Keep silence

Следующий день в школе прошёл очень безмятежно. Если не считать того, что каждый раз, спускаясь по лестнице, и Антон, и Полина, и Ромка с Бяшей — все морщились, не забывая ойкать и айкать. Пару раз мимо них проходила усмехающаяся Катя, на которую обиженно смотрела Полина. — Ты чего такая довольная? — жалуясь, произнесла она во второй раз. — Вы как старички пыльные спускаетесь, — не смогла сдержать смешка Катя, — Только подметай с вас, бедных… — Отстань, ведьма, на, — проворчал Бяша, — И что, что у тебя ничего не болит? Мы здесь пострадавшая сторона! — А я ничего и не говорила, — Катя рассмеялась и пошла вперед. — Реально ведьма, — шепнула Полина, а потом с визгом вздрогнула от зазвучавшего спереди: — Я все слышу! Несмотря на то, что Антон выспался, усталость настигла его быстрее, чем всегда, поэтому под конец школьного дня он не сразу вспомнил о том, что ему нужно было явиться к Евгению Сергеевичу. Вся литература, стоявшая последней, ушла на то, чтобы придумать веский повод не пойти со всеми домой, и Антон остановился на том, что должен подождать Олю с продленки и пойти вместе с ней. Он пока не хотел говорить им об этой проблеме. В отличие от Бяши, Полина и Рома знали о психологе, но вот о том, что Антон уже начал его посещать — нет. Не то, чтобы он стеснялся об этом говорить — совсем нет, но ему казалось это лишним… По крайней мере, пока. Так что навлекать вопросов не хотелось, у него всегда есть возможность этим поделиться позже. К счастью, вымотанные, как и он, друзья приняли его оправдания за чистую монету и, попрощавшись с ним, ушли из школы. Сегодня чай у Полины отменялся: ни у кого не было сил, да и без Антона решили не собираться. Это его тронуло, а уж обещание собраться на следующий день немало обрадовало. Что ж, осталось последний час провести у Евгения Сергеевича, а потом Антон может с чистой душой пойти домой. Он не знал, что ждать от сегодняшнего сеанса. Но хотелось уйти на хорошей ноте, как это случилось две недели назад. Тем более, Антону было чем поделиться. Хотя бы вчерашним днем. Когда он заставил своё бренное тело притащиться к Евгению Сергеевичу, тот поприветствовал его с большим энтузиазмом. — Я тебя ждал, — улыбнулся он. — Правда? — несмело поинтересовался Антон. — А как же! — весело отозвался Евгений Сергеевич, жестом приглашая Антона присесть на диван, — Ох, какие вам вчера дифирамбы пела Лилия Павловна, волейбольным звёздам, — он мягко засмеялся. Антон подхватил его смех, добавив: — С нами вчера ехала её дочка. Так что Лилия Павловна её очень поддерживает. — Это замечательно, — Евгений Сергеевич мягко улыбнулся, — Как у тебя самого дела? Вчера, наверное, был тяжелый день? — Очень, — откровенно признался Антон. — Я вижу, — Евгений Сергеевич коснулся своего носа, намекая на Антона, — Без последствий не обошлось, — он вмиг добавил, — Прости в том случае, если тебя смутил этот вопрос. — Нет, что Вы, — Антон усмехнулся, — Все в порядке. Да, — он вздохнул, — Прилетело вчера. Но по случайности. — То, что по случайности — это радует, — Евгений Сергеевич передал ему кружку с чаем, — Вот, держи. — Спасибо… — Я сегодня заварил другой. Это листовой чай. С ягодами. Удивленно посмотрев на него, Антон отпил немного и был готов поклясться, что у него даже глаза засверкали. Это даже вполовину не было похоже на тот чай, что он всегда пьет. Такой насыщенный, вкусный… Он был похож на горячий морс, и Антон чуть было язык свой не проглотил. — Очень вкусно, — честно признался он, делая ещё один глоток. — Я рад, что тебе понравилось, он мой любимый, — Евгений Сергеевич, сев напротив него, закинул ногу на ногу, — Так, я полагаю, тебе есть, чем поделиться? — Не совсем, — рассеянно отозвался Антон, — Я даже не знаю, о чем говорить… Я думал о прошлом сеансе эти дни, но вообще не знаю, где корень проблемы… — он остановился на повышенной интонации, не зная, как закончить, так что Евгений Сергеевич очень аккуратно, чтобы не перебить, спросил: — Антон, я могу тебе сказать? — Да, конечно. — Ты не совсем правильно меня понял, — он говорил очень мягко, — Тебе не нужно искать суть проблемы — этим мы с тобой занимаемся вместе. Конкретно ты можешь говорить, о чем хочешь. А если это ещё и вещь, которая тебя беспокоит, то говори о ней, не стесняясь. Ты поставил себе слишком сложную задачу. — Мне казалось, что надо все сделать именно так, — сконфуженно произнес Антон, и Евгений Сергеевич рассмеялся: — Нет-нет, что ты. А то таким образом мои сеансы будут для тебя, как вторая школа. — Наверное, — Антон слабо улыбнулся. — Давай так, — Евгений Сергеевич, заинтересованный, поерзал на кресле, — Расскажи мне, как прошли вчерашние соревнования, если хочешь. — Хорошо, — кивнул Антон, а потом, задумавшись, выдал, — Вообще — мы проиграли. Евгений Сергеевич удивленно приподнял брови: — Ты решил пойти ва-банк? Антон неловко рассмеялся. — Просто не знаю, что стоит сказать. Евгений Сергеевич посмотрел на него: — Антон, это хорошо, что ты хочешь так ответственно подойти к сеансу. Но, возможно, в этом отчасти может быть проблема: ты говоришь не так, как хочешь, а так, как нужно. Поверь мне, даже если это будет поток слов бессвязный, я уж в нём разберусь, — он говорил так соучастливо, что Антону стало стыдно. Он вообще за собой не замечал, что это можно трактовать так. Однако в глубине души он был согласен с мнением Евгения Сергеевича. Антон действительно думал о том, как стоит озвучить свои мысли так, чтобы сеанс прошёл, как по маслу. — Хорошо, — он снова отпил из своей кружки, — Извините. Мне просто не очень хочется потратить Ваше время. Хочется… — Антон постучал кончиком пальца по поверхности кружки, — Сказать, как нужно. — Здесь совсем не за что извиняться, — Евгений Сергеевич посмотрел на него странным, немного сочувствующим взглядом, — Антон, ты здесь не занимаешь моё время, ты здесь не просто так, тебе не о чем беспокоиться. Я с удовольствием с тобой разговариваю, и это моя работа. У тебя была паническая атака, и это уже далеко не шутки и не самодурство: это проблема, так что ты здесь действительно по делу. Разумеется, что сейчас мы не будем об этом говорить, потому что тема очень непростая. — Я бы… — Антон сглотнул, — Я бы её обсудил. — Паническую атаку? — непонимающе спросил Евгений Сергеевич. — Да, — Антон кивнул. — Антон, мне кажется, что пока ещё не следует, — Евгений Сергеевич покачал головой. — Почему? — глупо отозвался он. — Тебе даже сейчас немного не по себе, — Евгений Сергеевич кивнул, — Это считывается: вот ты улыбаешься, но губы поджаты, ты заламываешь себе пальцы и на этом кресле не можешь найти себе места. Для меня это будет очень непрофессионально: говорить о панической атаке, когда я вижу, что ты не готов работать с этой темой. Антон вздохнул: — Я даже попробовать не могу? — Думаю пока, что не стоит, — мягко настоял Евгений Сергеевич, — Мне кажется, что ты подумал, что то, о чем ты можешь сегодня говорить — не очень интересно, поэтому сразу метнулся к панической атаке. Давай так, мы ведь с тобой говорили про волейбольные соревнования. И ты рассказал мне, что вы проиграли, — он очень плавно и мягко увел Антона в сторону другой темы, — Ты был расстроен проигрышем или ты больше насладился игрой? Последовала пауза, после которой Антон мотнул головой и заговорил, вначале несмело, но потом разгоняясь: — Нет, я почти не расстроился… Тем более, что парни из другой команды действительно оказались неплохими. — Они вас поддержали? — Вроде того. Они сказали, что это за проигрыш не считается и позвали нас играть весной. — Очень благородно, — Евгений Сергеевич искренне улыбнулся, — Только что ты имел в виду под «это не считается за проигрыш»? — Ну… Мы вначале выигрывали. То есть нам буквально одна партия оставалась до победы, — Евгений Сергеевич кивнул, и Антон продолжил, — Так вот — мы очень расслабились в этой партии и… — он оставил предложение висеть в воздухе. — Они вас догнали? — закончил фразу Евгений Сергеевич. — Да. В итоге мы сильно заволновались и в другой партии уже все на нервах были. В итоге мы прям нога в ногу шли, было очень не по себе… Оставалось совсем немного. И так получилось, что мяч полетел в мою сторону, — Антон выдержал красноречивую паузу, а потом продолжил, — Полетел очень быстро, а мой друг… Он настолько испугался, что мы сейчас потеряем очко, что хотел вообще любыми способами мяч вытащить… — Антон неловко засмеялся, — В общем, он хотел поднять мяч и ударил меня по лицу. Евгений Сергеевич немного приподнял брови, но после с пониманием кивнул: — В нос ударил, судя по всему? — Да, — Антон кивнул, — И неслабо так ударил, я упал на пол, чуть-чуть головой приложился, в общем… И мы так проиграли. Поэтому парни нам сказали, что не считают это за проигрыш. — Довольно справедливо с их стороны, — заметил Евгений Сергеевич. — Да! — воскликнул Антон, — Я тоже так удивился! Я был готов воспринять их немного с такой… — он чуть поморщился, — С враждебной стороны. Но все было вообще не так, как мне казалось. — А как твои друзья? Они тебя поддержали? — Конечно, — кивнул он, — Они сразу же дали мне холодного, принесли бумаги, чтобы я прижал её к носу, спрашивали, как я себя чувствую, что болит… — А что ты им сказал? — поинтересовался Евгений Сергеевич с искренним любопытством. — Что побаливает нос, но в целом ничего страшного… Мой друг очень сильно извинялся, мне даже немного