***
Младший сын властителя Фиорры, Эмилий Фиенн, которого дома все — начиная с отца и заканчивая личной стражей того — обычно называли «Эмилем» сегодня был в бешенстве. На самом деле, он едва удерживался от слез — но ему не так давно сравнялось двенадцать, и, разумеется, он считал себя уж слишком взрослым для подобной слабости. Жаль лишь, что временами справляться с ней очень уж тяжело — вот и теперь, сидя за письменным столом в комнате, где обычно занимался со своими наставниками разными необходимыми знатному эллианцу (и частью — весьма нудными) науками, Эмиль в какой-то момент с трудом сдержал рвавшийся из груди всхлип. То, что происходило сейчас у них дома казалось настолько же пугающим, насколько и странным — и он понятия не имел, что же теперь с этим делать. Эмиль, разумеется, любил родителей. В обществе матушки он, пожалуй, проводил куда как больше времени — особенно, пока был помладше. Но при этом всегда с особым нетерпением ждал тех дней, когда отец посещал покои своих отпрысков или брал младшего сына с собой на прогулку. И, порой, ощущал жгучую обиду, когда их встречи становились слишком редки. Конечно, отец частенько бывал слишком занят государственными делами, но… Эмиль однажды начал догадываться, что далеко не только ими. Он привык временами ускользать от наставников и прислуги, все лучше и лучше изучая самые дальние уголки обширного дворца — коридоры, переходы, галерейки, залы, комнаты и крошечные каморки. А потому частенько становился тайным свидетелем самых разнообразных сцен. В том числе — и видел отца в обществе нарядных и веселых молодых дам, одной или нескольких сразу, но всякий раз новых. Эмиль быстро сообразил, что с этими-то особами отец не мог иметь никаких государственных дел. Однако тот явно не спешил покидать их компанию, да и выглядел ничуть не менее счастливым, нежели рядом с самим Эмилем, Аврелией или их матушкой. Это злило, ох как злило!.. Хотя Эмиль и старался не показывать своих чувств при отце. А потом сделалось еще хуже: все эти разнообразные дамы исчезли, зато появилась Джина Нуцци. Она почти все время болтала, смеялась и, казалось, спешила побывать во всех уголках дворца — ничуть не хуже самого Эмиля. Но отца, как ни странно, ничуть не раздражал ее слишком беспокойный нрав. Напротив, он стал проводить с Джиной удивительно много времени. А с матушкой и Эмилем — гораздо меньше. Во всяком случае, так Эмилю казалось все сильнее… Но даже и это не стало последним рухнувшим ему на голову несчастьем. Одним далеко не прекрасным утром Эмиль быстро подметил странные взгляды и испуганные перешептывания прислуги, от которой, конечно же, не удалось добиться никаких тому объяснений. Последние он получил лишь к вечеру, наконец пробравшись в покои матушки. Та выглядела бледной и чуть ли не больной. Хотя она встретила Эмиля обычной сдержанной улыбкой, его сердце сжал страх — что-то точно произошло, что-то очень плохое!.. Не могло не произойти. И он узнал об этом, едва сумев сбивчиво ответить на привычные вопросы матушки об уроках и всем прошедшем дне, который на удивление, успел почти полностью стереться из памяти обычно внимательного Эмиля. Матушка, как всегда неторопливо, пригладила его растрепанные пряди и, что уже было совсем неожиданно, на мгновение прикоснулась холодными губами к его лбу. А дальше, с легким вздохом, но ровным, негромким тоном рассказала Эмилю, что им придется расстаться. Надолго — и теперь встречи будут редкими, если вообще состоятся. Эмиль, в первый момент совершенно забыв о хороших манерах, чего матушка обычно не терпела, тут же вцепился в ее руку, едва сдерживая слезы. — Но почему?! — спросил он. — Почему, матушка?.. Что случилось? Она еще раз вздохнула, на миг прикрыв глаза. И, все так же тихо, ответила: — Я буду вынуждена удалиться в святую обитель. Стать монахиней. Потом же растолковала сыну, что Адриан требует от нее расторжения брака, а в таком случае сама она не сможет ни дальше жить в одном доме с бывшим мужем, ни остаться светским лицом. — Как же так, матушка? — продолжил недоумевать Эмиль. — Как такое может быть?! Вы поссорились, да?.. — Не совсем так, мой милый. Просто… твоему отцу более не угодно мое общество — он теперь предпочитает ему общество Джины Нуцци, — она поджала губы. — Но все это дела взрослых. Я же просто надеюсь, что ты примешь перемены с достоинством, как подобает эллианскому дворянину. Ведь ты мой сын — и я верю в тебя! Эмиль, прильнув к ней в объятиях, поспешил тоже постараться убедить матушку, что станет вести себя именно так. Но он понятия не имел, как сложно окажется выполнять обещание на деле.