ВОЛЯ ТРОИХ I: Война лишних

Как ни странно, иногда Габриэль и сам задумывался: могла ли его жизнь сложиться иначе?.. Какой бы она была без той цепи не то случайностей, не то посланных Создателем знамений, которые привели его на церковную службу. Без Шайлы и без ее гибели, которая более чем ясно разделила его жизнь на беспечное «до» и навсегда отмеченное черной тенью «после». «Не бойся, мне не больно… Мне уже совсем не больно», — именно так она шептала в свои последние минуты, когда Габриэль уже держал ее в объятиях. Но — безнадежно опоздал, чтобы спасти. Тогда он хотел броситься следом за ней в могилу, которую и выкопал возле ее одинокого — и теперь навеки оскверненного подлым убийством хозяйки — дома. Может, и бросился бы, не окажись рядом Рихо: верный, лучший друг. Который к тому же чуть позже едва не положил свою жизнь ради его, Габриэля отчаянной и, надо было признать, не слишком хорошо продуманной мести. Вот только еще раньше, нежели он чуть не лишился одного из самых близких людей, произошло нечто, в многом определившее его дальнейшую судьбу. Подарившее Габриэлю поддержку по сию пору остававшегося главным союзником. А еще — пожалуй что навсегда лишившее доверия человека, перед которым он до сих пор продолжал преклоняться. Он прекрасно запомнил момент, когда впервые появился перед Отто Корбленом после своего «предательства»: в ту пору ярость и гордость все же позволили Габриэлю не выдать своих чувств. Но вот теперь… теперь сложно было равнодушно вспоминать тот день. — …По вашему приказанию прибыл! — Габриэль искренне надеялся, что его голос, звонко отдававшийся от стен кабинета Корблена во вьеннской Черной Крепости, звучал спокойно и твердо. Но все же так и не смог удержать нервно дернувшийся уголок рта, когда командир ответил на привычное приветствие пристальным взглядом. И — повисшим на бесконечные пару минут молчанием. — Вольно, — Отто наконец разорвал затянувшуюся тишину. — Сколько ночей ты не спал? — Две, — от неожиданности выдал сущую правду Габриэль. — Но в сложившихся обстоятельствах… — В сложившихся обстоятельствах мне не хватало только, чтобы мой… драгоценный подчиненный где-нибудь свалился с лестницы и свернул себе шею! Сейчас в подобном случае меня наверняка обвинят в убийстве. Габриэль потупился. Он был готов выдержать угрозы и проклятия командира, но вот напоминание о привилегированном положении язвило хуже кислоты в открытую рану. — Садись уже, — буркнул Корблен. — Благодарю, но не стоит. — Сел, и быстро! Еще пререкаться со старшим по званию он будет… Глациес, правдоискатель ты хренов, ты хотя понимаешь куда через мою голову полез, а?! — Вы бы никогда не одобрили столь смелого решения. А этот проект… — Бред и ересь! Вреднейшая, а то и способная привести всех нас к полной катастрофе. Не говоря уже о том, что ты, щенок неблагодарный, составил донесение в Тирру без моего ведома! Знаешь, как это называется?.. И что за такое бывает, сученыш ты эдакий?! — Я — в вашем полном распоряжении, господин Корблен. И готов понести любое наказание, но… — Но? Ты мне еще условия ставить будешь?! — Всего лишь хотел сказать, что проект уже у его преосвященства, епископа Мерьеля. — Карьериста и змеиного выползка, способного хоть Князя Бездны улестить, если это позволит вскочить повыше! — Это обвинение? Вновь повисла пауза. Однако Корблен был не из тех, кого можно было легко сбить с толку: — Всего лишь предположение, — отмахнулся он. — А ты не увиливай от темы, я и так знаю, что ты это умеешь!.. Но я с тобой обсуждаю не моральные качества Мерьеля, а твою дурь о колдунах на церковной службе! — Маги нужны нам, господин