неловко стало. Евгений Сергеевич кивнул, будто бы что-то про себя подметил, но Антон не обратил на это внимания, поэтому с энтузиазмом, все больше и больше разрастающимся, принялся рассказывать дальше, как Катя притащилась в спортзал с котлетой, как девчонки победили, как парни пригласили их к себе весной. Антону постепенно становилось спокойно, и неловкость, вдруг парализовавшая его вначале, отступила, оставив за собой только удовольствие от интересной беседы. Что Антону действительно нравилось, так это то, насколько Евгений Сергеевич был внимателен к деталям, он не переспрашивал, задавал вопросы, помнил последовательность действий — словом, он работал не «на отъебись», как сказал бы Ромка. Незаметно для самого Антона разговор перешёл в другое русло, семейное. Он рассказывал, как приехал домой после соревнований и был встречен мамой, как он расписывал ей волейбольные соревнования, и Евгений Сергеевич невзначай задал вопрос про семью. Самый базовый вопрос что-то вроде «Вас же двое детей в семье?». В результате ему удалось услышать и семейную составляющую жизни Антона, который поделился этим достаточно открыто. Евгений Сергеевич слушал его с интересом, кивал, улыбался, но все-таки что-то про себя анализировал. Антон думал об этом в течение того времени, что он делился с ним событиями прошедшего месяца. И его подозрения подтвердились после того, как Евгений Сергеевич, спустя сорок минут после сеанса, отдал ему кружку с новой порцией чая и поинтересовался: — Антон, я могу тебя спросить? — Конечно, — хоть Антон и ответил максимально непринужденно, но что-то внутри тревожно сжалось, когда Евгений Сергеевич задал этот вопрос. Тот кивнул и озвучил: — Если что, ты всегда можешь оставить этот вопрос без ответа, если почувствуешь дискомфорт, и мы вернемся к нему позже. — Ладно… Но я не думаю, что там что-то настолько тяжелое, чтобы ответить, — он сам от своих слов нервно разулыбался. Откуда ему было знать, насколько там все плохо? Может быть, вопрос был бы действительно обескураживающий. — Хорошо, так вот, я понемногу анализировал то, что ты мне рассказывал, и у меня понемногу закрадываются подозрения, так что я бы хотел озвучить их вслух, — в груди затрепетало волнение, — Антон, если вот сказать, как есть, честно: как часто ты врешь? Антон застыл. Врет? Он врет? Если до этого всякие волнительные мысли жужжали в голове, как рой назойливых пчел, то сейчас там устаканился полный штиль. У него даже не было вариантов ответа, потому что этого он предположить не мог. Прочистив горло, Антон произнес вполголоса: — Честно говоря, я не то, чтобы считал это… — Мне не нужны цифры, я спрашиваю тебя немного о другом: как часто ты это делаешь? Антон задумался. — Я просто не знаю, как понять, часто или не часто… — Смотри, — Евгений Сергеевич перетянул его фокус внимания на себя, — Бывает, что ты лжешь даже без особой причины? Даже, если по сути там нечего скрывать. Врешь по мелочам, например, что ты съел обед в школе, а на самом деле ты этого не сделал? Антон со стыдом вспомнил, что именно такая ситуация произошла неделю назад, когда он не смог съесть бутерброды, которые ему положила с собой мама, поэтому просто соврал. — Да, — тихо произнес он. Евгений Сергеевич кивнул и заговорил уже помягче: — Я подметил это, потому что слышал что-то похожее в течение всего твоего рассказа. Ты сказал, что больно ударился головой, а друзьям своим сказал, что болит только нос. Своей маме ты сказал, что тебе в лицо просто попал мяч, и я уверен, что твои друзья тоже не то, чтобы догадываются, что ты ходишь теперь к психологу. Мне сказали, что они были с тобой при панической атаке, но вот то, что ты пошёл к специалисту… — Евгений Сергеевич покачал головой, — Мне кажется, что ты это от них тоже скрываешь. Антон чувствовал, как щеки краснеют. Он был готов буквально провалиться под землю от стыда. Стало так ужасно непривычно от того, что его подловили на такой не особо заметной вещи, что он, по всей видимости, лжецом был ещё тем… Антон отвел взгляд, и Евгений Сергеевич спешно заговорил: — Антон, я ничего плохого не имел в виду. Это частое явление, и я скажу тебе так: есть люди, которые нередко врут. И без особой причины. Это происходит не потому, что они хотят сделать что-то плохое. Это происходит в тот момент, когда твои границы размываются, и ты знаешь, что будет, если ты скажешь правду. Ты врешь, чтобы избежать дополнительных вопросов, упреков, может быть, излишнего беспокойства. Ты хочешь защитить себя и других, чтобы они лишний раз не волновались. Я же прав? — Да, — тихо произнес Антон, не решаясь поднять глаза на Евгения Сергеевича. Внутри установился диссонанс от этих слов: Антон понимал, что они попали буквально в самое яблочко. Не было ещё ни одной драки, о которой Антон честно рассказал маме, о которой не постыдился бы говорить, потому что знал, что получит исключительно понимание. Он знал, что за его откровением последует мамино волнение, её упреки и вопросы, на которые будет так сложно ответить после того, как он так долго копил силы, чтобы решиться ей рассказать. Полину он просто не хотел тревожить. Антон знал, что и у неё могут быть проблемы, но она ими почти не делилась, так что считал, что будет просто кощунством вечно выносить ей мозг своими проблемами, не беспокоясь о ней самой. — Тебе часто это приходится делать? По крайней мере — каждый раз, когда что-то в твоей жизни происходит? — Да, — Антон сглотнул, а когда заговорил — его голос дрогнул, — Я не имею в виду ничего… такого. Я действительно не хочу лишний раз кого-то тревожить, и это на самом деле так. И это происходит систематически… Я просто не могу все время говорить правду… Или не врать. Как можно не врать, если весь декабрь был сплошным… — он запнулся, — Комком из проблем? Евгений Сергеевич кивнул: — Я понимаю это, Антон. В этом действительно нет ничего плохого. Плохое здесь идет исключительно против тебя. Ты никогда не задумывался, что происходит с тобой, если ты ничем не делишься? — Наверное, задумывался, — тихо ответил Антон. — Все, что ты не высказываешь, разумеется, остается внутри. А потом имеет накопительный эффект. Я думаю, именно так и случилась паническая атака. Возможно, произошел какой-то беспрецедентный случай, и внутри тебя образовался самый что ни на есть коллапс. Ты просто сломался. Ты не патологический врун, ты врешь на чужое благо и отчасти на свое. Но в один момент все это… — Евгений Сергеевич вздохнул, — Просто слишком. Что ты делал в те дни, когда чувствовал себя плохо? — Особо ничего, — сухо произнес Антон, — Думал. Лежал и думал. Иногда машинально выполнял что-то по дому. Но просто ничего не хочется делать. Евгений Сергеевич щелкнул пальцами. — Вот. Это то, о чем я хочу тебе сказать. Если вдруг так случилось, что ты не в состоянии с кем-либо поделиться тем, что у тебя происходит — надо найти способ это сбросить. Любым образом. — Как? Мне подушку побить? — внутри Антона взвился скепсис на пару с раздражением. Ему казалось, что вот теперь в его голове копаются с особой тщательностью, и такое вмешательство вызывало в нём волнение. Евгений Сергеевич кивнул: — Очень неплохой вариант, кстати. Но минусы свои есть: если перестараешься, то пух полетит во все стороны, — он улыбнулся так заразительно, что Антон выдохнул, вмиг успокаиваясь, — Существуют разные способы. Кто-то стихи на бумаге пишет, кто-то просто листик бумажный разрисовывает, кто-то убирается… — он неожиданно воскликнул, — Вот! Я, например, если высказаться некому, рассказываю все воде. — Воде? — Антон посмотрел на Евгения Сергеевича, как на пришельца, — Вы к реке идете? Он расхохотался: — Ну что ты, какая река! Хотя думаю, там тоже здорово. Но все проще, я обычно иду в ванную, включаю кран и рассказываю, что случилось. — Никогда о таком не слышал… — пробормотал Антон. — Тебе разве мама никогда не говорила, если кошмар приснился, идти и рассказывать все воде? Она же уносит плохие воспоминания. Антон мотнул головой. — Я правда не знал. Поэтому вначале не совсем вас понял. Евгений Сергеевич хмыкнул: — Вот и ты попробуй делать что-то. Конечно, первостепенно для тебя все-таки найти какой-то круг доверия, но если ты пока не готов это делать — то ищи способ выпускать негативные эмоции хоть как-либо. Когда ты думаешь — ты топишь себя в них, а это не есть хорошо. Так что нужно занимать себя чем-то. Ты рисовать умеешь? — Даже люблю, — отозвался Антон. — Ну вот, замечательно! Нарисуй свои чувства, дай им какую-то характеристику. Сходи в наш замечательный зимний лес и позволь себе там хорошенько прокричаться. Нужно выпустить такие негативные эмоции. Сделай так, чтобы они остались снаружи, а не в тебе. Последние слова особенно сильно запали Антону в душу. Да и эта идея, по мере происходящего, все больше и больше начинала приобретать здравый оттенок. В конце концов, почему бы и не попробовать? «Сделай так, чтобы они остались снаружи, а не в тебе». Когда он покинул кабинет Евгения Сергеевича со словами благодарности, на душе было пусто и вместе с тем безмятежно. Антон знал, что сегодня они докопались до одной из больших проблем — он, возможно, действительно часто врал: маме — о том, что день прошёл отлично, Полине — о том, что он в норме, да даже Оле… Стоило избавиться от этого. Завираясь в собственных историях, он однажды действительно попадется на лжи и не сможет вынести этого.