***
Известие о грядущей поездке в Фиорру старший офицер Черных Гончих Отто Корблен встретил с внутренним содроганием, хотя такие чувства едва ли разделило бы большинство его сослуживцев. Прекрасный, богатый и мирный город на берегу теплого моря с абсолютно лояльным Священному Городу населением и достаточно разумным правителем — вот что Фиорра означала для большинства из них. Для самого же Отто эта сияющая резиденция Фиеннов и, с недавних пор, неофициальная столица Жемчужной Лиги была связана со слишком большим количеством скверных воспоминаний, чтобы желать еще хоть раз очутиться поблизости… И это еще даже без учета того, что он в принципе терпеть не мог дипломатические миссии. Отто всегда был уверен что с мечом в руке — или, во всяком случае, командуя своими людьми в непосредственной близости от поля боя — принесет пользы куда больше, нежели раскланиваясь со светскими властителями дальних и не очень краев трикверианского мира. Но вот почему сейчас для этого задания в Тирре выбрали именно его — отлично понимал и увильнуть даже не пытался. На встречу с самим властителем Фиорры он отправился с тем же сосредоточенным смирением — и готовностью к любому развитию событий. Адриан Фиенн, впрочем, встретил слугу Церкви как будто бы благодушно, да к тому же сделал это в своем любимом кабинете, огромное окно — или даже скорее стеклянная стена — которого выходило на залив. Отто это показалось добрым знаком, как и вполне бодрый вид самого Адриана, выглядевшего по-прежнему куда младше своих лет. Что же, древняя кровь до сих пор давала своим детям некоторые преимущества, на которые не приходилось уповать простым смертным — самому Отто, например, чьи года уже перевалили за пятый десяток… Да и радовало, что ни произошедшее со средним (и любимым) сыном, ни последнее покушение, кажется, сказаться на решимости Адриана и его уверенности в себе не сумели. Хотелось это признавать Отто или нет, но слишком уж многое теперь зависело от этого человека, чтобы не поминать его в молитвах за здравие. Однако, после взаимных приветствий, начал разговор Отто все же с легкого и завуалированного, но упрека. Не стоило все же давать Адриану забывать, кто именно здесь представлял главную — данную Тремя, вечную и непреходящую — власть на континенте: — Смею донести до вас, что Священный Город приветствует заключение городами эллианского побережья военного союза. И надеется, что тот всецело поспособствует миру и процветанию трикверианских земель. Однако напоминает вам и о важности сохранения равновесия на континенте. Лицо Адриана осталось безмятежно. Когда тот заговорил, Отто, признаться, ожидал от властителя Фиорры столь же обтекаемых реплик, какими сам его только что попотчевал. И через мгновение оказался весьма удивлен. — Равновесие, — почти мечтательно протянул Адриан. — Равновесие, конечно, вещь хорошая и ценная. Но вот жизней моего народа, положенных в его основание, Тирра от меня точно не дождется. Отто аж крякнул — чертовы Фиенны, как всегда, умели навязать свою линию!.. И был почти уверен, что дальше последует нечто о Габриэле — ведь жизнь того, считай, уже пошла в счет платы по счетам Священному Городу. А чистотой игры и привычкой упускать возможности Адриан никогда не отличался — недаром по поводу его прихода к власти после внезапной кончины старшего брата до сих пор ходили сомнительные слухи. К тому же, продолжать изображать невозмутимость