ВОЛЯ ТРОИХ I: Война лишних

Хорст Фибих старался как можно реже позволять себе даже крошечные слабости. В конце концов, главной из них для него всегда была власть над себе подобными. А чтобы как можно полнее удовлетворить ее он готов был отказаться от очень многого. Да что там — почти от всего, кроме необходимого для земного существования в принципе. Но некоторые приятные мелочи все же оставались слишком безобидными и ничтожными, чтобы отречение от них принесло хоть какую-то пользу. Скорее, оно бы напротив напоминало фанатизм или, и того хуже, глупую непрактичную гордость. Ту, которую Хорст так презирал в своих врагах — и которой уж тем более не собирался поддаваться сам. Поэтому теперь он спокойно — и с легким сердцем разрешив себе это — любовался угловатым профилем и тяжелыми даже на вид темными прядями, обрамлявшими красивое и холодное лицо ненадолго замершей у окна гостьи. Успев достичь власти достаточной, чтобы если и не заполучить любую красавицу империи, то, во всяком случае, иметь очень и очень богатый выбор, Хорст обычно крайне мало интересовался этими хрупкими созданиями. Даже напротив — частенько презирал их плаксивость, нелогичность и вечную озабоченность всякой чушью вроде пестрых тряпок, дорогих побрякушек, балов и замужеств — сначала собственных, потом подружек, сестер и дочерей… И так до сводящей любого мыслящего человека с ума бесконечности. Однако было в данном унылом для фактического главы имперской тайной службы ряду одно единственное — и на редкость блестящее — исключение. О, эту женщину он ценил куда сильнее, чем весь штат своих разномастных агентов в форме и без!.. И даже уважал — что едва ли смог бы сказать даже о первых лицах мидландского императорского двора. Более того, иногда он серьезно — возможно, непростительно серьезно — задумывался, что они могли бы сделать вместе, рука об руку. Если бы он мог открыться во всем — получив в ответ поддержку и опору. Если бы он мог ей доверять, о если бы… Но Хорст отлично понимал, что как раз этого не разрешит себе никогда — чересчур велика оказалась бы цена ошибки. Как велика была и ее вероятность — а он не мог позволить даже малейшей. Оставалось любоваться прекрасным профилем — за миг до того, как вонзить в его обладательницу аккуратно заготовленную иголку очевидной фразы: — А вы сегодня как-то молчаливы, дорогая… Неужели ваши обычные запасы ценных для моей службы сведений нынче поистощились, м-м? Впрочем, к подобным уколом гостья была по-прежнему не особенно чувствительна. — Смотря что, — она сделала шаг к нему — не торопясь, не удивляясь, ничуть не выглядя неуверенной, — вы считаете таковыми. Допустим… сведения о кардинале Фиенне? Хорст мысленно выругался — и снова она будто читала его мысли! Троеклятый тиррский сосунок до сих пор оставался слабым местом в их с Вильбеком планах, умудрившись беспардонно и совершенно неожиданно стакнуться с Карлом Вельфом перед самым переворотом, а еще — до сих так и ничем не выдав, для чего это, собственно провернул. Но внешне Хорст, разумеется, постарался не показывать собственной заинтересованности: — Хотя бы, — сухо обронил он, почему-то все равно подозревая, что такая игра способна обмануть кого угодно — да только не его гостью. — В таком случае могу сообщить радостную… пусть и не именно для вас, новость: мне доподлинно известно, что Сандрин Мюрай, его лучшая агентка, все же не скончалась от поднесенной ей на недавнем ковенском сборище отравы. И даже, вроде бы, идет на поправку. Хорст поморщился. Ему и о присутствии-то Мюрай в Эрбурге до сией