***

— Оставь, Акбара! Оставь моего сына! Никогда больше я не трону твоего рода! Оставь, брось ребенка! Акбара! Послушай меня, Акбара! Он словно забыл, что для волчицы его слова ровным счетом ничего не значат. Крики, погоня лишь напугали ее, и она побежала быстрее. Антон так нервно вцепился в «Плаху», что ногти побелели от напряжения. Он как начал читать её в одни выходные, так и не сумел осилить. Но вот буквально во вторник вечером он, чувствуя усталость и какое-то отчуждение после приема у Евгения Сергеевича, решил взяться за «Плаху», пытаясь найти там отголоски этих чувств. Нашёл. Он так зачитался книгой, так проникся историями волков, что теряли своё потомство из-за вмешательства людей столько раз, что в последний они не смогли сохранить рассудок. Его сердце так страдальчески сжималось, когда он понял, что злой человек, похитив волчат, подставил старшину деревни, оставив их у него дома и напитав его запахом детенышей. И как ему было тяжело читать о том, как волки выли у старшины за окнами, умоляя вернуть потомство, хотя они были давно уже проданы. А Бостон, не умолкая ни на минуту, преследовал Акбару. — Акбара! Оставь моего сына, Акбара! — взывал он. А чуть поотстав, с отчаянными воплями и причитаниями бежали Гулюмкан и Асылгуль. — Стреляй! Стреляй быстрей! — кричала Гулюмкан, забыв, что Бостон не может стрелять, пока волчица несет нa себе малыша. Антон едва заставил себя уснуть в вечер вторника, чтобы схватиться за книгу уже дома у Полины, когда она все-таки затащила его на чаепитие. «— Дочитаешь у меня-я! — настаивала она, — Ничего, потом чайку выпьешь, домашнюю работу с нами сделаешь! Ну Анто-он, давай, без тебя будет скучно! Ты вон, вчера не пришёл, давай тогда сегодня!». Он ощущал себя немного виноватым из-за того, что прошлое чаепитие накрылось, поэтому пришлось согласиться и, как только он оказался у Полины в комнате, то тут же присел на пол рядом с уютными подушками и вчитался в «Плаху». Мертвой хваткой держа малыша за шиворот, волчица упорно бежала вперед, уходила все дальше в горы и, даже когда позади прогремел выстрел и пуля просвистела у нее над головой, не бросила своей ноши. А малыш все плакал, звал отца, звал мать. И Бостон снова выстрелил в воздух, не зная, чем еще устрашить волчицу, но и этот выстрел не испугал ее. Акбара продолжала удаляться в сторону каменных завалов, а уж там ей ничего не стоило запутать следы и скрыться из виду. Бостон пришел в отчаяние: как спасти ребенка? Что делать? За что такое чудовищное наказание свалилось на них? За какие грехи? — Брось мальчика, Акбара! Брось, прошу тебя, оставь нам нашего сына! — задыхаясь и хрипя, как запаленная лошадь, молил он на бегу похитительницу. Ромка с Бяшей вначале подшучивали над ним, но после того, как Антон уже серьёзно попросил их не мешать ему читать, то закивали с важным видом, но все же отстранились, не отвлекая его. Вокруг установились разговоры, прерываемые звяканьем ложки о стенку кружки и клацаньем тарелок. Антон чувствовал, что в глазах немного защипало, когда он продолжил вчитываться в следующие абзацы. Бостон перезарядил ружье, дослал в патронник последний патрон, снова прицелился и даже не услышал собственного выстрела, а только увидел, как волчица подпрыгнула и завалилась на бок. Вскинув винтовку на плечо, Бостон будто во сне побежал к упавшей Акбаре. Ему казалось, что он бежит так медленно и долго, словно плывет в каком-то пустом пространстве… И вот наконец, похолодев, точно на дворе стояла стужа, он подбежал к волчице. И согнулся в три погибели, закачался, корчась в немом крике. Акбара была еще жива, а рядом с ней лежал бездыханный, с простреленной грудью малыш. А мир, утративший звуки, безмолвствовал. Он исчез, его не стало, на его месте остался только бушующий огненный мрак. Не веря своим глазам, Бостон склонился над телом сына, залитым алой кровью, медленно поднял его с земли и, прижимая к груди, попятился назад, удивляясь почему-то синим глазам издыхающей волчицы. Антон поджал губы. Ему вдруг стало так невыносимо тоскливо и так защемило сердце — как не бывало уже давным-давно, когда он действительно мог заплакать над каким-нибудь грустным фильмом или книгой. Но это было настолько подзабытое чувство, что ему казалось, будто бы такого уже быть не может. Что он уже разучился так пропускать через себя все это. Но вдруг оглушительно, точно грохот водопада, на него обрушились звуки реального мира, и он понял, что случилось, и, обратив взгляд к небу, страшно закричал: — За что, за что ты меня покарал? Дома он уложил тело малыша в его кроватку, уже приготовленную к предстоящей погрузке на машину, и тут Гулюмкан припала к изголовью и завыла так, как выла ночами Акбара… Антон прижал костяшки пальцев к носу, понимая, что ещё немного, и он вот-вот позволит себе просто расплакаться над потрепанной книжкой из библиотеки. Не хотелось этого, конечно, делать перед его друзьями, но… Очень кстати слова Евгения Сергеевича всплыли в памяти. Да, сейчас он, конечно, ничего не скрывает и не врет, но стоит ли сдерживаться? Это ведь близкие ему люди, и их собственные эмоции Антон видел и не раз. Ладно, нет, пока не стоило… Он с молчаливым отмщением прочел момент, где старшина убивает нечестного и лживого Базарбая, который похитил волчат, а потом продал их. — Хватит, я сам отправлюсь сейчас куда следует, сам на себя заявлю. Повторяю — сам! А вы все оставайтесь на своих местах. Слышали? Никто не вымолвил ни слова. Потрясенные случившимся, все молчали. Глядя на лица людей, Бостон вдруг понял, что с этой минуты он преступил некую черту и отделил себя от остальных: ведь его окружали близкие люди, с которыми изо дня в день, из года в год вместе добывал хлеб насущный. Каждого из них он знал, и они его знали, с каждым из них у него были свои отношения, но теперь на их лицах читалось отчуждение, и он понял, что отныне он отлучен от них навсегда, как если бы его ничто и никогда не связывало с ними, как если бы он воскрес из мертвых и тем уже был страшен для них. Ведя на поводу коня, Бостон пошел прочь. Он уходил не оглядываясь, уходил в приозерную сторону, чтобы сдаться там властям. Шел по дороге, понурив голову, а за ним, прихрамывая и позвякивая уздечкой, следовал его верный Донкулюк. То был исход его жизни… Дочитав последние абзацы, Антон закрыл книгу, чувствуя себя максимально опустошенным. Его глаза были на мокром месте, а в груди зияла дыра, которую вызывал открытый и невероятно печальный конец книги. «О чем вообще Лилия Павловна думала, когда вносила это в программу…» Антон откинулся на подушку, отложив книгу в сторону и пытаясь привести самого себя в порядок. Все пережитое за последние дни смешалось в один сплошной ком, вызывая внутри непонятный диссонанс. Было желание просто порефлексировать. Или даже лечь спать… Особенно после вчерашнего приема у Евгения Сергеевича, из-за которого Антон раза четыре за этот день успел задуматься о том, сколько он вообще врет. — …я такого не говорил, ты, чертила… — Ромкин голос, донесшийся до него из реальности, осекся, а потом обратился уже непосредственно к нему, — Тоха! Ну че ты там, дочитал уже? Антон, чуть дрогнув, произнес чуть более непринужденным голосом: — Почти. Даже в таком простом слове было слышно, что он охрип, осип — в общем, с его голосом произошли все возможные метаморфозы. Ответом ему послужило молчание, после которого раздался Ромкин растерянный голос: — Ты че как будто с бодуна разговариваешь? Антон хмыкнул, неясно поводив рукой по воздуху: — Да нет, я это… Ничего, короче… Он лежал от них буквально в полутора метрах, однако всеми силами упорно разглядывал потолок, почему-то продолжая ухватываться за эту возможность не сильно демонстрировать всем свои красные, мокрые глаза. Вот бы выйти в ванную и умыться там как следует… Господи, ну почему он опять должен вести себя, как подросток, который боится расплакаться в классе?.. — Петров, я ж слышу — ты темнишь, — протянул Ромка. Антон, даже не глядя на него, уже знал: наверняка смотрит и глаза щурит, будто от этого можно лучше там что-то разглядеть. Он вздохнул, собираясь с мыслями, а потом решился. Неспешно осев на полу, он повернулся к ним всем своим лицом и, увидев их реакцию, показал им «Плаху», выдавив из себя разбитое: — Книжка просто грустная…

***

После того, как он сказал, стало явно полегче. Антон в свою сторону не услышал ничего, кроме бесконечного понимания. Ромка, вбросив пару смешливых комментариев, все же потрепал его по плечу, протянув салфетку, а Бяша с Полиной согласно закивали, рассказывая о том, как их самих прорывало на каких-то грустных фильмах. — Я вот когда Короля льва смотрел, на, — Бяша покачал головой, — Суши вёсла. Я просто, блять, сдержаться не могу… — Мне тоже от этой сцены всегда грустно было, — подхватила Полина, а потом, изобразив голос Симбы, прописклявила грустно, — Пап, вставай… Пойдем, пап. — А-а, хватит! — отвернулся от неё Бяша, — Перестань, на! Полина, хмыкнув, заговорила уже с Антоном сочувствующим, немного огорченным голосом: — Прости, Антон, я вообще не знала, что книжка такая тяжелая. Я бы тогда не заставляла тебя идти сюда, к нам. — Ничего страшного, — он мотнул головой, — Я и сам не знал… Но лучше так, чем я бы её дочитал, а потом в комнате один сидел и с этим всем варился. — А книжка прям понравилась? — поинтересовался Ромка у него, и Антон, задумавшись, кивнул: — Очень. — Прям так? — Ромка приподнял бровь, посмотрев на Антона очень внимательно. — Прям так, — Антон вздохнул, — Я вот чего-то такого уже… сто лет не читал. Оно того точно стоит, я очень рад, что мы будем это проходить. После этой фразы повисло короткое молчание. Антон был так преисполнен чувствами по отношению к потрепанной книге из библиотеки, что едва сдерживал себя от того, чтобы не пуститься перечитывать особенно яркие и сложные моменты, чтобы не рассуждать о том, как можно было поступить иначе и был ли шанс, что такого печального финала можно было избежать? — Чай налить тебе, болезный? — внезапно предложил Ромка, и Антон кивнул: — Давай. Судя по всему, Ромка действительно хотел ему помочь, раз уж чай взялся наливать — такого ещё не было, всегда зачинщиками чаепития были Бяша с Полиной. — Сейчас мы тебе самый сладкий рулет положим, — Полина обняла Антона, — Чтобы ты не грустил. — И самый толстый кусок нарежем, на, — поддержал Бяша. — Хорошо, — он слегка улыбнулся, пересекшись взглядами с Ромкой. У того не было ничего во взгляде, кроме понимания и сочувствия, которое крылось за привычным чуть ироничным мороком насмешки. — Только не объешься, — хмыкнул он, — А то в проём дверной не влезешь. — Дай поесть человеку, — буркнула Полина. Вроде бы такая простая ситуация — расстроился от грустной книжки, но то, что Антон получил такое море поддержки из-за такого пустяка, так его обрадовало. И не надо было идти в ванную, склоняться над раковиной и пытаться привести себя в порядок, чтобы никто ничего не заметил, тут можно было сидеть спокойно. С тихим «Спасибо» он принял чашку из рук Ромки и, с удовольствием откусив от мягкого, сладкого рулета, отпил немного чая. Приятное удивление расползлось по груди, наполняя Антона чем-то невероятно теплым и доверчивым. Ромка не положил сахар. Запомнил ещё с Нового года, что Антон пьет без него. — Может, расскажешь тогда? — спросил Ромка, и Антон, выплыв из своих мыслей, уточнил: — Про что? — Ну, про «Плаху» твою, — пояснил Ромка, устраиваясь поудобнее, — Про что она, что ты прям так с неё нюни распустил? — Ничего я не распускал, — беззлобно возразил Антон. — Ещё как распускал. Я в метре сидел от тебя. Все видел. — Я посмотрю на тебя, когда ты её прочитаешь. — Так ты расскажи, че загадками пиздишь. — А вдруг ему опять грустно станет? — вмешалась Полина. — Да че ты из него нюника делаешь, все у него нормально… — проворчал Ромка противоположно своим изначальным словам. Антон, пораскинув мыслями, пожал плечами и, подогнув под себя ноги, заговорил: — Ну хорошо. Это рассказ про двух волков, Акбару и Ташчайнара… Ромка, даже не посмеявшись над витиеватыми именами, посмотрел на него, молчаливо ожидая продолжения. И Антон продолжил.

