ВОЛЯ ТРОИХ I: Война лишних

Некоторое время спустя Джине стало казаться, что весь тот день был от первой до последней минуты пропитан доведенным до крайней меры недобрым предчувствием, звеневшим в воздухе. Правда, всякий раз останавливаясь на такой мысли подольше, она все сильнее начинала подозревать, что додумала свои ощущения позднее, когда любые дурные предзнаменования можно стало считать оправдавшимися… А тот день оказался просто одним из череды наполненных суетой и отчасти тревожных, но в общем-то обычных для дворца фиоррского владыки. Нынче здесь, кажется, снова принимали многочисленных гостей — хотя и не объявляли об этом официально и торжественно, как в дни заседаний Лиги. Но Джина уже успела достаточно приглядеться к местным обитателям, чтобы легко отличать появление новых лиц. Тем более, что часть этих лиц оказалась очень даже незаурядной. А пожалуй ярче всего Джине запомнилась белокурая особа с удивительно сложной прической из переплетения множества кос облаченная в ярко-алое платье, отделанное тяжелым и даже несколько грубоватым жестким белым кружевом. Была эта женщина, кажется, не так уж молода, а ее словно бы немного лисье загорелое лицо с широким разлетом бровей и острым подбородком едва ли можно было назвать красивым классической эллианской красотой. Зато в ней сразу ощущались твердый характер и привычка к власти — пожалуй, как и в Лавинии, но без того горького излома и затаенной скорби, которыми веяло от облика старшей дочери Адриана. Наблюдая издали, как «дама в алом» коротко и твердо отдавала распоряжения своим спутникам в ослепительно блиставших под эллианским солнцем кирасах, Джина внезапно почувствовала острую зависть. О, если бы она сама могла вести себя с такой небрежной уверенностью и убежденностью в собственной силе… Если бы знала и умела все, что, несомненно, легко давалось этой высокородной гостье Фиорры! Тогда бы она точно сумела стать достойной спутницей Адриана, которой можно не стыдиться — освящен Церковью этот союз или нет. Ибо Джина успела узнать своего возлюбленного достаточно, чтобы понимать: для того, кто сам привык устанавливать законы и диктовать свои порядки, формальность заключенного союза едва ли была решающей. Для себя же самой Джина решила, что как-нибудь сумеет отмолить этот грех — ведь Трое милосердны и всегда готовы простить тех, кто обращается к Ним с открытым сердцем и верой в справедливость. Если же они окажутся слишком строги — что же, тогда святая Делия наверняка не откажется замолвить словечко перед Их Престолом за ту, что так пылко обращалась к ней в молитвах. Ведь святая сама — женщина, и в земной жизни сполна изведала и любовь, и жертвы во имя ее… Ах, если бы!.. Но сейчас Джина понимала, что пока оставалась жалкой неумехой и почти дикаркой в сияющих покоях единственного желанного ей мужчины. Игрушкой, которая забавляет до поры новизной и яркостью, но может столь же скоро и надоесть — как мимолетная, от скуки открытая страничка в жизни того, кто вершил судьбы держав и народов. Вот только для нее самой любовь не была забавой — напротив, она стала единственным, что придавало жизни смысл. И оттого страх потерять ее терзал сердце все сильнее. Правда, нынешний вечер все же сумел нежданно-негаданно принести Джине утешение: уже когда снаружи опустилась тьма, а в спальне зажгли лампы, здесь появился Адриан. Джина поспешила ему навстречу и на миг задумалась о том, что, пожалуй, наступил удобный момент во всем открыться возлюбленному. Однако в следующее мгновение Адриан с таким жаром сгреб ее в объятия, приникнув к знакомым губам со всей своей опытностью и страстью, и разумные мысли стремительно выветрились у Джины из головы. Ей и прежде было хорошо с ним. От старших соседок в родных трущобах Джина частенько слышала, что мужчины бывают грубы и бесцеремонны в любовных делах. Предпочитают быстро задрать любовнице юбку и получить свое, не только не думая об удовольствии женщины, но и не считаясь с протестами и чужой болью — коли дозволила один раз, терпи и дальше!.. Адриана же Джина ни разу не смогла бы упрекнуть в таком — его прикосновения и ласки доводили ее до такого исступления, что уже одно ожидание их наливало ее тело жаром и отзывалось в нем сладкой