минуты известно не было!.. А полученные сведения о том, что эта известная в определенных кругах спесивая и взбалмошная распутница, оказывается сотрудничала с «золотым мальчиком» Церкви, Хорст до сих пор считал огромным своим достижением. Увы, то, что он был вынужден добывать по крупице, на его нынешнюю собеседницу сыпалось из бесконечного рога изобилия. Однако это точно не было оправданием для того, чтобы потерять всякое хладнокровие. — Занятная выходит ситуация, — как можно небрежней протянул Хорст. — Еще бы, — а вот теперь в глазах его гостьи явно вспыхнул подлинный азарт. — Потому что, на мой вкус, если вы не окончательно потеряли хватку… — Гх-х-м! — …должно потребовать от вас вполне определенных — и незамедлительных — действий. — Неужели? — Именно, господин Фибих. Потому что от слабых звеньев стоит избавляться, пока не порвалась вся цепь, не так ли? — И кто же тут самое звено? Ковенцы? — Не думала, что вы так прямолинейны. — Закончите мысль, госпожа… — Без имен, мы же договорились!.. Даже здесь. Но, господин Фибих, как вы думаете, сколько времени понадобится кардиналу Фиенну, чтобы начав розыски несостоявшихся убийц своей агентки, выйти на связи этих убийц с Морицем Вильбеком? Фиенну, который, кстати, сам был некоторое количество лет назад в родном для Вильбека Вьенне… Не просто был. Расследовал заговор с зеннавийским следом. И я убеждена, если бы помыкавшие им тиррские продажные шкуры, добрался бы до всех, кто… — Довольно, я понял. Но теперь герцог Вильбек — канцлер. Фиенн не посмеет!.. — Мы точно говорим о человеке Церкви? — гостья подняла тонкую бровь. — И о… Фиенне? Простите, но я бы на вашем месте не спешила убаюкивать себя подобными надеждами. — Осталось только понять, почему меня так настойчиво предостерегаете об этом вы. Она улыбнулась ему: совершенно ледяной и оттого особенно прельстительной улыбкой: — Вы хорошо платите. И с вами не бывает скучно, господин Фибих. О, если бы он мог ей доверять! Если бы. Лишь после того, как он пару минут просидел, уставившись на глухо стукнувшую за спиной гостьи дверь, Хорст сумел вернуться к действительности — и сразу почувствовал, как мерзкий холодок подкрался к сердцу. С Вильбеком… Или все-таки — с Фиенном? — определенно надо было что-то делать. …Правда, уже тем же вечером у Хорста появились проблемы и посерьезней — или, во всяком случае, требовавшие более безотлагательных решений.

***

Сейчас Луизе сделалось очень страшно. В ночь переворота, когда все вокруг было красно от крови и огненных сполохов, сияло шитьем мундиров и блеском стали, она не боялась. Луиза смело и без сомнений шла вперед, даже зная, что ступать придется по трупам тех, кому она кокетливо улыбалась еще вчера. И более того — упивалась мгновениями, кажется, не доставлявшими удовольствия сделавшемуся внезапно робким Карлу, и уверенно могла ободрить его в минуты, едва не ставшие для них обоих роковыми. Но теперь ее ноги подгибались и скользили на гладком зеркале паркета, тело прошибал холодный пот, а из горла едва не рвались судорожные рыдания. С трудом осознавая, где она находится, Луиза, растеряв обычную грацию и спотыкаясь через шаг-другой, с трудом поспевала за своим неумолимым проводником, безжалостно стиснувшим в своей сухой и холодной руке ее левое запястье. Путь по дворцовым коридорам казался Луизе невыносимо мучительным и позорным, но еще меньше она хотела, чтобы он закончился — то, что могло поджидать ее после этого могло оказаться хуже, много хуже. Хотя бы потому что палачом, выполнявшим всю эту свалившуюся на нее, как