Корблен, — тут же азартно откликнулся Габриэль. — Нужны сегодня, когда еще есть возможность привлечь их на нашу сторону не только с помощью золота, но и… идейно. Как только Церковь покажет, что теперь они не изгои, а такие же ее дети, пусть и наделенные специфическими силами, у них станет куда меньше причин проявлять враждебность. И куда больше — сотрудничать. А иначе… Иначе мы вполне можем однажды увидеть их всех — ну, или большую часть — на другой стороне. И закончится это бойней, рядом с которой Войны Падения покажутся мелкой заварушкой! — Чушь. Колдуны по природе своей не способны прийти к единству. Любая их попытка выстроить хоть какую-то иерархию заканчивается тем, что сильнейшие из этих гадов сжирают друг друга. А слабейшие — вновь расползаются по своим углам. — Но как же Зеннавия?.. — И она однажды пожрет самое себя, — пожал плечами Отто. — Может, еще при наших жизнях. — Или уничтожит нас всех. Глупо недооценивать противника — не это ли когда привело к поражению прислужников Бездны, господин Корблен?.. Когда они посчитали Двоих и их соратников всего лишь жалкими бунтовщиками, которых легко можно перевешать вдоль тракта. — С демонопоклонниками меня сравниваешь, а, Габриэль? Хорош, ничего не скажешь! — Всего лишь пытаюсь учиться на чужих ошибках. — Лучше бы ты попытался проявить хоть каплю почтительности!.. И благоразумия… Или Мерьель поманил таким сладким куском, что ты готов ради этого в петлю сунуться? Габриэль вскинулся: — Я не ищу милостей Неро Мерьеля. И уж тем более — не собираюсь подставлять вас. — Занятно. Зачем же тогда?.. — Я ведь уже объяснил. Да к тому же привлечение магов — пусть даже поначалу считанных единиц — сразу спасет множество жизней. Десятки, если не сотни — как наших офицеров и рядовых, так и простых людей! — Ах, вот оно что. Теперь я понимаю, — хмыкнул Отто. — Понимаю, но не одобряю. Слабости, Габриэль… Лишние привязанности. Лучший способ, чтобы погубить любого из нас. — Слабости? При чем тут они, если защищать добрых трикверианцев — наш первейший долг! — Не прикидывайся, что не понимаешь, не надо! Я слишком хорошо тебя знаю, чтобы поверить в эту игру. И отлично осведомлен обо всем, что произошло и с твоей лесной колдуньей, и с младшим офицером Агиларом. Это все, конечно, весьма печально. Но вместе с тем — просто часть наших всегдашних будней, привыкай. И подобное вовсе не повод… — Дело не в Шайле, — сухо парировал Габриэль. — Скорее — в том, что вы предпочтете проиграть, но не отступить от принципов, которые давно устарели или, возможно, никогда и не были верны… Но я не считаю, что мы имеем право проигрывать. Тут уже Отто явно не выдержал: — Не рановато ли ты стал это решать, а?! — уже не стесняясь, взревел он. — Ты пока еще не тиррский иерарх!.. Всего лишь молокосос, который даже значение слова «приказ» уяснить не в состоянии! Так что — вон, Глациес!.. Вернешься в крепость завтра и получишь задание, которое поучит тебя смирению. …Так все и закончилось, хотя то самое задание в затерянном среди Иррейских гор Кальме в итоге, кажется, научило Габриэля совсем не тому, на что рассчитывал его первый и, увы, пробывший таковым слишком недолго, командир. Вот только о размолвке с Корбленом Габриэль втайне сожалел до сих пор. Всегда со внутренней дрожью выслушивал новости об очередном ранении не привыкшего довольствоваться кабинетной работой бывшего начальника и почему-то всякий раз в таком случае начинал лишний раз поминать его в молитвах. Однако неизменно ограничивался лишь быстрым небрежным приветствием при очередной встрече — и получал столь же сухое и краткое в ответ. Теперь уже случая для примирения им