***

Февраль, наступивший плавно и мягко, не казался месяцем, который предшествует весне. Снега за эти дни выпало немало, так что Антон, которого Оля вытащила-таки на улицу, успел позвать Полину, Бяшу и Ромку к себе во двор, чтобы отреставрировать беднягу Варфоломея, от которого за все это время остался только шарфик, щедро присыпанный снегом и уже давным-давно замерзшая морковка. Всё воскресенье пятого февраля они провели во дворе Антона, собирая Варфоломея по новой. Полина не пожалела и принесла из дома новую морковку. Бяша притащил старенькую, но милую панамку. — Зачем ему панамка? — не будь бы Оли рядом, Ромка явно озвучил бы вопрос жестче, — Это снеговик. Ему панама, что мертвому припарка. — Он к весне готовится, на, — выдал Бяша, и это настолько пришлось Оле по душе, что она наотрез запретила всем убирать панамку с Варфоломея, заявив, что тогда он будет «точно такой же, а это ску-учно!». До этого, в пятницу, у Полины было ещё одно чаепитие, где они играли в Крокодила. После того, как играть одним и тем же образом надоело, они начали менять составы команд. Выяснилось, что с Полиной получался достаточно забавный и техничный тандем, с Ромкой — полный ад. А вот с Бяшей Антон рвал все рекорды. Непонятно, каким образом, но они обставили Полину с Ромкой в два счета. Потребовалось буквально несколько минут, чтобы приладиться друг к другу и лихо начать изображать слова, которые попадались на карточках, предварительно составленных Полиной с Ромой. Ромка, довольно ухмыляясь, вытащил из рюкзака говяжий доширак, от которого у Антона засияли глаза, потому что он не ел это с самого Нового года, а одного овсяного печенья не хватило, чтобы умерить аппетит. Стоит ли говорить, в каком ужасе была Полина от, по её словам, «просто кошмарного сочетания Доширака с чаем». Антон стал замечать за собой, что все чаще прислушивается к Ромкиным мыслям, что ему очень интересно, что он думает по тому или иному поводу. Антону было важно его мнение, его позиция. Это было похоже на какое-то дурацкое фанатство по своему кумиру, но Антон считал, что в этом, возможно, нет ничего плохого. Ему должно быть интересно, что его друг думает по тому или иному поводу. Поэтому он рьяно обсуждал с Ромкой разного рода темы, пока они шли домой. В общем, после выходных Антон чувствовал себя отлично. Хотелось улыбаться чаще, шутить более задористо, он давно не был преисполнен такой энергией на протяжении долгого времени, так что ждал только всего самого хорошего. В понедельник шестого февраля Катя лихо подскочила к их с Полиной парте и, хлопнув от нетерпения руками, воскликнула: — Вы слышали уже? Полина, вздрогнувшая от такого стремительного начала диалога, переспросила рассеянно: — Что слышали? — Биологичка заболела! — озвучила Катя так, словно это была замечательная новость. — И че, домой? — Бяша с Ромкой, судя по всему, именно так эту интонацию истолковали, поэтому лихо взвились. Биология стояла последним уроком, и Антон и сам был не прочь пойти домой пораньше. — Да нет, — Катя закатила глаза, — Тамары Михайловны нет, так что у нас урок проведет психолог! — Че, мозгоправ, на? — недовольно произнес Бяша и, схлопотав от Ромки подзатыльник, обиженно произнес, — Ты че?! — Херню мелешь, — зыркнул на него Ромка, а потом обратился непосредственно к Кате, — И че мы делать с ним будем? — Не знаю, — Катя пожала плечами, — Но мама сказала, что он у нас две недели будет подряд стоять. Вместо Тамары Михайловны. Короче, два урока будем с ним куковать. — Херня! — возмущенно рявкнул Бяша, — Лучше б домой отправили, на! — А вдруг интересно будет? — Полина пожала плечами, — Может, он нам что-то важное расскажет. — Ага, как надавить на математичку и заставить четверку в четверти поставить, — невесело усмехнулся Ромка. Антон молча наблюдал за всем разворачивающимся действом. Стало действительно интересно. Евгений Сергеевич так жаждал вести у них хотя бы короткие уроки, так что если сейчас ему, наконец, выпала такая возможность, то Антон был за него рад. Скорее всего, на этот урок точно заготовили что-то интересное. К седьмому уроку они приблизились незаметно, поэтому Антон совсем не чувствовал усталости, особенно, когда сияющий Евгений Сергеевич перешагнул порог класса после того, как прозвенел звонок. Как только он закрыл за собой дверь, взгляды всех вмиг приковались к нему, и разговоры стихли. Всеобщий интерес казался слишком бестактным, чтобы так легко это снести, однако Евгений Сергеевич улыбнулся максимально непринужденно. — Всех приветствую, — бодро произнес он, подходя к учительской парте и кладя на стол какую-то папку. Так странно было видеть его в классе, он казался чуть ли не школьником. Только серые глаза лучились уверенностью и добротой, так что ответное «Здравствуйте» донеслось очень скоро. — Сейчас всех отмечу, — предупредил Евгений Сергеевич и провёл короткую перекличку. Когда он назвал имя Антона, тот быстро успокоился, когда Евгений Сергеевич мазнул по нему обыкновенным взглядом, словно видел впервые. Он запомнил с того сеанса, что никто не знает о том, что Антон посещает психолога, так что не стал вгонять его в неловкое положение. Мне он кажется очень опрятным. Такую записку от Полины получил Антон в процессе переклички. Он кивнул ей, соглашаясь с этим выводом. Евгений Сергеевич действительно сумел всех достаточно быстро расположить к себе, потому что одноклассники явно ожидали «мозгоправа», но получили достаточно опрятного и энергичного… юношу, почти что. — Так, все на месте, — Евгений Сергеевич закрыл журнал и, выйдя из-за учительского стола, представился, — Ребята, ещё раз приветствую, всех очень рад видеть. Меня зовут Евгений Сергеевич, я думаю, вы уже все в курсе, что я заменяю Тамару Михайловну. Я школьный психолог, но вам не о чем переживать, если вы вдруг надумали что-то страшное. В университете, к счастью, меня не учили гипнозу и убеждению, — по классу прокатились смешки, — Поэтому я сегодня с вами буду работать так, как мне велит образование. Давайте немного поболтаем с вами. Что вам известно о психологии? — Ну, по сути, — заговорила Полина немного робко, но, увидев, что Евгений Сергеевич очень обрадовался её скорому ответу, раскрепостилась и заговорила увереннее, — Это наука, которая… изучает сознание. Отклонения, например, болезни или какие-то сложности, фобии… Евгений Сергеевич улыбнулся: — Все верно. Мы должны работать с диагнозами, с тревогой, апатией, депрессией и так далее. Но если брать это как науку — а психологию понемногу начинают преподавать в школах — то там все намного интереснее. Психология так же связана с взаимоотношениями, личностным ростом и, конечно же, с коммуникацией, — он потер ладони друг об друга, — Вот о последнем поконкретнее. На теории мы не засидимся, только про коммуникацию поговорим побольше. Я думаю, что вам всем бывает немного неловко выступать с докладом, говорить правду в глаза, узнавать что-то о себе от других. Сегодня у вас будет возможность это сделать, но не выходя из зоны комфорта, — он извлек из папки стопку листов, — Я думаю, ручка найдется у всех. Мы с вами будем выполнять одно упражнение, которое я очень люблю, — он подошёл к первым партам каждого ряда, в том числе и парте Антона с Полиной. Передав всем по небольшой стопке листов, Евгений Сергеевич дал указания, — Раздайте эти листы, чтобы хватило на всех по листку. После того, как каждый оказался с листом и ручкой, Евгений Сергеевич кивнул, взяв листок и себе. — Я буду выполнять упражнение с вами, чтобы я не запутался, кто где, напишите по центру сверху свою фамилию, имя и где вы сидите. Антон непонимающе переглянулся с Полиной, не совсем догадываясь, о чем идет речь и что они сейчас будут делать. — Так, все написали? — получив в ответ нестройное «Да», Евгений Сергеевич кивнул и продолжил, — Я вам говорил про коммуникацию. На самом деле это один из важнейших аспектов вашей жизни. Без коммуникации человек не может существовать нормальным образом, ему нужно общаться с себе подобными. Коммуникация бывает сама по себе тоже разная: когда взаимодействует два человека или более, когда один человек взаимодействует с большой группой, когда две группы вместе… В общем, одним словом — много. Но сегодня, — Евгений Сергеевич улыбнулся, — Вы сможете пообщаться со всеми и сразу, но косвенно. Ответом послужило молчание. — Это как? — подала голос Катя. — Очень просто, — добродушно ответил Евгений Сергеевич, — Вы никогда не хотели узнать, что о вас думают? Ох. Вот теперь все точно были заинтересованы. Это было видно по вмиг заерзавшим на своих стульях одноклассникам. По их глазам, в которых сразу же промелькнуло желание узнать. Арина, сидевшая на другом ряду, тоже включилась: — Мне кажется, что все хотят. Ну… Иногда плохое слышать не очень нравится, а так всем интересно. — Ты очень правильно