них и словно пытаясь найти там ответ. Странно. Что было не так? Люди… Стоп. — Подожди, — вскинулся Антон, — А сколько время?! Вот в чем было дело! До Антона только сейчас дошло, что они могли и заболтаться как следует, пока проводили свой сеанс терапии в туалете для персонала. Ромка замер, удивленно глядя на него, а потом в его глазах появилось понимание и одновременно что-то на грани страха, когда в день экзамена, который начинается в одиннадцать, ты просыпаешься в час дня. — Бля… Ща-ща-ща, — он быстро осмотрел холл и, найдя взглядом большие настенные часы, охнул, — Сука, без десяти! Нас Лилька грохнет! — Подожди-подожди, — пробормотал Антон и, сам того не осознавая, схватил Ромку за руку, широкими шагами добираясь до одного из сотрудников, стоявших около лестничного пролёта. — Ты куда понесся? — растерянно произнес Ромка, ускорившись вместе с ним, — Ща о ковер споткнемся… — Не споткнемся, — тихо ответил ему Антон и, наконец, дойдя до мужчины средних лет, обратился к нему, — Простите, а как нам пройти в зал? — Покажите билет, — как только сотрудник получил билет и беглым взглядом прошёлся по строчкам, он указал на лестничный пролет, — Пройдите по лестнице. Выйдете в такой же холл, только на втором этаже. Там большие деревянные двери, сразу увидите. Предъявите там билеты девушкам — они вам покажут ваши места. — Хорошо, спасибо большое, — вежливо поблагодарил его Антон, а потом, шагнув с Ромкой на лестницу, резво зашагал по ступенькам. — Бля, с девками какими-то хер незаметно к месту своему пройдешь, — глухо отозвался Ромка. — Не паникуй, главное места наши найти, а уже потом разберемся. — Постановка… — начал Ромка. — …Ещё не началась. Мы успеваем. — Только бы Лильке не попасться. — Верно. А если попадемся, — Антон задумался, и Ромка выдал: — Скажем, что заблудились, — встретив ироничный взгляд Антона, он выгнул бровь, — А че? Нормальная легенда, как по мне. — Детский сад. — У тебя получше варианты есть? — Не-а. — Вот и харе ныть тогда. — Ой, хорошо-хорошо. Пока они поднимались вверх по красивым деревянным ступенькам, Антон сообразил, что все это время стискивал Ромкину руку, словно мать, которая выводила орущего ребенка из магазина. Стало как-то неловко, что он буквально волочил Рому за собой, поэтому где-то на полпути Антон все же разжал хватку, и тому, судя по всему, стало немного комфортнее перемещаться, благодаря этому. Он все ещё немного беспокоился касательно того, как же они все-таки найдутся после того, как ушли так надолго. Антон в глубине души отчаянно рассчитывал на благосклонность Лилии Павловны и на то, что она не станет трубить об этом родителям, потому что таких казусов хотелось бы избежать. Хоть желание поддержать Ромку было велико, не менее сильно Антон ждал эту школьную поездку, в течение всех каникул сгорая от нетерпения. Так что очевидным было его желание, чтобы оставшаяся часть прошла спокойно. — Все, не ссы, ща найдемся, — произнес Ромка, подбадривая непонятно кого: Антона или самого себя. Второй этаж был такой же просторный, но, в отличие от первого, он был более темный и менее людный. Окна были прикрыты тяжелым бархатным занавесом, поэтому освещением служила красивая большая люстра на потолке, отвлекшись на которую Антон чуть не запутался в собственных ногах. К счастью, долго копаться на втором этаже им не пришлось, потому что большие деревянные двери их поджидали действительно рядом, буквально на выходе из лестничного коридора, где начинался просторный холл. И, к большому облегчению Антона, там все ещё было небольшое количество человек, в том числе и их одноклассники. Полина с Бяшей. Их лица стоило видеть, потому что Антон уже давно не видел радости, вселенского облегчения, ярости, неловкости в чьих-то глазах одновременно. Полина, увидевшая их, не предпочитая особо сдерживаться, тут же широкими шагами оказалась рядом с Антоном и Ромкой, заключив их в почти что медвежьи объятия, из-за чего Антон практически поперхнулся, потому что хватка у Полины была самая, что ни на есть, бойцовская. — Я подумала, что вы ушли, — растерянно пробормотала она. — Да куда ж мы уйдем, — Антон с неловкостью похлопал её по спине. — Домой… — Полин, мы на автобусе. — А вдруг вы решили бастовать и пошли пешком? — Дорогу бы кто подсказал. Когда Полина отстранилась от них, то осторожно посмотрела Ромке в глаза и, судя по всему, оробела