Отто в подобном случае было бы сложно. Он и сам никогда не считал себя особенно щепетильным человеком — такие не поднимались в рядах Гончих столь высоко, но вот Габриэль!.. Первый, лучший — но слишком непокорный и безрассудный ученик, порывы которого он так и не сумел обуздать, в итоге попросту отступив в сторону. И до сих пор не мог отделаться от мысли, что именно потому те оказались в дальнейшем столь пагубны для блестящего Ледяного Меча. Однако вот Адриан сейчас почему-то не желал воспользоваться преимуществом и только спокойно ждал следующего хода… Что же, нужно было оправдывать ожидания. — Если говорить о войне, — начал Отто, — то она неизбежно будет стоить жизни многим. И потому, Тирра, в своем неустанном попечении о благополучии добрых трикверианцев, бывает весьма сурова к тем, кто… — Говоря о войне, — резко оборвал его Адриан. — Я, собственно, не собираюсь ни начинать ее… Ни, надеюсь, участвовать в ней непосредственно. Однако, при всем при этом, не собираюсь отрицать, что война будет — как бы не называли намечающееся действо непосредственно Карл Вельф и его… соратники. — С этим и вправду будет сложно поспорить. — И, думаю, не нужно. Но, может, лучше поговорим о мире? — Простите, господин Фиенн?.. — Да о мире, — наклонил голову тот. — Хотя бы о том, что я бы желал иметь более прочные его гарантии, нежели вероятная анафема молодому Вельфу. Разумеется — уже после того, как он решит, что окончательно выжженной Лерии для нынешнего маленького имперского триумфа недостаточно. Как уже неоднократно считали мидландские владыки до него. — Но ведь — в том числе, безусловно, и благодаря мудрой политике Тирры — континент уже двести лет не знает захватнических войн! — О да! Потому что мелкие набеги наших дражайших соседей тут не учитываются, не так ли? — Набеги? — Отто понял, что, похоже, стоило начинать волноваться. — Господин Фиенн, вы что же — равняете цивилизованный, трикверианский народ с варварами-язычниками? — Простите, господин Корблен, но тем чьи родные убиты, а поля сожжены, как-то обычно совершенно наплевать на степень «цивилизованности» сотворивших это. — Это… — Отто прикусил язык, боясь забрести в не больно-то родственные ему дебри еще дальше. Проклятая дипломатия и трижды клятый Фиенн! Впрочем, тот, кажется, не собирался продолжать разгром — вместо этого вдруг на удивление мягко улыбнулся: — Кажется, нам обоим стоит немного… выдохнуть, не так ли? Предлагаю сделать небольшой перерыв. «Если он сейчас предложит мне своих наложниц!.. Или что там считается в Эллиане достойным мужским развлечением? Бои быков с леопардами?» Адриан же между тем легко — почти по-мальчишески — вскочил из-за стола. Отто снова кольнула зависть: ему, с его когда-то на славу пожеванной упырем ногой, было так уже не попрыгать… Мелочь, а неприятно! — Идемте, — Адриан уже стоял возле двери. — Хочу кое-что показать вам. «Неужто и впрямь… наложницы?» Но комната, в которую Отто пригласили, нисколько не напоминала бахмийский гарем или какое еще гнездо разврата — во всяком случае, на первый взгляд. Книжные шкафы, свитки на полках вперемежку с разными и в большинстве своем, кажется, скорее необычными, нежели дорогостоящими безделушками. Оружие и карты на стенах — все тоже довольно потрепанное временем и обстоятельствами. Должно быть, именно дорогое хозяину дома в силу личных обстоятельств, а не выставляемое напоказ. — Посмотрите сюда, господин Корблен, — позвал его Адриан, дернув за шнурок, который заставил сдвинуться в сторону темную шторку на стене. Отто подошел поближе, растерянно уставившись в указанном направлении — Адриан прервал их диалог, способный затронуть судьбы тысяч и тысяч людей, чтобы продемонстрировать ему… картину? Пусть даже, стоило признать, представшее взору небольшое полотно казалось по-своему любопытным. Хотя бы и тем, что мало походило на те, что обычно в изобилии украшали дома эллианской знати. Это был тройной портрет, но вот у Отто язык не повернулся бы назвать его парадным — пусть и некий