тяжестью. Однако сегодня все было еще ярче. Адриана будто бы терзала нестерпимая жажда, словно прилипчивая пустынная лихорадка мгновенно передавшаяся и Джине. Так что вместо неторопливого шествия к привычному пышному ложу, первый раз они соединились на ковре у его подножия. «Будто бесстыдные бродячие псы у порога таверны. И даже в той же позе», — подумала Джина, чувствуя, как Адриан входит в нее особенно глубоко, не уставая между делом очерчивать пальцем ее налитой сосок… Отчего-то глупая мысль о столь же неразумных тварях вовсе не показалась ей гадкой — нет, только распалила больше, и Джина с гулким стоном особенно яростно двинула бедрами, приближая вершину их общего блаженства. Потом они некоторое время лежали бок о бок, слишком уставшие, чтобы приводить себя в порядок. А после неторопливо двинулись в купальню, где Джина долго резвилась: то брызгалась водой в своего всесильного повелителя, то пыталась с головой окунуть его в глубокий бассейн с прохладной зеленоватой водой. Адриан же на удивление снисходительно относился к ее играм, пусть и опять сделался несколько рассеянным. Снова любили друг друга они неторопливо и нежно, но теперь Джина ощущала в себе еще большую жадность до прикосновений и даже взглядов Адриана. Хотелось до последней капельки насладиться каждым из них, проживая каждую отпущенную им вдвоем минуту так полно, как только это было возможно. Хотелось всего, что Джина уже имела — и еще большего, и длящегося вечно… Уснула она, прижавшись к плечу возлюбленного — и никаким тревогам в ее сердце, ни даже их малейшей тени больше не было места. Но вот все это не помешало Джине очнуться с ощущением охватившего ее ледяного ужаса, не позволявшего в первый момент даже двинуться с места — только таращиться в темноту. Кое-как же придя в себя, поначалу она подумала, что ей попросту приснился кошмар, и остается только постараться успокоиться, дабы если не заснуть снова, то хотя бы подремать еще до рассвета… Однако прислушавшись, Джина поняла, что тихие голоса за неплотно прикрытой дверью ей вовсе не померещились. Да и Адриана не нашлось в постели рядом. В последнем, впрочем, не было ничего особенного: он редко оставался у Джины до утра, слишком уж сильно различался их распорядок дня. И все же сейчас она всем телом вздрогнула от возвратившегося страха — а что, если снова?.. Дура, какая же она дура — надо было после того случая хотя бы попросить у Адриана кинжал, чтобы держать под рукой. Или приказать поставить стражу прямо у дверей спальни. Или… О, святая Делия, обереги и защити! Однако же, как не силен был испуг, через его густую пелену сумели пробиться кое-какие ростки здравого смысла: едва ли Адриан стал бы так спокойно разговаривать со своими убийцами. И, в любом случае, если он еще мог говорить, то был хотя бы жив, и она может попытаться ему помочь! Осенив себя знаком Троих, Джина быстро прошмыгнула к двери, на миг замерла подле той и — сама не зная чего ожидать — выглянула наружу. Две пары мужских глаз очень пристально уставились на нее, заставив все-таки вспомнить, что она и не подумала накинуть на себя что-то кроме тонкой шелковой сорочки — на паутинках-лямочках и едва доходившей до колен. — Джина, — с ласковым упреком качнул головой Адриан. — Госпожа Нуцци, — пробасил командир личной стражи фиоррского владыки Хосе Касадо. И старательно отвел взгляд в сторону. Касадо, к слову, Джина до сих пор слегка побаивалась — но уж точно не в присутствии Адриана!.. Сейчас она нырнула за плечо возлюбленного скорее успокоенная, нежели смущенная. — Что же, может это и к лучшему, — Адриан приобнял ее за плечи. — Все, решили… Хосе! Вели готовить лошадей — и моего Альсатра, разумеется. Ему в самый раз будет нести двоих. — Но, господин Фиенн, вы уверены… — Уверен. Эти красавцы только и ждут, что я стану трястись и жаться по дальним норам. А я всегда предпочитал обманывать ожидания. — Как вам будет угодно, господин Фиенн, — Касадо поклонился — и тут же бросился прочь, едва не припустив бегом. — Что-то случилось? — Джина со страхом и надеждой принялась вглядываться в лицо Адриана, на котором, в свою очередь, теперь блуждала странная смесь воодушевления и тревоги. — То, чего мы и так ждали… Милая, сегодня началась война.