от этого ещё больше. Антон решил отойти в сторону, ближе к Бяше, но даже так ему удалось расслышать их негромкие реплики, пока остальные посетители заходили в зрительный зал. По лицам Бяши и Полины, уставшим, измотанным, нетрудно было догадаться, что у них прошёл разговор. Более того — наверняка этот разговор был касательно сложившейся ситуации, потому что вряд ли могли иметься другие варианты. Антон, посмотрев Бяше в глаза, вопросительно кивнул, одним только взглядом спрашивая «Ну, что там?». Тот неопределенно пожал плечами и покачал головой, и этот ответ Антон расценил как «Все пиздец как сложно». Полина выдохнула и, скрестив руки за спиной и начав немного нервно заламывать пальцы, неловко начала: — Ром, мне так говорить… — Прости, — перебил он её, выглядя при этом искренне сожалеющим, — Я не хотел на тебя орать посреди холла. Хреново получилось. Полина посмотрела на него недоумевающим взглядом: — Нет, моя вина тут тоже есть, — её взгляд снова стал хмурым и раздражительным, — Почему я просила перестать тебя, хотя на самом деле проблема заключалась в этом… мерзопакостном, отвратительном червяке, — с чувством сплюнула она, в открытую намекая на Диму, — В общем, — к Полининому голосу вернулась прежняя интонация, — Ты тоже меня прости. Прощаешь? — Нет, — резко отозвался Ромка, а потом, увидев неподдельное изумление на лице Полины, фыркнул от смеха и сжал её в объятиях, — Эх ты! Конечно прощаю, о чем речь вообще! Антон не видел Полининого лица, скрытого в Ромкином плече, но, судя по тому, как она обняла его в ответ и в отместку за изначальное высказывание Ромки с чувством ущипнула его за бок, можно было сделать вывод, что конфликт можно счесть практически полностью исчерпанным. По крайней мере на первый взгляд. Но и сам по себе Антон практически не ощущал даже остатков того напряжения, исходившего от всех них буквально около сорока минут назад. Несмотря на то, что Полина была более хладнокровна и спокойна, а Ромка действовал на первых же эмоциях, агрессивно, резко, выкручивая на максимум все составляющие, они оба умели признавать свои ошибки и никогда не пытались избежать ответственности за собственные сказанные слова. Это действительно впечатляло Антона, поскольку сам он раньше считал извинения чем-то… куда более сложным. И в целом неспроста. С кем-то сцепиться в пух и прах было намного легче, чем попросить у человека прощения и открыться перед ним с куда более уязвимой стороны. Это было как никогда понятно в ситуации с самим Ромкой, когда Антон резко наехал на него после того, как тот вступился за Олю, а потом понадобилось ждать до последнего, вплоть до панической атаки, чтобы Антон, наконец, смог выговорить внятное «Прости» без сожалений и страха. Оля, например, была совсем не такая, как он. Она могла говорить все, что думает, без разбора, но когда осознавала, что этим спровоцировала некомфортную ситуацию, то мгновенно извинялась. Причем, делала это искренне, а не для того, чтобы отделаться и не получать упреков лишний раз. Поэтому, глядя на Полину с Ромкой в тот момент, Антон почувствовал, какое облегчение может принести факт того, что они помирились, и каким грузом на плечах лежала изначально эта неурядица. — Так, на, — произнес Бяша со вздохом, а потом усмехнулся, скрестив руки на груди, — Я б тоже щас с вами поревел, но нам бы в зал, по-хорошему… — А почему вы не зашли, кстати? — отстранившись от Полины, удивленно произнес Ромка, а Бяша озорно произнес: — Ну, если и получать пизды от Лильки, то давайте уж вчетвером, а? Антон и сам не понял, как широкая улыбка против воли появилась на его лице, когда он понял, что Бяша и Полина ждали их, чтобы чуть что отвечать за последствия всего произошедшего вместе, а не оставлять Антона с Ромкой одних сдерживать натиск гнева Лилии Павловны. — Тем более, что мы придумали хорошее оправдание! — Полина щелкнула пальцами, — Мы скажем, что мы… — …Заблудились, — произнес вместе с ней Антон, а потом расхохотался, когда понял, что они закончили эту фразу, сказав последнее слово вчетвером. Его смех подхватили все остальные, и он, успокоившись, подытожил, — Ромка тоже придумал это гениальное оправдание. Я та-ак рад, что мы с вами мыслим одинаково. — Хорошее оправдание, не гони, — фыркнул Ромка, слегка пихнув его в плечо, — По крайней мере рабочее. В это проще будет поверить. Антон пожал плечами, поправив