гром с ясного неба нелепую экзекуцию, был единственный человек, чье имя заставляло Луизу трепетать каждой жилкой при одном своем упоминании. «Славный» дядюшка, Мориц Вильбек. Она была счастлива отстать от него и затеряться где-нибудь среди сотен дворцовых залов и комнат. Может, даже вырваться силой. Да вот только, как ни крути, пока это представлялось совершенно невозможным. Помимо крепко державшего ее дядюшки с которым — пожилым и не привычным к физическим усилиям — Луиза как-нибудь бы в крайнем случае справилась, позади них двоих шли двое крепких мужчин. Широкоплечих, одетых в неброское добротное сукно и с ровно ничего не выражающими лицами — едва ли принадлежавших к дворянскому сословию, зато явно готовых по приказу Морица на любую мерзость. Луиза молила Троих, чтобы навстречу ее конвою попался кто-нибудь из многочисленных обитателей дворца. Вряд ли дядюшка позволил бы себе в присутствии посторонних обходиться так с особой, входившей в императорскую фамилию!.. Но Трое были в этот день заняты чем-то другим или попросту не желали слушать закоренелую грешницу. И когда Луизу буквально впихнули в маленькую гостиную, смежную с собственным будуаром вдовствующей императрицы, она почувствовала, что с трудом удерживается от вполне непритворного обморока. Было так странно стоять, словно на эшафоте, посреди этой комнаты: с пушистыми светлыми коврами, диванами и креслами, обтянутыми атласом в широкую бело-серую полоску и палевыми розами в фарфоровых вазах. Прелестной, уютной и рассчитанной на то, чтобы угождать любым прихотям хозяйки, а не стать ее позорным столбом или плахой… Нет, этого просто не могло случиться, не теперь! Слезы горькой обиды и отчаяния застилали глаза Луизы. Но, постаравшись собраться с силами, она гордо выпрямилась и, внутренне содрогнувшись, все же в упор уставилась в блеклые бесстрастные глаза своего родственника. — Можете говорить то, ради чего устроили этот дешевый спектакль, дядюшка! — почти выкрикнула — звук собственного голоса немного помогал не рехнуться от ужаса — она. — Вероятно, у вас есть для него веские основания — иначе вы очень пожалеете, что посмели так поступить с императрицей! — Всего лишь вдовой императора, в жилах которой не течет кровь правящей династии, — скучным тоном ответил ей Мориц. — И которая, как я знаю, — он, ничуть не смущаясь, окинул взглядом ее талию, — пока что не спешит стать матерью наследника трона. Так что является… не слишком ценной фигурой. Этого уж Луиза не могла вынести: дядюшка слишком сильно задел ее за живое. Она с пронзительным воплем кинулась на него, намереваясь не то вцепиться в волосы, не то выцарапать глаза. Но была ловко схвачена одним из дядюшкиных помощников, который тут же бесцеремонно, хотя и без лишней грубости, заломил ей руки за спину. Луиза вырывалась изо всех сил, отчаянно пиная жестокого ублюдка белыми атласными туфельками… Но все это действовало на ее мучителя не более, чем на каменную глыбу: мужчина даже не поморщился, а его лицо сохраняло все то же тупое и сонное выражение. — Ты сдохнешь, червь! Медленно, в муках! — яростно выдохнула Луиза, все еще пытаясь освободиться. — О, нет, моя дорогая племянница, — самодовольно откликнулся на ее реплику Мориц. — Как ты выражаешься, «сдохнуть», сейчас куда больше шансов не у Ханса, а у тебя самой. — Это отчего еще?! — взвизгнула Луиза, все-таки засадив каблучком по ляжке ненавистного дядюшкиного смерда. Правда, привело это лишь к тому, что ее несчастные руки стиснули еще с большей силой — так, что уж точно останутся синяки. И как, скажите