точно не представится… Но и времени впустую сокрушаться об этом у Габриэля точно не было. Он постарался сосредоточиться на проповеди, которую очень скоро должен был произнести в эрбургском соборе святой Брианны — и на формулировках, достаточно ясных, чтобы окружение Карла усмотрела в них поддержку Тирры, но достаточно нейтральных, чтобы присутствующие на богослужении иностранные посланники не слишком всполошились. Увы, нужные фразы, обычно легко приходящие на ум, сегодня как-то упорно не складывались воедино. Сознание заполнял то страх за Сандрин, то странные мысли о такой верной и столь безрассудной Эулалии… Так что когда постучав в дверь, на пороге кабинета появился один из его охранников-Гончих, Габриэль оказался даже ему благодарен за возможность отвлечься. — Ваше высокопреосвященство, — немного робея, обратился к нему очень молодой еще церковник. — Тут такое дело… ваша гостья, она с тех пор, как малость пришла в себя, все рвется к вам. Говорит, у нее какой-то срочный разговор. Госпожа Алима ушла, а служанок девица эта не слушает. Вот я и подумал, что, может, стоит вам все-таки доложить. — Гостья?.. — Госпожа Юдит Иззен, которую вы… — Ах да, — Габриэль готов был стукнуть себя по лбу — ну надо же. За всей суетой, он действительно почти забыл о несчастной жертве похоти — и дурости — Карла Вельфа. — Ну что же, приведи ее сюда, почему бы и нет. — Сию минуту, ваше высокопреосвященство, — Гончий с поклоном исчез за дверью. Юдит Иззен появилась на пороге очень скоро, тут же присев перед духовным лицом в глубоком реверансе. — Подойдите ближе, дитя мое, — стараясь не пугать ее, сказал Габриэль. Она охотно выполнила просьбу — и упала на колени перед его креслом, припав мягкими горячими губами к кардинальскому перстню. Габриэль с трудом подавил тяжкий вздох. Вот к чему к чему, а к тому, что ему теперь целовали руки юные и прелестные женщины, он так и не привык. И каждый раз ощущал себя после этого жалким смущенным юнцом… Небо, о чем он вообще думает! — Устраивайтесь тут, — указал на кресло по другую сторону стола Габриэль, когда Юдит наконец подняла на него испуганные глаза. — И поговорим обо все, о чем вы захотите. — О, ваше высокопреосвященство! — Юдит так и не выпустила его руки, и губы у нее дрожали — похоже, вот-вот расплачется. — Прошу, помогите мне! — Я попробую. Конечно, если вы сумеете объяснить, что именно от меня требуется. — Да, да, — она засуетилась, кажется, едва не запутавшись в юбках. Но все же села в кресло и снова бросила на Габриэля умоляющий взгляд. — Речь идет о моем брате, ваше высокопреосвященство! Его имя — Гебхард Иззен, и он был капитаном гвардии до… переворота. — Отстранения от власти императрицы Маргарет — я бы лучше выражался так, — поправил ее Габриэль. И сразу разглядел в Юдит мгновенную перемену: вместо горя и ужаса ее глазах на миг вспыхнула неподдельная злость. Что же, возможно, оно было и к лучшему. — Вам виднее, — между тем, уже куда холодней и спокойней откликнулась его собеседница. — Но я смею заметить, что мой брат всегда был честным и порядочным человека. И я готова поклясться чем угодно, что… Что он никогда, никогда не позволил бы себе замыслить нечто против мидландского трона! — Не клянитесь — Учитель предостерегает нас от поспешных клятв… — Но моя не такова! — вновь сверкнула глазами Юдит. — Простите мою дерзость, ваше высокопреосвященство. Но мы с братом выросли фактически только вдвоем: наши родители рано умерли. Была эпидемия бахмийской лихорадки, а потом… Гебхард фактически воспитал меня сам и всегда служил мне примером. Уверяю вас, он всегда питал самые верноподданнические чувства… — И