очки на переносице, а затем оглянулся в сторону зала, где потихоньку начинали глушить свет для предстоящего представления. Уже практически все люди зашли внутрь, поэтому сотрудницы вопросительно смотрели на них, ожидая, когда смогут проводить их на свои места и облегченно выдохнуть. — Ладно, все, пойдемте, а то мы заставляем ждать, — Полина, вытащив свой билет, подошла к девушке и, вежливо улыбнувшись, отдала его. Через какое-то время настала очередь Антона шагать в зал, чтобы разместиться на месте, которое должно быть рядом с его друзьями. И когда он шагнул внутрь, не смог не восхититься тем, как красиво это выглядело. Хоть помещение и не было огромным, в нём чувствовался дух искусства, настоящего театра. Красивая люстра на потолке слегка освещала пространство, чтобы представлялось возможным увидеть ступеньки и не споткнуться. Ряд сидений, обитых красным бархатом, номера, указанные на красивых, блестящих табличках на спинках. Приглушенный гомон людей, ожидавших начало спектакля. Тяжелый занавес, укрывающий от любопытных взглядов зрителей главных мастеров сегодняшнего представления… Все было так красиво, утонченно и действительно… волнующе, что Антон невольно сглотнул, поскольку было действительно тяжело после созерцания зала театра столкнуться с суровым взглядом Лилии Павловны, которая сидела аккурат за сидящими по стойке «смирно» Полиной, Ромкой и Бяшей. Ох, вот уж что было по-настоящему трудно снести в одиночку, когда ощущаешь себя будто пришпиленной бабочкой, а Лилию Павловну — жутким ученым, склонившемся над ней, страшным оружием которого был бы телефон с набранным заранее домашним номером Антона. Невольно поежившись, он выдохнул и сел как раз аккурат между Полиной и Ромкой. И, наверное, ещё никогда, никогда тишина между ними не ощущалась такой кисельно-густой и намеренной. Они точно были в коготках у хищника и боялись произнести слово. Однако кое о чем Антон подсознательно догадывался. И это «кое-что» начало душить самого Антона, как только он увидел неестественно приподнятые Ромкины плечи, точно он пытался уберечь шею от захвата, увидел Бяшину подпрыгивающую коленку и Полину, которая по мере того, как они продолжали сидеть в молчании, все больше напоминала по форме знак вопроса, растеряв свою идеальную осанку. И больше всего добивало то, с каким упорством они смотрели на сцену. С таким, что все глаза слезились безжалостно. Их всех трясло по какой-то абсолютно неестественной и непонятной причине. Хотя нет. Может быть, причина-то как раз была ясна. Вся эта ситуация в целом была сюрреалистичной, но смешило до упаду больше не это, а то, что сидеть и делать вид, будто вы не знакомы и даже не переговариваться, а основная задача — это сидеть тихо, то невозможно не расхохотаться. А от того, что нужно сдерживаться, становится ещё веселее. Антон даже не мог посмотреть куда-либо ещё, а особенно — на одного из них. И, кажется, все понимали, что если их взгляды пересекутся, то они просто умрут со смеху. Поэтому он просто продолжал судорожно сжимать губы и длинно выдыхать в те моменты, когда душащее его хихиканье рвалось наружу. Это продолжалось практически до самого занавеса, и Антон к тому моменту уже изнывал от боли в скулах и практически напрочь позабыл о том, что родителям могут позвонить. Остальным, судя по всему, успокоиться и отделаться от навязчивого приступа смеха оказалось ни чуть не легче, чем Антону, так что общая солидарность присутствовала даже в таком вопросе. Конечно, Антон не хотел, чтобы они молчали, ни слова друг другу не говоря, в течение всего спектакля, однако подсознательно он все же догадывался, как и все, что заговорить стоит хотя бы по прошествии какого-нибудь времени, чтобы гнев Лилии Павловны немного смягчился. Когда зал зааплодировал и свет потух окончательно, явив во тьме сцену с раздвинутым занавесом, на которой уже изображал сцену главный герой, Антон все же смог выдохнуть и, расслабившись всем телом, погрузился в просмотр спектакля. Раскольников, в драной шляпе и ветхом пальто, разгуливающий по улицам свинцового, грязного Петербурга, конечно, не очень вызывал каких-то светлых эмоций, да и вряд ли этот спектакль выбрали именно для того, чтобы понравилось всем без исключения — скорее, это для лучшего освоения школьной программы. Однако несмотря на этот факт, Антон все равно получал искренние