подметила, — Евгений Сергеевич подписал свой листок, — Как я уже сказал, гипнозу нас не учили, я никому не смогу залезть в голову. Подпишите, пожалуйста, рядом со своей фамилией в скобочках либо плюс, либо минус с плюсом. — А для чего это? — поинтересовалась Полина. — Чтобы немного отсортировать то, что вы хотите услышать. Плюс — это позитивные мнения. Плюс с минусом значит, что могут высказаться о ваших недостатках. Но у меня к вам несколько просьб: если вы хотите использовать это, как способ кого-то оскорбить — пожалуйста, не надо. Это действительно может быть очень неприятно, поэтому давайте все будем корректны друг к другу. Но если что — писать минусы человека совсем необязательно. Второе: это задание анонимное — листочек с фамилией будет передаваться от парты к парте, чтобы каждый мог написать свои мысли. Поэтому я вас прошу — давайте не будем играть в Шерлока Холмса и не станем вычислять по партам, кто что писал, — по классу прокатились смешки, — И последнее, если вдруг есть кто-то, кому не хочется в этом участвовать, и он хотел бы пойти домой — поднимите руки, я вас отпущу, но подпишу, как присутствовавших. Когда Антон, как и все, оглянулся на класс после этих слов, никто, к его удивлению, не поднял руку, чтобы высказать незаинтересованность. — Ух ты, — Евгений Сергеевич улыбнулся, — Как приятно знать, что вам интересно. Но по секрету скажу — это задание одно из самых удивительных, которое нам давали в университете. С первого курса я храню этот листок, он действительно для меня очень важен, там столько светлого… В общем, я думаю, что и для вас это задание будет особенным. Пишите, что вы хотите о себе услышать. Антон, задумчиво поглядев на свой лист, все же решил поставить после своей фамилии минус с плюсом. Было слишком интересно узнать, какие его негативные стороны могут проявиться внешне. Полина, сделав приписку к своей фамилии, вдруг нагнулась над листком Антона, и он со смешком отстранил её, уперевшись раскрытой ладонью в лоб. — Неприлично, — пригрозил он ей пальцем, пока Полина хихикала, пытаясь углядеть, что же там Антон написал. — Ну покажи-и. — Да вот, смотри, — он продемонстрировал свой лист и заодно глянул на её. У Полины было точно так же, как и у него. — А у вас что? — Полина развернулась к Ромке с Бяшей. — Я плюс с минусом написал, — Ромка пожал плечами, — Интересно ж, че про меня думают. — Да, напишут, что ты воняешь, на, — фыркнул Бяша и уклонился от Ромкиного тычка, — Я вот не знаю, зачем вам эта ваша правда, я просто плюс написал. — Неженка, — Ромка закатил глаза, — А вдруг на самом деле воняешь ты, а теперь из-за того, что плюс написал, все — никогда об этом не узнаешь. — Узнаю — ты всегда мне какую-то дрисню говоришь, на, — хмыкнул Бяша. Евгений Сергеевич вытянул перед собой бумажный лист и, мазнув ручкой снизу, сложил страничку так, чтобы эту приписку не было видно. — Вы пишете, что вы думаете об этом человеке и загибаете лист. Только большая просьба — пишите и загибайте как можно мельче, а то придется брать дополнительный лист, а это большая морока. Постараемся, чтобы хватило всем. — У меня вопрос, — поднял руку один из одноклассников Антона, — А что делать, если, ну… Я человека не очень хорошо знаю, мне сказать особо нечего? — Хорошо, что ты спросил, — кивнул Евгений Сергеевич, — Тогда делайте так, как буду сейчас делать я. Я же тоже никого тут не знаю, но играть хочу. В таком случае вы можете оценить внешние данные человека, его поступки, если вам доводилось их видеть. Вы можете написать что-то вроде «Ты хорошо одеваешься» или «Мне нравятся твои глаза». Что угодно. Пропускать ход не стоит. — А как передавать будем? — спросил Рома. — Змейкой, — ответил Евгений Сергеевич, — Сейчас поймете как. Это очень просто.

***

Если вначале у Антона присутствовало немного скепсиса, то спустя несколько минут он действительно увлекся делом, расписывая качества своих одноклассников. Он старался, по большей части, записывать что-то хорошее, но иногда, если того позволяла ситуация, он крайне тактично пытался указать на… недостатки. Например, в случае с Катей он написал «Ты очень организованная и аккуратная. Но иногда кажешься закрытой». Полина, Ромка и Бяша увлеклись процессом не меньше него, поэтому они лихо передавали друг другу листы, загибая уголочки со своими записями. Антон проникся процессом. Происходило что-то… особенное, и он был уверен, что листок, который он получит, станет действительно важной для него вещью. Это было так… сокровенно и здорово. Особенно, когда он понял, что до него дошёл листок Бяши. — Мы скоро заканчиваем, скорее всего, — тихо произнес он. — А ты почему так решил, на? — спросил у Антона Бяша. — Потому что мне как раз твой листочек попался, — Антон улыбнулся. — Напиши там Бяше, что он воняет, — предложил Ромка, и Бяша пихнул его. — Ну-ка не лезь в мой листок, на! Все, пишем… Хмыкнув, Антон разложил перед собой Бяшин листок, на котором осталось уже мало места, чтобы загнуть строчку. Что бы написать? Недолго думая, Антон, улыбнувшись, вывел слова на Бяшином листке. «Ты очень хороший друг, много о ком заботишься. Здорово ориентируешься на местности. А ещё ты совсем не воняешь.» Он передал листок Полине и, получив следующий, замер. Это был уже Ромин. С плюсом и минусом возле фамилии. Антон положил листок перед собой, напряженно в него вглядываясь. Что бы следовало ему написать? Антон иногда возвращался к своим воспоминаниям о дне волейбольных соревнований. И о том, как Ромка позвонил ему вечером. С тех пор время от времени он задумывался о том, что тот нередко топит себя в чувстве вины или в чем-то в этом роде. Или грызет себя тем, что не последовал своим убеждениям, что подвел кого-то… Ни ты, ни я — мы не особенные. Антон помнил, с какой обреченностью Ромка говорил это, как тяжело ему было это признавать и как отчаянно он хватался за любую возможность прожить юность сполна, пока это не разломается о взрослую жизнь, в которой, по представлениям Ромки, это все закончится, и они разлетятся каждый по своим делам, оставив его здесь, в этом посёлке, где он сможет только вспоминать: проходя по дороге в школу, на замерзшем озере зимой, около продуктового магазина рядом со школой… Стало тяжело об этом думать. Отгоняя от себя эти свинцовые в своей тоске мысли, Антон ухватился за ручку и, занеся её над бумагой, все же решился и вывел. Он писал очень убористым почерком, чтобы поместилось все, что он хотел написать. Ты можешь быть грубоватым и неотёсанным, но за тобой последуют. Ты хороший лидер и понимающий человек. Ты можешь быть чем-то самым интересным и особенным в чьей-то жизни. Это, по представлениям Антона, могло бы быть тем, что Ромка хотел услышать больше всего. И Антон не мог лишить его этой возможности — знать, что кто-то думает о нём в таком хорошем и важном для него ключе. Он со скрытым трепетом загнул свою строчку и передал листок Полине, которая, увидев фамилию, вскинула брови, пробасив «Хо-хо-хо». Усмехнувшись, Антон посмотрел на листок с её фамилией и именем. В нём бурлил интерес. Вот-вот к нему вернется его собственный листок, и Антон жаждал знать, что там написано. Ему было интересно все: и что другие думают о нём, и как его друзья отреагируют на то, что Антон им написал… Мысленно призвав себя успокоиться, Антон выдохнул и занес ручку над крошечной строчкой, оставшейся для него. То, что следовало написать Полине, он знал практически с самого начала. И это, скорее всего, было то, что ей нужно было о себе знать. Её переживания, о которых она никогда не рассказывала Антону, но они были на поверхности. Он так хотел заверить её в том, что все будет хорошо, что был очень рад такой возможности — написать это все на листке. Ты — настоящее воплощение искусства, артистичная и интересная. И я хочу однажды прийти на твой концерт, когда увижу афишу с твоим именем. Ничего не бойся. Выдохнув, Антон бережно сложил листик и передал его Полине, которая приняла его с робкой улыбкой на губах. В тот же момент к нему на парту перекочевал и его собственный лист, за который Антон схватился, как за самую ценную вещь на свете. — Ну что? Я полагаю, все закончили? — раздался голос Евгения Сергеевича. Весь класс разошёлся одобрительным гулом. Каждый сидел в нетерпении, желая, наконец, прочитать, что о нём написали. Евгений Сергеевич рассмеялся под этим количеством выжидающих взглядов и мягко произнес: — Ладно, не буду вас мучить ожиданием. Разворачивайте скорее. Мне тоже уже интересно. Практически сразу после этих слов зашелестели бумажки. Взгляду Антона открывались мелкие буквы, бегущие по сложенным строчкам. Их было все больше и больше по мере того, как он раскрывал лист, но он заставил себя потерпеть до того момента, пока он не развернет все полностью. — Что там, что там… — напевала Полина. Антон раскрыл лист полностью