пафос в изображении, определенно, присутствовал. В центре сидела молодая женщина с переброшенной через плечо растрепанной белоснежной косой. Красоту ее не особенно портил даже перечертивший левую щеку тонкий шрам. Слишком уж совершенным казались пусть немного резковатые черты. И слишком много силы и страсти читалось в чуть прищуренных синих глазах — настолько, что это невольно завораживало, пусть даже Отто никогда не считал себя ценителем старины — да и искусства в целом. …Двое, стоявшие по правую и левую руку светловолосой женщины, тоже по-своему привлекали внимание — в первую очередь, пожалуй, резким контрастом меж ними. Высокий юноша внешне весьма напоминал сидящую, разве что глаза его были куда светлее, а лицо — застывшим в маске непроницаемого спокойствия. Худощавая же и миниатюрная смуглянка в длинной красной с золотом тунике и небрежно наброшенным на голову покрывалом тех же цветов, казалась удивительно чуждой двоим своим спутникам. Те, в отличии от нее, вовсе не выглядели принарядившимися, чтобы позировать художнику. Напротив, были облачены в потрепанные и даже местами заляпанные грязью доспехи — как не преминул отметить Отто очень странного, никогда не виденного им в жизни, но как будто бы вполне удобного и практичного образца. А в довершении всего прочего, хотя первая из женщин и восседала — скорее небрежно, нежели гордо — в кресле с высокой спинкой, напоминавшем трон, за спиной у троицы просматривался отнюдь не тронный зал, а некое разрушенное строение. Причем, обращенное в руины столь капитально, что в нем далеко не сразу можно было признать нечто рукотворное. — Это же… — изумленно выдохнул Отто и осекся, не решаясь продолжить. — Фиорра, какой она была в год завершения войны с приспешниками Бездны, — с удовлетворением кивнул Адриан. — И основатели нашей династии — Кассия и Гай, сестра и брат Фиенны. Мне даже заявили, что они изображены примерно в том месте, где ныне располагается этот дворец. Но не возьмусь утверждать, что это не было попыткой продавца набить цену. Однако картина относится именно к их эпохе — плюс-минус пару десятилетий. Меня в таком уверил маг, способный с надежностью это определить — и тот, которому я доверяю. — А вместе с основателями?.. — Их бахмийская чародейка — Мавия. Личность, во многом, легендарная, но… В любом случае, символичная для нас сегодня — даже если когда-то и кто-то ее выдумал — в чем я лично, все же сомневаюсь. — Понимаю, — кивнул Отто. — И вы показали мне это произведение, чтобы?.. Дать понять, что не отступитесь теперь от своего плана, так? Как когда не отступились — и не постеснялись использовать магическую поддержку даже в те страшные времена — ваши предки? Адриан в ответ хмыкнул, а на губах его заплясала лукавая улыбка: — Право же, господин Корблен! Может, я просто хочу похвастаться ценным приобретением! Тем более, что, признаюсь честно, моим людям пришлось за ним погоняться. — Тогда, пожалуй, вам стоило выбрать более тонкого ценителя искусства, господин Фиенн. А не чурбана-вояку вроде меня. — Ну-ну, не принижайте себя! Хотя вы правы в том, что я бы хотел поговорить с вами о магах. — Вернемся? — Зачем же, можно это сделать и здесь. Прошу вас, — Адриан указал на пару кресел, стоявших подле витрины с какими-то, видимо, особо ценными свитками — интересно, неужели тоже времен земного жития Двоих?.. От здешнего хозяина, похоже, всего можно было ожидать. — Так вот, господин Фиенн. Вы, наверное, не особенно удивитесь, если я скажу, что Тирра не станет иметь особых возражений против вашего совместного с господином Терисом предприятия. Проблема чародеев — которые по сути являются изгоями во всем трикверианском обществе — несомненно существует. И разрешение ее в ближайшие годы необходимо. Если мы все, конечно, не хотим внезапно очнуться посреди большой войны. Такой, которая будет вестись в том числе, с помощью темной и запретной магии — так что и по своим последствиям может оказаться не лучше Войн Падения. — И доконать этот мир окончательно. Будем, как