ныне они оказались чрезмерными. — Если вам угодно глумиться, то… Тогда я сейчас же покину этот дом. — Чтобы вас отволокли к его величеству уже не гвардейцы, а молодчики из тайной полиции?.. Подумайте, госпожа Иззен, порадовало ли это бы вашего брата? — Но без него мне жизни нет! Гебхард — единственный, кто у меня остался, а я… Я ведь теперь опозорена до конца дней — все равно, что мертва. Нет, хуже, хуже! — она вдруг с надрывным всхлипом закрыла лицо руками и затряслась в рыданиях. Габриэль вздохнул и поднялся на ноги — видимо, слишком резко, потому что голова закружилась, а перед глазами замелькали круги веселеньких радужных оттенков… Да, скверно, конечно, не дожив до тридцати сделаться такой развалиной! Правда, он начинал понемногу привыкать. И сейчас просто обычным усилием заставил себя сосредоточиться на деле, а не на скверном самочувствии: другого все равно уже особенно и не предвидится. Но вот у госпожи Иззен напротив, впереди еще может быть целая долгая и вполне счастливая жизнь. А, значит, надо хотя бы попытаться не дать ей себе эту жизнь окончательно испоганить. — По любым законам, земным и небесным, — размеренно проговорил Габриэль, присаживаясь перед креслом Юдит. — Позор — как и вина — в таких случаях ложится на насильника… Исключительно на него, госпожа Иззен. Вам нечего стыдиться. Как, впрочем, и бояться — если вы только не надумаете в ближайшие дни покидать пределы моего особняка. Увы, власть Церкви в империи не безгранична. Но на эти стены она, смею надеяться, распространяется целиком и полностью. Юдит отняла ладони от лица и посмотрела на Габриэля. Сначала — сквозь пелену слез, должно быть, с трудом осознавая, что вообще происходит. Но через минуту — уже с любопытством… Как-никак, не слишком часто высшие церковные иерархи ползают перед кем-то на коленках. — Ваше высокопреосвященство! — Юдит прижала пальчики к губам. — Мне, право же, так неловко, что вы… — О, ничего страшного. Поверьте, мне доводилось оказываться и в куда более странных ситуациях… И уж точно — не в таких приятных, как возможность пребывать у ног прекрасной дамы. Щеки Юдит тронул довольно милый румянец. — Вот только вы — духовное лицо! — Думаю, я сам к этому до конца не привык, — он улыбнулся ей, будто бы чуть застенчиво — удивительно, но на женщин это всегда действовало. — В общем-то, думаю, в душе я так и остался офицером Церкви, а не ее иерархом — а это, знаете ли, дело немного иное. Но, думаю, в любом случае оно того стоило, если вы больше не станете плакать… Вы ведь не станете, Юдит? Раз уж он сидел тут, на ковре, как бахмийский язычник, такое обращение показалось Габриэлю более уместным — какие уж тут формальности! А щеки Юдит вспыхнули сильнее, но потом она снова вздрогнула, опустив плечи: — Я не… Если мне придется снова предстать перед императором… О, святая Делия! — Тиш-ше, — он слегка притронулся к ее пальцам. И, видя, что отнимать руку собеседница не спешила, все-таки легонько сжал ее ладонь в своей. — Юдит?.. Посмотрите на меня, ну!.. Я вам обещаю — вы больше не увидите его мидландское величество, если только не захотите, слышите? И больше ни один мужчина не посмеет обойтись с вами без должной почтительности — поверьте, для той, кто находится защитой Церкви, я сумею это обеспечить. — О, Создатель… Мне было так страшно, ваше высокопреосвященство! — Знаю. Однако больше этого не повторится, клянусь Его милостью… Поверите моей клятве, как я поверил вашей, м-м? — Поверю. Но… раз вы все-таки решили, что я не лгу, то поможете моему брату? — Я постараюсь что-то сделать, Юдит. Постараюсь — хотя я и точно не всесилен, предупреждаю.