и резко повернулся к Ромке и Бяше, с облегчением заметив, что те ещё не развернули свои окончательно. — Давайте все вместе читать начнем? — выпалил он до того момента, как ребята начали бы смотреть в лист. — Че это ты вдруг? — нахмурился Ромка, — Вслух, типа? — Да нет, — отмахнулся Антон, — Просто все вместе. Ну, это важно там… Все дела… — Давайте-давайте, на! — нетерпеливо заерзал на стуле Бяша, — Я прочитать уже хочу… — Ладно, хер с вами, — шикнул Ромка, — Все… Начали! Все уткнулись в свои листы, и Антон позволил себе читать все неспешно, желая окунуть себя в эти светлые эмоции как можно более мягко и неторопливо. Он намеренно пропустил первые три строчки, прекрасно понимая, что они от Полины, Бяши и Ромы. Хотелось оставить это напоследок, ведь их мнения интересовали Антона в первую очередь. Его глаза пробежались по строчкам, читая вереницу замечательных слов. У него были затаенные переживания о том, что в листке окажется что-то про его недостатки. Он отчаянно желал и одновременно не хотел это видеть. Однако его переживания практически не оправдались, несмотря на то, что у некоторых из одноклассников могли быть свои причины написать не только хорошее. «…очень умный, хорошо разбираешься в литературе…» — это, вероятно, писала Арина, с которой они как-то раз заспорили по поводу конфликта в «Отцах и детях». «…здорово блокируешь и быстро соображаешь. Очень лихой… — это стопроцентно было от Тихона. «Безбашенный дурак с сотрясением мозга, но у которого смелость есть» — н-да, в такой едкой формулировке могла высказаться только Катя. Но зато она и хорошее написала. Антон, усмехнувшись про себя, продолжил. Один почерк был более аккуратным и четким, чем у его одноклассников. Антон, нахмурившись, понял, где прежде уже встречал его. В голове начали всплывать какие-то конкретные фрагменты его памяти. Что же было так написано… Антон прикрыл глаза, заставляя себя сконцентрироваться. После того, как он напряг память, получилось вспомнить. Ну точно же! Таким же почерком были расписаны все документы у Евгения Сергеевича на столе! Это его почерк! Антон, сглотнув, вчитался в строчки. «Большой уровень эмпатии. Со стержнем, силой и высокоразвитым духовным миром. Интеллект и интеллигенция в одном человеке.» Переведя взгляд на Евгения Сергеевича, Антон увидел, как тот с улыбкой вчитывается в собственный листок. Как раз в тот момент он, видимо, почувствовал, что на него смотрят, и поднял глаза. Пересекшись взглядами с Антоном, он подмигнул ему, широко улыбнувшись, и Антон, заразившись этим, кивнул ему, незримо выражая благодарность. Он вернулся к чтению на листке. Оставались буквально последние строчки, прежде чем он вернется к началу страницы и прочтет записи своих друзей. Это было так… Волнующе и прекрасно одновременно. Антон ощутил бесконечную любовь к миру и к людям, среди которых он находился. Было так приятно знать и видеть, что к нему хорошо относятся, что с ним считаются, запоминают его манеру поведения и поступки. И освещают это в положительном ключе. Щеки уже болели от улыбки, когда он, наконец, добрался до Полининой строчки. «Самый милый, умный и хороший мальчик, который любит рулеты с отварной сгущенкой. У тебя все получится!» Он засмеялся, пока читал это. И, не выдержав этой волны замечательных эмоций, обнял Полину одной рукой, целуя её в щеку. — Что это у тебя за приступы нежности? — засмеялась она, обнимая его в ответ. — Вот именно, че за обжимания? — раздалось возмущенное сзади. Ухмыляясь, Антон развернулся к Ромке, играя бровями. — Что, завидуешь? — Фу, как это ужасно звучит! — простонала Полина, отстраняясь от Антона, а потом обратилась уже непосредственно к Ромке, — А ты давай тут не разводи бабкины скамеечные возмущения. — Я ещё ничего разводить не начал, — возразил Ромка, — Я ещё даже не дочитал, чтоб ты знала. — Я как раз Полинину прочитал, — поделился Антон, — Бяш, а ты как? — Вообще охеренно, на, — растроганным голосом поделился Бяша, — Тут вообще так пишут… Как будто не про меня. Какой я смешной и добрый… — Да, вообще не про тебя, братка, — хмыкнул Ромка и, заслужив от Антона с Полиной уничижительные взгляды, вскинул руки, протянув, — Да ладно, ладно, уже и пошутить нельзя. — В такой трогательный момент — лучше не надо, — фыркнула Полина беззлобно, — Ладно, давайте дочитаем. Дружно забубнив слова согласия, все вернулись к чтению. Антон нашёл вторую строчку. Бяшину, если судить по прыгающим буквам. Хороший хук у тебя. Рисуешь здорово, блокирующий хороший. Занудничаешь иногда, но все равно такой умный. Извини, что на игре тебе заехал тогда. Растроганно улыбнувшись, Антон повернулся к Бяше, который, походу, закончил читать свой листик, и тихо произнес: — Я совсем не злюсь… Бяша, просияв, кивнул и шепнул в ответ: — Спасибо, что ты мне написал… Ну, сам знаешь. Антон издал смешок: — Не за что. Он повернулся обратно, взяв листок и с нежностью огладив края. Осталась последняя строчка. Ромина. За секунды сердце загрохотало в горле. Ромка не пожалел слов — написал щедро и немало на таком небольшом пространстве. Набрав побольше воздуха, Антон вчитался в буквы, немного неровные, угловатые и убористые. Безрассудный долбоеб, но ты сказал мне много хорошего в театре. Я этого не забуду. Вроде задрот, но умнющий. Пиздецки смелый, но твое лицо постоянно ищет чей-то кулак, хотя иногда ты знаешь, как поставить болючую сливу. Борец за правду. Антон еле сдержал себя, чтобы не расхохотаться на моменте про сливу. Забавно: как в Ромке могло уместиться и желание сказать что-то доброе и одновременно съязвить? Тем не менее, прочитанное так умилило и тронуло Антона, что показалось, будто рот вот-вот треснет. — Спасибо, — одними губами произнес он, обернувшись к Ромке. Тот глянул на него растерянными глазами: судя по всему, Ромка тоже только что дочитал свой листок. На его лице отображалось столько изумления и одновременно растроганного счастья, что Антон ни на секунду не пожалел о написанном. — Тебе тоже, — так же тихо отозвался Ромка и сложил губы в новой улыбке, которую прежде Антон у него не видел: робкой и благодарной. Очень скромной и вместе с тем эмоциональной. — Ну что, все прочли ваши записки? — поинтересовался Евгений Сергеевич, бережно сложив свой листок в несколько раз. Весь класс ответил его согласными возгласами, и он, улыбнувшись, произнес заинтересованно, — Как ваши впечатления? — Мне очень сильно понравилось! — радостно воскликнула Арина. — Мне тоже! — Антон впервые видел у Кати такой восторг на лице. Господи, она была похожа на маленькую девочку, которая первого января бежит к ёлке, зная, что под ней лежит её желанная кукла. Катя прижала листок к груди и чуть ли не пропищала, — Это так здорово и мило, вы просто самые лучшие! Отовсюду раздавались согласные восклицания. Ничего себе, подумал Антон, как немного, на самом деле, нужно было сделать, чтобы вызвать в человеке такую эйфорию. Всего листочек и ручка. И пара хороших слов. Евгений Сергеевич, выслушивая комментарии, и сам все больше и больше был рад, что все без исключения оценили его урок, как нечто замечательное. — Это прекрасно, что вы получили удовольствие от этого задания, — искренне произнес он, — Мне тоже было очень отрадно читать свой лист. Я, кажется, больше никогда не буду снимать свой пиджак, раз уж он вам так понравился, — класс засмеялся и Евгений Сергеевич вместе с ними, — Я надеюсь, что этот день останется в вашей памяти надолго, а эти листки вам будут напоминать о хорошем в трудную минуту. — Конечно, я его обязательно сохраню! — с энтузиазмом отозвалась Полина, поддерживаемая всеми. Евгений Сергеевич кивнул ей. — Я буду рад знать, что вы запомните этот день, как нечто замечательное и доброе. Судя по вашей реакции, всем все понравилось, поэтому я хочу поблагодарить всех за вашу искренность и неравнодушие к другим. И за то, что вы отнеслись к этому заданию серьёзно. — Вам спасибо! — Антон не знал, как это случилось, но они почему-то зааплодировали всем классом, а Евгений Сергеевич, прижав ладонь к сердцу, чуть поклонился, выражая свою признательность. — Так, — он посмотрел на свои часы и бодро произнес, — Мы как раз уложились вовремя. Даже чуть раньше закончили. Урок кончится через десять минут, но я отпущу вас пораньше, идите отдыхать. Да он настоящий волшебник, усмехнулся про себя Антон. Только последней своей фразой и этим заданием Евгений Сергеевич без труда завоевал уважение каждого в этом классе, и это была уже новая константа. — Всем ещё раз спасибо, до свидания! Благодаря в ответ, все понемногу начали собираться и выходить из класса, оборачиваясь и прощаясь. И Евгений Сергеевич, как настоящий профессионал, одарил улыбкой и попрощался с каждым. — Нет, ну вы видели? — нагнала их в коридоре Катя, с восторгом прижав ладони к губам, — Он же не учитель, а мечта! — Только ты не