на милость, она объяснит подобное Карлу?.. Впрочем, как раз об этом-то стоило сейчас думать в последнюю очередь. — Потому что за измену карают смертью даже женщин, — прошипел ей чуть не в лицо Мориц. — Даже венценосных особ. А как еще, скажи на милость, назвать подлое убийство одного из главных имперских военачальников?! В военное, заметь, время. — Но… — внутри у Луизы словно что-то разом оборвалось от абсолютного, невыносимого ужаса. Откуда, откуда же клятый старикашка мог все разнюхать?! — Но я ничего, ничего об этом не знаю!.. Ничего! — в последнем усилии взвыла она. И наконец разрыдалась: яростно, бурно. Так, что очень скоро попросту утратила всякую связь с происходящим — ничуть не менее надежно, чем если бы все-таки потеряла сознание. А пришла в себя уже свободно полулежа на диване: видимо, ее истерика сумела-таки немного обескуражить демонова тупого скота и его хозяина. Без всякого удивления ощутила все ту же прохладную, словно бы безжизненную ладонь у себя меж грудей, едва прикрытых вырезом с полураспущенной шнуровкой. Наверное, если бы была менее привычна, содрогнулась бы от омерзения. А так — лишь привычно повела плечами так, чтобы собственная пышная плоть сильнее прижалась к чужой увядшей, почти засушенной заживо. И с удовлетворением услышала чуть заметный вздох: к такому Мориц никогда не умел оставаться равнодушным. Помедлила, принужденно вздрогнула и только после с деланным — но не слишком явным — испугом распахнула глаза. Увидела знакомое, надменное, ненавистное лицо. О, сколько бы она отдала, чтобы увидеть его скривившимся от самой сильной и долгой боли, сколько!.. — А я думал, ты как-то посильнее будешь, деточка. Как-никак, вроде многое пережила, — Мориц скорбно поджал губы, убирая руку — без лишней однако поспешности. — Или же, нам стоит надеяться?.. Хоть трясущаяся от страха, хоть нет — Луиза привыкла соображать стремительно: — Я… я пока не уверена, что могу утверждать наверняка, — и в показном бессилии опустила ресницы. — Дамские дела, — уже с откровенной брезгливостью отодвинулся Мориц. — Учти, в случае чего, казнь можно и попросту немного отложить! Хотя, возможно, я погорячился. …И Луиза уж точно собиралась ковать, пока не остыло: — Я так и не поняла, что, — губы скривились в якобы близком плаче, — что такое вообще могло… Могло заставить вас обойтись со мной так жестоко! — Ну-ну, соплей я не терплю, тем более долгих. Ты помнишь, — сухо прервал. — Но вероятно тебе стоит услышать из моих уст, что убит Фридрих Ольден. — О… Ольден? Тот наглец? — И лучший имперский полководец, чтоб его черти… Хотя они, вероятно, до него уже добрались — надо же так некстати сдохнуть! Но суть в том, что он несомненно мертв. Да к тому же у нас в столице сожжен еще один — на этот раз на редкость занятный особнячок — и сильно прорежено некое благородное собрание… — Собрание? — на сей раз во вполне искреннем недоумении уставилась на него Луиза. — Неважно, — Мориц в ответ посмотрел на нее ну очень внимательно, а потом задумчиво: — Надо же, а теперь я почти готов поверить, что ты ни сном, ни… «Почти» Луизу никак не устраивало. И, задумавшись на миг, она все же решила рискнуть: — Ох, Создатель! Дядюшка!.. — Ну-ну?.. Отчего ты поместила меня в столь высокую компанию, а? — Право же, возможно, вся эта политика — и впрямь не женское дело! Мне так страшно. — Станет страшней если не разъяснишь толком, в чем дело, обещаю! — рыкнул в нетерпении Мориц. — О, Трое милосердные… Я, конечно, не уверена, но… Кажется, я могу догадываться, кто именно это все устроил!