сейчас темные альвы, прятаться в пещерах и охотится в одной сплошной тундре — или пустыне — друг на друга. — Да, мрачная перспектива. Но, надеюсь, совершенно нереалистичная. — Я тоже на это надеюсь, — ощутимо выделил интонацией последнее слово Адриан. — А ваши… «не возражения» — это официальная позиция Тирры, м-м? — Это позиция кардинала Неро Мерьеля. И еще некоторого количества высших тиррских иерархов. Вполне возможно — решающего количества. — Ясно, — кивнул Адриан. Однако же Отто показалось, будто под нос тот явно буркнул еще пару слов — и едва ли в них присутствовало что-то особенно лестное для Тирры. — При всем уважении, — попробовал закрепить свои позиции Отто. — Ожидать большего сейчас, когда на тиррском престоле… — Посредственность, стоящая одной ногой в могиле? Отто скривился: такая характеристика его святейшества была, конечно, вопиющей!.. Но при том — и нельзя сказать, чтобы совсем далекой от истины, увы. — Мы с вами тоже немолоды, — попробовал отбить удар он. — А вот Карл Вельф — напротив. Но это не то чтобы идет мидландским делам на пользу. Адриан хмыкнул и шутливо погрозил пальцем: — Но-но, господин Корблен, я тут, между прочим, собираюсь жениться, а не помирать! Кстати, осмелюсь осведомиться — Священный Город успел прислать с вами ответ на мою просьбу?.. Перемена темы Отто тоже не обрадовала — меньше всего ему хотелось выполнять еще и такие поручения Тирры!.. Однако, с охотой или нет, он все равно вынужден был ответить: — Успел. И одобрит ваш развод с… прежней супругой, ибо Церковь, разумеется, не может отказать госпоже Фелиции в благочестивом желании удалиться в монастырскую обитель. — Славные вести. Так будет лучше для всех. Да и безопаснее для нее самой. — Кстати, о безопасности… Только уже вашей собственной. У меня есть некоторые новости на этот счет. И, боюсь, на сей раз они вас не смогут порадовать.***
Как до сих пор не радовалась Джина своей новой жизни во дворце Фиеннов, в последние дни ее все больше одолевала докучливая тревога. Первой и главной причиной тому, конечно, оставались по-прежнему редкие встречи с тем, кому она отдала свое сердце… О чем все еще ничуть не жалела, но начинала понемногу злиться на Адриана: ведь он, столь внимательный прежде, теперь в основном удостаивал ее лишь краткими, хотя и не утерявшими пыла, ласками перед сном, да парой фраз в мимолетные дневные встречи. Но было и еще кое-что — то, что Джина узнала недавно. И если прежде эта новость, несомненно, вселила бы в ее сердце больше радости, чем волнения, но теперь… Теперь, когда она подметила все большую отстраненность Адриана, Джину начали терзать сомнения. Прежде она, пожалуй, рискнула бы и посоветовалась с матерью. Тем более, матушка, прощаясь с ней перед отъездом в подаренное семье Нуцци властителем Фиорры загородное имение, заверила, что, как бы ни обернулась судьба Джины в дальнейшем, она всегда может вернуться домой и там ее встретят все так же тепло. Что же до милостей Адриана… Те, конечно, не могут не радовать, но ведь как-то они обходились без этого до сих пор — проживут и дальше, если придется. Но сейчас Джина подумала: как бы разговор о поездке к родителям не разозлил Адриана еще больше, показавшись ему пустым капризом в такое опасное время. Лично же обращаться к эдетанским стражникам с просьбой сопроводить ее за город Джина, признаться, побаивалась — уж больно суровыми те ей казались. Если бы только Лавиния была здесь!.. Вот кому-кому, а ей Джина легко сумела бы довериться без долгих размышлений. Но Белая Львица Фиорры отправилась к гиллийским берегам — в поисках могущественных союзников для своего отца и лелея собственные надежды на далекий колдовской край. Их прощание вышло теплым, и даже сейчас Джина не могла без улыбки вспоминать последнюю встречу с Лавинией. …То утро выдалось неожиданно прохладным и пасмурным; воздух, вместе с запахом моря и листьев розмарина, пропитывала густая влага. Джина даже пожалела, что не прихватила из спальни шаль, чтобы накинуть поверх