забывай, что психология не вся состоит из таких классных заданий, — спустил её с небес на землю снисходительно усмехающийся Антон. Катя фыркнула: — Ну и что? Даже не в этом дело! Ты посмотри, как он всех увлек! И это за один только урок! Тамаре Михайловне надо будет год такие занятия проводить, чтобы очистить свою карму! А он за одно занятие всех покорил! — И он милый такой, — вклинилась Полина, — Я думала, что к нам дедушка придет, какой-нибудь… — Я тоже так думала! — со смехом поддержала её Катя, — Думала, что какой-то старый хрыч будет меня учить чему-то, ещё уснет на уроке… Но тут почти что парень! И пиджак у него действительно стильный! — Да тише вы, на! — сконфуженно произнес Бяша, оглядываясь назад. — А что, стесняешься? — поддразнил Ромка, — Что Женёк подойдет сзади и услышит, как мы его тут обсуждаем? Антон откровенно фыркнул над «Женьком», которым Ромка не слишком-то ласково окликнул психолога. — А что, завидуешь ему? — ухмыльнулся Антон, — Смотри, бойся его. А то он будет популярнее тебя… — Ой, иди ты, — Ромка пихнул Антона в плечо, — Один раз урок провел — и че, теперь звезда? — Ну, если смотреть на наших девок, на, то походу да, — пробубнил Бяша. — Да у него просто все зубы на месте, пуза нет, и он молодняк, — оправдал его Ромка. — А ещё он умный, — возразила Катя. — И смешно шутит, — в подтверждение своих слов Полина захихикала вместе с Катей. — Бесстыдницы, — покачал головой Бяша. — А нечего нас бранить, — отсмеявшись, отрезала Катя, — В нашем поселке парней вообще нет! А тут — молодой и приятный! «И с электрочайником» — мысленно усмехнулся про себя Антон. — Н-да… Обосрали нас с головы до ног, — Ромка скрестил руки на груди, — Щас расплачусь и убегу домой… — Слушайте! — Полина так громко и радостно рявкнула это слово, развернувшись к ним, что все трое подскочили на месте. Видимо, Ромкина последняя фраза натолкнула её на идею, — Пойдем ко мне чай пить? Тем более, завтра ведь вто-орник, — многозначительно усмехнулась она, — А у нас завтра алгебра! — Господи, ну нет! — завыл Ромка, вцепившись в Бяшу с Антоном, — Полина, прекрати этот ад, я уже по горло, блять, сыт твоей алгеброй! — С меня руле-ет! — протянула она, встряхивая Ромку, — И чай! Зато тебе завтра не придется краснеть — все будет сделано! — Мне матери помочь надо было… — предпринял последнюю попытку Ромка, но Полина успешно его проигнорировала: — Я же помню, что ты ей ещё в воскресенье должен был помочь! Хватит с тебя, врун! Все дружно ко мне! Заодно и урок обсудим… — она мечтательно намотала прядь волос на палец, — Ну какое же замечательное задание придумал! Я этот листочек сохраню обязательно! — Всё, потеряли её, — мрачно подытожил Бяша. Поняв, что Полина не потерпит отказа, все дружно спустились вместе с ней по лестнице. Антон мысленно про себя прикинул, что надо будет позвонить маме и предупредить её, что он немного задержится… Блин, как же захотелось рулета со сгущенкой! Вторя этой мысли, желудок жалобно заурчал. И это прозвучало настолько громко, что Ромка, шедший рядом с ним, развернулся к нему, усмехаясь. — Че, жрать охота? — Вроде того, — сконфуженно улыбнулся Антон. — Может, доширак напополам возьмем? — предложил Ромка. Антон даже не успел ответить. Его внаглую перехватили. — Ни за что! — возмутилась Полина, — Я тебе не разрешаю есть эту дрянь! Дедушка говорит, что её и собакам не дают! — Деда, конечно, умный, но тут он не прав! Это вкусно! — Давай доширак в следующий раз возьмем? — предложил Антон компромисс, — Я сейчас дико рулета хочу… Нахмурившись, Ромка посмотрел на него, уточнив: — С каких пор ты этот рулет жрать стал? — Он вкусный! — оправдался Антон, и его голос даже подлетел на октаву выше. — Там сахар аж на зубах скрипит! — А ты в чай сахар не добавляй, и полегчает, — съехидничал Антон. — Чай без сахара — это полная лажа! — возмутился Ромка. — А ты все ешь с хлебом, знаешь ли, — поддразнил его Антон. — Меня так мать учила! — с гордостью выпятил грудь Ромка. — А меня учили не пить сладкий чай с тортом — так не вкусно! — Господи, вы такие дети… — закатила глаза Полина, когда они прошли коридор на первом этаже и подошли к гардеробу. — Тоша! — внезапно окликнули Антона, и он, непонимающе нахмурившись, обернулся. На лавочке около вахты сидела Оля вместе со своим рюкзаком, одетая в свой пуховик и сапожки. Антон, вначале обрадовавшийся, почти сразу нахмурился. Он вообще не понял, почему она здесь. — Оль, — он подошёл к ней и схватился за доверчиво протянутую руку, — А ты чего тут? У тебя разве нет сегодня продленки? Она вначале немного растерялась, но потом, насупившись, пробубнила: — Я с девочками поссорилась. Не хочу идти на продленку. Антон непонимающе посмотрел на неё. Странно это все, конечно… Оля не прям уж, чтобы конфликтный человек. Она и в садике-то ни с кем не ругалась. Но с другой стороны, сейчас она уже старше. Становится смелее и обрастает другим характером… Он заставил себя смириться с тем, что Оле уже десять, и через пару-тройку лет она уже станет подростком… Как-то в это было очень трудно поверить. Он даже в глубине души опасался того, какие па может выдать Оля, будучи тринадцатилетней девочкой. Немного взгрустнулось. — Малявка, и ты тут? — к ним подошёл Ромка. Изначально он держал руки в карманах, но при виде Оли высунул ладонь и с охотой пожал её собственную, — Че скучаешь? — Я не малявка, — важно возразила Оля, — И я не скучаю, я просто сижу. — Пошли с нами? — внезапно предложил Ромка и, наткнувшись на удивленный взгляд Антона, пожал плечами, — А че? Деда не против будет, я думаю. Главное же, чтобы ему на ковер никто не нагадил, и на том спасибо. — Очень мило, ты считаешь, что Оля совсем-совсем не нагадит на ковер? — ядовито ухмыльнулся Антон. — Я в неё очень верю, — скопировал его выражение лица Ромка. — Тоша, — подала голос Оля, и они обернулись к ней. Она произнесла немного тихо, — Я домой хочу… Я уже позвонила отсюда маме. Папа за мной сейчас приедет… — А почему не хочешь? — поинтересовался Антон и на всякий случай положил ладонь ей на лоб, — Ты себя чувствуешь нехорошо? Оля покачала головой, но больше ничего говорить не стала. Антон присел перед ней на корточки. — Точно все в порядке? — Точно, — она слегка улыбнулась и коснулась плеча Антона в попытке его заверить, — Просто мне грустно немножечко… — Так бывает, когда с друзьями ссоришься… — тихо вздохнул Антон, но тут в разговор внезапно вклинился Ромка. — Ниче, сегодня ты поссорилась со своими подружками — завтра помиришься. Так всегда бывает. Антон, бросив на него скептический взгляд, хмыкнул: — Вот прям всегда? Ромка, уловив намёк, чуть смутился, буркнув: — Почти всегда. Но в случае мелкой так точно… — Олечка, — вахтерша, вышедшая на перекур, зашла в школу, — Выходи на улицу, за тобой папа приехал. Оля, вмиг оживившись, лихо спрыгнула с лавочки и, перехватив мешок со сменкой, обняла Антона, коротко шепнув ему «Пока!» и направилась к выходу. — Пока… — тихо произнес Антон. На всякий случай он прошёл к входной двери и глянул в окно, чтобы убедиться, что Оля точно села в машину и все хорошо. — Не нравится мне, что она такая грустная… — пробормотал Антон. Ромка подошёл к нему, скрестив руки и так же наблюдая за Олей. — Опять обижают, думаешь? — Не знаю, — Антон покачал головой, — Вроде нет. Она буквально вчера на потолок прыгала, потому что в школу пойдет… Да и неважно, — он внезапно почувствовал раздражение, — Если узнаю, что её опять травят — окуну его в унитаз. — Охо-хо, как не по-Петровски, — хмыкнул Ромка, глядя вслед уходящему к гардеробу Антону, — Вы же не любите склоки-драки! Антон, развернувшись, хмыкнул: — Иногда приходится что-то решать силой. Несмотря на этот немного муторный эпизод, посиделки у Полины прошли хорошо, и Антон, возвращаясь домой и переговариваясь с Ромкой, почти не вспоминал про это. А уже распрощавшись крепкими объятиями и радостно зайдя домой, он услышал разговоры родителей и Олин громкий смех, он вздохнул и убедился, что все, похоже, действительно в порядке. Он мельком заглянул на кухню и, поздоровавшись со всеми, направился к себе в комнату. Домашнюю работу он почти сделал, осталось только ненавистную физику прочесть, и можно с чистой совестью идти в душ. Антон уселся со вздохом за стол и, вытащив учебник, включил настольную лампу. Лень понемногу брала его, потому что он считал, что сделанной домашней работы у Полины было достаточно, но если его вызовут к доске на следующем уроке, то проблем однозначно не избежать… Он раскрыл учебник и с унынием на лице зажал страницы сверху и позволил им листаться с быстрой скоростью. Ха, забавно. Сделав так ещё несколько раз, Антон вдруг нахмурился: между страниц что-то мелькнуло. Было похоже на бумажку, маленькую такую и невзрачную. И создавалось впечатление, будто она лежит в этом учебнике уже давно. Антон принялся