***

Отправляясь за океан с фальшивым «братцем Харальдом» Марлис пообещала себе пару очень важных для нее вещей. Поклялась, что там, в новом мире, она не только постарается забыть все прежнее, но и станет отныне делать все исключительно в собственных интересах. Истории женщин, которые вроде бы могли найти спасение и даже счастливое будущее, но погубили себя ради недостойных, слабых и лживых возлюбленных, должны были стать ей суровым уроком, который следовало затвердить и больше не упускать из памяти. Поначалу казалось, что это окажется легко. Она, столько настрадавшаяся в прежней жизни, в нынешней на всех смотрела если не с подозрением, то исключительно с мыслями о том, какую выгоду можно извлечь из общения с очередной конкретной особой. И Вилли Эццонен — самодовольный, лощеный, безупречный до приторности имперец — никак не мог стать исключением из этого ряда. Не мог, пусть даже его общество и его почти наивное в своей пылкости восхищение доставляли ей все больше удовольствия… Что же — в удовольствиях она как раз отказывать себе и не собиралась. Не мог и не становился. Ровно до вчерашней — такой странной и страшной для Марлис — ночи. Тогда, возможно не самым разумным образом выбежав из своих комнат на шум в холле, она с изумлением увидела своего блестящего светского знакомца с залитым кровью лицом и висящим на плече у еще одного мидландского типа. Тип начал что-то быстро говорить Марлис, но она никак не могла вникнуть в его речь. Только смотрела и смотрела на Вилли — тот жутко кашлял и медленно сползал на мраморный пол, кажется, вообще не особенно понимая, где находится. Марлис же в свою очередь не понимала, почему от этого зрелища ей хотелось то ли с плачем броситься прочь, то ли незамедлительно и непременно поменяться с Вилли местами. Режьте по кускам, избейте до полусмерти, пытайте: только бы он был снова цел, невредим и, главное, жив, жив — ну пожалуйста!.. Потом к дверям подбежал Харальд, и вот с ним неудавшийся собеседник Марлис нашел общий язык прямо стремительно: они подхватили кажется окончательно обеспамятовшего Вилли уже вдвоем и утянули вглубь дома. Увязавшуюся следом Марлис бесцеремонно вытолкали приказывать прислуге вытирать с несчастного мрамора кровь и почему-то воду, а после — придумывать для той же прислуги пристойное (или хоть какое-то) объяснение происходящего. Потом Марлис сама поняла, что стоило бы быть им за это искренне благодарной: занятая делом и в страхе сделать что-то неуместное для нормальной хозяйки мидландского аристократического дома, она меньше рисковала окончательно свихнуться хотя бы до утра, ожидание которого под дверью у раненого без этого сулило бы сделаться бесконечно мучительным. Чуть погодя явился лекарь — определенно, знакомый Харальду и проверенный, а белобрысый спаситель Вилли, как оказалось успел смыться садовой калиткой еще раньше. События раскручивались, но одновременно вроде бы немного утрясались — и вытянув из Харальда заверение, что раны Вилли далеко не смертельны, Марлис даже сумела забыться тяжелым крепким сном. Утром встала, даже уделила время на то, чтобы привести себя в порядок, убирая следы вчерашних рыданий… А в груди все равно словно бы торчало длинное дикарское копье целиком. Тронуть — больно, так больно, что это виделось худшим из наказаний в целом мире, но и оставить — нестерпимо. Марлис с застывшей улыбкой вышла в успевший ей полюбиться, но сегодня казавшийся потерявшим все краски сад. Но, изображая неторопливую прогулку, чуть не растянулась на вроде бы совершенно пологих, заросших мхом ступеней. Да и в целом нынче играла наивную счастливую дворяночку очень скверно: челюсти сами собой каменели и сжимались до скрежета, ногти впивались в ладони, с губ все пытался рваться то ли скулеж, то ли вой. «Создатель, уничтожь, распни и сожги меня, терзай всякий час до скончания веков — но спаси его! От ран и мук, от тех, кто их причинил, от Харальда с его планами… Создатель, ты ведь можешь все — так молю, услышь меня всего раз! Только раз — как бы грешна я не было, разве это так уж трудно?.. Услышь!»