эмоции, поскольку в театре он не был уже сто лет, а уж тем более — никогда не был так, в школьной поездке со своими друзьями. Это прибавляло чувство новизны, поэтому Антон в тот момент даже носочный спектакль оценил бы в конце громогласными аплодисментами. По мере того, как действия развивались, Антону было все интереснее наблюдать за внутренним конфликтом Раскольникова, его одержимостью быть выше остальных, иметь власть… И при этом руины, среди которых он жил, его поступки и реакция на смерть процентщицы давали понять, что теория Раскольникова, если и рабочая, то явно не в его сторону. Краем глаза он посмотрел на своих друзей, чтобы оценить обстановку у них. И первое, что Антону бросилось в глаза — это преисполненное чуть ли не детским восторгом лицо Бяши. И оно у него, скорее всего, было таким с самого начала спектакля по нынешнюю секунду. Полина была права: он был самым настоящим поклонником таких зрелищ и все, что происходило на сцене, впитывал жадно, внимательно. Полина тоже выглядела заинтересованной, подпирая щеку ладонью и время от времени накручивая прядь на палец другой руки, как она делала обычно в том случае, если о чем-то задумывалась. Они с Бяшей, что особенно непривычно для второго, сидели, закинув ногу на ногу, из-за чего казались удивительно схожими, несмотря на абсолютно разную внешность. Последним, на кого он бросил взгляд, был Ромка, который выглядел… задумчивым. Плюс ко всему, он сразу же почувствовал на себе взгляд Антона и немедленно перехватил его, вопросительно кивнув, тем самым словно бесшумно спросив «Че такое?». Антон отрицательно мотнул головой, дав понять, что ничего не случилось, однако почувствовал себя немного глупо, потому что осознал, что выглядело это все так, будто он не бросил на Ромку быстрый взгляд, а косился на него какое-то время. Чтобы сгладить этот неровный угол, Антон слегка наклонился и поделился с Ромкой мыслью, которая посетила его пару раз во время просмотра спектакля. Он шепнул: — Ты немного на Раскольникова похож. Ромка скептически вскинул брови: — Это чем же? — Ну, тоже людей делишь на особенных и обыкновенных, злишься из-за этого… Ромка, услышав это, хмыкнул, весело посмотрев на Антона, а потом вполголоса произнес в ответ: — Ну, надеюсь, что бабку топором рубить не придется. Антон бесшумно засмеялся. — В твоем случае топор превращается в бабочку. Рома весело пихнул его в плечо, а потом они оба застыли, услышав за спинами деловитое покашливание Лилии Павловны, из-за чего пришлось вновь стать тише воды, ниже травы. Однако Антон не смог все же не переглянуться с Ромкой. Они синхронно заулыбались, силясь подавить хихиканье, рвавшееся наружу, и Антон, посмотрев на сцену, прикрыл ладонью рот, скрывая улыбку от уха до уха. Почему-то хотелось довольно распеться от одного только факта того, что Антон сегодня, по сути, смог прорваться через Ромкины стены и, в каком-то смысле, достучаться до него. Антон не мог пока что назвать их с Ромкой лучшими друзьями. Но сегодня чаша весов все же отклонилась в эту сторону, поскольку у них состоялся разговор на такие сложные и глубоко болезненные темы, о которых Антон прежде ещё ни с кем не разговаривал. И это было так ново, так необычно, но вместе с тем так значимо. Ромкины думы теперь часть мыслей Антона в той же степени, что и его собственные. Как бы по-дурацки это не звучало… Но Антон знает его боль. Что, на самом деле, очень важно в сравнении с пустыми диалогами ни о чем. А вот теперь они сидят и плутовато ухмыляются, глядя на сцену, на которой происходят действия спектакля, а до этого со смехом переговаривались и травили шутки. Месяц назад это звучало бы настолько абсурдно, насколько сейчас это кажется как никогда гармоничным. — Кто я?! Тварь дрожащая или право имею?! — возопил Раскольников на сцене, держа в руке окровавленный топор. Антон хмыкнул, в очередной раз вспомнив их с Ромкой диалог и собственные сказанные слова. Мысленно он в очередной раз обратился к Роме, словно желая пробиться к нему даже сквозь тишину, царившую между ними. «Ты не масса и не посредственность» Он краем глаза посмотрел на Ромку, который вновь погрузился в происходящие на сцене действия. «И никогда ею не был» Антон коснулся своей ладони пальцами, словно взял самого себя за руку. «Потому что я думаю, что для всех, кому ты встречался хоть когда-то, ты…» Пальцы сжались. «Особенный»