листать середину учебника помедленнее, разглядывая каждую страницу и силясь разглядеть там ту бумажку ещё раз. Даже если это могли быть безобидные шпаргалки, было все равно интересно. Когда прямоугольничек бумаги попался на глаза и исчез, он тут же остановился и быстро перевернул страницу назад, наконец, найдя пропажу. Листочек до этого, скорее всего, смяли, а потом разгладили учебником. Но на нём действительно было что-то написано. Подцепив пальцами бумажку, он поднес её к глазам, вглядываясь в скачущие туда-сюда буквы. После школы свидимся, Гандон Ох. Внутри возник такой диссонанс, что Антон поначалу растерялся. Этой бумажке было уже чуть больше двух месяцев, и он напрочь позабыл о том, что когда-то он сунул её между страниц учебника. Антон вглядывался в неё, словно пытаясь прочувствовать суть Ромкиных эмоций, которые он закладывал в это послание. Забавно, но записка, вызывавшая сгусток чернильных, негативных эмоций тогда, сейчас вызывает только ощущение смутной грусти. Антон склонился над своим рюкзаком и, вытащив записку с урока Евгения Сергеевича, разгладил загнутые уголки. Вначале он снова прочел старую записку, а уже потом нашёл взглядом Ромкину строчку из сегодняшнего задания. После школы свидимся, Гандон Безрассудный долбоеб, но ты сказал мне много хорошего в театре. Я этого не забуду. Зануда, но умный. Пиздецки смелый, но твое лицо постоянно ищет чей-то кулак, хотя иногда ты знаешь, как поставить болючую сливу. Борец за правду. Обалдеть. Насколько же сильна стала разница. Кажется, что прошло всего ничего, но на самом деле этот путь строился на протяжении двух месяцев посредством разных ситуаций. Драка в лесу, совместное дежурство, провокация на уроке химии, посиделки в классе и последовавший за ними час в склепе, сотрясение мозга и беспамятство на лыжне, вечер в больнице и врученная ему брусника, паническая атака, снеговик Варфоломей и Новый год… Антон вздохнул, уложив голову на сложенные руки и глядя перед собой на эти два листка. Сложно было сказать, стоило ли проходить такой долгий и тернистый путь, чтобы стать друзьями? Стоил ли он тех переживаний, тягучей, темной злобы и ненависти? Антон вздохнул. Рома был рядом. Так или иначе. Помог Антону в склепе, подняв его, нес его до самой школы после сотрясения, хотя это должно было быть очень тяжело, отмораживал задницу под окнами больницы, успокоил Антона и нашёл Олю в лесу, откачал Антона от панической атаки и обнадежил по поводу психолога, упросил его маму отпустить Антона в Новый год к Полине… И знаешь что? — Ромка внезапно улыбнулся, — Ты вообще на него не похож. И мудилой оказался я. Стоило ли оно всего этого? Антон взял первую записку, гадкую, злобную, написанную в порыве гнусных эмоций, смял её и выбросил в мусорную корзину, стоящую рядом со столом. Да, однозначно стоило.

***

День был реально полнейшее говно. Ромка, взбешенный до жопы, шёл к лестничному пролету, чтобы спуститься на первый этаж, к курилке. Сиги хотелось просто до отупения. Блять, ещё не факт, что успеет, звонок скоро… Все вообще шло по одному месту. Бяша сегодня не пришёл (по-любому решил поспать, сука!), и Ромка сидел за партой один. Петров пытался как-то с ним переговариваться, но к литературе быстро сдулся, начав обсуждение с Лилькой, и Ромка чувствовал себя тупее всех. Он бежал с утра в школу, поэтому штаны благополучно испачкались в говне из слякоти и воды, из-за чего Ромка был в бешенстве, когда это увидел. А теперь, блять, выясняется, что им въебали контрольную по английскому! — Пиздец… — проворчал он, спускаясь по лестнице. И шпана ещё на этом говняном третьем этаже вопила так, что ни вздохнуть, ни… — Сюда иди! — провизжал кто-то наверху детским голосом, и Ромка даже нахмурился от такого гонора. Нихуя себе дети пошли, — Куда бежишь?! Раздался топот. Ясное дело, что базарили не с ним, но хотелось заткнуть. Ромка, поморщившись от того, что голос стал громче, развернулся, остановившись на лестничной площадке к первому этажу, и хотел что-то благополучное проорать в ответ, но тут в него врезались с такой силой, что из Ромки непроизвольно вырвалось «Уф-ф». Уже заготовив отборных трехэтажных, да побольше, он отстранил от себя бегуна и хотел уже выпустить гнев, но как только он увидел испуганную до побеления малявку Петрову, то все слова исчезли из башки напрочь. Она ещё вырваться пыталась — Ромка её держал. И на глаза ещё слезы набежали, много, щас моргнет — и польются. — Че тут делаешь? — тихо произнес он. — Да быстрее, она щас сдрыснет! — крикнули сверху, и Ромка понял все практически сразу. Сука, не зря Петров парился. Все-таки от его сестры не отъебались. От этого глаза буквально кровью налились, и Ромка уже приготовился подняться наверх и всыпать до звездочек перед глазами, но за него внезапно схватились. — Не надо! — она выкрикнула это почти шепотом: боялась, что её услышат, — Уведи меня отсюда, пожалуйста! Или отгони их хотя бы! Только драться не надо! Ромка сжал зубы так, что можно было перемолоть их в крошку. Выругавшись себе под носом, он отстранил Олю подальше, под лестницу, а сам, поднявшись наверх, столкнулся со шпаной. Мрази, втроем за ней бежали. За одной. Злоба накалилась до точки кипения. — Че припёрлись?! — рявкнул он так, что они подскочили на месте, — Сдрыснули нахер по классам или я щас каждому в жбан заряжу так, что мать родная не узнает! — для устрашения он приподнялся по лестнице, чтобы дать понять яснее, и говноеды тут же побежали наверх. Ромка узнал среди них шпингалета, который издевался над сестрой Петрова до этого. Запомнили, что Ромка не шутит, поэтому разбежались так быстро. — Че встала, ушли они уже, — сухо произнес он, обращаясь к Оле, которая, обняв себя руками, все никак не решалась выйти из-под лестницы. Она не ответила, только посмотрела на него блестящими глазами, и Ромка поморщился, когда на все три этажа прогремела гадская трель звонка. Начинался урок. — Все, щас все по классам пойдут, там тебя уже не тронут, — попытался он заверить её, когда звонок стих, — Училке своей скажи. — Я уже говорила. Они бегут за мной, когда её нет, — тихо произнесла она. — Пошли я с тобой до класса дойду, — предложил Ромка. Не нравилось ему это. Её прям загнали. Ромка сколько себя помнил, никогда они с Бяшкой, да даже когда с ними был Сёма, не опускались до такого, чтобы унижать и уж тем более бить или преследовать девчонок. Кулаки снова зачесались. — Не пойду, — она замотала головой, сжавшись. Будто со стеной слиться хотела. — На урок не пойдешь? — поинтересовался он. — Да. — И где ты сидеть собралась? — Здесь. — Здесь? — у Ромки, даже несмотря на раздражение, брови взметнулись вверх, — Че ты здесь делать-то будешь? — Меня тут видно не будет, — отозвалась она. — И че ты так, до конца дня сидеть будешь? — ответа не последовало, и Ромка, вздохнув, спросил, — Ты поэтому вчера на продленку не пошла? Там говнюки эти были? Она кивнула, и Ромка, медленно выдохнув и стараясь не беситься ещё больше, подошёл и взял её за руку. — Ты что делаешь? — испуганно спросила она, упираясь и скользя своими балетками по плитке, — Я на урок не пойду! — Да не потащу я тебя туда, — Ромка едко усмехнулся, — Я тоже на урок не пойду. — А куда мы идем? Я не хочу! Господи, ещё даже не знала, куда они идут, а уже отказывается. Как по-Петровски! Нет, ну, место не самое подходящее, конечно, но все же… — Всяко лучше, чем под лестницей торчать, пошли! — прорычал Ромка, преодолевая её сопротивление. Он решил для себя, что не будет пиздить этих уродцев. Во-первых, его просили этого не делать, во-вторых, Тоху это тоже вряд ли обрадует, в-третьих, Ромка все же здоровый шестнадцатилетний лоб, не очень хотелось опускаться на уровень десятилеток. Он их бить не будет, однозначно. Это сделает она. Не прямо сейчас, конечно. Вначале нужно её на это настроить, а то она под лестницей просидит, пока пылью и паутиной не покроется. — Там тебя не тронут, не боись, — заверил он её, поняв, что она перестала сопротивляться и шагает, едва поспевая, рядом с ним, сжав его руку в попытке немного себя успокоить, — Ты со мной щас идешь, никто не позарится. Он посмотрел на неё, и она, настороженно кивнув, немного расслабилась. Ромка немного сбавил шаг, чтобы она перестала практически бежать за ним и пошла спокойным шагом. Забавно, вроде такие разные, но очень похожи. Хмурится так же, как и Петров. Молчит, когда переживает или о чем-то думает. Но единственное, в чем заключалось их различие, она пока ещё боялась. Ромка подумал о том, что и Тоха, скорее всего, тоже боялся. Когда-то. Возможно, в первый день здесь он ещё боялся. Но потом перестал. И несмотря на то, что она девочка, ей тоже стоило перестать бояться. Походу, все Петровы рано или поздно должны научиться отстаивать себя перед всякими говноедами. И вот сейчас настало это время для неё.