***

Периодически Рихо начинало казаться, что чертова имперская столица воистину проклята. Во всяком случае, лично для одного несчастного, ни в чем не повинного офицера Церкви в его собственном лице — определенно. И дело было даже вовсе не в недавнем пожаре. В солнечную погоду на мостовых и тротуарах вздымались тучи пыли, а отсутствием хоть какой-то дающий глазу отдых зелени Эрбург вполне мог поспорить с Ханийской пустыней. Когда же становилось пасмурно, город и вовсе превращался, на вкус Рихо, в нечто больше напоминавшее смесь вычурного некрополя и гигантской тюрьмы. К тому же, даже все это — если говорить о центре и более-менее приличных прилегавших к нему кварталах. Трущобы, в которые в последние дни приходилось наведываться раз за разом, несомненно, производили еще более мерзкое впечатление. Конечно, служба Гончих вообще редко проходила в дворцах, парках и прочих земных воплощениях райских кущ. Так что Рихо, в принципе, было не привыкать. Скорее наверное тут сказывалась его неприязнь к Мидланду в целом. Да еще — чего уж было греха таить — компания, в которой пришлось предпринять сегодняшнюю вылазку из кардинальского особняка. Общества Алимы Рихо избегал, как мог — с первого дня их знакомства. Тогда, кстати, он предложил Габриэлю попросту убить ставшую свидетельницей их, мягко говоря, не одобряемых местными властями, действий бахмийскую целительницу. Но упертый белобрысый паршивец всегда терпеть не мог лишних смертей и предпочел притащить Алиму с собой из султаната прямиком в Священную Тирру. И даже, что оказалось особенно удивительно, не загреметь за подобную выходку в какой-нибудь дальний монастырь на многолетнее покаяние. Впрочем, тогда они и впрямь сделали для Тирры (а, возможно, и для всего континента) большое дело, так что по здравом рассуждении такая снисходительность руководства не выглядела так уж удивительно. В итоге Алима полуофициально оказалась на службе Церкви, а Рихо приобрел новый повод костерить на все лады и султанат, и Тирру, казалось специально подкидывавшую им с Габриэлем задания, не остававшиеся без далеко идущих последствий. Не то что отношения Рихо с целительницей складывались как-то особо скверно, однако… Во-первых, Алима, не только сама не желала ни шаг отступать от привычных ей обычаев, но и Рихо пыталась склонить к языческой вере. Не помогали никакие уговоры на счет того, что такие попытки были и нелепы по сути своей, и вполне могли оказаться опасны для самой уроженки султаната, услышь ее проповеди кто-то посторонний. Во-вторых, оставаясь с Рихо наедине Алима разговаривала с ним исключительно на бахмийском. А этот язык Рихо ненавидел еще с Обители Терновых Шипов, где его заставили учить основное наречие султаната, разумеется, обратив внимание на специфическую внешность курсанта и в будущем рассчитывая использовать сходство Рихо с жителями бахмийских земель. К слову, не ошиблись, знание это в дальнейшем очень даже пригодилось. Но вот любви ко всему, что было связано, с человеком, когда-то погубившим его мать, Рихо не добавило. Третья же причина была еще проще: он попросту не любил целителей как таковых. После того, что случилось с Габриэлем — особенно. В общем, никаких причин радоваться сегодняшнему поручению у Рихо не было. К тому же Алима упорно не открывала ему цели своей специфической «прогулки», и Рихо чем дальше, тем сильнее казалось, что чертова язычница прихватила его с собой из чистой вредности, заставляя выполнять работу, с которой справилась бы любая пара новобранцев. Особенно, если не переодевать тех в штатское: едва ли даже столичный трущобный люд был настолько отбитым, чтобы тронуть церковников. Вот только не тут-то было: Алима настояла на секретности. Так что Рихо имел неудовольствие вырядиться в долгополый и потасканный кафтан с наполовину споротым серебряным шитьем, который придавал ему вид то ли не слишком удачливого бандита, то ли прижимистого до крайности скупщика краденого. Радовало одно: нынче Алима оказалась до странности молчалива, и Рихо пока счастливо избегал ее нравоучений. Что же — и на том стоило поблагодарить не больно-то милосердные к нему небеса! Пока же Рихо настороженно оглядывал какие-то на редкость мерзкие, полутемные даже средь бела дня закоулки, которыми они со столь нежеланной спутницей пробирались, оставив лошадей на конюшне в ближайшей корчме. Приличным то заведение ну никак не выглядело, зато Рихо со всей возможной убедительностью пообещал его владельцу откромсать тому уши, если по возвращении не досчитается хоть одного ремешка из конской упряжи. Потому кое-какие надежды, что им не придется топать обратно пешком до самого кардинальского особняка, все же оставались. Однако любопытно, конечно, какого вообще дьявола Алиме понадобилось на подобных задворках. Решила навестить соплеменников?.. Но даже язычники обычно предпочитали кварталы получше, да и селились обычно целым гуртом по соседству друг с другом. Так дело обстояло в Эллиане, так, наверное, должно было складываться и в империи. Если, разумеется, хоть сколь-нибудь массово добирались до столь северных краев, о чем Рихо был не слишком хорошо осведомлен. Возможно, сегодня ему предстояло заполнить этот пробел в образовании. Однако для этого понадобится сначала хотя дожить до заката… А внезапный сильный рывок сзади и уткнувшийся в горло узкий клинок явственно намекали на то, что подобное вполне могло оказаться непростой задачей.