***

Отто Корблену было в общем-то не привыкать внезапно просыпаться посреди ночи — и если к такому пробуждению не прибавлялись пылающий потолок, ломящаяся в двери вооруженная толпа или клыки очередной потусторонней твари возле горла — он считал его вполне мирным. Однако в Фиорре он смел надеяться на более размеренное времяпрепровождение — и, увы, просчитался. Разбуженный одним из сопровождавших его молодых офицеров Черных Гончих, который коротко бросил что-то о ночной суматохе, прежде чем снова исчезнуть за дверью, Отто наскоро оделся, проверил оружие и двинулся следом. В голове крутились всевозможные варианты развития событий: от банального пожара до очередного покушения на Адриана, на этот раз — успешного. Но любой из них явно не порадовал бы Тирру, сделавшую на Фиенна ставку и совершенно не умевшую принимать проигрыши. Поэтому и на дворцовое крыльцо, следом за троицей неразговорчивых дворцовых стражников, Отто вышел в самом мрачном расположении духа. Правда, как оказалось, к свежему трупу местного властителя Отто препровождать все же, слава Троим, никто не собирался. И вокруг ничего не полыхало, во всяком случае… Да, во всяком случае, хотя бы поблизости. Потому что, взглянув в сторону залива, Отто вынужден был поспешно прикусить себе язык, чуть было не разразившись выражениями весьма далекими от благочестия и соответствия статусу посланника Священной Столицы. Над водой — должно быть, достаточно далеко от берега, но поверить в последнее сперва было сложно — поднималось огромное зарево, которое гладь залива, отражая делал еще более внушительным и устрашающим. Розовато-рыжее, по бокам расцвеченное зловещим пурпуром, сейчас оно воистину казалось самим пламенем Бездны, разверзшейся неподалеку. И на какие-то несколько мгновений это зрелище заставило оцепенеть даже того, кто был неплохо знаком с ее порождениями — больно уж неожиданно и странно все вышло. Так что Отто точно бы не стал пытаться отрицать, что первые пару минут как полнейший болван таращился на невиданное зрелище и только после этого задал пару очень «осмысленных» вопросов: — Что это, милостью Учителя, такое? Откуда?! — Корабли, — внезапно отозвался остроносый щеголеватый тип в дублете из темно-лилового бархата и берете с задорно торчавшим пестрым пером. Появился он будто бы из неоткуда, но это было не особенно сложно в нынешней суматохе: — Наши. Или лерийские, но в наших водах. Подожженные, как вы можете наблюдать, магическим огнем. Рискну предположить, что имперским. Ну, разве что — Эдетанна прокоптила в своих монастырях последние мозги и решила вернуть нам какие стародавние обиды. Или же, — он вдруг широко осклабился, с довольно-таки безумным видом, — это бахмийские пираты… Очень, очень наглые пираты. — Бесова мать! — не выдержал Отто. — Вам смешно?! — Потрясающе весело, — сухо и ровно ответил остроносый, но вот выражение на лице того сделалось совсем недобрым. — Мидландские шуточки сегодня в целом крайне зажигательны. Отто стал закипать: его, человека Церкви, эта придворная вошь смела попрекать происхождением?! Да где бы вообще была их карликовая держава и ее грандиозные амбиции, если бы не милости тиррского понтифика? — Споко-ойно, — вдруг немного нараспев послышалось у Отто из-за спины. — Все боятся, все этого не ждали. Точнее ждали, но не этого… Но морды бить, любезнейшие господа, друг другу все равно не стоит. Отто на мгновение будто окаменел от такой наглости. А когда все-таки обернулся — встретился глазами с еще одним сомнительным типом, только на этот раз — высоким, чуть не вровень с ним самим, в темном доспехе с позолоченными наплечниками и на редкость приметным шлемом с плюмажем из перьев райской под мышкой. — Думаю, у нас нынче найдутся задачи поинтересней, не так ли? — задушевно осведомился «пернатый» тип и, кажется, даже Отто подмигнул — впрочем, в неверном свете факелов могло и примерещиться. — А вы, собственно… — Бартоло Ластра. Командир Пестрых Щитов… бывший командир. И доверенное лицо Адриана Фиенна. — Все еще, как ни странно, действующее, — хмыкнул остроносый, за что был награжден долгим взглядом Ластры: вроде и недовольным, но при том — уж очень многозначительным. «Наемник и какой-то излишне прыткий хлыщ», — подытожил про себя Отто. Но Ластра между тем невозмутимо продолжил: — С Пьетро Торрини, одним из советников по делам нашей драгоценной Лиги, вы, господин Корблен, уже познакомились. Так что не станем растягивать церемонии — нам стоит поспешить на Соборную площадь, если хотим услышать речь господина Фиенна. — Что?! — Ну, должен же он как-то утешить своих подданных. Они, знаете ли, не привыкли к таким фейерверкам среди ночи!