легкого домашнего платья. Но потом разглядела Лавинию, застывшую у подножия одной из длинных дворцовых лестниц, и разом позабыла про холод. Стрелой бросилась вниз — только замелькал под острыми носками шелковых туфелек серый мрамор — и влетела прямо в неожиданно крепкие объятия подруги. — Осторожно, — с улыбкой сказала Лавиния. — А то, пожалуй, мой новый грозный страж почует в тебе угрозу, — она кивнула в сторону, и Джина слегка вздрогнула, встретившись с непроницаемым темным взглядом замершего в паре шагов Ксантоса. — Ну-ну, это же просто шутка!.. — Лавиния посильнее сжала предплечье Джины, легко уловив ее беспокойство. — Ксантос никогда не причинит вреда члену нашей семьи. — Ладно, так и быть, я поверю в это, — стараясь сохранить веселый тон, кивнула Джина. — Но все еще не могу поверить в другое: что мы уже расстаемся — так скоро и так надолго. Может, кому-то другому чувства, которые она испытывала при мысли о разлуке с Лавинией, и показались бы странными — но Джине никогда не нужно было много времени, чтобы привязаться к человеку. А после Адриана Лавиния стала ей в доме Фиеннов самой близкой — и вот теперь на многие месяцы отправлялась за бурное северное море, в неведомый языческий край! — Я постараюсь отправить тебе письмо или даже пару, пока мы еще станем держать путь через трикверианские земли, — Лавиния аккуратно погладила ее щеку. — Не грусти. Джина вспыхнула: — Не стоит утруждаться, пожалуйста!.. Я все равно не умею ни читать, ни писать, прости. — О!.. — Лавиния действительно казалась изумленной. — Ну, пожалуй, это мне в таком случае нужно просить прощения… Но тебе надо научиться — это не так сложно, разве что поначалу. А в остальном такая смышленая девушка, как ты, быстро освоит грамоту, не сомневаюсь! — Не знаю, уместно ли будет… — И очень даже. Во дворце сложно жить без этого. Попроси об этом кого-нибудь из служащих Адриана — уверена, всякий из них обрадуется такой ученице. Главное, не давай им позволять лишнего — хотя не думаю, что это возможно, они слишком дорожат своими местами, но все же… Если что, сразу жалуйся стражникам, вот и все — они умеют сделать внушение любому, так и знай! …Они проболтали так еще с полчаса, и только тогда Лавиния спохватилась, что ее уже давно ждут. После же Джина украдкой всплакнула в подушку у себя в спальне, задумавшись о том, какие опасности могут грозить дочери рода Фиеннов на Хрустальных островах — ведь почтение язычников к детям древней крови, наверняка, не безгранично. И, как знать, не превратилось ли оно вообще за прошедшие века в давнюю формальность вместо священного закона?.. Трое да помилуют фиоррское посольство, если это окажется так! А самой Джине сейчас очень не хватало нового, наверняка, оказавшегося несложным, однако умным и точным, совета Лавинии. Да и попросту ее незаметно внушавшего покой и уверенность присутствия поблизости. Оставался, правда, еще Гвидо. Но его Джина теперь видела едва ли не так же урывочно, как и Адриана. Кажется, братец вовсе погрузился в свои новые обязанности. И к тому же, как бы они с Джиной ни были близки — ей все же казалось странным обсуждать с мужчиной вопросы, подобные тому, что волновал ее теперь. Поэтому она думала, думала, думала. Перекатывала в голове мелкими придорожными камешками одни и те же мысли — и никак не могла обкатать их до нужной гладкости и удобства. Было так страшно сказать — или сделать что-то не то, и потерять все, что успело сделать ее жизнь такой прекрасной!.. Вот Джина и металась в одиночестве, охваченная противоречивыми чувствами, и не имея возможности поделиться ими с кем-то, достойным доверия. Даже любимые покои перестали казаться ей уютными, а в сад не тянуло. От палящих лучей солнца быстро делалось тяжело или вовсе дурно… Впрочем, возможно, виной всему оказалась ее мнительность — ведь раньше Джина переносила жару легко. Но, как бы там ни было, теперь она то и дело бездумно разгуливала по дворцовым коридорам, пытаясь хотя бы в движении унять терзавшее ее беспокойство. И сегодня занималась именно этим — пока вдруг не наткнулась на пронзительный голубой взгляд стоявшего возле окна белобрысого мальчишку в шитом золотом белом кафтанчике и таких же узких штанишках. — Эмиль, — улыбнулась Джина по-прежнему пристально смотревшему на нее младшему сыну Адриана. Не то что она была хорошо знакома с мальчиком, но всегда старалась общаться как можно более приветливо со всеми членами фиенновского семейства. Однако едва ли подобное сработало на сей раз: — Эмилий, — вздернул тот подбородок с поразительной для своего возраста надменностью. — Для вас — именно так, госпожа Нуцци. И, прошу, извольте обращаться ко мне на «вы». — Хорошо, — внезапно оробев, кивнула Джина. — Впрочем, не думаю, что так уж важно, — тут же фыркнул юный Фиенн. — Вряд ли мы станем еще много встречаться. — Почему же? Теперь мы живем в одном доме, и… — Не думаю, что это продлиться долго, — мальчишка деланно пожал плечами, как показалось Джине — явно подражая кому-то из взрослых. — Не замечали, что отец стал видеться с вами реже, а? Джине мгновенно сделалось очень жарко даже под ее невесомым нарядом: — Это взрослые дела!.. — только и нашлась она бросить сорвавшимся голоском. — Конечно, конечно, — теперь Эмилий откровенно ухмылялся. — Но, думаю, вам будет любопытно узнать кое-что еще… — Что же? — не выдержала Джина, когда тот замолк, все так же изучающе глядя на нее. — Вчера я слышал, как он приказывал стражникам быть готовыми сопровождать кого-то в поездку к Серебряным Водопадам… Это, между прочим, самая дальняя из наших вилл, вот! Вы, может, не знаете, но отец всегда так избавляется от… своих девок. Без лишнего, как он говорит, шума. Джине стоило бы дать мальчишке резкую отповедь. Она вполне имела на это право — рассуждал тот явно не по годам и вразрез с любыми правилами хорошего тона!.. Но в глазах у нее вдруг стало стремительно темнеть, а горлу подкатил горький и склизкий комок — еще чуть-чуть, и, пожалуй, станет совсем худо. Так что, ничего не говоря, Джина просто развернулась и, как могла убыстряя шаг, кинулась в свои комнаты. Там она просто рухнула на постель, с трудом сдерживая и тошноту, и слезы. Надо же было противному мальчишке так ловко попасть по больному месту!.. Но что, если он не врал? Что если Джина и впрямь наскучила Адриану, так и не став для него чем-то большим, нежели красивая игрушка, и теперь доживает в этих великолепных покоях последние деньки? Может, все, что она сумеет отныне увидеть на лице возлюбленного — это всего лишь разочарование и досада? Да и полно, удастся ли ей вообще увидеть Адриана снова, или он просто прикажет прислуге собрать вещи Джины и выпроводить ее вон… Трое Милосердные, как же страшно! Страшно и… больно, когда только успела попробовать счастье на вкус, а его уже отнимает несправедливая, гадкая судьба! — Госпожа, — Хлоя, самая старшая и бойкая из ее служанок, склонилась возле ложа своей нынешней повелительницы с серебряным подносом. На нем весьма скромно пристроились бокал воды и ломтики лимона на фарфоровом блюдце — впрочем, вернувшись в спальню, Джина слабым голосом попросила именно о таком скромном угощении. — Благодарю, Хлоя, — кивнула она, стараясь устроиться в подушках поудобнее, но не спеша отрывать от них голову. — Ступай, ты все сделала, как надо. — Может, госпоже нужно еще что-нибудь? — участливо склонила голову темнокосая прислужница. — Позвать целителя? Джина вздрогнула, припомнив навещавшую ее особу с жутковатыми шрамами и осанкой варварской княжны. Адрианова лекарка наверняка немедленно докладывала своему господину все, что узнавала о пациентах, и тут уж точно не постесняется сделать то же. — Нет, ничего не нужно, — поспешила Джина отказаться. — Мне уже лучше. Это так… от духоты и волнения. Хлоя тут досадливо же свела брови и покачала головой: — Ах, госпожа, понимаю!.. Вам нелегко приходится тут, совсем одной, что и говорить. Но, если бы вы позволили… — Что такое? — Я, пожалуй, могла бы вам кое-что подсказать. То, что могло бы помочь вашему горю.