***

Адриан этой ночью определенно был в своей стихии. Джина, сейчас трепетавшая всем телом и едва не путавшаяся в собственных ногах, с трудом понимала, как можно было держаться с такой уверенностью, когда на тебя направлены взгляды десятков и сотен пар глаз. Но Адриану это удавалось на славу, и в его уверенности Джина сама теперь черпала силу — или во всяком случае, пыталась это делать. Она уже знала о сожженных кораблях и потому не то, что запомнила его речь так уж детально. От ужаса и горя у нее то и дело перехватывали дыхание, и мысли раз за разом скакали по все тому же адовому кругу — мог ли там оказаться кто-то из соседей? Знакомых по порту? Отцов и братьев ее старых подружек?.. Да в общем-то какая разница, мог ли! Это уже были не далекие, пусть и вызывавшие определенное сочувствие своей гордостью и упорством, лерийцы. Это были такие же фиоррцы, как она, ходившие по тем же улицам и приветливо здоровавшиеся с ней при случае. И то, что подобное могло произойти с кем-то из них, могло произойти почти что прямо здесь никак не желало до конца уложиться в голове… Что, возможно, было и к лучшему — потому как едва начинало укладываться хоть чуть-чуть, Джине сразу хотелось заорать во все горло. И тогда она вцеплялась ногтями в собственные ладони, стараясь дышать размеренно и сосредоточиться на словах Адриана. Довольно простых, но, кажется, неплохо откликавшихся и в ее сердце, и в сердцах в собравшихся сейчас перед ступенями Собора Святой Делии горожанах — об их общей силе; о цветущих эллианских городах, когда-то поднявшихся из пепла демонических войн и не должных снова обратиться в руины. О том, что бесполезно склонять голову перед людьми, привыкшими разговаривать на языке беззакония и угроз — это всегда лишь распаляет их алчность… И, разумеется, не преминул заметить, что государства Эллианы сейчас сильны и едины как никогда, а созданная недавно Лига намного увеличивает шансы при необходимости дать Мидланду достойный отпор. — Имперцы всегда едва ли не более всего гордились тем, что их армия — крупнейшая на континенте и издревле славна своими победами, — сказал Адриан уже близясь к окончанию своей речи. — Вот только в прежние десятилетия они — несмотря на все наши разногласия — действительно были одними из хранителей и защитников трикверианского мира. Ныне же, увы, череда успехов похоже лишила их владык и милосердия, и здравого смысла. Нам придется с болью и горечью пожинать плоды этого безумия, но я и мои люди сделаем все, чтобы оно коснулось всех вас в как можно меньшей степени… И, разумеется, было наказано по справедливости. Толпа отозвалась на это уже вполне одобрительным и уверенным, а не паническим, как поначалу, гулом. Однако Адриан поднял руку в знак того, что еще не окончил, и она довольно быстро притихла. — Ступайте по домам, — продолжил он. — Оставайтесь настороже и проявляйте внимание к тому, что объявляет городская стража. Но не поддавайтесь страху — для этого нет серьезных оснований. Обещаю, очень скоро вы узнаете почему: как бы ни было печально уже произошедшее, и нам, и нашим лерийским союзникам найдется что этому противопоставить. Противопоставить всерьез… Да славятся Трое! — наконец возвысил голос он. — Да осенит нас Своей милостью Создатель! Да направит Воин оружие наших солдат и чары наших магов! Да вразумит нас Учитель и подскажет верные пути! Факелы и магические огни освещали площадь ярко, почти как днем, и Джина легко могла разглядеть лица горожан в первых рядах. Настороженные и испуганные, любопытствующие и надменные, яростные и плачущие. Во многом сейчас охваченные общим чувством, но все равно очень и очень разные. А в своем многообразии — и дающие краски нынешней, подсвеченной первым военным заревом, ночи. И, как ни поразительно Джине было видеть такое, ночь эта, должна переполниться для Фиорры отчаянием и бессилием, все же стала понемногу менять окраску. Не на триумфальную и торжественную, но — на дававшую место решимости и надежде. Вот только окажется ли этого достаточно, чтобы противостоять силе и хитрости врага?.. Джина, разумеется, этого не знала — да не была уверена, что хотела именно знать, а не попросту спрятаться в надежных объятиях Адриана.